Мы и они. Из жизни микробов

Михаил Стати, 2023

Роман «Мы и Они» – метафорическая история странствий личности с перспективы героя – микроба. Поиски Истины, стремление понять свое предназначение в мире условностей и свободно парящих ценностей ведут героя чередой душевных метаморфоз и физических трансформаций. Сама жизнь – неразличимая грань бодрствования и сна. Это роман – приглашение к новой ответственности.

Жене Гуле и дочери Жанне этот итог моих исканий посвящаю

Перевод и литературная обработка немецкого текста — Ж. М. Стати

© Стати М. И., 2023

Часть 1

(заря, Солнце, теология)

«Из этого-то града и выходят враги, от которых нам надлежит защищать град Божий», — учил мой старший, любимейший брат Том в далекие дни, когда целое поколение молодых микробов, к которому имел счастье принадлежать и я, готовилось к Великому паломничеству, предсказанному предками как время, когда наш род вознесется на вершину славы и признания, заняв подобающее место в истории благодаря выдающимся достижениям, геройству и подвигам, которые предстояло совершить, и мы усердно готовили себя к почетной миссии, отчего в нашей среде царило оживление, проникающее в сознание каждого чувством гордости и трепетом понимания, что сплоченность является итогом ответственности за событие, знаковостью и масштабом затмевающее предыдущие подобные действия, так как, несмотря на то, что паломничества совершались нашими предками и раньше, ни одно не предполагало охвата территорий подобного масштаба с вовлечением такого числа представителей избранного сословия и, самое главное, той качественной подготовкой, очищением и верой в святость, с которой мы подошли к этому важному рубежу под руководством мудрых вождей, и я, несомненно, отдаю себе отчет, что невозможно обойтись без пояснений особенностей нашей подготовки к паломничеству с целью верного отражения произошедшего и чувств, руководившими моими собратьями, попытавшись отдаленно передать дух единства и эйфорию энтузиазма, объединившими и сплотившими нас, ставшими возможными в результате череды таинственных событий, пронизанными духом причастности к благородному, святому делу, наделяя каждое слово, каждое движение, каждую мысль смыслом приближения мига великой цели, внушая уверенность, что именно мы станем свидетелями славы, над приближением которой наше поколение усердно, каждодневно трудилось во имя воплощения святого Очищения, ставшего результатом тщательной, кропотливой работы группы избранных микробов, о которых было известно понаслышке от наших вождей и представителей высшего сословия, из обрывочных сведений, пронизанных трепетом восхищенного преклонения, а микробы моего поколения уже тогда с завистью и благодарностью отзывались о предках, которые, как иногда говорили, мудро и гениально прошли процесс Очищения, особенно упоминая своих родственников, если таковые в списке прошедших Очищение встречались, подчеркивая свою кровную связь с этим событием, и я, как и другие представители нового, счастливого поколения, с благоговением впитывал страницы славы, так как уже тогда бытовало множество легенд, повествующих о том, как было достигнуто Очищение, представляя это святое таинство в подробностях, где выделенная для этой цели группа микробов была полностью изолирована от остального сообщества и помещена в место, где могла в тиши сосредоточиться на выполнении возложенной миссии, пребывая в состоянии наибольшей концентрации воли, визуализируя готовность к паломничеству, силой собственной мысли создавая возможности мутаций, содержащих изменения, должные к передаче следующему поколению, наделяя тех требуемыми свойствами, лучшими возможностями, совершенными качествами, которыми никто из микробов нашего сообщества ранее не обладал, и в этих легендах меня в первую очередь привлекала мистерия, происходящая с микробом в процессе изменения себя силой мысли, концентрации и собственного представления о том, каким он должен стать для целей прогресса и какие способности должны быть присущи для готовности к выполнению святых задач будущего, в чем я видел удивительную и во многом сакральную связь между игрой мысли, воображением и великими идеалами с одной стороны и реальными изменениями, происходящими с микробами, которые появляются на свет в результате этого таинства, зная, что процесс Очищения является непостижимым даром, пропитанным ответственностью перед будущими поколениями и перед самим собой, из чего следовало, что микроб должен быть огражден от авантюрных попыток самовольного, неподготовленного прохождения процесса Очищения, подвергаясь опасности неудачи и непредсказуемых бед, учитывая, что сила представления, мысли, созерцания группы избранных должна сплетаться в единое, гармоничное целое, поддерживая и усиливая мысли других участников этого таинства, достигая эффекта консенсуса, оборачиваясь реальным «Очищением», и понимание этого, как впрочем, и факт, что я также стал воплощением итога последнего гениального процесса Очищения, объявленного нашими вождями, беспрецедентно удачным, приводило меня в детский восторг и восхищение от убеждения, что нет ничего удивительнее и достойнее преклонения, нежели таинство, открывшее исторические перспективы, заранее сохраняя уверенность, что его итог будет использован мудро, с умом и направлен в нужное русло, послужив первоначальным импульсом к объединению сообщества идеей подготовки к предстоящему Великому паломничеству, переданной нам в форме Откровения, где предсказано, что «наступит время славы и триумфа нашего рода», отчего мое сознание охватывала гордость от мысли, что в числе избранных, прошедших таинство Очищения, состоял и мой родитель, в немалой степени послуживший важным свидетельством того факта, что я и мои кровные братья являлись первым поколением славного рода микробов новой формации, которым предстояло заложить фундамент великих свершений в основание эпохи удивительных открытий, грядущих прорывов и достижений, и я постоянно убеждал себя в том, что мне следует горячо благодарить судьбу за то, что, выбирая для достижения своих целей, в соответствии с переданной нам догматикой Откровения, самых достойных микробов, она сочла необходимым остановить выбор на мне и моих кровных братьях, выдвигая нас на передний план истории, уготовив путь от самых истоков, от рождения идеи Великого паломничества, через этапы, полные энтузиазма и деятельности по подготовке к священнодействию самого паломничества, которое должно последовать как вершина проделанной работы, и мои старшие братья, Кен, отделившийся от тела нашего родителя первым, и Том, появившийся на свет после него, являлись, впрочем, как и я, микробами нового поколения, обладающими всеми необходимыми качествами для ожидаемых свершений, несмотря на то, что мои кровные братья были такими разными по своему восприятию мира, по характеру и поведению, такими умными и талантливыми, каждый в своем роде, навевая вождям мысль о целевом использовании во время Великого паломничества каждого, сообразно нашим способностям, что было в высшей степени мудрым выводом, свидетельствующим о святости и глубине мысли тех, кто взял на себя мужество лидерства в организации величайшего в истории микробов предприятия, и под их руководством Кен, который, как и полагалось старшему в роду микробу проявил себя настоящим бойцом, демонстрируя смелость и бесстрашие, не ведающее сомнений при достижении целей, воплощении принятых решений и поставленных задач, определенных нашими вождями, относясь к каждому предприятию как к самому важному этапу подготовки Великого паломничества, подкрепляя свои способности отменным здоровьем, удивительной силой организма, нравственной чистотой и личностной цельностью, немаловажными качествами микроба, готового к выполнению исключительной миссии, достижение которой невозможно без преданности идеалам, и мы с Томом всегда гордились братом Кеном, считая, что природа даровала первому в роду все лучшее, создав образец микроба нового поколения, достойный подражания молодежью как в части физической подготовки, так и в части верности идее, твердости духа, дисциплины и целеустремленности, что было определяющим в рамках подготовки к Великому паломничеству, открывая перед вождями возможность выдвигать Кена на ведущие роли, ставя его в пример остальным, направив его на руководящую позицию основной группы микробов, когда паломничество должно было вступить в завершающую, главную фазу подготовки, и при этом ни Том, ни я нисколько не завидовали нашему старшему брату, а, скорее, наоборот, делали все возможное для продвижения его карьеры, для пропагандирования итогов его деятельности, понимая, что в это ответственное, историческое время подготовки к предстоящему Великому паломничеству, когда от действий каждого зависит успех всего предприятия, а каждое мгновение сохранится в истории в виде легенд и преданий, мы должны подняться выше личных амбиций и, отбросив собственные мелочные цели, стать частью единого братства, направив силы и действия на достижение первостепенного успеха, коим, безусловно, является Великое паломничество, ставшее нашим безальтернативным стягом, и каждый член нашего сообщества вносил свой посильный вклад, чему благородным примером служил мой брат Том, который, в отличие от Кена, хотя и обладал отменной физической формой, являясь образцом микроба нового поколения, вместе с тем своим критическим и проницательным умом подвергал анализу любой тезис, каждое положение в рамках предстоящего предприятия, стремясь найти наиболее верные и разумные решения, чтобы доподлинно убедиться, придя к обоснованности итогов и выводов, приведенных в текстах Откровения, принятых многими как очевидные и непререкаемые, и хотя его критичность и свойство смотреть на положения догматики с долей сомнения часто вредили ему, Том никогда не делал исключений для своего непредвзятого взгляда на вещи в отношении вопросов, связанных с предстоящим Великим паломничеством, пытаясь непременно докопаться до сути, все понять, до всего дойти, во всем разобраться, все оценить, что на фоне общего энтузиазма часто воспринималось как праздное любопытство и вольнодумство, а некоторые из вождей в шутку обвиняли Тома в ереси и неблагонадежности, но я был уверен в преданности Тома самой идее, зная, как Том гордится тем, что является частью великого поколения, как он верит в наше особое предназначение, с какой ответственностью относится к его выполнению, ставя перед собой непосильную задачу осмысления догмата Откровения для объективного понимания его положений, стремясь обладать ответами на все вопросы, отдавая себе отчет, что у нас нет права на ошибку, о чем свидетельствует хотя бы тот факт, что многие новаторские идеи Тома, ставшие следствием его способности критически анализировать состояние вещей, были приняты сообществом и прежде всего вождями с большим энтузиазмом, что во многом подтверждает огромный вклад, внесенный Томом в дело Великого паломничества, его глубокую искренность, которая меня всегда в нем восхищала, глубину его преданности великому делу, которая возносилась им выше простого восприятия догм и лозунгов, призывая всех нас принимать положения Откровения и идеалы Великого паломничества осознанно, после серьезнейшего и всестороннего анализа всех составляющих частей и элементов учения с последующими самостоятельными выводами относительно истинности выбранного пути, что мне представляется итогом его честной и искренней приверженности нашему делу более высокого порядка, нежели заучивание положений и тезисов, слепо и бездумно цитируемых и пропагандируемых некоторыми наиболее преданными, но узко мыслящими членами нашего братства, и в доказательство этого вывода я со временем поведаю о нескольких примерах подобного новаторства со стороны Тома, которыми я особенно восхищаюсь и горжусь, во многом свидетельствующих о том, каким великолепным образцом стратегического видения являлся Том, какой вклад он внес в дело Великого паломничества, в отличие от многих других, сделавших отличные карьеры, добившись почета и особого положения, опираясь исключительно на силу голоса, воинственность речей и пламенность призывов к Великому паломничеству, не вникая в суть его значимости для мира, опираясь в своих аргументах исключительно на веру, переданную нам в виде догматики Откровения и на тот факт, что Великое паломничество было предсказано и предопределено нашему роду выдающимися пророками прошлого, освобождая себя от необходимости поиска весомых аргументов и доказательств, и в этом отношении я с искренностью вынужден признать, что, отдавая должное достижениям и заслугам Кена, которого я всегда беззаветно любил как старшего брата, являющегося одним из наших лидеров и вождем, я глубоко в душе несопоставимо выше ценил и восхищался реальным вкладом в дело Великого паломничества со стороны Тома, отдавая должное гениальности его догадок и практическому значению его новаторских идей для конечного результата Великого паломничества, для обеспечения достижения великой цели, предопределенной и предсказанной нашими предками, и, понимая, что сила нового поколения состоит не только во всеобщем подъеме духа и энтузиазма, охвативших всех и каждого, но также в принципах, подходах и решениях, предложенных ее отдельными представителями, к числу которых, среди самых достойных и заслуженных, я, безусловно, отношу Тома, а если мне предстоит когда-либо подробнее рассказать о своем скромном вкладе, то могу уверить, что рассказ этот будет скучным, изобилуя заурядными событиями, не способными удержать интереса к моей персоне, особенно на фоне моих старших братьев, от которых я всегда отличался мечтательностью, склонностью к праздному созерцанию, безынициативным характером, и, как следствие, я никогда не мог похвастаться практическими достижениями, полезными нашему сообществу в контексте Великого паломничества, идеи которого меня завораживали и, в отличие от Кена и Тома, ставшими видными авторитетными личностями, природа наделила меня талантом скромного наблюдателя, внутренне восхищающегося происходящими событиями и действиями отдельных участников, что давало повод Кену с любовью и нежностью справедливо говорить обо мне как о микробе нового поколения, «совершенно лишенном чувства практического участия», что буквально и однозначно характеризует меня и с чем я полностью согласен, так как действительно лишен чувства реальности и во многом считаю себя мало приспособленным для практической деятельности, направленной на конечный результат, увлекаясь размышлениями и наблюдениями, больше заботясь об обогащении моего внутреннего мира разнообразными впечатлениями и эмоциями, где характер потока мыслей определяется высокой степенью откровенности и открытости моего отношения к окружающим и к самому себе, объективно обосновывая свою неприспособленность к практической деятельности чрезмерной склонностью к рефлексии, владеющей мной при рассмотрении тех или иных проблем, отчего мое сознание лавирует в потоке многообразия возможных следствий, большая часть которых представляется мне несопоставимыми по своей ценности и характеру или порой противоречащими друг другу и в итоге служит отправной точкой моей нерешительности, выражающейся в потребности умозрительного созерцания очевидных решений, и в силу этой особенности меня никогда не увлекала жажда поступков и еще менее подвигов, отдавая предпочтение наблюдениям, находя в этом пищу для размышлений над событиями и действиями, управляемыми другими, ограничиваясь брошенным в той или иной ситуации словом, будь то в состоянии отчаяния и раздражения или же, что чаще всего случалось, в состоянии восторга и неподдельного энтузиазма, в котором мы неизменно находились в те дни, и, невзирая на эту особенность моей личности, порой я сожалел, что природа не наделила меня лидерскими способностями, признаваясь, что в этом случае я мог внести свой скромный вклад в приближение Великого паломничества, встав в ряд с наиболее выдающимися представителями нашего поколения, вписав свое имя в историю не только нашего рода, но и мирового сообщества микробов, которые по достоинству оценят достигнутое, как самое величественное и святое деяние, отчего я глубоко в душе нередко переживал, что обладаю слабыми способностями оратора и того менее — организатора, спрос на которых в момент подготовки к подобным акциям столь неимоверно высок, но, вместе с тем, я и здесь оставался последовательным, понимая и принимая ту божественную мудрость, сообразно которой, помимо избранных, творящих историю, всегда рядом должны быть уполномоченные, понимающие происходящее, проявляющие восхищение, глубоко проникая в суть любого события, поступка и того вклада, который вносится каждым участником, что не менее важно для свершения исторических событий, которые не останутся в памяти поколений без участия тех, кто эти действия наблюдал, осмысливая их в историческом контексте, готовясь к передаче постигнутого будущим поколениям со всеми подробностями, и в силу этого аргумента размышления о моей роли успокаивали меня, нашептывая о божественной миссии, возложенной на меня всезнающим и всепонимающим провидением, присутствие которого я неизменно ощущал в каждом событии, в каждом брошенном слове, где бился пульс очевидно выдающихся событий, и в этом отношении меня никогда не покидало устойчивое ощущение, что деяния Тома окажутся более великими и достойными славы, нежели те, что будут совершены Кеном, хотя доверие наших вождей к Кену, основанное на его чувстве уверенности в себе и веру в общее дело, не могло идти ни в какое сравнение с отношением, служившим признанием заслуг любого другого микроба, включая Тома, несмотря на то, что даже при простом сопоставлении личных достижений и успехов нетрудно было убедиться, что вклад Тома, в дело Великого паломничества, ставший следствием его гениальности, не может быть переоценен, но я допускаю, что могу проявить необъективность, ведомый личными симпатиями, владевшими мной в отношении брата Тома, и я знал, что мои сантименты придают оттенок субъективности любому моему суждению о нем, сохраняя уверенность, что все сделанное им и вклад, который он внес в общее дело, настолько очевидны, что мне, сообразно высказанному прежде обещанию, несложно обратиться к повествованию отдельных фактов и событий, основным идейным вдохновителем которых явился Том, что послужит доказательством его выдающихся способностей, его вклада в дело Великого паломничества и, как уже было сказано, его отменных новаторских идей, поднявших наше сообщество на новый уровень развития, придав дополнительную динамику, и в подтверждение этих слов я немедленно приступаю к изложению последовательности событий, призывая составить объективное суждение, выделяя значение и логику каждого эпизода в отдельности, в силу чего правильным будет для начала обратиться к тому моменту, когда стало окончательно ясно, что Очищение прошло удачнее, чем кто-либо из современников мог ожидать, и, обладая столь важной составляющей успеха Великого паломничества, оставалось со всей тщательностью провести этап размножения, в рамках которого микробы, прошедшие Очищение, могли делиться, давая возможность появлению на свет требуемому количеству микробов нового поколения, чтобы к началу самого паломничества, которое должно последовать как логическое завершение не только всего содеянного на современном этапе, но также итога действий предыдущих поколений нашего избранного сообщества, где не было ничего неважного, а самый незначительный вклад и самые малые идеи послужили основой для движения к цели, существенным вкладом явилась новаторская идея Тома, суть которой проста, как все гениальное, но по форме была выражена как критика приверженцев накопления нужного количества микробов, чтобы при достижении требуемой массы перейти к конечной фазе, где как в старые добрые времена, напевая религиозные гимны и славя Господа Бога нашего, отправиться в Великое паломничество, в то время как, в соответствии с предложением Тома, необходимо поступить умнее и прозорливее, используя отведенное время для накопления необходимого количества с пользой, а именно организовав подготовку каждого микроба к предстоящему выполнению возложенной миссии путем обучения и передачи ему систематических знаний накопленных старшим поколением в течение всего исторического отрезка нашего сообщества, придав качественный толчок всему предприятию, увеличив отдачу, мотивацию и конечный вклад каждого участника Великого паломничества, а как следствие, и славу, которая будет сопровождать это выдающееся священнодействие, и в этой простой мысли, как во всех гениальных, новаторских идеях, содержалось столько глубины и многогранности, что нет ничего удивительного в том, что предложение Тома изначально было принято сдержанно и даже скептически, а некоторыми микробами из наиболее преданных, но не столь одаренных, была осмеяна, и справедливости ради нужно сказать, что среди критиков Тома был наш старший брат Кен, который снисходительно хмыкнул, не позволив себе, однако, более грубых замечаний но гораздо важнее было то, что идея была открыто подвергнута критике Полом, нашим молодым вождем, чей авторитет никогда не оспаривался и любое приказание которого почиталось в нашем обществе, взращенном на строгой дисциплине и субординации, за желание самих Богов, и лишь Дон, родитель Пола, передавший тому свои полномочья вождя и отошедший на время от дел, с целью дать возможность проведения подготовки к Великому паломничеству поколению тех, кому суждено его совершить, только Дон, наш вождь и глава Совета мудрейших, отнесся к этой идее со всей серьезностью, предложив назвать новую организацию по накоплению, хранению, систематизации и передаче знаний подрастающему поколению Академией, ставшей спасением для неординарной инициативы Тома, учитывая, что благодаря энергии Дона, с которой тот приступил к реализации новаторской идеи Тома по обучению молодых микробов, и во многом благодаря его авторитету, организаторским и лидерским способностям, со временем вся слава и результаты успеха деятельности Академии были приписаны самому Дону, при этом через очень короткое время, когда стало очевидно, что Академия успешно действует не только в части подготовки нового поколения образованных лидеров, но и как научная база по совершенствованию фундаментальных основ нашего учения о Великом паломничестве, с общего молчаливого согласия никто не увязывал конечный результат с теми реформаторскими мыслями, которые изначально были сформулированы Томом, и в одночасье были забыты насмешки, которые Том был вынужден выслушивать в свой адрес на начальном этапе, что мне показалось недостойно поведения микробов нового поколения, и даже Кен, когда я указал ему на это обстоятельство, счел необходимым отмахнуться, буркнув, что «идея Тома забыта, потому что это была всего лишь идея, тогда как в процессе ее реализации Дон вложил в нее столько конкретного смысла, что справедливо считать отцом Академии самого Дона, нашего вождя и главу Совета мудрейших», с чем я не мог не согласиться, считая, что справедливость и правда имеют ключевое значение и те, кто приписывает себе выдающиеся достижения других, грешат искажением истории, на что Кен пояснил, что «критически важным для нашего движения является способность вождей слышать, выявляя из потока незрелых суждений рядовых членов общества здоровое зерно, с тем чтобы, опираясь на жизненный опыт и сакральные знания предыдущих поколений, воплотить в жизнь то, что наилучшим образом должно содействовать успеху Великого паломничества», а в данном конкретном случае можно, без сомнений, отдать должное авторитету и мудрости Дона, который наверняка вынашивал определенные планы, искусно скрываемые им для блага нашего общества, разглядев в незрелой идее Тома разумные составляющие, положенные им в основу формирования видения Академии, потребовав энергии, вдохновения и лидерства, тогда как Тому при всей его гениальности не удалось преодолеть легкомысленное отношение других микробов, сложившееся в нашем обществе, ввиду того немаловажного обстоятельства, что никто не причислял Тома к числу вождей первой величины, и по этому поводу Кен выразился в адрес Тома с иронией, которой тот не заслуживал, хотя мне пришлось согласиться по самой сути его реплики, немало поразмыслив по этому поводу и проведя параллель с самим собой, так как никто другой не мог быть свидетелем неоспоримого для меня факта о количестве идей и мыслей, посещавших меня во время размышлений, и некоторые из них были достойны внимания, но я не был способен не только продвинуть их в нашем обществе, но с трудом мог их ясно и доступно формулировать, что во многом отличало Тома, для которого идея, даже самая многогранная, обретала ту степень логичности и стройности изложения, по поводу чего мне оставалось с восхищением соглашаться со всем сказанным, и, вопреки моему малодушию, я отдавал себе отчет, что, настаивая на своем мнении, я подвергаю сомнению то, с чем согласны все, возведенное в общественное мнение, к которому примкнули гораздо более взрослые и мудрые микробы, к опыту которых я относился с уважением и благоговением, не сомневаясь, что они более моего понимали происходящее, и в конечном итоге я хотя и согласился с существующим положением дел, но для собственной искренности и в большей степени для сохранения права уважения к некоторым обстоятельствам, свидетелем которых мне довелось оказаться, я считал правильным сохранить в памяти страницу причастности Тома к созданию Академии, послужив предметом гордости за факт, что Том является моим братом, и, следовательно, наш род также был отмечен немаловажным вкладом в дело общего предназначения, тем более что достижения Академии, последовавшие в скором времени, имели настолько важное значение для Великого паломничества, что я хотел бы остановиться подробнее на этом обстоятельстве, указав составляющие, показавшиеся мне любопытными, так как мне посчастливилось пройти обучение в Академии, на общих основаниях впитав знания, предназначенные каждому микробу нашего поколения, оценив их важность в деле подготовки к главному событию нашего сообщества, и, прежде всего, укажу на обстоятельство, что Дон не только изъявил готовность самолично выступить в качестве лектора и преподавателя Академии, придав больший вес и значение вновь созданной организации, но пригласил ряд уважаемых, во многом легендарных для нашего поколения микробов, в силу своего почтенного возраста отошедших на заслуженный покой, отличившихся подвигами и богатым жизненным опытом, для которых площадка созданной Академии стала идеальной возможностью для передачи нам, то есть молодому поколению, своих знаний в ясной, доступной форме, что в конечном итоге сыграло решающую роль в деле формирования цельного мировоззрения нашего поколения, став немаловажным, а возможно, даже и основным обстоятельством понимания последовавших за этим важнейших событий нашего времени, учитывая возбуждение, которое царило в нашей среде, где действия, мысли и побуждения, сопровождавшие любой поступок в то прекрасное, полное благородного трепета время, пронизывали и наполняли их единственной, божественной целью, достижение которой стало смыслом существования не только нашего поколения, но и всего нашего рода, находя отражение в легендах, сагах и преданиях, хорошо известных мне с детства, пронизанных духом смирения, где все, что воспевалось и восхвалялось, соотносилось с высшей и конечной целью существования нашего рода — с идеалами Великого паломничества, подчеркивая ответственность за выпавший на нашу долю жребий, в соответствии с чем предметы, которым обучали в Академии, были направлены на общую подготовку микробов нового поколения к Великому паломничеству, формирование мировоззрения, целостного понимания божественного предназначения и, как следствие, обоснование фундаментальной базы лидерства при обстоятельствах, когда вожди в силу определенных причин могли оказаться не в состоянии выполнять свои обязанности и от каждого микроба потребуется умение вести себя достойно в новых, незнакомых условиях, проявив дух и знание сообразно своему предназначению и глубокому пониманию миссии, нашедших отражение в поставленных перед нами задачах, сведения о которых я, как и другие микробы нового поколения, почерпнул в Академии в качестве ученика Дона в рамках трех основных предметов, или еще мы их называли истинами, а именно истины о «Пути», истины о «Хозяине» и истины о «Великой благодати», содержащих, как мне представляется, исчерпывающие сведения о мире, где мы живем, об основных его свойствах, служащих лишним подтверждением обоснованности конечной цели Великого паломничества, которое нам предстояло совершить, и обстоятельство, что, несмотря на нашу молодость, судьба распорядилась так счастливо, проделав всю предварительную работу, огромными усилиями предшествующих поколений, их исканиями и сомнениями, оставив нам ясную задачу и почетную миссию, переполняло нас энтузиазмом и гордостью от понимания своей избранности, так как многим предыдущим поколениям приходилось довольствоваться мечтой о дне Великого паломничества, в то время как нам выпала честь принять участие в этом важнейшем событии, впитывая знания, с пониманием, что они очерчены пределами священного текста Откровения и, следовательно, не содержат ничего ложного, так же как немыслимо было представить и допустить, что эти знания могли оказаться неполными, подвергая сомнению Великое паломничество как вершину божественного предназначения истории, опираясь на священный опыт предыдущих паломничеств, совершенных нашими предками, сведения о которых можно почерпнуть в известных с древнейших времен легендах и сагах нашего рода, сложенных под предводительством вождей, наделенных полномочиями хранить сведения о «Пути», передавая их от потомства к потомству, от родителя к сыну, одновременно передавая потомкам бремя ответственности вождя, сохраняя лидерство во время очередного паломничества микробов, что предполагало расставание со всем сообществом без надежды свидеться снова с теми, кто дорог твоему сердцу, и в этой святой плеяде нужно особо отметить нашего родителя, благодаря которому Кен, Том и я появились на свет, который сразу после нашего рождения отправился в паломничество с пониманием, что нам никогда не суждено встретиться вновь, зная, что именно нашему поколению предстоит совершить Великое паломничество, о котором всегда говорили с благоговением и смирением, отдавая должное особой миссии тех из нас, кому посчастливится принять участие в этом событии, будучи свидетелем следствий и изменений в мире, угодных Богу, известных нам, безусловно и доподлинно, и мне с грустью представлялось, с какой душевной тяжестью проходило расставание с нашим родителем, которого я совершенно не помню, как и эйфорию дня моего рождения, сохранившуюся в моей памяти как повод большого праздника, события которого были скоротечны и сумбурны, и мой родитель, так безмерно мною любимый, отправился в неизвестность без надежды когда-либо снова увидеть Кена, Тома и меня с пониманием, что во время пути его будут подстерегать множество опасностей и не все отправившиеся в паломничество смогут пройти путь до конца, а, следовательно, помимо расставания с дорогими тебе микробами, с твоими детьми и всем родом, сохранялась опасность неудачи в выполнении божественного предназначения, что вдвойне мучительно для любого микроба, так как удачное совершение паломничества, даже не великого, а просто рядового, являлось божьей милостью и конечной целью существования каждого из нас, где сосредоточена святость происходящего, как мной оно понималось в размышлениях, посещавших меня, особо отмечая, что именно в нашем месте проточной воды и только нашему роду была определена почетная задача выполнения предназначения, и я отдавал себе отчет о чести, выпавшей на мою долю, быть в числе избранных, и это понимание подстегивало меня, вселяя чувство ответственности и гордости, и вопреки обстоятельству, что нетерпение мучало меня, я трепетно и с особым рвением впитывал истины о «Пути», преподаваемые Доном, чтобы быть готовым минимизировать опасность любых случайностей, включая досадные оплошности, которые мы не можем себе позволить, хотя каждый способен заблудиться или отстать от основной массы микробов во время самого паломничества, тем самым не доведя до конца собственную миссию, что было бы в высшей степени досадно и обидно, а также бесчестно и безответственно по отношению к предыдущим поколениям и к тем, кто рядом с тобой, рассчитывая на помощь в минуты опасности, на поддержку брата и друга, и эта ответственность взывала к моей добросовестности, с которой я впитывал истины о «Пути», накопленные предыдущими поколениями, хранение которых является извечной прерогативой вождей и их потомков, и постепенно меня охватывало сознание, что, помимо практического аспекта этих истин, которые были призваны способствовать прохождению каждым микробом всего «Пути», меня увлекала и очаровывала их теоретическая суть, в основе которой лежала грандиозная космогония мироздания, звучащая как сказка, в которую трудно поверить, и тем больше росло мое восхищение и доверие к предкам, собравших и сложивших в единое целое доступные представления о мире, придав им цельный, законченный характер, но особенно мое воображение было поражено пониманием, что там, дальше, мир не таков, каким мы его знаем с детства, а его разнообразие и размеры поражают размахом, что, безусловно, служит дополнительным свидетельством божественного происхождения сущего и нашей особой миссии, и по мере накопления новых знаний удивительное стало открываться даже в том, что ежедневно окружало нас, составляя естественную среду нашего обитания, которое, со слов Дона, является не чем иным, нежели водой, особой жидкостью, заполняющей большую часть мира, служившей микробам привычной и удобной средой обитания, хотя я всегда воспринимал эту среду как ничем не примечательную, как нечто заурядное и само собой разумеющееся, но, несмотря на это, было вдвойне поразительно услышать, и я был свидетелем, какое впечатление это произвело на Тома, обладавшего незаурядными способностями, мнение которого для меня всегда многое значило, что вода не всегда пребывает в покое или течет неторопливо, какой мы знаем ее с детства, но относительно недалеко от места нашего обитания ее поток ускоряется, формируя бурную реку, где скорость движения настолько высока, что за короткое время можно преодолеть огромные расстояния, невообразимые и неизмеримые для микроба, давая сознанию понимание, как ничтожны наши размеры в этом мире, и в конечном итоге нам приходилось принимать на веру тот факт, что мы обитаем на краю реки, на самой ее границе, где водяной поток замедляет ход, образуя пену, переходя в относительно бездвижное состояние, столь удобное для развития и культивации новых поколений микробов, вместе с тем, имея под рукой естественное транспортное средство, каким является река, способное доставить группы паломников на далекие расстояния, способствуя стремительному охвату территории во время паломничества, и понимание этого обстоятельства утверждало меня в сознании божественной мудрости мироздания, где прослеживались гармония и единство, созданные всевышним исключительно для успеха нашей миссии, и милостью наших вождей, которые, будучи помазаны божественной благодатью, выбрали среду обитания с великой прозорливостью, соизмеряясь с главной миссией, а также с целью, чтобы наш род и его особая роль не были сбиты с пути микробами других племен, коих, со слов Дона, великое множество, которые не все остаются нам дружественными по своему поведению и среде обитания, тая опасность ввиду их агрессивности по отношению к нашему роду, причины коих уходят в глубь веков, и теперь никто не помнит, имелись ли веские основания, и впоследствии Дон поделился сведениями, где этот конгломерат недружественных микробов можно обнаружить, а именно двигаясь в противоположное от реки направление, где со временем вода все больше пребывает в покое, создавая неподвижную среду, что является естественной средой обитания множества разновидностей микробов, где те проводят время в праздности и безделии, хотя, к великому сожалению, остаются нашими близкими или дальними родственниками, что стало для меня удивительным открытием, так как в силу определенных причин и прежде всего по наивности я считал, что наш род одинок, а наше божественное предназначение уникально, в чем состояла, со слов Дона, причина зависти представителей других родов микробов, оспаривающих и безосновательно подвергающих сомнению особое значение Великого паломничества и роль нашего племени в мировой истории, и я снисходительно размышлял о чуждых нам микробах иных племен, вынужденных прозябать на обочине вселенских событий, с завистью наблюдая выдающиеся достижения, которые святым провидением были отданы нашему роду и нашему поколению, и с этой мыслью мы с двойным усердием предавались изучению практической части, начерчивая географию нашей среды обитания, мысленно прослеживая с преподавателями «Путь», который предстояло пройти во время Великого паломничества, пролегающий на первом этапе потоком проходящей рядом реки, выбирая участки, где движение не настолько велико, чтобы разбросать группы паломников, что не раз происходило в прошлом, когда вожди были недостаточно искусны или не в полной мере осторожны, с тем, чтобы после прохождения этой части маршрута оказаться в огромном водоеме с относительно спокойным движением воды, учитывая, что природа, размеры и другие особенности этого водоема были мало известны и изучены, хотя сведения о существовании этого водоема были удивительными как по своей сути, так и в силу того обстоятельства, что нам было доподлинно известно, что ни один участник паломничества, когда-либо отправившийся вниз по реке, не возвращался обратно, чтобы рассказать оставшимся об увиденном, поделившись опытом прохождения благословенного пути в столь далеких краях, отчего вопросы и сомнения по поводу услышанного приобретали огромное значение, особенно уточнения и детали о географии данного водоема, и в частности тот факт, что, оказавшись, в пределах этого водоема, микробам, совершающим паломничество, рекомендовалось придерживаться небольшого течения вдоль левого берега, подчеркивая значение