Моя Ойкумена

Михаил Резяпкин (2024)

История длиною в жизнь. Что ждет человека на этом непростом пути? Испытания, приключения как в кино, верные друзья, путешествия на край света, воплощение мечты в реальность… Водоворот событий закружит, погрузит с головой в житейские проблемы, сметет океанской волной, не давая опомниться и прийти в себя, заставляя делать выбор: сдаться или бороться дальше, быть как все или идти своей дорогой… Главная Экспедиция в жизни — у каждого своя и каждая неповторима. Автобиографическая книга М. А. Резяпкина поможет вам пройти очень непростой, но интересный путь и, возможно, наведет на размышления о вашей личной Ойкумене.

Посвящается нашим дедам, которые создали великую державу, и отцам, которые умудрились ее разрушить…

© Михаил Резяпкин, 2024

© Издательский дом BookBox, 2024

Часть первая. Забайкалье

Лучшее воспоминание — это то, которое начинается с самого раннего возраста.

Ричард Хилдрет. Белый раб

Дед

Четырехлетний мальчик внимательно слушал объяснение деда. Дед был огромен, абсолютно лыс и туг на ухо. Два последних качества он приобрел на войне после контузии, что укрепляло его и без того безграничный авторитет. Вопрос внука был прост и обычен для его возраста: откуда берутся дети, котята, грибы и цветы — все, что есть в этом мире. Дед долго не размышлял — ответ, видимо, был у него всегда наготове: «Видишь ли, все маленькое рождается от большого. Маленькие котята и щенки — от котов и собак, дети — от пап и мам, маленькие деревья — от больших деревьев. Вот, например, если мы отломим от этого большого дерева веточку и воткнем ее в землю, то потом из этой веточки вырастет новое дерево». Дед был мудр, но в данный момент немного лукавил — ответ был неполон, хотя на этот момент абсолютно удовлетворил и обрадовал внука. «Все ясно!!! Малое — от большого!!! Как ветка от дерева».

Дед приехал в пограничный военный городок из Поволжского райцентра. Ехал долго — четверо суток — для того, чтобы повидать внука. Контуженый старик заставлял всех разговаривать громче, и окружающие естественным образом быстро привыкали к этому. Даже после его отъезда все продолжали кричать друг на друга, пока кто-нибудь иронично не замечал: «Зачем орать, дед же уехал!»

Сильнее всего внука впечатляли утренние процедуры деда, который заряжал себя и все окружающее энергией. Он вставал рано утром, вместо тапочек наматывал на ноги армейские байковые портянки и каждый раз будил внука странной и непонятной фразой: «Просыпайся и помни, что человека на каждом шагу подстерегает опасность!» После этого он начинал мурлыкать себе под нос какой-то мотивчик, иногда, если прислушаться, можно было разобрать слова:

Грек из Одессы, еврей из Варшавы,

Юный корнет и седой генерал:

Каждый искал с ней любви и забавы

И на плече у нее засыпал…

Так напевая, он делал старомодную утреннюю гимнастику, которая была сущей эклектикой и состояла из массажа конечностей, наклонов с пыхтением, боксерского боя с тенью и штыковых выпадов. К этому времени внук уже окончательно просыпался и с замиранием сердца ожидал окончания зарядки, приоткрыв дверь ванной. Дед умывался обильными порциями холодной воды, начиная с самой макушки, как будто мыл большой спелый арбуз. Кульминация наступала, когда дед мощно и звонко шлепал себя ладонями по чистой сверкающей лысине. Он знал, что внук завороженно подглядывает за ним, но притворялся, что не замечает.

Потом они вдвоем завтракали и шли гулять. А вокруг всегда была зима. Дед носил военный китель с большим количеством орденских колодок. Все встречные здоровались с ним, и он подавал им для рукопожатия свою покалеченную на войне огромную пятерню. Но самым главным предметом его гордости были не ордена, а внуки. А этот был самым младшим и любимым. Все говорили про них: «большой да маленький». Вот так и выходит, что большой и маленький гордились друг другом. К тому же теперь я уже знал, что малое родится от большого, и, глядя на деда, мечтал о том, что у меня тоже будут такие же глубокие морщины на лбу и такие ордена на груди: ведь я — та самая маленькая веточка от этого большого дерева!

Больше не буду прятаться за деда и признаюсь, что маленьким был я (да вы и сами, наверное, уже догадались).

— Деда, а откуда берутся морщины на лбу?

— Это от ума! Когда много думаешь и хмуришь лоб, то остаются морщины — вот так, — и дед изображал, как надо правильно хмуриться.

— А почему у меня нет?

— Значит, ты еще маленький и думал мало — у тебя все впереди, не беспокойся!

— А за что ордена дают на войне?

— За храбрость, за терпение, за веру в победу.

— А я буду таким же умным и храбрым, как ты? Я хочу такие же морщины и ордена!

— Будешь, даже лучше! Только если действительно этого хочешь.

— Конечно хочу! А расскажи о войне!

Снег хрустел под подошвами наших валенок, и я завороженно слушал адаптированные для детского ума дедовские истории о финских снайперах-кукушках, об освобождении концлагеря Майданек и о штурме Рейхстага. Я уже знал, что самый лучший в мире танк — это Т-34, на котором дед дошел до Берлина. В то время мы не разбирались в марках легковых автомобилей, я даже и не помню, были ли они тогда вообще…

Дед учил меня быть справедливым, неприхотливым и терпеливым — он считал, что это главные для солдата качества. У меня не было сомений, что я буду солдатом, когда вырасту.

Дед, играя со мной, шутя обучал основным строевым командам: «Смирно!», «Вольно!», «Строевым шагом — марш!», «Кру-гом!», «На пле-чо!».

— Руки вверх! — радостно ткнул я деда в живот деревянным автоматом.

— Направлять оружие на живого человека нельзя ни в коем случае! — хмуро ответил дед, «разоружив» меня.

— Но это же игрушечный! — пытался я оправдаться.

— Иногда и палка стреляет! — резюмировал дед. — Я конфискую автомат до завтра.

— А что такое «конфискую»?

— Отбираю, положу в шкаф — это будет оружейная комната. Сдать оружие!

— Ну, дед! Ну не надо! — я начал реветь.

— Как же ты сможешь стать солдатом, если сопли распускаешь?! Сдать оружие!

— Есть сдать оружие! — И, давя рыдания, я передал игрушку в дедовы руки.

Дед в этих вопросах был неумолим и считал, что к культуре обращения с оружием нужно приучать с самого раннего возраста.

Дисциплинарные взыскания от деда получал не только я, но даже отец. Как-то раз, вернувшись домой с улицы, мы играли в мячик, и тот закатился под диван. Дед полез его доставать, и в этот момент его рука зацепилась за какой-то ремень и извлекла на свет СВД — снайперскую винтовку с оптическим прицелом (отец добывал ей изюбря). По возвращении отца со службы на кухне была проведена «политбеседа». Дед был старше по званию (полковник супротив старшего лейтенанта) и делал отцу выговор за небрежное обращение с оружием в помещении, где живут дети. Знал бы он, что в папке для документов в чулане хранится пистолет ТТ! Его мы брали с собой, чтобы позабавиться, когда все вместе выходили за дом жарить шашлыки. Кроме ТТ, кто-то приносил наган, марголина и макарова — стреляли по консервным банкам. Мама при стрельбе зачем-то визжала перед каждым выстрелом — наверное, это помогало ей попадать, так как стреляла она с закрытыми глазами. Попадала она даже лучше, чем папа, и папа от этого нервничал, потому что он-то как раз знал, как надо стрелять правильно!

После этого у меня появлялись игрушки — стреляные гильзы для игры в солдатиков. Малокалиберные (желтые и черные) гильзы от марголина сходили за молодых солдат, которые постоянно шлялись по нашему двору — их тонкие шеи торчали из х/б, точь-в-точь как гильзы от мелкашки. Желтые револьверные и статные фигуристые автоматные гильзы были бравыми сверхсрочниками, а короткие толстенькие зеленые от макарова — старшими офицерами. Пузатый майор дядя Костя из соседней квартиры — друг и собутыльник отца — был очень похож на такую гильзу. Поднятые по тревоге гильзы быстро усаживались в грузовики — коробки из-под патронов — и ехали куда-то на границу.

