Облава на волка

Михаил Серегин, 2002

Его использовали втемную, загнали в ловушку, где ему только и остается, что выполнять приказы неведомых хозяев. Но он – русский вор, которого не так-то легко обвести вокруг пальца, он сам привык определять свою судьбу. Он вырвется из ловушки. Ему главное – узнать, кто вынудил его принять чужие для него правила игры. А затем он будет играть с ними уже по своим правилам…

Глава 1

Человек в черной кожаной кепке вынырнул из-за бетонной плиты с иззубренными краями, и тотчас пуля сбила кепку, обнажив бритую голову. Человек чертыхнулся, и вторая пуля ударила в бетонную плиту, взвизгнув, отскочила, оставив после себя белую выщербинку и фонтанчик медленно оседающей мельчайшей пыли.

Человек хотел было нырнуть обратно в свое укрытие, но третья пуля, прилетев из черного пространства южной ночи, разнесла на куски бритую голову.

Человек рухнул навзничь, и другой, мгновенно появившийся рядом с ним, яростно оскалясь, вскинул автомат и дал длинную очередь туда, откуда прилетела последняя смертельная пуля. Потом прислушался к затихающему воплю, удовлетворенно кивнул и, послав несколько одиночных выстрелов, повернулся и, пригибаясь, побежал к стоящему в отдалении большому черному джипу.

Когда до джипа оставалось всего метра два, взревел мотор. Джип медленно тронулся с места. Бежавший обернулся, видимо, чтобы дать напоследок еще одну автоматную очередь, но прорезавший темноту свист заставил его настороженно замереть.

В полусотне метров от джипа и человека рядом с ним маячили какие-то неясные тени. Два… три… четыре человека, низко согнувшись, бежали к джипу. Человек рядом с джипом застрочил из своего автомата, стараясь положить на землю приближающихся, но его внимание отвлек странный округлый предмет, тяжело ухнувший в трех шагах от него.

Человек наклонился, чтобы посмотреть — что это со свистом прилетело к нему из темноты? А увидев, вскрикнул и рванул с места.

И не успел.

Граната взорвалась, едва он сделал несколько шагов. Человек, так и не выпустивший из рук свой автомат, взлетел в воздух над снопом ярко-оранжевого пламени, пролетел не меньше десяти метров по воздуху и шлепнулся на грязную, пропитанную весенней водой землю.

Джип — к моменту, когда рванула граната, отъехавший на порядочное расстояние, — не пострадал. Только треснули и посыпались покрытые затемнителем стекла со стороны полыхающего пламени на месте взрыва.

В огненных отблесках мелькнуло бледное женское лицо, спрятанное в глубине салона джипа, и в воздух взвился отчаянно-жалобный женский крик. Джип со своей пленницей, набирая скорость, покатил с места перестрелки. Четверо вооруженных людей, уже добежавших до полыхающего из неглубокой воронки пламени, в растерянности остановились. Их машины стояли в сотне метров отсюда. Они не успели бы догнать почти скрывшийся в ночном мраке джип.

Четверо, непрерывно стреляя, побежали за джипом. Но пешим ходом догнать мощный автомобиль, неизвестно куда увозивший несчастную пленницу, было невозможно. Один из четверки вооруженных людей опустился на колени и прицелился, но другой, очевидно, главный в группе, тут же ударил его ногой, выбив из рук автомат.

— Охренел, что ли, Семен?! — заорал поднимающийся с земли обезоруженный. — Я его на прицел взял!

— Придурок! — закричал в ответ срывающимся голосом Семен. — Лиля в машине — ты что, забыл? Ты ее мог зацепить!

— Так я по колесам!

Тот снова потянулся к автомату, но Семен наступил на автомат обутой в тяжелый армейский ботинок ногой.

— Нельзя! — хрипло проговорил Семен. — Эти уроды похитили Лилю, но, судя по всему, кончать ее не собираются… А ты своей пукалкой мог бензобак прошить — джип на воздух бы взлетел… Ты бы тогда Лилю по кускам собирал на этом пустыре? Ты бы тогда, Мерин, перед Седым отчитывался за ее смерть?!