прохождения течения реки не в основном потоке, а выделенным фарватером, так как легенды и предания предостерегали о сложной, по сути невыполнимой, задаче покинуть основное русло реки с необходимостью соскользнуть слабым потоком вдоль левого берега водоема, где предстояло искать продолжение паломничества по узким трубам, куда вода втягивается гидравлическими силами, чтобы впоследствии быть разбрызганной по территории, совершенно лишенной воды, свидетельствуя, что этот участок паломничества был наиболее сложным, требуя концентрации внимания и предельной осторожности, чтобы, просочившись правильным фарватером, сохранить строй, держась всем вместе, для чего на отдельных участках необходимо разбиться на группы, не допустив полной изоляции от других собратьев, сохраняя движение по маршруту в основном потоке воды, продолжая молитву, дающую силу и удачу, чтобы при дальнейшем распрыскивании жидкости, когда паломник не способен управлять своим движением, оказавшись в отдельных каплях воды, суметь попасть не на голую почву, а на компактные участки, покрытые растительностью, ожидая, когда тем или иным способом можно проникнуть в организм «Хозяина», и на этом пути, полном опасностей и случайностей, молитва должна звучать с возрастающей силой, чтобы Бог мог слышать страждущих, направив судьбы паломников в нужное русло, и каждый отдавал себе отчет о степени разочарования, которая может стать итогом для любого из нас в силу указанных обстоятельств и того факта, что заранее можно с уверенностью утверждать, что лишь малое количество счастливчиков найдет своего «Хозяина» в силу множества неизвестных обстоятельств, связанных со случаем и разновидностью флоры, прорастающей на данной почве, отчего зависят характер и особенности организма вероятного «Хозяина», из чего следовал вывод, что даже при хорошо организованном процессе паломничества результаты могут оказаться скудными и незначительными, который подстегивал нашу собранность и желание следовать богоугодной тропой, несмотря на обстоятельство, что «Путь», со всеми присущими ему неопределенностями, представлялся более сложным предприятием, нежели изначально рисовалось неподготовленным воображением, со всеми препятствиями и условностями, от которых зависело, удастся ли каждому из нас найти «Хозяина» или нет, со скорбью цитируя текст Откровения, где сказано, что «немногим посчастливиться найти “Хозяина”», продолжая путь паломничества к достижению конечной цели божественной миссии, о которой нам было известно из древней легенды, повествовавшей о далеких событиях, когда большая часть счастливых микробов встретила «Хозяев» в самой реке, искавшие встречи с участниками паломничества, снискав божью благодать, олицетворившую собой настоящее чудо, о котором молится каждое поколение паломников, как об открытии «легкого пути», в то время как остальной части паломников удалось пройти оставшимся путем, и вся растительность, покрывающая огромный участок почвы, была охвачена без остатка, открыв возможность для подавляющего большинства микробов обрести «Хозяина», отчего обычное паломничество могло обернуться Великим паломничеством, если бы предварительное Очищение стало более удачным, создав требуемые возможности на втором этапе паломничества, уже находясь внутри организма «Хозяина», что само по себе открывает божественные перспективы каждому счастливцу, и мы с особым усердием предавались изучению той части Откровения, где излагалась истина о «Хозяине», переданная в виде святой догматики в рамках нашей гениальной во всех отношениях Академии, но предварительно хотелось остановиться на впечатлениях, пережитых в открытых сведениях о «Пути», прежде всего Кеном и Томом, которые по-разному отнеслись к полученным знаниям, нашедшим отражение как в комментариях, которыми они делились, так и в последовавших за этим событиях, в которые был вовлечен преимущественно Том в силу своего характера и неповторимого образа мыслей, и если Кен воспринял изложенную часть догматики о «Пути» в ее практической перспективе, почерпнув сведения, которыми он планировал воспользоваться в ранге одного из вождей и лидера колонны для преодоления препятствий и достижения конечной цели первого этапа «Пути», то на Тома сведения о движении воды, об огромных, нескончаемых территориях, представляющих собой другую среду обитания, произвели неизгладимое впечатление в перспективе ценных теоретических данных о мире, его свойствах и особенностях, что делало его интересным и привлекательным безотносительно нахождения в этом мире существ, которые могли служить «Хозяевами» для микробов нашего рода, и я прекрасно помню лунные, полные летней прохлады ночи, которые мы проводили с Томом, напролет обсуждая восхитительные особенности нашего мира, в частности, чарующие свойства водной пены, благодаря которой жидкость приобретает чудаковатые формы, образуя шарообразные полости, внутри которых отблеск лунного света переливается всеми цветами радуги, где дышится легко, отчего чувство прекрасного незаметно подводит к мысли, что все в мире не случайно, а божий промысел прослеживается и может быть обнаружен во всем, что нас окружает, а Том особенно настаивал, что мир наполнен божественным смыслом, который не может иметь своим пределом одну только форму, но наверняка обладает целью, и, следовательно, наше существование и беседа при свете луны, являются частью божьего промысла, неизменно подводя к выводу, с чем я, внимая словам Тома, полностью соглашался, что «не может быть, чтобы не было определенного предназначения всему сущему, чтобы не было цели, известной одному Богу, которая со временем станет известна всем, кто когда-нибудь станет свидетелем свершения этого предназначения, достижения божественной цели, если того пожелает Бог, определив их в числе избранных», и при этом мы приходили в восторг от завораживающей мысли, что мы можем оказаться в числе избранных, отдавая себе отчет, что Великое паломничество является важным звеном цепи событий, определённых Откровением, и наша радость находила дополнительные аргументы, среди которых неоспоримый факт, что мы, маленькие микробы, имеющие великое божественное предназначение, проживаем в мире жидкой пены, а не в области бурного водного потока, где наше сообщество было бы разрушено и унесено в разные стороны, а попытка организовать приготовления была опасна и, в целом, невозможна, впрочем, как если бы мы остались в области неподвижной, мутной воды, где цивилизация микробов всех мастей настолько плотна, что мы неминуемо потеряли самобытность и веру в Великое паломничество, и лишь в области проточной воды у нас сохраняется возможность развивать свою культуру, в тиши и спокойствии проводя сеансы Очищения, мутируя в поисках самых чистых свойств и способностей организма, чтобы в назначенный час каждый смог отправиться на поиски «Хозяина» для его же блага с целью достижения конечной божественной гармонии, и мы с Томом часами рассуждали о томлении потенциального «Хозяина», который, чувствуя высшее предназначение, проводит время в поисках своего микроба, мечтая найти того из них, кто будет обладать самыми чистыми свойствами, зная о непредсказуемости и случайности такой встречи, и при этом мы воображали, каким же счастливым будет наш «Хозяин», благодаря судьбу за то, что та даровала ему встречу с подготовленными, утонченными натурами, какими были мы с Томом, рассуждая, как в этот торжественный момент, во имя славы такой встречи, «Хозяин» назначит литургию, и здесь, в своих мечтах, мы опирались исключительно на сведения, известные нам от Дона из курса истины о «Великой благодати», где говорилось о красоте отпевания вознесенного на небеса «Хозяина» с множеством свечей, дающих много света, под звуки торжественного песнопения во славу божественного предназначения и снисхождения «Великой благодати» на избранных, кому посчастливилось повстречаться с участниками Великого паломничества, о словах благодарности Господу, полных смирения и покорности перед скорой встречей со своим создателем, пожелавшим призвать его в свое лоно в самой торжественной форме, отчего мы с Томом преисполнялись гордостью и надеждами стать свидетелями этой божественной литургии, размышляя, что наш будущий «Хозяин» в тот самый момент, пока мы рассуждали в сумерках лунного света, наверняка со своей стороны охвачен тем же томлением святого ожидания, и мы пускались в обсуждения, фантазируя о том, что наш будущий «Хозяин» в данный момент делает, чем занимается, думает ли о предстоящей встрече с нами с той же теплотой, с какой мы размышляли об этом знаменательном событии, не допуская мысли, что мы можем оказаться среди микробов, которые в силу разных обстоятельств не смогут обрести «Хозяина», и в одном из этих удивительных разговоров, оставшихся в памяти как самые лучшие моменты моей жизни, Том высказал удивительную мысль, которая потрясла меня до глубины души, а именно он сказал, что «чувство божественной силы и разума, которое он ощущает в себе, в каждом дыхании, в каждой капле воды, в каждой мысли, обладает той силой, что было бы невозможным, чтобы с ним не произошло что-то исключительно важное и он не стал бы частью особого божественного плана, и все с нами происходящее, включая то, что предстоит, не может закончиться личной смертью без “Хозяина” или иначе, самым бездарным и банальным образом, а непременно должно иметь место что-то исключительно важное, и он будет играть в этом событии центральную роль», и тем удивительней была высказанная Томом мысль, что в ней звучал не эгоизм, в той или иной мере присущий каждому микробу, а сила предчувствия собственного предназначения, основанного на видении, благословенного Богом, открывая широту замысла мироздания, и я понимал, что Том зрит Божий промысел, воспринимая себя частью великого божественного плана, охватывающего сущее, включая прошлое, настоящее и будущее, определяя как наше с Томом и Кеном рождение, так и судьбу Великого паломничества, и события, которые последуют, приближая время славы и преклонения, являясь частью Откровения, оставленного нашими предками, а высказанные Томом догадки подняли его в моих глазах на недостижимую высоту, особенно в свете нашего дальнейшего диалога, где мой брат поделился самыми интимными мыслями, из которых я узнал, что он уверен, что божественное творение, вода, солнце, луна, хозяева и микробы суть часть града Божьего, где все гармонично, составляя единое целое, и в этой всеобщей гармонии, в этой единой целостности мироздания каждому микробу определено предназначение и вклад в приближение конца истории, когда Сущее узрит лик Божий во всем его великолепии, воздав славу создателю за гениальный замысел и святое творение, а наша роль в этом замысле имеет исключительное значение, суть которого состоит в том, чтобы нами, микробами проточной воды, были проявлены твердость и последовательность в воплощении таинства, задуманного создателем, дав клятву оберегать его, потому что «из этого-то града и выходят враги, от которых нам надлежит защищать град Божий», и в этих словах было столько глубины, силы и святости, что я тут же, в свою очередь, дал клятву никогда не оставлять моего брата Тома, следуя за ним, сохраняя убеждение в том, что он владеет божественным даром чтения замысла создателя не по преданиям и сагам и не из текста Откровения, а созерцая творения его, исходя из тайн природы, где заложен замысел мироздания и тот итог, к которому он предуготовлен, и я про себя поклялся, что само великое Провидение создало меня его братом, чтобы быть рядом, сопровождая Тома в мире, способствуя его деяниям, и в этой клятве было столько блаженства и сладостного удовлетворения, что я отдался размышлениям относительно моего предназначения и собственного участия в божественном плане, и осознание, что подобные чувства меня ранее не посещали, еще более убедили, что Бог пользуется символами и сигналами, предупреждая отдельных микробов об их особой роли в задуманном и о том, что их предназначение неизмеримо важнее остальных микробов общей массы, к которой относился я и, понимание этого факта, эти очевидные выводы и открытия не только не расстроили меня, а, скорее, наоборот, подвигли отнестись к этому как к любопытному обстоятельству, открывшемуся в процессе познания мира, так как я всегда интуитивно ощущал мироздание как данность, воспринимая его без придирок и претензий, испытывая удовольствие от созерцания и возможности расширения своих знаний и опыта, оставаясь в уверенности, что мой вклад в дело Великого паломничества окажется скромным и незначительным, тогда как слава замечательных достижений будет принадлежать не вождям, к которым относились Кен или Пол, авторитет которых не может быть поставлен под сомнение ни при каких обстоятельствах, а скорее Тому, чья интуиция, ум и изобретательность настолько развиты, а стремление к непременному достижению божественной гармонии настолько мощно, что хотя Том не мог претендовать на роль вождя первой величины, я был совершенно убежден, что именно Том составит славу и гордость нашего рода микробов, а потомки будут пересказывать легенды, где героические поступки и достижения будут основаны на роли Тома, и моя уверенность крепла, когда я видел, что Дон также выказывает Тому особые знаки уважения, без раздражения принимая критические реплики моего брата, пронизанные сомнениями относительно истинности тех или иных сентенций Откровения, не уклоняясь от длинных, детальных дискуссий по тексту догматики, призвав на помощь логику и здравый смысл, тогда как все мы, включая Кена, со временем теряли нить диалога между Томом и Доном, сбиваясь на малозначительные разговоры на отвлеченные темы, предоставив право этим даровитым умам самим найти правильный ответ, а если подобные дискуссии приобретали затяжной характер, Дон находил возможность ставить им предел, оставляя за собой последнее слово в том духе, что «во время Великого паломничества у Тома будет возможность лично удостовериться в истинности тех или иных гипотез или предположений, и хотя досадно, что эти сведения не будут доступны членам Академии для систематизации и передачи последующим поколениям, но как минимум удовлетворят любопытство Тома, для которого, судя по всему, обсуждаемый вопрос вызывает живой и неподдельный интерес», что служило корректным окончанием дискуссии, подчеркивая уважение к оппоненту, несмотря на то, что ни одна из сторон не брала верх, и этот итог ставил предел и нашим мелким, отвлеченным разговорам, возвращая к основной теме занятия, после чего Дон продолжал изложение материала в ясной, доступной форме, как только он был способен это делать, о свойствах «Хозяина», об этике поведения микроба в организме «Хозяина», на различных этапах развития взаимоотношений между колонией микробов и «Хозяином», что было принципиально важно знать каждому микробу перед началом Великого паломничества, и мы с любопытством впитывали эти истины, а из всех сведений о «Хозяине», почерпнутых мной на занятиях в Академии, особенно впечатлило обстоятельство, что «Хозяином» могут быть организмы разного рода и конструкции и при этом, если микробы выбирают тактику мощной колонизации, то представление «Хозяина» перед создателем ускоряется, в связи с чем мы изучали различные тактики взаимоотношения с «Хозяином», как, к примеру, тактику длинного инкубационного периода, тактику латентного развития колонии микробов и тактику мощной колонизации, но все были единодушны в том, что данный вопрос остается к рассмотрению скорее в нравственной плоскости, а в рамках Великого паломничества мы должны поступать как подсказывает долг, придерживаясь тактики мощной колонизации, не оставляя в этот великий час возможностей для компромиссов, что всеми одобрялось, но, несмотря на очевидные выводы, все же возникали спонтанные прения, где не обошлось без «особого мнения» Тома, высказавшего предположение, что «тактика мощной колонизации снижает эффективность итогов Великого паломничества», добившись едких насмешек со стороны Пола и снисходительной улыбки со стороны Дона, но справедливости ради не могу не отметить, что эта тема настолько взволновала Тома, и его волнение впоследствии передалось и мне исключительно в силу того обстоятельства, что я не мог допустить, чтобы Том обратился к пустяковой, незначительной задаче, а факт вступления в дискуссию свидетельствовал о важности этой проблемной области, хотя я не понимал, каким образом микроб мог поступиться своими нравственными принципами во имя менее приоритетных целей Великого паломничества, но, как следствие, этой дискуссии было посвящено немало часов в попытках разобраться, каким образом микробы могли бы провести более «взвешенную тактику», как ее называл Том, рассуждавший о разнице в размерах, констатируя, что «ресурсы, доступные организмам микробов, несоизмеримы с ресурсами организма “Хозяина” и, соответственно, во время Великого паломничества следовало придерживаться тактики развития взаимоотношений с “Хозяином”, опираясь на скрытое проникновение в организм с последующим распространением на организмы других “Хозяев” с наименьшей активностью на первой фазе мероприятия, до тех пор, пока все наши братья не обретут “Хозяина”, используя инкубационное время на исследование организма с целью понять и освоить его конструкцию для обнаружения наиболее благоприятных мест взаимодействия, и лишь впоследствии вооруженные этой информацией, когда каждый обретет “Хозяина”, будучи готовым к следующему этапу, по команде всем одновременно перейти ко второй фазе колонизации организма путем активного деления и размножения, благодаря чему можно охватить большое количество “Хозяев”, добившись выдающегося результата и наивысшей эффективности Великого паломничества», вызвав этой речью яростные протесты со стороны Пола, выразившего сомнения в осуществимости такого необычного и сложного плана прежде всего в силу того аргумента, что участникам Великого паломничества придется рассредоточиться, подрывая идею единства, а далее в силу невозможности обмена информацией и координированного перехода ко второму этапу, ввиду отсутствия прямой связи между рассредоточенными микробами, и эти возражения Пол сопровождал иронией, суть которой состояла в том, что «многие поколения испробовали всевозможные тактики, на основании чего были определены те из них, которые способны обеспечить конечный успех, и эти тактики доступны в переданном нам догмате Откровения», в то время как «строптивость Тома толкает на ревизионизм, подрывающий основы святых догм предков, что приводит к большей разрушительной силе, чем кто-либо может себе это представить», но Том продолжал настаивать, что «конечная цель Великого паломничества предопределена идеей божественной гармонии и охват и вовлечение большего количества “Хозяев” угодны Богу и станут благоприятным итогом всего предприятия» и в этом контексте «каждый микроб обязан осмысленно подходить ко всему, что он делает, и если задаться целью, можно разработать действенную тактику», сознаваясь, что пока у него нет конкретных предложений, как разрешить проблему координации усилий микробов при переходе ко второму этапу Великого паломничества, и, вероятно, нужна дальнейшая мутация для выработки способности внутреннего измерения времени, чтобы по истечении согласованного периода одновременно всем микробам включиться в следующую фазу колонизации «Хозяина» или найти иные, более простые и действенные подходы, отталкиваясь от духа новаторства, который способен внести новое в идею Великого паломничество, и слушая слова Тома, я был всецело согласен с его мнением, преклоняясь перед его энергией и силой ума, но меня больше всего увлекало не последствие той или иной тактики, а факт возможности изучения организма «Хозяина», сулящий много таинственного, дающий надежду на перспективы необычных открытий, безотносительно тех практических выводов, которые могли следовать, и, в конечном итоге, к немалому неудовольствию Тома, дискуссия была разрешена волевым решением Пола, прекратившего прения как бесполезные и объявившего, что «честных и высоко нравственных микробов, к которым мы относимся, не должна отвлекать задача охвата организмов “Хозяина”, так как на все воля Божья, а у микробов есть божественная миссия предопределенная догматом святого Откровения, а истинность Великого паломничества состоит в том, что оно является целью и следствием божественной мудрости, выступающей гарантией верности действий, направленных на выполнение долга немедленно по свершению таинства доступа к организму ’’Хозяина”, и промедление будет являться насилием по отношению к божественной мудрости и преступлением по отношению к святым положениям этики поведения микроба во время Великого паломничества», и для всех, кто вольно или невольно стал свидетелем сделанного заявления, было очевидно, что сила высказанного Полом аргумента обладала всей убедительностью, и присутствующие, включая меня, приняли его сразу, полностью и безоговорочно, следуя духу и букве догмата Откровения, где по этому поводу содержатся однозначные наставления, и, пожалуй, один лишь Том был не в силах скрыть свое разочарование, которое сквозило во всем его поведении и последующих репликах, и справедливости ради стоит отметить, что подобное поведение Тома не привлекло сторонников, а, скорее, наоборот, послужило поводом к незаслуженному осуждению, особенно со стороны тех, кто не приветствовал критические методы поиска истины, стремясь буквально следовать букве догмата, отказываясь от понимания всего остального как лишнего и ненужного, а таких микробов было большинство, и лишь по истечении некоторого времени Том признался, что именно в тот момент ему впервые пришла мысль покинуть наше сообщество в поисках ответа на вопросы, которые его волновали, при этом он категорично выразился, что никогда не предложил бы подобное предприятие Кену, зная, что наш старший брат не только не последует его примеру, но, наоборот, станет настаивать не предпринимать такого шага, опираясь на аргумент, что подобный поступок навлечет нескончаемый позор на нашу семью, помешав его карьере и, как следствие, лишит прямых потомков Кена возможности стать в ряд полноценных вождей высшего звена, что допускалось обладателям безупречной, незапятнанной биографии, со всеми вытекающими последствиями, послужив славе нашего рода, чему наш родитель, если бы у него была возможность узнать о подобной перспективе, безусловно, придал бы самый высокий приоритет, подчинив поступки и действия остальных членов рода этому уникальному шансу, и мне всегда было приятно гордиться достижениями Кена, моего старшего брата, выражая тому свое уважение, ожидая, что со временем он заслуженно станет полноценным вождем нашего сообщества, но образ мышления и личность Тома были мне много ближе ввиду того обстоятельства, что мы плотнее общались, обсуждая интересующие нас вопросы, важность и величие которых привлекали меня, и я всегда с большей готовностью стремился помочь Тому, избегая при этом ставить на чашу весов карьеру Кена, а если бы в тот момент Том обратился ко мне с предложением тайно покинуть наше сообщество, я ответил бы решительным отказом, даже если целью этой отлучки стала перспектива ответить на многие волновавшие меня вопросы, повинуясь духу преданности делу нашего рода, Великого паломничества, так как в этом случае мне пришлось бы распрощаться с мыслью об участии в этом событии огромного значения, что было немыслимо не в силу обстоятельства, что Пол непременно предал бы нас анафеме, а Кен отрекся бы от нас, как от ренегатов и предателей, покинувших поле боя накануне битвы, так как не перспектива проклятия остановила бы меня в тот момент, но сама мысль лишиться возможности стать участником Великого паломничества не позволила бы решиться на этот шаг, а, скорее, наоборот, я стал бы доказывать Тому, что его амбиции и обиды не могут стоять в одном ряду с честью быть участником Великого паломничества, что является огромной милостью судьбы, подчинившей цепь событий таким образом, что я, Том и Кен, появились на свет именно в момент, когда это знаменательное событие, к которому весь наш род готовился на протяжении многих веков, было задумано, и нам принадлежит привилегия стоять в первом ряду его участников, став олицетворением апогея предназначения и цели мироздания, и я нисколько не сомневался в мудрости Тома, нашедшего в себе силы побороть искушение покинуть наше сообщество, согласившись остаться, направив усилия на пользу своему роду, заняв в нашем сообществе место, подобающее его уму, и это время непременно наступило бы, так как способности Тома были многим очевидны, а его идеи, ввиду их безусловной гениальности, чаще всего находили отклик и воплощение, хотя некоторые догадки были осмеяны и раскритикованы, что было несправедливо по отношению к Тому, если бы не последовавшая вскоре смерть Дона, во многом ожидаемая, учитывая его преклонный возраст, слабость и дряхлость организма, особенно очевидная в последние дни, но все же ставшая для всех большим ударом и настоящим горем, а уважение, которое мы питали к нему, находило отражение в том, что многие микробы шептались, будто Дон сам выбрал день смерти, осуществив задуманное, и я склонен верить этому предположению, так как это произошло буквально сразу после объявления о вступлении подготовки к Великому паломничеству в решающую, окончательную фазу, и, следовательно, Дон счел свою миссию выполненной, не подвергая сомнению авторитет своего сына Пола, которому предстояло повести цвет нашего рода в Великое паломничество в качестве предводителя Совета мудрейших, а церемония прощания с Доном была настолько трогательной, став, по сути, прощанием с родиной, где все, кому предстояло отправиться в Великое паломничество, появились на свет, проведя свое детство, отдавая себе отчет, что мы никогда не вернемся обратно, так же, как никогда не будет с нами Дона, не будет этих часов новых открытий и споров, где авторитет Дона, его чуткость, умение выслушать, жизненный опыт, позволяющий увидеть перспективу многих идей, изначально казавшихся безумными, оставались в прошлом, и мы, получив последнее благословение Дона, нашего вождя и многолетнего главы Совета мудрейших, стояли на пороге знаменательного события, цели нашей подготовки на протяжении долгого времени, предвкушая неведомые открытия, навстречу которым нам предстояло отправиться под предводительством Пола, отличавшегося от своего родителя вспыльчивым, нетерпимым характером, обусловленным стремлением молодого вождя скорее почувствовать по отношению к себе такие же безмерные доверие и преклонение, с которыми все относились к Дону, что служило основанием более резкого, нежели того требовала ситуация, отношения к возражениям, и особенно болезненно Пол реагировал на критику, временами доносящуюся с разных сторон, в большей степени со стороны Тома, и вскоре стало ясно, что отношения Тома и Пола могут поставить под угрозу успех предстоящего Великого паломничества, хотя в подавляющем большинстве ситуаций предложения Тома встречали сочувствие сообщества, а порой и поддержку, что не могло не бесить Пола, последующие поступки которого были очевидно несправедливыми, о чем красноречиво свидетельствует конструктивная идея Тома не выступать в Великое паломничество одновременно всеми основными силами, направив вперед небольшой авангард, цель которого будет состоять в осуществлении рекогносцировки пути, предостерегая основные силы, следующие в фарватере с отставанием, от опасности, на что Пол отреагировал резко отрицательно, и, возможно, именно потому, что многие выразили поддержку этой идее, он наложил вето на ее обсуждение, высказавшись в том духе, что «наши предки совершали паломничества по определенному ритуалу и Великое паломничество не может являться полигоном для различного рода экспериментов, а предстоящие шаги и церемонии будут строго следовать догмату Откровения и традициям, доставшимся нам от предков», что прозвучало как разумная, убедительная аргументация, но снисходительная улыбка Тома привела его в ярость, и если бы не находящиеся рядом другие микробы, включая Кена, бросившиеся разнимать ссорившихся соратников, незначительное столкновение могло перерасти в большой конфликт, поставив под сомнение наше единство буквально накануне Великого паломничества, который, впрочем, усилиями окружающих был все же разрешен благодаря огромному давлению, оказанному на Тома всеми, включая старшего брата Кена, в том смысле, что «авторитет Пола не должен подвергаться сомнению и Том обязан немедленно дать клятву впредь никаким образом, ни словами, ни поступками, не подвергать сомнению авторитет Пола как лидера Совета мудрейших, а следовательно, и высшего вождя нашего сообщества, чьи решения не могут обсуждаться или в какой-либо форме оспариваться», и, несмотря на сопротивление Тома, оказанное давление было столь велико, что в конечном итоге ему пришлось дать эту клятву при свидетелях, ставшую причиной той самой лукавой победоносной ухмылки Пола, вызвавшей во мне, а впрочем, я уверен, и во многих, ставших свидетелями этой отвратительной улыбки, полное неприятие и отторжение, отчего меня пронзила мысль, что я не вижу никакой возможности считать Пола своим вождем, раз он не обладает мудростью той степени, чтобы, поднявшись над мелочными амбициями, над радостью мелких побед во внутренних склоках, увидеть главное, действительно ценные перспективы, чему должно служить Великое паломничество, чтобы своим мудрым отношением вызвать в каждом чувство торжественности момента, показав пример подлинного благородства и уважения к тем, кто его окружает, и хотя я, справедливости ради, должен был осудить Тома за его горячность и прямолинейность, не было во мне чувства осуждения, так как в поступках Тома я видел искреннее желание помочь делу Великого паломничества, открыто предлагая нашему поколению свой талант, свои новаторские мысли, свой критический ум, глубоко в душе болея за конечный результат, и мудрый вождь, к коим, я уже знал, Пол не относился, не мог игнорировать важность подобного отношения к делу одного из участников паломничества, и когда Том сообщил мне о своем твердом решении не участвовать в Великом паломничестве, я отнесся к этому с пониманием, учитывая недавние события и стычки, произошедшие между ним и Полом, после смерти Дона и я решился только на вопрос, что же он собирается делать, ответ на который убедил меня, что Том твердо определил и хорошо знает, чему он хочет себя посвятить, что свидетельствовало о непреклонности его решения, и позже, предаваясь воспоминаниям, я отдавал себе отчет о тех сложных, смешанных, противоречивых чувствах, посетивших меня, в которых отразилась борьба между извечным желанием принять участие в Великом паломничестве и горечью от того, что один из самых достойных микробов, к которым я, безусловно, относил Тома, не разделит со мной эту радость своим присутствием вселяя уверенность в его конечный успех, и эта мысль приводила меня в отчаяние, но вместе с тем я не считал возможным произнести хотя бы слово возражения или осуждения в попытках убедить Тома изменить решение, понимая, что упреками и уговорами я не только ничего не добьюсь, но проявлю неуважение к горячо мною уважаемому и любимому брату, зная, что Том, в свою очередь, молчаливо оценил мою деликатность, и этот факт заставил меня задуматься над непростой ситуацией, в которой я оказался, пытаясь понять образ мысли и мотивацию, руководившую Томом в тот момент, управляя его чувствами и желаниями, наперекор традициям и ценностям нашего рода, убедив отказаться от участия в Великом паломничестве, что казалось мне ересью и кощунством, никак не укладываясь в представление о святости мира, о том, чему действительно достойно посвятить жизнь, данную каждому только раз, и чем больше я размышлял над этим, тем больше я с пониманием относился к Тому, и мое сознание открывалось, охватывая грандиозность перспективы мышления моего брата, складывая из отдельных слов, реплик и поступков картину, достойную восхищения своей дерзостью и стратегическим охватом, ставя перед собой амбициозные цели, представление о которых я не имел, но, зная гениальность Тома, понимая, что его ум, проницательность и критичность обладали масштабом, сопоставимым с Великим паломничеством, открывая невиданное будущее, единственно способное привлечь его на этом пути, данном нам лишь однажды, я был уверен, что Томом руководили жажда знания и мудрости, желание «все понять», «все охватить», «обнаружить Истину», как иногда он говорил, и в этом желании Великое паломничество представлялось действием, не способствующим пониманию, чем же является наш мир на самом деле, в чем состоит природа вещей и, самое главное, для чего все это, в чем высший смысл сущего, если Бытие таково, каким мы его видим и ощущаем, и я знал, что эти вопросы нестерпимо душили Тома, клокоча в его мыслях во всей своей хаотичности и бессистемности, поражая величием ответа, который нужно отыскать, где содержится гармония мира и тайный смысл, доказательством чему этот мир служит, и когда я на миг попытался вообразить состояние и чувства, которые владели и руководили Томом, меня охватило ощущение грандиозности задачи, решение которой открывало вселенские перспективы, вспоминая слова, однажды оброненные моим братом, которые я относил к гениальным догадкам, часто посещавшим его, смысл которых состоял в том, что «все окружающее нас, вода, являющаяся средой нашего обитания, наш организм, так удачно приспособленный для жизни и передвижения, существование “Хозяев”, в которых микробы могут чувствовать себя уютно и привычно, бурно размножаясь, захватывая контроль над новыми территориями внутри огромного организма, даже луна, бросающая ночной свет, при котором приятно мечтать, все настолько продумано и подогнано друг к другу, что не остаётся сомнений в том, что имеется высший смысл в необходимости этой гармонии, а, следовательно, имеется и цель, и ответ, для чего это нужно, где содержится понимание, для чего, собственно, нужны микробы и какова их роль в гармоничном мире», и, проникаясь этими чувствами, я с пониманием и преклонением отнесся к мечте Тома отыскать ответы на подобные вселенские вопросы, одновременно обращаясь к себе с вопросом, что в конечном счете руководит мной, к чему лежит моя душа, чему я хотел бы посвятить свою жизнь, и ответы, которые приходили на ум, убеждали, что идеалы Тома не грели мне душу, но было очевидно, что мне важнее находиться рядом со своими близкими и родными, видеть знакомые, дорогие мне места, где протекало мое детство, ощущать, что я часть рода, семьи, сообщества, стремиться к тому, к чему стремились мои предки, ощущая свое «бытие», свою «причастность», свое «счастье», и в этом было столько ясности и очевидности, что я мог со всей откровенностью дать себе отчет, что мне важнее «видеть», нежели понимать, «созерцать», нежели постигать, «сосуществовать», нежели охватить, и просто «быть», «переживать», «сострадать», нежели «изучать», «искать», «доказывать», что порождало пропасть между мной и Томом, подчеркивая, какие мы разные и насколько его желание покинуть наш род, отправляясь в странствие, было мне чуждо и далеко, насколько его идеалы обретали черты абстракций, не привлекая меня, но было нечто другое, не дающее мне покоя, а именно понимание, что я никогда не увижу Тома, моего брата, без которого я не мыслил свое существование, который всегда был для меня источником тепла и света, чье присутствие наполняло смыслом окружающее, покрывало красками все, что я видел, слышал, ощущал, и хотя другие члены нашего рода также были мне небезразличны и без них я не мог вообразить свое существование, я вдруг ясно почувствовал, что сейчас именно Том нуждается во мне больше, нежели кто-либо в нашем роде, понимая, что он сам менее всего думает об этом, пребывая в равнодушии, погруженный в мысли об открытиях и признании, готовый в любую минуту покинуть без тени сожаления то, что мне пришлось бы вырывать из своей души с мучительными болями, чтобы нести в себе эту боль как кровоточащую рану везде, куда бы я ни направлялся, отдавая себе отчет, что для Тома подобная привязанность является не более чем «глупой сентиментальностью», как он иногда выражался, но для меня, все понимающего и переживающего, это было фактором, игнорировать который было нельзя, осознавая на пороге Великого паломничества, что, скорее, я нуждаюсь в Томе, в его присутствии, в сосуществовании рядом с ним, нежели Великое паломничество нуждается во мне, в моей слабой чувственности и привязанности ко всему, что нас объединяло, и в этот момент я понимал, что насупило время разочарований и первых горьких потерь, так как пришлось противопоставлять то, что было для меня самым дорогим и важным в жизни, что я всегда мыслил, видел и представлял только вместе, как составленное из двух сторон одного целого, имя которому «мое бесконечное счастье», длящееся все время с момента моего рождения, и никогда я не мог представить, что в один прекрасный день мне будет дан ужасный выбор отказаться от участия в Великом паломничестве либо навсегда потерять горячо любимого брата, понимая, что мое счастье пронизано ожиданием участия в Великом паломничестве в той мере, в которой рядом со мной должны находиться Кен и Том, относясь к этому как к дару всевидящей и всезнающей судьбы, устроившей так, чтобы я родился именно в это время и в этом месте, имея такого брата, как Том, и, пользуясь возможностью, участвовать в столь значительном и давно ожидаемом событии, каковым представлялось Великое паломничество, что являлось целью моего существования, не требующей объяснения или постижения, смыслом моего внутреннего мира, воспринимаемого как данность, как дар, как судьба, ко мне подкрадывалось понимание, что провидение уготовило испытание посредством выбора, любой исход которого содержал горькую, невосполнимую утрату, выбор, на который было тяжело решиться и который хотелось всячески оттянуть, как можно дольше пребывая в состоянии, где обе составляющие моего счастья были со мной, но далее откладывать было невозможно и наступило время, когда выбор нужно сделать, согласившись на потерю, всего что было для меня важно, что составляло счастье моей жизни и мне оставалось, смиренно прислушиваться к самому себе, к своему внутреннему голосу, который в эти мгновения казался мне чуждым и инородным, словно во мне сидел некто другой, давая предательские советы, вызывавшие отторжение, нашептывая мысли о которых я не подозревал, соглашаясь с горькими выводами, что скрытая гармония мира, о которой говорил Том, на самом деле не является гармонией, скрывающей неведомое прекрасное, как его чувствовал я, зная, что мой брат пребывает в ожидании о течении жизни, сплетенной из стечений обстоятельств, неуклонно способствующих и приближающих счастье, складывая по составляющим то, что ранее пребывало по отдельности, шаг за шагом пододвигая к

