20 глав о любви, или Вечное солнце мятущейся души…

Михаил Самуилович Лиознов, 2022

Речь в этой книге пойдёт, в первую очередь, о любви! Впрочем, не только о ней одной, но ведь и большинство поэтических строк, написанных на белом свете, посвящено именно ей. Ибо, как сказал Осип Мандельштам: «Всё в мире движется любовью…». Двадцать этих глав – это рассказ о жизни и судьбе двадцати знаменитых отечественных поэтов, начиная с Пушкина и Лермонтова и заканчивая современными Ахмадулиной и Вознесенским, у которых в последнее время были какие-либо юбилейные даты. Бесспорно, что поэзия – это лучшая и самая светлая часть духовной жизни человека. Она нужна нам как живительный воздух! Ибо, как точно сказал в своё время Евгений Винокуров: «Когда поэзия есть, она может некоторыми не замечаться, но когда ее нет, люди задыхаются!». А я бы сказал ещё короче: поэзия, ты – вечное солнце нашей мятущейся души!.. И ещё: если вы хотите узнать о творчестве прекрасных русских поэтов не из скучных статей школьных учебников и хрестоматий – эта книга тоже для вас!

Предисловие автора

«И скучно, и грустно…» — эти бессмертные лермонтовские строки всегда вспоминаются мне, когда я думаю о том, как учат наших детей литературе в школе.

Как часто приходится слышать от современных школьников, допустим, такую фразу: «Сейчас на уроках литературы мы проходим творчество А.Пушкина…».

Да, к сожалению, не изучают, не проглатывают залпом, не наслаждаются каждой необычной строкой, не наполняются восторгом и вдохновением, а именно «проходят», и зачастую проходят мимо, не оставляя ни уму, ни сердцу своему прекрасных мгновений знакомства с непревзойдённой, с великой русской поэзией.

И хотя я по диплому, как раз являюсь учителем русского языка и литературы, но именно опыт преподавания в школе убедил меня на все 100 процентов, что литература и поэзия, по сути, не могут являться школьным предметом, их нельзя просто так «проходить» в школе. И очень часто подобное «прохождение» стихотворных шедевров в среднем учебном заведении на всю последующую жизнь просто отбивает интерес к творчеству Пушкина и Лермонтова, Блока, Маяковского, Цветаевой и многих других.

Именно в соответствии со всем выше сказанным я и постарался в своей книге доказать, что поэзия — это не предмет, это — Вечное Солнце нашей мятущейся Души…

Глава I

Смерть поэта (185 лет назад погиб Александр Пушкин)

«..Но французу русской славы жалеть было нечего!..»

(Граф В.А. Сологуб)

… Ровно 185 лет назад в такой же снежный февральский день он летел в санях по Санкт-Петербургу, снег хрустел под их полозьями, а в голове кипел котёл жгучих мыслей: «Натали — Дантес — барон Геккерен — ненавистный высший свет — Николай I — Бенкендорф — и долги, долги, долги — уже не до стихов — жизнь кончена…».

Могу сказать только одно — никаким Конан Дойлям и Агатам Кристи не снился такой закрученный детектив, увы, с трагическим концом…

Об этих последних пушкинских днях написаны десятки и сотни трудов, книг, монографий. Сказать какое-либо новое слово в пушкиноведении сегодня чрезвычайно сложно. И всё же, дорогой читатель, меня осенила такая мысль: прокомментировать — нет — не школьно-хрестоматийное, а самое высокое, самое трагическое, самое яркое и поэтическое впечатление тех драматических дней, а именно им и явилось великое стихотворение «Смерть поэта» нашего другого русского гения — Михаила Лермонтова. Ведь в этом стихотворении, написанном буквально в день гибели Пушкина, наиболее ярко и документально сконцентрированы все события тех месяцев и недель…

Цитаты из «Смерти поэта» и явились главами моего повествования.

Итак, я приступаю!..

1. «Погиб поэт! — Невольник чести..»

…Да, так оно и есть — он стал невольником чести, заступаясь за свою честь и любовь к Наталье Николаевне Гончаровой, и пал, оклеветанный молвой в лице всех этих особ — барона Геккерена, Дантеса, князей И. Гагарина и П. Долгорукова, Идалии Полетики и иже с ними!

Вот текст письма Пушкина барону Геккерену, отправленного перед дуэлью: «Барон! Позвольте мне подвести итог тому, что произошло недавно. Поведение вашего сына было мне известно давно и не могло быть для меня безразличным. Я довольствовался ролью наблюдателя, готовый вмешаться, когда сочту это своевременным. Случай, который во всякое другое время был бы мне крайне неприятен, весьма кстати вывел меня из затруднения: я получил анонимные письма. Я увидел, что время пришло, и воспользовался этим. Остальное вы знаете: я заставил вашего сына играть роль столь жалкую, что моя жена, удивленная такой трусостью и пошлостью, не могла удержаться от смеха, и то чувство, которое, быть может и вызывала в ней эта великая и возвышенная страсть, угасло в презрении самом спокойном и отвращении вполне заслуженном.

Я вынужден признать, барон, что ваша собственная роль была не совсем прилична. Вы, представитель коронованной особы, вы отечески сводничали вашему сыну. По-видимому, всем его поведением (впрочем, в достаточной степени неловким) руководили вы. Это вы, вероятно, диктовали ему пошлости, которые он отпускал, и глупости, которые он осмеливался писать. Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного или так называемого сына; а когда, заболев сифилисом, он должен был сидеть дома, вы говорили, что он умирает от любви к ней; вы бормотали ей: верните мне моего сына.

Вы хорошо понимаете, барон, что после всего этого я не могу терпеть, чтобы моя семья имела какие бы то ни было сношения с вашей. Только на этом условии согласился я не давать хода этому грязному делу и не обесчестить вас в глазах дворов нашего и вашего, к чему я имел и возможность, и намерение. Я не желаю, чтобы моя жена выслушивала впредь ваши отеческие увещания. Я не могу позволить, чтобы ваш сын, после своего мерзкого поведения, смел разговаривать с моей женой и ещё того менее ‒ чтобы он отпускал ей казарменные каламбуры и разыгрывал преданность и несчастную любовь, тогда как он просто трус и подлец. Итак, я вынужден обратиться к вам, чтобы просить вас положить конец всем этим проискам, если вы хотите избежать нового скандала, перед которым, конечно, я не остановлюсь.

Имею честь быть, барон, вашим нижайшим и покорнейшим слугою.

26 января 1837 г. Александр Пушкин»

…Так что же послужило толчком для такого письма, об этом читайте в следующих главах…

Как обычно, примем для краткости ряд сокращений: А.С. Пушкин — (А.С.П.), Н.Н. Гончарова — (Н.Н.).

2. «Не вынесла душа поэта позора мелочных обид…»

…О, да! Что только не терзало душу нашего поэта в последние годы жизни! Как невыносимо стало ему тогда жить! В последнее время в 1836 году всё готовило назревавшую пушкинскую катастрофу: царский двор, III отделение, Бенкендорф, жестокая цензура плотным кольцом смыкалась вокруг него. Материальное положение А.С.П. было, по сути, катастрофическим: поэт был скован тяжелыми отношениями с кредиторами и ростовщиками, придворным званием, государственной службой, великосветским бытом, вниманием Бенкендорфа и Николая I. Эта цепь оказалась нерасторжимой…

Задуманный поэтом журнал «Современник» плохо раскупался, потоком шёл небывалый наплыв бесчисленных счетов от мебельщиков, портных, каретников, книгопродавцев, из модных лавок и т.д. Пушкин с начала 1836 года был вынужден постоянно обращаться к ростовщикам: 1 февраля закладывается белая турецкая шаль Натальи Николаевны, 13 марта ‒ даже кофейник, что свидетельствует об остром дефиците…..

А он всё метался, как белка в колесе, вынужденный жить в соответствии с положением в свете…

Кстати, на балах Пушкин старался держаться поодаль от своей прекрасной супруги Натальи Гончаровой, чтобы лишний раз не акцентировать внимание окружающих на том, что он на десять сантиметров ее ниже. Пушкин — 166 см., Н.Н. — 176 см.

…Вот запись в дневнике от 17 сентября 1836 г., сделанная дочкой известного историка Карамзина Софьей Николаевной, которая пишет о Пушкине: «Он своей тоской и на меня тоску наводит. Его блуждающий, дикий, рассеянный взгляд поминутно устремлялся с вызывающим тревогу вниманием на жену и Дантеса, который продолжал те же шутки, что и раньше, ‒ не отходя ни на шаг от Екатерины Гончаровой, он издали бросал страстные взгляды на Натали, а под конец все-таки танцевал с ней мазурку. Жалко было смотреть на лицо Пушкина, который стоял в дверях напротив молчаливый, бледный, угрожающий. Боже мой, до чего все это глупо!

Когда приехала графиня Строганова, я попросила Пушкина пойти поговорить с ней. Он согласился, краснея (ты знаешь, как ему претит всякое раболепие), как вдруг вижу ‒ он остановился и повернул назад. «Ну, что же?»‒ «Нет, не пойду, там уж сидит этот граф». ‒ «Какой граф?» ‒ «Дантес, Геккерен, что ли?»».

Добавлю от себя, что А. Пушкин называл так Дантеса, у него он не барон Геккерен, а граф Геккерен. Графом Пушкин назвал его иронически, из глубокого презрения к положению, богатству и титулу этого усыновленного голландского барона.

Позже стало известно, что на одном из зимних балов 1836 года состоялось решительное объяснение меж Натали и Дантесом. Тогда она сказала ему: «Я люблю вас, как ещё в жизни не любила, но никогда не просите у меня ничего, кроме моего сердца, ибо всё прочее не принадлежит мне и я могу быть счастливой, только выполняя мой долг, ‒ пожалейте же меня и продолжайте любить меня всегда также, как любите теперь, и моё чувство будет вам наградой».

… Представьте себе ‒ каково было при этом нашему Пушкину?!?

И как не вспомнить его строки, написанные за два года до этих событий, строки, которым так и не суждено было сбыться:

Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит ‒

Летят за днями дни, и каждый час уносит

Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем

Предполагаем жить… И глядь ‒ как раз ‒ умрем.

На свете счастья нет, но есть покой и воля.

Давно завидная мечтается мне доля ‒

Давно, усталый раб, замыслил я побег

В обитель дальнюю трудов и чистых нег.

… А адресованы стихи были его мадонне — Натали. Увы, всё пошло совсем не так…

Говорят, что было и некое предательство со стороны семьи Гончаровых…

Есть распространенная версия, что накануне дуэли семья Гончаровых была на стороне Дантеса. Многие современники это подтверждают. Старшая сестра Натали — Екатерина ‒ обратила внимание на красивого офицера Дантеса, наследника состояния Геккерена. Семья Гончаровых поддерживала идею барышни заполучить такого мужа. Они решили воспользоваться ситуацией…

«…А Дантесу было приказано жениться на старшей сестре Наталии Пушкиной, довольно заурядной особе» ‒ вспоминала дочь императора Ольга. Вот только всё это делалось лишь для отвода глаз: женитьбой на сестре Натальи Гончаровой Дантес преследовал только одну цель — почаще встречаться с самой Натали…

3. «Пал, оклеветанный молвой…»

Одной из главных причин дуэли стало тайное свидание Дантеса и Натали Гончаровой в доме Идалии Полетики. Напомню, что Идалия Григорьевна Полетика ‒ историческая «фигура» в женском стане светских врагов и гонителей А.С. Пушкина.

Идалии Полетике отводят весьма неблаговидную и роковую роль в знаменитой интриге, финалом которой стала дуэль А.С. Пушкина и Дантеса на Чёрной речке. К слову, в высшем свете у неё было весьма заслуженное прозвище «Мадам Интрига».

По мнению ряда исследователей, именно она «автор анонимного пасквиля, который дал толчок всей той ситуации, которая, в конечном итоге, закончилась гибелью Пушкина». По словам литературного историка П.И. Бартенева, она «питала совершенно исключительное чувство ненависти к самой памяти Пушкина». В 1889 году, когда в Одессе был воздвигнут памятник А.С. Пушкину, Идалия Полетика, которой в ту пору шёл уже 82-й год, говорила, что это её глубоко оскорбляет, и она намерена поехать и плюнуть на того, кто был «изверг». Она уже была совсем плоха, но с ясным умом и ничего не забыла…

Вот как вспоминала о тайном свидании Натали и Дантеса Вера Федоровна Вяземская со слов самой Натальи Николаевны, которая приехала к ней тотчас от Полетики «вся впопыхах и с негодованием рассказала, как ей удалось избегнуть настойчивого преследования Дантеса»:

«Мадам N (Идалия Полетика) по настоянию Геккерна пригласила Пушкину к себе, а сама уехала из дому. Пушкина рассказывала княгине Вяземской и мужу, что, когда она осталась с глазу на глаз с Геккерном, тот вынул пистолет и грозил застрелиться, если она не отдаст ему себя. Пушкина не знала, куда ей деваться от его настояний; она ломала себе руки и стала говорить как можно громче. К счастью, ничего не подозревавшая дочь хозяйки явилась в комнату, и гостья бросилась к ней».

Покинув предательский дом, она отправилась первым делом за поддержкой и советом к Вяземским, а затем домой. Судя по происходившему далее, Вяземские не советовали Наталье Николаевне рассказывать Пушкину о подстроенном свидании.

Можно себе представить, с каким злорадством это общество следило за развитием романа жены Пушкина, как охотно делалось оно эхом вымысла Геккерна о героизме Дантеса и пр.

М. Лермонтов в своем показании сообщает: «Другие, особенно дамы, оправдывали противника Пушкина, называя его благороднейшим человеком».

Конечно, мне нужно упомянуть и о постыдных пасквилях, написанных с целью оклеветать поэта.

4 ноября 1836 года Александр Пушкин и его друзья получили пасквиль, ставший судьбоносным для великого поэта. Безымянное подметное письмо намекало на недвусмысленные отношения жены Пушкина и правящего императора, а также содержало «диплом», в котором Пушкин «награждался» званием рогоносца всех времен и народов. Кто был автором смертоносного послания ‒ загадка, над разгадкой которой исследователи бьются уже два века. А где-то в Париже хранятся подлинные документы с именем того, кто на самом деле нанес роковой удар Пушкину.

Наталья Николаевна только рассмеялась, взглянув на послание. Но Пушкин был задет и вызвал на дуэль Дантеса, поскольку именно его подозревал в авторстве этих писем.

Меньше всего в светских кругах того времени могли себе представить, что жизнь величайшего поэта будет зависеть от какого-то дурацкого послания.

Сам Дантес напрочь отрицал свою причастность к пасквилю. Князь Трубецкой по этому поводу писал, что многие молодые шалопаи того времени баловались подобными «рассылками» по светским гостиным. И даже его племянники считали такие послания шуточной шалостью и без зазрения совести, списывая откуда-то текст подобного «диплома», не тратя времени на то, чтобы придумывать его самолично, распространяли их.

Такие «дипломы» после нашлись в сейфе у секунданта Дантеса — виконта д’ Аршиака, их полно было и у других молодых повес. Но первые подозрения пали на князей Ивана Гагарина и Петра Долгорукова, которые дружили с Дантесом, жили вдвоем и увлекались подобного рода «шутками». Их подозревали все.