Мерин убрал руки от автомата и, медленно отряхиваясь, поднялся.

— Что же делать? — негромко спросил он.

Семен промолчал, а кто-то из его людей сплюнул злобно в сторону и проговорил:

— Упустили… Теперь и нам головы не сносить…

Семен думал о чем-то, молчали и его подчиненные и, конечно, не могли видеть из-за кромешной южной ночной темноты, как зашевелился в луже крови искалеченный взрывом человек. Он поднял голову и сквозь кровавый туман разглядел стоящих неподалеку от него людей. Он дотянулся до лежащего рядом с ним автомата и тихо передернул затвор.

Потом прислушался к еще теплящейся внутри него жизни и понял, что часы его на этой земле сочтены. Тогда он поднял автомат, вытянул его на прыгающих из-за предсмертной дрожи руках и, почти не прицеливаясь, дал две короткие очереди.

Стоящий рядом с Семеном Мерин всплеснул руками, коротко вскрикнул и упал на колени, сжимая пробитую сразу несколькими пулями голову. Сам Семен и двое его людей бросились на землю. Искалеченный с огромным трудом, скрипя зубами, поднялся на колени и, сплюнув розовую пену, огляделся.

И никого не увидел.

Он снова вскинул автомат, но тут в поле его зрения мелькнуло перекошенное от злобы лицо Семена и черное дуло пистолета.

Семен успел выстрелить первым. Искалеченный уронил автомат и прижал ладони к груди, удивленно глядя, как кровь толчками забила из пулевого отверстия над левым соском. Выстрелов, последовавших за первым, он уже не слышал, неуклюже заваливаясь на бок и помутневшими глазами видя то, чего никому из живых никогда не удавалось увидеть.

* * *

— Упустили, падлы, — сипло произнес немолодой уже, но еще крепкий и жилистый мужчина и уронил на грудь коротко стриженную седовласую большую голову.

— Прости, Седой, — развел руками Семен, — ничего сделать было нельзя. Они двоих наших положили — Мерина и Сашу-литовца. Петя Злой ранен. — Он указал на стоящего позади него парня, бережно держащего руку на перевязи, словно грудного младенца. — Мы, как ты нам и приказывал, поехали Лильку забирать, спешили изо всех сил, но все равно опоздали. Они уже увезли Лильку. Нагнали тот джип на пустыре за городом, шмалять стали, хотели окружить, но у тех уродов автоматы были, да и бойцы они оказались реальные. Ушли. Мы двоих только завалили… Конечно, можно было сделать так, чтобы все они там кровью захлебнулись, но по джипу мы не стреляли — боялись Лильку зацепить.

Свою кличку Володя Седой получил лет сорок назад, когда был еще молодым парнем. Тогда он мотал свой третий срок в колонии общего режима под крохотным городком Марксом в Саратовской области. Как раз в то время в колонии вспыхнула настоящая война между воровскими мастями, и после очередной резни, когда в ход пошли самодельные и сапожные ножи и заточенные консервные банки — оружие, страшное тем, что оставляет рваные, глубокие и долго не заживающие раны, — после короткой, но отчаянно яростной драки, в результате которой от отряда в двадцать человек осталось не больше пятнадцати, Володьку и еще троих отволокли в ШИЗО, где и забыли без тепла, воды и пищи на целых две недели новогодних праздников. Из четверых зеков, в числе которых был и Володька, один оказался из враждебного стана. За оплошность неосмотрительной администрации, без разбора рассовавшей враждующих по камерам штрафного изолятора, бедняга поплатился жизнью — его задушили в первые несколько минут. А потом, как рассказывал Седой спустя много лет, все две недели трое оставшихся в живых просидели рядом с окоченевшим трупом, в какие-то минуты даже завидуя ему. И когда трое сокамерников — на исходе двух недель — начали понимать, что пришло время употребить в пищу то, что есть рядом, чтобы скованный смертельным холодом организм получил хоть какое-то топливо, Седой стал становиться седым. После он говорил, что поседел за три последних дня в камере смерти, когда с голодным вожделением стал посматривать на оскалившееся мертвое лицо, но вполне возможно, что это было не так. Впрочем, спросить теперь не у кого — те двое, что доходили вместе с Седым, скончались спустя несколько часов после того, как проспавшиеся после многодневной пьянки надзиратели выволокли из камеры иссохшие тела…

