Конец света

Михаил Першин, 2014

Фантастическая история о катастрофе, которая грозит нашему миру. Или не грозит?.. Или грозит, но ее можно предотвратить?.. Или можно, но цена этого будет слишком велика?.. Да и стоит ли наш мир спасения?.. Пожалуй, единственное, чего он действительно стоит, это насмешки. И автор вместе со своими героями предлагает вам посмеяться… над кем? В сущности, над самими собой. Роман был впервые опубликован в журнале «Урал» в 2015 году и отмечен премией журнала как лучшее произведение в жанре прозы. Содержит нецензурную брань.

Глава третья

Домой Женя пришел во втором часу ночи совершеннейшим победителем. И, что естественно в этой ситуации, подшофе. Общеинститутский праздник перетек в гуляние по кабинетам и лабораториям, все заходили в гости друг к другу, затем наносились ответные визиты, и, в конце концов, началось общее братание, затянувшееся едва ли не до полуночи.

Женя спросила, как все прошло, хотя и знала уже, что семинар закончился полным одобрением его работы: Женя сразу по окончании позвонил ей. Но одно дело — две фразы по телефону, а другое — так. Тем более что тогда он сказал: «Подробности при встрече». И вот, когда встреча произошла, он смог только поднять большой палец и рухнуть в постель.

После двух часов сна Женя проснулся. Просыпался он долго и мучительно, преодолевая изнуряющую жажду, пока, наконец, не осознал, что это страдание — не плод сновидения, а реальность перепившего человека. Мечтая о глотке холодной минералки и помня, что еще утром Женя жаловалась на отсутствие в доме воды или сока, он прошел на кухню, но, прежде чем подставить стакан под кран, в надежде на какое-то чудо, открыл холодильник.

И было чудо!

На полке лежала, глядя на него круглой пластиковой пробкой, бутылка. Той самой ледяной минералки, о которой он мечтал.

Опорожнив стакан пятью захлебами и вспомнив «придет оно большое как глоток, глоток воды во время зноя летнего» из любимого фильма детства, он почувствовал сложный комплекс чувств, на поверхности которого были физическое удовлетворение и нежность к заботливой жене, а в глубокой глубине — досада на то, что нелепая единица измерения мгновений — «глоток» — возникла в песне только лишь чтобы срифмоваться с «долгом».

Холодильник противно запикал, напоминая об открытой дверце. Женя промахивался пробкой мимо горлышка и злился, что современная техника не настолько современна, чтобы понимать счас-счас-счас.

Наконец, закрытая бутылка скользнула на полку, дверца захлопнулась и наступила такая глубокая и блаженная тишина, какой бы не было, закрой Женя холодильник вовремя. И тотчас сложный комплекс чувств возник заново.

Женя прошлепал в спальню. То есть днем это была гостиная или кабинет, а порой и столовая. Но ночью — спальня. Женя лежала, уткнувшись носом в подушку, такая вся из себя… Одеяло сползло с плеча… С одной стороны выпорскнулась пяточка, с другой — коленка… В общем, сложный комплекс чувств пополнился ощущением уюта, а мысли о поэтических несовершенствах некоторых песен исчезли вовсе… Короче, все закончилось любовью. Тоже уютной и беззвучной, чтобы не разбудить Катьку.

И зачем понадобилось вставлять в рассказ этот эпизод, который не то что со звездочками, но и без них ну ни малейшего отношения к его теме не имеет? — — Ладно, вставили, и вставили. Что особенного? Давайте уже пойдем дальше. — — Нет погодите, надо разобраться. Как сказал классик, «дойти до самой сути». В чем-то там, и — вот именно! — «в сердечной смуте». Ведь что-то же автором двигало, побуждало, так сказать. Уж не та же ли пошлость? Хотя… Если так, он бы в деталях всё описал, нет разве? — — Пожалуй… — — А вот пожалуй, что и нет! Ведь не сказал же он прямо и честно: «закончилось… — ладно, пусть не по-матерному, но например — …совокуплением». Постеснялся: «…любовью»! И что, так — лучше? Красивше? Скромнее, может быть? Черта с два! А по Морковцеву, так даже гаже. — — Почему гаже? Нормально: «любовь» — хорошее слово, чем оно вам не угодило? — — А тем, что, выходит, это — любовь. То есть когда… совокупление, мягко выражаясь. А как в таком случае изволите называть, там, слова разные, ручка в ручке, глаза в глаза, сердце бьется, дыхание замирает, всякие сюси-пуси, телячьи нежности, гулянье под луной, любование профилем и фасом, «разви́тым локоном играть и край одежды целовать», румянец от случайного касания коленками, слезы в подушку, глупые рифмы, и др., и пр.? А? Это что? Что это, я вас спрашиваю! — — Ну, это… тоже любовь? — — Ах, тоже! Спасибо вам за это «тоже». Низкий поклон! Так что не выкручивайтесь! Пошлость есть пошлость, гадость есть гадость. И не в том они, что муж с женой чем-то там занимаются, чем им и положено заниматься, а в том, что кое-кто слов боится и строит из себя бог весть какую невинность, а сам в щелочку-то и подглядывает. — — Да в какую щелочку? Причем тут щелочка! Никуда никто не подглядывал. — — А откуда автор узнал, чем они занимались, а? Молчите? То-то! А туда же: «в сердечной смуте, в сердечной смуте»! — — Да это вы про смуту сказали. Причем тут я? Причем тут автор? — — Да какая разница: вы, я, автор? Поехали дальше!