Что касается князя Гагарина, то он, якобы, уже за границей признался, что пасквиль был составлен его другом князем Петром Долгоруковым.

Свет снова всколыхнулся волной возмущения, заговорили об истинных убийцах Пушкина, которых следует призвать к ответу.

Доподлинно известно одно: документы, доказывающие чье-то авторство рокового письма, до сих пор хранятся в Париже. Где? У кого?

В наши дни экспертиза установила, что пасквиль писал не Геккерен. Текст написан не иностранцем, и виной всему местные интриганы…

Вот дословный текст пасквиля:

«Кавалеры первой степени, командоры и кавалеры светлейшего ордена рогоносцев, собравшись в Великом Капитуле под председательством достопочтенного великого магистра ордена, его превосходительства Д.Л. Нарышкина, единогласно избрали г-на Александра Пушкина коадъютором великого магистра ордена рогоносцев и историографом ордена. Непременный секретарь граф И. Борх»…

4. «И для потехи раздували чуть затаившийся пожар…»

Представьте себе, что высшему свету в пушкинские времена нечем было особо заняться, ведь тогда не было ТВ и интернета, мобильников и планшетов, так что единственной потехой, единственными развлечениями той эпохи оставались балы и великосветские сплетни, которые и сгубили нашего гения!

Во всей этой пушкинской трагедии масса запутанных интриг, историй и вопросов, на которые мы, наверное, уже никогда не найдём точных ответов.

Допустим, ради чего возник этот роковой любовный треугольник: Наталья, Екатерина Гончаровы и Дантес?

Екатерина Гончарова познакомилась с Дантесом в 1834 году, осенью, и, как свидетельствуют многие из близких знакомых с ней, она влюбилась в него с первого взгляда.

Он же, по всей видимости, не был столь увлечен Екатериной, но все же сблизился с ней, преследуя корыстную цель — стать ближе к ее сестре, Наталье, которая была истинным предметом его страсти.

Внешне Екатерина была не похожа на Наталью — она принадлежала больше к восточному типу женщин: смуглая кожа и большие темные глаза. Сегодня она, безусловно, была бы признанной красавицей, но вот в жесткие каноны женской красоты того времени она не укладывалась.

Влюбленная Екатерина искала любой повод, чтобы встретиться с Дантесом: она не пропускала ни одного бала, ни одного вечера в салонах, где он часто бывал. В высшем свете уже вовсю шли сплетни о настойчивых ухаживаниях Дантеса за супругой Пушкина, но Екатерину это ничуть не смущало.

Высшее общество посмеивалось над ней, но та настойчиво шла к своей цели — добиться Дантеса во что бы то ни стало. Даже девичью честь она принесла в жертву своей любви: многие современники уверенно заявляли, что у Екатерины и Дантеса была любовная связь до брака, а по тем временам это был большой позор для незамужней женщины.

Неизвестно, как повернулась бы дальнейшая судьба Екатерины и Дантеса, если бы не Его величество случай.

В ноябре 1836 года близкие друзья Пушкина получили оскорбительную анонимку о том, что поэт — рогоносец. Пушкин в гневе тотчас отправил Дантесу вызов на дуэль. Узнав об этом, Наталья Николаевна сделала все возможное, чтобы предотвратить кровопролитие.

Вместе с друзьями Пушкина она убедила мужа в том, что Дантес влюблен в Екатерину, а вовсе не в Наталью, что его намерения более чем серьезны, и он хочет сделать предложение.

А после того, как стало известно о внебрачной связи между ними, Дантес под давлением общественности уже не мог не сделать предложение Екатерине. Успокоившись на этом, Пушкин отозвал вызов на дуэль. По свидетельствам очевидцев, Екатерина вся искрилась от счастья, чего нельзя было сказать о Дантесе.

Так что же могло заставить блестящего кавелергарда Дантеса жениться на «ручке от метлы», как называли Екатерину Гончарову злые языки?

Его опекун, барон Геккерн, упоминая в одном из писем о женитьбе Дантеса, высказался о ней крайне отрицательно: «связывает себя кабалой по рукам и ногам».

Свадьба прошла скромно, в узком семейном кругу. Братья Гончаровы, Дмитрий и Иван, даже не остались на свадебный обед, поспешив уехать: они явно не одобряли этот вынужденный брак. Екатерина не могла не понимать свое положение, но, тем не менее, не показывала виду и всячески старалась убедить всех окружающих, что в браке она очень счастлива. Семейные отношения они с Пушкиными не поддерживали: поэт наотрез отказывался идти на примирение, в доме Пушкиных бывала только Екатерина, навещая сестру.

Многие исследователи отмечали, что влюбленная Екатерина стала послушным орудием в руках Дантеса, помогая ему плести интриги против Пушкиных. Но прямых доказательств тому не сохранилось.

О надвигающейся второй дуэли Наталья Николаевна ничего не знала, поэтому не смогла снова предотвратить кровопролитие. Вполне вероятно, что Екатерина знала, но ничего не сказала об этом сестре.

Более того, после дуэли и смерти Пушкина она не только не попросила прощения у сестры, но надменно заявила, что прощает ей все. Видимо, зависть к Наталье, копившаяся долгие годы, вышла в итоге наружу.

С тех пор сестры больше не общались. Наталья Николаевна покинула Петербург, а Екатерине пришлось до конца дней жить с клеймом жены убийцы Пушкина.

… Над чувствами поэта издевались очень многие в высшем свете, вот лишь несколько свидетельств этому:

23 января 1837 г. явилось переломным днем во всей истории и предрешило ее исход.

Дантес на балу у графа Воронцова-Дашкова повел себя особенно оскорбительно по отношению к Наталье Николаевне. Дарья Федоровна Фикельмон уже в день смерти поэта сделала запись в своем дневнике об этом вечере: «Наконец, на одном из балов он так скомпрометировал госпожу Пушкину своими взглядами и намеками, что все ужаснулись, и решение Пушкина было с тех пор принято окончательно».

Чуть ли не на этом самом балу император, по рассказу лицейского товарища Пушкина Модеста Корфа, «разговорился с Натальей Николаевной о сплетнях, которым ее красота подвергает ее в обществе, и посоветовал «быть сколько можно осторожнее и беречь свою репутацию и для самой себя, и для счастия мужа, при известной его ревности»». Подобный совет походил на выговор. Император якобы поведал и продолжение этой истории: «Она, верно, рассказала это мужу, потому что, увидясь где-то со мною, он стал меня благодарить за добрые советы его жене. ‒ Разве ты и мог ожидать от меня другого? ‒ спросил я. ‒ Не только мог, ‒ отвечал он, ‒ но, признаюсь откровенно, я и вас самих подозревал в ухаживании за моею женою. Это было за три дня до последней дуэли».

Действительно, Пушкин рассказывал своему другу Павлу Нащокину, что царь, «как офицеришка, ухаживает за его женою; нарочно по утрам проезжает мимо ее окон, а ввечеру на балах спрашивает, отчего у нее всегда шторы опущены». Вместе с тем он говорил тому же П. Нащокину, что им владела «совершенная уверенность в чистом поведении Натальи Николаевны».

Всего за три дня до дуэли Пушкин, в который раз, столкнулся с Дантесом в доме Мещерских.

С.Н. Карамзина записала: «В воскресенье у Катрин было большое собрание без танцев: Пушкины, Геккерны, которые продолжают разыгрывать свою сантиментальную комедию к удовольствию общества. Пушкин скрежещет зубами и принимает свое всегдашнее выражение тигра, Натали опускает глаза и краснеет под жарким и долгим взглядом своего зятя (Дантеса), ‒ это начинает становиться чем-то большим обыкновенной безнравственности…»

5. «Его убийца хладнокровно навёл удар…»

Интриги переплелись, создав череду роковых обстоятельств. Как говорил друг Пушкина — князь Вяземский: «Пушкин и его жена попали в ужасную западню, их погубили…».

И он же вспоминал: «Несчастная смерть Пушкина, окруженная печальною и загадочною обстановкою, породила много толков в петербургском обществе; она сделалась каким-то интернациональным вопросом. Вообще жалели о жертве; но были и такие, которые прибегали к обстоятельствам, облегчающим вину виновника этой смерти, и если не совершенно оправдывали его (или, правильнее, их), то были за них ходатаями. Известно, что тут было замешано и дипломатическое лицо. Тайна безыменных писем, этого пролога трагической катастрофы, еще недостаточно разъяснена. Есть подозрения, почти неопровержимые, но нет положительных юридических улик» ‒ рассуждал Вяземский.

Юридически участником дуэли с Пушкиным являлся посол Голландии в Российской империи барон Геккерен. Вызов на дуэль был составлен от его имени, оформлен им и предъявлен официально ‒ через секретаря французского посольства виконта д’ Аршиака, представлявшего французские интересы.

Таким образом, фактически Пушкина официально вызвало на поединок королевство Нидерланды ‒ в лице своего посла!

Кто-то может спросить: неужели сам Пушкин действительно не вызывал Дантеса на дуэль? Отвечу: вызывал, но гораздо раньше — как я уже писал — в ноябре 1836 года, впрочем, спустя несколько дней он отозвал свой вызов, о чем уведомил всех, кто был в курсе событий. И более от Пушкина никому дуэльных вызовов не исходило.

Пытаясь замести следы своего участия в убийстве, барон Геккерн-старший 11 февраля 1837 года писал барону Верстолку: «Жоржу (Дантесу) не в чем себя упрекнуть; его противником был безумец, вызвавший его без всякого разумного повода; ему просто жизнь надоела, и он решился на самоубийство, избрав руку Жоржа орудием для своего переселения в другой мир».

Насколько лжив и подл был голландский посланник ясно даже из одного лишь этого отрывка. Ему ли было не знать, что вызов на дуэль исходил именно от него, а не от Пушкина или Дантеса!!!Ему ли было не знать, что именно он направил на дуэль Жоржа вместо себя, зная о том, что Жорж — прекрасно обученный профессиональный стрелок и поэтому вряд ли промахнется…

Фактически исполнителей убийства поэта было двое ‒ барон Геккерн и его приемный сын Жорж Дантес. Впрочем, соучастников этому преступлению и в нашем высшем свете было предостаточно…

Да, Дантесу было наплевать на «Солнце русской поэзии», он никогда не раскаивался в содеянном. А позже сделал успешную политическую карьеру во Франции, его успех омрачило поведение дочери, которая стала страстной поклонницей Пушкина и возненавидела отца.

Комната ее была обращена в молельню. Перед аналоем висел большой портрет Пушкина, на стенах были другие его портреты. Дочь Дантеса молилась перед портретом своего дяди, в которого была влюблена. С отцом она не говорила после одной семейной сцены, когда назвала его убийцей Пушкина.

6. «Не мог понять в сей миг кровавый, на что он руку поднимал!»

…Об очень тесных отношениях солидного барона Геккерена с молодым офицером Дантесом в свете рассказывали немало. Барон даже усыновил своего близкого друга, сделав наследником своего немалого состояния. В такую внезапную бескорыстность никто не поверил. В порочном высшем свете за подобную связь не преследовали и «от дома не отказывали», но все это повышенный интерес, хихиканье, сплетни…

Об убийстве Пушкина Дантес и Геккерен поначалу не помышляли. Рисковать жизнью на дуэли Дантес не хотел, но вскоре ситуацией воспользовались враги поэта, подогрев ситуацию сплетнями.

«Сухое и почти презрительное обращение в последнее время Пушкина с бароном Гекереном, которого Пушкин не любил и не уважал, не могло не озлобить против него такого человека, каков был Геккерен. Он сделался отъявленным врагом Пушкина и, скрывая это, начал вредить тайно поэту. Будучи совершенно убежден в невозможности помирить Пушкина с Дантесом, чего он даже едва ли и желал, но, относя негодование первого единственно к чрезмерному самолюбию и ревности, мстительный голландец, тем не менее, продолжал показывать вид, что хлопочет об этом ненавистном Пушкину примирении, понимая очень хорошо, что это дает ему повод безнаказанно и беспрестанно мучить и оскорблять своего врага», ‒ рассказывал друг Пушкина Данзас.

Оскорбляя за спиной, Геккерен публично показывал намерения Дантеса примириться с Пушкиным, но поэт даже не распечатывал письма врага. Однажды Пушкин попытался отдать Геккерену письмо перемирия, полученное от Дантеса. Геккерен отказался, тогда поэт демонстративно бросил ему это письмо в лицо. Подобная публичная выходка была за гранью этикета. «Пушкин дрался среди белого дня и, так сказать, почти в глазах всех!» ‒ вспоминал Данзас.

Хронист начала 20 века П. Щеголев прямо обвиняет Геккерена и его клан в убийстве Пушкина: «Они [враги Пушкина] примыкают к патологическому на сексуальной почве коллективу, группировавшемуся вокруг Геккерена. Спаянные общими эротическими вкусами, общими эротическими забавами, связанные «нежными узами» взаимной мужской влюбленности, молодые люди ‒ все высокой аристократической марки ‒ легко и беспечно составили злой умысел на жизнь Пушкина».

Ну, а ярким подтверждением лермонтовских строк «Не мог понять в сей миг кровавый, На что он руку поднимал!..» являются слова графа В.А. Сологуба, который должен был быть секундантом в первой ‒ несостоявшейся в ноябре 1836 года дуэли Пушкина и Дантеса: «…я понимал, какая лежала на мне ответственность ПЕРЕД ВСЕЙ РОССИЕЙ. Тут уже было не то, что эта история со мной. Со мной я за Пушкина не боялся. НИ У ОДНОГО РУССКОГО РУКА НА НЕГО БЫ НЕ ПОДНЯЛАСЬ, НО ФРАНЦУЗУ РУССКОЙ СЛАВЫ ЖАЛЕТЬ БЫЛО НЕЧЕГО…!»

7. «Судьбы свершился приговор!»

…А ведь женись А.С.П. раньше и не на Натали, судьба его могла свершиться совсем по-другому!

Александр Сергеевич отличался пылкостью натуры, страстностью чувств. Известен его знаменитый список женских имен, так называемый «донжуанский список Пушкина».

Анне Керн посвящены его бессмертные строки «Я помню чудное мгновенье», но что-то у них не сложилось…

Первый раз Пушкин делал предложение руки и сердца своей дальней родственнице (пятиюродной сестре) ‒ Софье Пушкиной. Поэту исполнилось уже 27 лет.

Софья была стройна, высока ростом, имела красивый греческий профиль и черные, как смоль, глаза. Увидев ее в ложе театра, Александр Сергеевич влюбился с первого взгляда. Софье он посвятил эти строки:

Нет, не черкешенка она, —

Но в долы Грузии от века

Такая дева не сошла

С высот угрюмого Казбека.

Нет, не агат в глазах у ней, —

Но все сокровища Востока

Не стоят сладостных лучей

Ее полуденного ока.

Но его возлюбленная Софья была помолвлена и через месяц вышла замуж.

