Саксофон Гавриила

Михаил Земсков, 2020

Добродушный толстяк Илья вполне доволен жизнью и ее маленькими радостями: пиво с друзьями, кино с любимой девушкой, компьютерные игры-"шутеры" допоздна… Все было бы совсем замечательно, если бы не странные ночные кошмары. Обращение к психотерапевту и случайное знакомство с эксцентричной девушкой-подростком постепенно переворачивают его представления о собственной жизни – настоящей и прошлой. В новом романе казахстанского писателя, лауреата «Русской премии» Михаила Земскова неожиданным образом переплетаются различные времена и жанры: от связывающей разные эпохи авантюрно-религиозной фантасмагории до бытовой любовно-криминальной драмы. Содержит нецензурную брань.

Иисус же сказал им вторично: мир вам!

как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас.

Сказав это, дунул…

Ин. 20:21-22

***

Я смотрел в окно. Темно-серая, почти чёрная, крыша соседней машины была покрыта мелкими каплями воды. Дождь закончился совсем недавно — именно в тот момент, когда я открыл пассажирскую дверь своей «Реношки» и влез внутрь сухого — слишком сухого! — салона.

Дождь закончился, выглянуло солнце и стало тихо. Нужно было спешить, гнать, уходить от погони… Завести двигатель, включить скорость и утопить педаль газа. Но я сел не на водительское, а на пассажирское сиденье. Сел и посмотрел на прозрачные капельки воды на крыше соседней машины.

Лена в зале? «Специальный гость»? Как это могло произойти? Совершенно несовместимые вещи непостижимым способом сложились вдруг вместе, превратившись в странное уродливое создание, которому теперь ничего не стоит меня раздавить. «Браво, Лена…», — с усмешкой проговорил я.

Хотя, может быть, наоборот — к финалу все сошлось вместе по закону некой высшей и недоступной для моего понимания гармонии? Ведь начиналось все с неожиданного появления Лены в моей жизни, и заканчивается теперь таким же неожиданным её возвращением — в самом непредсказуемом месте, в самое непредсказуемое время.

Началось ведь все действительно с неё. Даже психотерапевт мне это подтвердил.

— Молодой человек, можно три, — она оглядывалась по сторонам — так, что было непонятно, с кем она говорила. Но кроме меня в той комнате в тот момент никого не оказалось.

— Что «три»? — подняв брови, посмотрел я на неё.

— Ну вот… Три… — Девушка неопределённо взмахнула пальчиком с ярко-красным наманикюренным ногтем, — три оливки, в «мартини».

Я кинул три оливки в подставленный бокал.

— Спасибо. Меня зовут Лена.

Теперь я здесь, рядом с машиной, тёмная округлая спина которой покрыта каплями недавно закончившегося дождя. Надо спешить, а я наблюдаю за прозрачными катышками воды и думаю о том, что никогда не чувствуешь себя таким трезвым, как после дождя.

Я приложил руку к горлу и посмотрел на себя в зеркало заднего вида. Но ведь нужно спешить, гнать, рвать когти… Повернув голову, я увидел, как к машине бежали двое, один выше, другой толще. Оба недовольные и злые. Вдалеке за ними появились ещё фигуры, на бледных конях, со сверкающими на выглянувшем из-за туч солнце клинками шашек. Они скакали или летели? В ту минуту мне казалось, что все происходит слишком долго…

Часть 1

1

Всего три месяца назад Лена стояла у большой стеклянной витрины, в которой было выставлено пышное свадебное платье. Рассматривала длинный белый шлейф из шёлковой ткани, фату, перчатки. Шли секунды, потом минуты, а она все стояла и рассматривала. Я из-за угла дома рассматривал её. Думал о том, что девушки любят подвенечные платья, пышные платья. «Может, своей пышностью они напоминают им перину, на которой в детстве было так сладко спать?».

Лена не знала, что я наблюдаю за ней. Я наткнулся на неё совершенно случайно — шёл по рабочим делам, и вдруг впереди увидел её, стоящую боком ко мне, любующуюся пышным платьем.

— Ни-веста, — тихо проговорил я.

Мы были знакомы уже семь месяцев.

— Долго… — Со смесью удивления и озабоченности Лена нахмурила лоб.

— Угу… — Почти равнодушно, но все же с некоторой насторожённостью подтвердил я.

— У меня ни с кем не было так серьёзно…

— У меня тоже…

— Впрочем, что я говорю… Психологи советуют не упоминать при партнёре прошлые романы.

— А ты разве упоминала?

— Проехали… Интересно, сегодня будет дождь?

— Я посмотрю в интернете.

— Господи, какой ты зануда… Неужели я с тобой уже семь месяцев?!

— Ни-веста, — с усмешкой повторил я, отвернулся и прислонился спиной к стене дома. «Давай поженимся…» Или «Выходи за меня замуж…». Или «Давай станем мужем и женой…» (а она ответит — «Давай! Ты будешь жена, а я — муж!»). Как-то все это странно и глупо.

Я осторожно, на носочках (словно Лена могла услышать) пошёл прочь от дома со стеклянной витриной, выставлявшей напоказ прохожим пышное свадебное платье.

Мне недавно исполнилось тридцать пять. Последние семнадцать лет я проработал в мебельной фирме, десять из них — администратором. В фирме меня все любили. Шутили и улыбались, звали попить чай, покурить, выпить. Почему меня все любили? Ведь я ничем особенным не отличался. Допустим, добродушный, допустим, безобидный, иногда болтливый, а иногда молчаливый, ну и ещё немного полноватый… Любили, но в должности не повышали. Хотя я и сам к карьерному росту не стремился. Для меня администратор — хорошая должность, простая, понятная, без лишней ответственности и стрессов. Каждый день кому-то в чем-то помогаешь. Сходил в одно место, в другое, что-то принёс, что-то отремонтировал, что-то отвёз. Все время с кем-то общаешься, у кого-то берёшь, кому-то отдаёшь, заполняешь бумажки. Все просто — и это главное.

В последнее время многие вокруг меня (особенно — Лена) вдруг начали говорить о своём предназначении в жизни. Мне кажется, что в темах для разговоров существуют свои законы моды, и, судя по всему, хит нынешнего сезона — слово «предназначение». Я чувствовал себя совершенно не вписывающимся в модные тенденции и не знал, как поддерживать разговор на тему «предназначение в жизни».

Я любил играть по ночам в «стрелялки» — носиться по разным комнатам, коридорам, площадкам и мочить всяких чудовищ и нехороших людей. Бегать и палить из всех видов оружия — это здорово. Моя работа в мебельной фирме тоже была похожа на игру — только без стрельбы. Одни и те же места и помещения. Одни и те же перемещения, дела, документы. Побежал туда — сделал то-то. В другую сторону — сделал ещё что-то. Переместился по карте в пункт А — забрал документы, переехал в точку B — отдал документы, забрал вещи. Простые задачи для простых парней. Как в «стрелялке».

Вечером в тот же день, когда я увидел Лену перед витриной со свадебным платьем, звучало много музыки.

Come on, baby, light my fire!

You know that it would be untrue,

You know that I would be a liar,

If I was to say to you,

Girl we couldn’t get much higher.¹

Эта песня звучала только в моей голове. Снаружи она уже давно сменилась, и теперь по барабанным перепонкам били какие-то ненавязчивые электронные ритмы. Но я продолжал напевать про себя «Come on, baby, light my fire… You know that I would be a liar…»

Песня уже давно сменилась… Ещё лет двадцать назад — то ли в 1990-м, то ли в 1991-м, в другом городе, в другой стране. То ли у Акрама дома, то ли в грязном подвале с постерами рок-звёзд на стенах, где мы любили проводить время. То ли в… Но то место я уже почти не помню — потому что не люблю его вспоминать. Я люблю вспоминать подвал:

Но были дни, которые запомнятся мне навсегда —

Другая жизнь, иные времена:

Грязный подвал и на стенах женщины,

Отчизна которых — туземный атолл,

Сомнительный звук, но в каждом аккорде

Слепая вера в Rock-n-roll.²

Тогда у нас все было точь-в-точь как в песне. Кайра, Акрам, Вовчик и я. Нам по пятнадцать. Мы создали рок-группу, которую назвали «Убить зяблика». Сочинили две песни в придуманном нами стиле хиппи-панк и репетируем их в подвале. Кайрат — вокал и соло-гитара, Вовчик — вторая гитара, Акрам — бас, я — барабаны. Пока — условно, так как у нас нет ни одного профессионального инструмента. Только две старых акустических гитары и картонные коробки, по которым я стучу палочками, выпиленными Акрамом на токарном станке в школьном кабинете труда. Больше всего в жизни мы сожалеем о том, что родились слишком поздно, и со времени Вудстока прошло уже больше двадцати лет (мысль о том, что мы родились через несколько лет после Вудстока, кажется нам абсурдной и невозможной!). Кайра дни напролёт слушает гитарные запилы Джимми Хендрикса, Акрам предпочитает Дженис Джоплин и Jefferson’s Airplane, Вовчик — Led Zeppelin, но одно имя безоговорочно объединяет нас всех — Джим Моррисон.

Come on, baby, light my fire!

You know that it would be untrue,

You know that I would be a liar,

If I was to say to you,

Girl we couldn’t get much higher.

Действительно, песня очень давно сменилась. И столько музыки было после. Как сейчас, например, — эти лёгкие ненавязчивые ритмы ни о чем. Как будто пальчиком по одной и той же клавише — па-пам, па-пам… А в моей башке все «Come on, baby, light my fire… Girl, we couldn’t get much higher…» Girl… Где моя girl³?

— Илья, ещё? — Спросил Акрам. Чеченец с красивыми глазами и нежной бородкой.

Я взял оставшуюся пяточку и затянулся.

Девушки прыгали под ненавязчивые ритмы.

— Ещё?

Come on, baby, light…⁴

— Ещё?