Штирлиц

Поначалу мой мир был очень мал. Сразу за домом начинался край света со сказочной тайгой, сопками и багульником. А мой дом — это деревянный двухэтажный барак, обшитый досками. Воду нужно было подогревать в котле, который назывался «титан». Топили его в основном деревянными ящиками от артиллерийских снарядов — этого добра было всегда в избытке. И еще в избытке было кедровых орехов — у нас в коридоре всегда стоял полный мешок (сейчас я вижу такие мешки лишь когда покупаю картошку). Я никогда не проходил мимо, не запустив в него руку. Засовываешь пальцы поглубже, перекатываешь орешки — и на душе сразу становится хорошо-хорошо… Кстати, знаете, как безошибочно отличить настоящего сибиряка? Дайте человеку кедровый орешек и посмотрите, как он с ним справится… Я, как и все сибирские дети, тренировался сызмальства, и потому грызу орешки со скоростью бурундука.

В пределы моего тогдашнего мира входил магазин, куда меня отправляли за хлебом, доверяя бережно завернутые в бумажку монетки. По пути не разрешалось разговаривать с солдатами — жаль, но зато если постоянно смотреть под ноги, то в песке можно было найти настоящий патрон. Такие находки полагалось сдавать отцу и рассказывать, где взял. Но все же патрон лучше припрятать, чтобы потом вместе с большими мальчишками бросить его в костер. Но где спрятать? В карман — не выход, так как при стирке мама все равно найдет. Хороший способ — закопать на улице в тайнике.

Когда ты еще маленький, ты мало что можешь сделать сам, без помощи старших. Даже костер не сможешь разжечь. Поэтому поначалу просто подходишь к чужому костру, около которого уже сидят большие. К костру пускают не всякого — нужно доказать, что ты можешь стать другом. Для этого ты должен пройти некоторые испытания. Обязательный начальный уровень для всей малышни — тест под названием «лизни железяку на морозе». Прав был мой дед, утверждая, что человека на каждом шагу подстерегает опасность… А особенно опасно, когда ты еще не знаком с базовыми законами физики. Мне повезло — дали лизнуть скобу для скрепления бревен. Как лизнул, так и прилип, а ведь плакать нельзя — не примут в стаю. Жестокие детские глазки смотрят на тебя и смеются. И уже не хочется стать другом, но и отступать нельзя — ведь дед с отцом всегда говорят: «Сын офицера никогда не должен сдаваться и плакать». Отрываю скобу резким движением, чувствую обиду, унижение и вкус крови во рту. А вот Сереже из соседнего подъезда не повезло — его не приняли, так как он не прошел испытания. Ему дали лизнуть дверную ручку подъезда, так он там и остался, согнутый и прилипший, пока сердобольная тетя не выскочила с чайником теплой воды и не отлепила его — над Сережей потом долго смеялись.

Правила поведения в группе придуманы давно кем-то из старших, поэтому младшие должны их соблюдать, не обсуждая. Не нравится — играй один. Что бы ни сделали старшие, нельзя жаловаться на них, «стучать» своим родителям. Выбор непрост — на одной чаше весов лежит авторитет родителей, на другой — твоя популярность среди товарищей во дворе. Одним из «старших» в нашем дворе был Вовчик — сын начпрода полка. Вовчик мне сразу вообще-то не понравился — на нем всегда была такая дурацкая зеленая беретка!

Вначале, как обычно, предложили покидаться камнями. Правило одно — не целиться в голову и окна. Но не целиться — не значит не попадать. Свой первый в жизни подзатыльник я получил за разбитое стекло, и это все из-за Вовчика! Теперь-то я понимаю, что он специально меня подставил, бегая туда-сюда перед окном. Я запустил в него увесистым камешком, но промахнулся, и он с дребезгом влетел в квартиру на первом этаже. Оттуда выскочил офицер в штанах с лампасами, в майке и с намыленной щекой и спросил, кто это сделал. Вовчик с другом, конечно же, показали на меня. Дядька молча треснул меня по затылку и ушел. Мне было совсем не больно, просто стало жалко этого офицера, так как я подумал: щека намылена у него потому, что он бреется опасной бритвой. А бреется он опасной бритвой потому, что у него нет электробритвы. Если у него нет электробритвы, значит у него нет жены — ведь всем офицерам жены дарят на 23 Февраля электробритву «Харьков», которая продается в нашем магазине. Если у него нет жены, то значит и нет детей, поэтому он такой злой, а злым трудно живется, ведь их никто не любит… А вот Вовчик — гад! Как же так? Младшим нельзя стучать, а старшим — можно? С того момента началась наша с Вовчиком вражда, и вскоре после этого я совершил свой первый мужской поступок. Вот как это было.

Двор, в котором мы гуляли, вернее пространство между двумя деревянными бараками, был похож на пустыню — барханы бурого песка, переносимого ветром. Чтобы как-то облагородить этот лунный пейзаж, начальство прислало солдат, которые вкопали в грунт несколько саженцев. Я наблюдал из окна за этим процессом и вдруг вспомнил объяснение деда, что малое родится от большого, дерево — от ветки… Оделся и выскочил на улицу. Я аккуратно разломал все саженцы на палочки равной длины и натыкал их в песок ряд за рядом. Любуясь своим произведением, я не заметил, как сзади ко мне подлетела старуха из соседнего дома и начала орать. Я не понимал, чего она от меня хочет, и просто, насупившись, молчал. Но за этой сценой следили Вовчик с дружком, они-то и надоумили меня назвать бабку старой каргой. На мой вопрос: «А что такое «карга»?» — они ответили: «Неважно, но увидишь, что она сразу от тебя отстанет!» Я так и сделал. Но получилось все не так, как обещал Вовчик: старуха завизжала и побежала к моей маме жаловаться. Меня тут же загнали домой, отругали и заперли в комнате. А по телевизору как раз шел новый фильм — про Штирлица. Мне уже объяснили, что все люди в мире делятся на «немцев» и «наших». Наши шпионы называются разведчиками, а немецких разведчиков нужно называть шпионами — здесь нельзя путаться. Вот, к нашему разведчику Штирлицу приехал вражеский немец и стал уговаривать его сделать что-то плохое, может быть, назвать старой каргой самого главного немца — Гитлера, который главнее Мюллера. Тогда он, Штирлиц, недолго думая, схватил бутылку и… хрясть ею по голове! Немец как сидел, так и грохнулся со стула. Вот это мне понравилось!!!

На следующий день к нам во двор снова приехали солдаты. Они расчистили площадку и посадили новые саженцы. Но я был упрям и повторил все заново. Как только я начал ломать молодые деревца, из-за угла показались Вовчик с приятелем и, осклабившись, направились прямиком ко мне. Я был невозмутим и, отвернувшись, усердно ломал, ломал, ломал… А эти двое стали рядом и начали меня дразнить. И вдруг… в поле моего зрения попала бутылка из-под шампанского. Я уже знал, что нужно делать: спокойно, без суеты поднял ее, правда не так легко, как Штирлиц. Я размахнулся двумя руками и со всей силы саданул ею прямо по этой гадкой зеленой беретке. В кино не наврали — эффект был точно такой же, даже лучше: Вовчик рухнул на спину, а его дружок с криком убежал. Ага! Получили?! Однако мой триумф длился недолго. Что тут началось! Я не ожидал такого поворота: крики, суета вокруг. Как будто меня подхватило и завертело каким-то смерчем, а потом приподняло над землей. Оказывается, моя мама увидела эту батальную сцену в окно, выскочила босиком на улицу, подняла меня за шкирку и поволокла домой.

Швырнув меня, как котенка, в комнату, она сказала: «Я с тобой уже не справляюсь! Совсем от рук отбился! Вот вернется домой отец — он с тобой поговорит как следует!» Казалось бы, в ее словах не было ничего страшного, но я жутко струсил. Особенно меня испугало непонятное «как следует». Настроение испортилось, и я на всякий случай залез под диван. Пролежал я там довольно долго, даже уснул. Отца не было дома: он вчера был поднят по тревоге и уже второй день лазил где-то по сопкам — ловил нарушителей государственной границы. Вернулся злой, голодный, небритый — настоящий Бармалей. Я проснулся оттого, что услышал, как он пришел. Они с мамой долго сидели разговаривали на кухне, а я в это время разглядывал узор на обоях под диваном. Из-под плинтуса выглянули и тут же спрятались тараканьи усики, я даже не успел по ним щелкнуть пальцем. Потом вдруг громко звякнула ложка, я вздрогнул, и дверь распахнулась. «Ты где?» — прозвучало. Я молчу — авось пронесет. Не пронесло… «А, вот куда ты забрался! А ну вылезай!» Я отрицательно покачал головой. «Тогда я вызову караул, и тебя свяжут!» — пригрозил отец. Я не знал слова «караул», мне стало страшно, и я капитулировал. Когда я вылез, последовал приказ: «Снимай штаны!» В ответ я опять замотал головой. «Тогда я отдам тебя в детдом!» Пришлось снять и получить порцию «шпицрутенов» — отец отходил меня широкой портупеей, приговаривая: «Будешь знать, как себя вести!» И в конце добавил: «А если не исправишься — следующий раз отхлещу тебя тоненьким ремешком!» Гордый тем, что мне удалось не расплакаться, я дерзко ответил:

— Если я вытерпел широкий ремень и не заплакал, то тоненький мне не страшен.