В 1827 году Пушкин увлекся Анной Олениной. Анна Оленина слыла светской красавицей, была очень хорошо образована (ее отец служил директором Петербургской библиотеки, а позднее президентом Академии Художеств), сама сочиняла музыку и стихи, хорошо пела.

Анна тоже была увлечена поэтом и даже, со слов современников, имела с поэтом несколько тайных любовных свиданий. Анна обладала не только приятной внешностью, но и безупречным художественным вкусом. У нее было много поклонников, кого-то она приближала к себе, кого-то отдаляла.

Пушкин посвятил Олениной несколько стихотворений «Ты и Вы», «Ее глаза», «Город пышный, город бедный», «Увы! Язык любви болтливой…», «Я вас любил так искренно…» и др.

В 1829 году, уже будучи знакомым с Натальей Гончаровой, Пушкин все еще испытывает глубокие чувства к Олениной и просит ее руки у родителей. Но получает решительный отказ.

Этому было несколько причин. Во-первых, в то время за Пушкиным уже был установлен негласный надзор, он считался неблагонадежным. В-вторых, отцу Олениной было известно о многочисленных романах поэта, в том числе с ее двоюродной сестрой ‒ Анной Керн.

Тогда же поэт оказывал особые знаки внимания Екатерине Ушаковой, и все уже говорили об их грядущей помолвке, но Пушкин уехал на год из СПБ, а когда вернулся, то оказалось, что Оленина ответила ему отказом. Он бросается к Ушаковой, но — поздно! Та уже помолвлена с другим.

«С чем же я остался?» — воскликнул поэт. «С оленьими рогами!» — ответила Екатерина Ушакова…

И только зимой, в конце декабря 1828 года, на балу он встречает 16-летнюю необычайно красивую девочку — Наталью Гончарову.

… Вот тогда судьбы и свершился приговор…

Итак, она познакомилась с Пушкиным в 16 лет (по-нынешнему была десятиклассницей), в 18 лет (по-нынешему ‒ выпускница школы) вышла за него замуж. Все говорят, что она была первой красавицей Санкт-Петербурга, но вот понимала ли она по-настоящему, что её муж был первым поэтом России? — Скорее всего,‒нет!..

В любом случае Н. Гончарова стала его судьбой…

И судьба его не пощадила…

И ещё. Наталья Гончарова не присутствовала на похоронах поэта, а на его могилу в Михайловское приехала только через два года, в 1839-м…

8. «Вы, жадною толпой стоящие у трона, Свободы, Гения и Славы палачи…»

Как говорится, вспомним всех поименно, их — эту жадную и праздную толпу: это и сам Николай I, и шеф жандармов Бенкендорф, и Сергей Семенович Уваров — русский государственный деятель, министр просвещения, особо не любивший поэта и бывший его главным цензором, и министр иностранных дел граф Нессельроде.

На сегодняшний день считается, что авторами гнусных писем о приёме поэта в орден рогоносцев, разосланных друзьям Пушкина, был совсем не барон Геккерен (какой смысл ему, голландскому послу, затевать такой международный дипломатический скандал?!),нет — тут сработали свои «доброжелатели»: написаны они были, возможно, двумя князьями-любовниками И.С. Гагариным и П.В. Долгоруковым, хотя точная личность автора этих посланий до сих пор не доказана… А далее в той же, жаждущей крови жадной толпе, все эти Идалии Полетики и иже с ними… Так что вовсе не один Дантес был виновен в гибели нашего гения.

Да, это именно они — свободы, гения и славы палачи ‒ довели нашего поэта до такого безысходного состояния, о котором друг А. Пушкина В.А. Сологуб писал: «ОН В ЛИЦЕ ДАНТЕСА ИСКАЛ ИЛИ СМЕРТИ, ИЛИ РАСПРАВЫ СО ВСЕМ СВЕТСКИМ ОБЩЕСТВОМ».

По воспоминаниям современников, светское общество разделилось на два враждебных лагеря. Одни были на стороне Пушкина, другие на стороне Геккерена и Дантеса.

Как вспоминал Данзас: «После этой истории Геккерен решительно ополчился против Пушкина и в петербургском обществе образовались две партии: одна за Пушкина, другая ‒ за Дантеса и Геккерена. Партии эти, действуя враждебно друг против друга, одинаково преследовали поэта, не давая ему покоя…

… Борьба этих партий заключалась в том, что в то время, как друзья Пушкина и все общество, бывшее на его стороне, старались всячески опровергать и отклонять от него все распускаемые врагами поэта оскорбительные слухи, отводить его от встреч с Геккереном и Дантесом, противная сторона, наоборот, усиливалась их сводить вместе, для чего нарочно устраивали балы и вечера, где жена Пушкина, вдруг неожиданно, встречала Дантеса».

В этой истории былые друзья переходили на сторону врагов.

…В рамки обычной семейной истории события дуэли уже не укладывались. В неё вошли отношения уже не поэта, а Пушкина ‒ камер-юнкера и мужа первой красавицы столицы ‒ со двором и с правительством!

Враги Пушкина… Их было много в высшем свете. Я не задавался целью пересчитать их. Я отметил тех, кто был наиболее активен, кто перевёл чувство злобного недоброжелательства к Пушкину в действие против него.

От низин идут физические исполнители. Они примыкают к патологическому на сексуальной почве коллективу, группировавшемуся вокруг Геккерена.

Спаянные общими вкусами, общими эротическими забавами, связанные «нежными узами» взаимной мужской влюблённости, молодые люди ‒ все высокой аристократической марки ‒ легко и беспечно составили злой умысел на честь, а как потом оказалось ‒ и на жизнь Пушкина.

К их гнусной забаве с одобрительным поощрением относились старшие представители ‒ все эти графини Софьи Б., m-me Н… И на вершинах законодательница высшего света графиня М.Д. Нессельроде; конечно, её должно отнести к «надменным потомкам известной подлостью прославленных отцов». И много их там, «стоящих жадною толпой у трона».

Против Пушкина было сплочённое большинство. И, наконец, сам монарх.

Ведь даже император Николай I, правивший Россией в те времена, не мог, конечно, осознать, что это не Пушкин живет в его эпоху, а что он — Николай I — существует в пушкинскую эпоху!

Много дней работаю над этой статьёй, а в голове всё крутятся пушкинские строки из письма Вяземскому: «Толпа жадно читает исповеди, записки, потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости, она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал, и мерзок ‒ не так, как вы ‒ иначе…».

…Но меня больше всего шокирует, что и друзья Пушкина — П. Вяземский, В. Жуковский, А.И. Тургенев, С. Соболевский, М. Плетнев, многочисленные лицейские соратники ничего не смогли противопоставить этому антипушкинскому заговору!!!

9. «Но есть и Божий суд, наперсники разврата!»

Об этих наперсниках уже было сказано выше. Примечательно, что Лермонтов, по сути, ни слова не сказал о роли самой Натальи Гончаровой во всей этой трагедии.

Вот разве что эти многозначительные фразы «Добыча ревности глухой» и

«наперсники разврата». И как ни крути, но здесь есть прямой намёк на тех и на то, что подталкивало к сближению Натали и Дантеса.

Была ли Натали достаточно умна и образована, или её главной страстью оставались светские балы? Вот лишь одно воспоминание друга их семьи А.О. Смирновой: «Наталья Николаевна была так чужда всей умственной жизни Пушкина, что даже не знала названий книг, которые он читал. Прося привезти ему из его библиотеки Гизо, Пушкин объяснял ей: «4 синих книги на длинных моих полках»».

Один из главных пушкинистов Павел Щеголев пишет: «Дантес взволновал Наталью Николаевну так, как ее еще никто не волновал. «Il l’а troublé» ( в пер. ‒ она обеспокоена, встревожена, запуталась) — сказал Пушкин о Дантесе и своей жене. Любовный пламень, охвативший Дантеса, опалил и ее, и она, стыдливо-холодная красавица, пребывавшая выше мира и страстей, покоившаяся в сознании своей торжествующей красоты, потеряла свое душевное равновесие и потянулась к ответу на чувство Дантеса. В конце концов, быть может, Дантес был как раз тем человеком, который был ей нужен», ‒ пишет пушкинист П. Щеголев.

А вот ещё одно свидетельство той эпохи: Натали не верила, что дуэль случится. Предполагала, что вспыльчивый супруг вскоре успокоится и забудет.

По записям хрониста Бартенева, записавшего свидетельства князей Вяземских ‒ «Пушкин не скрывал от жены, что будет драться. Он спрашивал ее, по ком она будет плакать. «По том, ‒ отвечала Наталья Николаевна, ‒ кто будет убит». Такой ответ бесил его: он требовал от нее страсти, а она не думала скрывать, что ей приятно видеть, как в нее влюблен красивый и живой француз».

Я не буду вставать ни на ту, ни на другую сторону, а просто продолжу приводить противоположные мнения, а уже вам, читатель, решать, кто в той ситуации был прав, а кто виноват.

Напомню здесь, что сам Пушкин гордился, что его жена была украшением петербургских балов. В письме жене от 30 октября 1833 г. он пишет: «Теперь, мой ангел, целую тебя, как ни в чем не бывало; и благодарю за то, что ты подробно и откровенно описываешь мне свою беспутную жизнь. Гуляй, женка; только не загуливайся и меня не забывай…»

Пройдут многие десятилетия и два других наших великих поэта-женщины Анна Ахматова и Марина Цветаева дадут свою (возможно, спорную) оценку роли Наталье Гончаровой в этой трагедии.

Вот что говорила по этому поводу Ахматова:

«Пушкин спас репутацию жены. Его завещание хранить ее честь было свято выполнено. Но мы, отдаленные потомки, живущие во время, когда от пушкинского общества не осталось камня на камне, должны быть объективны. Мы имеем право смотреть на Наталью Николаевну, как на сообщницу Геккернов в преддуэльной истории. Без ее активной помощи Геккерны были бы бессильны».

И в соответствии с этой декларацией Ахматова рисует портрет Н.Н. Пушкиной:

«Из всего явствует, что Пушкин не имел ни малейшего влияния на жену, что она делала все, что хотела, никак с ним не считаясь; разоряла, лишала душевного спокойствия, не пустила к себе его умирающую мать и привела в дом своих сестер, нанимала дорогие дачи и квартиры, забывала его адрес, когда он уезжал, и без устали повествовала о своих победах, жаловалась Дантесу на его ревность, сделала его (мужа) своим конфидентом, что, по мнению Долли Фикельмон, и вызвало катастрофу, и, наконец, не вышла на вынос тела Пушкина, чтобы, как говорит Тургенев, не показываться жандармам. Как будто для нее жандармы были опасны».

А Марина Цветаева в 1929 году написала эмоциональный очерк, в котором поделилась своим отношением к жене Пушкина, которого она любила беззаветно. В очерке «Наталья Гончарова» она сравнивает дуэль Пушкина и Дантеса с Троянской войной, а саму Натали — с прекрасной Еленой: «Наталья Гончарова — просто роковая женщина, то пустое место, к которому стягивается, вокруг которого сталкиваются все силы и страсти. Смертоносное место. (Пушкинский гроб под розами!) Как Елена Троянская повод, а не причина Троянской войны (которая сама не что иное, как повод к смерти Ахиллеса), так и Гончарова не причина, а повод смерти Пушкина, с колыбели предначертанной. Судьба выбрала самое простое, самое пустое, самое невинное орудие: красавицу.….Нет в Наталье Гончаровой ничего

дурного, ничего порочного, ничего, чего бы не было в тысячах таких, как она, — которые насчитываются тысячами. Было в ней одно: красавица. Только — красавица, просто — красавица, без корректива ума, души, сердца, дара. Голая красота, разящая, как меч. И — сразила. Просто — красавица. Просто — гений.»

Позже известный русский поэт Ярослав Смеляков скажет о Натали примерно также, только уже в стихах. Приведу отрывки из двух его стихотворений:

Натали

…Ещё живя в сыром подвале,

где пахли плесенью углы,

мы их по пальцам сосчитали,

твои дворцовые балы.

И не забыли тот, в который,

раба страстишечек своих,

толкалась ты на верхних хорах

среди чиновниц и купчих.

И, замирая то и дело,

боясь, чтоб Пушкин не узнал,

с мольбою жадною глядела

в ту бездну, где крутился бал.

Мы не забыли и сегодня,

что для тебя, дитя балов,

был мелкий шёпот старой сводни

важнее пушкинских стихов.

И второе:

Извинение перед Натали

Вас теперь прошу покорно

ничуть злопамятной не быть

и тот стишок, как отблеск черный,

средь развлечений позабыть.

Ах, Вам совсем нетрудно это:

ведь и при жизни Вы смогли

забыть великого поэта ‒

любовь и горе всей земли.

… Что можно возразить великим Ахматовой и Цветаевой? Разве что вспомнить знаменитые строки из пушкинской «Мадонны», адресованные Н. Гончаровой:

Исполнились мои желания. Творец

Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,

Чистейшей прелести чистейший образец.

Или «Я пленен, я очарован, словом — я огончарован!» ‒ так написал Пушкин после одной из первых встреч с Натали.

…Есть только одно «но» ‒ все эти строки он написал ещё в 1830 году, т.е. задолго до встречи Н. Гончаровой и Дантеса…

… Прелесть Натали не вызывает сомнения, но одной прелести мало там, где дело шло о пушкинской чести и самой его жизни!!!

Всё так, всё так, а меня всё же гложет мысль о том, что, если бы Пушкин не женился на Натали, он мог бы прожить ещё много, много лет…

И ещё одна «немысленная» мысль — не прилетела ли пуля Дантеса со стороны Полотняного завода, где прошли детство и юность Натали и остальных сестёр Гончаровых (конечно, в переносном смысле этого слова…).

10. «С свинцом в груди и жаждой мести…»

Вот доподлинный текст условий той роковой дуэли:

«1. Противники становятся на расстоянии двадцати шагов друг от друга и пяти шагов (для каждого) от барьеров, расстояние между которыми равняется десяти шагам.

2. Вооруженные пистолетами противники, по данному знаку, идя один на другого, но ни в коем случае не переступая барьера, могут стрелять.

3. Сверх того, принимается, что после выстрела противникам не дозволяется менять место, для того, чтобы выстреливший первым огню своего противника подвергся на том же самом расстоянии.

4. Когда обе стороны сделают по выстрелу, то, в случае безрезультатности, поединок возобновляется как бы в первый раз: противники ставятся на то же расстояние в 20 шагов, сохраняются те же барьеры и те же правила».

… Да, расстояние между барьерами всего в 10 шагов делало смерть почти неминуемой. А пункт № 4. делал смерть совсем неизбежной!

Время поединка ‒ пятый час дня; место ‒ за Комендантской дачей ‒ на Чёрной речке. Условия дуэли были составлены в 2'/2 часа дня; и Данзас поспешил к Пушкину, который, по условию, поджидал его в кондитерской Вольфа. «Было около 4 часов. Выпив стакан лимонаду или воды, ‒ Данзас не помнит, ‒ Пушкин вышел с ним из кондитерской; сели в сани и направились к Троицкому мосту». Со слов, конечно, Данзаса, Вяземский сообщал вскоре после рокового события, что Пушкин казался спокойным и удовлетворенным, а во время поездки с Данзасом был покоен, ясен и весел.