результату высшего порядка, тогда как мне следовало смириться с потерей, неминуемо подстерегающей меня, отдаляя от счастья, которое я себе всегда рисовал, ожидая, что мудрая Вселенная уготовила много необычного для преумножения моей радости и любви, надежды, которые рушились на моих глазах, в обреченности потерять Тома или в отказе от участия в Великом паломничестве, что в обоих случаях сулило ужасную муку, и, как ни больно было смириться с мыслью, что я никогда не буду участвовать в Великом паломничестве, я понял, что потеря Тома будет нестерпимее, о чем я в следующее мгновение сообщил моему брату, и Том выслушал мои слова без эмоций и волнения, восприняв мое решение как должное, и в этот момент я догадался, что он нашел для себя объяснение в том, что меня, как и его, привлекает поиск Истины, которому я решил посвятить остаток жизни, воспользовавшись представившимся шансом, не допуская, что могут быть иные мотивы, руководящие нами в подобных случаях, и в это мгновение мне стало ясно, что Том очевидно, менее ко мне привязан, нежели я к нему, что ему легче со мной расстаться, нежели мне потерять его, но это открытие меня не расстроило и не обидело, понимая, что это соответствует действительности, так как я в большей степени нуждался в Томе, нежели он во мне, а, следовательно, нельзя было утверждать, что я отказывался от участия в Великом паломничестве во имя Тома, тогда как истина состояла в том, что я отказывался от этого святого мероприятия во имя самого себя, для собственного спокойствия, во имя смысла моего бытия, и, отдавая себе в этом ясный отчет, я попросил Тома дать мне время попрощаться с теми, кто был мне близок и дорог, пообещав, что ни словом не обмолвлюсь о наших планах, решив, что сейчас более всего мне хотелось побыть в течение некоторого времени в одиночестве, посетив места, которые были мне близки и знакомы с детства, чтобы иметь возможность шепнуть слова прощания, окинув последним взором то, что составляло для меня все, что я знал и ценил в этом мире, понимая, что никогда мне не откроются края более прекрасные и близкие, чем те, которые окружали меня все это время и которые останутся в памяти навсегда, вызывая теплые воспоминания о счастливом детстве, и я был благодарен Тому за то, что он со свойственной ему деликатностью согласился предоставить мне необходимое время, хотя сам не помышлял ни о чем подобном, и мне было ясно, что он не видит необходимости в специальном ритуале прощания, обращая взор и направляя помыслы преимущественно в будущее, где его ждут новые открытия, новые факты, новые знакомства, нежели в прошлое, где оставалось детство, с которым его ничего не связывало, где все тайны были открыты и ничего не оставалось непознанным, и, не желая задерживать Тома, я стремился всеми силами сдержать чувства, душившие меня, решив из близких мне микробов попрощаться только с Кеном, который отнесся к моему визиту буднично, так как я прервал его приготовления к отправке в Великое паломничество, из-за чего наша встреча была краткой и совсем не трогательной, а, скорее, скомканной, в чем я не могу винить самого Кена, так как я не решился сообщить ему о принятом Томом решении покинуть ряды отправляющихся в Великое паломничество и о последовавшем моем решении присоединиться к нему, что превращало это неожиданное свидание в ничего не значащее бездельничанье с моей стороны, отвлекающее занятых микробов, к которым Кен, безусловно, относился, от выполнения важных дел, хотя мне нелегко было сдержать переполняющие меня эмоции, сохраняя видимость обыденности и рутинности моего визита, сознавая, что мы никогда не увидимся и эта встреча является последней, но, к моему удивлению, я справился со своими эмоциями, вероятно, благодаря тому, что Кен, как старший из нас, всегда стоял дальше от меня, будучи вовлеченным в организационную жизнь нашего общества в тот момент, когда я только делал первые шаги и учился произносить первые слова, отчего мои детские воспоминания о нем были сухи, обрывочны и не так насыщены, как моменты, когда мы с Томом росли бок о бок, и, как бы там ни было, Кен бросил мне, что «у нас будет время поболтать в пути», на что я ответил ему в том смысле, что «Великое паломничество, о котором долго говорили, наконец должно начаться», выразив уверенность, что «оно обязательно будет успешным, имея во главе такого вождя, как Пол», после чего мы спешно расстались, и, намеренно избегая случайных встреч, я вернулся к месту, где меня поджидал Том, откуда мы выступили по направлению к мутной воде, где, как нам было известно от Дона, обитала основная цивилизация микробов разных мастей и откуда Том планировал начинать свои поиски, и нужно сказать, что в тот момент и мне и Тому было прекрасно известно, что первые, а за ним и последующие колонны микробов, отправляющиеся в Великое паломничество, направятся в противоположную от мутной воды сторону, а именно в сторону проточной воды с тем, чтобы, подхватив умеренный поток, в спешном порядке преодолеть большую часть пути туда, где обитали «Хозяева», и этот путь, по преданиям, был хорошо известен, и не оставалось сомнений, что Пол получил от Дона нужные инструкции о подстерегающих препятствиях и опасностях, тогда как направление мутной воды было плохо изучено и малоизвестно, и, как следствие, отправляясь в этот опасный путь, ни я, ни Том не представляли, к чему нужно быть готовым во время нашего путешествия, помимо, пожалуй, обрывочных сведений, в разное время оброненных Доном и другими старцами, из которых следовало, что в области мутной воды обитают множество микробов разных племен, давно отошедших от истинной веры, забывших догматы Откровения и пребывающих в ереси и праздном безделии, что вызывало у меня чувство омерзения и непонимания, признаваясь себе, какое это счастье жить с надеждой и верой в истинные ценности и с благодатью, дарованной Откровением, как тому следовало наше блаженное общество, и я, с момента своего рождения, каждый день благодарил Бога за то, что тот даровал мне счастье появиться на свет в кругу умных и справедливых микробов нашего сообщества, следующих истинной догматике Великого паломничества, и теперь, когда мы двинулись в путь, я постарался за разговорами с Томом отвлечься от мысли, что уже никогда не вернусь в места столь знакомые и дорогие мне, где прошло мое детство, а также о том, что участие в Великом паломничестве останется для нас неосуществимым, и я был несказанно счастлив услышать из уст Тома, что мы «обязательно сохраним в душе истину Великого паломничества, следуя его заветам», и вот так, болтая на разные темы, рассуждая о том, что в области мутной воды плотность обитания микробов выше, нежели в местах, где прошло наше с Томом воспитание, и вместе с тем, древние связи с нашими далекими родственниками из области мутной воды давно утеряны, задаваясь вопросами об их образе жизни и среде обитания, сознаваясь друг другу, что нам ничего об этом никогда не говорили, и в этой непринужденной болтовне Том высказал смелую догадку, что подобное молчание об обитателях мутной воды было не случайным, базируя свою гипотезу на факте, с какой неохотой Дон, в бытность, когда он был жив, активно делясь накопленными на протяжении своей долгой и увлекательной жизни знаниями, всячески избегал возникающие оказии поговорить о микробах мутной воды, никак не обосновывая свои недомолвки, и мы с Томом пришли к заключению, что вследствие этого обстоятельства, довольно странного, но, судя по всему, не случайного, если в отношении «Пути» Великого паломничества, сведений о поведении «Хозяина» и о литургии «Великой благодати» мы были прекрасно осведомлены, то в отношении наших дальних родственников, микробов мутной воды, в наших знаниях оставались ощутимые пробелы, которые мы, до поры до времени, не замечали, воспринимая пустоты в нашей осведомленности как нечто само собой разумеющееся, и сейчас, отправляясь в путь, мы с Томом подбадривали друг друга словами, что наше решение тем более оправданно, что нам удастся непосредственно узнать о цивилизации родственных нам микробов, об их уровне развития и достижениях, и, возможно, они окажутся не такими отсталыми дикарями, предаваясь рассуждениям о том, как мы сможем им помочь, делясь знаниями, которые нам удалось сохранить в догмате святого Откровения, посвятив их в таинство Великого паломничества, и в подобных разговорах, по мере нашего продвижения вперед, мы постепенно ощущали удаление от родной области проточной воды, так как водная среда становилась менее подвижной, что представлялось нам необычным и непривычным ввиду того, что мы с детства привыкли ощущать прохладу в результате несильного естественного течения, и нам это было до той степени привычно, что с каждым шагом мы подсознательно учитывали движение водной среды, в которой обитали, тогда как теперь это не наблюдалось, отчего наши с Томом передвижения были неуклюжи и порой комичны, но, несмотря на это обстоятельство, мы пребывали в хорошем настроении, используя каждый свой неуклюжий шаг для того, чтобы посмеяться над своими промахами, в пути рассуждая о свойствах, какими должны обладать микробы, обитающие в абсолютно неподвижной водной среде, высказывая догадки о конструкциях организма, количестве конечностей, находя в этом много забавного, чтобы поддержать наше веселое состояние, приходя к мнению, что общество, где сохранилось подобное разнообразие, имеет свои преимущества, расширяя границы воображения, способствуя дополнительным догадкам о возможностях природы там, где подобная многогранность раскрывается в полную силу, и таким образом за разговорами мы прошли достаточно большой путь, но, как это ни странно, плотность обитания микробов нисколько не увеличивалась, да и сами обитатели этих областей в большинстве своем походили на нас и говорили на нашем языке, так что мне подумалось, что нет ничего необычного в области мутной воды, что в некотором смысле объяснял слабый интерес к этой части водного пространства со стороны Дона, и, очевидно, наша цивилизация была значительно более продвинутой и прогрессивной, судя по микробам, которые нам довелось повстречать, не производивших впечатление носителей высокой культуры и глубоких знаний, а выглядевших скорее простодушными и беспечными, на все вопросы Тома отвечая доброжелательными кивками, не способствуя нашему пониманию, движемся ли мы в правильном направлении или следовало бы скорректировать наш путь, и в этих, и во всех последующих контактах с носителями незнакомых культур я всегда уступал Тому лидерство, отдавая должное его уму и способностям, какими он обладал, да и просто признавая в нем своего старшего брата, и Том, понимая и чувствуя это обстоятельство, во время нашего путешествия неизменно брал на себя инициативу в переговорах со встречными микробами, задавая нужные вопросы и затем основываясь на собственных наблюдениях и догадках, корректируя направление нашего движения, я же без спора следовал за ним, отмечая про себя логику его мыслей, во всем соглашаясь с достигнутыми выводами и удивляясь, что у меня не возникает оснований для споров и мое мнение таким удивительным образом следует за мнением Тома, не подвергая сомнению ни один из выдвигаемых им тезисов, и этот факт несказанно радовал меня, как и то обстоятельство, что Том был рядом, и мы весело болтали, а когда со временем мы немного утомились в пути и Том предложил не делать привала, продолжая движение, я снова нашел его предложение разумным, шагая рядом и размышляя про себя, насколько я покладистый друг, добрый брат и удобный попутчик, от которого никогда не следует слова возражения или упрека в неправильных поступках не в силу своих страхов или подавленности, а совершенно искренне принимая происходящее с положительной стороны, что характеризовало меня как личность, хотя и готовую в любой момент прийти на помощь, но, к сожалению, несамостоятельную и безынициативную, при этом выводы, к которым я приходил относительно моей личности, не вызывали во мне сожаления, злости или оправдания, констатируя факты, и в этих заключениях я находил положительные элементы, отмечая, насколько прекрасно я дополняю энергичную, изобретательную и неутомимую натуру Тома, которому нельзя было завидовать, а которого я любил как брата, и эти рассуждения, основанные на наблюдениях за собственным поведением, я принимал как должное, как и момент, когда я томился мучительными размышлениями, следовать ли за Томом или, попрощавшись с ним, отправиться в Великое паломничество, отчего меня вновь посетило ощущение, что мои рассуждения принадлежат не только мне, а являются мыслями кого-то другого, который поселился во мне, видя мир моими глазами, ощущая его моим организмом, рассуждая обо мне как о постороннем, наблюдая за мной со стороны, без соучастия и сожаления, равнодушно констатируя положение вещей, указывая на мою инертность и мечтательность, не пытаясь осудить подобное созерцательное отношение к внешнему миру и другим микробам, а покорно и с благодарностью судьбе принимая эти черты как прекрасные и в каком-то смысле радуясь этим выводам в той мере, в которой ощущение собственного существования становится обстоятельством, достойным восхищения, окутывающим окружающее теплом души от понимания, что ты живешь в лучшем из миров, пребывая в гармонии с ним, и чем больше я об этом думал, тем более забавным находил самого себя, во всей своей безобидности, отдавая себе отчет в бесцельности этого пути для меня, куда я отправился только ради того, чтобы быть рядом с Томом, что в конечном итоге опять же прекрасно характеризовало меня как личность, для которой не существует цели, не существует пути, а есть пребывание в состоянии перманентного счастья, приходя к выводу, что такие микробы, как я, наверняка прожигают жизнь, не понимая и не догадываясь о глубине ее бесцельности, пронизывающей каждое мгновение их существования, и со временем я незаметно для себя стал немного уставать, что вызвало во мне желание прилечь в знакомом месте проточной воды, чтобы отдохнуть, созерцая окружающую природу, но я вынужден был признаться себе, что уже никогда не смогу ощутить родную прохладу проточной воды, отчего мне стало грустно, и это мое настроение не прошло незамеченным для Тома, так как он молча подмигнул мне, бросив слова о том, что «все будет хорошо» и что «в конце концов мы доберемся до Истины, какой бы она ни была», на что я ответил кивком, постаравшись, чтобы моя реакция выглядела бодрее, так как мне не хотелось показывать настигшее меня уныние, огорчив Тома уже в начале нашего пути, сознавая, что, если Том поймет причину моей грусти и, остановившись, прикажет отправиться обратно, я непременно последую его приказу и именно так и поступлю, подчинившись своему старшему брату, его желанию и приказу, но во всем этом будет столько стыда и унижения, что мне уже никогда не удастся обрести в этом мире состояние душевного покоя, и я сделал попытку отогнать эти мрачные мысли, сказав себе, что быть рядом с Томом и есть для меня высшее счастье, и раз мы шагаем вместе, нет повода для уныния, а, скорее, наоборот, я поступил совершенно верно, отказавшись от участия в Великом паломничестве, и все, что при данных обстоятельствах следует делать, это быть самим собой, а значит, радоваться тому факту, что Том рядом и, следовательно, мы остаемся неразлучными, как настоящие братья, для которых важнее всего ощущать помощь и поддержку друга, в каких краях мы бы ни находились, и, отвлекаясь от этих мыслей по мере нашего продвижения вперед, я постепенно стал замечать, что встреченные нами микробы демонстрируют большее разнообразие, отмечая про себя причудливые формы отдельных особей, которых я никогда ранее не видел, так как наше сообщество всегда проживало компактно и все мы, в целом были похожи друг на друга, вследствие чего во мне укрепилось твердое убеждение, что все микробы мира должны быть похожи на нас, сложенных наиболее разумно и гармонично, что представлялось обоснованным со всех точек зрения, не давая повода к допущениям, что возможны другие формы существования, и это удивление было объяснимым, хотя мое воспитание не позволяло мне таращиться на встречных, сдерживая в себе эмоции, временами бросая быстрые взгляды на Тома, пытаясь угадать его отношение к данному любопытному феномену, и, как мне представлялось, Том также с трудом сдерживал свое изумление, так как порой встречные ловили его слишком пристальные, провожающие взгляды, неодобрительно бормоча слова, в которых содержалась оценка нашего бестактного поведения, но мы упорно продолжали движение вперед, понимая, что достаточно далеко ушли от места обитания нашего сообщества, находясь на территориях, где мало слышали о нашем существовании, как и мы никогда не имели представления об обитателях здешних вод, и, понимая, что рано или поздно нам все равно предстояло войти в беседу с обитателями незнакомых мест, в чем я всецело полагался на интуицию Тома, как, впрочем, и должно было иметь место, и Том это также знал и понимал, и в конечном итоге Том первым обратился с вопросом к одному из встреченных нами микробов, но тот только отшатнулся от нас и, ничего не ответив, поспешно двинулся прочь, оставив нас в недоумении, что, впрочем, не было расценено Томом как провал стратегии контакта с местной цивилизацией, а, скорее, как временная неудача, но вскоре мы убедились, что последующие попытки вызывали похожую реакцию встречных микробов, отчего наше беспокойство стало нарастать, укрепляя понимание, что поведение, язык или другие особенности и формы нашего организма являются чуждыми для местных обитателей или имеются иные неизвестные обстоятельства, объясняющие нежелание встречаемых микробов идти на контакт, что стало причиной нарастания моей тревоги, и я видел, что Том также проявляет признаки беспокойства, что было объяснимо, так как мы пребывали в полном неведении о нравах и привычках обитателей этих вод и, следовательно, нам могла грозить опасность, о которой мы могли не подозревать, либо вследствие видовой неприязни, что могло быть нам, проживающим компактно и обособленно, неизвестно, либо как итог исторических предпосылок или иных предрассудков, продолжающих жить в этих микробах в виде ненависти к нашему роду, передаваясь из поколения в поколение, хотя память об этом была оборвана в среде нашего сообщества и мы с Томом могли ничего не подозревать об этой опасности, и следует отдать должное Тому, что в этой непростой ситуации он сохранил способность здраво мыслить, так как со временем я обратил внимание, что выбор следующих встречных микробов, к которым Том обращался с вопросами, падал на тех, кто внешне больше походил на нас, а, следовательно, возрастала вероятность, что эти микробы узнают в нас себе подобных и с большей охотой пойдут на контакт, и в конечном итоге, такая тактика привела к успеху, и нам удалось завязать небольшую беседу, из которой выяснилось, что здесь живут в основном микробы простые и, как было сказано, периферийные, но, продолжая движение дальше, по направлению к области мутной воды, можно достичь мегаполиса, где имеется все, что нужно, так как плотность обитания там намного выше и все микробы, «одержимые безумными идеями», стремятся туда, и в словах нашего собеседника меня поразила именно эта реплика, как будто он хорошо знал, что нами движет и что мы отказались от участия в Великом паломничестве ради поиска высшей Истины, и догадка о проницательности здешних микробов меня настолько поразила, что, обдумывая ее, я пропустил большую часть беседы между Томом и еловоохотливым местным обитателем, вернувшись к реальности только, когда Том бодро подтолкнул меня, давая понять, что пора двигаться дальше в путь, и с первых шагов я убедился, насколько Том был удовлетворен беседой с новым знакомым, постоянно повторяя, что в итоге ему удалось того разговорить, в результате чего довелось узнать много интересного и полезного о здешних обитателях, их нравах и повадках, прояснив некоторые догадки, и мне пришлось сознаться, что не совсем понимаю, о каких догадках говорил Том, и мой чуткий брат, почувствовав мое недоумение и пребывая в приподнятом настроении, стал весело и беззаботно болтать обо всем на свете, и прежде всего о нашем обществе, которое мы покинули, и его слова звучали настолько вольно, что мне оставалось удивляться дерзости его суждений, которая, как я теперь понимал, всегда в нём жила, найдя свой выход, и, несмотря на его непочтительность к нашей идее, я продолжал слушать Тома с доверием и уважением, с которым всегда относился к нему, хотя впоследствии я вспоминал эти слова с болью и даже теперь помню слово в слово все сказанное в том смысле, что «не стоит жалеть о том, что нам пришлось отказаться от участия в Великом паломничестве», и эти его слова звучали с той игривой легкостью, которая контрастировала с размышлениями, полными смиренного благоговения о целях и предназначении Великого паломничества, звучащими из его уст незадолго до этого, что «это обман и ложь, облеченные в красивые слова», что «паломничество — это заурядный поход, так сказать совместная прогулка большого количества микробов», и в этом контексте «наш с тобой поход с таким же успехом можно назвать паломничеством», а «красивые слова вроде “Великий” превращают любую банальность в предмет почитания, превозношения и преклонения», тем самым «наполняя суррогатным смыслом пустоты в сознании, поднимая ожидания и культивируя одержимость», что на самом деле «это обманчивое наполнение вследствие массового одурманивания сознания большого количества микробов, где каждый стремится к тому, к чему стремятся остальные, где каждый хочет быть там, где мечтают быть остальные, где каждый ценит и почитает то, что ценят и почитают остальные», что во многом «объясняет нашу изолированность от остальных микробов», так как «только находясь в изоляции, можно эффективно манипулировать коллективным сознанием, управляя этим процессом, приучая отдельных членов сообщества к тому, что, только мысля как все, следуя решению вождей, думая, как завещали предки, как указано в святом Откровении, как велит догматика, можно достичь высшей степени консенсуса во славу нашего рода», что это «пустые слова», так как «нет никакой славы, нет геройства, а микробам других родов и сообществ неинтересно, к каким “высотам” мы стремимся, какие “трудности” мы преодолеваем, какие “подвиги” мы совершаем», все это «слова, слова, слова» и все в таком духе и что «слова приходят, слова уходят, а между ними пустота», и, как следствие, «мы прожигаем свое время и в конечном итоге свою жизнь ради слов, ради целей, которые оказываются пустыми словами, ради смысла, который оказывается бессмысленным, ради банальностей, которые ничего не содержат», что «в Откровении нет Истины», что «в догматике нет настоящего, важного, сокровенного, чему действительно стоит посвящать жизнь», что «в таинстве Великого паломничества нет никакого смысла, а только одна видимость, пустота, самообман», что «Откровение — это пустые слова и бессмысленный набор звуков, никак не связанных с истинными ценностями мира, с предметами, которые эти слова обозначают», и «беда нашего общества состоит в том, что наше сознание, подхватывая слова Откровения, увлекаясь словами преданий и саг из поколения в поколение, наполняет их смыслом и свойствами, которые этим словам не присущи, вознося их в абсолют, находя объекты для почитания, строя храмы несуществующим богам», а «Истина, тем временем, в другом, Истина остается вне поля зрения, остается без внимания», и эти рассуждения Тома были так обидны и оскорбительны для моего сознания, что мне оставалось устало слушать, понимая, что ум Тома настолько проницателен, что он безусловно видит больше моего, и Том не преминул поделиться своими сомнениями и чаяниями, с горячностью продолжая говорить в том смысле, «что слова о Великом паломничестве не для него», что ему «нужна Истина, нужно понять то, что действительно важно», то, «что наполняет реальность, пребывая повсюду», то, «что однажды постигнутое остановит мир, так как ничего скрытого не останется, ради чего стоило бы продолжать движение», что это и «есть все сущее без остатка, сжатое, сконцентрированное в Истине» и он «постигнет эту Истину, по-настоящему великую Истину», зная и чувствуя, что «мы идем по ее следу», что «мы ощущаем ее запах», рассуждая, что он «разделит эту Истину на мельчайшие составляющие, отделив от нее каждую крупицу настоящей Истины от обманчивой лжи, с которой кто-то ее смешал», уверяя, что «мы вместе ее найдем, мы постучимся в гости к Богу и тому придется открыть нам эту Истину», и это и «есть то великое дело, чему стоит посвящать жизнь», и в словах Тома звучало столько вдохновения, столько подлинной радости, резко контрастируя с моим состоянием подавленности и глубокого разочарования, спровоцированным безапелляционным отрицанием святости Великого паломничества, от участия в котором я отказался исключительно с целью, чтобы последовать за Томом, чтобы быть с ним рядом, но из этого отнюдь не следовало, что мое отношение к этому святому таинству стало таким ничтожным и можно жестоко подвергать его критике, доходя до прямого отрицания, и мое сознание было не готово принять подобные вольности, всячески сопротивляясь, бросая в ответ обвинения в грехе безответственности и отказе от истинных ценностей мира, так как именно я принял решение отказаться от участия в этом великом действии, и нужно отдать должное Тому, что он не уговаривал меня и не пытался воздействовать на мое сознание, а, наоборот, был удивлен моим поспешным решением пожертвовать этим знаменательным событием, присоединившись к его побегу, и в тот момент весь этот конгломерат негативных чувств и эмоций овладел моим существом, и впервые в жизни я в резкой, даже грубой форме позволил себе возразить Тому, высказав в его адрес какую-то гадость, что резко оборвало его монолог, и некоторое время мы двигались в молчании, погруженные в собственные мысли, и у меня появилась возможность сосредоточиться на своих мыслях, которые были не согласны с происходящим, обвиняя во всем только себя одного, свое малодушие и мягкотелость, и как будто вдруг с новой силой я понял, что совершил величайшую ошибку, отказавшись от участия в Великом паломничестве, которое теперь представлялось в моих глазах настолько ценным и святым таинством, что ничего более на свете не могло сравниться с ним по своему значению, и осознание этой потери обрушилось на меня с той неимоверной силой, что я оказался полностью подавленным тяжестью моего разочарования, пребывая в чувствах, что ничего на свете не может быть настолько важным и необходимым, способным заменить собой участие в Великом паломничестве, что все остальное только пустота, суета, праздность, бездельничанье и пустые слова, а там, позади, остался мой единственный шанс, мое истинное призвание, которым судьба так благосклонно наградила меня по рождению, и я своим безответственным решением, своим капризом отказался от него и теперь был не способен понять и вспомнить, как такое могло произойти и что руководило мной в минуту, когда я решился на этот бессмысленный, безответственный побег, и эти мысли так поглотили меня, ввергнув в пучину самоуничижения, что если бы Том имел неосторожность что-либо вымолвить в тот момент, невзирая на мое воспитание и уважение, которое я к нему всегда питал, я был готов взорваться потоком истерической брани, клокочущей во мне, не будучи в силах сдержать душащих эмоций, и, по всей видимости, Том почувствовал мое состояние, так как он не пытался воздействовать словами успокоения или попробовать переубедить меня, а только молча следовал рядом, погруженный в собственные мысли, и мне было очевидно, что он нисколько не жалеет о содеянном, и если бы представилась возможность еще раз пережить прошлое, он, не колеблясь, совершил бы этот побег, оставаясь непреклонным в своем решении и последовательным в своих действиях, а мне оставалось возмещать свою злость на самого себя, так как я, и только я сам, был виноват в том, что Великое паломничество, о котором я мечтал всю жизнь, должно совершиться без моего участия и, очевидно, наши братья Кен, Пол и все остальные выступили в путь, напевая святые гимны, и если представить, что я могу нагнать это блаженное шествие, то и в этом случае, зная нравы и принципы, руководящие нашим сообществом, мне не удалось бы оправдаться в своем трусливом побеге и вряд ли меня примут обратно, так как я наверняка причислен к списку изгоев, став навсегда чужим, и подобные мысли, посетившие меня в тот момент, внесли ясность во всей сложившейся ситуации, и многое представилось мне в новом свете, а именно обстоятельства, не позволившие Тому, несмотря на его ум, превосходивший способности других микробов нашего сообщества, быть выдвинутым на роль одного из вождей, в то время как Кен, таланты которого были намного скромнее, быстро продвигался по карьерной лестнице, ожидая роли предводителя и вождя одной из колонн во время Великого паломничества, что было почетной и ответственной обязанностью, и теперь мне становилось понятным, что поверхностное отношение Тома к священным текстам Откровения и к памяти предков, его легкомысленное отношение к дисциплине, его игнорирование сложившихся традиций и стремление все подвергать сомнению выводили его кандидатуру за рамки организации Великого паломничества, где вождям становилось очевидным, что подобное критическое отношение Тома к нашему делу чревато опасностью сбиться с основного пути, впасть в ересь и вольнодумство, отойти от истинных целей нашего общества, превращая гипотетическое лидерство Тома в опасное предприятие, тогда как отсутствие живого воображения у Кена, его преданность идеалам предков, его узкое мышление категориями нашего предназначения делали его идеальным лидером, способным пронести знамя сообщества к поставленной цели, и, пребывая в этих рассуждениях, я со временем немного успокоился, хладнокровно констатировав, что во всем этом кроется несправедливость по отношению к тем, кто критичен, умен и наверняка более всех достоин, но вместе с тем именно благодаря своим выдающимся способностям оказывается невостребованным, в силу своей строптивости и разрушительного инакомыслия, тогда как менее талантливые, менее яркие личности, обладающие достоинствами иного порядка, и прежде всего дисциплинированные, узко мыслящие, но преданные идее, оказывались впереди, и этот вывод свидетельствовал о том, что в нашем мире не все правильно и идеально, раз лучшие не достойны лучшей участи, а вынуждены бежать, лишая общество своих талантов и достижений, и в этом должна быть часть вины и ответственности самого общества, которое отталкивает самых умных и способных, отказываясь от их гениальных идей и мыслей, не будучи в состоянии убедить тех в истинности преследуемых идеалов, и постепенно, увлеченный подобными рассуждениями, я ощущал, как мои отрицательные эмоции уходят на второй план, открывая пространство для новых мыслей о судьбе Тома, о моем неоднозначном выборе решиться на побег вместе с ним и о том, насколько это оправдано и во имя чего, и почему это произошло именно таким образом, определяя ответственность всех и каждого, приходя к выводу, что нет окончательной ответственности ни у кого из тех, кого я знаю, и нет никакой возможности определить, почему все произошло именно так, а не иначе, видя долю ответственности на стороне нашего сообщества и Пола, в частности, в том, что микробы, подобные Тому, не могут найти себе применение, направляя усилия своей деятельности в благое русло, как тут же мне возражал другой критик, сидевший во мне, выдвигая претензии самому Тому, его поведению, его строптивости, подвергая сомнению его способности в том смысле, что, возможно, его идеи не столько гениальны и достойны преклонения, сколько выглядят как проявление ребячества и каприза, и в таком случае побег является логичным итогом его необоснованной гордости и ничем не подкрепленного фанфаронства, задаваясь вопросом о признаках истинного таланта, об отличиях между гениальностью и посредственностью, о значении великих дел, выдающихся мыслей, если допустить, что мы со всей серьезностью хотим опустить пустые метафоры, сосредоточившись на сути предназначения, ни на мгновение не допуская сомнений, что Великое паломничество содержит истинную ценность и все остальное меркнет по отношению к этому святому таинству, а мое решение сопровождать Тома вообще не вписывается ни в какие теории, так как я не представлял для нашего сообщества никакой ценности, оставаясь его рядовым членом, обыкновенной посредственностью, каких множество, и, как следствие, решение последовать за Томом явилось результатом слабости моего характера, моего легкомыслия, что в общем-то с полной ясностью подтверждает отсутствие у меня талантов и собственного мнения по отношению к происходящим событиям, и мое предназначение — толпа, массы, где я должен находиться, следуя туда, куда идут все, делая то, что должно делать всем, проповедуя то, что очевидно всем, а «новый выбор», «смелое решение», «оригинальный путь» мне крайне мучительны, доставляют неимоверные страдания, оказывают на меня моральное давление, подвергая мое чувство ответственности испытанию, в результате которого немедленно хочется возвращения в состояние, где все ясно от начала и до конца, где нет настоящей свободы, но есть определенность, предсказуемость и истинное счастье, и эти мысли довлели надо мной все время, пока Том в молчании продолжал следовать рядом, как будто догадываясь обо всем, что творится в моей душе, и, как всегда в таких случаях, деликатно оставляя мне возможность разобраться в себе, в своих мыслях и сомнениях, будто понимая, что во мне сидит не один, а несколько внутренних голосов, с которыми я веду ожесточенную дискуссию, будучи не в силах отдать предпочтение одной из точек зрения, выдвигая новые и новые аргументы, которые тут же, в свою очередь, опровергались следующими за ними возражениями, и так без конца, отчего свои мысли я никогда не находил достойными широкой аудитории, полагая их путанными и сырыми, в чем состояла большая доля правды, так как я сам никогда до конца не мог окончательно сформулировать, что же я на самом деле думаю и каково мое мнение, что, впрочем, было истиной, и это обстоятельство озадачивало меня, более всего, ставя меня в тупик в мгновения, когда я задавался вопросом: «умен ли я» или же «являюсь таким же недоразвитым микробом, которых большинство», и ответы, приходившие на ум, льстили моему самолюбию в мгновения, когда я склонялся к выводу, что мысли, озвученные незаурядными микробами, и в первую очередь Томом, были мне ясны и понятны без дополнительных комментариев и пояснений, а часто, прежде чем высказанная мысль была завершена, я уже схватывал ее суть, что свидетельствовало о наличии у меня умственных способностей, но при этом мне приходилось иметь дело с аргументами, ставящими под сомнение поспешно принятый мной тезис, разбивая его в пух и прах, напоминая о моем постоянном молчании, когда умные микробы участвуют в обсуждении прежде всего в силу того обстоятельства, что не озаряли меня мысли, удивляющие своей оригинальностью и силой убеждения прежде всего меня самого, и тот факт, что другие микробы моим мнением никогда не интересовались, свидетельствовал в пользу скептиков, и так далее в том же духе, и я вновь склонялся к выводу, что улавливать и понимать мысли других недостаточно для того, чтобы слыть умным микробом, а важнее иметь собственные убеждения, управляя перспективой и последовательностью мышления, и единственным утешением для меня служило понимание, что нередко в тот момент, когда мне приходила идея, достойная, чтобы ею поделиться с окружающими, я начинал внутренне спорить, подвергая ее сомнению, выдвигая массу возражений, ставя вопрос с противоположной стороны, в другом ракурсе или поднимая перспективу на предмет рассуждений на следующий уровень обобщения, ведя эти споры с самим собой с целью поиска окончательного мнения, которое было бы выстрадано, выдержав всю возможную критику, неизменно убеждаясь в том, что все аргументы тонули в потоке сомнений и возражений, приходя к окончательному выводу, что по обсуждаемой теме мне в итоге сказать нечего, а собственные мысли кажутся мелкими, глупыми и ненадежными, в то время как высказанные другими, пусть сумбурно и недостаточно продуманно, эти же самые идеи звучали убедительно и привлекательно, а догадки, которые меня посещали, состояли в том, что ум — это не только хорошие мысли, но и гениальная способность, граничащая с безумием, не сомневаться в своих идеях и поступках, когда они приходят яснее ясного и нет никаких других аргументов, способных поставить их под сомнение, и, вероятно, именно это чувство уверенности, убежденности передается вместе со словами другим микробам, усиливая «ощущение» мысли как «очень умной», несмотря на глупость, банальность, которые в ней могут содержаться, при более приближенном рассмотрении, и в этой убежденности в собственном мнении, в этой не знающей сомнения дерзости была сосредоточена важная составляющая, открывающая путь к тайнам лидерства, и пока я был занят этими бесполезными размышлениями, как всегда, казавшимися мне «важными» и «умными» наблюдениями, на самом краю сознания я понимал, что многие из них вызовут у Тома улыбку, узнай он, что в этот момент занимает меня, и, рассуждая над этим, я не заметил, как постепенно мы проникли в самое сердце конгломерата мутной воды, о чем свидетельствовала возрастающая плотность массы микробов, и временами нам становилось нелегко пробиваться вперед, сквозь толпу чужих особей, двигающихся хаотично во всех направлениях, отчего мне пришлось на время отбросить размышления, вернувшись к реальности, чтобы сосредоточиться на движении, не теряя