Отец улыбнулся, задумался и нараспев ответил:

— Эх ты, молодо-зелено! Тоненьким ремешком в сто раз больнее!

В этот день я постиг сразу несколько истин: 1) доброе дело не всегда вознаграждается добром; 2) наказание не всегда справедливо; 3) боль от ремня не пропорциональна его ширине. Это был урок физики и метафизики вместе.

Они — буряты!

Про русских и немцев уже понятно — это «наши» и «враги». Наши говорят немцам «Хенде хох!», берут в плен и кормят солдатской кашей. Немцы расстреливают, даже если ты поднял руки, — поэтому сдаваться вообще нет смысла. Но, оказывается, кроме русских и немцев, в мире есть еще и буряты! Я знал это слово, но смысл его вдруг понял только сейчас, встретив на улице двух луноликих парней. Я встал перед ними и, глядя им в глаза, спросил: «Вы — буряты?» Они посмотрели почему-то друг на друга — видимо, чтоб еще раз убедиться, и хором кивнули в знак согласия. Я развернулся кругом и, как Архимед с криком «Эврика!», побежал по улице, истошно крича: «Они — буряты!!! Буряты! Они — буря-я-я-я-яты-ы-ы!!!»

На крик выскочила мама, всплеснула руками и, в ужасе затыкая мне рот, шептала: «Замолчи, так же нельзя! Замолчи!» Я задыхался и не мог успокоиться: «Что нельзя? Они же буряты! А мы — русские! Правильно?» Мама схватила меня в охапку и утащила домой. Она была как всегда далека от теории этноса и вопросов национального самосознания, а я в тот момент невероятно приблизился к пониманию предмета социальной антропологии. Именно этот случай, а не стрельба из пистолета за домом стал начальным шагом на моем пути к будущей профессии — профессии этнографа. Тогда я не мог еще об этом догадываться, но уже понял, что кроме «врагов» и «своих», то есть русских и немцев, мир полон разнообразных форм жизни. Кроме бурят, например, есть еще их разновидность — монголы. Они иногда приезжают к отцу ночью пить водку на кухне. Буряты с монголами почти не отличаются — не то что русские с немцами. Монголы — это такие буряты, которые живут за границей, не едят рыбу, и у них в лесах гораздо больше дичи, поэтому наши офицеры любят ездить к ним на охоту и на рыбалку.

Воспитание терпения и смелости

С болью у меня проблем не было — я уже умел ее терпеть, и это очень ценилось среди мальчишек. Например, когда у меня разболелся зуб, то отец повез меня в расположение полка, так как врач был только в воинской части. Я уже не раз там бывал: если я себя хорошо вел или меня некуда было деть, то он привозил меня в полк, отдавал солдатам, а сам говорил, что шел в штаб. С солдатами было всегда интересно, они все мне показывали — даже то, что нельзя. Можно было залезть в танк и прицелиться из пушки, покрутить пулеметом во все стороны, понажимать все кнопки. Можно было иногда покататься на БТРе, пощелкать затвором орудия.

Так и в этот раз: отец сказал, что если я не буду плакать, то отведет меня на стрельбище. Врач посмотрел зуб и сказал: «Будем удалять». Я похолодел и переспросил: «А что такое «удалять» — выдергивать, что ли?» Врач быстро переглянулся с отцом, улыбнулся и сказал: «Нет, выдергивать не будем, просто будем удалять!» — и достал какие-то плоскогубцы. Он быстро зацепил зуб и выдернул. Я почти не орал, только чуточку вначале, от неожиданности. Хотел расплакаться от обиды, что меня обманули, но быстро передумал, вспомнив про стрельбище, и спросил отца:

— На стрельбище идем?

— Конечно, я же обещал!

— А я же крикнул, когда зуб выдирали?!

— Ну, это не считается! — великодушно ответил он.

На стрельбище мне дали подержать пулемет, который называется ПК, но пострелять не разрешили — сказали, что нужно подрасти. Я сказал, что уже умею стрелять. Тогда капитан предложил мне поднять пулемет и прицелиться, а я не смог. Было стыдно, конечно, и он объяснил, что даст мне пострелять из пулемета сразу же, как только я смогу его поднять. А для этого нужно больше каши есть. Ненавижу эту фразу — слышу ее постоянно!!! Зато я насобирал целую кучу стреляных гильз, а когда отец сказал капитану, что я не плакал у зубного врача, то капитан сделал мне особый подарок — дал мне кусок пулеметной ленты, куда я радостно вставил все свои гильзы.

После этого отец шепнул, что нам нужно срочно зайти в штаб. Вообще-то я представлял себе штаб по-другому. Когда мы зашли, то увидели, что за столом сидят офицеры, смеются и наливают себе что-то мутное из большого графина. Никаких карт местности и курвиметров на столе я не заметил, а ведь они должны быть! У меня в комнате даже есть курвиметр и офицерская линейка! Когда офицеры увидели нас, то все сразу замолчали — наверное, все-таки обсуждали какие-то военные секреты. Один лейтенант, по имени Сандро, стоял у стола со стаканом в руке. У стакана была отколота часть стенки. Заходя в помещение, отец громко поздоровался: «Товарищи офицеры!» — и, указывая на стакан Сандро, спросил: «Специально стакан сломал, чтобы грузинский нос умещался, когда залпом пьешь?» Все захохотали, а отец сказал, что мне нельзя знать военную тайну, и поэтому я должен подождать в коридоре.

Когда отец наконец-то вышел, он сказал, что умение хранить тайну необходимо, чтобы стать настоящим офицером. Поэтому я никому не должен говорить, даже родной матери, что был в штабе и кого там видел. Можно рассказать только о зубном кабинете и о стрельбище. Мне уже за сорок, а моя мама до сих пор не знает этой истории.

Так или иначе, с терпением к боли вопрос был под контролем, но оставалась одна очень серьезная проблема на моем пути к военной профессии: я думал — а вдруг я трус?

Эта мысль не давала мне покоя и отравляла мою жизнь. Ведь я же не мог себе сказать, что ничего не боюсь. Например, я боялся темноты, боялся признаться родителям, если что-то сломал, боялся драться с большими. Со страхом темноты я справился таким образом: вначале понял, что страшна темнота не сама по себе, а только если кто-то внезапно тебя схватит. Тогда я выключал свет и подолгу сидел в туалете, привыкая к ощущению. Потом расширял темное пространство до пределов всей квартиры, пока не научился вообще не думать о темноте. Решил так: пока не схватят, нечего и бояться! Страх перед темнотой прошел вообще, но было еще несколько видов страха: страх машин и страх полудиких коров. Сейчас объясню.

Кто жил в Забайкалье, тот меня поймет и вспомнит это убогое зрелище — тощие коровьи задницы, окружившие местную помойку. В городской черте местные жители традиционно предоставляли бедным животным самим искать подножный корм. Вот они в поисках пищи и слонялись по улицам как по степи, а нам запрещали к ним близко подходить — это было небезопасно. Одно из наших упражнений по развитию смелости состояло в следующем: нужно было подойти, раздразнить корову (а еще лучше — быка) и, как только она бросит жевать, в ярости развернется и опустит свою рогатую голову для атаки, успеть добежать до сараев. Особым шиком было дернуть корову за хвост. Тогда мы еще ничего не знали о корриде, поэтому могу смело утверждать, что придумали этот спорт независимо от испанцев.