В памяти Данзаса сохранились некоторые подробности этого путешествия на место дуэли. На Дворцовой набережной они встретили в экипаже Наталью Николаевну. Пушкин смотрел в другую сторону, а жена его была близорука и не разглядела мужа. В этот сезон были великосветские катанья с гор, и Пушкин с Данзасом встретили много знакомых, между прочим двух конногвардейцев: князя В.Д. Голицына и Головина.

Князь Голицын закричал им: «Что вы так поздно едете, все уже оттуда разъезжаются». Молоденькой, 19-летней графине А.К. Воронцовой-Дашковой попались навстречу и сани с Пушкиным и Данзасом, и сани с д' Аршиаком ‒ секундантом и Дантесом. На Неве Пушкин шутливо спросил Данзаса: «Не в крепость ли (Петропавловскую — М.Л.) ты везешь меня?» «Нет, ‒ ответил Данзас, ‒ через крепость на Черную речку самая близкая дорога».

В воспоминаниях Данзаса, единственного свидетеля, оставившего свои воспоминания о поединке, этот эпизод передан так: «По сигналу, который сделал Данзас, махнув шляпой, они начали сходиться. Пушкин первый подошел к барьеру и, остановясь, начал наводить пистолет. Но в это время Дантес, не дойдя до барьера одного шага, выстрелил, и Пушкин упал…»

Нет, он ещё чуть позже найдёт в себе силы приподняться и выстрелить во врага, он увидит падение Дантеса… И всё же, всё же, всё же…

На обратном пути он чувствовал сильные боли и сказал Данзасу: «Кажется, это серьёзно. Послушай: если Арендт (врач — М.Л.) найдёт мою рану смертельной, ты мне это скажешь. Меня не испугаешь. Я ЖИТЬ НЕ ХОЧУ»…

Будучи ранен, Пушкин сразу узнал смерть и пошел ей навстречу, а когда врачи подтвердили, стал хладнокровно высчитывать шаги ее, наблюдая ход ее, как в постороннем человеке, щупал пульс свой и говорил: «вот смерть идет…».

Смерть уже не представляла для него ничего неожиданного, ничего пугающего ‒ и это передавалось другим. В.И. Даль ‒ военный врач, автор знаменитого «Толкового словаря живого великорусского языка», а также близкий друг поэта, вспоминал: «Пушкин заставил всех присутствовавших сдружиться со смертью, так спокойно он ожидал ее, так твердо был уверен, что последний час его ударил».

П.А. Плетнев, соратник Пушкина по литературе, вспоминал: «Он так переносил свои страдания, что я, видя смерть перед глазами, в первый раз в жизни находил ее чем-то обыкновенным, нисколько не ужасающим».

Умирание Пушкина показало всем, как встречает смерть человек, который давно осмыслил ее и внутренне к ней подготовился.

Его мужество в претерпевании физических мук было беспримерно.

«С начала до конца своих страданий (кроме двух или трех часов первой ночи, в которые они превзошли всякую меру человеческого терпения) он был удивительно тверд. Я был в тридцати сражениях, ‒ говорил доктор Арендт, ‒ я видел много умирающих, но мало видел подобного». Очень точно сравнил Арендт Пушкина с погибающим воином ‒ таково было всеобщее ощущение. «Условия жизни не давали ему возможности и простора жить героем, зато, по свидетельству всех близких Пушкина, он умер геройски», ‒ писал впоследствии П.П. Вяземский.

На слова Даля: «Не стыдись боли своей, стонай, тебе будет легче», ‒ Пушкин отвечал: «Смешно же, чтоб этот вздор меня пересилил!» Ответ знаменательный: «этот вздор» ‒ муки тела, «меня» ‒ мой дух, возносящийся над этими муками. «Я» осознавалось как дух, уже отдельный от тела. Это был процесс не физического умирания, а духовного восхождения. Владимир Даль ещё вспоминал «…Умирающий несколько раз подавал мне руку, сжимал и говорил: Ну, подымай же меня, пойдем, да выше, выше, ну, пойдем». Опамятовавшись, сказал он мне: «Мне было пригрезилось, что я с тобою лезу по этим книгам и полкам высоко ‒ и голова закружилась».

Тот же Владимир Даль, неотлучно бывший подле умирающего поэта, оставил нам бесценное свидетельство о тех последних минутах: «Он вдруг, будто проснувшись, быстро раскрыл глаза, лицо его прояснилось, и он сказал: «Кончена жизнь!» Я не дослышал и спросил тихо: «Что кончено?» «Жизнь кончена», ‒ отвечал он внятно и положительно. «Тяжело дышать, давит», ‒ были последние слова его. Всеместное спокойствие разлилось по всему телу; руки остыли по самые плечи, пальцы на ногах, ступни и колени также; отрывистое, частое дыхание изменялось более и более в медленное, тихое, протяжное; ещё один слабый, едва заметный вздох ‒ и пропасть необъятная, неизмеримая разделила живых от мёртвого. Он скончался так тихо, что предстоящие не заметили смерти его»…

Необычность на лице только умершего Пушкина описал Жуковский: «Я уверяю тебя, что никогда на лице его не видал я выражения такой глубокой, величественной, торжественной мысли».

Пушкин скончался 10 февраля в 2 часа 45 минут пополудни.

Похороны А.С. превратились в настоящее признание любви к нему: так прусский посол Либерман пишет: «многие корпорации просили нести останки умершего. Шёл даже вопрос о том, чтобы отпрячь лошадей траурной колесницы и предоставить несение тела народу»!

Отпевание было назначено в Исаакиевском соборе, были даже выданы специальные «билеты». Однако накануне ночью тело из квартиры перенесли в Конюшенную церковь ‒ Пушкин был её прихожанином. Как вспоминал Жуковский: «В минуту выноса, на который собрались не более десяти ближайших друзей, жандармы заполнили ту горницу, где мы молились об умершем. Нас оцепили, и мы, так сказать, под стражей, проводили тело до церкви».

Пришедшие к Исаакиевскому собору люди нашли его запертым, но молва быстро распространила известие о том, где будет отпевание. Вскоре площадь вокруг Конюшенной церкви «представляла собой сплошной ковёр из человеческих голов», мужчины стояли без шапок.

В храм пускали только по «билетам». Когда кончилось отпевание, гроб вынесли из храма, перетащили через соседние ворота в заупокойный подвал. «Всё мелькнуло перед нами на один только миг», ‒ писал студент-очевидец. Студентам, кстати, строго запретили в этот день покидать занятия.

Гроб поставили «в особо устроенной комнате, где в ту пору хранилась погребальная колесница, на которой привезено было из Таганрога тело покойного императора Александра I».

… Вот цитата из единственного извещения о смерти А.С. Пушкина, которое было напечатано 30 января 1837 г. в 5-м номере «Литературных прибавлений» ‒ приложении к газете «Русский инвалид». Это извещение, написанное литератором Владимиром Федоровичем Одоевским (1804-1869), состояло из нескольких строк: «Солнце нашей поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в средине своего великого поприща! Более говорить о сем не имеем силы, да и не нужно: всякое русское сердце знает всю цену этой невозвратимой потери, и всякое русское сердце будет растерзано. Пушкин! наш поэт! наша радость, наша народная слава!.. Неужели в самом деле нет уже у нас Пушкина! к этой мысли нельзя привыкнуть!»

Этот некролог разгневал министра народного просвещения С.С. Уварова. Редактор «Литературных прибавлений» журналист А.А. Краевский был вызван к председателю Цензурного комитета, который объявил ему о неудовольствии министра: «К чему эта публикация о Пушкине?.. Но что за выражения! «Солнце поэзии!» Помилуйте, за что такая честь?..» (Русская старина. 1880. № 7).

3 февраля ночью тело Пушкина тайно увезли в Псковскую губернию, где находилось родовое имение семьи ‒ Михайловское. Гроб с телом повезли за 400 километров, в Успенский Святогорский монастырь. За год до смерти Пушкин похоронил в этих местах мать и купил место для себя. Гроб в специальном ящике обернули рогожей, поставили в простую телегу без кузова, называемую дроги, и завалили соломой.

Сопровождать тело поэта царь Николай Первый повелел Александру Тургеневу, приятелю Александра Сергеевича и единственному по-настоящему близкому к Пушкину человеку, его слуге Никите Козлову ‒ «дядьке», который был приставлен ещё к мальчику Саше и находился рядом с барином всю жизнь. Никита Козлов всю последнюю пушкинскую дорогу не ел и не пил от горя…

Вот и всё… «Жизнь кончена»….

Заключение

… Итак, мой дорогой читатель, в заключение мне только остаётся сложить все вышесказанные части в единое целое, чтобы ещё раз вспомнить бессмертные лермонтовские строки:

Смерть поэта

Погиб поэт! ‒ невольник чести ‒

Пал, оклеветанный молвой,

С свинцом в груди и жаждой мести,

Поникнув гордой головой!..

Не вынесла душа поэта

Позора мелочных обид,

Восстал он против мнений света

Один, как прежде… и убит!

Убит!.. К чему теперь рыданья,

Пустых похвал ненужный хор

И жалкий лепет оправданья?

Судьбы свершился приговор!

Не вы ль сперва так злобно гнали

Его свободный, смелый дар

И для потехи раздували

Чуть затаившийся пожар?

Что ж? веселитесь… Он мучений

Последних вынести не мог:

Угас, как светоч, дивный гений,

Увял торжественный венок.

Его убийца хладнокровно

Навел удар… спасенья нет:

Пустое сердце бьется ровно,

В руке не дрогнул пистолет.

И что за диво?.. издалека,

Подобный сотням беглецов,

На ловлю счастья и чинов

Заброшен к нам по воле рока;

Смеясь, он дерзко презирал

Земли чужой язык и нравы;

Не мог щадить он нашей славы;

Не мог понять в сей миг кровавый,

На что он руку поднимал!..

И он убит ‒ и взят могилой,

Как тот певец, неведомый, но милый,

Добыча ревности глухой,

Воспетый им с такою чудной силой,

Сраженный, как и он, безжалостной рукой.

Зачем от мирных нег и дружбы простодушной

Вступил он в этот свет завистливый и душный

Для сердца вольного и пламенных страстей?

Зачем он руку дал клеветникам ничтожным,

Зачем поверил он словам и ласкам ложным,

Он, с юных лет постигнувший людей?..

И прежний сняв венок ‒ они венец терновый,

Увитый лаврами, надели на него:

Но иглы тайные сурово

Язвили славное чело;

Отравлены его последние мгновенья

Коварным шепотом насмешливых невежд,

И умер он ‒ с напрасной жаждой мщенья,

С досадой тайною обманутых надежд.

Замолкли звуки чудных песен,

Не раздаваться им опять:

Приют певца угрюм и тесен,

И на устах его печать.

А вы, надменные потомки

Известной подлостью прославленных отцов,

Пятою рабскою поправшие обломки

Игрою счастия обиженных родов!

Вы, жадною толпой стоящие у трона,

Свободы, Гения и Славы палачи!

Таитесь вы под сению закона,

Пред вами суд и правда ‒ всё молчи!..

Но есть и божий суд, наперсники разврата!

Есть грозный суд: он ждет;

Он не доступен звону злата,

И мысли, и дела он знает наперед.

Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:

Оно вам не поможет вновь,

И вы не смоете всей вашей черной кровью

Поэта праведную кровь!

10 февраля 1837 г.

… Сейчас уже совсем не главное — были ли любовь меж А. Пушкиным и сестрой Натальи Гончаровой Александрой, были ли любовниками барон Геккерен и Жорж Дантес, принадлежал ли один из детей Натали самому императору Николаю I. Был даже послан слух, что те самые клеветнические письма, которые именовали А.С. рогоносцем, сочинил де он сам, дабы поправить своё материальное положение…..Утверждают, что на Дантесе был чуть ли не бронежилет, который и защитил его от пули поэта… Главное только то, что мы потеряли Первого гения русской поэзии так рано, так глупо, так трагично…

…А я уже много лет думаю, что всё могло бы сложиться совсем по-другому, если бы Наталья Гончарова сразу вышла замуж за полковника Ланского, ну, а Пушкин женился бы, допустим, на Анне Керн. И тогда бы мы не знали никакого барона Геккерна и его «сынка» Жоржа Дантеса… И прожил бы Александр Сергеевич, возможно лет эдак 82, как Лев Толстой… А сколько шедевров он смог бы ещё нам подарить!!!

Да что Л. Толстой — Жорж Дантес просуществовал целых 83(!!!) года и стал пожизненным сенатором Французской империи, а барон Геккерен прожил ещё более — целых 92 года и был удостоен почётного пожизненного звания государственного министра в Нидерландах. Какая разная судьба и жизнь. В любом случае, при всей любви к великой французской литературе и знаменитой голландской живописи, смерть нашего гения целиком и полностью лежит на двух этих европейских цивилизованных странах…

Освобождение от всех испытаний и мук, выпавших на долю величайшего гения мировой поэзии, наступило незадолго до трёх часов пополудни 10 февраля 1837 года. Перед смертью лицо его прояснилось, сознание вернулось, и он тихо произнёс: «Кончена жизнь…»

Его последним желанием было — нет, не желание попросить прощения перед царём за эту дуэль или за строки «Самовластительный злодей!

Тебя, твой трон я ненавижу», а просто горсть морошки…

…Именно сегодня 10 февраля 2022 года ‒ ровно 185 лет со дня гибели нашего А. Пушкина — Солнца русской поэзии!

P.S. Реконструкцию его последних дней жизни вы можете увидеть переходя по этой ссылке: https://www.youtube.com/watch?v=I7ymHqIIH1U

Глава II

«А он, мятежный, просит бури!».

(К 180-летию гибели М.Ю. Лермонтова).

Земные взоры Пушкина и Блока

Устремлены с надеждой в небеса,

А Лермонтова чёрные глаза

С небес на землю смотрят одиноко.

(Игорь Шкляревский)

Глава 1. «А он, мятежный, просит бури!»

Дорогие мои друзья-книголюбы! Я даю вам 100-процентную гарантию, что если бы Лермонтов был высоким и стройным красавцем, провёл счастливое детство, окруженный материнской и отцовской любовью, если бы ему ‒ такому счастливцу ‒ женщины всегда отвечали взаимностью, то Лермонтов, конечно бы, существовал, да вот только великим поэтом никогда бы не стал!

Может показаться странным, но в пору моей юности, когда все всегда ставили на первое поэтическое место в России, конечно же, А. Пушкина, мне более всего нравилась поэзия М. Лермонтова: такая жестоко-печальная, одиноко-насмешливая…

…Если задуматься, с этим погибшим целую бездну лет назад поэтом меня по жизни связывало много фактов и событий…

Ну, начнём даже с таких мелочей, как с наших с ним одинаковых инициалов — М.Л. (Михаил Лермонтов и Михаил Лиознов), а ведь для многих любителей различной символики — это уже НЕЧТО!