Come on, baby, light…

— Ещё?

Come on, baby, light…

— Дыши…

My fire…⁵

Дышу… Потом задерживаю дыхание, напрягаюсь, сажусь на пол…

…И тогда музыка заиграла во всю мощь, стала очень объёмной и разнообразной. Только слова остались те же. Come on, baby… You know… Я сидел в самом низу Вселенной и был памятником Джиму Моррисону. Монументальное зрелище — пустая Вселенная и только памятник Джиму Моррисону… Маленький, конечно, по сравнению со Вселенной — всего несколько километров ростом, но зато весь из золота. И этот памятник — я. Разве не монументально? Разве не повод для бескрайнего восторга?! Для much higher⁶? Я — золотой памятник Джиму Моррисону! Вдруг осознавший, что, оказывается, именно об этом я мечтал всю свою жизнь! Оказывается, это было моей самой заветной, необыкновенной и прекрасной мечтой! Как же я не догадывался раньше?! Я просто хотел быть золотым памятником Джиму Моррисону! И вот теперь эта сладчайшая, нежнейшая, невероятнейшая мечта сбылась! Какое счастье… Какая радость… Какой кайф… Моё существо обрело все, что только возможно было обрести в этой жизни. Теперь можно и умирать. Только зачем? Если я чувствую такое огромное счастье — настолько огромное, что оно не может закончиться, и будет продолжаться вечно…

Вдруг ногам стало холодно, их золото рассыпалось. Моя высота уменьшилась; теперь она не более километра… Стало холодно пупку, и он разрушился, вместе с бёдрами и половыми органами.

Проступили очертания комнаты. Девушки все так же прыгали под все те же ненавязчивые ритмы. А ведь только что здесь было разлито счастье… Я создал его — в виде золотого памятника. Счастье для всех. И даже пляшущие девушки чувствовали его — я уверен. Густое облако счастья разливалось вокруг меня, и я хотел, чтобы оно накрыло — всех-всех-всех. Я даже встал и пошёл танцевать к девушкам.

Вдруг среди гостей оказалась Лена. Почти как продолжение моего видения. Её не должно быть здесь. Она не любит эти странные ретро-вечеринки, которые устраивает на своей квартире приятель Акрама, и вообще принадлежит к другому миру. Лена говорит с кем-то, натянуто улыбается, но в её глазах тревога.

— Привет! — Она берет меня за руку. — Пойдём отсюда. Пожалуйста.

— Ты так редко говоришь «пожалуйста»… — Удивляюсь я.

— Пойдём, — повторяет она и мягко тянет меня за локоть. Тело её вот-вот задрожит от тревоги… Или мне кажется? — Я тебя очень прошу.

— Ты так редко просишь… — Задумчиво произношу я.

— Да, черт возьми… А сейчас прошу, — она тянет сильнее.

Я вдруг легко (представляя себя пластилиновым) поддаюсь ей. Мамочки, девочки, сестрёнки, подружки — заботливые, с женским теплом, нежностью, полнотой, вниманием, окружающие тебя, обволакивающие тебя, ведущие тебя куда-то прочь из шумной комнаты… Мне уже становилось не очень хорошо, и эта женская забота, нежность были в тот момент как раз очень хороши, приятны. Я поддавался. Я отдавался им сполна. Прочь из комнаты на улицу, где свежий воздух. В машину, на улицы, в город.

Мы жили почти вместе почти пять месяцев. «Уже» или «всего»? Лена по утрам жизнерадостно ела овсянку. Я пил компот со слимфастом, совсем не жизнерадостно — из-за бессонницы и ночных кошмаров. Когда я засыпал, часто видел яркое белое небо. Абсолютно белое, нависшее сверху — оно казалось искусственным. Сияющий бескрайний купол то ли хотел раздавить меня, то ли поглотить в себя. В какой-то момент оно вдруг начинало разрушаться, на мгновение я чувствовал облегчение. Но отламывающиеся части белой материи постепенно превращались в верёвку — в серебряную верёвку, которая оплетала меня и тянула за собой. Это все происходило невероятно медленно и долго. Купол не мог разрушиться полностью. Верёвка не могла оплести меня и утянуть за собой. Бесконечность процесса без достижения результата была невыносимо ужасающей. Я просыпался в холодном поту. Но иногда не мог проснуться, и такие ночи были страшнее всего. Весь мой сон превращался в поиск способа проснуться — рвать верёвку, пытаться убежать, ущипнуть себя, ударить по щеке — или как-то ещё физически подействовать, чтобы заставить тело вырваться из липкого и бесконечного пространства домой. Когда наконец удавалось проснуться, я почти физически чувствовал проникшую в квартиру тревогу, которая теперь не даст мне спать. Я мог разбудить Лену, прижаться к ней, и в её объятиях попробовать найти успокоение и тёплое убежище от тревоги, но мне всегда было жалко прерывать её сон, и вместо этого я шёл к компьютеру.

Вернувшись домой, мы почти не разговаривали. Лена сходила в душ, поцеловала меня в щеку, сказала «спасибо, что ты ушёл со мной оттуда» и легла спать. Минут через пятнадцать я подошёл к кровати. Она лежала на своей половине постели, с закрытыми глазами. Волосы покоятся на подушке. Умиротворённая картина. Спала она или только притворялась?

Лена спала. Лена вообще любила спать. Когда мы только познакомились, я спросил её:

— Что ты больше всего любишь делать?

Она подумала, пожала плечами, усмехнулась и тихо проговорила:

— Спать, наверное.

— Видеть сны? — Уточнил я.

— Не обязательно. Просто спать, погружаться в темноту, в небытие, и спать, спать…

В выходные она могла проснуться в полдень, в час дня, при том, что прошлым вечером ложилась в постель совсем не поздно. Но утром спала — просто потому, что любила спать.

Было приятно стоять над ней и рассматривать волосы, красивое спокойное лицо с закрытыми глазами. Полноватые, немного неуклюже повёрнутые (именно в тот момент) плечи.

Я сел на пол рядом с кроватью, прислонился к стене. Подумал о чем-то ещё и заснул. Проснулся от кошмара с тонкой серебряной нитью.

— Гхах, — то ли выдохнул, то ли вдохнул. Протёр ладонью мокрый от холодного пота лоб, встал с пола. Посмотрел на Лену — она спала. Я прошёл на кухню. В голове начали вертеться образы и фразы — лихорадочные, обрывочные и бессмысленные. Достал из холодильника банку с компотом и из шкафа пончики.

Чтобы отвлечься от неуправляемого потока сознания и навязчивых, произносимых неизвестно кем, фраз, я включил компьютер, вошёл на игровой сервер. Превратился в ловкого и хитрого бойца с автоматом. Привычный бег по катакомбам. Вперёд — к цели. Победить плохих, спасти хороших. Очень просто. Вдруг я получил пулю в спину. Но ещё не убит. Я быстро обернулся, выпустил очередь и спрятался за ближайшим углом. Инстинкт: когда в тебя стреляют, стреляешь в ответ и прячешься. Потом — все остальное. Выглянул из-за угла. Мой враг — старик в плаще, с пистолетом. Я невольно усмехнулся. Какой-то глупый новичок, которому повезло. Не надеется же он убить меня одним своим пистолетом. Но он поднял руку и снова выстрелил в меня. Чайник-дебил. Я выскочил из-за укрытия, дал хорошую очередь. Он успел запрыгнуть в окно соседней комнаты. Запрыгнул лихо, ничего не скажешь. Потом выстрелил из окна и попал в меня. «Нет, с такими нужно кончать сразу». Я бросился к окну, безжалостно расстреливая обойму. Но его в комнате уже не оказалось, а я снова получил пулю в спину, потом ещё одну и… умер.

Старик в плаще подошёл ко мне. Я думал, что он заберёт автомат, но он просто молча смотрел на меня.

«Че ты телишься… Забирай оружие и беги. Тебя же сейчас кто-нибудь другой пришьёт…» Но он стоял и смотрел. Потом, так и не взяв оружия, развернулся и неторопливо пошёл прочь. Мне в голову вдруг пришла странная идея. Я быстро набрал на клавиатуре сообщение и послал его старику:

«В чем твоё предназначение?»

Старик остановился.

«Пить коктейль», — пришёл ответ. И сразу вслед за ним, — «Сколько тебе лет?».

«35. А тебе?»

«15», — и потом приписка, — «скоро будет. Почему ты спросил о предназначении?».

«Просто так»

«Просто так о предназначении не спрашивают. А в чем твоё предназначение?»

«Не знаю. Как раз думаю об этом»

«Об этом ведь не думают. Это чувствуют»

Теперь четырнадцатилетний мальчишка учит меня жизни…

«Ты про свой коктейль почувствовал?» — усмехнувшись, написал я.

«Конечно. До сих пор чувствую. Правда, коктейль скоро кончится. У тебя скайп есть? Можешь посмотреть на меня в скайпе».

Я загрузил скайп. Набрал указанное имя пользователя. Открылся экран видео. Передо мной появилась молодая девчонка, со спокойным взглядом красивых серых глаз. Прямые русые волосы собраны в хвостик. Одета в белую маечку (или ночнушку) на тонких бретельках.

«Ты девчонка?» — Невольно вырвалось у меня.

«Наверное», — написала она, потом взяла бокал с трубочкой и допила его содержимое — судя по всему, молочный коктейль.

«Вот я и выполнила своё предназначение» — пришло от неё сообщение.

«Вообще ведь уже поздно. Тебе спать, наверное, пора» — из каких-то приличий написал я.

«Ты хочешь, чтобы я ушла спать?»

«Нет», — честно признался я. «Как тебя зовут?»

«А тебя?»

«Илья»

«Маша».

Я чуть было не написал «очень приятно». Но подумал, что это будет уж слишком старомодно и смешно. Вместо этого спросил:

«Ты сегодня в первый раз играешь?