Еще одно упражнение касалось страха машин, и придумал его я. Мимо наших бараков проходила дорога, по которой двигались грузовики, автобусы, а иногда даже танки и БТРы. Поперек этой дороги в землю была вкопана железобетонная труба метрового диаметра для протока воды. Основная идея заключалась в том, что вначале необходимо было залезть в трубу и спрятаться, ожидая появления машины на пригорке. После этого нужно вылезти и разлечься на проезжей части, пока машина не подъедет совсем близко. В самый последний момент надо вскочить и спрятаться в трубу. Расстояние до машины раз за разом старались уменьшать. В этот процесс мы внесли состязательный элемент: ложились сразу несколько человек и выигрывал тот, кто позже всех вскочил и спрятался. Мы мечтали о танке и БТРе, но все время попадались ЗИЛы, «Уралы» и ГАЗ-66.

Поездка на поезде

С самого раннего возраста я всегда любил куда-нибудь ехать — все равно на чем. Отец рассказывал, что из роддома меня забирали на БТРе, но этого я не помню. Люблю грузовик ГАЗ-66: он так устроен, что мотор находится внутри кабины рядом с водителем. И если ты маленький, то запросто можешь уместиться на этом моторе, а взрослый так ни за что не сможет!!! Как будто эту машину сконструировали не только для солдат, но и для детей! Лежишь себе на теплом кожухе, смотришь в окно, а на улице — мороз, темнота и поземка по дороге. Красота! И не замечаешь, как уснул… Просыпаешься уже на месте.

Еще интересно путешествовать на самолете: глядишь в иллюминатор на облака и представляешь разные фигуры — людей, зверей. Вот, например, Зорро в шляпе — мы такого в кино в Доме офицеров видели, вот морда собаки или волка… Но интереснее всего все-таки ехать на поезде. Для путешествий не придумали ничего лучше, ведь поезд — это целый город на колесах! Ты живешь в нем по-настоящему: по утрам, как дома, ходишь в туалет и чистишь зубы, днем — обедаешь, играешь, ночью спишь. А за окном постоянно происходит что-то интересное. Когда мы ездили с отцом, он всю дорогу мне рассказывал обо всех городах, которые мы проезжали. Вот — станция Наушки, здесь все написано непонятными буквами, похожими на пауков и человечков. Такими буквами пишут китайцы, а мы их читать не умеем. А вот и сами китайцы — идут строем, в черных костюмах, с красными значками, — сами взрослые, а ходят как наши октябрята! Монголов и бурят я уже знаю, они тоже тут попадаются — с военными они всегда здороваются. А когда здороваются с моим папой, то и со мной заодно. Я их люблю смешить: отдаю честь по-военному, и они в ответ обязательно смеются. Следующая станция — Слюдянка. Она находится на берегу Байкала. Каждый знает: это самое глубокое и красивое озеро в мире. Говорят, что вода в нем святая, и поэтому все с нетерпением ждут остановки. Как только поезд остановился, все срываются с места и бегут к берегу, чтобы напиться и умыться. Потом мы проезжаем Иркутск, где расстреляли белогвардейца Колчака, потом — Новосибирск, где живут ученые, потом еще много остановок, и мы с отцом идем в вагон-ресторан. Там обязательно дают солянку в ушастых мисках из нержавейки. В солянке плавают черные круглые шарики — они противные на вкус и называются маслинами. Я их все отдаю отцу, и он ест их с удовольствием. Вот уже два дня мы едем по Сибири, скоро — Урал. В Уфе мы смотрим на памятник Салавату Юлаеву — он бьет коня плеткой, чтобы перепрыгнуть через реку. Отец говорит, что он прыгает из Европы в Азию. С отцом было интересно путешествовать — он все время рассказывал, но я теперь и сам многое знаю и тоже могу рассказать.

Но на этот раз мне придется ехать одному… У меня родилась сестренка, и я подслушал, что меня хотят на целый год отправить к деду с бабкой, чтобы маме было проще ухаживать за маленьким ребенком. А мне уже 5 лет; сказали, что мне там будет лучше — мне здесь не климат. А что, если я в принципе не хочу, чтоб мне было лучше? Но, когда ты маленький, никого не интересует, чего ты хочешь. Всегда говорят тебе в ответ: «Есть такое слово — надо!»

Вот мама и твердила всем подругам: «Ему здесь не климат, ему здесь не климат», — как будто уговаривала сама себя. В результате решили отправить меня с попутчиками без документов и билета, чтоб не тратить деньги. Меня завели в купе и передали на руки каким-то взрослым девочкам, сказав им, что я веду себя хорошо. Мне, конечно же, объяснили, что я должен делать: во всем их слушаться, а от ревизоров прятаться в туалете. Про ревизоров заранее должны были предупреждать проводницы. Ревизоры носят форму, похожую на фашистскую, и поэтому их можно заметить издалека.

Ехали мы весело — со мной постоянно играли, а я пел песни. Девочки меня угощали конфетами, но я никогда их не брал: не зря дед меня учил, что конфеты — еда для девчонок, а настоящий солдат не должен любить сладкого, ведь на войне, каждый знает, с сахаром туго. Девчачьих песен я тоже не знал и не пел, а знал только военные: «Варяг», «Каховка», «Тачанка». Особенно мне нравилась «Тачанка», но одну строчку я понимал и пел по-своему. Там, где пелось:

И с налета, с поворота,

По цепи врагов густой

Застрочил из пулемета

Пулеметчик молодой! —

мне слышалось: «подцепив врагов густой», и представлялся молодой солдат в буденовке, который, стоя во весь рост на тачанке, цеплял врагов какой-то длинной палкой-кочергой («густой»: что такое «густа» я стеснялся спросить…). А до кого он не дотягивался, те в страхе разбегались.

У деда с бабкой

Вот я и приехал в городок, в котором жили мои дедушка с бабушкой, мамины родители. Это был деревянный одноэтажный старинный русский город. Жили мы хорошо, я уже привык и даже почти совсем не скучал по родителям. Когда мы с дедом писали им письма, то так прямо и шутили: «Хорошо живем, хлеб с маслом жуем!» В нашем домике были две печки-голландки, которые зимой раскалялись так, что можно было обжечься. Зато как приятно вернуться домой с улицы и прислониться к ней спиной! Многочисленные сосульки на одежде быстро превращаются в мутные потоки воды. В этой печке дедушка парил кашу с тыквой и, приглашая к столу, объявлял: «Хлеб — на столе, руки — своЕ». За шторкой висел рукомойник, а за водой мы с дедом ходили к колонке на улицу. Туалет был «на задах» — так называлась дальняя часть двора. Сходить туда — иногда целое приключение, особенно когда на улице мороз, а ты забыл дома электрический фонарик и вспомнил об этом на полпути.

Этот мой дедушка тоже воевал, прошел всю войну простым солдатом. Я донимал его расспросами: просил показать медали, спрашивал, скольких фашистов ему посчастливилось убить. Он всегда отвечал как-то нехотя, уклончиво. Тогда я решил его поддеть и сказал:

— А, может быть, ты плохо воевал, если не рассказываешь? Расскажи, ты хорошо воевал?

Дедушка сидел строгал какую-то палку. Вообще он был самым добрым дедушкой на свете, но при этих словах он взглянул на меня очень не по-доброму и тихо, но со значением сказал:

— Кто хорошо воевал, тот там остался!

Тут нож соскочил, порезал дедушке палец, он выругался, чего никогда себе при внуках не позволял. Я испугался, почувствовав, что сделал ему больно, и дело не только в пораненном пальце. Я подбежал к нему и обнял. Я не видел его лица и лишь услышал, как он вздохнул, а потом погладил меня по голове.

А когда я стал чуть-чуть постарше, то услышал более подробные истории о войне. Одну из них я запомнил на всю жизнь, и она испортила мне общее романтическое представление о военной профессии.

Дедушка рассказал о том, как перевернувшейся цистерной с бензином придавило ноги солдату. Бензин лился через край ему на лицо, он кричал и просил о помощи, но солдаты шли быстрым маршем на передовую и не могли остановиться. Долгое время у меня в ушах стоял его крик: «Братцы, стойте, помогите! Братцы, умираю!»

А как же суворовское правило, которому меня учили раньше: «Сам погибай — а товарища выручай!»? В голове это не укладывалось, и я не хотел этому верить.