Лермонтов был с детства моим самым любимым поэтом, и до сих на моих избранных книжных полках на одном из самых почетных мест выделяется синими обложками его четырехтомное собрание сочинений, которое давно уже всё читано-перечитано, а выглядит почти как новое, не смотря на то, что издано почти сразу после войны ‒ в 1948 году! Синие обложки — скорее всего, это цвет моря, это «Белеет парус одинокий», это — «А он, мятежный, просит бури!»…

Дальше с годами пришли и открывались новые имена, но он всегда оставался среди самых-самых избранных!

В юности я старался походить на лермонтовского Печорина, (такого одинокого, стоящего выше мнений света), да, в принципе, таким я и остался на всю свою жизнь…

…Когда-то, еще на школьный скамье, я выписал себе его строки из «Фаталиста»:

«А мы,…жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежном конце, мы неспособны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного нашего счастия, потому что знаем его невозможность, и равнодушно переходим от сомнения к сомнению, как наши предки бросались от одного заблуждения к другому, не имея, как они, ни надежды, ни даже того неопределенного, хотя истинного наслаждения, которое встречает душа во всякой борьбе с людьми или с судьбою». Да, всё так, дорогой Михаил Юрьевич, всё и сегодня так…

Кстати, примерно тоже сказано им в его великолепной и отчаянно правдивой «Думе», вчитайтесь ‒ ведь это и о нас сегодняшних:

Печально я гляжу на наше поколенье!

Его грядущее ‒ иль пусто, иль темно,

Меж тем, под бременем познанья и сомненья,

В бездействии состарится оно.

Богаты мы, едва из колыбели,

Ошибками отцов и поздним их умом,

И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели,

Как пир на празднике чужом.

К добру и злу постыдно равнодушны,

В начале поприща мы вянем без борьбы;

Перед опасностью позорно-малодушны,

И перед властию ‒ презренные рабы.

…Мы иссушили ум наукою бесплодной,

Тая завистливо от ближних и друзей

Надежды лучшие и голос благородный

Неверием осмеянных страстей.

И ненавидим мы, и любим мы случайно,

Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,

И царствует в душе какой-то холод тайный,

Когда огонь кипит в крови.

Толпой угрюмою и скоро позабытой

Над миром мы пройдем без шума и следа,

Не бросивши векам ни мысли плодовитой,

Ни гением начатого труда.

…Помню, что в годы моей учебы на филфаке Смоленского университета был у нас такой предмет «Выразительное чтение». По ходу его изучения мои сокурсники читали самые различные стихи. Мой же выбор был всё время однозначен: я читал стихотворение Михаила Юрьевича Лермонтова «И скучно, и грустно»:

И скучно и грустно, и некому руку подать

В минуту душевной невзгоды…

Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?..

А годы проходят ‒ все лучшие годы!

Любить… но кого же?.. на время ‒ не стоит труда,

А вечно любить невозможно.

В себя ли заглянешь? ‒ там прошлого нет и следа:

И радость, и муки, и всё там ничтожно…

Что страсти? ‒ ведь рано иль поздно их сладкий недуг

Исчезнет при слове рассудка;

И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг ‒

Такая пустая и глупая шутка…

…Кажется, что эти строки написаны седым мудрецом, человеком, прожившим долгую и бурную жизнь, но, представьте себе, что их написал молодой человек — М. Лермонтов ‒ в 25 лет!!!

А вот вам ещё факт из нашей с Лермонтовым жизни: мой тесть — Александр Леонович — боевой разведчик, бравший во время войны вражеский Кенисберг ‒ ещё в детстве участвовал в областном конкурсе чтецов в Смоленске. И знаете, что он читал? — Лермонтовскую «Смерть поэта». Читал наизусть и в десять, и в девяносто лет чётко, возвышенно, трагически, без единой запинки… Вот что значит — сила лермонтовской поэзии…

А вы спрашиваете: что связывает меня с Лермонтовым? Конечно, очень и очень многое!

Помните, Достоевский когда-то сказал, что «мы все вышли из гоголевской «Шинели». Так вот я на 100% уверен, что многие последующие поколения поэтов вышли из знаменитой лермонтовской бурки, накинутой на плечо на знаменитом автопортрете! Его «Смерть поэта», «Бородино», «Прощай немытая Россия», его «Белеет парус одинокий», «Люблю отчизну я, но странною любовью!», «Печально я гляжу на наше поколенье…» — все эти и многие другие его строки лежат в основе поэзии 19 — 21 веков!

Недаром великая Анна Ахматова, признаваясь к любви к М.Ю., написала: «Он подражал в стихах Пушкину и Байрону и вдруг начал писать нечто такое, где он никому не подражал, зато всем уже целый век хочется подражать ему. Но совершенно очевидно, что это невозможно, ибо он владеет тем, что у актера называют «сотой интонацией». Слово слушается его, как змея заклинателя: от почти площадной эпиграммы до молитвы. Слова, сказанные им о влюбленности, не имеют себе равных ни в какой из поэзий мира.

Это так неожиданно, так просто и так бездонно:

Есть речи ‒ значенье

Темно иль ничтожно,

Но им без волненья

Внимать невозможно.

Если бы он написал только это стихотворение, он был бы уже великим поэтом».

… Подводя итоги этой главы, хочу подчеркнуть, что Лермонтов был и остается самым мятежным, самым непокорным поэтом 19 века! И вся его судьба, и само его творчество, начиная от брошенного в лицо высшему свету «Смерть поэта», и «Герой нашего времени», и неповторимый, горький, небесный, грешный и непокорный «Демон», и «А он, мятежный, просит бури…» и сама его гибельная дуэль, и многое другое ‒ было открытым мятежом против всего и всех!

Глава 2. «Белеет парус одинокий…»

Одиночество — вот, пожалуй, самая главная тема в творчестве Лермонтова.

Я специально задался целью сделать выборку лермонтовских строк об этом чувстве, и вот далеко не полные результаты моего мини-исследования: «Выхожу ОДИН я на дорогу», «Белеет парус ОДИНОКИЙ», «На севере диком стоит ОДИНОКО на голой вершине сосна…», «Так царства дивного всесильный господин ‒ я долгие часы просиживал ОДИН…», «Как страшно жизни сей оковы нам в ОДИНОЧЕСТВЕ влачить….», «Никто моим словам не внемлет… Я ОДИН…».

«ОДИНОК я — нет отрады: Стены голые кругом…», «И все мечты отвергнув, снова остался я ОДИН…», «Я ОДИНОК над пропастью стою, где всё мое подавлено судьбою…», «Я здесь, стою близ моря на скале; Стою, задумчивость питая. ОДИН…;» «ОДИН я здесь, как царь воздушный…», «Угрюм и ОДИНОК, грозой оторванный листок, я вырос в сумрачных стенах…»

… А каким одиночеством веет от строк «И скучно и грустно, и некому руку подать в минуту душевной невзгоды…»…

Как одинок был в этом мире его Печорин из «Героя нашего времени: «Я был готов любить весь мир, ‒ меня никто не понял: и я выучился ненавидеть…»

Возможно, у всех этих горьких строк были вполне конкретные жизненные причины:

М.Л. был невысокого роста. Его лицо не назовёшь красивым, большая голова, немного хромал, некоторые даже утверждают, что у него был горб…

Да, все эти физические недостатки, собственная внешность вкупе с небольшим ростом угнетали великого нашего поэта, талантливейшего человека ‒ Михаила Юрьевича Лермонтова.

Интересные воспоминания о М.Л. оставил И.С. Тургенев, который, в частности, написал: «В наружности Лермонтова было что-то зловещее и трагическое; какой-то сумрачной и недоброй силой, задумчивой презрительностью и страстью веяло от его смуглого лица, от его больших и неподвижно-темных глаз. Их тяжелый взор странно не согласовался с выражением почти детски нежных и выдававшихся губ… Известно, что он до некоторой степени изобразил самого себя в Печорине. Слова «Глаза его не смеялись, когда он смеялся», которыми он характеризует своего литературного героя, на самом деле точно применимы и к нему самому!…»

Да, Лермонтов ‒ натура страстная, амбициозная и чрезвычайно одаренная от Господа Бога. И, так и кажется, раздираемая своими противоречиями и комплексами…

Пишут, что рост Михаила Юрьевича был ‒ 169 см. Не такой уж и маленький. Но, непропорционально широкие плечи, видимо зрительно уменьшали его рост. И рядом «со товарищи», что были и высоки и красивы, наш поэт становился ядовито насмешливым и язвительным. Страстная натура преобладала порою над талантливым разумом.

Одаренный от природы блестящими способностями и редким умом, Лермонтов любил преимущественно проявлять свой ум, свою находчивость в насмешках над окружающею его средою. И своими колкими, часто очень меткими остротами, подчас выводил из себя знакомых ему людей.

С таким характером и наклонностями он вступил в жизнь. И, понятно, тут же нажил себе множество врагов.

Будучи не особо красив собою и злоязычен, он, войдя в возраст юношеский, когда страсти начинают разыгрываться, не мог нравиться женщинам. А, между тем, был чрезвычайно влюбчив. Невнимание к нему прелестного пола раздражало и оскорбляло его самолюбие. Это служило поводом к беспощадному бичеванию женщин.

Как поэт, Лермонтов возвышался до гениальности, но как человек, он имел, как и все мы, свои недостатки.

Сегодня, спустя 180 лет, живя совсем в других реалиях, нам трудно понять ‒ зачем человек столь одаренный так испытывал судьбу?

Вот что писал в своих воспоминаниях И.А. Арсеньев ‒ родственник поэта по линии бабушки и мамы: «Будучи талантливейшим поэтом и писателем, одаренным художником и ваятелем,этот необыкновенный человек искушал судьбу с одержимостью обреченного».

И судьба однажды приняла вызов. Судьба выстрелила рукой Мартынова прямо в мятущееся сердце поэта.

А что, если был бы Мишель высок и красив, может, тратил бы он свои способности на творчество.

А может, еще столько сердец сломал бы мимоходом.

Может и так. Может быть, эта мятежная душа ‒ наследственность? И так может быть.

"Под ним струя, светлей лазури

Над ним луч солнца золотой,

А он, мятежный, просит бури,

Как будто в буре есть покой!"

Да, поэзия Лермонтова ‒ поэзия страдающей совести. Его спор с небом ‒ попытка переложить ответственность с себя, соблазненного миром, на Того, кто этот соблазнительный мир создал, кто «изобрел» его мучения.

Лермонтов систематически прививает читателю жгучий яд страстей и страданий. Читательский покой ему так же несносен, как покой собственный. Он душу читателя водит по мытарствам страстей вместе с душой действующего лица. И чем страшней эти мытарства, тем выразительнее становится язык Лермонтова, тем, кажется, он полнее ощущает удовлетворение.

…Для меня вся поэзия, весь смысл жизни Лермонтова заключается в его бессмертных строках, обращённых к тому свету, к тому праздному и беспечному, так называемомму «высшему обществу», в котором он был вынужден вращаться:

О, как мне хочется смутить веселость их

И дерзко бросить им в глаза железный стих,

Облитый горечью и злостью!..

Глава 3. «Уж не жду от жизни ничего я…»

…Пушкин был убит на дуэли в 37 лет, а Лермонтов таким же образом погиб, когда ему было всего 26 лет. И я думаю: сколько же ещё он мог создать шедевров, если бы судьба подарила ему хотя бы эти десять с лишним пушкинских лет?!

Я часто размышляю о равном величии и всё-таки о большой разнице между этими двумя гениями. Сравните сами: Пушкин — поэт-жизнелюб, он в восторге от дарованной ему жизни:

Что смолкнул веселия глас?…

Подымем стаканы, содвинем их разом!

Да здравствуют музы, да здравствует разум!

У него была масса лицейских и других друзей ‒ Дельвиг, Пущин, Кюхля, Вяземский, Горчаков, Чаадаев и другие, а его жена — считалась первой красавицей Петербурга! У Пушкина, наконец, были дети: две девочки и два мальчика…

А теперь обратимся к нашему Лермонтову: его мать умерла, когда ему было всего 3 года, с отцом они почти не виделись, у него, по сути, не было ни близких друзей, не было жены, не было детей…

Это о себе самом он сказал:

Печальный Демон, дух изгнанья,

Летал над грешною землей….

Даже о своей печали они говорят совершенно по-разному:

Пушкин пишет: «Мне грустно и легко; печаль моя светла»;

Совсем иная ‒ демоническая ‒ печаль у М.Л.

Моя ж печаль бессменно тут,

И ей конца, как мне, не будет;

И не вздремнуть в могиле ей!

Она то ластится, как змей,

То жжет и плещет, будто пламень,

То давит мысль мою, как камень —

Надежд погибших и страстей

Несокрушимый мавзолей!..

И недаром Александр Герцен ‒ русский революционер, писатель, философ справедливо замечал: «В отличие от Пушкина Лермонтов никогда не искал мира с обществом, в котором ему приходилось жить: он смертельно враждовал с ним ‒ вплоть до дня своей гибели… Герои Лермонтова ‒ часть его самого; его стихотворения ‒ самая полная его биография».

Кстати, ещё один такой примечательный факт: М. Лермонтов и другой великий поэт Ф. Тютчев умерли в один день ‒ 27 июля, только М.Л. погиб в 1841 году, а Фёдор Иванович тихо покинул этот свет в 1873 году, в возрасте 70 лет, в принципе, прожив достаточно спокойную жизнь!

При всём различии между двумя этими поэтами и у них были схожие мысли и строки. Достаточно вспомнить печальные тютчевские стихи:

Вот бреду я вдоль большой дороги

В тихом свете гаснущего дня…

Тяжело мне, замирают ноги…

Друг мой милый, видишь ли меня?

Тютчев написал их в 1864 году, а созвучное его мыслям стихотворение, только намного раньше, в начале июня 1841 года, буквально за месяц до гибели, создаёт М.Л. Это знаменитое, возможно, итоговое стихотворение «Выхожу́ оди́н я на доро́гу; Сквозь туман кремнистый путь блестит…»

В небесах торжественно и чудно!

Спит земля в сиянье голубом…

Что же мне так больно и так трудно?

Жду ль чего? жалею ли о чем?

Уж не жду от жизни ничего я,

И не жаль мне прошлого ничуть;

Я ищу свободы и покоя!

Я б хотел забыться и заснуть!

… Какая печаль! Какие великие вселенские строки!

Да, он осознанно шёл к своей скорой смерти. Вот как писали об этом факте современники тех событий: «Жёлчный и наскучивший жизнью человек не оставлял своей жертвы. Лермонтов продолжал острить и насмехаться над Мартыновым, который, наконец, выведенный из терпения, сказал, что найдёт средство заставить молчать обидчика. Избалованный общим вниманием, Лермонтов не мог уступить и отвечал, что угроз ничьих не боится, а поведения своего не переменит».

А вот, как напишет об этом же сам поэт в «Фаталисте», ключевой новелле «Героя нашего времени»: «Я люблю сомневаться во всем: это расположение ума не мешает решительности характера ‒ напротив, что до меня касается, то я всегда смелее иду вперед, когда не знаю, что меня ожидает. Ведь хуже смерти ничего не случится ‒ а смерти не минуешь!»