Они лежали, и сна, который обычно наваливается после… В общем, после этого… На сон не было даже намека.

Они лежали и лежали. А потом он сказал:

— Спасибо.

— За что? — спросила она.

— За воду.

И еще только начав говорить, понял, что это не то. Но было поздно, и она произнесла с оттенком разочарования:

— А-а-а…

А как исправить положение, он не знал. Он помолчал еще немного, чтобы получилось не продолжение неудачного разговора, а новый разговор, и спросил:

— Тебе было хорошо?

Он знал, что она ответит: «Очень». И она ответила:

— Очень. А тебе?

Это «А тебе?» он тоже знал, что она скажет.

Он ответил мычанием, которое в книжках передается с помощью «Ага» или «Угу», но на самом деле является двумя «М» разной глубины.

Так они поговорили некоторое время, и, убедившись, что сон не приходит не только к ней, но и к нему, она спросила:

— Много было вопросов?

Но ему почему-то не хотелось говорить о своей работе. Или нет: ему вообще не хотелось говорить, и не почему-то, а вполне естественно. Он сказал:

— Так… А что у тебя?

И тут она почему-то (опять это почему-то) вышла из себя. И бросила раздраженно-иронически:

— Что это ты вдруг обо мне вспомнил?

Не мог же он сказать: «Как это вдруг! Я спросил: Хорошо тебе было?» И ответил незамысловато:

— Как это вдруг? Я всегда интересуюсь.

Они немного попрепирались в духе Когда ты последний раз спрашивал о моих делах? — Да вот… Ну… Я не помню, вчера или позавчера. — Вот именно «Не помню» — и так далее. Наконец, она дала себя убедить, что он всегда интересовался, просто не спрашивал, считая, что она сама расскажет.

— Если тебе интересно… — ритуально начала она.

— Ну, Жень!.. — ритуально ответил он.

Женя начала рассказ о новом проекте своего издательства. Проект назывался… «Насалли».

— Как? — спросил Женя.

Она повторила.

— Хотя бы с одним «с»? — спросил он.

— В том-то и дело, что в оригинале — с двумя. И одним «л». Но нам удалось убедить правообладателей, что на русский рынок так выходить нельзя. Да там вообще все имена как на подбор. Причем, как будто кто-то нарочно еще и усиливал. Скажем, к имени Хулио мы — спасибо сериалам — привыкли. Так он у них еще и без последнего «о».

— Они — это кто? — спросил Женя.

— Купидондцы.

— А! Я думал, это американский или европейский проект.

— Нет. Купидонский. Ведь вот же, маленькая страна…

— Как-никак, член Британского содружества.

— Разве что. Короче, они придумали эту Нассали, и она заполонила все шопы мира. Там такая политкорректная история, как говорится, дети разных народов. Этот самый Хули и его сестра Пердела (в оригинале с одним «л») — латиноамериканцы. Дальше — арабчонок Насри, японцы Сики и Саки, эти — двоюродные, так сказать, кузен и кузина и, понятное дело, из Нагасаки. А как тебе — негритяночка из Экваториальной Африки Соска Хэ?

— Как? — не удержался Женя.

— Как слышал. Соска Хэ. Причем, «Х» — именно по-русски, не английское «аш» с придыханием, а — как они наше «х» записывают — «ка аш». (Математику в разговоре с математиком было удобней называть английские буквы именами их латинских предшественниц.)

— Да это нарочно! — сказал Женя.

— Я уверена! Потому что там есть и русский мальчик, так у него вполне человеческое имя — Виктор Облыгин.

— Может, это по-купидонски неприлично звучит? — предположил Женя.

— Может, — согласилась Женя. — Там еще собачка есть. Поцци.

— Это что-то из Бабеля? Или одесских анекдотов?

— Ну да. Я всегда знала, что что-то неприличное. А тут мне Ленка Арнштром перевела. Это по-еврейски именно он и есть.

Женя легким касанием тронула поц мужа. Тот ответно протянул руку и коснулся ее груди.

После всего произошедшего эти касания ни к каким серьезным последствиям привести не могли, разговаривать им сразу расхотелось.

И через несколько минут они заснули.

Теперь насчет проекта «Насалли».

На очередной Франкфуртской книжной ярмарке представители Жениного издательства познакомились с купидонцами, а вскоре был подписан и контракт на четыре миллиона долларов.