…Пришло лето, и мы перебрались на дачу. Дедушка привил мне любовь к лесу, и мы постоянно ходили с ним по грибы. Он умел подражать птичьему пению и учил меня подкрадываться к птицам. К дятлу подкрасться проще всего — можно спокойно идти, пока он стучит, как только прерывается — нужно остановиться. В грибах благодаря деду я уже разбирался очень хорошо. Возвращались домой мы всегда счастливые, и дедушка приказывал бабушке: «На жареху здесь хватит, так что пожарь-ка нам однЕх!» — имелось в виду одних грибов, без гарнира. Так по-старинному никто больше не говорил. Если не считать Пушкина, помните?

Ни огня, ни черной хаты,

Глушь и снег… Навстречу мне

Только версты полосаты

Попадаются одне…

Тем летом я подумал, что хорошо бы вырасти и стать лесником, а не военным. Но это была пока мимолетная мысль, которую я сурово от себя отогнал. Год пролетел незаметно, и я вернулся в Забайкалье.

Первая драка

Я пошел в первый класс, но в школе мне было не очень интересно: читать и писать я уже умел с четырех лет, а всякие стишки учить считал глупостью. Уроки я делал хорошо, так как есть такое слово «надо». Дед и отец говорили, что если берешься за что-то, то нужно делать это лучше всех. А если не можешь быть лучшим — тогда вообще не берись! Поэтому в школе я был круглым отличником. Почему круглым — никто не мог мне объяснить. Знаю только, что круглыми могут быть только отличники или дураки.

Если я уже хожу в школу, значит скоро мне в армию, а вдруг я все-таки трус? Как это проверить? Элементарно: чтобы тебя не считали девчонкой и трусом, нужно подраться. В школе для этого много возможностей.

Однажды на перемене я подошел к своему однокласснику, рослому мальчику буряту, и перегородил ему дорогу. Как-то неудобно было объяснять, что мне нужно подраться, а я не знал, как начать — ведь дома меня учили, что первым бить нельзя. К тому же этот мальчик был всегда молчалив, и я никогда до этого с ним не разговаривал. Он пытался обойти меня, но тут прозвенел звонок с перемены, и я понял, что больше мешкать нельзя, иначе драка может сорваться. Тогда я резким движением оторвал погон от его школьной формы. В ответ он тут же дал мне по морде, да так, что искры полетели. Как по команде, я тут же замолотил кулаками, но по большей части мимо. Он спокойно натянул мой пиджак мне же на голову и отметелил меня как следует.

…Стоя в кабинете директора и языком переваливая во рту полуоторванный кусочек десны, я исподлобья поглядывал на бурята. Нас ни о чем не спрашивали — просто ругали. Ему досталось гораздо больше — ведь я был отличник, а он — драчун и двоечник, поэтому никто не разбирался в том, кто прав, а кто виноват. Он молчал, кивал, со всем соглашался, а я смотрел и злорадствовал. Потом нас отправили в класс, и вот тут мое торжество сменилось каким-то необъяснимым гадким чувством: мне захотелось подойти к буряту и извиниться. Но я почему-то этого не сделал. Так что же, значит, драка ничего не решает? Можно драться и оставаться при этом трусом? А можно и не драться, но быть смелым. И как в этом разобраться?

Сломанный нос

Вовчик вымещал старую обиду. Он подкрался ко мне как к дятлу, когда я, запрокинув вверх голову, стоял разглядывал муравьиную дорожку на дереве. Она начиналась на земле и уходила далеко наверх — по ней сновали туда-сюда неутомимые работяги. Он подошел неслышно, размахнулся и ударил сверху палкой. Кровь сразу же брызнула во все стороны, я оглянулся и лишь успел заметить, как его пятки скрылись за углом. О погоне не могло быть и речи — меня серьезно подбили. Я схватился ладонями за нос, чтобы хоть как-то унять кровотечение. Это не могло не вызывать радости — я по-настоящему ранен, и за мной, как за Щорсом, стелется кровавый след, густой и темный. Мама была дома и начала бегать взад-вперед по квартире, причитая.

На следующий день я не мог дышать носом, а так как лежал не жаловался, то взрослые не сразу заметили, что внутри у меня возникла гематома, полностью перекрывшая дыхание. Все праздновали 8 Марта — Международный женский день. Офицерские жены были наряжены, на каблуках и седьмом небе от счастья, поэтому пили уже с утра. Меня со старшим лейтенантом Сандро отправили в медсанбат, а отец уехал разыскивать трезвого врача.

Отец нашел ее и выдернул прямо из-за праздничного стола, поэтому она была очень недовольна. Центнер недовольства с трудом протиснулся в дверной проем и, ворча, стал надевать белый халат на свое цветастое платье. Врачиха усадила меня в кресло, с помощью щипцов заглянула мне в нос и объявила: «Заморозки нет, будем резать так!» Сандро покосился на меня и кивнул. Она дала мне белый эмалированный тазик в форме боба и приказала держать под подбородком. Затем взяла скальпель и нанесла два коротких удара в одну и другую ноздрю. Сразу же, как из пробитой бочки, хлынула кровь с гноем, забрызгав всю мою одежду и ее халат. Она заверещала:

— Ну что за поросенок! Чуть платье не залил!

Рука Сандро схватила ее за шиворот, и, приблизившись к ней так, что его легендарный нос практически уперся в ее лоб, он грозно проговорил на своем смешном русском языке:

— Эй! Ты! Ишо раз крыкныш на этава рэбенка — я тэба раздавлу как таракана!

Я представил, какое огромное мокрое место останется от такой толстой тети, и мне сразу стало весело. Поскольку она сильно торопилась вернуться за праздничный стол, то свою работу сделала тяп-ляп, нанеся мне травму надолго. Когда вытащили тампоны, то обнаружилось, что «слизистая оболочка сильно повреждена» и «унять кровотечение очень сложно». В конце концов пришлось вызывать скорую помощь и увозить меня в госпиталь, в реанимацию. Мама рыдала и приговаривала, я ничего не понимал, но запомнил слова: «редкая группа», «отрицательный резус». Колдовали надо мной долго, делали уколы в ладонь, давали дышать в кислородную маску. Я видел все как во сне: врачи в халатах, яркие лампы в операционной. Потом я потерял сознание. Очнулся уже дома, и родители объяснили мне, что у меня плохо сворачивается кровь — а это неизлечимо. Услышав этот диагноз-приговор, я с опаской спросил:

— Папа, а я смогу стать военным? Ведь если меня ранят, то, значит, я сразу истеку кровью на поле боя?

Отец меня успокоил, сказав:

— Раны героев заживают быстро, а трус умирает от царапины!

Значит, все-таки главное — не быть трусом! Я вздохнул с облегчением.

Через несколько дней пришел буддийский лама, знакомый наших бурятских друзей, и принес моему отцу какой-то порошок. Это была лечебная трава, и я должен был регулярно пить отвар. Через несколько месяцев анализы показали, что свертываемость моей крови в норме.

С одной стороны, плохо, что в мире есть такие злые врачихи, но зато, с другой стороны, есть Сандро и буддийские монахи, а значит, все будет хорошо!

Мамонты и декабристы

Однажды в выходной день отец решил сводить меня в музей. Это такой дом, куда люди приносят все, что раньше было им нужно, а сейчас уже ни у кого нет таких вещей. Ходишь по музею, смотришь на это все и представляешь себе, как люди жили раньше, — как будто сказку про старинную жизнь читаешь! У самого входа — огро-о-о-омная куча костей — это бивни и зубы мамонта. Отец говорит, что их можно насобирать вдоль рек и что древние люди убивали мамонтов камнями, так как тоже умели метко кидаться. Я вот, например, с десяти шагов запросто попаду камнем или снежком в столб. Но в мамонта… попасть-то легко, да только что ему будет от этого? Хоть я и стараюсь, но мне трудно представить, как это можно камнем убить мамонта. Один только его зуб — размером с мою голову. Вот я и думаю: или люди тогда были великанами, или что-то было не совсем так, как говорит отец…

Еще в музее есть много старинных пушек — они такие некрасивые, не то что современные. Вот у отца в полку — красивые пушки, со щитами, прицелами, рукоятками, которые можно покрутить и направить ствол куда хочешь, можно зарядить снаряд, откинув затвор. А из этого железного бревна как стрелять?

В следующем зале стоит красивая телега. Отец сказал, что это бричка, которую своими руками сделал декабрист Бестужев. Декабристы — это, оказывается, такие люди, которые захотели освободить наш народ и для этого выступили против царя. У них ничего не получилось, и за это царь сослал их всех сюда, в Сибирь. Здесь они делали телеги и много других полезных вещей. Еще у Бестужева было два красивых пистолета, чтоб стреляться на дуэли, если тебя кто-то обозвал или обидел. Вот бы мне такие! Я спросил у отца:

— А кто нас сослал в Сибирь? У нас же нет царя!