* * *

— Кретины, — не поднимая головы, пробормотал Седой, словно забыв, что, кроме него, в этой маленькой, сплошь уставленной антикварной мебелью комнатке находятся еще три человека, — Лилька ведь для меня — это… Я без Лильки…

Опомнившись, он тряхнул головой и выпрямился.

Семен, стараясь не смотреть ему в глаза, заложил руки в карманы и угрюмо глядел себе под ноги.

— Идите, — глухо выговорил Седой, — я подумаю, что делать дальше. И вас позову. Но всем пацанам передайте — если кто-то что-то вдруг узнает, немедленно ко мне. Понятно? Хоть малейшие сведения если появятся — я должен знать о них первым.

— Понятно, — сказал Семен.

— Понятно, — голосами, слившимися в один, проговорили двое его подчиненных.

Седой снова опустил свою точно опутанную серебристой паутиной голову и до боли закусил губу.

Они вышли на улицу и закурили.

— Непонятно, — щурясь от яркого весеннего солнца, сказал тот, кого звали Петя Злой, — чего это наш шеф так расстраивается из-за телки? Ну, украли ее у него, чего переживать? Найдет новую. Хоть Седой и старик почти, но бабок у него немерено. А телки, как известно, клюют не на член главным образом, а на тугой кошелек. Скажи, Филин!

Семен смотрел в сторону, молча глотая табачный дым.

— Ага, — проговорил третий парень — долговязый верзила с кустистыми, как у лесного филина, бровями, — даже байка такая есть про культуриста и дедка…

— Какая это? — заинтересовался Петя Злой.

— Ну… в сауне парятся культурист раскачанный и дедок из крутых, — начал рассказывать верзила Филин. — А дедок культуристу и говорит — чего это у тебя живот такой бугристый? А тот отвечает: это не живот бугристый, а пресс. Дед спрашивает: что такое пресс? Культурист — тык-мык… не может объяснить… Говорит, короче, пресс — это такая штука, на которую телки клюют… Ну, попарились они, выходят из сауны. Качок смотрит — дедку подгоняют реальный «мерс», вокруг двадцать человек охраны, в «мерсе» двадцать обалденных полуголых телок… У качка фары от изумления до пупка висят. Дедок в «мерс» садится, опускает стекло, просовывает руку, а в руке бумажник с зелеными… И орет обалдевшему качку: вот это видел? Вот это — пресс! На него телки клюют. А у тебя, придурок, живот бугристый…

Петя Злой хрюкнул и рассмеялся, поддерживаемый громовым хохотом верзилы Филина.

Семен, докурив, щелчком отбросил окурок далеко в сторону и, передернув плечами, направился к стоящей неподалеку приземистой спортивной иномарке. Петя Злой и Филин двинулись за ним. Семен сел на переднее сиденье, рядом с ним — за руль — сел Филин. Петя Злой, придерживая раненую руку, тяжело опустился на заднее сиденье.

— Поехали, — сказал Семен.

Филин завел двигатель, и иномарка, легко снявшись с места, покатила по гладкой асфальтовой дороге, ведущей от большого и явно очень дорогого загородного особняка к высоким железным воротам в окружавшем особняк трехметровом заборе с колючей проволокой на вершине.

У ворот Филин притормозил, ожидая, пока охрана раздвинет массивные створки.