…Нелепый конец… Нелепая дуэль, по сути, со своим бывшим другом и однокашником по юнкерской школе — Николаем Мартыновым…. Нелепая смерть…

… А в памяти всё всплывают и всплывают эти его беспощадные стихи: «И вы не смоете всей вашей чёрной кровью поэта праведную кровь!»

Когда-то прекрасный русский поэт В. Ходасевич заметил: «Лермонтовские герои, истерзанные собственными страстями, ищущие бурь и самому раскаянию предающиеся, как новой страсти, упорно не хотят быть только людьми. Они «хотят их превзойти в добре и зле» ‒ и уж, во всяком случае, превосходят в страдании. Чтобы страдать так, как страдает Демон, надо быть Демоном…»

… Эпиграфом к своей статье я взял прекрасные строки из замечательного поэта Игоря Шкляревского:

Земные взоры Пушкина и Блока

Устремлены с надеждой в небеса,

А Лермонтова чёрные глаза

С небес на землю смотрят одиноко.

… Да ‒ так и будет вечно одиноко смотреть на нас с небес Михаил Лермонтов, погибший 180 лет назад ‒ 27 июля 1841 года, погибший, но в тоже время бессмертный ‒ великий Демон русской поэзии!

Глава III

Записки, найденные на графских развалинах

(лучшая поэтесса 19 века — Евдокия Ростопчина).

«Я верю, под одной звездою мы были с вами рождены».

(М. Лермонтов)

Гуляя минувшим летом 2021 года по своим любимым московским местам — от родного Чистопрудного бульвара в сторону Красных ворот, где на Новой Басманной улице красуется храм Петра и Павла, я набрёл на развалины некогда красивого дворянского дома начала 19 века. Здесь я и нашёл записки, написанные женской рукой, в конце которых стояла дата 1858 год и подпись «Евдокия Ростопчина».

Именно сегодня я решил опубликовать избранные страницы из её рукописи. Итак:

«… Меня всегда звали — Додо, а позже русской Жорж Санд. Я была красивая, умная, талантливая… и несчастная… Я, Ростопчина Евдокия Петровна, родилась в Москве в прекрасном районе Чистых прудов.

При рождении я носила фамилию Сушкова.

Прожив всего неполных 47 лет, я испытала всё: счастливое детство в богатом доме знатных родственников, юность, прошедшую не только на великосветских балах, но и в единении с прекрасными книгами. Я изучила пять языков. Увлечение высшим светом шло для меня рядом с первыми поэтическими опытами… А потом… потом моими друзьями и знакомыми стали лучшие поэты и писатели нашего времени А. Пушкин и М. Лермонтов, В. Жуковский и Н. Гоголь, П. Вяземский и Н. Огарев…

Огарев томился безответной любовью ко мне, а Лермонтов посвятил мне, двадцатилетней тогда, свое первое посвящение — мадригал «Додо»:

Умеешь ты сердца тревожить,

Толпу очей остановить,

Улыбкой гордой уничтожить,

Улыбкой нежной оживить…

«Додо», 1831.

Мной восхищались, мне завидовали, мне посвящали стихи. Петр Вяземский называл меня «московской Сафо». Жуковский ценил во мне «истинный талант», а Лермонтов писал: «Я верю, под одной звездою мы были с вами рождены».

Все они восхищались моим стихотворением «Талисман»:

Есть талисман священный у меня.

Храню его: в нем сердца все именье,

В нем цель надежд, в нем узел бытия,

Грядущего залог, дней прошлых упоенье.

Он не браслет с таинственным замком,

Он не кольцо с заветными словами,

Он не письмо с признаньем и мольбами,

Не милым именем исполненный альбом,

И не перо из белого султана,

И не портрет под крышею двойной…

Но не назвать вам талисмана,

Не отгадать вам тайны роковой.

Мне талисман дороже упованья,

Я за него отдам и жизнь, и кровь:

Мой талисман — воспоминанье

И неизменная любовь!

… Да — я принадлежала к Золотому веку русской поэзии, печаталась в одних журналах с Пушкиным и со всей его плеядой, и вслед за ним написала стихотворение о патриотизме российских сынов. Пушкин ещё смолоду убеждал, что гордиться славою своих предков не только можно, но и должно. Не уважать оной — есть постыдное малодушие. И тогда я вспомнила князя Пожарского. (Пройдёт 200 лет, и мои потомки 4 ноября будут отмечать День народного единства — предвидела ли я это?)

Об этом моё стихотворение «Посещая московскую Оружейную палату»:

Здесь много видим мы и радостей и славы,

Доспехов и держав, престолов и венцов;

Здесь Русская земля скрижалью величавой

Почтила подвиги исчезнувших веков.

Владимир и Борис, татары и Мстислав —

Все след оставили в таинственной палате;

Но больше всех кольчуг, доспехов позлащенных

И кубков дедовских и чарок вековых,

И всех сокровищ, тут веками взгроможденных —

Мне люб здесь меч один, — меч бедный и простой,

Без пышного герба… меч ратника стальной…

Но он один решил событья мировые;

Он в битву тысячи водил других мечей,

Победой искупил честь Родины своей, —

То меч Пожарского, спасителя России!!!

Сей меч нам к Родине велит питать любовь,

Служить и делом ей, и словом и советом!

Склони же голову пред ним и удались с обетом

За Русь не пощадить ни жизнь свою, ни кровь!..

…А дальше была первая любовь, а затем несчастливый брак с богатым графом Андреем Ростопчиным, чей отец — московский генерал-губернатор велел сжечь Москву в 1812 году. Увы, мой Андрей совсем не походил на толстовского, тоже Андрея, только Болконского…

Несмотря на то, мой муж был человек неглупый, он ухитрился (в продолжение 30 лет) промотать огромное состояние, оставленное ему отцом. Он прокутил великолепный дом в Москве, роскошные имения в лучших российских губерниях, картинную галерею, библиотеку, знаменитый Ростопчинский конный завод… и проч., и проч.

Что мне было при всём этом предпринять? Своё разочарование в замужестве я топила в литературе: стихи, проза, драматургиянадолго становятся моим основным делом. Не скрою — я была счастлива тем, что моё имя быстро стало известным: стихи появляются в центральных журналах «Московский наблюдатель», «Библиотека для чтения»,«Современник», издающиеся в Санкт-Петербурге и в Москве. В то время обо мне и пошла поэтическая слава, все в один голос говорили, что в этом равнодушном мире появился неравнодушный человек с живым умом, живым и благородным сердцем, чистейшей душой.

Именно тогда князь Вяземский писал другу Александру Тургеневу: «Каковы стихи? А? Могли бы быть Жуковского, Пушкина, Баратынского; уж верно не отказались бы от них; и неужели ты не узнал голоса некогда Додо Сушковой, а ныне графини Ростопчиной? Какое глубокое чувство, какая простота и сила!».

…Но вернусь к своей семейной жизни. Я прожила в браке до конца жизни с этим кутилой и повесой (А. Росточиным), со своей своевольной свекровью, фанатично ударившейся в католицизм и наполнившей наш дом ненавистными кседзами…О, нет, я никогда бы не смогла срифмовать «Любовь — Свекровь»!

…Потом было мимолетное счастье с сыном знаменитого историка Н. Карамзина — по иронии судьбы его также звали — Андрей, ему я вне брака родила двух детей…

Много писем написала я Андрею Карамзину, но пришло время, началась Крымская кампания, и он уехал на войну.

Там много их было, весёлых гостей,

И много шепталось приветных речей…

Один лишь там не был. Но этот один —

Всех дум и желаний моих господин.

Но, но, но… я ведь была замужем, хотя к этому времени совершенно не любила мужа.

Закон, язык, и нрав, и вера —

Нас разделяют навсегда!..

Меж нами ненависть без меры,

Тысячелетняя вражда.

Меж нами память, страж ревнивый.

И токи крови пролитой…

Муж цепью свяжет ли златой

Порыв жены вольнолюбивой?

Расстаться! Брак наш — грех!..

Сам Бог благословить его не мог!

И снова, и снова вспоминала я о нем:

Другие в тягость мне! Нет силы

Для них терять слова его,

И только б с ним я говорила,

Так я писала в разгар Крымской кампании, когда его не было рядом со мной. Андрей с войны не вернулся. Он погиб. Погиб, как это не печально. С того самого момента моя линия жизни резко пошла вниз. Оплакивая его, я писала:

Мы прежде изредка встречались,

Тайком, наедине, в тиши;

Те встречи редко удавались,

Но были дивно хороши…

Бывало, все условья света

Мы чтили свято, глубоко,

И вечное притворство это

Обоим было не легко…

Никто не знал, что мы знакомы,

Что мы — друзья, никто не знал…

Зато, какое счастье дома,

Когда день счастья наставал!

И, когда его не стало, всё изменилось в моей измученной душе.

Дрожа, бледнея, замирая,

Сто раз к окну не подхожу;

Сквозь слёзы, взоры потупляя,

Ни на кого уж не гляжу…

Ни для кого не наряжаюсь,

Цветов условных не ношу,

С утра на вечер не сбираюсь,

На встречу счастья не спешу…

Несчастливая любовь, невозможность простого человеческого счастья, жажда открытости, душевного участия, столь редкого в окружающем меня обществе, породили мотивы разочарования и протеста в моей поэзии. Настало время, и вот я пишу стихотворение «На прощанье…»:

А мы-то — помним, мы-то знаем,

Как чист был союз наш святой!

И мы о былом вспоминаем

Без страха, с спокойной душой.

Меж нами так много созвучий!

Сочувствий нас цепь обвила,

И та же мечта нас в мир лучший,

В мир грёз и чудес унесла.

В поэзии, в музыке оба

Мы ищем отрады живой,

Душой близнецы мы… Ах, что бы

Нам встретиться раньше с тобой?!?

Прощай! Роковая разлука

Настала… О, сердце моё!

Поплатимся долгою мукой

За краткое счастье своё!..

В письме одному из друзей, спустя полгода после гибели Андрея, у меня вдруг вырвались такие слова: «Я хочу бросить писать и сломать свое перо; цель, для которой писалось, мечталось, думалось и жилось, эта цель больше не существует; некому теперь разгадывать мои стихи и мою прозу и подмечать, какое чувство или воспоминание в них отражено! Что свету до моих сочинений и мне до его мнения и вкуса!»

…Да, в своё время я была главной светской дамой всей Москвы. Но стихи заслонили для меня всё — они были моим счастьем и горем…

В них я не боялась сказать того, что могло вызвать гнев царской цензуры. Меня очень тронула судьба декабристов. И пусть под грозным окриком Николая I общество примолкло — моя муза была на стороне тех, кто поменял мундиры с золотыми эполетами на каторжанскую робу, не желая изменить своим убеждениям. Тогда я и написала стихотворение «К страдальцам-изгнанникам», что красноречиво говорило о моём отношении к сибирским узникам:

Хоть вам не удалось исполнить подвиг мести

И рабства иго снять с России молодой,

Но вы страдаете для родины и чести,

И мы признания вам платим долг святой.

…Дальше — ещё больше — в 1845 г. я сочинила стих «Насильный брак», в котором аллегорически осудила отношения России к Польше. Именно за те поэтические строки, посвященные польскому восстанию в Варшаве, император Николай I выслал меня из Санкт-Петербурга.

В те времена воспитанию патриотизма и любви к Родине придавалось большое значение, причём это было неотъемлемой частью и в дворянских, и в крестьянских семьях. Патриотизм был естественным состоянием любого подданного царской России. Мальчик с пелёнок рос, держа в сердце три понятия: Честь. Император, Отчизна. Но «честь» — на первом месте. А потому я, как и Пушкин, писавшая свободолюбивую лирику, подвергалась гонениям.

Впрочем, мне кажется, что в тех моих строках всё было чистой правдой, облечённой в поэтическую форму, судите сами:

Старый барон (он же — Россия)

Не властен у себя я дома:

Все непокорна мне она,

Моя мятежная жена! (Польша)

Ее я призрел сиротою,

И разоренной взял ее,

И дал с державною рукою

Ей покровительство мое;

Одел ее парчой и златом,

Несметной стражей окружил,

И, враг ее чтоб не сманил,

Я сам над ней стою с булатом.

Но недовольна и грустна

Неблагодарная жена!

Я знаю — жалобой, наветом

Она везде меня клеймит;

Я знаю — перед целым светом

Она клянет мой кров и щит,

И косо смотрит, исподлобья,

И, повторяя клятвы ложь,

Готовит козни, точит нож,

Вздувает огнь междоусобья;

И с ксендзом шепчется она,

Моя коварная жена!..

И торжествуя, и довольны,

Враги мои на нас глядят,

И дразнят гнев ее крамольный,

И суетной гордыне льстят.

Совет мне дайте благотворный,

Судите, кто меж нами прав?

Язык мой строг, но не лукав!

Теперь внемлите непокорной:

Пусть защищается она,

Моя преступная жена!

Жена (она же — Польша)

Раба ли я или подруга —

То знает Бог!.. Я ль избрала

Себе жестокого супруга?

Сама ли клятву я дала?..

Жила я вольно и счастливо,

Свою любила волю я;

Но победил, пленил меня

Соседей злых набег хищливый.

Я предана, я продана —

Я узница, я не жена!

Напрасно иго роковое

Властитель мнит озолотить;

Напрасно мщенье, мне святое,

В любовь он хочет превратить!

Не нужны мне его щедроты!

Его я стражи не хочу! —

Сама строптивых научу

Платить мне честно дань почета.

Лишь им одним унижена,

Я враг ему, а не жена!

Он говорить мне запрещает

На языке моем родном,

Знаменоваться мне мешает

Моим наследственным гербом;

Не смею перед ним гордиться

Старинным именем моим

И предков храмам вековым,

Как предки славные, молиться…

Иной устав принуждена

Принять несчастная жена.

И мне ли ропот запрещен?

Еще ль, терпя такую долю,

Таить от всех ее должна

Насильно взятая жена?..

А ещё я посмела сочинить и такие вольнодумные строки:

Смотри: существенный, торгующий наш век,

Столь положительный, насмешливый, холодный,

Поэзии, певцам и песням их изрек,

Зевая, приговор вражды неблагородной.

… Моя судьба — это такие капризные качели, то вверх, то стрелой вниз…. Я сумела пережить своих главных любимых поэтов — Пушкина и Мишеля — такого великого и такого несчастного…

Пушкин обедал у меня прямо накануне своей гибельной дуэли. До обеда и после него он убегал в умывальную комнату и мочил себе голову холодной водой, — до того мучил его жар в голове… Это всё, конечно, было следствием сплетен высшего света вокруг него и его прелестной, но немного ветреной Натали….

….Я прощалась и с Лермонтовым в его последний приезд в Москву, он так не хотел нашего расставанья и посвятил мне прекрасные строки:

Я верю: под одной звездою

Мы с вами были рождены;

Мы шли дорогою одною,

Нас обманули те же сны.