«Нет. Давно уже играю»

«Почему тогда у тебя всего лишь пистолет?»

«Мне с ним нравится. Так прикольнее»

— Зая, тебе вставать на работу.

Лена прижалась губами к моей щеке:

— Пора на рабо-о-ту-у. Как ты спал?

— Мало.

— Опять бессоница?

— Ага.

Тяжёлое утро начинается с тяжёлого пробуждения. Даже Лена не может облегчить его тяжесть.

— Завтрак на столе, — улыбается она.

— Спасибо, милая.

— Что же ты делал ночью?

— Поиграл немного. Пока снова не захотел спать.

— Мне кажется, что твоя бессонница от твоих игр.

— Наоборот, они меня успокаивают…

Яичница на тарелках. Булочки. Кофе. У Лены случались такие утра — обычно один-два раза в неделю. Наверное, в такие дни проявлялось её стремление к домашнему уюту.

Около моей тарелки лежала большая мельхиоровая вилка, которую я терпеть не мог.

— Что, других вилок нет? Ты же знаешь, я эту не люблю, — я повертел большую и неуклюжую вилку в руке.

— Знаешь, у нас опять куда-то делись вилки. Позавчера было ещё три, а сегодня осталось уже две. Ты ночью, когда просыпался, ничего не ел?

— Ничего, у меня же запрет на ночной дожор. Только стакан компота выпил.

— Странно. Ещё две недели назад у нас было пять вилок. Две больших мельхиоровых, которые ты не любишь, и три небольших, из нержавеющей стали, с сужающимся концом. А сегодня осталась только одна мельхиоровая и одна узкая из нержавейки. Узкую я себе, правда, взяла. У меня все-таки рот поменьше, мне мельхиоровой совсем неудобно.

— Да, конечно, — я опустил зубцы вилки на яичницу, отделил кусок.

— Но куда все-таки делись три вилки? Может, за плиту завалились?

— Да, очень странно, — согласился я. — Давай вечером отодвинем плиту и тумбочки, и за ними посмотрим.

— Илья, — вздохнула Лена, — я сегодня подумала об одной вещи. А если твои кошмары происходят из-за того, что расположение нашего дивана не соответствует фэн-шую?

— Может, переставить его?

— Мы уже говорили об этом. Тогда нам нужно будет куда-то выбросить тумбочку с телевизором.

— Жалко.

— Мне тоже.

Она разочарованно вздохнула:

— Мне кажется, что тебе нужно обратиться к психотерапевту.

Я недоверчиво посмотрел на неё:

— А психотерапевт не захочет положить меня в психбольницу?

— Нет. В больницу кладут психиатры. А психотерапевты принимают обычных людей. Во всяком случае, мой знакомый психотерапевт — такой.

— У тебя есть знакомый психотерапевт?

— Конечно. Я думаю, что было бы очень хорошо, если у каждого человека был знакомый психотерапевт. Давай я отведу тебя к нему сегодня?

— Давай завтра.

— Хорошо, давай завтра.

2

В парке немноголюдно. Мы с Машей договорились встретиться у фонтана. Я пришёл раньше времени. Огляделся по сторонам, прогулялся взад и вперёд. В кустах за скамейкой послышалась какая-то возня, приглушённые голоса. Я прошёл по тротуару дальше, обернулся на кусты. С этой точки можно было разглядеть четырёх девчонок–школьниц. Трёх стройных, разного роста, и одну крупную, высокую и ширококостную, с плоским лицом и длинными чёрными волосами. Она вдруг дала пощёчину самой мелкой из остальных — в белой блузке и темно-синей юбочке.

— Ты че… — Взъярилась та, схватила черноволосую дылду за грудки.

— Держите эту суку, — низким голосом приказала дылда остальным. Те схватили мелкую за руки. Дылда пнула её коленом в грудь:

— На, с-сука, ещё трепыхается… Вырядилась, тварь… — Дылда суетливо и неуклюже провела серию коротких ударов. Но маленькая ухитрилась вырвать одну руку и схватить обидчицу за длинные волосы.

— Ой, бля-я, — Держите же её, держите! — Взвизгнула та.

Афродита, нагая, белоснежная выходила из белоснежной же морской пены. Из-за кустов на неё смотрел Пан, ошеломлённый, пришибленный и раздавленный красотой, потерявший способность хоть как-то двинуться и сойти с места. Я был тем Паном, когда глядел на дерущихся девчонок. Необъяснимо волнительное, с явным сексуальным привкусом, чувство неожиданно захлестнуло меня. «Здравствуй, Пан…» «Здравствуй, Илья…», «Фигеешь?», «Фигею…»

Дылда взвизгнула громче.

— Получи, коза, — мелкая пнула ей между ног. Знакомый голос из компьютера.

— Маша? — Я наконец очнулся и бросился к девчонкам. Её мучительницы пустились наутёк. Это действительно была Маша. Её волосы растрепались, блузка выбилась из юбки, левая щека покраснела.

— Да придёт Спаситель! — Нервно рассмеялась она.

— Извини, я промедлил. Ты меня видела?

— Угу. Но это нормально. Я умею драться.

— Знаешь, почему я медлил?

— Не-а, — она мотнула головой.

— Потому что вид дерущихся девчонок почему-то вызвал во мне странное чувство — что-то сексуальное.

— Ага, сексуальное, — она снова мелко рассмеялась.

— Я просто тебе говорю честно, потому что мне стыдно, что я промедлил, и чувствую, что нужно откровенно во всем признаться…

— Да, сексуальное, — укладывая волосы, заправляя блузку в юбку, она продолжала странно прихихикивать к своим словам, — я подарю тебе сексуальность, как-нибудь…

Мы сели на лавочку. Маша окончательно привела себя в порядок — словно и не было никакой драки, потом внимательно посмотрела на меня.

— За что они тебя? — Спросил я.

— За свою зависть. Узнали, что я на свидание пошла, и выследили. Ну и ещё за то, что я в компьютерный зал пролезла, а директриса узнала и всем разгон устроила. Они все против меня.

— Ничего. Теперь все будет в порядке. Я ведь милиционер.

— Гонишь? — Маша с недоверием посмотрела на меня.

— Я буду играть милиционера. Потом буду играть бандита. А сейчас играю Илью. Это одна из моих ролей. Я ведь теперь актёр, хожу на курсы актёрского мастерства. В какой зал ты залезла? — Сменил я тему. — В школе, что ли?

— Ага, в школе, в школе, — Маша отвернулась.

— А эти девчонки — твои одноклассницы?

— Ага, одноклассницы, — она потёрла нос. — Пить так хочется.

— Пойдём, я куплю тебе воды.

— Может, по пиву?

Я посмотрел на неё с улыбкой:

— Ну давай по пиву.

Мы направились в сторону ларьков.

Все происходило странно и непредсказуемо — с самого момента появления Маши в образе старца с пистолетом, с помощью которого (пять пуль — пять точных выстрелов) она лишила меня жизни в виртуальном мире «стрелялки». Я даже не помню, кто из нас предложил встретиться — в парке культуры и отдыха. В нашей встрече действительно было что-то и от культуры, и от отдыха: немного пива, немного разговоров, немного каруселей. Старые деревья проносились и мелькали мимо, быстрее и быстрее. Потом Маша попросила меня посадить её на такси, но не провожать.

Я не понимал, к чему это все.

Но когда смотрел на Машу — неожиданно чувствовал в ней как будто ту же самую субстанцию, из которой состояла серебряная нить в моих кошмарах. Только теперь ощущение её присутствия рядом со мной вызывало скорее радостное волнение, чем ужас (хотя смутная тревога тоже присутствовала). И ещё невероятное любопытство.

Вечером у меня были актёрские курсы. Моё третье занятие, но я уже представлял себя играющим самые разные роли, от милиционера до Калигулы, от бомжа до Гамлета, и так далее. Абонемент на десять занятий актёрского мастерства мне подарила Лена, на мой день рождения.

В тот день в группе нас было двенадцать человек. Неуклюжий и жалкий, с худым лицом и пятнистой черно-серо-белой бородой, мужичок лет пятидесяти, манерная и яркая, наверняка подражавшая Ренате Литвиновой, женщина средних лет, трое молодых, все время над чем-то хихикающих оболтусов, красивая девушка с розовыми пятнами на щеках, ещё несколько менее примечательных субъектов разного возраста и пола, которые не произвели на меня какого-либо впечатления, и Дима.

— Ну-ну… — Чуть растягивая и произнося «н» в нос, повторил преподаватель, — начнём с нашего обычного. Дневная сценка. Ну-ну… Начнём с… Начнём с Ильи. Давай, сразу под танки. Иди сюда, — он знаком показал мне место на импровизированной сцене. Я поднялся с пола и встал на указанное место. Сердце забилось чаще, во рту пересохло.

— Значит, Илья, любая сценка из твоего сегодняшнего дня. Что тебя впечатлило, поразило, запомнилось. Изобрази нам сейчас эту сценку. Можно без слов, а можно и со словами. Можно от твоего лица, а можно от лица какого-нибудь участника этой сцены. Полная свобода. Задание понятно?

Я немного подумал («только ничего из того, что связано с Машей», — решил сразу), посмотрел на зрителей, сидевших на полу. Взгляд остановился на Арсентии — мужике с пятнистой бородой. Тот, словно подбадривая меня, еле заметно кивал головой.

Я обернулся к преподавателю:

— Да, понятно.

— Даю минуту, чтобы подготовиться и собраться. Потом отпускаешь мысли, открываешь сердце — и вперёд!

Я потёр щеки. А что такого особенного было за день, кроме Маши? Кроме неё — обычный день, будничные дела, ничего примечательного.

Снова посмотрел на Арсентия. Чёрные глаза из-под лохматых бровей уставились на меня — как-то бессмысленно. И я вспомнил… Утром в подъезде… Прокашлялся, сглотнул слюну. Ещё прокашлялся. Сгорбился, поднял плечи, взъерошил волосы, расставил в стороны полусогнутые ноги.