— Колючка, как в зоне, — негромко проговорил Петя Злой, поглаживая левой ладонью раненую руку. — Сколько раз я здесь был, сколько раз этот забор видел, а все равно мороз по коже продирает. Кажется, что не на басурманской тачке въезжаю, а в синем воронке меня провозят.

Филин тронул машину с места, выкатил за ворота и ничего на Петины слова не ответил, занятый первым поворотом на извилистой и узкой дороге, ведущей вниз по горному склону. А Семен и вовсе своих ребят не слушал.

«Вот ведь как, — думал он, — все считают, что Лилька — просто девушка Седого. Сожительница, так сказать. А никто, кроме самого Седого… ну и Лильки, конечно, не знает, что она на самом деле дочь ему. Я еще знаю. Но мне-то Седой доверяет и понимает, что я его ни при каких раскладах не продам. Я ему уже отчитывался по этому поводу. Старик меня еще сопляком воспитывал, когда я первый раз на зону залетел — перевели из малолетки… А теперь… Лильку похитили… Вряд ли стали бы похищать ее, если б считали просто сожительницей Седого. Кто-то наверняка знал, что она — его дочь. Но кто? Откуда кто мог знать про это? Это ведь строжайший секрет! Все, кто мог хоть о чем-то подозревать, давно в земле гниют. Разве что сама Лилька проболталась? Да нет, она девушка серьезная — не болтает никогда зря. Понимает, что, если откроется ее близкое родство с Седым, жизнь ее девичья будет в очень большой опасности. У Седого врагов много, да и мусора с фээсбэшниками не дремлют. Спят и видят, как Седого захомутать. И захомутали бы — если б нашли, к чему придраться. А Седой — битый волк, его на фуфло хрен возьмешь…»

Семен закурил новую сигарету.

Автомобиль, петляя по извилистой горной дороге, спускался к морскому побережью, где уже через несколько километров начинался один из самых известных южных курортов России.

Особняк, который отчего-то давно повелось называть «Орлиным гнездом», все отдалялся и скоро не стал виден совсем, как не был виден за его стенами погруженный в мрачные раздумья Седой — старый вор из почти вымершего в нынешние звериные времена племени воров-законников. Таким, как Седой, неписаные, но все еще нерушимые среди коронованных воров старой формации воровские понятия настрого запрещали иметь семью, ибо имеющий дорогих сердцу своему людей уязвим.

И коронованного вора в законе, уважаемого не только собратьями по ремеслу, но и некоторыми политическими, экономическими деятелями и деятелями культуры (как это повелось в нашей стране), неуязвимым делала именно независимость.

Вот потому-то все окружение Седого считало живущую с ним девушку Лилю обыкновенной его пассией, которая, может быть, чуть удачливее своих предшественниц, ибо Седой уже около пяти лет не расстается с ней. Но никто, кроме самого Седого, Лили и ближайшего к Седому человека — Семена, не знал, что Лиля — родная дочь коронованного вора в законе.

* * *

Нетрудно было догадаться, что поезд уже подходит к месту своего назначения — матрацы были свернуты и лежали на верхних полках, постельное белье серой кучкой топорщилось у закрытой двери, нижние полки сияли гладким синим дерматином; початая бутылка коньяка, впрочем, стояла на столике, но никакой закуски не было, из чего можно было сделать вывод, что бутылка допивалась после вчерашнего.

Девушка Галя накладывала последние штрихи макияжа, то и дело низко наклоняясь к маленькому карманному зеркальцу, лежащему на ее коленях, — весенние солнечные лучи, без труда пронизывающие толстые и пыльные вагонные стекла, скользили по ее гладко причесанным русым волосам.

Галя аккуратно провела кончиком карандаша по контуру губ и искоса, поверх зеркальца, посмотрела на своего случайного попутчика, сидящего напротив нее, — худощавого парня лет тридцати с небольшим. Галя вечером подсела в это купе, когда ее попутчик уже спал, а проснулась оттого, что он, спустившись с верхней полки, допивал начатую вчера бутылку очень хорошего коньяка и о чем-то вполголоса разглагольствовал, очевидно, вовсе не нуждаясь в собеседнике.