из вида Тома, осложнявшегося тем фактом, что прозрачность воды здесь была заметно ниже, нежели в местах, где родился я, и более всего меня удручало обстоятельство, что здесь, в области мутной воды, совершенно не образовывалась пена, а вода была абсолютно неподвижной, в то время как окружающее пространство было не только заполнено плотными рядами микробов, в огромных количествах кишевших и толкавших друг друга, но при этом вся эта помойка была полна различного рода мусора, состоящего из отдельных кусочков листьев, ниточек водорослей, стебельков камышей, кусочков поднятого со дна ила, создавая ощущение непривычной для меня плотной среды, и вскоре я обратил внимание на тот факт, что некоторые из окружающих микробов поглядывали на нас с Томом с оттенком презрения, порой раздраженно, так как мое поведение и мои движения в этой непривычной среде, очевидно, были, по их мнению, неуклюжими и неловкими, и я действительно не всегда проявлял необходимой и такой привычной для местных обитателей грациозности, так как, помимо грязной, непрозрачной и неуютной среды, время от времени я отвлекался на созерцание причудливых форм местных микробов, поражающих воображение своим многообразием, дефилирующих то удлиненными хвостиками, то угрожающего вида шипами, что мне было в диковинку, но настоящее потрясение я испытал, когда мимо нас проплыло тело огромного животного, полностью облепленного микробами разных мастей, где каждый, грубо толкая своих соседей, пытался отхватить кусок побольше, проявляя по отношению к окружающим собратьям ту степень агрессии и неуважения, казавшуюся мне недостойной звания цивилизованного микроба, и справедливости ради нужно сказать, что подобное суетливое и недостойное с моей точки зрения поведение не вызывало раздражения окружающих, а, скорее, наоборот, служило поводом для симпатии, граничащей с восхищением от удачи, которую наиболее нахальные добывали себе в этой толчее, что становилось понятным из обрывочных эмоциональных реплик окружающих, из которых следовало, что это бедное животное еще недавно было уткой, которую микробы выбрали в качестве цели для «атаки», как они это называли, и когда утка была больна и бессильна, ее направили умирать в самое сердце мутной воды, чтобы и другие микробы могли «полакомиться тухлятиной», послужив особым поводом для ажиотажа всего сообщества, приведя в восторг местную аудиторию, так как, несмотря на то, что в этой части мира подобные аттракционы время от времени имели место, все же назвать это событие заурядным не могла даже местная публика, не говоря уже о нас с Томом, ставших свидетелями подобного зрелища впервые, и я могу, не кривя душой, утверждать, что посетившие меня чувства были противоречивы, а особое любопытство вызвал вид погибшей утки, так как на занятиях Дона мы узнали, что в мире существуют множество потенциальных «Хозяев», которых микроб способен обнаружить, проникнув внутрь для выполнения своего священного долга, но справедливости ради должен сознаться, что я не представлял, как выглядят «Хозяева», отчего наши знания оставались скорее теоретическими, и я не мог ответить для себя на вопрос, достойны ли «Хозяева» нашей любви или же мы должны относиться к ним без уважения, граничащего с презрением, и теперь мне представилась возможность воочию увидеть подобное животное, поразившее меня своими размерами, и первая мысль была о том, что обладать таким телом поразительно и во многом грандиозно, и если природа смогла создать такие потрясающие по величине и конструкции организмы, то, очевидно, ее всепроникающие мудрость и власть способны на многие чудеса, отчего путешествие по большому миру принесет множество удивительных открытий и сюрпризов, но мои чувства контрастировали с отношением к дохлой утке со стороны остальных микробов мутной воды, в которых не было пиетета к погибшей птице, а, скорее, наоборот, в каждом их движении, в каждом звуке, которые они издавали, во всем их поведении были дикая озлобленность, драчливость и сводящая с ума алчность как можно больше преуспеть в тесной и безумной конкуренции, отхватив и проглотив наибольший кусок мертвого тела, тут же, на месте, предаваясь разврату, размножаясь и делясь с бешеной скоростью, желая дать возможность своему потомству сразу же почувствовать, какова сладкая жизнь на вкус, и это зрелище дико противоречило всему тому благоговению перед таинством Очищения, благодаря чему на свет появились Кен, Том и я, который в моем понимании был процессом, насквозь пронизанным святостью, основанным на уважении и преклонении, на котором все мы были воспитаны, что во мне с полной ясностью родилось чувство протеста к творящемуся безобразию и к самому сообществу, допускающему подобную низость, и вообще к культуре области мутной воды, и я немедленно для себя пришел к выводу, что не смогу принять их ценностей, их науки и в конечном итоге их Истины, какой бы она ни была, потому что микробы, не уважающие себе подобных, не уважающие самих себя, не способны создать что-то достойное преклонения и любви, и вновь мне с полной ясностью захотелось вернуться в родные края, где все было настолько уютно и гармонично, где члены сообщества охвачены идеей Великого паломничества, благородной и возвышенной целью, и мне оставалось лишь мириться с происходящим, наблюдая за тем, как Том сохранял хладнокровие перед лицом открывшихся нам обстоятельств, и, в конце концов, чтобы покинуть это место, полное суеты и мерзостей, он вытолкнул меня обходным путем, и, выбравшись на свободное пространство, мы продолжали движение по направлению к каким-то зарослям, оказавшимся при ближайшем рассмотрении плотными водорослями, куда Том стремился, так как вскоре он стал спрашивать встречных микробов о местонахождении некоего Арона, преподавателя местной школы искусств, и, получив требуемые инструкции, мы вскоре нашли нужное место, где принялись ожидать, так как по указанному адресу того не оказалось, а со слов окружающих обитателей следовало, что Арон вместе с остальными отправился на карнавал, из чего я заключил, что карнавалом публика называла участие в поедании дохлой утки, свидетелями чего мы с Томом невольно оказались, и чтобы скоротать время, нам пришлось расположиться на лепесточке близ растущего куста водорослей, и пока мы его дожидались, Том попытался пояснить мне, что местное сообщество подозрительно к чужеземцам и без соответствующих рекомендаций нам будет нелегко интегрироваться, приняв местную культуру, идеологию и религию и, в конечном итоге, став здесь своим, в то время как Арон способен приоткрыть нужные завесы, существенно облегчив поиск важных знакомств, и хотя эти пояснения были логичны, при создавшихся обстоятельствах мне не в полной мере было понятно, каким образом мы могли знать о существовании Арона и, как следствие, почему Арон должен испытать хоть чуточку сочувствия к себе подобным, помогая нам в той ситуации, в которой мы оказались, и то ли от скуки, то ли от излишнего возбуждения, в котором я в тот момент находился, я задал эти вопросы Тому, понимая заранее, что у Тома не может быть внятных ответов, но, к моему удивлению, Том, смущенно помявшись, начал свою речь многозначительными словами, прозвучавшими в том смысле, что «понимаешь ли, какая штука, ты меня, конечно, извини, возможно, мне не следовало тебе об этом говорить, но теперь, когда мы с тобой здесь, лучше будет, если ты будешь знать все по правде, и, в конце концов, ты мой брат», после чего последовала подробная история о том, что Том получил адрес Арона с поручением направиться в область мутной воды от самого Дона еще до смерти того и, следовательно, все, с самого начала и до конца, включая отказ Тома от участия в Великом паломничестве и его поход сюда, к которому я присоединился, было оговорено и спланировано самим Доном, что в конечном итоге звучало настолько невероятно, что потребовалось время, чтобы осознать смысл сказанного, и это открытие не вписывалось ни в какие представления о произошедшем, о нашем отказе от участия в Великом паломничестве, о грехе тайного побега, противореча исторической правде о нашем роде микробов на обочине цивилизации, о сознательном отказе членов нашего сообщества от благ и достижений оставшейся цивилизации микробов и даже о противостоянии нашего рода со всеми остальным родами микробов и отсутствии любых контактов, что в итоге оказалось неправдой или было не всей правдой, а какие-то контакты все же сохранились, и, как следствие, что-то общее между нашими цивилизациями было, связывая наше сообщество с остальными микробами, с их жизнью, благами и ценностями, о чем нам, рядовым членам, не следовало знать, продолжая пребывать под пеленой откровенного обмана, источником которого был не какой-то незначительный член нашего рода, которого можно было обвинить в слабости духа и предательстве нашей идеи, а сам Дон, который возглавлял наше движение, составляя стержень и мозг нашего дела, будучи ее бесспорным лидером, и одновременно с этим он же продолжал являться хранителем канала общения с миром неверных микробов, неизменно в выступлениях посылая анафемы на головы тех, кто нечто подобное смел замыслить, что не вязалось в моем представлении с образом Дона как борца за истину и ценности Великого паломничества, каким я его знал, и хотя Том пытался что-то разъяснить о необходимости данного «канала связи» для нашего рода, ссылаясь на обстоятельства, что «микробы не могут полностью жить в изолированном мире» и нам, как и любым другим микробам, «необходимо быть в курсе обо всем происходящем в мире», хотя бы в силу того, «чтобы быть готовыми к любой надвигающейся беде», но эти слова звучали как шелест волн, который покачивает, не достигая до моих внутренностей, и вся моя наивность предстала во всем своем величии, указывая моему сознанию на обстоятельство, что именно для таких открытых и бесхитростных, каким являюсь я, нужны запреты на контакты с другими микробами, основанные на канонических положениях веры и на догматике святого Откровения, для таких преданных и верных, как я, нужны рассказы об избранности нашего рода перед Богом и историей, об особом пути, вершиной которого является Великое паломничество, чтобы эти глупые микробы продолжали верить, следовать и исповедовать указанную религию со страстью фанатика, пока избранные могли «иметь более широкую картину мира», будто Истина может быть для каждого разная, будто правдой можно вертеть в зависимости от перспективы взгляда на мир, и это откровение породило новую волну мыслей и разочарований, разом хлынувших на меня, несмотря на то, что мое сознание отказывалось принимать образ лицемерного, коварного, бесчестного Дона, оправдывая того в любых обвинениях, воскрешая его в памяти как мудрого, благородного, последовательного вождя, и этот клубок путаных сомнений как нельзя лучше характеризовал мою беспомощность перед лицом происходящего как итог разорванных связей с прошлым и множества противоречивых впечатлений во время пути, которые в большинстве своем чужды, непонятны и которые невозможно принять без зарождения ненависти к моему прошлому, без отказа от всего, что мне свято, без отказа от ценностей, которые мне внушили с рождения, без проклятий в адрес тех, кого я люблю, кто мне дорог и близок, и в тот момент мое состояние было близко к истерике, которая со мной непременно бы произошла, и я определенно излил бы все упреки и обвинения на Тома, если бы не появление Арона, которого мы ждали, вследствие чего события потекли в ином направлении, и пока Том обменивался с Ароном фразами приветствия, у меня была возможность немного успокоиться, отбросив дурные мысли и сомнения, чтобы остаться один на один с грустью и меланхолией, разом обрушившаяся на меня, отчего мне ужасно захотелось обратно, домой, ко всему знакомому, что меня окружало, к нашей пене, забавно надувавшей водяной поток в шары, к Кену, Полу, ко всем остальным, кто олицетворял для меня счастье и беспечность жизни, придавая моему внутреннему состоянию осмысленность и духовную гармонию, и эта внезапная растерянность одолела меня до той степени, что я почувствовал глубокую усталость, потеряв интерес ко всему происходящему, к окружающим меня микробам и событиям, и даже Том стал для меня просто одним из тех, кто, подобно окружающим, был чем-то возбужден, неизменно суетился и копошился, рождая бесконечные потоки слов, но фразы не доходили до моего сознания, не трогали меня, улетая в пространство, сотрясая воду, оставаясь в моем сознании отдельными бессвязными словосочетаниями, не содержащими тепла и уюта, не рождая в душе сочувствия, боли, и, словно во сне, мне припомнилось, как Том уложил меня на свисающий листок водоросли, бросая Арону что-то вроде: «Он очень устал от сегодняшних волнений», после чего они вернулись к прерванному спору и, несмотря на мои попытки бороться с дремотой, на желание сосредоточиться на обсуждаемой теме, кроме отдельных слов, мне не удавалось уловить саму суть разговора, отчего к моему сознанию пробивались отдельные бессвязные реплики… вы же просто секта… это не дает ничего… сегодня микробы относятся к этому иначе… истина и есть, прежде всего, разнообразие… не стоит преувеличивать наши возможности… как секта, вы застыли в своем развитии… микробов так много, что на каждого хозяев не хватит… не стоит полагаться на удачу… ваша секта здесь никому не интересна… это тоже часть свободы… совсем не очевидно… такова цена правды… в этом сброде… свобода предполагает деструкцию… это не цель… сам все услышишь… во всем должен быть баланс… как же иначе… все равно это только секта… быть самим собой гораздо важнее… они такие же, как все… трудно это представить… через поколения мало что меняется… не в свободе дело… нужно еще доказать… невозможно всех связать одной целью… мудрость только для мудрых… секта предполагает ущемление свободы… кто так решил?.. там такие же микробы… и все эти миллиарды хотят есть… и хотят развлечений… это звучит наивно… что делать, каждый имеет волю… не надо сравнивать… абсолютной истины я еще не видел… может, вам это и любопытно… разве не варварство… не имеет отношения к природе духа… вроде как мысли вслух… и вот так, выстроились рядами и пошли блаженные… чистота каждого обеспечивается его верой, а общее дело служит сплочению воли в единое целое, которое передается каждому микробу удвоенной, утроенной силой, не оставляя сомнений в том, что любой вздох, любой шаг служит высокой цели… в каждом движении, в каждом вздохе благословение свыше для микробов, ставших итогом Очищения, прошедших подготовку к Великому паломничеству согласно заветам предков, возглавляемых четырьмя вождями, двигающихся в форме правильного квадрата, за которыми следуют семь микробов в форме треугольника с острием, направленным в сторону движения, и микробом на вершине острия был Кен, строгий и сосредоточенный взгляд которого направлен в пространство, по ходу движения, не оборачиваясь, чтобы следить за следующими позади одиннадцатью микробами, плотными рядами несущими Пола на листочке водоросли, символизируя «золотую ветвь», за которой двигалась группа певчих из двадцати четырех микробов четырьмя рядами, и следом все остальные, колонной по три микроба в ряд, увлекаемые легким потоком воды, отчего стройность движения временами нарушалась, но в нужный момент четверка вождей запевает «благослови наши помыслы, всевышний», слова, тут же подхваченные тонкими, божественными голосами певчих, и далее мы начинаем подпевать, и все заботы и сомнения уносятся прочь, а каждый участник процессии ощущает божественную Истину в ее самой совершенной форме, окутывающей и проникающей в душу, вознося на самый верх блаженства, поскольку нет ничего святее в мире, чем служить всевышнему, совершая Великое паломничество, уносясь вперед в потоке чистой и прозрачной воды туда, где в томлении ждут будущие «Хозяева», для которых ожидание пронизано святостью воздержания и очищающими исповедями, и пока движение процессии происходит по хаотической кривой с бессистемными поворотами вправо, влево, в обратном направлении, символизируя движение по лабиринту, на первом этапе Великого паломничества, что в свое время было объяснено Доном как сакральный ритуал, олицетворяющий «Путь предков», так как прежде чем будет достигнута подлинная цель Великого паломничества, необходимо пройти лабиринт, преодолев сложности и трудности перехода на участке, где непосвященные заблудятся, тогда как истинно верующие найдут верный выход и правильный путь, и после того, как четыре раза было спето «благослови наши помыслы, всевышний», находясь в первых рядах, я отчетливо увидел осветившийся образ Пола, а когда певчие запели «мы следуем твоим путем», экстаз, охвативший меня, отозвался судорогами во всем теле, и, уже не видя никого, ни Кена, ни Пола, ни других микробов, следующих впереди, рядом и позади меня, я шел, не чувствуя своего дыхания, не ощущая воды, а видя только светлый луч впереди, к которому я направлялся как к заветной истине, пока ангелы трубили в трубы, возвещая об окончании жизни земной и о наступлении поры небесной, а певчие, вожди и остальные микробы вторили с таким вдохновением и воодушевлением, что мне в тот момент открылась Истина земная, и она была проста, ясна и светла, какой только может быть Истина в момент, когда ее желают всем своим существом, и после того, как семь раз было спето «мы следуем твоим путем», гимн полный святости, Пол поднял взор кверху, к обозначающейся границе поверхности воды, где сквозь пену пробивались лучи солнца, певчие немедля запели «среди нас блаженные», отчего солнце засветило ярче и все подхватили слова певчих, выдерживая стройные ряды, когда процессия пошла немного влево, по дуге, описывая полукруг, огибая воображаемую точку, где, как я узрел, стоял Дон, и образ его произвел на меня впечатление божественного чуда, в которое нельзя было не верить, ощущая эсхатологическую силу нашего шествия, воскрешающую святых и возвращая к жизни умерших, отчего я, не переставая петь со всеми «среди нас блаженные», тихо, про себя три раза прочитал «благодарю тебя, всевышний», пока колонны описали полную окружность, и затем, еще несколько раз пройдя по кругу, в итоге по мановению Дона шествие остановилось, и все повернулись к его святому образу, воспринимая его воскрешение и возвращение как радостное, естественное событие, и далее по его знаку все разом замолкли, и в полном молчании Пол сошел со своего места, медленно направившись к Дону, подойдя к нему, поклонился, негромко сказав: «Мудрость твоя безгранична», встал рядом с Доном, бросив взгляд в мою сторону, отчего я ощутил прилив блаженного счастья с мыслью о том, как мало нужно микробу в такие минуты, чтобы вознестись на недостижимые высоты, тогда как в следующее мгновение Дон молвил в ответ: «Только истинная вера возносит до уровня святости, и мало кому вера такой чистоты дана в миру, полном мирских страстей и суеты, отвлекающих нас, а в споре между суетой и вечным мы отдаем предпочтение суете, оставляя вечное на потом, и те, кто постоянно помнит о вечном, в своих думах возносятся до святости, так поклонимся же им, этим святым среди нас, за то, что они хранят в сердцах нашу веру в ее девственной чистоте, так как немногие могут сказать о себе: “я истинный раб твой, всевышний”, не покривив душой и не разбавив свои думы помыслами о суете, и среди нас есть микроб, которому мы должны поклониться за святость его», и в тот же миг молнией озарила меня догадка, что я достоин подобной похвалы, и если Дон имеет в виду меня, то это было бы справедливо, так как во мне было столько подлинной, глубокой веры, что трудно было представить, чтобы кто-то другой достиг подобных глубин смирения, но в следующее мгновение мне стало стыдно за свои мысли, полные гордыни и жажды похвалы, так как нет ничего низменнее гордыни, свидетельствующей, что тобой движет не вера, а стремление заслужить похвалу, и подобная мысль, как уже не раз со мной бывало, породила цепь сомнений, и мне внезапно представилось, что если я на самом деле и не достоин похвалы, но меня в силу каких-то причин все же похвалят, то эта похвала будет наверняка приятна, несмотря на то, что я ее не достоин, отчего мне ужасно захотелось остаться в стороне, незамеченным, но, к моему ужасу, Дон посмотрел на меня взором, полным божественной чистоты, а я так и остался в потрясенном состоянии, пока все рядом стоящие микробы пятились, расширяя круг, так что вскоре я оказался в центре этого круга, а Дон и следом за ним Пол подошли ко мне, поклонившись три раза, и я не мог вымолвить ни слова, из того роя мыслей, которые бурлили во мне в тот миг, пребывая в состоянии смятения, гордиться ли мне тем, что чистота моей веры и помыслов превосходила чистоту веры и помыслов остальных, либо благодарить Дона и Пола за честь, которую они мне оказали в присутствии всей святой братии, либо тут же пристыдить себя за радость похвалы, либо поверить, что я действительно этой похвалы достоин, громко вознеся слова благодарности всевышнему за то, что он даровал мне такую силу любви к нему, что не остается в этой любви места ничему земному, и всё, чем смог я ответить, это пасть ниц, воскликнув в экстазе: «Благодарю тебя, всевышний», и эти слова были подхвачены певчими, которые хором следом запели «благодарю тебя, всевышний», пока Дон и Пол вернулись к тем, кто нес листочек водоросли, и когда они заняли свои места, вся процессия двинулась в путь, напевая «мы следуем твоим путем», тогда как я шел рядом со своими товарищами, пребывая в смятении от сознания, что раз я возжелал похвалы, то нет во мне искренности и веры и, следовательно, я не достоин награды, а, скорее, достоин осуждения за лицемерие и желание показать внешнее рвение, созерцая процессию Великого паломничества в лучах святости, тогда как нет во мне глубины самопожертвования и наверняка остальные микробы также разбавляют эту святость мыслями, порожденными суетностью, в которой пребывают их души, и, как следствие, ни я, ни они не достойны этого божественного экстаза, блуждая помыслами о зависти за то, что меня похвалили, а кого-то нет, и в этом случае нет в Великом паломничестве ничего истинного, о чем всем, включая Кена, Пола и самого Дона, давно известно, что следуем мы совместной прогулкой с песнями, и только моему воображению в свете моей слабой веры наши напевы казались полными божественного смысла, но и эта святость полна ложных сомнений, разбавленная желаниями о похвале, во всем своем позорном лицемерии, отчего вновь я почувствовал себя в пустыне, один на один с Богом, требующим от меня смирения и искренности, которой я не мог достичь, тогда как остальные пребывали в суете, и не было во мне радости от близости к Богу, от избранности, вызывающей зависть, если нет рядом Кена, Тома, Дона, Пола, никого из нашего рода, из тех микробов, кого я с детства знал и уважал, сознавая, что быть ближе всех к Богу, к всевышнему так же одиноко и страшно, не будучи убежденным в чистоте своих помыслов, и постепенно я ощущал, как эти тревоги и сомнения овладевали мной, разглядывающим с изумлением следующих колонной товарищей, чтобы удостовериться, так ли они искренни в своей вере в Великое паломничество, понимают ли они то, что они поют, верят ли они в слова, которые произносят, либо бросают они лозунги и прославления с горькой усмешкой, в которые примешаны признаки лжи, обмана, притворства, и придирчивым взором я ясно увидел бесстыдные мимолетные насмешки, скрывавшиеся под личиной святости, немедленно призвав себя к суду искренности, спрашивая себя, не показалось ли мне, и вновь мой взгляд скользил по лицам окружающих, забыв о том, куда мы идем и что следует петь в тот или иной момент, всецело поглощенный желанием докопаться до истины, узнать правду, вследствие чего я незаметно для самого себя отошел от понимания цели Великого паломничества, и в качестве расплаты за мое сомнение поверх голов микробов прогремел голос Дона: «Так оставим же тех, которые сомневаются, в ком нет твердости веры, чтобы не мешали они нашему святому предприятию», после чего я почувствовал жгучий взгляд Дона, подчиняясь которому рядом стоящие микробы грубо вытолкнули меня из своих рядов, а мое место было заполнено следом идущими, таким образом, что если попытаться оправдаться, попробовать опровергнуть обвинение, то все равно не было более места для возвращения в ряды шествующих в Великое паломничество, и, следовательно, эти микробы, которых я подозревал во лжи, оказались святее, а мое сомнение погубило меня, оставив в одиночестве, без друзей, без веры, без всевышнего, и в следующий миг отчаяние охватило моё существо, отчего я пошел рядом, громче всех напевая куплеты «мы следуем твоим путем», нажимая на голосовые связки, но никто не обращал на меня внимания, и я понимал, что не в громкости голоса дело, стараясь сосредоточиться на словах, проникнуться их глубиной, блаженством, святостью, но неизменно ловил себя на мысли, что мне важнее внимание моих недавних товарищей, их похвала, что мне нужно вернуться в их ряды любой ценой, отчего я не могу подлинно сосредоточиться и проникнуться происходящим, и, как следствие, свет впереди померк, погружая меня в отчаяние, в то время как мой взгляд искал Дона в надежде уловить его одобрение, но тот лишь бросал презрительные ухмылки, отчего я все более сникал, отдаляясь от духовной близости с рядом идущими, что новой волной поднимало в моей душе сомнения по отношению к моей личности, к моим близким и всему, что для меня свято, ставшее причиной разрыва с моим родом, моей верой, моими Богами, что в конечном итоге стало источником моих страданий от потерь и вместе с тем служило отправной точкой для угрызений относительно возможности моего возвращения, отдавая себе отчет в поступках, полных эгоизма, совершенных мной по отношению к тем, кто составлял смысл моего существования, превратив мое бытие в невыносимую пытку отвергнутого… в желание вернуться и быть обратно принятым в ряды, увидеть во взглядах окружающих, что прошлое было недоразумением и на самом деле меня любят и ожидают, переплетаясь с сомнениями о необходимости возвращения, которое может оказаться возвращением ко лжи, стать ошибкой, сбив с пути истинного… для этого и нужны великие цели… всем нам требуется покаяние… это путь в никуда… микробы не всесильны и не всезнающи, их основная сила в количестве… мало ли у нас сект, и в каждой сосредоточена своя маленькая трагедия… не нужно верить всем и вся, у каждого своя истина… природа обо всем позаботилась… что-то вроде тотальной, воинствующей анархии… результат близорукости… он поведет… это не преступление… только подпевай… твой брат немного задремал, это результат газов, которые здесь пробиваются со дна, хотя в области ветхих камышей газы пробиваются на поверхность с большей силой, одолевая дурманом, но он уже просыпается… и сквозь этот разговор, я чувствовал, как сознание постепенно возвращалось ко мне вместе с пониманием, что все это время я был погружен в глубокий сон, ставший для меня необычным жизненным опытом, так как никогда ранее ничего подобного со мной не происходило, но, со слов Арона, который все время, пока я находился в глубоком сне, оживленно беседовал с Томом, следовало, что мое состояние было вызвано воздействием газов, и впоследствии он и мне говорил, что в области мутной воды имеются участки, где подобного рода газы, поднимающиеся со дна в небольших количествах, вызывая у определенного типа микробов, к которым, очевидно, отношусь и я, состояние дремоты, сопровождающееся сновидениями, так, как утверждал Арон, одно из свойств этого газа, состояло в «активации воображения, вызывая потоки галлюцинаций», и я мог засвидетельствовать от первого лица, что на фоне долетавших до меня обрывков беседы между Томом и Ароном я все время был погружен в глубокий сон, сопровождаемый сновидениями, пронесшимися в моем сознании со всей отчетливостью, вызвав во мне столько эмоций и переживаний, обладающих не меньшей силой, чем те, которые могли быть вызваны реально происходившими событиями, и это открытие произвело на меня неизгладимое впечатление, вызвав во мне массу чувств и ощущений, о которых я не знал, как свидетельствовать перед самим собой, будучи не в силах понять, является ли это счастьем и удачей или же трагедией — иметь способность погружаться в состояние ощущения скрытых во мне желаний и страхов, и на фоне этих эмоций мной руководило чувство растерянности и смятения от понимания, насколько реальность смешена с воображаемым, не оставляя возможности отличить и заподозрить, что происходящее со мной было сном, плодом фантазии, пропитанной моими мыслями, чаяниями и надеждами, и охватившие меня радость и одновременно разочарование имели силу и темперамент, подобный тому, который вызывается действительно происходящим, и это ли не было достойным восхищения, это ли не было удивительным открытием, перед которым меркнет отчаяние, от понимания, что мой побег с Томом и есть подлинная реальность, а мое изгнание на «пути предков» было галлюцинацией, а моё сомнение, ставшее причиной осуждающих усмешек Дона, и позорного выталкивания из рядов двигающихся по лабиринту собратьев не имело место на самом деле, явившись следствием воздействия газов на мое усталое в результате длительного перехода воображение, открыв передо мной новые горизонты понимания окружающего мира, такого интересного, увлекательного, и потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя от охватившей меня эйфории, и, убедившись, что я полностью успокоился и в состоянии следовать за ними, Арон и Том двинулись в путь, размышляя вслух о силе воображения и тайнах сознания, а я поплелся следом, по направлению к низкой воде, являющейся частью области мутной воды, где, со слов Арона, постоянно проходили встречи ученых мужей лицея, относящихся к процветавшей в последнее время школе эсхатологов-гедонистов, «мысли и идеи которых особенно популярны в среде молодых микробов нового поколения», как это выразился Арон, и после нескольких часов сна я чувствовал себя бодрее, ощущая заряженность от ожидания новых впечатлений, предвкушая встречу с тайнами научной мысли, ставшими достижением местных микробов, но вместе с тем недоступными для нас с Томом и для всего нашего сообщества в силу нашей добровольной изоляции от остального общества микробов, и пока мы двигались вперед, я с любопытством прислушивался к беседе Арона и Тома, ловя интересные, но, с моей точки зрения, спорные сведения о том, как местные микробы взирали на нас с Томом и на сообщество, которое мы покинули, и суть истории, изложенной Ароном, состояла в том, что когда-то, очень давно, образовалась немногочисленная секта солнцепоклонников, вера которой отличалась радикализмом, а устав строгостью обрядов и дисциплины, и со временем становилось ясно, что удерживать членов секты в рамках утвержденного устава становится сложнее в окружении полной свободы вероисповедания и множества искушений области мутной воды и с целью сохранения чистоты веры секта вынужденно приняла решение о добровольной изоляции от остального мира, мигрировав в места, непригодные для жизни, но труднодоступные и малонаселенные микробами, чтобы там, в тиши, продолжать культивировать свою религию, концепция догмата которой базировалась на идее изменения самих микробов — членов секты путем различного рода мутаций с целью поиска идеальных состояний и наиболее приспособленных форм бытия с последующей коллективной атакой микробов новой формации на «Хозяев», что, в общем, в примитивной форме, является стратегией захвата и доминирования путем мировой пандемии, и в этом рассказе Арона для меня более всего неприемлемым было намеренно упрощенное видение наших идеалов, и теперь я мог с уверенностью сказать, что это касалось не только самого Арона, который так дружелюбно делился с нами этой «древней легендой», но, очевидно, и других микробов данной местности, которые свели таинство Очищения к грубому обобщению в форме мутации, по сути не поняв и не приняв святость Великого паломничества, его глубокую духовность, пронизанную идеалами объединения групп, участвующих в едином целом, находящих благословение всевышнего, сводя эти таинства к таким узким понятиям, как «доминирование» и «пандемия», что в некотором смысле не противоречит нашему учению, так как доминирование через пандемию иносказательно присутствует в святом Откровении, но это доминирование направлено во благо, пронизанное высшей духовностью, святостью, верой в близость эпохи мирового блаженства, если в каждой точке мира будет находиться член нашего сообщества, напевая святые куплеты «мы следуем твоим путем», и теперь, на основе собственного опыта, я убеждался, что все, что звучало из уст Дона об отношении микробов мутной воды к нашему небольшому сообществу, находило свое подтверждение в суждениях Арона, и то пренебрежение, с которым он называл нас сектой, то непонимание, которое сквозило в суждениях о наших идеалах, та снисходительность, с которой он говорил о таинстве Очищения и особенно о Великом паломничестве, все это характеризовало в моих глазах микробов мутной воды как сумасбродных невежд, неспособных подняться до уровня духовного богатства других и вообще неспособных к обладанию идеалами, что стало следствием их упрощенных ценностей и стремлений к маленьким материальным радостям жизни, к толкотне вокруг трупа мертвой утки и того потребительского отношения к миру, который укреплял меня в убежденности, что подобная цивилизация неспособна поднять мысль микробов настолько высоко, поразив меня своей неповторимой глубиной и оригинальностью, а тем более Тома, мощь мышления которого была недостижима для лучших представителей местного сообщества, и, по всей видимости, Том очень скоро убедится, какую ошибку он совершил, отказавшись от участия в Великом паломничестве, и в тот момент я чувствовал гордость за достижения нашего сообщества, изолированность которого оправдывалась тем обстоятельством, что наши непревзойденные достижения могли в одночасье быть развращены варварством, чванством, словоблудием и пренебрежительным отношением окружающих микробов, и лишь благодаря пребыванию в изолированности удалось сохранить и приумножить ценности и высокие идеалы, переданные нам предками в догмате Откровении, и я не сомневался, что доказательства своего понимания я в скором времени обнаружу, продвигаясь далее, следом за Ароном, прекрасно ориентирующимся в местном ландшафте, пока мы стали замечать, как водоросли стали реже и мы вышли на местность совершенно мутной воды, которая, со слов Арона, была таковой в силу обстоятельства, что глубина в этом месте была самой малой, отчего любое движение воздушных потоков над водой отзывалось колыханием поверхности дна, образуя плотный туман, состоящий из множества мельчайших частиц ила, листочков водорослей, палочек и веточек, служивших площадкой для дискуссии местных лицеистов, которая, по первому впечатлению, был скорее похожа на бессистемный базар, нежели на культурный диспут, как это происходило в нашей Академии, и вскоре мы могли убедиться, что участники этой непрекращающейся дискуссии никогда не оставались на месте, то и дело перескакивая с одной проплывающей ветки на другую либо на кусочек болтающегося в воде ила с той целью, чтобы не отплыть слишком далеко от места диспута, в то время как предметы, на которых они находились, были в постоянном движении, и при этом они умудрялись не только следить за беседой, но и говорили практически одновременно таким образом, что тот, кто секунду назад бросил шальную мысль, следующим утверждением мог ответить на реплику другого микроба, говорящего в этот момент на совершенно, как мне представлялось, другую тему, следом, вступив в полемику уже по задаче, не связанной ни с первым, ни со вторым вопросом, с микробами, случайно проплывающими мимо, что превращало подобный тип дискуссии в слабо понятную для таких неподготовленных микробов, какими в тот момент были мы с Томом, и, несмотря на мое разочарование от бессистемности происходящего, я уловил во взгляде и в интонации Арона гордость за то, что открылось нашему взору, как будто пытаясь тем самым сказать: «Ну, господа, теперь вы видите, как далеко шагнула наша научная мысль и какие у нас достойные ученые мужи», но мое разочарование не стало для меня неожиданностью, так как я уже пребывал в состоянии готовности убедиться, насколько наши с Томом надежды на чудо не обоснованы, а местные ученые не более чем болтуны и пустословы, и, несмотря на то, что во мне жила уверенность, что Томом движут те же чувства, взирая с презрением на происходящее, где каждый говорит о своем, бросая бессистемные монологи в пустоту, к моему удивлению, Том нисколько не показал своего разочарования, а, скорее, наоборот, делал усилия, чтобы вникнуть в суть имевшей место хаотической дискуссии, отчего и я счел необходимым сделать попытку понять, что является предметом спора этих «ученых мужей», стараясь уловить связь между сказанным, неизбежно столкнувшись с проблемой, что передать однозначно суть дискуссии является задачей непростой, так как все говорили хором и на разные темы, но со временем мне, хотя и с трудом, удалось обнаружить едва уловимую связь между отдельными темами, звучащими отвлеченно, из чего я сделал вывод, что участники диспута предполагали, что основные принципы и задачи обсуждаемого хорошо известны и теперь есть необходимость определения деталей, и в силу этого обстоятельства, так как связь между положениями была не всегда очевидна, у стороннего наблюдателя создавалось впечатление неуправляемого, бессмысленного, хаотичного диалога, отчего наблюдение за данным процессом становилось забавным и комичным, но этот вывод не изменил моего впечатления, так как ввиду моего пренебрежительного отношения к происходящему я не считал необходимым понять суть горячих дискуссий, заранее зная, что ни один из вовлеченных «ученых» не способен подняться настолько высоко, чтобы постигнуть цель и святость Великого паломничества или хотя бы понять величие таинства Очищения, но, к моему удивлению, Том, быстро освоившись с обстановкой и ухватившись за торчащий хвостик происходящего, вступил в спор с одним из проплывающих мимо микробов, разновидность вскормленного толстяка, который незамедлительно ответил на тираду Тома чередой возражений, но Том, не удосужившись их дослушать, тут же возразил хилому