— Зы-зы-здравствуй, сы — сы — сынок, — заикаясь, наигранно скрипучим голосом начал я. — Ты сы сы сы какой квартиры.

Трое оболтусов захихикали, за ними — кто-то ещё. Ободрённый реакцией публики, я продолжил смелее:

— Сы сы сы пятой? И я сы сы сы пятой.

Раздался дружный хохот. Преподаватель тоже улыбнулся и одарил меня благожелательным взглядом.

— Только сы сы другого до-дома, на-на-напротив. Ты ко-ко-кошечку не видел? Бе-бе-белую, сы сы пятном. Не видел? Убежала от ба-ба-бабки. Пе-пе-пенсии нет, я ей мо-мо-молочка ку-ку-пить не могу, вот и у-у-убежала. Гы — гы-где искать, ума не пи-пи-приложу. — Я картинно развёл руки и сморщил какую-то физиономию.

— Молодец, молодец, — похлопал меня по плечу преподаватель. — Грустная история, но, молодец, хорошо показал.

Потом были другие упражнения, сценки, этюды. Три часа пролетели незаметно. После окончания занятия все двенадцать учеников были радостно возбуждены:

трое оболтусов непрерывно хихикали,

Арсентий шевелил бровями и пятнистой бородой,

Дима с чуть заметной улыбкой, высокомерно подняв голову, оглядывал окружающих гордо блестевшими глазами.

Я же, наоборот, чувствовал внутреннее умиротворение и спокойствие.

Когда я вернулся домой, Лена смотрела телевизор. Она дежурно поцеловала меня в щеку:

— Ужин в холодильнике. Разогреешь сам?

Я прошёл в прихожую переодеться.

— Ты не сварила компот сегодня?

— Ты не просил. Но я виновата. Как любящая хозяйка, я всегда должна помнить, что ты любишь яблочный компот.

— Я не обвиняю тебя, милая, — повесив брюки в шкаф, я вернулся в комнату и чмокнул её в щеку, — но компот ты можешь варить в любое время — и никогда не ошибёшься. Я всегда пью его с удовольствием.

— Так оно и будет. Непременно.

Вкус компота, который варила Лена, напоминал мне детство. Он был точь-в-точь таким, как у маминого компота. Я даже удивился, когда в первый раз его попробовал. «Точь-в-точь как у моей мамы!» — воскликнул невольно тогда. «Рада, что угодила тебе», — Лена расплылась в довольной улыбке.

Лена и внешне была немного похожа на мою маму. Полноватой фигурой, цветом волос, чем-то неуловимым в плавных чертах лица и мимике. Может быть, из-за этого мы так легко сошлись с ней?

— Лена, ты не видела мои новые серые носки?

— Я их выбросила.

— Почему?

— Шутка.

Носки оказались за диваном. Наверное, в этом был виноват секс накануне.

— Лена, ты не видела мой ремень?

Она появилась в дверях, молча посмотрела на меня с озабоченным видом.

— Почему ты не отвечаешь? — Удивился я.

— Ты потерял две вещи в один день. Это очень странно.

Лена исчезла из дверного проёма так же быстро, как в нем возникла. Возможно, она решила, что меня подменили инопланетяне. Может, действительно, подменили? Я посмотрел на свои ладони. Линии жизни и сердца все те же. Потом вдруг заметил ремень под шкафом. Наверное, тоже был виноват вчерашний секс.

— Илья, я сегодня подумала об одной вещи. Расположение нашего дивана в комнате не соответствует фэн шую.

— Ты уже думала об этом. И даже говорила мне.

— Да, действительно… Ну… Может, нам переставить диван? У меня большая неуверенность из-за этого не-фэн-шуя.

— Неуверенность, когда лежишь на диване, или когда смотришь на него?

Она задумалась:

— Я даже не знаю. По-моему, когда смотрю, то больше.

— Но если мы переставим его, то нужно будет куда-то выбросить тумбочку с телевизором.

— Я не хочу.

— Я тоже.

Лена продавала мобильные телефоны. Вместе с сестрой Ирочкой, которая была младше её на три года, владела тремя салонами сотовой связи. В её сумочке обычно можно было найти несколько моделей телефонов — Nokia, Samsung или LG. Иногда Лена была неразговорчивой, а иногда — болтливой, в зависимости от настроения. Мне больше нравились те моменты, когда Лена была в настроении говорить — болтать о ерунде, сплетничать, улыбаться. Язык её развязывался, взгляд блуждал по сторонам, внимание свободно гуляло по самым разным предметам и темам, ни на чем не сосредотачиваясь надолго. В такие моменты могло даже показаться, что она слегка пьяна от собственного потока речи.

Мы с Леной сидели за столом на кухне друг напротив друга. Я смотрел на её длинные, каштанового цвета, волосы. Она — то на меня, то на окружающие предметы.

— Слушай, я ещё не рассказала тебе самое главное! Я вчера ночью видела НЛО.

Я рассмеялся.

— Нет, серьёзно… Я видела настоящее НЛО, почти самым утром. По-моему, оно меня и разбудило. Я почувствовала какой-то свет на лице, как будто мягкое и нежное прикосновение. Проснулась, открыла глаза, и — смотрю — прямо передо мной в окне светящийся разными огнями объект. И свет этот такой тёплый и нежный. Как будто он специально хотел меня приласкать, подружиться со мной, показывал мне себя, чтобы познакомиться. Типа, посмотри на меня, я — добрый, я — твой друг. Я хочу установить с тобой контакт. Чтобы ты, возможно, стала послом доброй воли от твоей планеты, и через тебя мы установили бы контакты между нашими цивилизациями. Короче, очень тёплое и дружелюбное шло от него свечение. И я как будто наполнилась этим свечением, этой инопланетной энергией. Это совершенно непередаваемые ощущения.

— Почему ты меня не разбудила? — С сомнением в голосе спросил я.

— Жалко было тебя будить. К тому же он как будто светил только для меня.

— Ага-ага… — Сомнения во мне прибавилось. — И что потом было?

— Ну… Мы минут пятнадцать так друг на друга смотрели, а потом оно — фьють — и улетело.

— Как оно улетело?

— Прямо взяло — и улетело. Сначала ещё покачивалось немного из стороны в сторону, потом влево так — фьють-фьють-фьють — и улетело из окна.

— А ты что сделала?

— Ничего. Оно же улетело. Я просто закрыла глаза и уснула.

— И ты даже не попыталась его сфотографировать? Просто взяла и уснула?

— Да, просто уснула. Оно ведь улетело. Но такое классное чувство внутри было. — Она восторженно закатила глаза, — что я не одна… Что мы, земляне, не одни.

Почему мы так запросто познакомились и сошлись с Леной? С ней все происходило легко. Меня это немного удивляло. Временами, поддавшись неожиданной паранойе, я даже находил это подозрительным. Мы оказывались так похожи почти во всех мелочах, почти во всех предпочтениях и вкусах… Мы не спорили, не ругались. Иногда казалось, что все в этой жизни само идёт к нам в руки…

Я усмехнулся.

— Давай я отведу тебя к психотерапевту, — Лена неожиданно переменила тему, — он тебе поможет. Он всем помогает.

— М-м… — У меня не было желания идти к психотерапевту, но мне не хотелось расстраивать Лену. Я никогда ещё не видел её расстроенной, но внутреннее чувство подсказывало мне, что это может быть не очень приятным зрелищем. Хотя как я мог знать — я ведь пока ещё никогда не видел её расстроенной… — Ну давай…

— Вот и славненько! И не беспокойся об оплате за сеансы, я сама оплачу, Игорь Иванович мне по старому знакомству сделает хорошую скидку.

Вот и славненько… На следующий день мы пошли к психотерапевту.

3

Игорь Иванович обаятелен и харизматичен. На вид ему лет шестьдесят. Небольшие нежные ручки, мягкие черты лица, ухоженная залысина. Он подвижен, гибок и вездесущ. Кажется, что он запросто пройдёт через любую замочную скважину.

— Здравствуйте, господа. Проходите пожалуйста. Леночка, давно тебя не видел, — он встал из-за стола, подошёл к Лене и обменялся с ней церемонным поцелуем в щеку.

— Здравствуйте, Игорь Иванович. Я на секунду… — Лена рассеянно огляделась по сторонам. — Я просто вместе с ним… — Кивнула на меня. — Мой друг. Кошмары мучают, не дают спать.

Мы с Игорем Ивановичем обменялись рукопожатием.

— Ну а у тебя как дела? — При взгляде на Лену глазки психотерапевта становились маслянистыми, заискивающими и, кажется, похотливыми.

— Да у меня все в порядке, слава Богу. Кручусь, кружусь в танце жизни…

— Главное, чтобы голова не закружилась, — Игорь Иванович мелко рассмеялся.

— Голова пока на месте, — мило улыбнулась Лена. — Ну ладно, я пойду — дела. Илью вам оставляю.

— Ну хорошо, хорошо. Значит, с вами будем общаться, — Игорь Иванович посмотрел на меня задорным взглядом и одел очки.

И он начал со мной общаться. Рассказал несколько анекдотов, несколько забавных случаев из практики, несколько весёлых историй о своих детях.

— Жизнь — очень простая штука. — Говорил он, — очень простая благодаря тому, что человек просто-напросто не может делать много дел одновременно. Поэтому все просто: сделал одно дело, потом другое, потом третье… и так далее. А представь, если человек мог бы одновременно делать десять дел. Ему тогда жизнь показалась бы гораздо более сложной штукой. Или, может быть, я не прав?

— Правы, — хмыкнул я.

— А вас все равно что-то мучает? — Он наклонился ко мне, глаза его увлажнились, а в голосе появилась бархатно-душевная нотка.

— Ну… Да… Кошмары.