Отец подумал и сказал:

— Нас никто не сослал, мы сами приехали охранять границу!

— А зачем ее охранять?

— Чтоб враги не напали на нашу Родину!

— А кто — враги?

— Ну, врагов у нас много.

— А монголы? Враги?

— Монголы — друзья! Пойдем лучше я тебе покажу кольчугу Ермака!

— А кто это такой?

— Ты не знаешь? Ермак покорил Сибирь.

— Как это? Взял и покорил? Один, что ли?

— Ну конечно не один! Идем, сам все увидишь!

Кольчуга висела открыто, не под стеклом, и отец мне показал, что можно ее приподнять снизу, чтобы ощутить вес на своей руке. Я смог поднять только до половины. Ничего себе! Если люди раньше были такими сильными, то, наверное, правда могли убить мамонта камнем или в одиночку покорить Сибирь!

В следующем зале было все о Пржевальском и его лошадях. От Пржевальского были портреты, от лошадей — чучела. Все они тоже побывали в наших краях.

Я спросил, а встречаются ли сейчас мамонты и декабристы. Отец сказал, что и те и другие давно вымерли. Что же получается — все в конце концов вымирают?

Дед Мороз

К Новому году готовились загодя. Отец брал топор и шел из дома к подножию ближайшей сопки, чтобы срубить, как он говорил, «пушистую елку». На самом деле она была колючая, и он, ругаясь, устанавливал ее в деревянную крестовину, сколоченную из досок от ящиков для снарядов.

А мама в течение нескольких дней пыталась достать мандарины. В конце концов у нее получалось, она приходила радостная и объявляла, что ей удалось «достать мандаринов и бананов». Она мне представлялась тогда самой длиннорукой обезьяной. Представляете, все сидят под елкой, на которой висят шишки, а на самых верхних ветках — мандарины и бананы. Все дотягиваются только до шишек, а моя мама подпрыгивает и ловко «достает» мандарины. Бананы и мандарины нельзя было есть до праздника — иначе какой же Новый год без мандаринов! Бананы были зелеными и невкусными, пока не полежат на батарее и не почернеют. Так и лежали они — бананы на батарее, а мандарины на шифоньере, — и ждали своей участи. Я точно знал, что бананы привозили из Вьетнама, а мандарины — из Грузии.

Потом мы дружно наряжали елку и ждали прихода Деда Мороза с подарками. Я всегда думал: существует он на самом деле или нет? Сложно было сказать, так как я его не видел. В прошлом году он подарил мне коньки-снегурки, которые привязывались прямо к валенкам. Они были с двумя полозьями, поэтому даже маленький мог на них кататься. Я пытался тогда выследить Деда Мороза и сторожил около елки в засаде, но не помню, как уснул. Проснулся я уже в кровати, а подарки были под елкой — обидно, прохлопал. В этом году я серьезно настраивался, чтобы не прозевать его приход.

Мама наготовила целый таз салата оливье — должны были прийти гости. Стол был заставлен посудой, все радостно суетились. Я помогал лепить пельмени. Больше всего мне нравилось вырезать из теста рюмкой кружочки, в которые потом мама залепляла мясо. Обрезки сырого теста я тайком клал себе в рот, когда мама отворачивалась, и ел. Она мне говорила, что сырое тесто есть нельзя, так как будет болеть живот, но он у меня никогда не болел. И вообще, сырое тесто гораздо вкуснее, поэтому я думаю, что мама специально придумала историю про тесто, чтобы его хватало на пельмени.

Вот начали приходить гости. Они кричали, улыбались, хлопали друг друга по плечу и усаживались за стол. За столом мне всегда было скучно — все ели, пили и орали так долго! Хотелось быстрее все закончить. Ну сколько можно сидеть и говорить! Но без спросу из-за стола уходить нельзя — все подумают, что ребенок невоспитанный. Так и нужно спрашивать: «Можно мне выйти из-за стола?» А взрослым спрашивать необязательно, захотел — вышел.

Вдруг дверь открылась, и вошел Дед Мороз. На нем был какой-то странный халат, в руке — наша лыжная палка, а на лице — ненастоящая ватная борода. Я его сразу узнал — это был наш сосед дядя Костя. Он подошел ко мне и подарил круглую большую железную тарелку-ледянку, на которой катаются с горки. Я старался не смотреть ему в глаза — вдруг он поймет, что я узнал его, и тогда расстроится. Такие ледянки продавались в нашем магазине, куда я ходил за хлебом. Значит, они купили ее там и дали дяде Косте, а он притворился Дедом Морозом и подарил ее мне. Мне стало грустно, и я попросился из-за стола. Вначале я хотел уснуть, но у меня не получалось, так как все шумели. Потом я решил приоткрыть дверь и подглядывать за происходящим. Папа надел на левую руку мою ледянку, а в правой у него была лыжная палка — он, наверное, изображал Илью Муромца со щитом и копьем. Дядя Костя был уже без бороды, только кусок ваты висел на щеке. Все скакали вокруг елки и визжали — им было очень весело, не то что мне.

Охота

На охоту ходили все офицеры — а что им еще было делать в свободное время? Поэтому у нас дома всегда было мясо: отец приносил глухарей, тетеревов, зайцев, иногда даже изюбрей и один раз — медведя. Об этом случае я и хочу рассказать.

Обычно охотники возвращались и складывали добычу во дворе, чтобы все полюбовались, а потом начинался дележ. Огромного изюбра хватало на всех, а рога доставались стрелку. У нас дома висело несколько пар огромных рогов, чтобы все приходили и видели, что мой отец хорошо стреляет.

В тот день к нашему двору подкатил БТР, и из него начали вылезать счастливые охотники с красными лицами — наверное, в БТРе очень жарко. Потом следом на грузовике привезли добычу. Там были и волки, и лисы, и, наконец, он — хозяин тайги! Дети сбежались поглазеть на это чудище. Все показывали на моего отца и поздравляли его с удачным выстрелом. Один знакомый мальчик бурят пришел в неописуемый восторг при виде зубастой пасти и, не сдержав возбуждения, помчался к своей бабушке с криком:

— Баба Наташа! Иди скорее сюда! Тут дядя Саша мишку убил!!!

— Как убил???

— Просто! Из ружья — бах! И все!

Бабка понеслась на всех парусах к нашему дому и, увидев всех нас, склонившихся над тушей медведя, прислонилась к забору и захохотала и заплакала одновременно. Меня тоже звали Мишкой, вот она и перепутала.

В тот день мы от пуза наелись медвежатины. А когда мясо уже не лезло, то стали делать из него пельмени. Пельмени — удобная вещь. Их можно наделать целую кучу и вывесить в сетке за окно, чтоб они там на улице заморозились. Потом достаешь оттуда сколько надо и варишь — и так всю зиму…

Шкуру выделали, она лежала у нас на полу вместо ковра — все мои друзья приходили посмотреть и погладить, а если приходили друзья отца, то они должны были обязательно приподнять лапу с когтями, почмокать и поцокать языком и сказать: «Хоро-о-о-ош, мерзавец!» Потом они уходили надолго на кухню.

Приказ

Отец часто приговаривал: «На границе все спокойно потому, что китайцы „долго не забудут урока Даманского“». Я, первоклассник, вообще не понимал смысла этих слов, а спросить, что такое «Даманский» стеснялся, иначе все подумали бы, как это я не понимаю таких простых вещей!