Девушка Галя прошлась бледно-розовыми тенями по верху щек, взглянула напоследок в зеркало и убрала всю косметику в сумочку. Нет, она прекрасно знала, что правила хорошего тона не позволяют девушкам заниматься макияжем в присутствии незнакомых мужчин, но у себя в институте Галя считалась красавицей, к тому же кто-то когда-то сказал, что ей чрезвычайно идет ореол легкой непосредственности, и Галя с тех пор старательно поддерживала сложившийся у нее в сознании и очень ей понравившийся образ легкомысленной, но чертовски очаровательной девушки. Да и почему-то нравился ей случайный спутник. Несмотря на некоторые странности своего поведения, он производил впечатление настоящего столичного жителя и, судя по почтительной готовности проводника явиться незамедлительно после небрежного стука в стенку только для того, чтобы, пожелав доброго утра, унести опустевшую бутылку, этот мужчина ехал в поезде, видимо, из самой Москвы.

— Н-да, — проговорил мужчина, потягиваясь, — было видно, что он в прекрасном расположении духа и ему очень хочется поговорить, — Москва — большой город и центр России, как говорится, сердце страны. Но в этом-то вся и загвоздка. Вот вы, Галя, откуда?

— Я из Пырловки, — мгновенно вспыхнув, ответила Галя, — но учусь в…

— Из Пырловки! — Мужчина поднял вверх указательный палец. — На улицах Пырловки встречаются знаменитые люди? Те, которых мы больше привыкли по телевизору видеть?

— Вообще-то нет, — сказала Галя, — только дед Варлам. Он уже старый и, как за дверь дома выйдет, так и забудет, где живет и… кто он вообще такой. Его уже три раза по телевизору показывали — его фотографию то есть. В передаче «Помогите найти пропавших».

— Не то, — отмахнулся мужчина, — а вот в Москве… Понимаете, Галя, там теряется ощущение… как бы… огромности мира! В Москве, Галя, ходишь по улицам, а навстречу тебе попадаются то Пугачева, то Киркоров, то Зюганов какой-нибудь… Не говоря уж про Укупника или там Жириновского. То, что ты видишь по телевизору, все у тебя перед глазами. Смотри, пожалуйста! Даже руками можешь потрогать… Только осторожно… — мужчина непонятно усмехнулся. — И создается такое ощущение, что весь мир как на ладони. — Мужчина продемонстрировал собственную большую сильную ладонь. — Маленький такой, карманный мирок. Понимаете, Галя?

Галю в институте все считали красавицей, но вот умницей, кажется, никто не называл. Поэтому она посмотрела в сторону и сказала:

— Да… Наверное…

«Интересный мужчина, — подумала она. — Как он мне представился?.. Эдуард. Такой… черноволосый, поджарый, но сильный… Сразу видно, что очень сильный. Не сказать, что красивый, но… привлекательный. Только вот рассуждает непонятно…»

— Многое зависит от человека, — продолжал мужчина. — Вот вы задумывались, Галя, почему я спал на верхней полке, когда свободны две нижние?

Галя пожала плечами.

— Чтобы не привыкать к хорошему, — объяснил мужчина. — А почему, Галя, я еду в купе рядом с проводником, который передо мной на цирлах бегает… извините… прислуживает, как халдей?

Галя снова пожала плечами.

— Потому что я все-таки привык к хорошему, — вздохнул мужчина. — Вот посмотрите…

Он опять постучал в стенку проводнику. Тот появился через несколько секунд.

— Вызовешь такси, — скомандовал мужчина. — Сейчас тебе дама скажет адрес, продиктуешь адрес водителю, — и сунул руку в карман.

— Будет сделано, — быстро проговорил проводник, жадно глядя на карман мужчины и шевеля своими длинными, как у таракана, усами, точно он этими усами что-то унюхал.