микробу в форме палочки и уже через некоторое время настолько втянулся в процесс, что другие микробы вначале с удивлением, а затем со всей серьезностью вступили с Томом в горячую полемику, и мне стало очевидно, что последовавшее за этим оживление было следствием привнесенного Томом оригинального образа мышления и неожиданных для местных ученых аргументов, что послужило поводом для нового витка эмоционального накала беседы, и в этот момент я был рад тому, что Том, обладая коммуникабельным и открытым, в отличие от меня, характером, быстро освоился в новой обстановке, вступив в открытую схватку с местными «учеными», оставаясь в уверенности, что моему брату не потребуется много времени, чтобы доказать превосходство нашей системы подготовки и нашего мировоззрения, что послужило поводом для моего желания подробнее понять суть диалога, в котором, я был убежден, Том одержит верх, и я предпринял новое усилие, пытаясь связать отдельные суждения и тезисы в единую концепцию, и уже через несколько мгновений передо мной постепенно начали открываться определенные стороны обсуждаемого, суть которых не была лишена оригинальности и могла увлечь кого угодно, но не такого микроба, как я, прошедшего серьезную подготовку в духе примата текстов Откровения, однако нужно отдать должное, что диалог не ставил под сомнение идею Великого паломничества, никак его не затрагивая, сосредоточив цель обсуждения на отвлеченные, пустые темы с постановкой вопросов, над которыми ни я, ни Том, ни даже Дон никогда ранее не задумывались, и в следующие мгновения постепенно я стал проникаться затрагиваемыми темами и в некотором смысле попытался выяснить свое отношение к обсуждаемым вопросам, и вновь мой мягкий, податливый характер проявил готовность согласиться со звучащими тезисами ввиду того обстоятельства, что по непонятной мне причине я всегда искренне стремлюсь проникнуться пониманием к точке зрения на предмет, которую защищает говорящий, и, как следствие, эта точка зрения начинает казаться мне убедительной, и самое ужасное, что, если в следующий момент кто-то высказывает другую точку зрения, я, в силу своего позитивного отношения к говорящему, также нахожу ее логичной и готов с ней решительно согласиться, несмотря на то, что высказанные аргументы очевидно противоречат предыдущей точке зрения, с которой я ранее уже согласился, что свидетельствовало о моей слабой принципиальности, об отсутствии оригинальных идей и собственной позиции, что вкупе с моей неспособностью к конфронтации и критическому отношению к окружающему приводит к готовности соглашаться с любыми доводами, звучащими мало-мальски последовательно и убедительно, и это наблюдение не раз огорчало меня в прежние времена, и теперь я вновь имел возможность убедиться, что, по всей вероятности, никогда не смогу иметь свои оригинальные воззрения, оставаясь вынужденным всегда следовать за другими, выступая благодарным слушателем и соглашаясь с любой точкой зрения, не отвергающей святость Великого паломничества, что в конечном итоге означает, что я никогда не смогу выступить лидером великого начинания, смирившись с уготованной мне судьбой того, кто послушно и ревностно участвует в инициативах других, воспринимая и проникаясь их идеями как своими собственными, и в данном случае я готов был поклясться, что звучащие мысли действительно важны и требуют пропагандирования, чтобы наконец определиться, как мы относимся друг к другу и какова ценность жизни, независимо от того, каких убеждений микроб придерживается и каковы его личные цели, и прислушиваясь к звучащим диалогам, разбросанным в беспорядочных репликах, я улавливал фундаментальный тезис, что микроб «рожден для личного счастья», который звучал в множестве вариантов и комбинаций, и, как я уже говорил, несмотря на то, что мы с Доном никогда не затрагивали эти темы в процессе наших бесед в Академии, я не мог не согласиться с этой простой и, безусловно, очевидной идеей во всех ее вариациях, звучавшей в контексте, что «никто не имеет право попирать свободу другого микроба, особенно если это ведет к лишению того микроба счастья», или «счастье любого микроба это высшая ценность», или «любое насилие, которое делает нас несчастными, должно быть немедленно прекращено как нарушающее базовые права микробов», или «каждый микроб волен осуществлять любые действия, направленные на увеличение его личного счастья в той мере, в какой эти действия не ограничивают такие же права других микробов», и в каждом из этих тезисов звучала фундаментальная мысль, с которой я готов был сразу и немедленно согласиться, а именно мысль о свободе воли каждого микроба, которая не должна и не может осуждаться, если эта свобода не ограничивает такую же свободу воли других микробов, и в этой обстановке мне захотелось указать на факт, что в рамках подобной концепции «счастья» и «свободы воли» никто не вправе осуждать или предвзято судить о нашем маленьком сообществе, о нашей культуре и традициях, уничижительно называя нас «сектой», ставя под сомнение святость Великого паломничества, тем более что это таинство не направлено на ограничение «счастья» и «свободы воли» других микробов, не ставя под сомнение фундаментальный тезис о правах сосуществования микробов на земле и не пытаясь подчеркнуть свое превосходство через суждения о том, «правильное» ли счастье исповедуют другие микробы и «правильно» ли они исповедуют свою свободу воли в тот момент, когда они проходят процесс Очищения или совершают Великое паломничество, и в подтверждение своего понимания я услышал из уст Тома мысль о том, что «хотя счастье и свобода воли являются высшими ценностями, было бы противоречием делать эту концепцию воинствующей, а именно насильно навязываемой как верную тем, кто ее не приемлет всю и целиком без остатка», и этот тезис был воспринят аплодисментами как свежая мысль, которая ранее не звучала в таком контексте, и в конечном итоге у Тома появились последователи, которые на разный лад подхватили и разнесли этот тезис по всему пространству низкой воды, что привело к локальным спорам с целью ее оттачивания и уточнения в различных аспектах, прилагая усилия определить, как должно строить отношение «к тем, кто концепцию счастья не воспринимает как идею, но формально ей следует в практической жизни», и, в противоположность, как микробы должны строить отношение «с теми, кто не только не воспринимают право на счастье микробов, но сами активно нарушают права других микробов, ограничивая их добрую волю», что в конечном итоге привело к тому, что спорящие ученые разбились на несколько лагерей, а именно на тех, кто считал, что «счастье должно уметь себя защищать и, как следствие, его нужно насаждать силой в среде тех, кто мешает другим это счастье достигать» и тех, кто утверждал, что «насаждение счастья есть нарушение свободы воли, и, значит, нужно быть последовательным до конца, не вступая в борьбу за права нашего счастья, обращаясь к совести недобросовестных с призывом отказаться от насилия», и в этом контексте я вновь был разочарован собой, так как мне никак не удавалось определить свою позицию по данному вопросу, то, следуя за мыслью и одобряя тех, кто утверждал, что соглашательство, толерантность и призывы к совести приведут к тому, что отдельные микробы, наиболее наглые и бессовестные, будут сознательно паразитировать в своих корыстных интересах на бездействии общества, не испытывая угрызений совести, а, скорее, наоборот, посмеиваясь над теми, кто свято следует установленным правилам, облегчая возможности для мошенничества и жульничества, что в конечном итоге стимулирует пороки, преступность и приведет к краху общества, базирующегося на ценностях «свободы воли» и «личного счастья» и, следовательно, «для всеобщего блага “свобода воли” и “личное счастье” должны быть навязаны во всей своей целостности», что звучало последовательно, разумно и обоснованно, впрочем, опровергаемый ответным аргументом, с которыми я также был готов согласиться, гласящим, что «навязанная “свобода воли” не может быть подлинной “свободой воли”, так как противоречит определению “свободы воли”, и в конечном итоге мы придем к тому, что принятые максимы станут итогом карательных действий воинствующих сторонников “свободы воли”, сохраняя примат “свободы воли” де-юре, вместе с тем подводя черту под отказом от “свободы воли” де-факто, и ответы на подобные вопросы лежат в плоскости определений терминов “счастья” и “свободы воли”, которые должны быть приняты добровольно всеми и каждым, так как “свобода воли” не значит, что “можно делать все, что угодно”, что на самом деле является “произволом”, в корне противоречащим истинной “свободе воли”, не имея с ней ничего общего», и это звучало настолько увлекательно и во многом любопытно, что было бы справедливо привести аргументы, беспорядочно посыпавшиеся то с одной, то с другой стороны, унося предмет разговора вглубь и в сторону, и мне казалось, что суть спора не приближался к разрешению, а, наоборот, увязла в деталях, раздробилась на части, уносясь в дебри, отдаляясь от изначального предмета обсуждения, так как вскоре спорщики перешли в плоскость обсуждения различия понятий «свободы воли» и «произвола», пытаясь определить, какая сторона этих понятий есть отражение истинной «свободы воли» и как следствие составляет фундамент «счастья», а что является ложным элементом, составляя «ложное счастье», паразитирующее на «истинном счастье» других, что в конечном итоге переросло в обсуждение вопросов, считать ли микроба от природы «добрым» или считать его от природы «злым», открывших новые просторы для дебатов, и каждый виток этих дискуссий представлялся мне по своему увлекательным и интересным, вселяя надежду на скорое разрешение спора, так как в каждом новом шаге виделось важное уточнение понимания сути вопроса, с ответом на который все должно встать на свои места, но вскоре выяснялось, что для ответа на эти вопросы нужно прежде дать другие определения, договориться по другим понятиям, и надежда возрождалась с новой силой, но спор о том, считать ли микроба от природы «добрым» или считать его от природы «злым», вскоре сделал зигзаг через обсуждение темы «счастья» в двух плоскостях, а именно «счастья с точки зрения всеобщности», как универсалия, как идея, как цель, которая сама по себе органична в своей абстрактной, бесконечной форме, находя отражение в «истинной свободе воли», и другой стороной вопроса, а именно «счастья частного», «счастья личного», основанного на влечениях каждого микроба в отдельности со всем субъективным и случайным, что может произойти в тот или иной момент, находя отражение в видимой, иллюзорной «свободе воли» микроба в конкретной ситуации, когда порочные влечения ведут к поступкам, нарушающим права окружающих, скрывая потенциальное «зло» для других микробов и организмов, и в этом контексте я сделал усилие, чтобы вникнуть в суть данного тезиса, и чем более я задумывался над тем, что «счастье как всеобщее» существенно отличается от «счастья частного» тем, что первое недостижимо именно в силу своего всеобъемлющего характера, тем больше я соглашался с теми, кто утверждал, что «свобода воли» так же бесполезна, как абстрактная «свобода воли», доведенная до своего идеала, а нужна конкретная «свобода воли», проявляющаяся в ежесекундном поведении отдельного микроба, и, как следствие, важным является то, какие добрые поступки микроб совершает, а не то, каким образом общество поставило его в рамки совершать добрые поступки, так как никто не вправе утверждать, что совершено насилие над абстрактным понятием «свободы воли», и мне казалось, что подобные речи имели обоснование, и с ними хотелось согласиться, но в следующий момент звучали вопросы из другого лагеря относительно того, как поступить, если кто-то из охотников действительно даст волю собственным влечениям, не придется ли в этом случае преступать границы «свободы воли», чтобы наказать преступника конкретными мерами, на что звучал ответ, что подобное наказание хотя и будет являться нарушением конкретной «свободы воли», но будет всецело оправдано тем, что мошенник и нарушитель будет изначально знать, что ему суждено пережить, а значит, примет наказание как расплату за порочное стремление к нарушению «свободы воли» других, что в конечном итоге было логично в пределах частного случая, но звучало как насилие над самой «свободой воли» в ее всеобщей, абстрактной форме, став причиной последовавшей жаркой перепалки по поводу таких понятий, как «злой умысел» и «благие намерения», и в конечном итоге спор перешел в плоскость обсуждения различий понимания этики, морали и нравственности, где, казалось, все зашло в тупик в силу того обстоятельства, что стороны окончательно забыли изначальный посыл, отстаивая свою точку зрения любой ценой, не заботясь о том, является ли это принципиально важным для решения основного вопроса или нет, и на этом этапе невозможно было утверждать, что дискуссия разделена на группы, отстаивающие две или

три ясно очерченные парадигмы, а, скорее, полемика перешла в формат «каждый за себя», где лицеисты пытались перещеголять друг друга в умении рассуждать, не заботясь о том, приближает ли это обстоятельство к обнаружению истины, и я стал замечать, что усталость начала одолевать меня от подобного развития событий, понимая, что мне не стать свидетелем финального консенсуса сторон, в результате которого можно было бы утверждать, что истина в ее окончательном виде найдена и все с этим согласны, склоняясь к мысли, что в этом заключается сила единства нашего сообщества, сила догмата Откровения, переданного нам нашими предками, мощь которого состояла в том, что имеются непререкаемые авторитеты и высшие, благородные цели, содержащиеся в идеалах Великого паломничества, выступающие мерой остальных истин, тогда как общество мутной воды, не имея никаких целей и идеалов, пытается возвести свои выводы в абсолютной пустоте, опираясь на бессодержательные абстракции и в конечном итоге сбиваясь на бесплодное умничанье, и когда один из спорщиков в сердцах бросил: «То, что ты называешь истиной, друг мой, есть не что иное, как мысленная мастурбация», мне с ясностью представилось, что эти слова совершенно точно передают суть происходящего, указывая на бесцельность процесса перемалывания мыслей, но вскоре представился случай отказаться от поспешного вывода, так как мне пришлось убедиться, что некоторые стремления у местного общества все же имелись, когда один из спорящих микробов в качестве аргумента бросил следующие слова: «Ваше утверждение, уважаемый, противоречит пониманию суда всех когда-либо живших микробов», что было подхвачено другими, которые немедля стали обсуждать вопросы нравственности в рамках идеи «суда всех живших микробов», и чем больше я понимал, о чем идет речь, тем больше я находил подобную мысль до смешного оригинальной и восхитительно забавной, которая, очевидно, не может быть поставлена ни в какое сравнение с идеей Великого паломничества, и, вероятно, я поторопился сравнить идею о суде всех когда-либо живших микробов со святостью Великого паломничества, так как их не следовало бы сравнивать хотя бы в силу того обстоятельства, что Великое паломничество — это практика, предполагающая действия конкретных микробов при условии достижения ими определенных внутренних душевных состояний, что переводит ежесекундную активность в плоскость кропотливой работы по достижению этих душевных состояний как на уровне отдельных индивидуумов, так и на уровне всего коллектива, к вещей гармонии единства, тогда как предстоящий итоговый суд всех когда-либо живших микробов — это, скорее, игра в несбыточный проект, состоящий в том, что наступит воображаемое время, когда будет достигнут консенсус в среде эсхатологов-гедонистов, в результате чего полная инвентаризация параметров «счастья» и препятствующих его достижению «грехов» будет приведена к единому знаменателю усилиями микробов будущих поколений и все когда-либо живущие микробы будут привлечены к гипотетическому ответу за совершенные поступки, чтобы определить величину их виртуального «счастья», дав «справедливую» оценку содеянного ими, и итогом этого деяния станет соотнесение оценок поступков с конечной вербальной благодарностью или осуждением, которая образует совокупность той меры «теоретического добра» или «теоретического зла», оставленного каждым микробом, не уточняя, чьим авторитетом подобный суд будет совершен и каков груз того умозрительного наказания для тех, кто провел жизнь во лжи и бесчестии, и этот незамысловатый проект открыл мне всю глубину различия между нашими родами, между нашими обществами и нашими идеалами, обрисовав ту беспечность в поисках «свободы воли» микробов мутной воды, для которых черта в любом случае будет подведена в отвлеченном пространстве на основании спорных критериев, в виде воображаемого суда каждого микроба, наступив неизбежно, без усилий и стремлений, как самоцель кучки энтузиастов, необходимая для приведения к единой иерархии их понимания теоретических итогов жизни, тогда как для нас святость Великого паломничества остается результатом кропотливого труда, воспитания микроба специального, особого вида, для их сплочения в единое духовное целое, где малейшее сомнение отдельно взятого члена сообщества может стать причиной провала всего Великого паломничества, а, как следствие, потребуются новые годы труда, отбора, подготовки, и все это является условием достижения конечной цели без гарантии на итоговый успех, мобилизуя силы и энергию каждого отдельно взятого члена сообщества, настраивая на единый лад, ритм, мотив, скрепляя души всех и каждого, для роста, усиления, умножения мощи этого духовного единства, и в этом контексте разве может быть что-то святее, нежели служение единому началу под предводительством почитаемых вождей, когда видишь, с каким порывом, самоотверженностью, самоотдачей каждый член сообщества вкладывает свои силы, веру, мудрость для достижения сплоченности целого, где сила всех суть не что иное, как умноженные силы каждого, и в каждом сосредоточена сила всех — разве это не тот конечный венец гармонии, к которому стремится природа, заложив идею единства в основание мироздания, в момент, когда были созданы земля, вода, воздух, когда был создан первый микроб, и чем больше я задумывался и сравнивал цели и идеалы, которые были мне близки и дороги с детства, с целями и идеалами микробов мутной воды, тем больше я убеждался в том, насколько мудры были мои предки и до какой степени нужно благословить судьбу за то, что она дала мне шанс увидеть свет именно в нашем сообществе, получив воспитание в рамках мудрой и праведной культуры, пропитанной идеалами святого Откровения и Великого паломничества, оградив меня от красивого, заманчивого, привлекательного, но совершенно пустого по своей сути проекта, проповедующего итоговый умозрительный суд всех когда-либо живших микробов для выстраивания иерархии совершенных поступков в рамках бесцельно прожитой жизни, это ли не красивая сказка, приглашающая поверить, но при этом позволяющая делать любые безобразия сейчас и здесь, просто от скуки, пребывая в ожидании наступления времени суда, с тем, чтобы, узнав вердикт, разойтись с полученным пониманием, и пока я размышлял над этим, склоняясь к тому, что спорящие не знают, что такое истинное счастье быть частью Великого паломничества, бессмысленная дискуссия продолжалась с новой энергией, и Том органично вписался в сообщество этих «ученых», став за короткое время своим в среде лицеистов, так как я видел, насколько всерьез воспринимались его реплики, и отдельные микробы, ощущая бессилие перед его логикой и напором, все чаще соглашались с его утверждениями, тогда как в иных случаях на тезисы Тома делали ссылки, цитируя его слова, тем самым прикрываясь мнением непререкаемого авторитета, что не могло не служить знаком особого внимания, и наверняка слава Тома вознеслась бы еще выше, так как он только входил во вкус и с каждым словом все больше приобретал уверенность, если бы эта дискуссия не прекратилась самым неожиданным для меня и Тома образом, а именно в определенный момент участники спора, внезапно оборвав свои монологи на полуслове и потеряв интерес к происходящему, оставили место дискуссии, поспешно выдвинувшись в направлении водорослей, откуда еще недавно появились мы в сопровождении Арона, никак не комментируя свое поспешное бегство, оставив нас с Томом в совершенном недоумении, и наше непонимание происходящего так и осталось бы неразрешенным, если бы не Арон, который изначально также устремился в том же направлении, но затем нашел в себе силы вернуться и голосом, полным разочарования от того, что закон гостеприимства заставляет его отказаться от важного мероприятия, пояснил суть возникшей ситуации, которая нашла свое объяснение в появлении в области стоячей воды дохлого бобра, что явилось основанием для всех «ученых» лицеистов на время прервать научные занятия, устремившись туда, где находился бобер, рассчитывая получить свою долю, но Арон поспешил успокоить Тома, уверив в том, что через некоторое время, когда бобер будет совместными усилиями съеден, лицеисты непременно вернутся для продолжения диалога, и можно не сомневаться, что они будут в отменном настроении и дискуссия вспыхнет с новой силой, и нельзя было не заметить то разочарование и ту внутреннюю борьбу, которая в тот момент происходила в душе Арона от понимания, что он был не в состоянии оставить нас одних, присоединившись к остальным микробам мутной воды, и хотя он сделал попытку пригласить нас участвовать в карнавале, но ни я, ни Том не проявили живого интереса, что заставило Арона окончательно распрощаться с мыслью о трапезе дохлым бобром, отчего он еще более погрустнел, но, совершив над собой усилие, принялся подробно рассказывать, как эти гигантские животные время от времени забредают сюда, а именно благодаря действиям членов одного из клубов любителей-энтузиастов, которые нашли способ коллективного проникновения в организм «Хозяина», будь то утки, цапли или бобра, и там, действуя слаженно и синхронно, разделяясь на части, пока одна группа традиционно проникает в печень и селезенку животного, действуя известным способом, приводят к болезни и со временем к предсмертному бессилию, а затем и убивают животное, другая группа микробов, двигаясь известными им путями по кровяным сосудам, поднимается в область мозга и там, контролируя «Хозяина», управляет его затуманенным сознанием, направляя умирать в область мутной воды, где героев ожидает слава, а для остальных микробов наступает период карнавала с обильной трапезой до полного разложения тела сдохшего животного, и благодаря подобным смелым инициативам героев-энтузиастов микробы мутной воды не успевали забыть об одном обильном карнавале, как вскоре в эти края забредало другое животное, находясь в предсмертных судорогах и на последнем издыхании, и в эту честь сообщество мутной воды придумало гимн, которым встречают микробов-смельчаков, вознося их отвагу и героизм, воздавая должное их удаче, хотя справедливости ради нужно сказать, что изначально это предприятие было сопряжено с опасностями и иногда приводило к смерти героев, но в последнее время технология и действия настолько отработаны и отточены, что, в сущности, гимны героизму участников — это, скорее, дань традиции, нежели действительно вознесение их отваги, превратившаяся пусть не в рутину и не в легкую прогулку с забавными последствиями, но, в оправданный, управляемый риск, и могу со всей ответственностью сказать, что меня эта история не восхитила, а, скорее, послужила лишним подтверждением тому, как легкомысленно относятся микробы мутной воды ко всему, что может быть свято в этом мире, к внешней среде, к тварям божьим и, в частности, к взаимоотношению с организмом «Хозяина», превращая это таинство в предприятие лазутчиков-скаутов с эффектными трюками, но что более всего разочаровало, так это отношение эсхатологов-гедонистов к подобным «новостям» и «карнавалам», несмотря на всю серьезность дебатов о «свободе воли» и «счастье», что подтверждалось поспешностью, с которой каждый при получении известий о возможности поучаствовать в трапезе немедленно и не раздумывая прерывал поиск истины, казавшийся настолько важным для них, что в моем понимании как нельзя лучше говорит о том, насколько поверхностны их слова и до какой степени они расходятся с делом, насколько несерьезно они воспринимают результаты своего «научного» диалога, считая возможным в любой момент его прервать, независимо от того, насколько близко к истине они находились, и после размышления над создавшейся ситуацией меня охватило убеждение, что целью этих диалогов не является поиск конкретной истины или желание постигнуть что-то особенное, а, скорее, участие в самом споре как процессе без начала и конца, поддержании диалога во имя самого диалога, дискуссии, целью которой является сама дискуссия как соревнование в остроумии, состязание в находчивости, игра в умничанье — вот что объединяло членов общества эсхатологов-гедонистов, для которых оригинальность высказываний, парадоксальность логических находок важнее конечной истины, и в моем понимании этот факт объяснял поведение эсхатологов-гедонистов, для которых новость о возможности участия в карнавале с дохлым бобром подобна сигналу к перерыву в игре, где игроки прекрасно знают, что по истечении определенного времени она будет возобновлена и вновь предстоит сосредоточиться на остроумии, чтобы быть среди лучших в умозрительных изысканиях без определенной цели и конечного результата, отчего мне стало грустно от понимания процесса той хмельной «мысленной мастурбации», свидетелем которого я был и который, возможно, возбуждает чьи-то умы, заставляя трепетать от удовольствия и восхищения при оценке ловкого выпада или применения нетривиальной логической конструкции, но результаты которого пусты, бесплодны и не ведут к обнаружению Истины, что, безусловно, относилось и к бессмысленной идее о предстоящем суде, предполагающем ознаменование начала эпохи иерархии грехов, когда всему сказанному, совершённому и помысленному будет дана «справедливая» и «исчерпывающая» оценка, и я в глубине души, втайне надеялся, что, если подобное в конечном итоге произойдет, во время суда станут известны мои мотивы покинуть наше родное общество, где не было ни злого умысла, ни обид на мой род и друзей, которые мне по-прежнему дороги и близки, хотя я знал, что этот проект микробов мутной воды оставался не более как логической конфигурацией и точкой формально нравственного отсчета, не предполагающего дополнительных действий и приготовлений и тем более не требующего внесения изменений в жизнь, корректировки моральных и ценностных ориентиров, это было ни к чему, да и что было ожидать от мира, где ценности каждого микроба в отдельности преобладают над ценностями общества в целом, и мне было искренне жаль микробов мутной воды, игнорирующих идеи и культуру предыдущих поколений, чтобы осмыслить идеал суда всех микробов в плоскости объединения и сплочения силой непререкаемой морали, вознося ответственность каждого за свои поступки, приведенные к единому знаменателю нравственной высоты мигом таинства, когда каждый предстанет перед всевышним с целью дачи ответа за содеянное, где им предстоят унизительные оправдания и горькие разочарования за итог бесцельно прожитой жизни, но, очевидно, не стоило жалеть микробов мутной воды за то, что выше их понимания и к чему их отношение, ставшее результатом сложившегося жизненного уклада, было настолько индифферентно, что сама жалость могла вызвать недоумение, входя в противоречие с пониманием жизни как игры в геройство, как праздника остроумия, как карнавала чревоугодия, где все дается легко, без усилий, не предполагая ответственности, и разве можно в таких условиях с пониманием относиться к сожалению постороннего, не испытывая конфуз в отношении «нездоровой жалости» чужеземца, если жизнь столь прекрасна и богата, что каждый спешит присоединиться к перманентному празднику, став частью общества блаженства, неразборчивой свободы, неугасающего фейерверка удовольствий, и пока меня одолевали эти мысли и сомнения, я наблюдал за разочарованием Тома, так стремительно втянувшегося в игру в остроумие, отчего теперь пребывал в расстройстве чувств, неимоверными усилиями сдерживая нахлынувший поток свежих идей, долго дремавших в нем без применения, так как всю дорогу я был скучным собеседником для могучего воображения Тома, и лишь один Дон мог состязаться с ним в живости ума и остроте языка, по достоинству оценивая сказанное Томом, в то время как для большинства микробов нашего племени основная доля его мыслей оставалась непостижимой и скрытой под пеленой таинственности и, как следствие, не до конца оцененной, отчего Том страдал в не меньшей степени, чем от отсутствия постоянного упражнения ума, и наконец, найдя благодарных собеседников, он был вынужден прервать экзерсисы, отложив продолжение занятия на неопределенный срок для предстоящего перерыва, во время которого его сожаления были высказаны им в самой недвусмысленной форме, и слова, которые он нашел, были пропитаны досадой и горечью, на что Арон смог ответить лишь жестом бессилья и предложением, пока суть да дело, отправиться в область плотных камышей, где располагалась группа, относящаяся к другой школе мышления, а именно к герменевтикам-традиционалистам, и нам с Томом ничего не оставалось делать, как дать согласие, так как возвращение членов общества эсхатологов-гедонистов не следовало ожидать в обозримом будущем, а Тома не привлекала перспектива бездеятельного ожидания, и, получив согласие, Арон первым двинулся в нужном направлении, решив скоротать дорогу рассказами о том, кто такие герменевтики-традиционалисты, тем самым давая возможность Тому подготовиться заранее к тому, что следовало ожидать от встречи с новыми неизвестными собеседниками, с чем Арон справлялся безупречно, снабжая множеством фактов и подробностей, и для начала он счел нужным от души посмеяться над моим неожиданным погружением в сон накануне, что, по всей видимости, с его слов, говорило о том, что у меня есть склонность к герменевтике, и мне пришлось оставить его иронию без ответа, но вскоре, отложив насмешливый тон, Арон пояснил, что в некоторых местах мутной воды наблюдается такое явление, как высвобождение газа неопределенной природы из ила, одно из свойств которого состоит в погружении в сон особенно склонных к этому микробов, и в подобном состоянии микробы могут быть подвержены различного рода «снам» и «видениям», что вдохновляет их на рассуждения по вопросам разграничения реального от воображаемого, а в более глубоком понимании к вопросам интерпретации «опыта», независимо от того, как это было воспринято или испытано и было ли это сном или происходило на самом деле, но в дальнейшем из комментариев Арона следовало, что герменевтики-традиционалисты не склонны проводить четкие границы между тем, что «привиделось», и тем, что «было на самом деле», утверждая, что все, что есть на самом деле, это такое же чье-то «видение», как и самый настоящий сон, и между ними нет разграничения, а, скорее, наоборот, можно констатировать, что только подобный «сон» под воздействием газов позволяет проникнуть в «другие пространства», увидев эти реальности «своими глазами», что в противном случае не удалось бы сделать никогда, пребывая исключительно в «нашем мире», и эти пояснения Арона звучали сумбурно и путанно, вызывая скорее усмешку, нежели серьезное отношение, но, в отличие от меня, на Тома рассказ о герменевтиках-традиционалистах произвел положительное впечатление, спровоцировав ряд вопросов с его стороны, на которые Арону пришлось дать подробные разъяснения, из чего следовало, что эти мыслители особенно трепетно относятся к «обычаям», «культуре», «традициям», укоренившимся в обществе, которые, очевидно, уходят корнями к далеким предкам, но смысл которых нам не всегда ясен, требуя понимания, осмысления и воспроизведения, доступным, прежде всего, под воздействием газов, вследствие чего мысли приобретают нужную стройность для понимания и интерпретации нашего наследия, позволяя связывать воедино видение мира с восприятием, доступным предкам, несомненно, обладавшим знаниями сакральными и тайными, давно утерянными по прошествии многих лет, и получение этого опыта должно способствовать обогащению культуры не только тем, что доступно на современном этапе, но и тем важным и ценным, что утрачено, требуя возвращения и осмысления, и все это было старательно разъяснено Ароном вместе со сведениями о самих герменевтиках-традиционалистах, классифицировав их на две группы, а именно низшую группу, которых он назвал руммами, и высшую, которые носили название суммов, отличие которых состояло исключительно в степени погружения в состояние сна, при котором руммы не достигали полного погружения, пребывая частично в воображаемом мире, а частично в настоящем — реальном мире, тогда как суммы были полностью погружены в воображаемый мир, и, как следствие, суммы были не в состоянии поведать об особенностях увиденного, поделившись постигнутой ими мудростью, навсегда унося эти тайны с собой, и одному богу было известно, какие мысли их посетили и какие тайны им открылись, что мне показалось достойным сожаления, так как нельзя было не согласиться, сколько любопытного можно узнать от такого сумма, испытавшего полную степень погружения, при которой окончательно теряется связь с внешним миром, уносясь в воображаемые пространства, и эти сведения показались мне настолько любопытными, что я позволил себе задать несколько глупых вопросов, суть которых в конечном итоге сводилась к тому, соответствует ли действительности тот факт, что уже никто и никогда не узнает, что было доступно суммам, на что Арон бросил в ответ короткое «к сожалению», спровоцировав с моей стороны вопрос: «Зачем становиться суммом без возможности поведать о том, что открылось тебе?», но Арон не стал отвлекаться на полемику, ограничившись многозначительным взглядом в сторону Тома, как бы говоря: «Какие вопросы задает ваш спутник?», и они с Томом продолжали диалог, не обращая на меня внимания, отчего мне пришлось воздержаться от последующих вопросов, довольствуясь услышанным, и, как следствие, обсуждение пошло живее, так как Арон и Том понимали друг друга с полуслова, перескакивая с одной темы на другую, останавливаясь на время на уточняющих вопросах, тут же перепрыгивая на обсуждение новых аспектов проблематики, пока я пытался следить за ходом дискуссии в рамках моей подготовленности, что, откровенно говоря, не всегда удавалось, так как обсуждаемые вопросы временами звучали для меня настолько незначительными, что я был не уверен, правильно ли я понимаю, что Арон и особенно Том, глубина мышления и гениальность которого была хорошо известна, могли серьезно уделять внимания подобным мелким, с моей точки зрения, вопросам, но, судя по всему, это соответствовало действительности, и нужно признаться, что я не понимал, почему так важны взгляды древних микробов на жизнь и какие сказки они слушали в детстве и что почитали за святое, так как в древние времена эти сказки и без того были наивны и наверняка глупы и поверхностны, и понимание этих нюансов и тонкостей не может помочь современному поколению в постижении глубин Вселенной, тогда как Том всерьез высказался за то, что отход от древних традиций — это уход «от духовности», предположив, что движение по пути прогресса только усугубляет положение, отдаляя нас от «истинных знаний», некогда непосредственно доступных нашим предкам, из чего я пришел к выводу, что тема была важная, и, сделав над собой усилие, постарался сосредоточиться, рассчитывая разобраться, почему Том придает сказкам столь большое значение, сконцентрировав внимание на диалоге, ухватившись за нить рассуждений на этапе дискуссии, когда Арон продолжил монолог в том смысле, что «если все сущее есть порождение Божественной мудрости, то, очевидно, Бог хочет своим творением нам что-то поведать, не имея возможности сделать это непосредственно на языке микробов, и, как следствие, вся Божественная мудрость содержится в окружающей нас действительности в любом его проявлении в форме символов или, иначе говоря, “намеков”, “недосказанности”, “полутонов”, которые нужно “уловить”, “понять”, “расшифровать” и далее прийти к определенным выводам, и наверняка наши предки, сознание которых было не так затуманено достижениями цивилизации, обладали способностями непосредственно “видеть”, “воспринимать”, “ценить” то, что содержится в послании, сформулированном в виде Божественного порядка, но по прошествии времен это “понимание” было утеряно, и, как следствие, нам нужно внимательнее к этому отнестись, сделав попытку вернуть это “понимание” через расшифровку имеющихся древних традиций, включающих ритуалы, праздники, сказки, былины, саги, легенды и тому подобное», на что Том ответил короткой формулировкой, достойной его гениального ума, а именно сказав, что «мироздание — это не что иное, как язык, на котором Божественный дух пытается говорить с духами микробов, и лишь пройдя лабиринтами этого мироздания, мы сможем оценить то самое сокровенное, что остается недосказанным, формируя разницу между разумом микроба и разумом Бога», и, безусловно, Арон был полностью с этим согласен, тут же начав пояснения, что герменевтики-традиционалисты считают, что прохождение лабиринтами окружающей нас действительности слишком долгий, бесперспективный и, самое главное, лишенный гарантий на успех путь ввиду его трудоемкости и отсутствия понимания особенностей интерпретации символов Божественной мудрости, оставляющих нас без уверенности, что мы правильно толкуем действительность, тогда как доступны простые и вместе с тем эффективные пути, а именно проникновение в миры, порожденные сознанием, которые также являются частью мироздания, очерченные Божественной мудростью, и как таковые обладают особенностями восприятия этой мудрости в той форме, в которой она дана в ее истинном свете, и, следовательно, Божественный разум способен таким способом общаться с разумом микроба непосредственно, значительно увеличивая шансы на успех, давая больше возможностей для правильного понимания и осмысления постигнутого, и, как всегда, мой податливый и позитивно мыслящий ум