Собственно говоря, там, на ярмарке гендиректор издательства Михаил Карпин не успел вникнуть в суть проекта. Но он увидел бесконечную галерею симпатичных куколок и предметов их обихода, от солнцезащитных очков до крохотной клизмы, и несметное количество ярких изданий, напечатанных всевозможными шрифтами включая то ли тайские, то ли корейские загогулинки (он не очень в них разбирался) и болгарскую кириллицу. Убедившись, что никакой другой кириллицы, ни белорусской, ни, скажем, казахской, на стенде нет, Карпин вернулся к своему стенду и отправил своего зама, Милу Чан, наводить мосты. Мила очень быстро выяснила, что весь бывший Советский Союз был белым пятном на карте Риджуотерз Паблишнг Хауз, владельца бренда «Нассали». В то время, как весь остальной мир, за незначительными исключениями, буквально завален купидонской продукцией, верней, китайской — по купидонским эскизам. Однако, как заманчиво ни описывала Мила блестящие перспективы экспансии на «практически бездонный рынок СНГ и Балтии», риджуотерцы были непреклонны: они были убеждены, что с русскими (в число которых они включали и всяких эстонцев и туркмен) нельзя иметь никаких дел.

Единственным, чего добилась Мила, было их кислое согласие на то, чтобы по возвращении из Франкфурта она прислала им официальное предложение. Впрочем, она не сомневалась, что для них это — что называется, мейлом больше, мейлом меньше… Тем сильней все в издательстве удивились, когда на ее письмо пришел более чем любезный ответ.

Вскоре и контракт был заключен. И только после того, как миллионы, правда, еще не были перечислены, но все-таки Риджуотер получил весьма солидный аванс, к делу, помимо юристов и бухгалтеров, подключились редакторы и переводчики. Тут и выяснилось, что персонажей с такими именами просто невозможно выпустить на рынок не только СНГ, но и Балтии.

В то время, когда Женя готовился к столь важному для себя, да и для науки в целом, семинару, его жена вела изнурительную переписку с Купидонией, отвоевывая, в прямом смысле слова, букву за буквой. Так, в имени «Нассали» исчезла одна из «с» и удвоилась «л». Проще всего получилось с «Хэ» — она записала прямо по буквам: «Кхэ», — и вышло совсем по-африкански.

Но имена именами, а Женя выходила из себя и по другим поводам. Так, главной фишкой, на которой держалась вся эта эпопея, был волшебный банан, которым обладала Насалли и который мог творить добрые дела. Почему банан? Бред какой-то! Хотя в свете всего остального это и логично. Но банан — черт бы с ним, еще больше Женю бесили эти самые добрые дела! Не вообще колдовство, как оно свойственно традиционным волшебным палочкам, а исключительно — добро. И вообще, все в этих книжках было таким приторным, что…

Нет, лучше пусть рассказывает сама Женя. И, знаете, давайте обойдемся без описаний того, ка́к Женя и Женя подошли к этому разговору. Ведь любому ясно, что суть рассказа совершенно не в том, в парке беседуют они или в постели, или за столом, или еще где-то. Отбросим эти литературные штучки-дрючки, включая недоэротические зарисовки, и перейдем к сути.

— И что? — спросил Женя. — Ведь добро, не зло.

— Да что тут непонятного? Это — фальшивое добро. Просто поддавки. Если бы, скажем, там было еще и настоящее зло, и они бы боролись с ним…

— С чем-то же они должны бороться. Если нет зла…

— Эх, Женька, устарело мыслишь! Еще в книжках для мальчиков какое-то зло есть. Да и не какое-то, а о-го-го еще какое! А у девочек…

Она махнула рукой.

— Что ж это мальчикам так повезло?

— Так они же должны стрелять из… ну, скажем, супергравитотронных нейробластеров. Или просто кулаком… Но уж тогда кулак будет из сплава титана с каким-нибудь… космической мегапрочной хренью. Какой-нибудь (по редакторской привычке поправила она себя). А такому вооружению, сам понимаешь, должно и нечто серьезное противостоять. Инопланетное.

— Ну и нормально. Мы в индейцев играли, наши родители — в «немцев», до них — в чапаевцев.

— Понимаешь, какая штука? В индейцев и чапаевцев дети играли, так сказать, бескорыстно. А сегодня это все — воспитание будущего потребителя. Только девочек надо приучить покупать всякую парфюмерию-бижутерию, а мальчиков — технику: часы, автомобили, фотоаппараты… И оружие, конечно. Да и не только покупать: выросшие девочки должны не вылезать из косметических салонов, а мальчики — из тренажерных залов. Девочки должны стремиться на пляжи и в рестораны, а мальчики — на сафари или ралли. Хотя что есть, то есть: у них это сопровождается мужскими разговорами о подвигах, самоотверженности, отваге и прочем. Да, вот еще что интересно: в мальчуковых книгах обязательно есть девочки. Но это — полная противоположность девочкам из девчачьих историй — эти сами готовы вступить в борьбу с любым инопланетным монстром.

Конец ознакомительного фрагмента.