— Дама позволила мне проводить ее до дома, — сказал мужчина, — чтобы там… в располагающей приятной обстановке продолжить знакомство. М-м?

Он вопросительно посмотрел на Галю.

— Я у тети живу… — растерянно проговорила девушка, переводя взгляд с лица проводника на лицо мужчины, — а встречать меня жених будет. Я в этот город к жениху еду…

Мужчина вынул руку из кармана, и проводник, разочарованно вздохнув, исчез из купе. Галя смотрела в окно.

— Мент умер, — непонятно сказал мужчина после минуты молчания.

— А вы кем работаете, Эдуард? — из вежливости спросила Галя.

— Я? — Мужчина помедлил, закуривая. — Я — ответственный сотрудник, — сказал он, выпуская изо рта облачко синего дыма, — провожу ревизию товаров предприятий на всей территории России.

— В служебную командировку едете?

— В отпуск, — сказал мужчина и посмотрел в окно. — Отдыхать…

* * *

Мужчина не соврал только в одном — он действительно ехал отдыхать от дел. В остальном же он бессовестно лгал. Вернее — вдохновенно сочинял, разгорячив сознание хорошим коньяком, стараясь скрасить долгие часы поездки.

Звали мужчину вовсе не Эдуардом, а Николаем. Николай Владимирович Щукин — если полностью. И названная в разговоре с глупой девушкой пышно звучащая должность также не вполне соответствовала действительности — «ответственный сотрудник, проводящий ревизию товаров предприятий на территории России»! Конечно, Николай Владимирович Щукин интересовался товарами, производимыми российскими (и не только) предприятиями, но интерес его был, так сказать, специфический.

Щукин был профессиональным вором. Он зарабатывал, если так можно выразиться — «зарабатывал», себе на кусок хлеба с маслом и икрой… на дорогой коньяк и машины иностранного производства… на чувственные и умелые женские ласки… и на другие блага человеческой цивилизации воровством.

Щукин не имел определенной воровской специализации — он не был исключительно карманником, хотя мог при случае и в карман залезть; он не был медвежатником, хотя мог шутя взломать любой сейф; мог и на гоп-стоп пойти, если обстоятельства складывались соответствующим образом, хотя ни в коей мере не был похож на гопника, да и мало ли чем мог промышлять Николай Владимирович Щукин…

Главное то, что он был своего рода художником, как рыба, легко и свободно себя чувствовал в мутной водичке аферистских дел и запутанных махинаций и никогда не повторялся ни в своих удачных делах, ни в своих ошибках, поэтому прокалывался очень редко, считая неудачников, не вылезающих из тюрем, людьми тупоумными и лишенными минимальной доли фантазии и азарта, изобретательности и холодного расчета, смелости и способности вовремя остановиться и отойти в тень — словом, тех самых качеств, которые и сделали Николая Владимировича широко известным в воровском мире Щукиным.

* * *

Последнюю «ревизию» Щукин провел в Москве. Там он, побыв немного в качестве столичного гостя, встретил — совершенно случайно — своего знакомого, в данный момент являвшегося представителем одной довольно крупной московской фирмы по производству колбасных изделий «Солнышко». За бутылочкой в ресторане они разговорились, и приятель Щукина — его звали Ляхов — между делом похвастался, что руководство фирмы решило монополизировать торговлю колбасными изделиями в пригородах Москвы.

Неизвестно, что послужило толчком для полета мысли Щукина — очередная стопка или несколько месяцев утомительного простоя, но уже на втором часу дружеских посиделок Щукин сформулировал и выложил своему приятелю план их общего скоротечного обогащения посредством банкротства фирмы «Солнышко». Ляхов, выслушав Щукина, пришел в восторг и моментально открестился от собственных начальников, которых несколько минут назад боготворил, обозвал их сраными капиталистами, вонючими эксплуататорами, богатенькими уродами и вообще наговорил про руководство фирмы «Солнышко» много гадостей.