— Кошмары не могут быть сами по себе. Сны — это проявление нашего подсознания, которое предупреждает нас о чем-то, что может случиться, или, наоборот, пытается избавиться от переживаний прошлого и, так сказать, выпускает пар, — Игорь Иванович снял очки и потёр переносицу. — Поэтому ключ нужно искать в прошлом или в будущем. А будущее — это только следствие прошлого. Так что ключ в любом случае — в прошлом. В ваших воспоминаниях.

— Но я не помню ничего такого особенного.

— Вы не помните, но подсознание помнит. Иначе не было бы кошмаров. Я буду извлекать воспоминания из вашего подсознания, с помощью гипноза.

— Гипноза? — Невольно повторил я.

— Да, обычного гипноза… Ну, может, не совсем обычного. У меня есть своя методика, свои ноу-хау, — Игорь Иванович с самодовольной улыбкой потёр руки. — Я найду те воспоминания и потом мы особым образом их проработаем, поменяем знак с «минуса» на «плюс». Видите, методика проста, так что не нужно ничего бояться.

— Да я и не боюсь, — пожал я плечами.

— Ну тогда приступим, — ещё шире улыбнулся Игорь Иванович.

Он усадил меня в глубокое кожаное кресло-диван, потом нажал какую-то педальку, и спинка кресла откинулась назад; я оказался почти в лежачем положении.

— Вот и хорошо. Располагайтесь удобнее, руки — на подлокотники. Голову можно пониже, — психотерапевт помог мне комфортнее устроиться на моем ложе.

Потом он установил видеокамеру и сел на стул рядом со мной. Я вдруг подумал о детях Игоря Ивановича. Интересно, погружает ли он их в гипноз? Наверное удобно быть гипнотизёром, когда дело касается воспитания детей. Не хочет сын кашу есть — повертеть перед его носом пальцем, ввести в транс и скормить всю тарелку, пока он где-то витает. Не хочет дочка спать идти — опять повертеть пальцем и, как на поводке, довести до кровати и уложить. Не хочет сын уроки делать — опять быстренько в транс, и тот в трансе за полчаса все самые сложные задачки перерешает. В общем, сплошные преимущества.

Но перед моими глазами Игорь Иванович пальцем не вертел… Наоборот — попросил их закрыть, включил расслабляющую музыку и тихим медитативным голосом предлагал мне представить то белые круги, то цветы в космосе, то моё тело, излучающее тепло и летящее в пространстве.

— Посмотри на свои ноги. — В какой-то момент попросил он. — Какая на них обувь? В какой ты одежде?

— Я бос. Я наг. Только длинные волосы до бёдер. Почти до колен. Я могу прикрыть наготу своими волосами.

— Что ты видишь вокруг?

— Холмы. Степь. Какие-то мазанки у холмов.

— Хорошо. Теперь я сосчитаю до пяти, щёлкну пальцами, и ты попадёшь в одну из ситуаций из своего прошлого, которая тебя беспокоит. Я начинаю считать. Раз. Два. Три. Четыре. Пять.

Раздался лёгкий щелчок пальцев.

— Посмотри на свои ноги. Какая на них обувь?

— Я опять босиком. Стою на пыльной земле.

— Что ты видишь вокруг?

— Ко мне бежит толстый мальчик. Я тоже ещё мальчик. Мне лет семь-восемь. За толстым бежит худой. Это два брата, они — мои соседи. Толстый подбегает ко мне и сбивает меня с ног. Садится сверху. Худой плюёт мне в лицо. Пыль забивается в нос. Трудно дышать. Я рыдаю от бессилия. От рыданий ещё тяжелее дышать. Толстый бьёт меня кулаками. Это мой заклятый враг, он часто бьёт меня и издевается надо мной. А его худой брат любит плеваться. Он тоже часто издевается надо мной. Меня вообще часто бьют, потому что я никогда не даю сдачи. Я не могу никого ударить — из-за того, что боюсь сделать другим больно. Я предпочитаю стерпеть побои и унижения, но не сделать другим больно. Ведь если я сделаю кому-то больно, то в мире что-то нарушится, он может исчезнуть. Из-за этого надо мной часто смеются, считают слабым на голову. Бьют и унижают.

— Хорошо, понятно. Теперь почувствуй, как твои руки сжимают металл. Пальцы продеты в отверстия кастетов. От этих кастетов и руки словно наливаются железом. Сейчас этими железными кулаками ты будешь готов дать отпор обидчикам. Ты больше не задыхаешься. Ты поднимаешь руку с кастетом для удара. Ты это видишь?

— Да. Я поднял правую руку с кастетом и готов ударить толстого мальчишку. Он боится и слазит с меня. Я встаю, чтобы ударить его. Оба брата в страхе бегут от меня.

— Очень хорошо. Ты остался хозяином той ситуации. Тебя устраивает твоя новая роль в ней. Теперь нам пришло время перенестись в другую ситуацию дискомфорта и боли. Я опять буду считать до пяти и потом щёлкну пальцами. После этого ты перенесёшься в другую ситуацию, вызывающую чувство боли и разочарования. Один. Два. Три. Четыре. Пять. — Щелчок. — Посмотри на свои ноги. Какая сейчас на них обувь?

— Сандалии.

— Что происходит вокруг?

— Я около небольшого дома. Что-то жду. Из дома выходит девочка лет двенадцати. Я люблю её. У неё длинные тёмные волосы, сросшиеся на переносице брови и жёлтые глаза. Она выходит не одна, рядом с ней идёт её подруга. Они идут по дороге прочь от меня. Я направляюсь за ними на расстоянии нескольких шагов. Девочки о чем-то шепчутся и смеются. Теперь из переулка появляется толстый мальчишка — мой враг. Он идёт ко мне, словно хочет что-то спросить. Я останавливаюсь и поворачиваюсь к нему. Неожиданно он, не говоря ни слова, сильно бьёт меня в грудь. Мне трудно дышать, я медленно опускаюсь на землю. Моя любимая вместе с подругой оборачиваются. Они смотрят на нас и ещё громче смеются. Толстяк, ободрённый их вниманием, пинает меня в бок, и я падаю в пыль. Девушки продолжают смеяться. Толстяк улыбается и идёт к ним. Втроём они идут прочь от меня. Я лежу в пыли, пытаюсь откашляться.

— Хорошо, понятно. Теперь немного исправим эту ситуацию…

— Я вижу что-то ещё… Что-то неприятное… На земле недалеко от меня я вижу жука-жужелицу, который терзает своими челюстями извивающуюся от боли мохнатую гусеницу. Гусеница, как и я, вся в пыли. Она дёргается в агонии. И тут у меня появляется как будто внутреннее зрение. Я закрываю глаза и вижу человека с бородой, с искажённым от злости лицом. На его губах — кровь. Капли крови текут по бороде. Он считает золотые монеты. Горы золотых монет. Вокруг него — телохранители: огромные и мускулистые, самодовольные, с презрительными лицами, с равнодушными и пустыми глазами. Потом видение исчезает, и в этот миг я необыкновенно ясно осознаю, что этот мир принадлежит тем, кто силён, богат, жесток и бездушен. Что земная жизнь несправедлива, жестока и отвратительна. Это понимание наполняет всего меня, до самой глубины сердца, до каждой клеточки моего тела. Я чувствую, что это понимание теперь будет присутствовать во мне всегда, физически, в каждом атоме моего тела.

— Да-да, я понимаю. Давай теперь все-таки изменим эту ситуацию. Твоя ещё детская эмоциональная вовлеченность и острота переживания в тот момент заставили тебя увидеть стакан, наполненный водой, пустым. Просто потому, что ты ожидал там увидеть вино, но там прозрачная вода, которую ты не видишь. Давай немного поменяем угол зрения, проведём так называемый рефрейминг. Сместим рамку, через которую мы видим мир, и, возможно, увидим что-то ещё, что она нам пока не даёт рассмотреть. Представь эту же ситуацию. В ней ты вёл себя как очень чувствительный и добрый мальчик, который не может причинить боль другим людям, который ждёт от других людей такого же доброго и открытого отношения к миру. Почему ты такой? Потому что у тебя было замечательное детство, полное любви родителей. Ты чувствителен и доверчив, потому что с самого малого возраста, с младенчества привык доверять окружающим тебя близким людям и отвечать добром на их добро. Ты счастливый человек, если был окружён заботой и теплом, скажем прямо — тепличными условиями домашнего быта и родительской любви, которые позволили тебе сохранить наивное восприятие и доброту. И ты должен быть благодарен судьбе за это. А проявляющаяся агрессия твоего врага–толстяка — это явный признак нарушенной психики вследствие несчастного детства. Судя по всему, он с младенчества не получал необходимой ребёнку любви и ласки, а, возможно, и полностью был их лишён. Его немотивированная агрессия не может быть ничем иным, как следствием агрессии, проявленной ранее по отношению к нему самому. Скорее всего, он рос в неблагополучной семье, и его бил отец, или старший брат, или мать, или они все вместе. И, в отличие от тебя, которого могли побить только иногда, где-то за пределами родного дома, и ты всегда мог найти убежище в домашней обстановке, этого толстяка били дома, и у него убежища не было нигде. То есть в целом этот толстяк гораздо более несчастен, чем ты, и заслуживает только жалости. Давай теперь снова полностью вернёмся в ту ситуацию. Представь, как ты поднимаешься с земли, боль мгновенно и полностью проходит. Ты зовёшь толстяка. Как его, кстати, зовут?

— Пётр.

— Ты зовёшь Петю, говоришь, что знаешь о его проблемах, хочешь помочь ему, хочешь пригласить к себе домой, где он мог бы находить для себя убежище. Петя чувствует, что ты говоришь это искренне, и твоё участие и искреннее сочувствие пробивают броню его напускной жестокости. Он сбрасывает с себя маску хулигана и благодарит тебя, жмёт твою руку. Ты это видишь?