К тому времени многие наши друзья уже перевелись и писали письма из самых разных частей земного шара. Кто-то служил в Польше, кто-то — в ГДР, кто-то — на Кубе, но самые удачливые получили распределение в Москву. Из Польши присылали в подарок жвачку с Болеком и Лелеком, из ГДР — игрушечных резиновых индейцев. Они очень высоко ценились у нас во дворе. Одного индейца можно поменять на 20 косточек-айданов, которые были главной единицей обмена. Айданы — это суставные бараньи или свиные костяшки, которыми играют во дворе. Они были разных оттенков красного цвета, так как красились лаком для ногтей, который тайком воровался у мам. Все эти мелочи ярко раскрашивали нашу дворовую мальчишескую жизнь. Но мне этих красок было недостаточно, всегда тянуло куда-то в те страны, о которых я слышал от взрослых. Самые загадочные и волнующие письма приходили с Кубы: конверты были наполнены черным вулканическим песком с пляжа — у нас в забайкальских степях песок был серо-бурый, совсем не такой. Эти письма буквально разрывали границы моей Ойкумены^[1], в которую влетал тропический ветер с дальних Карибских островов. Детское воображение будоражили образы наивных индейцев, злобных пиратов и бесстрашных конкистадоров, о которых рассказывал дед. Желание поехать куда-то далеко-далеко порою бывало просто нестерпимым — хотелось взять компас, нож и спички, сбежать из дома и отправиться в кругосветное путешествие…

И вот настал день, когда пришел отец и громко, радостно объявил, что наконец-то пришел приказ! Нас с детства учили, что «приказ» — это главное слово и его нужно исполнять любой ценой. Вот я и подумал, что началась война, поэтому отец такой радостный. На него приятно было смотреть в тот момент: военная форма ему очень шла, облегая его мощную фигуру. Сапоги и пряжка ремня начищены так, что режет в глазах, на погонах — по созвездию. Да разве найдется такой мужчина, которому военная форма не подойдет? Тогда я и представить такого не мог. Вот он стоит в дверях, бравый капитан Советской армии, улыбается и говорит: «Все, уже есть приказ! Начинается новая жизнь!» Я вначале растерялся — что же нужно делать? А потом оказалось, что ни на какую войну мы не отправляемся, а просто переезжаем к новому месту службы — какое расстройство!

Переезд был главной темой разговоров родителей в течение долгого времени. Мама прыгала от радости, приговаривая: «Багульник на сопках — только в песне красивый. А ты пойди пособирай его! Надоела эта тайга! А детей чем кормить? Молоко только на базаре в виде замороженных тарелочек и можно найти. Кому на материке расскажешь — не поверят!» Отец радовался переезду не так открыто — ему здесь, на границе, нравилось больше, так как всегда можно было с друзьями уехать в тайгу на охоту. Отца здесь все любили, и он уже слился душой с этим диким краем. А мама была чуждым здесь элементом — она только и ждала, когда же окончится наша ссылка.

А я… мне было страшновато уезжать. Не знаю почему. И друзей особых не было, но как-то невозможно было себе представить, что вдруг не будет этого Дома офицеров, куда ходили в кино, этого магазина, этого леса… Как это — сейчас есть, а потом не будет? Но, как говорил отец, приказ есть приказ! Кто меня будет спрашивать, хочу я или нет, поэтому я молча готовился к чему-то новому и неизвестному.

Прощай, граница!

В тот год я с отличием закончил первый класс и одновременно закончилась наша жизнь в Забайкалье среди тайги и сопок. Границу оставались охранять другие, а мы прощались с друзьями и собирались в дальнюю дорогу…

Сам переезд промелькнул как во сне, я ничего не помню… Загрузка контейнера вещами, долгие проводы, дорога в поезде по известному уже маршруту — через всю Сибирь, Урал, через Волгу… Затем — встреча с родственниками, мытарства по съемным квартирам, устройство в школу. В голове все не умещалось — краски менялись быстро, как в калейдоскопе.

Иногда я смотрю на сегодняшних детей и думаю: а если бы меня какой-нибудь волшебник вдруг спросил, готов ли я с ними поменяться своим детством, я бы не раздумывал ни секунды — ответ я знаю твердо. Ни за какие игровые приставки и айпады, ни за какие аквапарки и морские курорты я не отдал бы своего НАСТОЯЩЕГО детства на границе! Потому, что ни в одной компьютерной стрелялке гильзы не обжигают ладонь и не пахнут порохом и никакой мешок дорогих игрушек не стоит мешка кедровых орехов, а редкий поход в кино радует сильнее, если его нужно заслужить. Я стал человеком в ТОМ детстве, поэтому я поступаю ТАК сегодня — это самое главное, это часть неуловимого понятия «Родина», которое сегодня потеряло конкретную географическую привязку. Наша Родина — в нас самих, ее у нас не отнять.

Эпилог к первой части

Вновь я попал в Кяхту, в этот город детства на границе, лишь через 20 лет, и вот как это произошло…

В то время я работал в известной японской фирме и путешествовал со своим боссом-японцем по Сибири. Одним из пунктов на нашем маршруте был город Улан-Удэ, столица Бурятии. Я помнил, что в этом городе живут близкие друзья моих родителей — бурятская семья из Кяхты, города моего детства. У меня сохранился только старый адрес, и я сразу поехал туда. В квартире никого не было, тогда я стал звонить в двери всем соседям до тех пор, пока наконец не вышла одна женщина и не сказала: «Этих стариков знаю, но их нет в городе — они где-то на даче». Какой точно дачный поселок — она не помнила, но я уже знал, что нужно делать.

Выйдя на улицу, я поймал такси и сказал, что машина нужна надолго.

— А что будем делать? — спросил водитель.

— Искать старых друзей!

— А что для этого у нас есть?

— Имена, фамилии и… — поразмыслив, я добавил: — И упрямство!

Таксист усмехнулся и сказал:

— Садись, посмотрим, что получится!

Мы начали прочесывать все дачные поселки в округе. Делали это стремительно, пока сторож не успевал опомниться. Заходя в будку, я строго требовал: «Списки жильцов! Быстро!» Ведь в нашей стране если чего-то вежливо просишь, то ни за что не получишь. Пока сторож дрожащими руками открывал тетрадь, я задавал несколько вопросов, пробегал глазами список и раскланивался. Только после этого сторож приходил в себя и вдогонку спрашивал: «А вы из какой организации?» В ответ я солидно махал рукой и ехал дальше. Уже в третьем по счету поселке я наткнулся на однофамильцев и сразу пошел к ним — наверняка они что-то знают. Так и вышло — они рассказали мне точно, где нужно искать. Дальше мы ехали уже по конкретному адресу.

Я увидел их, прогуливающихся по улице, и сразу узнал, хотя они очень изменились. Подхожу, здороваюсь, они силятся понять, кто я такой. Тогда я достаю визитную карточку, протягиваю им и смотрю на реакцию. Они читают фамилию, смотрят на меня в недоумении, а потом дядя Гарма приходит в себя и кричит: «Это же Мишка, Сашкин сын!» Они кидаются мне на шею, и краем глаза я замечаю, каким счастьем светится лицо таксиста. Казалось бы, а ему-то что? Но вот так бывает!

Дядя Гарма уговаривал меня остаться, но мне хотелось увидеть их детей — двух братьев и сестру. С их дочкой Ларисой мы были ровесниками и в самом маленьком возрасте даже вместе воспитывались: пока наши родители были заняты на работе, нас, малышей, отдавали на воспитание в семью стариков-немцев, которые были сосланы в Сибирь. Так и росли мы с ней как родные братик с сестренкой — русский мальчик и бурятская девочка у немецких дедушки и бабушки…

Мы возвращались с таксистом, бурно обсуждая ситуацию, на квартиру к старшему брату Сергею, который стал уважаемым хирургом. Ему уже позвонили родители и предупредили о моем приезде, поэтому когда я вошел, то увидел огромный, накрытый красивой скатертью стол, заваленный едой и выпивкой. Мы горячо обнялись с Сергеем и Ларисой.

— Прошу к столу! Сегодня мы всю ночь будем рассказывать друг другу свою жизнь.

Лариса спросила:

— А помнишь фотографию?

Мы оба знали, о чем речь: когда-то нас, двухлетних, сфотографировали вместе, и эти фотографии были и у нас в семье, и у них. Я хорошо подготовился к встрече и вынул из кармана эту фотку, а она вытащила из альбома свою, точно такую же… Ну прямо как в индийском кино!!!

Сергей начал развлекать нас воспоминаниями о детстве:

–…Тогда мы записались в кружок ЮДП — Юный Друг Пограничника. Там нас учили охранять государственную границу.

— И что, пригодились вам эти знания?

— Конечно! Мы к своим десяти годам уже все знали о КСП — контрольно-следовой полосе. Это нас и сгубило…

— Каким же образом?

— А мы с одноклассниками решили применить свои знания на практике и пробрались в Монголию, идя задом наперед, чтоб следы вели в другую сторону.

— Ого! Так ты — нарушитель госграницы?

— Это еще не все! Мы зашли в ближайшую монгольскую юрту. Там никого не было, и мы набрали полные карманы бронзовых монгольских бурханчиков — буддийских божков.

— Так вы еще и грабители? Зачем же вам они понадобились, эти бурханчики?