А наутро, подкрепленный изрядной, но не чрезмерной порцией пива и инструкциями Щукина, Ляхов пошел в офис фирмы и с фальшивым трагизмом в голосе сообщил своим шефам, что монополизацию рынка придется отложить, причем на срок неопределенный; а когда руководство поинтересовалось, в чем, собственно, дело, изложил следующее: мол, появился в подмосковном поселке Черноголовка мастер-самородок Александр Валов, построивший собственный цех и разработавший уникальную технологию изготовления сырокопченой колбасы; технология самородка Валова особенно хороша тем, что не требует практически никаких затрат, а колбасных изделий из определенного количество мяса, картона и других обязательных ингредиентов получается едва ли не вдвое больше, чем в цехах фирмы «Солнышко», и, как убедился Ляхов лично, такая колбаса по своим вкусовым качествам ничуть не уступает колбасе фирмы «Солнышко». Не сходя с места, Ляхов продемонстрировал полбатона колбасы, купленной им по дороге в офис, а пока начальники с глубокомысленным видом нюхали изделие якобы подмосковного самородка, сообщил, что Валов собирается самолично монополизировать подмосковный рынок, благо для этого у него есть и деньги, и нужные связи.

Проговорив все это, Ляхов схватился за голову и упал на стул. Руководство удалилось на совещание, а когда вернулось, в кабинет был зван Ляхов, где ему было сказано, что хвататься за голову пока рановато, сначала нужно проверить, так ли серьезно обстоят дела, а уж потом решать по обстоятельствам. В крайнем случае, можно перекупить технологию у черноголовского кустаря.

Ляхову в фирме «Солнышко» доверяли, но все же на встречу с Валовым поехал вместе с Ляховым заместитель президента фирмы. Ехали они недолго и наконец остановились на окраине поселка Черноголовка у какого-то обшарпанного кирпичного здания, внутри которого работающие механизмы станков издавали такой ужасающий гул, что стены здания едва не разваливались на кирпичики. На стук Ляхова в массивную металлическую дверь вышел громадного роста охранник с совершенно бандитской физиономией, при одном взгляде на которую заместитель президента понял, что угрозами подмосковного кустаря пронять будет невозможно, и поэтому кротко выразил желание встретиться с господином Валовым.

Металлическая дверь закрылась и открылась снова ровно через полчаса, выпустив на волю бородатого мужика в засаленном фартуке, источающем ароматы свиного шпика и восточных специй. Заместитель президента фирмы «Солнышко» скромно попросил об аудиенции и, получив ее, скрылся с Валовым в своем автомобиле. Порядком изнервничавшийся Ляхов, оставшись в одиночестве, решил узнать, что же так ужасно гудит в обшарпанном здании, и попытался пройти в дверь, которую господин Валов оставил открытой, но навстречу ему шагнул верзила-охранник и продемонстрировал Ляхову кулак размером с хороший свиной окорок, заставив Ляхова поскорее ретироваться.

После часа переговоров вернулся заместитель президента. Бородатый мужик, не попрощавшись, нырнул в помещение своего цеха и запер дверь изнутри.

Ляхов с озадаченным заместителем президента фирмы «Солнышко» возвратились в офис, руководством фирмы незамедлительно было собрано экстренное совещание, на котором и выяснились подробности разговора с бородатым.

Как оказалось, Валов собирается начинать свою коммерческую деятельность, опираясь не на правовые структуры, а на криминальных авторитетов Москвы, которых, как выяснил заместитель президента, знает очень хорошо и в рассказе о них оперирует такими деталями, что не поверить невозможно. Это первое. Второе — Валов ни за что не хочет разглашать секрет своей технологии, не разрешил даже одним глазком взглянуть на собственноручно сконструированные станки. Третья новость, наименее печальная, заключалась в том, что Валов в принципе согласен продать свою технологию — правда, цена, которую он запросил, была, по общему мнению руководства фирмы «Солнышко», запредельной, да и на раздумье он давал фирме всего два дня, так как уже в скором времени собирался рассылать товар по подмосковным магазинам.