Да, во многом мы думали почти одинаково, он предчувствовал свою близкую смерть.. и всё так, совсем скоро — всего лишь через три месяца и случилась…

… Но и после нашей смерти, я верю, что мы опять встретимся: мальчик, родившийся в доме у Красных Ворот и я, которую, согласно моего завещания, отпоют совсем рядом — в шестистах метрах — в храме Петра и Павла там же, на Басманной улице, у Красных Ворот…

А последняя — лишь начатая А. Пушкиным новая тетрадь стихов — после гибели великого поэта была передана мне, как продолжателю его поэтического дара…

…Наконец, мои последние годы — мои самые, самые тяжелые…

Не приняв крайнего западничества, я порвала и со славянофилами, с которыми раньше меня связывали дружеские отношения. Так в своих дневниках и записала: «Эти люди убили нам Языкова во цвете лет… эти же люди уходили Гоголя, стеснив его в путах суеверных обрядов запоздалого фанатизма, который для них заменяет благодать настоящей веры, коей признак есть терпимость и любовь, а не хула и анафема!»…

Пожалуй, единственным человеком, понимавшим истинную природу моей поэзии, в те годы был Ф.И. Тютчев. В одной стихотворной строке он сумел дать сжатое определение всего моего творчества: «То лирный звук, то женский вздох…»

…Именно в те поздние годы моей жизни он поддержит меня своими стихами:

О, в эти дни — дни роковые,

Дни испытаний и утрат —

Отраден будь для ней возврат

В места, душе ее родные!

Пусть добрый, благосклонный гений

Скорей ведет навстречу к ней

И горсть живых еще друзей,

И столько милых, милых теней!

Ф.И. Тютчев «Графине Ростопчиной» 16 октября 1855

…Что осталось в моей памяти в то время? — это непрестанная борьба со страшной болезнью и мимолетная встреча с самим Александром Дюма!!!

По просьбе Дюма, я написала короткие воспоминания о Лермонтове и переслала их французскому романисту вместе с переводом стихотворения Пушкина «Во глубине сибирских руд».

Это послание Дюма получит, когда меня уже не будет… Я умру в своём доме в любимой Москве на Ново-Басманной 3 декабря 1858 г.

«Я выполнила свои обязательства в отношении всех, кого сердцем любила», — будут моими последними словами перед смертью.

…Потом — через многие десятилетия читающая Россия узнает имена моих продолжателей — Ахматовой и Цветаевой, которые возьмут у меня многое…Достаточно сравнить мой стих «Нашим будущим поэтам» и цветаевский «Лебединый стан»!

Не просто, не в тиши, не мирною кончиной,

Но преждевременно, противника рукой —

Поэты русские свершают жребий свой,

Не кончив песни лебединой!..

Вот и всё. Вот такая моя короткая жизнь женщины, поэтессы, но кто вспомнит обо мне ныне. Всё на земле когда-нибудь проходит, и жизнь человеческая подобна осеннему листу, безжалостно уносимому ветром…

Под конец жизни я написала мудрое стихотворение, близкое многим по духу, о том, как важно беречь друг друга и любить друг друга ещё на земле, ещё при жизни:

Вы вспомните меня когда-нибудь…но поздно!

Когда в других местах далёко буду я,

Когда надолго мы, навеки будем розно —

Тогда поймёте вы и вспомните меня!

Проехав иногда пред домом опустелым,

Где вас всегда встречал радушный мой привет,

Вы грустно скажете: «Так здесь её уж нет?»

И мимо торопясь, махнув султаном белым,

Вы вспомните меня!..

Вы вспомните меня, мечтая одиноко

Под вечер, в сумерки, в таинственной тиши,

И сердце вам шепнёт: «Как жаль! Она далёко,

Здесь не с кем разделить ни мысли, ни души!..»

Я очень любила музыку, музицировала сама и была знакома со многими выдающимися певцами и композиторами. В моих стихах часто звучала нота красивого романса. Немало моих стихотворений положено на музыку. На мои слова писали Глинка, Даргомыжский, Рубинштейн, Чайковский… и др. Все они были тронуты моими стихами.

…Вот и кончаются мои записи, как кончается и моя жизнь…

… Я была девочкой родом с Чистых прудов, и мне так хочется, чтобы когда-нибудь, хоть через двести лет, какой-нибудь будущий незнакомый мне мальчик, гуляющий по тому же Чистопрудному бульвару, нашел и опубликовал страницы моей не самой обычной Жизни…»

…Я исполнил её пожелание — нашёл потемневшие от времени страницы воспоминаний этого удивительной судьбы человека.

…Да, чуть не забыл сказать о самом главном: 4 января 2022 года прекрасному русскому поэту Евдокии Ростопчиной исполнилось ровно 210 лет!

Глава IV

Тайна одного стихотворения

(К 200-летию А.М. Жемчужникова)

«Перестаньте рыдать надо мной, журавли!..»

(Эмиграция рыдала от этой песни)

…Перебираю свои заветные старые тетради школьной поры, куда я записывал самые любимые стихи моей юности. И вижу, в каком хитросплетении из разных эпох и поэтических течений формировался мой поэтический вкус: Шекспир здесь соседствует с С. Есениным, Г. Гейне с Э. Асадовым, Ф. Шиллер с А. Блоком, Роберт Бернс с Вероникой Тушновой. Да, вот так: в борьбе явных литературных противоположностей и шло становление моего видения литературного мира…

И вот где-то посередине тетради мой взгляд привлекают эти дорогие и пронзительные поэтические строки, которые потом стали для нас ‒ дворовых ребят 60-70-х годов 20 века ‒ одними из самых задушевных. Это было не просто стихотворение, но и наша самая любимая тогда песня, которую мы пели бесконечно долгое время по вечерам под гитару в подъездах или в больших дворах своего детства. Тогда мы не знали, кто её автор, но эти строки запали в сердце на всю жизнь. И только намного позже пришло знание о том, что мы пели уже один из многих вариантов стихотворения, которое первоначально выглядело именно так:

Сквозь вечерний туман мне, под небом стемневшим,

Слышен крик журавлей всё ясней и ясней…

Сердце к ним понеслось, издалёка летевшим,

Из холодной страны, с обнаженных степей.

Вот уж близко летят и, всё громче рыдая,

Словно скорбную весть мне они принесли…

Из какого же вы неприветного края

Прилетели сюда на ночлег, журавли?..

Я ту знаю страну, где уж солнце без силы,

Где уж савана ждет, холодея, земля

И где в голых лесах воет ветер унылый, ‒

То родимый мой край, то отчизна моя.

Сумрак, бедность, тоска, непогода и слякоть,

Вид угрюмый людей, вид печальный земли…

О, как больно душе, как мне хочется плакать!

Перестаньте рыдать надо мной, журавли!..

28 октября 1871 г.

Югенгейм, близ Рейна

…Так вот, 22 февраля 2021 года исполнилось 200 лет со дня рождения автора этих проникновенных и печальных строк. А многие и не подозревают, что написавший их ‒ наш земляк Алексей Михайлович Жемчужников, поэт, из старинной дворянской семьи, родился 23 февраля 1821 г. в местечке Почеп тогдашней Черниговской губернии, а ныне это ‒ райцентр нашей Брянской области!

Говоря о нашем сегодняшнем юбиляре, как обычно, примем и в данной статье для него сокращение — А.Ж.

Это им были созданы такие, например, философские жизненные строки:

Не из одной любви к моей отчизне,

Не лишь для дум пред сценой мировой,

Мне просто жить хотелось бы для жизни,

Для благ земных. Для радости земной. (О жизни)

Вот небольшая автобиографическая справка о нашем сегодняшнем герое:

Отец его ‒ Михаил Николаевич Жемчужников ‒ вначале был военным, затем крупным чиновником, сенатором. Мать ‒ Ольга Алексеевна, в девичестве Перовская, принадлежала к известному роду Разумовских-Перовских, который дал крупных политических деятелей, писателей. Ее брат Алексей Алексеевич Перовский известен как писатель Антоний Погорельский ‒ автор прославившей его сказки «Чёрная курица, или Подземные жители», сын ее сестры ‒ Алексей Константинович Толстой. Таким образом, Алексей Михайлович Жемчужников приходился двоюродным братом нашему великому писателю-земляку! А в памяти нашей он, в первую очередь, остался как соавторКозьмы Пруткова ‒ директора Пробирной Палатки, ставшего одной из бессмертных литературных масок, сатирического персонажа, мистификации, которая снискала широкую любовь публики! В книжном мире трудно назвать подобный случай, когда бы литературный псевдоним воспринимался как реальная личность, обрел прочную самостоятельность.

А.Ж. учился в Первой Санкт-Петербургской гимназии, а затем в Училище правоведения. После окончания Училища состоял на службе в департаменте Сената, в Государственной канцелярии. Но государева служба ему, как и А.К. Толстому, оказалась не в радость.

Первые произведения за подписью Козьмы Пруткова появились в журнале «Современнике» в 1854 г. Это были эпиграммы, басни, афоризмы. И пошли вскоре гулять по свету плоды прутковских раздумий, написанные как литературные шутки.

Афоризмы К. Пруткова давно вошли в нашу речь, многие из них употребляются в качестве пословиц:

Никто не обнимет необъятного.

Смотри в корень!

Если хочешь быть счастливым, будь им.

Лучше скажи мало, но хорошо.

В 1858 г., в 37 лет, Алексей Михайлович, имевший все возможности сделать блестящую карьеру, увольняется со службы. Вплоть до отъезда в 1863 г. за границу Жемчужников живет то в Калуге, то в Москве. Потом были годы, проведенные в Европе. Жемчужников живет в Германии, Швейцарии, Италии, Франции. Иногда наезжает в Россию, тоска по которой отчетлива в его стихах и письмах того времени. Впрочем, поэт, как всегда, чересчур строг к себе. Такие его стихотворения, как «Современные песни», напечатанные Некрасовым в IV томе «Отечественных записок» за 1870 г., свидетельствуют о глубоком знании и чувствовании происходящего в России.

И о том, что он там, в Германии, бесконечно тосковал по Родине, свидетельствует дата и место написания его стихотворения, о котором идёт сегодня речь: 28 октября 1871 г. Югенгейм, близ Рейна.

Однако в 1884 г. он возвращается на родину. Год был не из лучших: только что закрыли «Отечественные записки», обрушились новые репрессии на народовольцев. Тяжелая общественная ситуация вызывала у него горячее чувство протеста. Именно с этого времени начинается активный период в творчестве Жемчужникова. Ему предстояло прожить еще почти четверть века, и все эти годы он пишет стихи, которые, наконец, приносят ему широкую известность. В это время Жемчужников активно участвует в литературно-общественной жизни. Он сближается со многими литераторами того времени, например, с крупным философом и поэтом Владимиром Соловьевым. В нем Жемчужников увидел родственного по духу поэта. Они во многом сходно относились к некоторым фигурам официальной России.

В 1900 г. литературная общественность Москвы довольно широко отметила 50-летие литературной деятельности Жемчужникова. На юбилейном вечере историк литературы А.Н. Веселовский зачитал поздравительную телеграмму Л.Н. Толстого: «Очень радуюсь случаю напомнить тебе о себе сердечным поздравлением с твоей твердой и благородной пятидесятилетней деятельностью. Поздравляю себя с тоже почти пятидесятилетней с тобой дружбой, которая никогда ничем не нарушалась».

…Умер поэт в Тамбове в 1908 г. По завещанию похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.

…Казалось бы, кроме бессмертного образа Козьмы Пруткова, наш юбиляр на сегодня уже ничем и не остаётся в памяти потомков. Почти так, если бы не одно «но», и это «но» ‒ стихотворение, которое принято называть «Журавли» и которое заканчивается всем известной строчкой «Перестаньте рыдать надо мной, журавли!..»

…Есть такое извечное понятие «загадочная русская душа»! Так вот именно в этом стихотворении эта душа, на мой взгляд, наиболее ярко и выражена!

Ну, а самое интересное начинается дальше! Сегодня уже трудно определить ‒ кто же первый переделал стихотворение А.М. Жемчужникова, кто сотворил на его основе песню «Журавли». Известно только, что в разное время её исполняли такие мэтры русской эстрады, как Александр Вертинский, Пётр Лещенко, Алла Баянова, Вадим Козин, Николай Марков ‒ солист бывшего «Джаза табачников», Алик Берисон, легендарный одесский исполнитель запрещенных песен, и многие другие.

Предполагают, что песня на основе стихотворения Алексея Жемчужникова «Осенние журавли» появилась не позднее середины 1930-х годов. Причём многие годы в СССР она отчего-то была под строгим запретом. Вот какой пример этому оставил один из почитателей этой песни: «Примерно году в 1982-ом, находясь в командировке в Ленинграде, я вечером ужинал с сослуживцами в ресторане. Играла «живая» музыка и можно было делать заказы. Я заказал «Журавлей», ребята сыграли мелодию, но ни слова не спели. Когда я подошел и спросил, почему не стали петь, их старший ответил что-то типа: «Вы ж не хотите, чтобы нас уволили!»»

Вариантов этой песни очень много! В интернете песня встречается с авторством Петра Лещенко, русского эстрадного певца, исполнителя народных и характерных танцев, слава о котором гремела по всей Европе в 30-40-е годы 20 века (только не путать с нынешним Львом Лещенко), иногда даже с указанием на авторство музыки работавших с П. Лещенко «короля танго» Оскара Строка или дирижера Жоржа Ипсиланти, но эти версии авторства опровергнуты.

Были даже версии, что слова этого стихотворения принадлежат известному советскому поэту Евгению Долматовскому… Одним словом, с «Журавлями» А. Жемчужникова приключилась настоящая детективная история по поводу авторства его стихов, которая длится уже около столетия!

…Помню, когда в 90-е годы 20 века в Брянск приезжала легендарная исполнительница романсов Алла Баянова, мне посчастливилось побывать на её концерте. Она спела много знаменитых песен, и всё же сильнее всего ей аплодировали именно после «Журавлей»!

А вот текст той песни, которая с годами претерпела ряд изменений, но чувство огромной любви и щемящей тоски по Отчизне сохраняют в себе все текстовые варианты, именуемые как слова песни «Здесь, под небом чужим». Так вот — именно этот вариант и пели мы в брянских дворах в далёкие 60-е годы прошлого столетия:

Здесь, под небом чужим, я — как гость нежеланный,

Слышу крик журавлей, улетающих вдаль.

Сердце бьётся сильней, слышу крик каравана,

В дорогие края провожаю их я.

Вот всё ближе они и всё громче рыданья,

Словно скорбную весть мне они принесли.

Из какого же вы, из далёкого края

Прилетели сюда на ночлег, журавли?

Холод, дождь и туман, непогода и слякоть,

Вид унылых людей и угрюмой земли…

Ах, как больно в груди, как мне хочется плакать!

Перестаньте рыдать надо мной, журавли!

Пронесутся они мимо скорбных распятий,

Мимо древних церквей и больших городов.

А вернутся они — им раскроют объятья

Дорогая земля и Отчизна моя!

Вот и кажется мне иногда, что многие российские песни — это как тихо струящийся свет скорби и печали для русской души. А если даже громкой песни, то — все равно — тихо струящийся свет!

… Я часто думаю, какая же песня — моя самая любимая? Которая из них для меня — такой же — тихо струящийся, ласковый свет? Может быть — именно — эта?

…Нельзя не упомянуть здесь и о том, что в СССР возникла масса версий на тему стихотворения А.Ж., например, «лагерные» варианты песни, в том числе «Журавли над Колымой».