воспринял эту идею положительно и с восторгом, и я мог с уверенностью сказать, что эта мысль настолько понятна, изящна и проста, что я вновь постыдился свой невежественности и того высокомерия, с которым я, не обладая нужными знаниями, заранее обвинял в глупости, наивности и несостоятельности то, что было мне недоступно вследствие своей ограниченности, но, поняв и проникнув в глубинный смысл, я был вынужден согласиться, что мне никогда не удалось бы самостоятельно дойти до таких простых истин, тогда как другие это сделали, и они не только совершили прорыв, но этот прорыв оказался настолько основательным, что для отдельных, особенно неподготовленных и отсталых микробов, к которым, очевидно, нужно отнести и меня, подобные упражнения ума казались не по плечу, и лишь Том способен уловить нюансы, оценив все составляющие, чтобы без усилий оказаться на одной высоте, и в этот миг мне в очередной раз пришлось согласиться, что сила моего ума не настолько проницательна и я никогда не смогу сделать открытие, достойное восхищения таких серьезных и глубоких мыслителей, как Том или Дон, и, очевидно, Божественная мудрость, всезнающая и всепроникающая, уготовила мне иную роль, а именно судьбу одного из многих посредственностей, и только участие в Великом паломничестве на общих основаниях могло составить мою славу, что было мной в конечном итоге упущено, и теперь мне остается восхищаться мыслями других, мирясь с тем, что в этом может быть мое единственное предназначение, и пока я размышлял о своих скромных способностях, Арон и Том ушли в своих дискуссиях дальше, обсуждая тему «непосредственности» диалога с Божественным разумом, через поток воображения микроба, составляющую непростую задачу, о которой Арон, передавая и пересказывая положения учения герменевтиков-традиционалистов, одновременно делился своим мнением, вновь и вновь высказывая несогласие в словах, полных иронии, что «восприятие окружающей действительности осуществляется через органы чувств, в “добросовестности” работы которых вероятно не стоит сомневаться, но быть уверенным, что качество информации не искажается, остается за гранью нашей компетенции, в то время как потоки мыслей, непосредственно возникающие в воображении, не претерпевают цензуры, из чего можно сделать вывод, что таким образом мы ведем прямой диалог с Божественной мудростью», и его комментарии звучали настолько предвзято и неубедительно, что мне ужасно захотелось вступить в спор, так как я успел проникнуться восхищением незнакомыми мне ранее герменевтиками-традиционалистами, что в этом тезисе я видел последовательность их учения, но меня остановило соображение, что Арон проигнорировал бы мою выходку, и мне пришлось оставить свое мнение при себе, продолжая внутренний диалог с самим собой, формулируя аргументы в своем воображении и там же созерцая затруднения, с которыми Арон встретится при попытке найти ответ на мои немые вопросы, так как в моем представлении они звучали неотразимо и убедительно и с ними невозможно было не согласиться, но Том уже повел диалог в другую сторону, задав несколько вопросов о границах нашего разума в принципе, безотносительно вопроса о «добросовестности» работы наших органов чувств, и Арон не медля принял приглашение к диалогу по логично поставленным вопросам, несколько раз одобрительно кивнув, давая понять, что вопросы оправданы, состоятельны и напрашиваются сами собой при подобных обстоятельствах, и они продолжали диалог, пока мы преодолели большую часть пути, так как плотность камышей стала нарастать, из чего можно было заключить, что мы приближаемся к цели нашего недолгого путешествия, во время которого Том полностью отошел от разочарования, вызванного неожиданным бегством эсхатологов-гедонистов, будучи всецело увлеченным предстоящей встречей с герменевтиками-традиционалистами, хотя в тот момент ни Том, ни я не понимали, как у нас сложится диалог с представителями этой школы, которые в полном составе беспрерывно находятся в состоянии непосредственного общения с Божественным разумом и, как следствие, их вовлеченность в происходящее в реальном мире ограничено, но мы продолжали путь, и по мере продвижения вперед, чем больше нарастала плотность камышей, тем более мне казалось, что игнорировать запах, обволакивающий нас, было невозможно, так как он был настолько неприятным и отталкивающим, что постоянно находиться в этом месте становилось затруднительным, и вскоре Арон обратил наше внимание на маленькие, едва заметные пузырьки, отрывающиеся от ила и поднимающиеся на поверхность водоема, которые согласно его утверждению состояли из газа, имеющего не только неприятный запах, но и свойство погружать отдельных, особенно расположенных к этому микробов, в состояние сонливой дремоты или глубокого сна, во время которого они созерцают другую реальность мироздания, и тем временем мы продвинулись еще на некоторое расстояние вперед, убедившись, что плотность пузырящихся газов стала заметнее, где Арон подвел нас к одному из неуклюже свисающему длинному листу камыша, на котором уютно расположились несколько микробов, и место было выбрано очень удачно, так как один из устойчивых источников газа находился под этим самым камышом, а крошечные шарики скользили по поверхности указанного листка таким образом, что находящиеся там микробы пребывали в своеобразном месте бурления, постоянно впитывая обтекающий газ, обволакивающий их со всех сторон, и мы расположились на том же листочке, немного в стороне, чтобы не попасть под воздействие скользящего мимо газа, пока Арон пытался наладить контакт с одним из знакомых ему микробов-руммов, расположившимся там же, но это не удалось сделать с первого раза, так как микробы, принимающие газовую ванну, находились в состоянии дремоты и слабые признаки жизни, которые они подавали, не были настолько ободряющими, чтобы поверить в их быстрое пробуждение, а, скорее, наоборот, тусклый, нетвердый взгляд, легкое покачивание свидетельствовали о том, что микробы были далеки от возможности разглядеть наше присутствие, правильно реагируя на наш визит, не оставляя сомнений, что в этот самый момент они пребывали в другом, только им ведомом мире, так как некоторые из них либо что-то невнятное бормотали, либо ёжились, либо мерно покачивались, издавая нечленораздельные звуки, подтверждая предположение, что в этот самый миг воображение рисовало этим микробам картины снов или, как утверждал Арон, той «реальности», в которой они постоянно пребывали, и, учитывая, что мы подошли в столь неудачный час, когда все герменевтики-традиционалисты находились в состоянии «послеобеденной молитвы», как это было названо Ароном, нам пришлось расположиться неподалеку и, набравшись терпения, подождать, пока молитва подойдет к концу, и вновь, как и накануне, несмотря на все усилия с моей стороны и на тот факт, что Арон и Том продолжали оживленное обсуждение, за которым я старался следить, мне почувствовалось, что я погружаюсь в состояние дремоты, ставшее результатом воздействия газов, и, осознавая последствия, я всячески боролся с этим состоянием, не желая погружаться в сон, опасаясь упустить момент возвращения микробов-руммов к реальности, предстоящая беседа с которыми возбуждала во мне живой интерес, и я, как мог, боролся с напавшей на меня сонливостью, пытаясь отвлечься, размышляя об ожидающем меня важном и захватывающем разговоре, но, несмотря на это, я, очевидно, потерял ощущение времени, упустив момент, когда один из герменевтиков-традиционалистов вернулся к «нашей» реальности, во всяком случае, я совершенно не помню, когда Арон и Том вступили с ним в диалог, обратив внимание на факт, что беседа была в своем развитии, и в тот момент я не смог бы ответить на вопрос, давно ли они беседуют, сознавая, что я сам некоторое время пребывал в состоянии дремоты, созерцая собственные мысли, потеряв ощущение течения времени, и, сделав над собой еще одно усилие, я приблизился к месту беседы, пребывая в состоянии вялой сонливости, что, впрочем, не помешало мне заметить, что румм из школы герменевтиков-традиционалистов, с которым удалось завести беседу и с которым Арон был немного знаком, время от времени обращаясь к тому по имени, называя его Куном, сам продолжал находиться в полусонливом состоянии, что подтверждалось ходом беседы, которая мало походила на диалог, так как Кун временами не слышал задаваемых вопросов, что следовало из факта, что он неоправданно невпопад сбивался на длинные монологи, не относящиеся к сути обсуждаемых вопросов, прерываемые такими же длинными паузами, и невозможно было понять, являются ли эти монологи осознанными ответами на задаваемые вопросы или же сквозь уста Куна прорывались переживания и мысли его внутренней реальности, которые, насколько я мог судить, также в нем жили в тот момент, попеременно переключаясь с нашего мира на свой внутренний мир и обратно, а самое сложное состояло в том, чтобы понять, какие слова Куна нужно было воспринимать всерьез, а какие можно было смело опускать, как не относящиеся к теме диалога, и мне было заметно разочарование Тома, который несколько раз пытался свести разговор к теме «непосредственного общения с Божественным разумом», акцентируя «проблему языка в этом диалоге», апеллируя к «конечности и ограниченности набора понятий» и к тому факту, что «язык содержит в себе форматы и предрассудки мышления», тогда как «Божественный разум, очевидно, лишен подобных ограничений», но Кун лишь покачивался в ответ, неторопливо бормоча о «неподвижности Истины», что мне представлялось игнорированием поставленных вопросов или по крайней мере ответом недостаточно мудрым, но со временем, сосредоточившись, я постарался понять суть проповедуемых Куном идей, безотносительно самого факта диалога, и мне показалось, что мысли, которые удалось уловить, передавали глубокие убеждения загадочных для меня герменевтиков-традиционалистов, и все более я приходил к пониманию, что их мировоззрение по своей сути и природе не может быть диалогом, а, скорее, являлось монологом, открывая иные перспективы и возможности, и, поняв это, я захотел погрузиться в мысли, рождающие этот монолог, постигнуть идеи, возникающие в безмолвной тиши, и без суетности сознания, сосредоточившись на сказанном Куном, терпеливо опуская длинные паузы, не придираясь к внешним неувязкам мыслей и, на первый взгляд, непоследовательности логики монолога, а ощущая прорывающийся поток сознания как миросозерцание, как иное видение Истины, и со временем слова Куна показались мне понятными, ясными, очевидными, не нуждаясь в пояснениях и интерпретации, а, скорее, требуя непредвзятого осмысления и умения «увидеть» действительность в той перспективе, что «Идеал мира состоит в его неподвижности, и чтобы соответствовать этому идеалу, нужно самому пребывать в неподвижности», «Истина всегда шарообразна и неподвижна в своей гармоничной абсолютности, охватывая все стороны мироздания в цельное единство», «Если перед вами альтернатива, как поступить, правильнее всего отказаться от любого поступка, пусть все течет своим чередом, так как только в естественном течении событий Истина проявляется в своей девственной чистоте», «Истина не в реальности, а в понимании и осмыслении этой реальности», «Нас всегда одолевают сомнения, так как любые далеко идущие заключения не выдерживают критики в свете открывающихся новых перспектив, более высокого порядка, в контексте которых выводы оказываются ложными, и только полный отказ от любых выводов, от любых суждений, от любых действий приближает нас к Божественной истине», «Реальность не может быть мерой Истины, так как одной реальности можно противопоставить другую реальность, одному ее пониманию можно противопоставить другое ее понимание, одной истине можно противопоставить другую истину, и только в отказе от любого суждения, от любых убеждений мы приближаемся к абсолютной Истине», «Если вам говорят “да”, промолчите, если вам говорят “нет”, промолчите, если вам говорят, что Истина готова открыться, промолчите, так как, обретая Истину, облеченную в слова, вы тут же ее теряете, и только в молчании Истина пребывает вечно», «Любое зло, любое коварство, любое предательство не достойно нашего сожаления или огорчения, так как, поднявшись на следующий уровень обобщения, мы увидим, что это зло ничего не значит и не достойно нашего внимания, а лучшим ответом будут молчание и бездействие», «В молчании, в бездействии содержатся единство и многообразие мира, тогда как в слове, в поступке мы опускаемся до тривиальности и однозначности, удаляясь от идеала, от Истины, от Божественного разума», и лишь по прошествии некоторого времени я настолько проникся этой мыслью Куна, что она показалась мне близкой и понятной, и я вдруг осознал, что эта простая истина на самом деле всегда была со мной и я мог вспомнить много случаев, когда мне приходили на ум идеи, немедленно отбрасывая их как недостойные, сопоставляя с более высокими принципами и, как следствие, воспринимая их как недостаточно убедительные, и в такие моменты мне казалось, что нет такого обобщения, такой мысли, такой идеи, которая бы содержала в себе всю Истину без остатка, непосредственность, очевидность которой невозможно было бы поколебать основательной критикой, так как тут же находились аргументы, способные пусть частично, пусть с оговорками, поставить под сомнение, пошатнуть или полностью опровергнуть эту мысль, и в такие минуты я находил свое спасение в молчаливом созерцании, хотя справедливости ради нужно сказать, что в эти минуты я бывал менее придирчив к словам Тома или Дона, которые я был готов принять целиком и без остатка, сознавая, что за мгновение до этого именно такие же мысли, посетившие меня, были мной отвергнуты как негодные, неубедительные, не окончательные, что свидетельствовало о моем малодушии, отсутствии принципиальности, и в тот момент, осмысливая слова Куна, мне важнее было открытие, что мои сомнения, мои принципы, ставшие для меня неведомо каким образом руководством, не были оригинальны, а, скорее, наоборот, являлись стержнем мудрости герменевтиков-традиционалистов, в которых я видел столько разумного, а главное, понятного и близкого, поднимающего меня в собственных глазах, несмотря на восхищение и преклонение перед Томом, перед его гениальностью, перед гибкостью его ума, и никогда еще моя самооценка не поднималась до подобных высот, и это было потрясающее чувство осознания, что в твоем образе мышления есть крупица здравого смысла, частичка высшей мудрости, и, как следствие, возможно, во мне есть талант, к которому нужно прислушаться, развивать, как это происходит в рядах герменевтиков-традиционалистов, и мне захотелось слушать далее, чем живут эти удивительные микробы, какие еще мысли они прорабатывают, в душе надеясь, что последующие открытия также окажутся во многом близки мне по духу, но меня ждало разочарование в виде совершенно непонятных для меня последующих слов Куна, и сколько я ни делал над собой усилий, я был не уверен, что правильно понимаю сказанное, и еще менее во мне было уверенности, что нечто подобное приходило мне на ум, тем более что Кун ссылался на опыт далеких предшествующих поколений, о которых я если и задумывался, то только в контексте мудрости предков нашего сообщества при выборе культа Великого паломничества, что дало нам единственно правильное направление дальнейшего развития, и если стоит кого-то за это благодарить, то, несомненно, тех, кто некогда стоял у истоков культуры нашего общества, найдя ей правильную форму и придав единственно верное содержание, тогда как в словах Куна находило отражение нечто гораздо более объемное и глубокое, нежели формирование древних традиций, а именно Кун в полудремоте высказался о том, что современное сообщество микробов неизбежно удаляется от Божественного разума, который был доступен нашим предкам непосредственно и без искажений, тогда как сейчас условности общества и в большей степени наши «мудрость» и «цивилизованность», наши «достижения» отдаляют от Божественного разума, некогда доступного во всей своей простоте и ясности, и, слушая его слова, я сомневался, правильно ли я постиг эту мысль, так как изначально она показалась мне несущественной и не достойной внимания, но, поразмышляв об этом, я подумал, что в образе мыслей, доступных нашим предкам, крылась Божественная мудрость, подточенная и растерянная с годами «развития», и, как следствие, когда наши предки, не ведавшие достижений цивилизации, в своей ограниченности обращались к Богу, они обращались к нему непосредственно, постигая Истину в ее наготе, учитывая, что мысль микробов не была засорена «логикой», «наукой» и другими «достижениями» прогресса, тогда как сейчас наши поиски упираются во множество стен условностей, ограничений, противоречий, которые нужно учитывать, соотносить, обуславливать, приводить в соответствие, не отдавая себе отчета, что на самом деле подобное мышление не приближает, а отдаляет нас от Божественной мудрости, а эти условности не что иное, как стены лабиринта, нами же возведенного на пути к Истине, в то время как построение подобного лабиринта отдаляет от непосредственных знаний, доступных нашим предкам, и только через общение с Божественным разумом напрямую, через внутреннее созерцание, через мысль, освобожденную от оков слова, через «видение» разума, облеченного в форму раскрепощенного мышления, мы можем «прикоснуться» к Истине, которая даётся непосредственно и которую невозможно обернуть в слова или как-то иначе передать, не жертвуя ее целостностью, тогда как Истина ценна, только если ею обладают целиком, потому что природа Истины состоит в том, что, утратив ее отдельные грани, она трансформируется в нечто иное, не имеющее ничего общего с Истиной, а условности критического мышления, провоцирующие Истину на соответствие заданным критериям и ожиданиям, во имя признания за итоговым выводом право на название Истины, проводя ее через множество испытаний, где Истина подвергается метаморфозе, в конечном счете, теряя свою природу, отчего перестает быть таковой, что означает, что все попытки приближения к ней путем ее глубокого «анализа», путем разработки правил и методов ее «распознавания», на самом деле отдаляют нас от нее, воздвигая стены между нами и Истиной, и правильным может быть только отказ от любых условностей, что не позволяет обрести Истину, но готовит нас к ее восприятию, тогда как она прячется там, где ее «видели» в последний раз, то есть в древних традициях, в преданиях и легендах наших предков, знавших, видевших, понимавших ее, живших с ней, и чем больше я задумывался над обрывками фраз Куна, тем более симпатичными казались его мысли, и тем более непочтительными представлялись насмешки и хихиканье Арона по этому поводу, которыми он делился, пока мы продвигались сюда, отдавая себе отчет, что Арон как невежда и дилетант был не способен проникнуть и понять, тогда как от этой мысли исходило дуновение освежающего потока чистой воды, освобождающее от заблуждений и множества условностей, во всем похожее на грёзы детства, когда окружающее кажется ясным, понятным, незатуманенным и вместе с тем прекрасным, желанным, чистым, искренним, не оставляя места недосказанности, пороку, обману, и тем большим было мое разочарование видеть недовольство Тома, для которого превыше всего стоял диалог, где он мог показать искусство убеждения, где могло проявиться его умение полемизировать, ставя собеседнику неудобные вопросы, апеллируя к Истине в свете своего превосходства в споре, постигая ее обрамленной в понятия и умозаключения, но как нам было очевидно, любой диалог был чужд герменевтикам-традиционалистам, и Кун не собирался отходить от базовых принципов своего учения, как не собирался ничего доказывать, не испытывая потребности в убеждении в своей правоте, не видя надобности в том, чтобы брать верх в споре, хотя справедливости ради нужно сказать, что он не только не собирался, но и был не в состоянии поддерживать какой-либо значащий спор, постоянно дрейфуя на границе нашего мира и реальности грез и фантазий, откуда через его уста прорывались бессвязные монологи, дающие основание полагать, что лишь наименьшая толика его мыслей находила выход, тогда как основная часть его размышлений продолжала пребывать в иной реальности, в своей невыразимой чистоте, из чего можно было сделать вывод, что наши вопросы в большинстве своем не достигают разума и чувств Куна, оставаясь для него пустым, ничего не значащим сотрясением воды, что составляло основную причину недовольства Тома, в какой-то момент начавшего терять интерес к монологам Куна, и, обернувшись к Арону, мой брат бросил с раздражением слова о том, что «герменевтики-традиционалисты застряли на первой ступени своего развития», смысл которых поначалу был мне непонятен, но меня задело пренебрежение к Куну и его последователям, сквозившее в его словах, и прежде всего в интонации, отчего мне стало неприятно и в меня впервые закралось сомнение в искренности желания Тома обнаружить сущее, а именно то, самое важное, самое ценное, что пронизывает мир, являясь одновременно Истиной и целью мироздания, так как в подобного рода поисках невозможно обойтись без открытости любым идеям в своем сокровенном желании понять их, чтобы определить их степень близости к предмету поисков, тогда как это благородное намерение оборачивалось походом за признанием Истины и ее цели в себе, демонстрации своих мыслей и стремлений, поиска сторонников своих убеждений, их продвижения, популяризации, восхваления безотносительно к тому, содержится ли в них предмет поиска, тогда как в моем представлении нет ничего ценнее обнаруженной Истины, которую следует объять и постигнуть, рассчитывая, что в ее свете откроются неведомые перспективы понимания сущего, подлинный замысел гармонии мироздания и божественного промысла, что явится основанием для прекращения дальнейших споров, в которых скрыто не приближение, а, наоборот, отдаление от Истины, и, следовательно, только индивид способен обладать ею в мыслях, в представлении, тогда как дискуссии и диалоги фокусируют мысли собеседника на несостоятельность утверждений оппонента, переводя обсуждение в плоскость спора о словах, не оставляя места самой мысли, пониманию, созерцанию, постижению, с чем, видимо, был в корне не согласен Том, так как он начал призывать Арона оставить это место и двигаться дальше, апеллируя к умозаключениям последнего о никчемности и бесполезности знакомства с Куном и его последователями, и по привычке я поплелся вслед за Томом и Ароном, как я это делал всегда, сдерживая в душе слова протеста, и с этими чувствами мы двинулись в путь, и я впервые задался вопросом, почему мне всегда безропотно нужно следовать за Томом, не смея иметь своего мнения, неизменно восхищаясь словами моего брата, заранее соглашаясь, что в них содержится самое умное и важное, понимая, что хотя Том любит меня искренней братской любовью и, пожалуй, никогда не оставит в беде, всегда помня и заботясь обо мне, как это не раз проявлялось, я никогда не стану для Тома авторитетом, мнение которого он будет уважать, потому что Том знает, что у меня нет своего мнения, и я не более чем упрощенное отражение его самого, и в этом отношении со мной не имело смысла советоваться или обсуждать важные темы, и эти грани его личности невозможно не проецировать на отношение к миру, в соответствии с чем встречные микробы делились на тех, слова и поведение которых Том ценил, и других, которых он любил, к которым относился с теплотой, но мысли которых его интересовали мало, и пока я размышлял таким образом, Том двигался впереди в компании Арона, не обращая внимания на разочарование, довлеющее надо мной, сосредоточившись на рассуждениях о зрелости современной мудрости, находящей свое отражение, со слов Тома в уровне мышления, при этом выделяя три уровня обоснования мудрости, что было новой, яркой мыслью, к которой мне захотелось прислушаться, признавая в глубине души, насколько неожиданно прекрасными бывают его обобщения и как порой Том формулировал и структурировал свои умозаключения, излагая их ясно и доходчиво, и на этот раз я также незаметно увлекся его словами, в которых Том определил как самый простой или базовый уровень тот, где мысль пытается обосновать саму себя, отталкиваясь от интимного «я» как наиболее мудрого и всезнающего свидетеля, вознося собственное суждение до уровня абсолютной истины, констатируя, что яркими представителями этого простого, примитивного направления являются герменевтики-традиционалисты, погруженные в персонализированную рефлексию бытия, смешивая познанную реальность с идеальными конструкциями, всплывающими в сознании в процессе свободного созерцания, собственных фантазий, ценность которых малоочевидна и, несомненно, лишена практического применения, и в этом контексте подобная мысль открывает ограниченные перспективы, в то время как ко второму уровню Том отнес мудрость, признающую критичность отношений между «я» и «ты», которая, помимо фундаментального мышления на уровне «я», допускает, что в общении, в диалоге между «я» и «ты», скрывается форма бытия, недоступная на первом уровне, а именно бытие, затрагивающее вопросы нравственности взаимодействия личностей, открывающие путь к пониманию не только того, как суждения формулируются в сознании отдельного «я», но и как они воспринимаются, будучи услышанным сторонним «ты», и ценность этого типа мудрости, к которому можно отнести эсхатологов-гедонистов более высокого порядка, предполагающих совместное движение к истине, через соотнесение разных точек зрения и признание, что Истина имеет всеобщий характер, не пребывая сама по себе в созерцаемой идеальной форме, а должна быть понята и принята каждым, в чем проявляется факт признания равных себе во внешнем мире, мнение и поведение которых нужно уважать и учитывать, оставляя возможность для мудрости иного, третьего уровня, к которой относится перспектива взгляда на сообщество микробов в целом, выражаемое в отношении между «я» и «мы», или, в отдельных случаях, между «я» и «они», где, как в зеркале водной глади, находят отражение вопросы восприятия культуры, социального строя, понимания общественной справедливости, когда отдельный «я» признает силу целей, свобод, ценностей и традиций, сложившихся в обществе единомышленников, состоящих из множества микробов, вместе именуемых как «мы», разделяя, принимая и подчиняясь этим целям и ценностям или отвергая их, уходя прочь туда, где микроб будет чувствовать себя комфортно в окружении других «они», носящих иную культуру и пропагандирующих иные свободы, и этот уровень мышления содержит в себе как первый уровень — независимого и самостоятельного созерцания свободной личности, так и второй уровень, предполагающий диалог и сосуществование, поднимая оба эти аспекта до высшей степени целостной гармонии микроба, с чем я не мог не согласиться, слушая рассуждения Тома, одновременно проецируя мысли моего брата на себя и ту ситуацию, в которой оказался, прислушиваясь к своим чувствам и задумываясь над тем, как мне хорошо быть в этом мире, рядом с теми, кого я люблю, кому я всецело и безоговорочно доверяю, и в этих рассуждениях мне пришло на ум, что я впервые поднялся на второй уровень мудрости, отделив свою любовь, свои мысли и переживания от необходимости ассоциативной близости с Томом, впервые восприняв моего брата не как продолжение меня самого, не как часть собственного «Я», неотделимого от моей личности, а как отдельное «ты», которое по-прежнему любит меня, питая ко мне самые искренние чувства, но которым движут неведомые силы и установки, определяя его не до конца постигнутые мной цели и ценности, отчего меня охватили растерянность и паника существа, недавно явившегося на свет, ошеломленного сознанием, что в своей брошенности родителями он потерял что-то бесконечно важное в самом себе, где в юной и незрелой душе его личность переплетается с личностью родителей, не будучи в состоянии определить, что в его переживаниях и мыслях остается частью его интимного «Я», а что суть страсть и любовь к близкому существу, сжимая душащие его эмоции в клубок духовной целостности, где чувства, желания, побуждения, надежды переплетаются с чувствами, желаниями, побуждениями и надеждами родного существа, и эта растерянность разъедала меня изнутри, доставляя физическую боль от вопроса, почему «Я» это не только «Я», а еще кто-то другой, кто мне одинаково дорог и без любви и опеки которого моя жизнь немыслима, как итог стольких дней неразлучного сосуществования, в течение которых радости и огорчения, надежды и разочарования были общими, и эти мысли и эмоции хлынули на меня мощным потоком, пока Том продолжал горячо рассуждать о мудрости взаимоотношения между «я» и «ты» в диалогах эсхатологов-гедонистов, принимая одобрительную поддержку каждого слова со стороны Арона, пребывая в уверенности, что я, не отставая, плетусь позади, и впервые меня охватила зависть, что Арон полностью завладел вниманием Тома, и обида, что мое присутствие игнорируется горячо любимым братом, который всегда относился ко мне с дружеским сочувствием и состраданием, впрочем, никогда не интересуясь моими воззрениями, одобряю ли я или отвергаю сказанное, как будто я был неспособен иметь свои идеи или те были настолько ничтожны и незначительны, что справляться и интересоваться ими не имело смысла, и от этих уничижительных и самокритичных мыслей меня спасло искреннее желание оправдать Тома, сохранив любовь и то, что нас связывало и было мне дорого, отнеся обиду на собственный счет, признавая, что моя биография и вся сознательная жизнь состояли из молчаливого созерцания, сформировавшего у Тома представление обо мне как о микробе, наблюдающем со стороны, от которого не следует ожидать участия, у которого нет оригинального или сколько-нибудь интересного мнения об имевших место событиях и от которого не стоит ожидать самостоятельных суждений и поступков, что является достаточным основанием для предположений, что мои амбиции мелки и незначительны и я готов довольствоваться малым, оставаясь тенью Тома, своего любимого брата, внимание которого ко мне определяется в меньшей степени моими способностями и умением говорить, анализировать, обобщать, а всецело является следствием родственной привязанности, что многие оправдывали, учитывая мою «незаметность», «незначительность» и даже «ничтожность», и в этот момент я со всей ответственностью полагал, что эти несправедливые выводы имеют основание, размышляя о бессилии передать драматизм своего внутреннего диалога, часто охватывающий меня, и то волнение и надежды, овладевавшие моим существом во время тех споров, которые я вел с собой, опускаясь в неведомые глубины или поднимаясь на невиданные высоты обобщения, зная, что мной владеют мысли более любопытные, чем «умные» софизмы некоторых посторонних, но весь пессимизм обнаруживался, когда я пытался свои мысли охватить, структурировать, вложить в них смысл и высказать, не опасаясь растерять ничтожную крупинку их хрустальной чистоты и не страшась, что, будучи высказанными, идеи сохранят блеск и убедительность, прозвучав выразительно и ясно, и я прекрасно сознавал, что здесь вся трагедия и обнаруживалась — от понимания, что для себя мы видим, понимаем, осмысливаем происходящее во всей чистоте небесной прозрачности, оставаясь не способными донести свое внутреннее богатство и полноту переживаний до окружающих, потому что они меньше всего интересуются тем, что творится в нашей душе, будучи поглощенными тем, что творится в их собственной душе, и разница состояла в том, что для одних болтовня и пустословие являются естественной потребностью, не требующей понимания, одобрения, сочувствия, тогда как для других любое слово содержит сокровенную тайну, являющуюся частичкой его самого, которое дорого и не может пропасть зря, отчего душа предпочитает более благодарных собеседников в лице самого себя, выступая в двух лицах, и как «я», и как «ты» одновременно, ведя глубокомысленный внутренний диалог, где достигаются ясное понимание и искреннее восхищение каждой мыслью в самом чистом ее виде, и мне оставалось задаваться вопросом, как можно устранить эту несправедливость, сделав так, чтобы сокровенные идеи каждого были доступны окружающим, непосредственно невысказанными, чтобы мы оставались сторонниками в равной мере своих и чужих мыслей, будучи искренне увлечены поиском самого важного, самого сокровенного, основывая свою объективность на подлинном равноправии и братстве, соизмеряя одной мерой и свое и чужое, для достижения гармонии общего, совокупного, в равной степени важного для всех и каждого, и чем больше я размышлял над этим, тем больше мне открывалась пропасть, пролегающая между мной и микробами мутной воды, состоящая в том, что местное общество возносило свободу каждого из ее членов в высшую ценность отсутствия ограничений личности, открывая перспективы преклонения перед любыми богами, давая возможность пропаганды любого образа жизни, если не преследуется цель уничтожения этой самой «свободы», как основного достижения и идеала самого общественного строя, что само по себе привлекательно, открывая любопытные перспективы личной инициативы, но вместе с тем уничтожает то самое важное и ценное, что может быть в этом мире, а именно причастность к объединяющей великой цели, воплощенную в таком совместном деянии, как Великое паломничество, идеей которой проникнут каждый член нашего братства, что хотя и ограничивает личную свободу, но, задаваясь вопросом, в чем в конечном итоге суть «свободы», поставив на одну чашу весов свою личную корысть, мелкие метания и суету, а на другую чашу весов разместив то общее, великое деяние и ощущение причастности к братству, для воплощения в жизнь Великого паломничества, недостижимого одному, отдельно взятому микробу, ценность которого простирается выше всех отдельно и вместе взятых «свобод», приходишь к выводу, что Великое паломничество и есть достижение высшей свободы, воплощенное посредством свободы единства, свободы братства, свободы действий и поступков, направленных на гармонию и славу рода, включающих не только сегодня живущих, но и поколения, жившие прежде, прилагавшие силы для подготовки Великого паломничества, так же как и тех, кто придёт после, для создания саг и легенд о содеянном их предками, это ли не истинная свобода, когда ты принимаешь должное всей душой, сохраняя искреннюю готовность отдать всего себя для достижения конечной цели общего блага, и, размышляя таким образом, я постепенно приходил к пониманию, что не все созданы для счастья и свободы, находивших свое воплощение в Великом паломничестве, и, как следствие, те, кто такую свободу и такое величие не принимал, чувствовали себя лишними, обездоленными и несчастными в среде сообщества искреннего товарищества и родства, и, скрывая горечь и разочарование, они опускаются до попыток принизить ценность Великого паломничества, находя изъяны в нашей свободе, утверждая, что негоже, когда все друг на друга похожи в стремлении к общей цели, выставляя как наивысшее достижение отдельное дело каждого, и, судя по всему, Том также раздираем этими внутренними противоречиями, о чем ярко свидетельствовала история его противостояния с Полом, которое было соперничеством за право иметь мнение, отличное от мнения братства, иметь дело, отличное от дела общественности, и если твое мнение принимается, а твои дела становятся общими, как это не раз бывало с идеями Тома, то и в этом случае неугомонная душа не способна успокоиться, требуя новых инициатив с той лишь целью, чтобы выйти за пределы общего, поднявшись над всеми, и теперь мне становилось ясно, что для Тома, для его деятельного характера, для его новаторской души индивидуалиста, культура общества мутной воды более привлекательна и приемлема по своей сути, тогда как для меня, склонного к созерцанию, к самокритике и нацеленного на приоритеты общего дела, ценности нашего несокрушимого братства и Великого паломничества стояли превыше всего, в то время как достижения общества мутной воды, культивирующего пренебрежение к ближнему, к его радостям, мыслям, стремлениям, были мне глубоко чужды, и я ясно понял, что никогда не смогу обрести счастье, так как новое братство, объединенное на основе любой идеи, какой бы всеобъемлющей и великой она ни была, не способно по-настоящему увлечь меня настолько, чтобы я проникся и отдался ей со всей искренностью, предав забвению волнение и трепет, охватывавшие меня в моменты ожидания и предвкушения Великого паломничества, зная, что рядом со мной Дон, Кен, Пол и другие микробы нашего сообщества, отдавая себе отчет, что невозможно забыть себя настолько, чтобы подлинно подняться до подобных переживаний еще раз, уже в составе другого братства, с мыслью о другом общем деле, и, увлеченный своими горькими размышлениями, я не заметил, как мы снова достигли центральной части области мутной воды, оставив позади камыши и водоросли, и я продолжал безропотно следовать за Томом и Ароном, которые самозабвенно обсуждали свои впечатления от встречи с герменевтиками-традиционалистами и эсхатологами-гедонистами, не отвлекаясь на мое состояние и не замечая перемен моего настроения, пока я продолжал движение, ощущая свое одиночество в этом чуждом мне мире, где мысли, стремления, желания каждого были предметом пренебрежения со стороны окружающих, а общая идея, общее дело, общая цель состояла в том, что каждый волен иметь собственную идею, собственное дело, собственную цель, и в этом состояла высшая ценность общества мутной воды, которую они пропагандировали, восхваляли, возносили и которую они были готовы защищать и отстаивать как самое прогрессивное, как общество подлинной свободы, что ввергало меня в депрессию одиночества и лишенности из-за отсутствия причастности к достижению того великого, которое доступно лишь тогда, когда оно охватывает всех и каждого, и более всего огорчала меня мысль о том, что обратного пути нет и никогда не будет, так как ни Пол, ни мой брат Кен никогда не примут меня обратно в наше братство, и если меня не прогонят, я никогда не смогу быть рядом с ними, испытывая чистоту и невинность преклонения перед делом Великого паломничества, величие которого открылось мне через опыт общения с микробами мутной воды, понимая, что, в отличие от других микробов нашего братства, я прошел сквозь