— Да. Я вижу, как Пётр идёт ко мне, в его глазах слезы. Он благодарит меня и обнимает. Говорит, что ещё никто никогда не предлагал ему помощь.

— Отлично. Что ещё ты видишь и слышишь?

— Он называет меня другом и говорит, что у него никогда не было друзей. Теперь я буду его первым другом. Мы хотим вместе пойти ко мне домой… Но… мы не можем пойти.

— Что этому мешает?

— Мой отец и мои старшие братья часто бьют меня и не велят никого приводить домой. К тому же я совсем не чувствую себя дома, как в убежище. Я там никому не доверяю…

— М-м-м, — то ли растерянно, то ли разочарованно протянул психотерапевт. — Хорошо, эту проблему мы проработаем при следующем сеансе. А пока останемся в той ситуации, где ты сейчас находишься. Ты остался её хозяином. Твой враг стал твоим другом. Теперь он сам ищет у тебя поддержки и защиты. Тебя устраивает твоя новая роль в этом значимом событии из прошлого?

— Да, устраивает.

— И, значит, нам пришло время выйти из той ситуации, и одновременно с этим выйти из состояния гипноза. Я буду медленно считать до пяти, потом щёлкну пальцами, и после этого ты окажешься здесь, в кабинете психотерапевта, в удобном кресле. Ты почувствуешь себя обновлённым, взбодрённым, полным энергии и сил для новых дел. Итак, я начинаю считать. Один, два, три, четыре, пять.

Щелчок пальцев.

— Твои глаза закрыты. Ты находишься в кабинете психотерапевта, в удобном кресле. Теперь сделай глубокий вдох, сожми пальцы в кулаки, вытяни руки и ноги, полностью почувствуй своё тело. Ты возвращаешься в пространство этой комнаты.

4

Приём у психотерапевта мне, в принципе, понравился. Да и что там могло не понравится? Тихий кабинет, разговоры обо мне, моих чувствах и воспоминаниях. Неторопливая и приятная беседа. Воспоминания в состоянии гипноза были какими-то блеклыми, сонными, и не сильно волновали меня. Да и само состояние гипноза я представлял себе совсем по-другому. Я был уверен, что психотерапевт погрузит меня в полутранс — полусон, после которого я ничего не буду помнить. Но в течение всего времени сеанса я находился в сознании, и только картинки менялись перед глазами. Наверное, я даже мог бы (если захотел) в любой момент выйти из этого состояния.

Одним словом, мне не понравилась только сумма денег, которую Лена заплатила психотерапевту. Какая-то нехорошая сумма, несмотря на то, что её заплатил не я…

— У него сейчас финансовые проблемы, — задумчиво проговорила Лена, когда я высказал ей свою озабоченность. — Кредиты. Жена не работает. Двое детей.

— Откуда ты все знаешь?

— Я же тебе говорила — с его женой хорошо знакома. Она необыкновенная женщина. Тем более, что я заплатила вперёд, за несколько сеансов. Так что не беспокойся, серьёзно…

— Ты его оправдываешь? — Обиделся я.

— Нет. Пытаюсь разобраться в причинах. Это помогает.

Я подумал и решил, что мне это тоже немного помогло. Я вообще часто соглашался с Леной. Впрочем, не только с ней, но и с другими людьми тоже. Как сказала однажды Лена, бесконфликтность моего характера иногда трудно было отличить от конформизма.

Вечером мы с Леной выпили вина на балконе. С балкона моей квартиры (не моей, конечно, а хозяйки, у которой я арендовал) открывался хороший вид. Дома, деревья, улицы… Я пил и беззаботно смотрел в пространство перед собой. Было так хорошо, что ничего не хотелось.

— Тебе бы не хотелось… — Неуверенно заговорила Лена.

— Не-а, не хотелось… — Прервал я её, скривив ленивую гримасу.

— Фу, дурак, — она толкнула меня в плечо и замолчала. Поднесла к губам бокал с вином.

Мне понравилось, что она не стала продолжать фразу. Благодаря этому сцена получилась какой-то законченной и красивой — как в кино.

Мы красиво молчали. Потом, минут через пять или семь, Лена все-таки нарушила тишину:

— Мне иногда так хочется ребёнка…

Прозвучало тоже почти как в кино. Но я не мог придумать ничего красивого в ответ и потому молчал.

— А тебе никогда не хотелось ребёнка? — Спросила Лена ещё через некоторое время.

— М-м… Хотелось, наверное, м-м, иногда… — Честно ответил я. Больше мне нечего было сказать Лене.

— Пойдём сегодня куда-нибудь, — не то спросила, не то предложила Лена после очередной паузы.

— Пойдём в клуб, — тоже не то спросил, не то ответил на вопрос я.

— Опять в клуб… — Она сморщила носик. — Ты опять начнёшь пить, что-нибудь курить или глотать. Может, лучше в кино?

— Ты же любишь танцевать… А мне недавно порекомендовали новый клуб. Хорошо, давай сначала в кино, потом — в клуб.

— Ну давай…

Компромисс был найден.

Новый клуб мне порекомендовала Маша: «Его недавно открыли. Дизайн симпотный, а главное — музон классный, диджеи заряжают».

Лена оказалась не права. Я курнул не в клубе, а ещё в кино. Благодаря Акраму. И ещё благодаря фильму, на который мы пошли — «Запрещённый приём». Где-то на двадцатой минуте фильма я понял, что его просмотр на трезвую голову — зря потраченные деньги. К счастью, в это же время позвонил Акрам.

— Друг, приезжай, — взмолился я. — Прихвати что-нибудь. А то я плыву. Могу куда-нибудь заплыть.

— А потом?

— Что «потом»?

— Это я спрашиваю, что потом? — Усмехнулся в трубку Акрам.

— Посидим посмотрим фильм, и — в клуб.

— Фильм не хочу. Ладно, сейчас подъеду.

Он подъехал удивительно быстро, за что я был в тот момент несказанно ему благодарен. Оставив Лену в зале, вышел к Акраму в фойе кинотеатра.

— Как фильм? — Невозмутимо спросил он.

— Без поллитра не разберёшься, — усмехнулся я.

— Отойдём? — Произнёс он магическое слово. Действительно, как много в этом слове… Сколько смыслов, сколько подтекстов, сколько чувств… Отхождение — наше постоянное и естественное состояние. Мы все время отходим — куда-то, от чего-то, после чего-то, перед чем-то, для чего-то. Пока не отойдём насовсем в мир иной.

— О-то-й-дём, — медленно и зачарованно повторил я.

Акрам родился и провёл раннее детство где-то в районе чуйских степей. Возможно поэтому он был лучшим известным мне специалистом по волшебным травам, грибам и прочим природным средствам изменения и расширения сознания. Признавал и производил он исключительно натуральное и выращенное естественным способом — даже после переезда в Москву и расширившимся возможностям этого самого расширения.

Мы втянули горько-сладковатый дым. Акрам надел на голову наушники.

— Что слушаешь? — Спросил я.

— Зикры.

— Это что?

Акрам молча протянул мне источник звука, и я нацепил серые кругляшки «Sony» на уши:

— Алла-алла-ха. Алла-алла-ха. Алла-алла-ха, — бородатый старик с придыханием раскачивался под музыку какого-то восточного струнного инструмента и восточных же барабанов. Конечно, я не мог видеть этого старика и как он раскачивается, но неведомый певец мне сразу представился именно таким — смуглый, сморщенный, седой. Меня начало погружать в плавный растворяющий ритм: «Алла-Алла-ха. Алла-алла-ха».

— Офигенно! — Я вернул наушники Акраму, чтобы не уйти на Восток окончательно.

В уголках его губ мелькнула самодовольная улыбка — типа «а ты думал…»

— Тебя после намаза начинает так вставлять?

— Почему? В любое время, — улыбка Акрама проявилась полностью.

Сколько я знал Акрама, он всегда был атеистом или агностиком. Со старших классов школы увлекался современной философией и любил порассуждать на глобальные темы бытия, козыряя фамилиями каких-нибудь экзистенциалистов или структуралистов. Тем удивительнее было для меня узнать, что в последнее время он заинтересовался историей религии и начал ходить в мечеть.

— Ладно, пойду обратно на фильм. — Я поднялся с корточек. — Не хочешь присоединиться?

— Не-а. Я только с фитнес-клуба, не хочу мозги грузить. А ты когда на фитнес? Сам ведь жиры собирался сгонять…

— Да я же приболел тогда… А сейчас — актёрские… На следующей неделе, наверное.

— Давай. Договаривались же вместе ходить.

— На следующей неделе, — я махнул ему рукой и вернулся в кинозал. Углубившись в просмотр фильма, я последовал за героями в их воображение.

И меня накрыло…

— Откуда ты? — Я задал этот вопрос Лене. Или она задала его мне? В тот момент, когда на экране поплыли финальные титры.

— Из какого я сна? — То ли ответил, то ли продолжил свой вопрос я.

— Думаю, что неважно, — спокойно ответила Лена, взяла меня под локоть и повела прочь из зала.

Огни фонарей и фар, статичные и движущиеся. Люди, машины, музыка, слова, крики — как трассирующая пуля, летящая из ствола жизни — все это набросилось на меня, как только мы вышли из кинотеатра. Набросилось, разорвало на кусочки и помогло отпустить себя навстречу движению.

— Леночка, ты где?

— Я рядом, милый, — Лена прижимается к моему плечу и улыбается, — ты так редко называешь меня Леночкой…

— Леночка, мы так счастливы!

— Конечно, Илюша. А я так редко называю тебя Илюшей… Наверное поэтому ты так редко называешь меня Леночкой. Ведь все любит равновесие. Инь-Янь. Леночка — Илюшенька. Я теперь все время буду называть тебя Илюшей.