Ляхов, в исключительном порядке допущенный на закрытое совещание руководства, высказался за то, чтобы все-таки отдать деньги Валову, предварительно немного поторговавшись. Ляхову же и поручили проверить личность господина Валова по братве, так как Ляхов, в отличие от своих начальников, обучавшихся в европейских университетах, свое образование получал главным образом в зоне под городом Сыктывкаром, где отбывал наказание за совершенное в молодости экономическое преступление.

Ляхов согласился и тут же на предоставленной ему для этих целей машине поехал в Черноголовку, где у известного уже кирпичного здания нашел спокойно покуривавшего на солнце господина Валова. Завидев Ляхова, Валов отклеил от лица бороду и скинул воняющий свининой фартук, превратившись в результате этих действий в Николая Щукина. Готовый уже праздновать победу Ляхов заверил Щукина, что дела идут на лад, и посоветовал тому выбирать маршрут заграничного путешествия и покупать два билета на самолет. Щукин подробно расспросил Ляхова о совещании и после этого рассказал, как он сам, проявив чудеса расторопности, арендовал на три дня пустующее помещение общественной бани Черноголовки и свез туда несколько купленных за бесценок неисправных ткацких станков с соседней фабрики. В конце разговора с подельником Ляхов упомянул о том, что кое-кто из руководства собирался звонить соответствующим спецслужбам, дабы пресечь явно незаконную деятельность Валова. Щукин не на шутку встревожился, но Ляхов успокоил его, сказав, что лично отсоветовал своему руководству делать это, сославшись на то, что с криминалом такие штуки не пройдут, если узнают, дескать, то быть большой беде…

Щукин похвалил Ляхова за сообразительность, но все же решил ускорить действия — на всякий случай.

Через Ляхова уже на следующий день была назначена встреча. Господину Валову передали сумму денег, которая была хоть и несколько меньше назначенной в час первой встречи, но все равно достаточно крупной. Господин Валов, получив деньги, немедленно отбыл в неизвестном направлении, а потирающие руки представители фирмы «Солнышко» направились в цех, чтобы ознакомиться с технологией. И когда обнаружилось, что заплачена эта немалая сумма за разбитое одноэтажное здание и несколько никуда не годных ткацких станков, у президента фирмы «Солнышко», по слухам, случился сердечный приступ. Кинулись искать Ляхова, но тот, конечно, пропал. Впрочем, его нашли через неделю на Павелецком вокзале — обросшего бородой и порядком обтрепавшегося: выяснилось, что Валов, то есть Щукин, на назначенную встречу не пришел, решив, видимо, что человек, за полчаса продавший своих хозяев и переметнувшийся к новому хозяину, права на материальное поощрение не имеет. Ляхов, конечно, с потрохами выдал обманувшего его подельника, но так как Щукин был известен ему под другой фамилией и документов Щукина он в глаза не видел, ничего не вышло.

Николай Владимирович Щукин благодаря вдохновенному полету своей фантазии, исключительной предприимчивости, тонкому знанию психологии (он ведь мгновенно раскусил Ляхова и умело использовал его), знакомству с московскими криминальными авторитетами и, конечно, благодаря удивительному везению получивший легкий куш как сквозь землю провалился. Милиция начала было копаться в этом странном и запутанном деле, провернутом, впрочем, с молниеносной быстротой, но найти Щукина и вернуть деньги обманутым коммерсантам не удалось. Очевидно, сотрудники правоохранительных органов пытаются разобраться в проис7шедшем и сейчас, а Щукин тем временем пьет коньяк в поезде, все дальше уносящем его от центра России.

А в три часа пополудни поезд, в котором ехал Щукин, остановился на станции небольшого городка недалеко от границы с Эстонией.

Стоянка была пятиминутная, но этого времени Щукину хватило на то, чтобы помочь девушке Гале вытащить на перрон все ее сумки и сойти самому. У него-то вещей не было.