муки изгойства и отлучения, а следовательно, в их глазах мной владели сомнения в наше общее дело, и уже одно это будет довлеть над всеми нами, и прежде всего надо мной, превратив возвращение в большую пытку, чем преклонение, издалека поддерживаемое пониманием, что в этом состоит высшая свобода, наибольшее счастье, всеобщая гармония, переплетенная с муками страдания от невыносимого понимания, что предстоит всю жизнь оставаться вдалеке от тех, кто стал мне дороже всех на свете, от мест, где прошло мое детство, что возвращение домой невозможно, в то время как Том и тем более Арон, увлеченные идеями поиска мифической Истины, не в состоянии заменить мне братство, где я буду чувствовать себя уютно и комфортно, понимая, что меня окружают те, которым я не безразличен, а, увлеченные своими дискуссиями, они будут все меньше обращать на меня внимание, понимая, что я не могу внести в их беседы дополнительной свежей струи мысли, а, следовательно, можно на время забыть о моем существовании, и лишь в минуты отдыха шёпот моего дыхания будет напоминать о моем присутствии, отвлекая от важных рассуждений на возвышенные темы, и одновременно с пониманием ситуации, открывающейся мне в процессе постепенного взросления вдали от родных мест, мной овладевали чувство одиночества и ощущение безысходности до той степени, что я не заметил, как мы подошли к месту назначения, что стало очевидным из того факта, что Арон внезапно остановился, сделав знак Тому о прибытии, и, оглянувшись, я обнаружил открытое место без зарослей и каких-либо других растений, предполагающее хорошую видимость и много пространства, что в реальности не наблюдалось, так как дно в этом месте было близко к поверхности воды и покрывавший его толстый слой ила то и дело поднимался вверх при малейшем движении водной среды, отчего пространство вокруг образовывало густую массу грязной жидкости, смешанной с илом, глиной и песком, мерно и в такт покачиваясь в ритме волн, но, несмотря на эти особенности, населенность этой области было достаточно плотным, на что нельзя было не обратить внимания, так как микробы кишели кругом в большом количестве, красуясь разнообразием форм и размеров, суетливо носясь по мутной воде, в то время как Арон пытался остановить отдельных случайных прохожих, приставая к ним с вопросами, после чего мы продолжили путь, двигаясь в этой мгле зигзагами, попеременно меняя направление и скорость движения, отчего я ощущал легкую тошноту от душившей меня усталости и грусти, и, испытывая острую необходимость отвлечься от горьких мыслей, я прислушался к вопросам, которые Арон задавал случайным встречным, из чего заключил, что мы ищем некоего Раи, который со слов Арона был большой знаменитостью области мутной воды, в самом центре которой мы находились, и его влияние на местное сообщество можно было сравнить с авторитетом Господа Бога, что имело все основания, так как в этой области обитали преимущественно прогрессисты-космики и Раи был признанным идеологом данного сообщества и всех сочувствующих или поддерживающих их направлений, что во многом облегчало поиски, так как каждый был готов подсказать, что он «только недавно видел Раи» или что «только что завершился митинг», на котором «Раи публично выступил с очередной программной речью», позволяя попеременно корректировать путь в поисках этого замечательного микроба, общение с которым, со слов Арона, ни для кого не проходит незаметным, так как он знал множество тех, которые после подобной встречи становились горячими сторонниками прогрессистов-космиков, присоединяясь к их мировоззрению и в большей степени к их программе действий, пополняя их многочисленные ряды, вызвав живой интерес со стороны Тома, но, в отличие от моего брата, я оставался равнодушным, так как в том душевном состоянии, в котором я находился, во мне отсутствовало желание узнать суть догматических положений прогрессистов-космиков, и лишь чувство разочарования и меланхолии доминировало в моей душе, пока я тенью следовал за Томом и Ароном, ощущая такой же слабый интерес к моей особе с их стороны, видя то возбуждение ожидания, которое Арон пытался разогреть в душе Тома, повествуя о величии Раи, о его могучем уме и ширине взглядов, прославляя того как очередное достижение открытого общества мутной воды, выросшему благодаря гениальности таланта в среде свободной конкуренции идей, и эти хвалебные метафоры Арона находили благодарного слушателя в лице Тома, так как я видел неподдельный энтузиазм и возбуждение ожидания событий, о которых долго мечтаешь, пребывая в огне тайного трепета от предстоящего прикосновения к великому, что проявлялось в каждом слове и движении Тома, которого я знал с детства, и его одобрительных кивках и порывистых движениях в указанном направлении до того, как очередной встречный завершит свой ответ с подсказками, где искать Раи, или лишь обозначит направление к месту, где того видели в последний раз, таким образом, что Арону приходилось бросаться вдогонку за Томом, а я рисковал потерять их из виду, плетясь следом, зная, что в состоянии возбуждения от предстоящей встречи с Раи ни Том, ни тем более Арон не заметят мое отставание, означающее мое дальнейшее одиночество, так как во мне не было твердой уверенности, буду ли я, в случае если потеряю их из вида в этой мутной, густонаселенной воде, так же настойчиво продолжать поиски, стремясь найти Тома, справляясь у прохожих, видели ли они его и где его искать, с тем же рвением и упорством, как Арон и Том искали эту легендарную личность и в этой ситуации мне ничего не оставалось, как следовать за ними, отдавая себе отчет, что перспектива остаться в одиночестве в области мутной воды будет для меня приравнена к смерти на чужбине и мне никогда не удастся вернуть себе душевное равновесие и покой, оказавшись совершенно один в недружественной для меня среде, окруженным микробами чуждой мне идеологии и жизненных ценностей, и, как следствие, я никогда не смогу стать частью их общества, разделяя их видение и симпатии, и единственное, что предстояло делать в данном случае, это молча следовать за Ароном и Томом, стараясь не упускать их из виду, сознавая, что сами они пребывают в состоянии особого возбуждения, в котором взор направлен только вперед и нет возможности оглянуться, чтобы убедиться, следую ли я за ними или нет, и вскоре мы нашли того, кто являлся предметом наших поисков, а именно микроба по имени Раи, который оказался достаточно мелким на вид и, на мой взгляд, хлюпким и невзрачным, чтобы по внешнему виду предположить в нем определенное величие, но его энергия, подвижность, граничащую с суетливостью, невозможно было не заметить с первых же мгновений общения после быстрого обмена приветственными словами, из чего стало ясно, что Арон был отдаленно знаком с Раи, впрочем, судя по всему, недостаточно близко, так как ему пришлось напомнить о их предыдущих встречах, и Раи, сделав над собой усилие, подтвердил всем своим поведением, что он припоминает, о чем идет речь, после чего Арон в свойственной ему манере передал, насколько важна миссия Тома, не упомянув ни словом обо мне, особо подчеркнув для Раи то историческое значение, которое имеет факт миграции Тома и что в данный момент это знаменует собой начало исхода всех прогрессивных микробов из области проточной воды в область мутной воды, рассуждая о том, что «недалеко то время, когда вслед за Томом потянутся и другие сознательные микробы проточной воды, которых немало», но «нужно отдать должное мужеству и смелости Тома, который, не побоявшись трудностей и слов укора, сделал выбор в пользу свободы и равенства, не желая мириться с ежедневной ложью, которая его окружала, с тем всеобщим подавлением личности, нравственным насилием и несправедливостью, которыми пронизано общество проточной воды», и все в этом роде, что я уже не раз слышал, и в очередной раз я был поражен, той серьезностью, которая пронизывала слова, звучавшие из уст Арона, из чего легковерный микроб мог сделать вывод, что тот действительно верил в то, что говорил, во всю эту ложь про «ограничение свобод» и «подавление личности», но, безотносительно уверенности Арона в собственных словах, нельзя было не заметить, насколько ему самому импонировала его роль пропагандиста идеи исхода «лучших и самых достойных умов» области проточной воды, преодолевающих всевозможные «трудности и лишения», чтобы «вырваться на свободу», призывая слушателей проникнуться важной миссией, которую микробы мутной воды несут, имея в виду прежде всего «миссию гостеприимства, приема угнетенных на родине свободы и равенства», где «после стольких трудных дней в неволе Том сможет почувствовать атмосферу доброжелательства, равенства и безграничных возможностей» общества мутной воды, что звучало для меня по меньшей мере как неудачная метафора, тем более, что я уже слышал эти монологи Арона и в очередной раз имел возможность убедиться, что они воспринимаются микробами мутной воды со всей серьезностью, находя подтверждение и в поведении Раи, слушавшего эти речи с пониманием и время от времени бросавшего уважительные взгляды на Тома, полные сочувствия за «перенесенные лишения», которые тому пришлось пережить, выражая готовность внести свой вклад в создание условий для раскрытия истинных творческих способностей беженца, отмечая, что настоящие таланты не могут расти в «неволе» и только общество свободы области мутной воды способно служить средой для достижения всевозможных высот, и, определив таким образом свою важную миссию, Арон коротко посвятил Раи в круг интересов Тома, продолжая не замечать меня и не отмечая мое присутствие, упомянув несколькими предложениями о нашем путешествии, о знакомстве с эсхатологами-гедонистами и о диалоге, который имел место, после чего последовал сжатый отчет о встрече с герменевтиками-традиционалистами, о разочаровании, постигшем Тома, ожидающего познакомиться с самыми передовыми мыслями свободного общества мутной воды, тем самым подведя свое вступительное слово к тому, что теперь, познакомив Тома с Раи, Арон в полной мере выполнил свою миссию, так как здесь можно прикоснуться к наиболее передовым теориям, какие только могут быть известны миру микробов, к чему Раи отнесся с пониманием, отдав должное упорству Тома в поиске Истины и еще раз посочувствовав тому, отметив в ответном слове, что, безусловно, в обществе тоталитарного подавления не стоит рассчитывать на возможность овладения прогрессивными достижениями, так как «знания не развиваются в неволе», из чего следовало, что единственно верным выводом было отправиться на поиски Истины в открытое общество, не преминув упомянуть о «варварских идеях», которыми до сих пор живут микробы проточной воды, «пребывая в темноте и отсталости», и, что за время, пока микробы проточной воды «топчутся на месте», область мутной воды ушла далеко вперед, после чего Раи неторопливо стал давать пояснения тем теориям и концепциям, которыми живут прогрессисты-космики, и, признаться, по мере того, как Раи углублялся в различного рода детали и уточнения, во мне нарастало чувство скептицизма и предвзятости, несмотря на понимание, насколько это несправедливо по отношению к микробам, которых я совершенно не знаю и идеям, с которыми я едва знаком, но вся ситуация и мое восприятие событий располагали к тому, что я был не в состоянии без иронии и здоровой доли критицизма относиться ко всему звучавшему, что, справедливости ради нужно сказать, имело отпечаток мыслей, содержащих в своей основе признаки нахрапистого самодовольства и необоснованной мании величия, представленных в открытой, незавуалированной форме с соответствующими призывами и лозунгами, которые никогда не смогут завладеть моей душой, что, впрочем, нельзя было сказать о Томе, полностью поглощенном завязавшимся диалогом, где, со слов Раи, учение прогрессистов-космиков опиралось на базовое понимание, что мир не рационален и в нем отсутствуют гармония и Божественная мудрость в том понимании, в котором это видится герменевтикам-традиционалистам, и, как следствие, не нужно напрасно тратить время на осмысление мира, потому что его становление находится на фазе разворачивания во времени и лидирующая роль в управлении историей сосредоточена в воле тех, кто понимает свою миссию и имеет средства и способности воплощать свои стратегии по доминированию во Вселенной, и в этом контексте важным составляющим для продвижения подобного видения является точка приложения воли к власти для последующего применения силы в направлении векторов развития сложившейся ситуацией с учетом интересов и целей, являющихся составной частью базовой стратегии, от которой зависит окончательный успех, что звучало дико и безумно, отвергая очевидную цельность и мудрость наблюдаемой природы и ту разумность, которой пронизано окружающее, что находит отражение хотя бы в комфортной среде нашего обитания, где учтено все для размножения и проживания микробов, что не могло быть случайностью и еще меньше стечением обстоятельств, тогда как, со слов Раи, из убежденности прогрессистов-космиков следовало, что мир возможен благодаря авантюрам и безнравственным действиям различных источников воли, стремящихся к власти, подминая под собой сущее во имя своих близоруких, несовершенных целей, в желании подчинить разумное своему ограниченному пониманию, продвигаясь вперед грубо, двигаясь напролом, ведомые слепой волей к власти, представлялось мне настолько оскорбительным для слуха культурного и воспитанного микроба, что я, поглощенный своим внутренним протестом и увлеченный рассуждениями, вызванными подобным мировоззрением, пропустил часть монолога Раи, где тот приводил различного рода аргументы о важности цельного взгляда на мир, что звучало как насмешка и издевательство, хотя и формулировалось оратором со всей серьезностью и ответственностью, из чего следовало, что стратегия микробов не содержит задачи разрушения пирамиды флоры и фауны, а, наоборот, включает в себя элемент приложения силы воли в точки для направления дальнейшего развития земной цивилизации, не отвлекаясь на такие ненужные и бесполезные ценности, как «нравственность», «любовь», «совесть», «сострадание», «дружба», «братство», «свобода», «открытость», «честь», «благоразумие», «уважение», «милосердие», используя в своем лексиконе только такие «правильные» и «полезные», как выразился Раи, «идеалы», как «победа», «успех», «доминирование», «воля», «власть», «жестокость», «коварство», «ненависть», «вражда», потому что чем быстрее мы забудем о том, что делает нас мягкотелыми и не способными к борьбе, тем быстрее «мы станем теми, кто по праву должен править миром», определяя его судьбу и решая, «как будет развиваться история» и «какими путями пойдет мироздание», чтобы «микробы стали теми, что им определено», и эти лозунги отозвались в моем брате Томе оживлением и неподдельным интересом в той мере, что он начал осыпать Раи градом вопросов с целью прояснить отдельные положения подобного видения прогрессистов-космиков, большая часть которых включала практическую направленность их оригинальной концепции, где хотя и содержалась конкретика на уровне идеологии, но отсутствовало понимание цельной программы, чем, впрочем, не застал Раи врасплох, что отразилось в снисходительной улыбке последнего, придавшей его словам особую торжественность и сокрушительную убедительность, после чего Раи продолжил свою речь, пропитанную множеством заученных фраз и хлестких метафор, призванных поразить и ошеломить неискушенного слушателя, и в этом монологе он подробно описал технологию прохождения каналами сосудистой системы животных для проникновения в мозг последнего, откуда можно не только видеть окружающий макромир глазами «Хозяина», но и читать его мысли, впечатления, знания, что является ценнейшим источником сведений о мире, который, со слов Раи, настолько же велик, насколько и прекрасен, и этот момент так увлек и заинтересовал Тома, что он позволил себе упомянуть о встрече с погибшей уткой, которую, со слов Арона, привел смельчак-микроб, проникший в ее мозг, направив ее погибать в область мутной воды, тем самым устроив карнавал, к радости своих собратьев, набросившихся на нее с целью полакомиться живой тканью, на что Раи с улыбкой бросил, что смельчаки-скауты, погубившие бедную утку, используют давно известные научные технологии управления большими животными ради развлечений, и вопрос состоит в том, как этими знаниями и технологиями пользоваться и какой из этих действий извлекать результат, учитывая, что микробы всегда относились к «Хозяевам» потребительски и никогда их отношения не нацеливались на долгосрочную перспективу, особенно в рамках старых, малоинтересных тактик, используемых многими разновидностями микробов, опирающихся на примитивные мировоззрения, диктующие проникновение в организм «Хозяина», чтобы, достигнув кишечника, печени или селезенки, обосноваться там для ведения бессмысленной, разрушительной деятельности, которая не идет на пользу ни «Хозяину», ни самим микробам, и во всех отношениях является узколобой стратегией построения взаимоотношений с «Хозяином» по той причине, что со временем начинается конфронтация, переходящая в непримиримую борьбу с непрошеными гостями, итогом которой является либо уничтожение проникших извне микробов, либо, в случае, когда микробы ловки и удачливы, смерть «Хозяина», и с этого момента, после короткого пира и торжеств по случаю победы над очередным «Хозяином», что опять же является апогеем этих варварских начал, микробам нужно начинать все сначала, покидая тело повергнутого и пускаясь на поиски других жертв, что неразумно в тактической перспективе и недальновидно со стратегической точки зрения, и нужно с сожалением констатировать, что миновали времена, когда человек не ведал о нашем существовании, не имея представления о ведущей роли, которую мы, микробы, играем в его жизни и в жизни живой природы, набрасываясь на него длительными, опустошающими эпидемиями и пандемиями, унося множество жизней, внося хаос и панику, тормозящие развитие, но в конечном итоге эти низкосортные выходки и шалости отдельных микробов-энтузиастов не имеют под собой основательной долгосрочной стратегии, что компенсируется красивыми словами и близорукими целями, во многом напоминающими идею Великого паломничества, которая, насколько ему, Раи известно, до сих пор владеет умами микробов проточной воды, и в его словах о Великом паломничестве было столько снисходительного высокомерия с нотками издевки, что они больно кольнули мое самолюбие, и я окончательно понял, что никогда не стану сторонником прогрессистов-космиков хотя бы потому, что их неуважение к любому воззрению говорило о неспособности объективно воспринимать чужие идеи на принципах равенства и свободы, которую они повсеместно и всюду прославляли и защищали, и в этот момент во мне возникло дикое желание возразить, что Великое паломничество не такая невинная вещь, как они думают, и Раи не должен так низко ценить и так дурно отзываться о том, что ему неизвестно, но, взглянув на Тома, я увидел, что он спокойно принял это оскорбление, словно забыв или оставив в прошлом Великое паломничество и наши мечты, относительно того как удачно, что ход истории и божественное провидение выбрало именно наше поколение для участия и составления славы этого прекрасного таинства, и теперь я с сожалением убедился и сознал, что эти положения нашего братства в понимании Тома давно перестали быть святыми, а, наоборот, ценилось настолько низко, что Том сразу же всем своим видом показал, насколько он согласен с оценкой Раи, и ко мне пришло понимание, что вновь мной овладела ложная трусость и моя скромность и нежелание выдвигать себя на передний план снова привели меня к тому, что я молча прослушал эти обидные, несправедливые слова, не вымолвив слова протеста и по сути согласившись с ними, что, очевидно, составляло суть той воли мысли, о которой шла речь, выраженной в свободе оскорблений инакомыслящих, свободы топтания чужих ценностей, не заботясь о чувствах тех, кому эти ценности, эти воспоминания близки и дороги, и в этот момент я окончательно убедился, что, несмотря на любые великие цели, которые ставят перед собой прогрессисты-космики, несмотря на то, каков ожидаемый итог от всех их действий и важность достигнутого для всех микробов или только их части, я никогда не смогу оправдать или принять их сторону, если ценой этого станет предательство идеи Великого паломничества, что означало бы вместе с тем предательство моих горячо любимых родителей и братьев и той святой памяти о них, которую я храню в душе и без которой моя жизнь разом потеряла бы смысл, что наверняка было недоступно пониманию Раи, даже если попытаться ему это растолковать, так как его помыслы и думы были обращены к тому результату, который он ожидает, игнорируя эмоции, чувства, сантименты и привязанности, владеющие микробом в момент, когда он является свидетелем разрушения всего, что он горячо любил и что составляло смысл его жизни, далекий от всех стратегий и планов, направленных на мировое господство, в чем мне вскоре удалось убедится, когда Раи приступил к изложению своей Программы, так сказать, Плана, состоящего, с его слов, из двух частей, который на протяжении многих миллионов лет успешно воплощается в жизнь кропотливой ежедневной работой, и первая часть этого Плана определяла задачу захвата господства над планетой, опираясь на многочисленность микробов, отметив, что сегодня нашу планету населяют бесчисленное множество колоний, миллиардов и триллионов микробов, пребывающих в воде, земле и воздухе, а разнообразие, возможности и способности всех разновидностей микробов настолько велики, что весь масштаб охвата трудно представить неопытному микробу, никогда не видевшему «настоящего, большого мира», где хозяйничают микробы разных мастей, разновидностей, форм, видов и родов, и пусть никого не удивляет, что на первый взгляд цели и задачи колоний микробов так же разнообразны, как их внешний вид и уровень развития, но в конечном итоге победа, нашедшая свое воплощение в господстве над планетой под названием Земля, принадлежит всем нам, без исключения, и с момента, как это стало очевидным, План прогрессистов-космиков перешел во вторую фазу воплощения, которая одновременно является и наиболее сложной, состоящую в том, чтобы перенести свое господство на другие планеты галактики, что может показаться фантазией и результатом воспаленного воображения, но, несмотря на все возможные возражения, данный План безоговорочно осуществим, хотя и предстоит долгая, кропотливая работа многих поколений, от которых потребуется не только разработка долгосрочной стратегии, но и тысячелетия напряженного труда для управления эволюцией пирамиды живых существ на Земле, вершина которой будет возглавляться организмами, способными построить технические средства, позволяющие преодолеть пространства, отделяющие нашу планету от других планет Вселенной, и среди первых переселенцев этого исторического путешествия будут и наши братья-микробы, как триумфаторы пройденного пути, итог которого близок, хотя путь занял множество миллионов лет и нашим предкам пришлось сделать усилия, чтобы на базе непростых мутаций создать сложные организмы, выстраивая пирамиду флоры, а затем и фауны таким образом, чтобы каждая последующая особь обладала способностями, превосходящими своих предков, и таким образом, шаг за шагом, все животные и весь растительный мир, обитающие сегодня на планете, стали результатом и следствием работы нашей Программы на том этапе, которая получила название «эволюция», хотя в какой-то момент могло показаться, что План зашел в тупик и большие организмы гигантских размеров, которые были созданы, глупы и бесперспективны для выхода в открытый космос, и с ними пришлось расстаться, решительно и без сожалений, чтобы повести эволюцию по другому пути для создания человека, способного построить технические средства преодоления пространства, отделяющего Землю от других планет, где среда пригодна для обитания цивилизации нового поколения микробов, и в этом месте Раи снова сделал небольшую паузу, давая возможность слушателям переварить грандиозность высказанной им Истины, и, убедившись, что мы сохраняем молчание, которое было неясно, интерпретировать ли его как результат нашего потрясения от услышанного или как непонимание величия момента, Раи решился более подробно пояснить свои мысли, начав с того, что для осуществления этого простого, но великолепного Плана микробам-единомышленникам пришлось задуматься над тем, каковы должны быть пути эволюции, чтобы в конечном итоге на Земле появились существа, достаточно умные и вместе с тем амбициозные, способные понять устройство Вселенной, а затем и построить аппараты, на которых можно было бы отправляться в длительные космические путешествия, и это был План, в котором нет мелочей и несущественных деталей, осуществление которого составляет сложную задачу, и, со слов Раи, микробам прогрессистам-космикам удалось пройти большую часть пути для воплощения второй части Плана в жизнь, от первых шагов подталкивания эволюции к созданию мелких и простых существ, бактерий, инфузорий и их подобным, чтобы, шаг за шагом, действуя

смело и мужественно, двигать эволюцию к созданию перспективного организма человека, продолжая сохранять и поддерживать жизнедеятельность всей пирамиды флоры и фауны, и эта селекционная работа велась в соответствии с Планом на протяжении многих и многих миллионов лет, в течение которых сменились триллионы поколений микробов, но План продолжает жить, и прогрессисты-космики, как лидирующая сила мира микробов, близки к его осуществлению, нацеливая человека на решение основной задачи и торжествуя по поводу первых шагов выхода в околоземное космическое пространство, достижения Луны и отправки космических зондов к ближайшим планетам солнечной системы, среда которых оказалась малопригодной для обитания микробов, и эта теория была настолько увлекательной, что Том и вслед за ним и Арон стали умолять Раи быть откровенным до конца, и в итоге Раи продолжил монолог о стратегии прогрессистов-космиков, перейдя к пояснению возможностей человека как основного звена, управление которым в качестве «Хозяина» является высшей ответственностью и наиболее важным составляющим элементом Плана, требующего хладнокровия и мудрости со стороны микроба, так как именно в человеке План подходит ближе всего к достижению своих целей, на базе высших форм общественных организаций, которые находят свое воплощение в человеческой цивилизации, и в этом отношении проблематика взаимодействия отдельно взятого индивида с внешним миром является тонкой и хрупкой материей, где любая ошибка может обойтись дорогой ценой, разрушив всю пирамиду, в основании которой находятся простые одноклеточные организмы, тогда как на вершине располагаются сложные, многофункциональные биологические конструкции и вся жизнедеятельность этой пирамиды построена по принципу, что более сложные и сильные поддерживают свою жизнедеятельность, поедая простые и слабые организмы, сохраняя свою жизнеспособность, для блага конечной цели Плана, и для нас, прогрессистов-космиков, любой просчет, в результате чего хотя бы один из элементов пирамиды будет уничтожен или перестанет функционировать, приведет к тому, что остальные уровни могут оказаться в зоне риска, что нельзя допустить, и в этом отношении воля к власти и воля к необходимости достижения конечного результата выполнения положений Плана не должны быть ослаблены предрассудками сострадания, милосердия или таких архаизмов, как «добро», «правда», «справедливость» и им подобными, отвлекающими от конечной цели и мешающими движению вперед в силу того простого факта, что мироздание принадлежит не тем, кто поступает по «справедливости» или творит «добро», а тем, кто достигает результата и занимает подобающее положение, при котором остальные вынуждены принять ситуацию как право сильного, право того, кто будет определять, что есть «добро», «справедливость» и что такое «правда», и как только Раи счел необходимым сделать паузу, Том набросился с новыми вопросами, в чем обнаружились признаки его полной ошеломленности услышанным, так как Том, всегда вступавший в диалог со своим собеседником на равных, желая показать, что его ум, понимание, эрудиция ничуть не ниже, тем самым стремясь занять в споре положение не мало знающего ученика или посредственности, а состоявшегося, самостоятельного мыслителя, в случае диалога с Раи, пребывая в состоянии своеобразной прострации, покорно принимал превосходство собеседника в знаниях и мудрости, проявляя готовность воспринимать любую чушь как истину самой чистой воды, в то время как мне с самого начала слова Раи казались туманными и в большей части фантастичными, охвативший меня скептицизм подавил во мне зародыши любопытства, оставив глухим к пропагандируемым возможностям прогрессистов-космиков и перспективам их грандиозного по масштабу Плана, отчего у меня не возникло желания узнать детали или отдельные элементы этого Плана, так как я понимал, что нет никакого Плана, а возможности и знания микробов не могут простираться так далеко, чтобы, сохраняя преемственность и творчество группы посвященных, на протяжении сотни миллионов лет продолжать внедрять и продвигать мифические инициативы, конечный результат которых представлялся мало понятным и в корне недостижимым, при этом, видя фигуру самого Раи как обыкновенного фанфарона и зазнайки, пытающегося заработать авторитет и уважение путем внушения окружающим мысли, что итоги естественного процесса эволюции и все живое на Земле явились не результатом промысла Божьего, а деятельности избранных и посвященных микробов, где сам Раи играет лидирующую роль, заняв место самого Бога в этом мире, и в моем представлении многое из сказанного подтверждало мой скептицизм, прямо указывая, что окружающая нас природа, мир, в котором мы живем, не может быть результатом целенаправленной деятельности и активности отдельно взятых микробов, возможности и понимание которых ограничены и поверхностны для задачи создания того разнообразия живых существ, сохранив отпечаток гениальности, на который не способен никакой микроб, даже если взять такой простой и вместе с тем проникнутый таинственностью феномен, как вид переливающегося перламутра ключевого водяного потока, отражающий солнечные лучи в полуденный час в области проточной воды, где я родился и где прошли дни моего детства, потому что в этой красоте игры воды и солнца есть что-то высшее, божественное, не от мира сего, что не способен создать никто из живущих, будь то микроб, утка, бобер или мифический человек, а кто-то более высокого порядка, о чем микробы не знают и никогда не узнают, и, пользуясь снисходительностью творца мироздания, такие, как Раи, приписывают себе, своим усилиям, целям какого-то Плана то, что создано божественной мудростью и дано в готовом виде, как благодатная среда обитания, которой мы восхищаемся и которую боготворим, — вывод, казавшийся разумным и естественным, но, к моему удивлению, недостижимый для здравого смысла Тома и Арона, проявлявших настойчивое нетерпение узнать как можно больше о Плане, какие цели он таит, как План следует внедрять в жизнь и когда следует ожидать его завершения, на что Раи с долей юмора отметил, что «План — очень конкретное, хорошо законспирированное мероприятие», и когда-то «давно один из посвященных откололся от группы “избранных”, мигрировав в область проточной воды, организовав там известную секту, цель которой — совершить “так называемое” (Раи именно так и выразился) Великое паломничество», что по сути есть «не что иное, как гипертрофированное понимание Плана и его интерпретация в рамках реалий, уровня сознания и посвящения ее автора», а так как тот «был посвященным среднего уровня и не все детали и цели Плана были ему доступны, идея обрела форму и целостность в походе Великого паломничества, компенсировав недостающие звенья жесткой дисциплиной и всеобщим преклонением перед священной догматикой», и ирония, облеченная в нотки снисхождения, прозвучавшие в голосе Раи, содержали столько низкой желчи, непонимания и неуважения к дорогим для меня чувствам, что из самого моего нутра, помимо моей воли, вырвались слова протеста, явившиеся неожиданностью для меня, как, впрочем, и для всех окружающих, включая Тома, и мои реплики были пропитаны таким искренним жаром, обидой и желанием отстоять все, что было мне близко и дорого, от некомпетентных и поверхностных суждений тех, которым это понять не дано и для которых все относящееся к Великому паломничеству кажется неразумной, глупой игрой, над которой можно подшутить, не обнаружив в ней «достойных» ценностей, придя к скоропалительному выводу о его ненужности, никчемности, нецелесообразности и даже вредности, над которой можно строить гипотезы о неблагородном происхождении, бесчестных целях, низком достоинстве ее носителей, все эти разговоры были настолько обидны, прежде всего в том, что те, кто до этих оскорблений опускались, не были способны понять тех радостей и надежд, которыми было пропитано мое детство, ощущение братства и единства, которое нас объединяло, тот мир тепла и благодарности всевышнему за то, что он дал мне возможность стать частью нашего братства, это счастье им никогда, никогда, никогда не понять, и лишь моя слабая подготовка к полемике и излишняя горячность, ставшие следствием охватившего меня огромного желания возразить, в совокупности со сбивчивой речью и слабой аргументацией от переполнявших эмоций не позволили мне дать достойный ответ, и в конечном итоге мои бессвязные и грубые слова лишь вызвали недоумение, в результате чего Раи бросил на меня удивленный взгляд, не удостоив ответа, что меня разозлило еще более, так как я стал сбиваться на прямые оскорбления, сводящиеся к тому, что «микробы мутной воды являются низкими и мерзкими тварями во всем своем падении нравов», и «все Планы, которые они вынашивают и которыми они не управляют, голословны и являются бахвальством и пустословием, где содержится вся нищета и низменность их духа», и что «они не смеют поливать грязью то единственное, чистое и благородное, что сохранилось в среде микробов», и лишь слова успокоения, последовавшие от Тома, вернули меня к действительности, и я постепенно пришел в себя от внезапного приступа ярости, сохраняя уверенность в своей абсолютной правоте, и лишь ощущение горечи от неспособности ясно и точно сформулировать и донести то, что творилось в моей душе, осталось легким привкусом вместе с чувством стыда за несдержанность, которая позволит этим дикарям из области мутной воды считать нас неотесанными и неспособными вести аргументированную полемику, а когда я совершенно и окончательно успокоился, Том вернулся к Раи для продолжения диалога и первым делом сконфужено пояснил, что я являюсь его «родным братом», которого он «вынужден был взять с собой в дорогу», и «дорога оказалась утомительной» и все в этом роде, что мне показалось недостойным Тома, который в тот момент был готов пожертвовать братской любовью, чтобы избежать конфликта с Раи, снижая мое значение, делая акцент на такие аргументы, как «пришлось взять с собой», что многозначительно выстраивало вереницу извинений, включая эмоциональные поясняющие следствия такого рода, как: «что было делать», «приходится с этим мириться» и «как теперь о нем не заботиться», что звучало неприятно, особенно потому, что это исходило из уст Тома, но, сделав над собой усилие, я заставил себя принять эти обидные слова без истерики, сознавая, что, находясь в состоянии крайнего возбуждения, не знакомого мне прежде, я могу натворить много бед, поставив в неудобное положение не только самого себя, но и Тома, и потому, превозмогая чувства разочарования и горечи, я заставил себя успокоиться, отступив в сторону, тем самым давая возможность Тому вернуться к диалогу с Раи, хотя я продолжал ощущать, что всплеск охвативших меня эмоций не прошел бесследно, так как меня постигла апатия к дальнейшим разговорам Тома и Раи, и слова, долетавшие до меня, перестали трогать меня, оставляя равнодушным к их значению, тогда как я видел, что Том более и более приходил в возбуждение, спрашивая Раи о том, «какова Земля», «что есть Луна по своей сути» и что означают слова «космос», «другие планеты» и «другие галактики», на что Раи, в свойственной ему снисходительной манере, пояснял, что то, что нам представляется окружающим миром, в котором мы живем, является небольшим водоемом, крошечной территорией, местечком на планете под названием Земля, проносящейся по открытому космическому пространству, размеры которых невозможно представить, совершая вращения вокруг звезды по имени Солнце, свет которой мы видим ежедневно, в то время как, помимо Земли и Солнца, космос заполняют миллиарды и миллиарды звезд, часть которых видна нам покрывающими ночное небо бесчисленным количеством мерцаний, и множество звезд находятся на тех невообразимых расстояниях, откуда их отблеск не достигает поверхности Земли, несмотря на то, что размеры этих гигантов во много раз превышают размеры Солнца, а слабое мерцание, отражение которого мы видим на небосводе, был послан много тысяч лет тому назад, так как именно это время требуется свету для преодоления расстояния до Земли, и самое ценное во всем этом состоит в том, что вокруг этих звезд вращаются планеты, подобные нашей Земле, на которых созданы условия для обитания, но до этих планет нужно добраться, что не представляется легкой задачей ввиду невообразимых расстояний космического пространства, и эти сведения были получены благодаря человеку, так как только он способен понять истинную природу мироздания, и в конечном итоге только человек может преодолеть громадные расстояния, чтобы перенести микробов в далекие миры, где они смогут, развернув свою популяцию, построить новую цивилизацию микробов, и так, планета за планетой, будут охвачены все звездные системы и галактики, а впоследствии и вся Вселенная, и на этом я окончательно потерял интерес к теме беседы, но, наблюдая возбуждение Тома, не испытывал иллюзий по поводу его дальнейших шагов, а именно, что Том выразит желание напроситься в сообщество прогрессистов-космиков, что и было сделано в самой горячей форме, не сочтя нужным посоветоваться со мной, нравится ли мне эта затея или нет, к чему я, впрочем, в