Акрам уже ждал нас в клубе. Он спокоен, как стена, как скала — как обычно. Иногда он представляется мне старым вождём индейского племени, недвижимым и неколебимым. И прозвище его — «Белая Гора». Для того, чтобы сдвинуть такого с места, недостаточно будет упряжки в шесть лошадей. А главное — зачем сдвигать его с места? Ему важны корни, важна земля, на которой он стоит и к которой прирос.

— Где твоя земля, Акрам — в Казахстане, в Чечне или здесь? — Вдруг спрашиваю я его.

— Моя земля та, на которой я стою. — Разве можно было ожидать другой ответ? Земля, на которой он стоит, и с которой не сдвинешь…

— А твоя земля где, амиго? — Подмигивает мне Акрам.

Я не знаю ответа, и ничего не говорю. Возможно, моя стихия — не земля, а воздух, или вода… Возможно, у меня вообще нет своего места и нет своей стихии в этой жизни.

Лена скучает. Танцы ещё не начались, звучит немного заунывный лаунж. Посетители сидят за столиками, попивают коктейли, пиво, водку, что-то ещё, общаются. Перебрасываются фразами, как мячиками в теннисе. Лена посасывает из трубочки мохито. Почему она не пригласила своих подруг? Тогда бы она тоже сейчас перебрасывалась с ними фразами-мячиками, и вид у неё был бы менее скучающим.

Впрочем, мне кажется, что у всех сейчас в этом зале скучающий вид. Я думаю о том, что можно без сожаления промотать эти кадры вперёд — на полчаса, или на час… Только найти бы кнопочку перемотки…

Почему-то сейчас в этом зале так много людей, разговоров и так непропорционально мало любви. Но ничего… Все ещё изменится.

Кнопочку перемотки предлагает Акрам. Показывает жестом. Через пару минут жест материализуется. Волшебные вещества расходятся по кровеносной системе, и начинается движение.

То, что происходит дальше — неважно. Всем остальным — неважно. Ведь все происходит только внутри меня, в моем сознательном, подсознательном, бессознательном, или как там ещё не называют то, что помещается в нашей черепной коробке объёмом полтора литра. Оно только моё, как ни крути, к счастью или несчастью. Обидно, что я не могу поделиться этим — например, с Леной, или ещё с кем-нибудь. Но и хорошо, что никто не может увидеть эти бесконечные провода электропередач внутри меня, бесконечные миры — красивые, и отвратительные, запутанные и сумасшедшие. Открывать эту коробку, как ящик Пандоры, опасно. И, наверное, бессмысленно. Может ли содержание моего мозга — опять же сознания, подсознания, бессознания — дать хоть что-то полезное кому бы то ни было? Там можно только запутаться, потеряться, увязнуть и сгинуть — в мыслях, картинках, чувствах, во всех связях, контактах, взаимодействиях между ними. Одно вытекает из второго, третье связано с первым и четвёртым, но на него ещё влияет картинка второго, и не она сама, а её придуманный фантазийный образ. И все изменится через долю секунду, потому что я увижу новую, седьмую картинку, и к тому же у меня вдруг поменяется настроение, которое вообще функционирует по очень странным законам. Которое вообще — как струйка дыма, поток воды, языки пламени — в постоянном движении и изменении…

Я лихорадочно огляделся по сторонам. Мой лоб покрылся испариной. Обильной испариной. Капли крупнели, начали скатываться вниз. Брови намокли и потяжелели. От набухших от пота бровей голову начало клонить вперёд. Все стало как-то утяжеляться. Стоп! Я вытер лоб рукой, посмотрел на Лену, с невероятным усилием воли улыбнулся. С невероятным усилием воли протянул руку вперёд, взял со стола салфетку, прижал её ко лбу, к глазам, щекам. Сделал глубокий вдох.

Плескалось. Что-то где-то плескалось — вино в бокалах, вода в трубах, амброзия в сосудах, озеро в берегах… Где-то на заднем плане, но отчётливо, как заданная форма бытия — вино в бокалах, вода в трубах, амброзия в сосудах, озеро в берегах… Здесь и сейчас стихия — вода. И даже Waters, Roger⁷, потому что вдруг заиграл бодренький ремикс на Another Brick in the wall⁸.

— Пойдём танцевать? — Я с медленной улыбкой посмотрел на Лену.

— Пойдём, — она с готовностью поднялась со стула и направилась к танцполу.

«We don’t need no…»⁹

Танец делает Лену счастливой.

«We don’t need no…»

Она полностью погружена в танец, закрывает глаза, забывается…

«We don’t need no…»

Танец соответствует гармонии её внутреннего фэншуя. И все счастливы.

«We don’t need no…»

Но в какой-то момент мне начинает казаться, что она притворяется; только делает вид, что полностью погружена в танец.

Я тоже танцую. Движения свободны и легки, как свет софитов и стробоскопов сверху. Только мои движения вверх, а свет софитов вниз. Взаимопроникновение. Совокупление.

«We don’t need no…»

Я вдруг вижу в кишащей массе тел и голов лицо Маши. Неподвижное, насмешливое, светлое. Глаза смотрят прямо на меня, словно взгляд её хочет наколоть меня, как кусок шашлыка на шампур.

«We don’t need no…»

— Юх-ху, — Лена приобнимает меня за плечо, пытается развернуть к себе и вовлечь в своё чувство ритма.

«We don’t need no…»

Мне нужно исчезнуть. И главное — как-то незаметно. Дематериализоваться из этого пространства, чтобы потом в качестве сюрприза появиться из воздуха где-нибудь далеко. В женской бане, например — хороший сюрприз. Или на сцене, где идёт представление Дэвида Копперфильда — пусть он удивится!

Я обнимаю Лену и целую её взасос. Потом отталкиваюсь от неё как бильярдный шар и перемещаюсь между танцующими телами, извиваясь змеёй, двигаясь вглубь. Двигаясь в центр. Центр энергии. Центр любви (почему бы и нет?). Здесь тела соприкасаются плотнее, музыка громче и воздух гуще. Может, в таких местах и обитает любовь — если не к ближнему, то сама по себе, выкристаллизовавшаяся из наших душ неожиданно для них самих, не знающих, как и куда применить её, и в которых она, неиспользованная, обычно и сгнивает. Маша. Машенька. Что же ты делаешь в клубе? Как вообще тебя сюда пускают? Тебе ведь нет и пятнадцати. И где же твоя любовь, Машенька? Тоже в этом эпицентре, выпотрошенная и сгущённая?

— Привет, — Маша вдруг возникает передо мной. Она хитро улыбается. Рядом с ней мужские лица и пиджаки. Я не люблю пиджаки. Ненавижу пиджаки. Их форма и накладные плечи чем-то похожи на доспехи римских легионеров. В них есть какая-то законченность и неотвратимость.

— Здравствуй, Машенька. Что ты делаешь здесь сегодня? Как тебя сюда пустили?

Улыбка на её лице меняется. Неопределённо и непонятно.

— У меня здесь знакомый работает, — просто говорит она.

Один из мужчин в пиджаках?

— Я рада тебя видеть, — добавляет она.

— Я тоже рад тебя видеть.

— Купишь мне дринк?

Вокруг грохот ритмов, музыки, и приходится читать по губам.

У Маши чуть полноватые, красиво очерченные губы. По ним читать приятно, хотя и не очень легко. А где-то в другом конце танцплощадки вопиет Ленино сердце «Где же ты, Илья?»

— Ты здесь не один? — Спрашивают Машенькины губы, — я видела рядом девушку.

— Да… — Чуть задерживаюсь с ответом, — с друзьями.

— Так ты купишь мне дринк?

— Пойдём.

Мы подходим к барной стойке и я беру Маше джин-тоник.

— Спасибо, — она целует меня в щеку.

— На здоровье. Мне пора идти к друзьям.

— Потанцуем?

«Где же ты, Илья?» — вопль Лены.

— Конечно потанцую. Я уже танцую с тобой. Только сейчас мне нужно идти.

Я ухожу. Последние пятнадцать минут были бы тяжелы и сложны для проживания, если бы я был трезв, чист и пуст, а в кровеносных сосудах и в полушариях мозга не присутствовали элементы вещества, изменяющего сознание.

Лена танцевала одна, закрыв глаза, погрузившись в себя, вскинув к потолку руки.

Лена танцевала одна. Остальные в зале — словно для фона, безликие и никакие. Её поднятые вверх руки медленно колыхались, словно водоросли в речной воде — справа налево, и обратно. Глаза закрыты. Голова поднята вверх. Руки тянутся к софитам и стробоскопам, словно к Богу. Молитва (даже если она не выражена в словах) течёт, плавно и легко, снизу вверх. Наверное, Лена сама не знает и не догадывается, что в этот момент она молится. Но я чувствую эту происходящую в ней молитву, поток через руки к софитам и стробоскопам — и выше — к небу, к небу, и ещё выше, ещё выше.

Я ошибся. Лена не молилась. Она переживала внутри обиду, и для удобства отстранилась от мира.

— Куда ты делся? — Спросила меня, когда мы сели за столик.

— Знакомых увидел. Немного пообщались. — С напускным равнодушием ответил я.

— Знакомую… — Уточнила Лена. — Какую-то малолетку из детского сада. — Я видела.

— Да. Маша и её друзья, которые здесь работают.

— Друзей не видела.

Я пожал плечами.

— Поехали домой, — попросила она после паузы.

— Ты что — из-за какой-то моей знакомой? — Скривив неопределённую и непонятную мне самому гримасу, неизвестно что призванную выразить, наигранно возмутился я, и вдруг поймал смешливый взгляд Маши, танцевавшей в нескольких метрах от нас.

— Нет. — Соврала Лена. — Просто пойдём домой. Здесь как-то уже очень не фэншуйно.

К нам подсел Акрам, невозмутимый, как всегда, но блеск в его глазах выдавал внутреннее возбуждение.

— Классные чиксы есть, — он провёл руками по лицу, внимательно посмотрел на Лену, потом — на меня, вытащил ситцевый платок и высморкался.