Журавли над Колымой

Здесь, на русской земле, я чужой и далекий,

Здесь, на русской земле, я лишен очага.

Между мною, рабом, и тобой, одинокой,

Вечно сопки стоят, мерзлота и снега.

Я писать перестал: письма плохо доходят.

Не дождусь от тебя я желанных вестей.

Утомленным полетом на юг птицы уходят.

Я гляжу на счастливых друзей — журавлей.

Пролетят они там над полями, лугами

Над садами, лесами, где я рос молодым.

И расскажут они голубыми ночами,

Что на русской земле стал я сыном чужим.

Расцветает сирень у тебя под окошком.

Здесь в предсмертном бреду будет только зима.

Расскажите вы всем, расскажите немножко,

Что на русской земле есть земля Колыма.

Я не стал узнавать той страны, где родился,

Мне не хочется жить. Хватит больше рыдать.

В нищете вырастал я, с родными простился.

Я устал, журавли. Вас не в силах догнать.

Нужно сказать, что таких «лагерных» вариантов «Журавлей» существует множество, это только один из них.

Все, наверное, помнят знаменитую телепередачу «В нашу гавань заходили корабли», которую многие годы вёл известный писатель Эдуард Успенский. Там прозвучал ещё один вариант «Журавлей»!

Над осенней землей мне под небом стемневшим

Слышен крик журавлей все ясней и ясней.

Сердце просится к ним, издалека летевшим,

Из далекой страны, из далеких степей.

Вот все ближе они, и как будто рыдают,

Словно грустную весть они мне принесли.

Из какого же вы неприветного края

Прилетели сюда на ночлег, журавли?

Я ту знаю страну, где луч солнца бессилен,

Там, где савана ждет, холодея, земля,

По осенним полям бродит ветер унылый —

То родимый мой край, то отчизна моя.

Холод, голод, тоска, непогода и слякоть,

Вид усталых людей, вид усталой земли,

Как мне жаль мой народ, как мне хочется плакать!

Перестаньте ж рыдать надо мной, журавли…

А вот ещё один вариант — «Журавли Афгана», в который советские солдаты, воевавшие в Афганистане, привнесли свой песенный колорит:

Журавли Афгана

Здесь под небом чужим, под кабульской лазурью,

Слышу крик журавлей, улетающих вдаль.

Ах, как хочется мне заглянуть в амбразуру,

Пулеметом глушить по России печаль!

День и ночь напролет с боевым автоматом,

Как братишка родной, пистолет на ремне.

И хотелось бы мне обложить землю матом —

Слезы горести лить ни к чему на войне.

Нас навеки судьба боевая связала,

Нам погибших друзей не забыть никогда.

Расплескали мы кровь по Афгану немало

И придется еще, коль возникнет нужда.

Только просьба ко всем: не забыть эти встречи,

Улетев, не забудь, как вершили дела,

Не забудьте друзей, не забудьте их плечи —

Их поддержка в бою счастье вам принесла…

… Итак, ровно 200 лет назад родился на нашей родной брянской земле Алексей Жемчужников…

И мог ли он тогда, в очень далеком от нашего времени, 28 октября 1871 г. в немецком Югенгейме, близ реки Рейна, тоскуя по родной Отчизне, мечтать о том, что сквозь века пройдут его стихи, станут песней, которую будут в минуту печали петь тысячи и тысячи эмигрантов, навсегда покинувшие Россию после Октябрьской революции 1917 г., будут потихоньку, с невыразимою тоской напевать как творческие интеллигенты, так и колымские заключенные, наши бойцы в далеком Афгане, и мы — дворовые мальчишки далеких 60-х годов 20 века… Удивительно… Непостижимо… Но это, действительно, так…

А в заключении окунёмся в мир «Журавлей» и послушаем разные варианты стихотворения, навсегда, на века ставшего одной из самых любимых народных песен…

Алла Баянова

https://www.youtube.com/watch?v=QNCjUjddzqI

Афганские журавли

https://www.youtube.com/watch?v=lwrY7Zo_9g8

Глава V

«Четыре тайны Афанасия Фета»

Вдали от всех парнасов,

От мелочных сует

Со мной опять Некрасов

И Афанасий Фет.

Они со мной ночуют

В моем селе глухом.

Они меня врачуют

Классическим стихом.

(Владимир Соколов)

…Кстати, мне давно были знакомы эти строки замечательного отечественного поэта Владимира Соколова, но раньше я не придавал значения тому, почему он объединил вместе именно эти два имени… Ведь, казалось бы, не было в литературе той эпохи более разных поэтов, антиподов в своём творчестве: Некрасова и Фета.

…Да, это, пожалуй, будет уже пятая тайна! К ней я пару раз буду также обращаться по ходу повествования…

…А сейчас, друзья мои книголюбы, давайте забудем на некоторое время про всю нашу сегодняшнюю суетную жизнь, про все пандемии и экономические проблемы, и вырвемся из плена многоэтажек и дорожных пробок, бесконечных киносериалов и кухонных сплетен, чтобы окунуться в далекий 19 век, в его необыкновенную романтическую и поэтическую эпоху…

… Какое это счастье, какое совпадение, что спустя всего неделю после 140-летнего юбилея моего любимого Александра Блока, которому была посвящена моя предыдущая статья, я могу рассказать нашим читателям и о моём другом горячо любимом поэте — Афанасии Фете, которому 5 декабря 2020 года исполнилось ровно 200 лет!

И ещё вот такое, наверное, также неслучайное совпадение: когда-то я написал стихотворение, в котором были и такие строки:

… Думал в жизни я мало о боге,

А всё больше о Фете и Блоке,

Ну, а если их дар был — божьим,

Значит, думал о боге я тоже!…

Да, среди моих самых избранных и он — Афанасий Фет! Именно по его творчеству я писал капитальную курсовую работу на филфаке Смоленского педагогического института.

Позже, после окончания ВУЗа, когда я в советские времена преподавал литературу в нескольких брянских школах, мне очень хотелось посвятить Фету хотя бы пару учебных часов, однако тогда это было строго запрещено. Ибо, помимо других запретов в стране советов, был и запрет на изучение в школах творчества трех самых ярких поэтов так называемого «чистого искусства»: А. Фета, Ф. Тютчева и Я. Полонского.

В те времена с этим делом было очень строго: мол, Н. Некрасова изучайте сколько душе угодно, он ведь писал о подневольном труде простого русского мужика, он — за пролетариат, за народ, а Фет — барин, его изучать вредно!!! Тогдашнему министерству просвещения казалось, что эти поэты — яркие антиподы: земной народный Некрасов и воздушный, порхающий где-то в небесах Афанасий Фет…

И невдомёк было тем недалёким цензорам от литературы, что у Фета с Некрасовым было немало общего: они были ровесниками, родились в один год. В одно и то же время выступали в печати, пережили одни и те же этапы общественно-литературной жизни. Оба эти поэта использовали в своем творчестве ряд пушкинских образов. Хотя, конечно, тематика и тональность их стихов была абсолютно разной.

Но вот, как вам такая некрасовская цитата: Николай Некрасов писал о Фете: «Человек, понимающий поэзию и охотно открывающий душу свою ее ощущениям, ни в одном русском авторе, после Пушкина, не почерпнёт столько поэтического наслаждения, сколько доставит ему г. Фет».

Так что ещё в те далекие советские годы мне хотелось высказать своё мнение господам от образования: ЖИЗНЬ — ОНА НАМНОГО СЛОЖНЕЕ И ПРОТИВОРЕЧИВЕЙ, ЧЕМ ВСЕ ШКОЛЬНЫЕ ПРОГРАММЫ ПО ЛИТЕРАТУРЕ, СОСТАВЛЯЕМЫЕ ВАМИ!

Кстати, хочу упомянуть и о связи Тютчева с Фетом: в каком-то смысле они оба — наши земляки, мы с ними из одной общей бывшей Орловской губернии! Наш Фёдор Иванович был старше Фета на 17 лет, но это не мешало поддерживать им дружеские отношения и состоять в многолетней переписке.

К счастью, в смысле цензуры дела изменились к лучшему — сегодня на уроках изучают творчество и того, и другого поэта, а такие фетовские стихотворения, как «На заре ты её не буди», «Шепот, робкое дыханье», «Я пришел к тебе с приветом!» известны каждому школьнику! Так что по частоте цитирования Афанасий Фет запросто может составить конкуренцию даже самому А. Пушкину!

А.Ф. — так будем мы называть его иногда по ходу повествования.

Вне всяких сомнений, что вся жизнь А.Ф. — это цепь таинственных событий, из которых можно выделить четыре основные тайны, которые достойны увлекательного детектива или киносериала:

Тайна рождения

Тайна рождения выдающегося русского поэта 19 века Афанасия Фета не идет ни в какие сравнения с таинством происхождения на свет других знаменитых личностей, родившихся при загадочных обстоятельствах.

Биография Фета начинается просто с шекспировских страстей. Богатый орловский дворянин Афанасий Неофитович Шеншин, 45-летний человек гусарского склада, бывший ротмистр, находясь на лечении в Германии, без памяти влюбился в 20-летнюю матушку будущего поэта Шарлотту Фет. Помехой этой страсти не стало ни то, что дама была замужней, ни то, что у нее была уже дочь, ни то, что дама была уже беременна Афанасием… Вдвоём они уезжают в Россию.

Вот и получается, что фактически биологическим отцом Афанасия Фета является первый муж Шарлотты — Иоганн-Петер-Карл-Вильгельм Фет, асессор дармштадского городского суда.

Будущий поэт появляется на свет в селе Новоселки Орловской губернии. Мальчика записали как сына Афанасия Неофитовича Шеншина, матерью была — Каролина Шарлотта Фёт, приехавшая из Германии. Родители не состояли в браке. Мальчик был записан сыном Шеншина, но когда ему исполнилось 14 лет, обнаружилась юридическая незаконность этой записи, что лишало его привилегий, дававшихся потомственным дворянам. Отныне он должен был носить фамилию Фет, богатый наследник внезапно превратился в «человека без имени», сына безвестного иностранца сомнительного происхождения. Фет принял это как позор.

Вернуть утраченное положение стало навязчивой идеей, определившей весь его жизненный путь. Он всеми правдами и неправдами стремился вернуть себе утраченные дворянские права, сначала рвением в университетской учебе, затем усердием в военной службе. Но, к несчастью, табель о рангах несколько раз пересматривался, а ценз для получения заветного потомственного, или хотя бы личного дворянства, повышался. А.Ф. удалось дослужиться до звания штабс-ротмистра, получить ордена святой Анны 2-й и 3-й степени, но заслуги ни на шаг не приблизили его к заветной мечте.

Так продолжалось до тех пор, пока о неравной борьбе поэта со временем не доложили царю, который и решил все проблемы специальным указом. Поэтому Фет не только получил наследственное дворянство, но и вернул назад своё родовое имя. Только представьте себе, что борьба за возвращение утраченного заняла около 40 (СОРОКА!) лет, пока в 1873 году высочайшим указом ему не разрешили вновь пользоваться отцовской фамилией и не подтвердили принадлежность к дворянскому сословию.

Афанасий Афанасьевич Шеншин ликовал. Вожделенная фамилия была выбита на столовом серебре, вышита на белье, внесена во все документы. «Фет» стал исключительно литературным псевдонимом. Ироничные друзья, которым не довелось пройти через позор незаконнорожденности и лишения дворянства, недоумевали, злословили и посмеивались над Фетом. Так, наш мудрый писатель И.С. Тургенев сказал ему: «Как Фет, Вы имели имя; как Шеншин, Вы имеете только фамилию…»

К слову, хотелось бы привести выдержку из письма поэта своей супруге Марии Боткиной: «Теперь, когда все, слава богу, кончено, ты представить себе не можешь, до какой степени мне ненавистно имя Фет. Умоляю тебя, никогда его мне не писать, если не хочешь мне опротиветь. Если спросить, как называются все страдания, все горести моей жизни, то я отвечу: имя им — Фет»… С того дня, как указ был подписан, Афанасий Афанасьевич именем «Шеншин» стал подписывать все документы и письма к друзьям и знакомым.

Тайна любви

Все мы знаем, что бессмертия на земле не существует, однако, пока стоит наш мир, пока люди читают поэзию, память о возлюбленной Афанасия Фета, претерпевшей мучительную смерть, будет жить вечно. Не будь ЕЕ – не было бы того Фета, который навсегда остался в русской литературе великим поэтом. На огненный жертвенник любви ОНА возложила свою жизнь, а ОН, более 40 лет после трагедии, посвящал ей свою любовную лирику, раскаиваясь, что когда-то пожертвовал самыми задушевными стремлениями и чувствами ради единственной цели – быть богатым и именитым.

Литературоведы утверждают, что лирику Фета нельзя понять вне Марии Лазич, удивительной, не от мира сего, девушки, любовь к которой поэт пронес через весь свой творческий путь. Именно эта любовь привнесла в жизнь поэта драму и придала трагическое звучание всем его стихотворениям.

Мы уже писали выше о том, что, когда 14-летний Афанасий против своей воли получил фамилию «Фет», он тут же превратился из русского столбового дворянина в немца-разночинца. Такой крутой поворот в его судьбе в один миг стал источником его несчастий и бесчестья. Он лишился социального положения, дворянской привилегии, права наследования родового имения Шеншиных.

Желание дослужиться до дворянского титула сподвигло Фета поступить на военную службу, и он стал унтер-офицером русской армии. А потом А.Ф. был направлен в гарнизон под Херсон…И вот, представьте себе: Херсонское захолустье, знойное лето 1848 г. Жарко. Хотя и поздний вечер. Офицеры кирасирского полка танцуют на балу.

Бал как бал, но вот тут появляется Она. Высокая, стройная и очень чувствительная к взглядам, брошенным на нее. Она будто из другой реальности. Дочь обедневшего помещика-вдовца с сербскими корнями, зовут Мария Лазич. Там он и познакомился с ней.

22-летняя девушка была начитана и романтична, любила стихи Фета. На почве любви к поэзии молодые люди вскоре сблизились и полюбили друг друга. Со дня их первой встречи прошло почти два года, и окружающие стали смотреть на них уже как на жениха с невестой. В то время им были написаны и такие полные любви к М. Лазич строки:

Какое счастие: и ночь, и мы одни!

Река — как зеркало и вся блестит звездами;

А там-то… голову закинь-ка да взгляни:

Какая глубина и чистота над нами!

О, называй меня безумным! Назови

Чем хочешь; в этот миг я разумом слабею

И в сердце чувствую такой прилив любви,

Что не могу молчать, не стану, не умею!

Я болен, я влюблён; но, мучась и любя —

О слушай! о пойми! — я страсти не скрываю,

И я хочу сказать, что я люблю тебя —

Тебя, одну тебя люблю я и желаю!

И все же, однако, со стороны Фета предложения руки и сердца всё не было, он не решался жениться, и своей неопределенностью измучил и девушку, и себя. По гарнизону поползли разного рода сплетни и слухи. Отец девушки попытался объясниться с Фетом, но и это не привело ни к какой ясности.

Конец ознакомительного фрагмента.