свете произошедшего был готов, и, получив согласие Раи, Том тепло его поблагодарил, после чего предстояло прощание с Ароном, выразившим желание вернуться к месту своего привычного обитания, сославшись на некоторые незавершенные дела, которые необходимо довести до конца, будучи отложенными ввиду неожиданного визита Тома, значение которого Арон не преминул еще раз отметить для всей цивилизации микробов мутной воды, сравнив его побег с «вехой в истории распада гипертрофированного общества проточной воды», и мне пришлось эти слова Арона также пропустить мимо, как не имеющую значения болтовню, на что Арон ответил взаимностью, попрощавшись со мной в самой холодной манере, ограничившись коротким кивком, не обронив ни слова с пожеланиями удачи, на что я ответил угрюмым молчанием, выражая тем самым свой протест против той демагогии и фальши, которыми было пронизано мировоззрение нашего спутника, такое типичное для микробов мутной воды и когда Арон отправился восвояси, о чем, собственно, я нисколько не жалел, Том условился с Раи о дальнейших занятиях, после чего Раи также на время попрощался, оставив меня и Тома для поиска места обитания, где нам предстояло на время организовать свой домашний уют, и мы остановились на небольшом, но густонаселенном камне, поверхность которого мне особенно приглянулась, так как здесь подводное течение слегка ускорялось, напоминая о доме в области проточной воды, хотя вода там чище, течение сильнее и ил менее грязный, но это место показалось мне наиболее привлекательным, и Том, желая сгладить мою досаду и разочарование происходящим и пытаясь доставить мне удовольствие, немедля выразил согласие с моим выбором, сказав, что ему по большому счету все равно, хотя он сам меньше всего склонен проводить сравнения с областью проточной воды, покинутой нами, так как это осталось в прошлом, куда нам никогда не вернуться, а, следовательно, необходимо как можно скорее привыкнуть к новым реалиям, переняв привычки микробов мутной воды, их стиль жизни, форму питания, мировоззрение, что позволит за короткий срок интегрироваться и стать здесь своими, тем самым обретя новую родину, и такая поспешность в желании забыть свой дом, детство, лучшие воспоминания о родных и близких было мне не по душе, но менее всего в тот момент мне хотелось конфликтов с Томом, и потому я промолчал в ответ на его слова, понимая, что теперь с каждым днем мы с Томом будем неуклонно отдаляться друг от друга, и его желание скорее забыть прошлое, став частью местного общества, не найдет отклика в моем стремлении сохранить все самое теплое, ценное, близкое, что осталось во мне с первых дней моего существования, и мы с Томом придерживались терпимого уважения друг к другу, понимая, что оба несем ответственность за то, что нас связывает и объединяет, и я, со своей стороны, все чаще задумывался о чувствах любви и уважения к старшему брату, с которым меня столько связывало и близость к которому оказалась сильнее желания участвовать в Великом паломничестве, подтолкнув к разрыву с родным для меня обществом проточной воды без представления о том, какие испытания и сколько неприязни предстоит пережить в чуждых областях и с той ответственностью Тома за брата, которую, я был уверен, он в эти мгновения испытывал, будучи вырванным из привычной среды вследствие желания Тома утвердиться в новых областях после безуспешных попыток захватить лидерство в области проточной воды, спровоцировав ряд конфликтов с Полом и другими микробами, строго следящими за дисциплиной, субординацией и порядком, сформировавшимися на протяжении многих поколений, которые казались Тому несправедливостью, формальностью и пережитком прошлого, ставящими предел его амбициям, и после всего пройденного вместе мы были здесь совершенно одни и так одиноки, что это сближало нас, хотя во мне постепенно нарастало предчувствие, что рано или поздно Том отдалится от меня и я останусь в одиночестве, а когда Том уходил, отправляясь на очередное занятие или лекцию Раи, по его возвращении я искал в нем признаки отдаления, пытаясь обнаружить их как можно раньше, чтобы определить момент, когда мы будем достаточно далеки друг от друга, для обоснования моего ухода, понимая, что в тот миг все, что связывало нас, станет слабее того различия, неизменно накапливающегося и набирающего силу с каждым мгновением пребывания на чужбине, сделав разрыв наименее болезненным для каждого из нас, и прежде всего для меня, при этом я, по мере сил, внутренне готовился к этому разрыву, сознавая, что являюсь для Тома обузой, сдерживая столь страстно желанное им движение вперед, связывая его ответственностью за меня и вместе с тем обрекая себя на муки наблюдения за увеличивающимся раздражением Тома относительно моего присутствия, являющимся серьезным ограничением его свободы и мобильности, и я по мере сил использовал доступное мне время для пребывания в обществе Тома, наслаждаясь каждым мигом нахождения рядом с родным и близким мне существом, временами оживляя в памяти воспоминания о периоде нашего беспечного детства, теперь такого далекого, беззаботного и счастливого, ограничиваясь своими грезами как тем единственным, что было доступно при сложившихся обстоятельствах, отдавая себе отчет, что тот, ради кого я пожертвовал всем на свете, должен идти дальше и я становлюсь для него обузой, связывая в принятии решений, в действиях, и, следовательно, здесь наши пути вскоре должны разойтись, но я продолжал дожидаться Тома каждый раз, когда он уходил, а по возвращении внимательно слушал его рассказы о том, что ему удалось для себя узнать, улавливая в его речах нотки восторженности и восхищения, лишний раз подтверждавшие догадку, что продолжения совместного путешествия не будет и Том нашел предназначение, которое искал, отправляясь в этот опасный путь, и здесь более нет места для меня, тогда как Том без сожалений оставил позади все самое дорогое, что связывало нас в пору далекого детства, воспоминания о котором отзывались во мне с грустной теплотой, после чего наступало чувство глубокого сожаления, смешанное с горечью потери безмятежных, радостных и счастливых дней, и как мог я быть уверенным в том, что Том хранил в своей памяти столько же трогательных чувств к нашим близким, родным краям, давших нам столько запоминающихся, прекрасных, ярких впечатлений, эти мысли и гадания оставляли меня один на один со своей ностальгией и привязанностью к Тому, разрыв с которым давался мучительно и болезненно, а понимание, что миг расставания наступил, пришло в тот момент, когда Том сообщил о своем решении попробовать себя в «проникновении», что означало, что он решил найти своего «Хозяина», для чего вскоре, после окончания обучения, ему предстояло выйти на плато мутной воды, где глубина водной среды была наименьшей, что особенно привлекало уток, так как здесь они могли вскапывать илистое дно своим клювом в поисках чего-нибудь съестного, что позволяло микробам легко находить себе «Хозяина» и вместе с питательными находками проникнуть в организм птицы, после чего предстоял путь к мозгу по известному маршруту, освоенному Томом на занятиях с Раи, и, сообщая мне о своем решении, Том проявил неприличную восторженность по отношению к предстоящему предприятию, отзываясь о нем как о «миссии», которая «способна перевернуть его жизнь», что, впрочем, со слов Тома, «уже имело место с момента встречи с Раи, изумительнейшим гением нашего времени и хранителем и продолжателем величайшего Плана наших дней», добавив при этом, что «План — это предприятие, масштаб и грандиозность замысла которого во много раз превосходит значение Великого паломничества», и, несмотря на то, что эти слова были сказаны в оскорбительной, с моей точки зрения, манере, я решил в ответ промолчать, понимая, что время расставания наступает и мой горячо любимый брат окончательно порвал с областью проточной воды, со своей родиной, со своими близкими, со своим детством, и, благодарение Богу, я был готов к этому повороту судьбы, отметив про себя, что Том не поинтересовался, чем во время его отсутствия буду заниматься я, и, набравшись мужества, я сам первый сообщил о том, что хочу направиться в область плотных камышей, вызвав немалое удивление Тома не фактом моего решения отдалиться и отправиться куда-то в одиночестве, а тем, что местом моего назначения я определил область плотных камышей, в результате чего Том немедля поделился своим недоумением и непониманием, назвав герменевтиков-традиционалистов нудными и бестолковыми, а их компанию скучной и бесперспективной, что для меня не было неожиданностью, и, помимо всего прочего, у меня не было желания спорить с Томом о достоинствах и недостатках герменевтиков-традиционалистов, так как подобный спор мог далеко завести, а мне менее всего хотелось расставаться с Томом на волне непонимания, и все это время я молча прислушивался к голосу моих чувств, пытаясь просто быть рядом со своим братом, единственным родственным существом в этом мире, с которым вскоре необходимо было проститься, и мне предстояло испытать всю глубину самостоятельности, окрашенную в цвета одиночества, так страшившего меня в те дни, хотя я и отдавал себе отчет, что когда-нибудь этот миг настанет и мне предстоит отправиться в путь, не имея рядом близкого существа, на кого я мог рассчитывать, кто мог меня поддержать, успокоить, где мне предстояло стать взрослым, рассчитывая только на самого себя, на свои знания, смелость и мужество, и, несмотря на слова ободрения, которые я постоянно повторял про себе, подсказывая и уговаривая мой разум и чувства, приводя аргументы о том, что каждый когда-то взрослеет и вынужден отправляться в самостоятельный путь, мои эмоции отзывались во мне трепетом страха и тревоги, нашептывая возражения о том, что никогда, никогда, никогда рядом со мной не будет близкого существа, настолько родного, чтобы даже в молчании, в безмолвии я испытывал тепло, которым отзывается моя душа от осознания его присутствия, близости, сосуществования, и хотя рассуждения Тома в последние часы нашего пребывания вдвоем в большей части были несправедливы как по отношению к герменевтикам-традиционалистам, так и по отношению ко мне, это обстоятельство не доставляло мне боли и не раздражало меня, а, напротив, я с ужасом думал о том, что уже совсем скоро наступит миг, когда я в последний раз увижу Тома и затем мне придётся уйти, чтобы не доводить ни себя, ни Тома до того трагического момента, когда ему предстоит отправиться в путь, оставив меня опустошенным в чуждой для меня области, что побудило принять окончательное и твердое решение уйти первому, тем самым развязав руки Тому, дав ему возможность до конца пройти путь славы, что станет основанием для последующих легенд о великих подвигах, на которые, я знал определенно, Том был способен как никто другой, и чтобы снизить трагизм нашего расставания, не вызывая в душе Тома чувства вины за произошедшее, моя прощальная речь была коротка и скудна, да и что я мог сказать на прощание в тот момент, как мог я передать глубину моей горечи от расставания с Томом, не превратив наши последние мгновения в ад, который пылал во мне, испепеляя меня изнутри, пока я всеми силами старался сохранить спокойствие, пожелав Тому добиться всего задуманного, так как, по-видимому, я не только не смогу ему в этом помочь, а, скорее, существует опасность, что я стану для него обузой, после чего уверил Тома, что, несмотря на его уничижительные слова, мировоззрение герменевтиков-традиционалистов мне близко, и, следовательно, я буду чувствовать себя в их компании хорошо, тем самым призвав Тома не беспокоиться о моей судьбе, так как я нашел свое призвание и, соответственно, так будет лучше для всех, включая меня самого, но я никогда не смогу передать те чувства и то душевное состояние пустоты и одиночества, которые стали моими спутниками во время всего пути из области мутной воды к области плотных камышей, да и мне самому дорога совсем не запомнилась, и я с трудом могу вызвать в памяти какие-то отдельные моменты этого путешествия, пребывая на протяжении всего пути в состоянии ощущения необратимой катастрофы, произошедшей со мной, последствия которой мне никогда в полной мере не понять, но которая всегда будет рядом, до конца моих дней, как зияющая рана, и лишь одна разумная мысль продолжала теплиться во мне, мысль о том, что я могу помочь этой ране затянуться, призвав на помощь время, и с каждой минутой, с каждым часом, по мере того, как я отдаляюсь от момента моего душевного опустошения, моя рана будет затягиваться, и, возможно, когда-нибудь, в отдаленном будущем, я буду в состоянии констатировать, что мне удалось освободиться от всего, что связывало меня с прошлым, от моих детских чувств, привязанностей, предрассудков, и таким образом я пытался сосредоточиться на движении, чтобы ослабить ощущение пустоты и душевной боли, пока со временем мне почувствовалось, что наверху пошел дождь, так как движение стало затруднительным, и, учитывая, что в области мутной воды глубина совсем мизерная, тяжелые капли врывались сверху с огромной скоростью, вызывая колыхание водной массы, но и это обстоятельство меня отвлекало и беспокоило мало, находясь в состоянии глубокой апатии ко всему происходящему, увлеченный мыслью о том, что с каждым мигом я отдаляюсь от момента моего расставания с Томом, шагая навстречу моему душевному спокойствию, когда воспоминания уже не так болезненно будут тревожить мои чувства, а разум без трепета будет обращаться к событиям, взволновавшим меня в далёком прошлом, и, поглощенный этими тревожными думами, по мере продвижения вперед к области плотных камышей, я постепенно стал меньше ощущать влияние дождя, так как он отдалялся, оставаясь высоко наверху, отдаваясь легким гулом и мерным покачиванием воды, к чему я скоро привык и со временем перестал обращать внимание на это обстоятельство, будучи всецело погруженным в свои мысли, пребывая в состоянии отрешенной индифферентности к своей судьбе, не беспокоясь о том, что мне предстояло и что вообще со мной будет, что, вероятно, явилось следствием моей рассеянности при скоротечном диалоге с Куном, который мне не запомнился, что, впрочем, было не так важно, так как ничего знаменательного между нами сказано не было, а лишь некие напутствия со стороны Куна, прозвучавшие в мой адрес, и совет о том, что если я хочу достичь состояния руммов, то есть испытать частичное погружение и легкое состояние дремоты, мне лучше всего расположиться на том же листочке, рядом с ним, немного выше, чтобы быть дальше от газа, высвобождающегося из ила, тогда как в случае желания стать суммом мне следовало пройти далее в глубь области плотных камышей, где потоки газа плотнее, подыскав подходящее место, где я смогу погрузиться в состояние глубокого сна, и я неспособен был дать самому себе отчет в своих предпочтениях но, очевидно, мне пришелся по душе второй вариант, так как я решил пройти далее, в глубь плотных камышей, подыскав место, где плотность поднимающегося газа образовывала угрожающе большие пузыри, что меня не только не остановило, а, наоборот, подстегнуло направиться туда, где высвобождались пузыри наибольшей величины с максимальной интенсивностью, и вскоре я обнаружил место на листочке, свободное от присутствия братьев герменевтиков-традиционалистов, очевидно, ввиду того обстоятельства, что они находили насыщенность газа выше допустимых норм, что не только не остановило меня, а, напротив, вселило уверенность, что я нашел единственно подходящее место, которое искал, и, расположившись здесь, смогу погрузиться в сон настолько глубокий, чтобы время пролетело незаметно, обнаружив по пробуждении, что мои тревоги далеко позади и чувство потери беспокоит меня не столь остро, к чему я стремился всей душой, обращая внимание на выбранный мною листочек, который был сильно изогнут по направлению ко дну водоема, и, таким образом, высвобождающийся из ила газ скользил большими пузырями вдоль его поверхности, создавая восходящие непрерывные, насыщенные потоки, нахождение в которых было пребыванием в облаках дурмана, что соответствовало моим намерениям, и не сомневаясь ни секунды, я расположился на выбранном мною листочке, на самом удобном месте, словно погрузившись в газовую ванну тут же подхвативший и приподнявший мой легкий организм, до состояния невесомости и как мог я в тот момент, думать о чем-то ином, кроме того, что волновало меня более всего, что всецело занимало мои мысли и я направил свой внутренний взор к Тому, убежденный, что сила моей мысли способна проникнуть свозь пространство, обнаружив того, кто для меня всегда был самым близким и дорогим существом на свете, чтобы на другом, более высоком уровне восприятия, наладить непосредственный мистический, трансцендентный, контакт с моим братом, уверенный в том, что в его нелегком, сложном деле, он может столкнуться с непростыми испытаниями, когда силы будут на исходе, когда трудно, зябко, утомительно и кажется, ничто не спасет, когда помощь и поддержка могут стоить жизни, что укрепило моё твердое решение — мне необходимо быть с Томом, готовым оказать любое содействие, моральную поддержку или реальную помощь, отдавая себе отчет, что быть рядом, пусть даже посредством мысленного, созерцательного контакта, важнее в большей степени для меня, нежели для самого Тома, сознавая, что именно перед моим братом открываются великие перспективы и сокровенные истины, на его пути туда, где твориться история, пока мне предстояло плыть по волне пустых, бесцельных снов, не имеющие значения ни для кого в мире, кроме меня самого, чтобы в грёзах, прикоснуться, узнать миг ставший апогеем и вершиной величия Тома, когда он будет стоять на пороге открытых им Истин, придав моему существованию, пусть самую малую, но осмысленность, оправданность, причастность, грея мою душу, в то время как мысли одна мучительнее другой проносились во мне, терзая и мучая моё сознание, в поисках ответа, почему я так страдаю, оставшись один, почему смысл моего существования был в один миг утрачен и где предстоит обрести покой и умиротворение посреди опустошенной действительности, понимая и ясно говоря себе, что никогда не буду способен думать о ком-то другом в минуты тоски и одиночества, если даже воспоминания о дорогом мне детстве, о днях, прожитых в области проточной воды, где все близко, дорого и привычно, где все пронизано идеями Великого паломничества, стали для меня настолько далекими, что я с трудом был способен вызвать в памяти ощущение тепла и любви, предаваясь скорби от ощущения безвозвратной потери, и только Том оставался существом, мысли о котором давали надежду на спасение, и, пребывая в состоянии полного отчуждения, я вдруг ощутил, как мое «Я» оторвалось от меня, повергнув в состояние ошеломляющего потрясения от понимания неестественности происходящего и вместе с тем радости от мысли, что, несмотря на все сомнения, сохраняется возможность оставаться на месте, в то время как мое «Я», оторвавшись от тела, способно блуждать в пространстве самостоятельной сущностью, и этот опыт поразил меня до такой степени, что мое «Я» немедленно в испуге вернулось на место, но важным было то, что теперь я ясно представлял, каково это — отправлять свое «Я» во внешний мир, вместе с тем оставаясь все время на одном месте, пребывая в невесомости, в газовой ванне, не чувствуя ни тела, ни мыслей, кроме тех, которые приходят на ум твоему оторванному «Я», и, расслабившись, я вновь почувствовал, как сознание качнулось и мое «Я» медленно оторвалось от моего тела, неторопливо отплыв, расположившись в сторонке, откуда хладнокровно наблюдало за моим телом, плавно покачивающимся в восходящем газовом потоке, и это видение, созерцание себя со стороны было настолько ясным, четким, осознанным, что не оставалось сомнений в том, что все чувствуемое, ощущаемое — не сон, а происходит на самом деле, в то время как созерцаемое было настолько отчетливым и естественным, что мне оставалось только двинуться в путь известной мне дорогой, туда, где был Том, и по мере движения я чувствовал, как свежесть воды, сквозь которую я двигался, так и мягкие потоки газа, поддерживающие мое тело в невесомости, и ощущения себя там и здесь одновременно, было в равной степени необычно и забавно, развлекая по мере продвижения вперед, через плотную водную среду, убеждая в мысли, что нет границ удалению моего «Я» и мне доступны любые расстояния, куда бы ни увлекло меня стремление братской дружбы, и, размышляя таким образом, с возрастающей скоростью я устремился вперед, чувствуя, как страхи и сомнения покидают меня, зная, что имеются в мире пространства, где, несмотря на расстояния, близкие существа остаются рядом, непосредственно ощущая присутствие друг друга, воспринимая мысли, эмоции, чаяния родного существа, где все сжато и спрессовано до той степени, что отпадает необходимость стремиться к тому, кто тебе дорог, так как радость и боль воспринимаются тут же и так же остро, как будто это происходит с тобой, и, двигаясь этими путями, я ясно видел, чувствовал, ощущал, как Том в этот самый миг также мучительно пробирается путанными лабиринтами организма «Хозяина», пытаясь отыскать путь к месту, где все видно, слышно и откуда мир приобретает краски, ощущая влагу красной реки, несущейся по узким протокам, унося моего брата вперед без возможности противостоять мощи потока, и его бессилие передавалась мне с такой очевидностью, что я мог ощущать его так же непосредственно, как будто все происходило со мной, воспринимая происходящее с Томом так же остро, как будто я сам являлся участником событий, отчего радость охватила меня, и счастье большее, чем в дни, когда мы были рядом, от сознания близости сопереживания, и лишь время от времени мой контакт с Томом становился хуже, возбуждая страх, что я теряю его из виду, и в эти мгновения отчаяние охватывало меня от мысли, что я отдаляюсь от Тома, от всего, что с ним происходит, и, возможно, не смогу его «найти» в этой сонной мгле и, как следствие, буду обречен на вечные скитания по незнакомой мне реальности дурмана, тщетно пытаясь настроить струны своего восприятия на корректный лад, чтобы «почувствовать» местонахождение Тома, вновь воссоединившись с ним, стремясь стать с ним единым целым, его частью, мыслью, стать им самим, и когда мне снова удавалось наладить устойчивый контакт, ощутив эмоции Тома как свои, радость с новой силой возвращалась ко мне и я думал только о том, чтобы не упустить эту связь, удержав его в поле своего восприятия, жалея, что сила дурманящего газа не обтекает меня равномерными дозами, в отдельные мгновения снижая напор, тем самым ослабляя остроту чувств, что являлось следствием потери контакта с Томом, отчего я приходил в отчаяние, что не могу помочь в эти тревожные для моего брата мгновения, когда для него было важно найти правильный путь, но через определенный промежуток времени я снова был способен ясно «увидеть» Тома, ощутив силу переполняющих его эмоций, отчего я пришел в восторг, незнакомый мне с минуты нашего расставания, и, успешно пройдя протоками и лабиринтами кровеносной системы «Хозяина», я стал свидетелем того, что Том нашел то единственное место, откуда он мог видеть все, что видит хозяин, слышать все, что слышит хозяин, ощущать все, что ощущает хозяин, воспринимая мысли хозяина непосредственно и в полном объеме, как будто тот доверял их самому себе, что соответствовало действительности, так как Тому удалось, следуя инструкциям, найти то единственное и сокровенное место в мозгу «Хозяина», где теплилось самое личное и интимное, откуда можно было бросить взгляд на мир глазами «Хозяина», и перед Томом, а следом и передо мной, ощущающим до мельчайших подробностей восторг и торжество моего брата, открылся ошеломляюще великолепный мир, который невозможно вообразить в самых смелых грезах, увиденный с высоты птичьего полета, откуда открывались захватывающие дух обзоры и перспективы, охватывающие немыслимые расстояния зелеными и голубыми цветами, где озера обрамлялись лесами, а леса прерывались лугами и дубравами, уносясь вдаль, куда хватал взор, сходясь в строгую линию горизонта с бесконечной прозрачной голубизной бездонного неба, по которому белыми пятнами плыли редкие облака — потрясающий, великолепный, грандиозный мир, который микробам не дано увидеть и познать в силу их малых размеров и примитивных органов чувств, но именно эти самые малые размеры позволяли нам проникать в мозг «Хозяина», обретая возможность видеть эту красоту, пьянящую до той степени, что хотелось сразу все охватить, понять, познать, и Том, а следом за ним и я, почувствовал, как наш восторг передался «Хозяину», молодому селезню, который, охваченный чувством восхищения от легкости полёта, мощнее замахал крыльями, поднимаясь выше и выше, к облакам, как бы пытаясь найти ответ на вопрос, какой вид открывается с более высокой точки, и по мере того, как он поднимался ввысь, линия горизонта отодвигалась, а предметы внизу сжимались до крохотных размеров, открывая захватывающие дух перспективы на раскинувшиеся далеко внизу бесконечные просторы дикой природы, где воздух неподвижен и прозрачен, словно не желая нарушать тишину знойного июльского дня, нагретого горячими солнечными лучами, и полет дается естественно и без усилий, обеспечивая беспрепятственную видимость на любые расстояния, насколько глаза позволяют охватить, и хочется бесконечно парить, наслаждаясь легкостью полета и приятной свободой движения, это ли не чудо, которое открывается только во сне, это ли не таинство неведомых сил, открывающих созерцанию новые, неведомые, невероятные миры, убеждаясь, что обилие красок способно покорить любого из нас, и я внутренне восхищался выдержке Тома, который в этот момент был способен сохранять самообладание, воспринимая увиденное и услышанное с невероятным достоинством и хладнокровием, в чем я себе ясно отдавал отчет, так как сам с трудом справлялся с нахлынувшими на меня эмоциями, в которых переплетались восхищение открывшимся новым миром и восторг от способности быть рядом с Томом, предполагая, что мой брат наверняка чувствует мое присутствие так же, как я его, что, в свою очередь, вселяет в него уверенность за мою судьбу, за то, что мы снова вместе, образуя единое целое, а, следовательно, теперь можно обратить взор в будущее, где нас ждут невероятные открытия, и я был так увлечен своими переживаниями, а динамика полета была так непривычно стремительна, что мои мысли вернулись в русло спокойного, созерцательного течения только в тот момент, когда селезень парил над гладью широкого озера, окруженного со всех сторон лесными массивами, и я вслед за Томом восхитился пьянящими запахами прохладной влаги, поднимающимися с поверхности озера, смешивающимися с запахами молодой листвы, доносимыми легким дуновением ветра со стороны хвойной чащи на южном берегу озера, и мне пришла в голову удивительная догадка, что озеро, над которым мы парим, и есть родное для меня место, где, очевидно, находились область проточной воды, область мутной воды и где под толстым водным покровом в течение долгого времени протекала моя жизнь и жизнь тех, с кем я когда-либо встречался, жизнь моих родителей, жизнь Тома, Кена, Дона, Пола, как, впрочем, и жизнь Арона и Раи и всех, кто меня окружал, кого я когда-либо встречал, и в этой мысли скрывалась такая непомерная для меня глубина, что я был не в состоянии охватить, понять, осмыслить ее сразу и целиком, и вместе с тем я ощущал грандиозность происходящего, того факта, что мне удалось подняться над всей моей прежней жизнью, увидев ее с высоты, с перспективы, откуда она предстала с новой, неожиданной стороны, не такой, какой я ее знал и представлял, и в этом конгломерате мыслей и ощущений по поводу увиденного мне явственно стала понятной одна простая, но вместе с тем неимоверно важная истина, состоящая в том, что, несмотря на то, что порой нам кажется, что мир устроен именно так, как он нам представляется, и наш опыт и опыт наших предков свидетельствует о том, что наше представление является правильным и во всех отношениях истинным, настает время, когда нам удается подняться на другой уровень обобщения, на другой уровень созерцания и с вершины этой обновленной, высшей точки то, что ранее представлялось понятным и привычным, вдруг предстает в ином виде, расширяя и обогащая предыдущий опыт, дополняя, уточняя его, придавая свежую эстетическую утонченность нашему восприятию мироздания, и в этом открытии многомерности и многослойности заново открывающегося мира таилось столько сладостного и привлекательного, что захотелось немедленно познать все, что кроется там, за этими зелеными берегами, широкими полями и густыми лесами, рисуя в воображении необычные тайны, которые предстоит открыть, познать, постигнуть, притаившиеся в каждой травинке, веточке, листочке, в каждой капле воды, в каждом облаке, дуновении ветерка, раскатах грома и, возможно, в сознании самого «Хозяина», который что-то наверняка «знал» об этом привычном для него, но необычном для нас с Томом мире, и эти знания можно увидеть, схватить, постигнуть, поднявшись на более высокий уровень понимания, и в эти мгновения радости и восторга мне ясно почувствовалось, что Тому захотелось большей высоты, ощущения полета, и селезень, как будто отозвавшись на желание Тома, с новыми силами захлестал крыльями, поднявшись над водной гладью, сделал несколько кругов по большой дуге, что позволило внимательнее увидеть вытянутую форму озера, пронизанного речными протоками, разглядев вдалеке еще несколько подобных озер большего размера, на поверхности которых можно было различить стаю уток и селезней, и я отчетливо почувствовал, как Том приказал: «Туда, летим туда», но сознание селезня запротестовало и воспротивилось этому порыву внутреннего голоса так энергично, что на миг его тело вздрогнуло, судорожно ощетинилось, потеряв устойчивость полета, но в следующую секунду, поймав встречный ветер, легло на правильный курс, описав несколько кругов высоко над озером, после чего плавно снизилось, ближе к самому узкому, северному берегу, заросшему плотными камышами, и Тому, а следом и мне отчетливо передалась тревога, охватившая селезня в отношении выбора места для ночлега, где предстояло чувствовать себя в безопасности, и в этот момент я был согласен с Томом, решившим дать возможность «Хозяину» следовать своим инстинктам, почувствовав уверенность, и одновременно понаблюдать за его поведением и в каком-то смысле поближе познакомиться с ним, поняв, что им движет и какие эмоции посещают его, а также самому собраться с мыслями, и когда напряжение селезня спало, тот описал круг на малой высоте над озером, прислушиваясь к его тишине и убедившись, что ничего подозрительного нет, мягко плюхнулся на водную гладь, плавно заскользив по поверхности водоема, время от времени доставая клювом до дна в поисках съестного, но, несмотря на тишину и умиротворенность окружающей природы, в поведении селезня чувствовались нотки напряженности, так как при малейшем шорохе в близлежащих камышах он тревожно вздрагивал, высоко вытягивая шею, внимательно всматриваясь в опускающуюся темноту, и, убедившись, что поблизости никого нет, постепенно успокаивался, но, несмотря на это, селезень предусмотрительно включил лапы, отплыв дальше от берега и камышей к середине озера, чувствуя себя увереннее и спокойнее на открытом пространстве, и по мере того, как сумерки сгущались, птица провела подготовку ко сну, взмахнув с десяток раз крыльями, поднявшись на цыпочки над поверхностью воды, тщательно помыла голову и шею, окуная ее в жидкую прохладу озера, старательно стряхивая скользящие по жирному оперенью капли воды, после чего, сочтя, что ритуал окончен и пора спать, уткнула клюв под крыло и мирно задремала, время от времени тревожно вздрагивая при малейшем шорохе, и опыт сосуществования с сознанием селезня был так занимателен, что я менее отвлекался на тот факт, что мое блуждающее «Я» становилось частью Тома, зная, как легко чувствовать, слышать, ощущать его мысли, которые, как всегда, представлялись мне абсолютно логичными и единственно правильными в любой ситуации, и когда селезень умиротворенно задремал, дрейфуя по водной глади озера, Том принялся за изучение обстановки, а именно за исследование строения мозга «Хозяина» с целью понимания его возможностей, окончательно определившись с местом, откуда удобнее управлять зрительными и слуховыми образами, по ходу обнаружив место, где роились чувства и эмоции молодого селезня, его отношение ко происходящему, но самой важной находкой было место, где сосредоточились мысли и память о прошедших событиях, и все было расположено настолько компактно, что разобраться в конструкции сознания не составило труда, и с первыми лучами солнца мне передалась уверенность Тома в том, что он овладел искусством управления этой летательной машиной, и теперь, следовало испытать ее в действии, и нетерпение Тома было настолько велико, что ему пришлось подавить чувство голода «Хозяина», подняв его в воздух лишь для того, чтобы убедиться, что его команды выполняются быстро и беспрекословно, насытив эмоциональную окраску полета чувством радости и с удовлетворением отметив, что вера в собственные силы селезня отозвалась мощным ответным импульсом, после чего Том, проведя хорошую разминку крыльев и разогнав кровь в венах птицы, повел ее на завтрак к северному берегу озера, где ил был особенно богат разного рода лакомствами, и пока «Хозяин» сосредоточился на утреннем завтраке, можно было прочувствовать внутреннюю неуверенность и страх, охватившие селезня, отчего Тому приходилось неустанно работать, подпитывая эмоции «Хозяина», впрыскивая элементы дерзости, вызова, которые тут же тонули, растворялись, подавлялись, и Том воочию наблюдал, как отчаяние охватывало сознание птицы, гоня ее обратно к южному берегу, где чувство безопасности возвращалось, отрицательные эмоции спадали и селезень приходил в состояние внутреннего равновесия, спокойно плавая в одиночестве по глади озера, неторопливо выискивая со дна что-нибудь вкусненькое, и мне ясно передались любопытство Тома в отношении своего нового «Хозяина», желание понять потоки его эмоций, настроений, а всего более страхов и комплексов, которые им управляли, воздействуя на его поведение, несмотря на то, что опасность поблизости не наблюдалась, а, следовательно, можно было сделать вывод, что сознание селезня было сложной конструкцией и его поведение определялось не только тем, что происходило в данную минуту, и его прошлым жизненным опытом, но, вместе с тем, пониманием и восприятием мира, и Том не стал препятствовать «Хозяину» в возвращении к южному берегу, снизив эмоциональное напряжение селезня, предоставив себе возможность не торопясь обдумать дальнейшие действия, и я ощутил, как Том, также изрядно уставший, ослабил контроль над «Хозяином», позволив тому успокоиться, насладившись плаванием в одиночестве, и всю вторую половину дня селезень провел в состоянии внутреннего умиротворения, изредка напряженно прислушиваясь к отдельным звукам, вздрагивая, заслышав далекие выкрики птичьих голосов, и в такие моменты сердце «Хозяина» начинало биться особенно тревожно, и он в напряжении крутил головой, желая удостовериться, что происходящее не сулит опасности, а, убедившись, что пролетавшие высоко в небе селезни с кряканьем уносятся за горизонт, успокаивался, напряжение спадало, и он возвращался к своему привычному занятию поиска пищи в иле на дне озера, в то время как наступившие сумерки были встречены тем же ритуалом, что и накануне: предусмотрительно отплыв подальше от берега, он несколько раз похлопал крыльями, вставая на цыпочки, тщательно помыл шею и головку, окуная ее быстрыми движениями в воду и стряхивая стекающие капли влаги, смазал свои крылья, нежно поглаживая их клювом, и, убедившись, что все приготовления выполнены с должной тщательностью и солнце заходит за горизонт, уткнул клюв под крыло и тревожно задремал, вздрагивая при каждом всплеске волны, что дало возможность Тому заняться изучением того места в мозгу «Хозяина», где хранились воспоминания о прошлых событиях, мысли и отношение к произошедшему, чаяния о будущем, тревоги и надежды, осознавая, что первейшей задачей является быстрое внедрение в сознание селезня с целью обретения общего «Я», при котором мысли и идеи Тома стали бы мыслями и идеями «Хозяина», планы, желания и цели Тома без ограничений и сомнений стали бы планами, желаниями и целями «Хозяина», и вместе с тем, наоборот, увиденное, услышанное и прочувственное «Хозяином» было бы воспринято как увиденное, услышанное и прочувственное Томом, как будто это происходило с ним и другого восприятия мира нет и быть не может, когда ты остаешься цельной личностью, и в этом отношении Тому предстояло не только познать «Хозяина», увидеть его сокровенные мысли и желания, страхи и надежды, но и полюбить его, как самого себя, восприняв боли и радости того, как свои собственные, даже если в этих страхах и тревогах было много недостойного, позорного, глупого, чего в другой раз можно осудить или осмеять, но теперь, для успешного выполнения миссии, требовалось единство с самим собой, достижение состояния внутренней гармонии и в этом было столько смысла, что я пришел к выводу, что мне нужно последовать примеру Тома, его мудрости, чтобы быть всегда рядом, слившись с его «Я», став невидимой тенью его личности, достигнув той степени единого целого, при которой все совершаемое им тут же воспринималось бы мной как мои собственные поступки, его мысли и идеи, сразу же и безоговорочно признавались мной, как собственные, и я знал, что добиться этого будет несложно мне, брату Тома, хорошо его знавшему с первых дней своего рождения, мне, всегда восхищавшемуся его умом и всеми его поступками, наперед одобряя все им задуманное и исполненное, в равной мере как и отвергнутое и осужденное по какой угодно причине, которую я готов был принять и отстаивать сразу же и без оговорок, и я отдавал себе отчет, что отныне мне предстоит отказаться от собственных мыслей, пронизанных духом противоречий и сомнений, как и я сам, тогда как Том являлся образцом последовательности, отчетливо видя перспективу, ясно взвешивая шансы на успех, — черта, которая меня неизменно и искренне восхищала в нем и к которой следовало стремиться, чтобы стать лучше, успешнее, увереннее…