— Да мы ж дети были! Низачем, просто поиграть. На обратном пути мы обо всем забыли и сели играть этими фигурками прямо на контрольной полосе. Тут нас наряд пограничников с собаками и забрал.

— Чего только не узнаешь за столом о своих друзьях! И что дальше?

— Дальше — нас обрили наголо и повезли сразу в детскую колонию. Неизвестно, как сложилась бы моя жизнь, если б отец не вмешался…

— Отмазал? Он же у тебя первым секретарем тогда был?

— Да, поэтому и повезло. И мне, и всем моим друзьям. Меня сразу в Артек отправили, с глаз подальше, и дело замяли.

— Так вот как в Артек попадают! Нужно нарушить границу и ограбить дом в соседней стране! А нам-то говорили — нужно хорошо в школе учиться!

Так весело текло время за столом, мы рассказывали друг другу и те истории, которые все хорошо знали, и те, которые хранили втайне до сегодняшнего вечера.

Изрядно напившись, я наклонился к Ларисе и сказал:

— У меня есть одна идея…

— Что, в Кяхту едем завтра?

— Как ты догадалась?

— Я тоже, как и ты, весь вечер об этом думаю…

— Только вот думаю, где взять машину.

— Не проблема — машина есть у меня, только права отобрали!

— А у меня как раз наоборот — есть права, но нет машины! Мы с тобой, как инь и янь, друг друга дополняем! Есть еще один момент — я не один, со мной японец…

— Так бери его с собой, если он захочет!

— Если захочет… Ты его не знаешь! Он точно захочет: во-первых, он очень любознательный и обожает неожиданные повороты, а во-вторых, любой японец — в глубине души шпион: спит и видит, чтобы посетить нашу госграницу.

— Тогда как договоримся?

— Очень просто: завтра в 8:00 утра старт от нашей гостиницы.

— А ты рулить завтра сможешь?

— Обижа-а-аешь!

…Утром за завтраком в гостинице «Гэсэр» я рассказывал моему японскому начальнику о горячем приеме у моих друзей. Японца звали Йокосу, на вид он был маленьким, круглым, вечно улыбающимся — просто излучающим хорошее настроение. Вот и сейчас он искренне радовался за меня, поэтому я оценил удобный момент и закинул удочку, спросив, не имеет ли он ничего против поездки на границу. Он тут же оживился и сказал на прекрасном русском языке:

— Миша-сан, мечта любого японца — побывать в местах, где сам Чингисхан вел свое войско. А ведь он там проходил, да?

— Ну да, — уклончиво отвечал я.

— К тому же, золотая осень — самое лучшее время в Забайкалье!

С этим доводом вообще не было смысла спорить, и я намекнул:

— Вообще-то, сегодня как раз выходной — суббота!

— Да, да, я помню, — улыбнулся Йокосу-сан.

Мы вышли на улицу подышать, и каково было мое удивление, когда ровно в 8:00 к гостинице подкатила праворукая «Тойота» с Ларисой за рулем. Она крикнула из окна:

— Сразу передаю руль тебе — ты же помнишь, что у меня нет прав, к тому же я — в стельку пьяная после вчерашнего!

Йокосу-сан пришел в восторг от увиденного, и я их тут же представил друг другу.

Я сел за руль, Йокосу-сан — на переднее сиденье, а Лариса — сзади. С заднего сиденья прозвучало: «Вообще-то, нам нужно остановиться у магазина. Нам нечем по бурятской традиции брызгать». Кто не общался с сибирскими народами, тот может и не знать сакрального смысла этого простого слова «брызгать». В данном случае брызгать — это значит в ритуальных целях кропить водкой небо, землю и все стороны света. Про себя тоже нельзя забывать. Делается это у священных деревьев, у субурганов, в особо красивых местах, у источников и на каждом заметном повороте дороги. Слава богу, что дороги не горные, а степные — между поворотами есть зазоры.

Я остановился у вино-водочного магазина, и Лариса сказала: «Сидите в машине, я быстро — это мое бурятское дело!» Через минуту она вышла с ящиком водки и приказала мне открыть багажник. «Слава богу, что за рулем!» — пронеслось в голове, и мы откупорили первую. Брызгали как положено — везде: у стоянки Гэсэра, у смотровой площадки на Гусиное Озеро и на каждом повороте. Йокосу-сан не отставал от Ларисы и делал это очень серьезно. К середине дня без закуски они так набрызгались, что Йокосу всю дорогу тыкал пальцем в окно и восторженно орал:

— Миша-сан, смотри! Какие живописные холмы, покрытые лесом! Как красивы эти деревья в осеннюю пору, сверху донизу одетые в золотую листву! Ведь по этим холмам непобедимый Чингисхан вел свою огромную армию на Русь!!!

Так высокопарно по-русски могут выражаться только иностранцы, хорошо знающие наш язык. Те, кто плохо знает, так не скажут, а нашим русским такое просто в голову не придет…

— Давайте я лучше расскажу вам историю о том, как я в детстве сажал во дворе деревья!

Дорога была длинная, и я начал в деталях рассказывать все, что помнил: про старую каргу, про Штирлица, про Вовчика в зеленом берете, про бутылку из-под шампанского и про то, как люди не поняли моего стремления вырастить во дворе настоящий сад…

Меня слушали, не перебивая, а тем временем мы уже въехали в город и брызнули у дорожного знака. Дорогу к дому я нашел безошибочно. Какое удивительное ощущение! Картинка в моей памяти сохранилась так отчетливо, как будто была хорошо законсервирована. Только все сейчас казалось каким-то миниатюрным. Расстояние до хлебного магазина — всего несколько метров, а мне казалось в детстве, что я так долго до него шел! Дом офицеров, куда нас водили в кино, — вообще за углом.

— А вот сейчас, между этими домами, вы увидите то место, где должен был быть город-сад! — с улыбкой объявляю я.

Мы проходим дом, поворачиваемся и… замираем в оцепенении. Перед нами на всем пространстве между домами, в том самом месте, где я втыкал палочки в землю, в том месте, где я наотмашь звезданул Вовчика по лбу, перед нашими глазами раскинулась огромная теплица, вся засаженная буйной растительностью.

— Вот это да! — сказали все мы хором.

— Похоже, усилия были не напрасны! — с улыбкой выдавил я.

Мне в тот момент все это казалось настоящим чудом.

— A теперь хочу на границу! — как маленький потребовал Йокосу.

— Так там же нет ничего особенного! Граница — и все!

— Все равно хочу!

— Ну тогда пошли!

На границе и правда не было ничего особенного — обычный блокпост с автоматчиком, линия колючей проволоки. Сразу за ней — уже Монголия. А рядом с постом — огромный белый православный собор. Странно, ведь он стоял здесь уже до революции, а я его совсем не помню. Такое безбожное было детство…

Перед обратной дорогой мы пошли в закусочную и заказали по порции бурятских поз — это такие большие ароматные пельмени с бульоном внутри. Поедать их нужно очень осторожно — вначале нужно прокусить дырочку и затем аккуратно выпить бульон, чтоб не пролить его на себя. Мы предупредили об этом Йокосу, он сказал, что все понял, и тут же вылил весь бульон себе на брюки и рубашку. Нужно отдать ему должное, он никогда не смущался по поводу таких пустяков — они ничуть не мешали ему получать радость от жизни. Так и сидел он, круглый, лоснящийся от радости и бараньего жира, улыбающийся, — вылитая статуэтка толстопузого Будды-Хотэя. Хотелось даже погладить его по надутому животу — так учат продавцы статуэток. Только нужно помнить главное — гладить по часовой стрелке, тогда придут удача и достаток.

Когда бурятские позы перестали помещаться в японском животе, мы собрались в обратный путь. Всю дорогу молчали и думали — каждый о своем, но наверняка примерно об одном и том же.

Я думал о том, как удивительно наше поражение может обернуться победой через много лет. Как неожиданно наши успехи и неудачи вытекают одно из другого, а потраченные усилия приносят результат. Посаженные вами саженцы обязательно вырастут, пусть через 20 лет, вопреки всем законам физики и биологии, если вы были упрямы в своем желании и вложили в процесс душу. Цветущий сад — настоящий подарок для того, кто готов был ради него чем-то пожертвовать…

Примечания

1

Ойкумена — от греческого oikumene — обитаемая земля, часть земной поверхности, заселенная людьми. В более широком понятии — познанный нами мир.