Через пять минут мы с Леной вышли из клуба.

Ночь, ветер, дома и улицы навалились на нас, словно стараясь прижать и приплющить к земле — как-то необъяснимо враждебно. Или только меня так прижимало? Я хотел сказать что-то Лене. Хотел просто говорить о чем-то, производить слова, но не мог. И непроизносимые слова скапливались в горле, толпились там и уплотнялись в комок, как толпа пассажиров у узкого выхода из метро. Дурацкие, ненужные слова, которые хотели родиться из моего чрева, но не могли. Хотели. Не могли.

— Я вечером опять видела НЛО, — сказала вдруг Лена.

5

Мой второй визит к психотерапевту состоялся через два дня. Довольно странно, но за это время из моей памяти почти полностью стёрлись черты его лица. Отчётливо запомнились только темно-карие глаза — часто бегающие и суетливые, но умеющие в нужный момент стать внимательными и неподвижными, устремлёнными в собеседника.

— О, Илья, привет, проходи… — Он поднялся с кресла навстречу мне, протянул руку, и я пожал его маленькую влажную ладонь. — Как здоровьице? Как сон? Были кошмары эти дни?

— Не было, — честно ответил я.

— Ну хорошо, хорошо. Вот уже что-то выстраивается. Новые связи в подсознании. Все, что было нарушено, скручено, заверчено — в подсознании — сам знаешь, как там бывает, — он мелко рассмеялся, — запутано все, концов не соберёшь… А мы вот начали что-то собирать, выпрямлять, выравнивать, соединять разорванное… Никаких дискомфортных ощущений после прошлого сеанса гипноза не было? Усталости, вялости, замедления реакций, заторможенности?

— Ничего не было. Все в порядке.

— Ну здорово. Замечательно даже, можно сказать. Значит, готов сегодня продолжить погружения?

— Готов.

Раз… два… три… четыре… пять… Щелчок пальцев.

— Сейчас ты в одном из важных дней своего прошлого. Посмотри на свои ноги. Во что они обуты?

— Я бос. Мне лет двенадцать.

— Что ты видишь вокруг? Видишь ли людей?

— Вижу бородатого мужчину. Это мой отец. Он очень недоволен чем-то. Он бьёт меня наотмашь по лицу ладонью. Ругает за то, что я не дал сдачи соседским детям. Говорит, что будет бить меня каждый раз, когда я буду возвращаться домой побитым — до тех пор, пока я не научусь давать сдачи обидчикам. Он ещё раз бьёт меня. Мимо проходит мой старший брат. Он сильно толкает меня, и я падаю. Отец злится из-за того, что я упал, бьёт меня ногой, потом ещё раз. Теперь отец садится на бревно, смотрит на меня и улыбается. Его гнев прошёл. Он говорит, что лучше бы я совсем не выходил из дома. Что надо мной смеются все соседи и считают меня слабым на голову. Я думаю о том, что на самом деле отец мстит мне за то, что я был зачат не им. На самом деле он — мой отчим, хотя я привык называть его отцом. Но кто мой истинный отец?

Я охвачен бесконечной тоской. Земной мир жесток и несправедлив. Власть в нем принадлежит сильным, эгоистичным и бессердечным. А что принадлежит мне? Мне остаётся ждать, когда жизнь моя на земле закончится, и я попаду в Царство Небесное, где правят добрые и смиренные, обиженные и обездоленные. То царство, в отличие от Земного, будет праведным, блаженным и вечным. Вечным…

— Хорошо-хорошо, все ясно… Давай теперь изменим эту ситуацию. Пришло время заслужить уважение твоего отчима. Встань ровно, подними голову и, прямо глядя ему в глаза, уверенно скажи, что ты уважаешь его, как человека, которого выбрала твоя мать. Что ты благодарен ему, как человеку, который заботится о твоей матери и о семье. Что ты уважаешь его и благодарен ему за пищу, которая всегда на твоём столе, за то, что ты одет и обут и у тебя есть кров, — Игорь Иванович выжидательно замолчал, затем после паузы продолжил, — Сказал?

— Да, — тихо ответил я.

— Теперь скажи, что в ответ ты требуешь от него такого же уважения к себе, как к сыну его жены. Что ты требуешь уважения и благодарности за то, что помогаешь ему и матери в домашних делах; за то, что по мере своих сил и возможностей заботишься о нем, о матери и о семье… За то, что, хотя ты и пасынок, но ты продолжишь его род. Сказал?

— Да, — снова подтвердил я.

— Ты видишь, как меняется его взгляд? Как он смотрит на тебя с интересом и уважением. Он готов пожать тебе руку за то, что ты говоришь такие не по годам мудрые слова. Проходящий мимо брат тоже смотрит на тебя с уважением. Тебе всего двенадцать лет, но ты говоришь уже не как подросток, а как мужчина. И окружающие будут теперь относиться к тебе соответствующим образом. Ты видишь изменение ситуации?

— Да. Я вижу, что отец смотрит на меня с интересом и уважением. Он подходит ко мне и жмёт мою руку. Говорит, что не ожидал услышать от меня такие не по годам мудрые слова.

— Он обещает защищать тебя?

— Да, он обещает защищать меня.

— Твой брат тоже смотрит на тебя с уважением?

— Да, мой брат тоже смотрит на меня с уважением. Он тоже жмёт мою руку.

— Очень хорошо. Сейчас тебя устраивает то, как разрешилась эта важная для тебя ситуация? Ты доволен своей новой ролью в ней?

— Да, меня все устраивает. Я доволен своей ролью.

— Отлично. И, значит, нам пришло время перейти в другой день из твоего прошлого, в другую важную для тебя ситуацию. Я сосчитаю до пяти и потом щёлкну пальцем, и ты окажешься в новом месте и новом времени, в тех событиях, которые сыграли большую роль в твоей жизни. Раз, два, три, четыре, пять.

Щелчок пальцев.

— Посмотри на свои ноги. В какой ты обуви?

— В сандалиях.

— Посмотри вокруг. Что ты видишь?

— Я в большой комнате. Мне лет тринадцать. В комнате много мужчин. Один из них выступает перед остальными. Он говорит «Как сказал пророк Исайя, горе тем, которые постановляют несправедливые законы и пишут жестокие решения, чтобы устранить бедных от правосудия и похитить права у малосильных из народа Моего, чтобы вдов сделать добычею своею и ограбить сирот». Я очень впечатлен этими словами. Мужчина продолжает говорить что-то ещё, но я погружён в свои мысли о сказанном, и не слушаю его дальнейшую речь. Когда он заканчивает говорить, я неожиданно выхожу вперёд. Я очень возбуждён и взволнован, у меня пересохло в горле, дрожат руки. Повернувшись к остальным, я говорю: «почему же имеющие власть не боятся слов великого пророка? Почему они продолжают творить несправедливый суд, обижая малосильных и бедных, и возвышая сильных и богатых? Все делают вид, что уважают пророков, но никто не внимает их словам. Зачем же тогда слова пророков, если никто им не следует?» Говоривший до этого мужчина одобрительно улыбается мне и треплет по плечу. Среди остальной аудитории тоже слышится одобряющий гул. Ободрённый поддержкой слушателей, я продолжаю: «Но если словам пророков никто не внимает, значит, слабы их слова и не имеют достаточной силы? А если слова пророков не имеют силы, то пророки ли те, кто их сказал?» Неожиданно меня обрывает мой отец, стоящий среди слушателей. Он испуганно машет рукой и делает знаки замолчать, потом кричит: «что ты говоришь, дитя неразумное! Иди, не путай людей!». Другие тоже начинают кричать и гнать меня из здания. Говоривший до этого мужчина бьёт меня ладонью по затылку, зло кричит и выгоняет прочь из комнаты — на улицу. Я сажусь под деревом и плачу от тоски и досады.

— Хорошо, давай теперь изменим эту ситуацию в твою пользу.

— Сидя под деревом, я думаю о чем-то очень важном. Ко мне приходит озарение. Я понимаю, что я просто труслив, и от этого все мои проблемы. Я просто очень труслив… В то же время я вдруг осознаю странную, но важную вещь: моя трусость даёт мне нечто великое в этой жизни. Она даёт смирение и терпение. Из-за страха перед окружающим миром, перед соперничеством и борьбой с другими людьми за обретение земных богатств, я научился не прельщаться ими, отказался от них. Я был полон трусости перед реальным миром, и в результате обрёл надежду и веру в богатства Царства Небесного. Царства, которое достанется тем, у кого нет утешения здесь. Бог справедлив, и тех, кто сир и наг в земной жизни, ждёт воздаяние в жизни другой, вечной и прекрасной. Там, где торжествует правда и справедливость. Где зло и ложь не попирают царских престолов. Где все достанется тем, кто ничего не имел на Земле. Там — вечно зеленые луга, наполненные ароматами чудесных цветов. Там нет больных и стариков, мужчин и женщин, и только ангелы в белых одеждах порхают над травой, словно птицы. Там нет слез, нет боли, нет страданий, и блаженство разливается как мёд, во все края, до самых дальних сторон Божественного Царства… — По моим щекам потекли слезы, но я продолжал, — на престоле того Царства — Тот, который любит. Тот, кто милостив, щедр и великодушен. Тот, кто знает все. Тот, кто всегда защитит. Тот, кто сам бесконечен и безграничен, как Его Царство. Тот, в чьи ласковые руки хочется предать Себя и соединиться с Ним навсегда. Путь по тем садам блаженства будет вечным, и в нем ты никогда не испытаешь ни голода, ни жажды. Потому что Господь, Царь Мира Того, всегда рядом с тобой, а Он суть утоление всякой жажды и всякого желания человеческого. Жизнь в том Царстве так прекрасна, что живя на Земле, мы можем только бесконечно плакать о ней и шептать: «Жажду, жажду…» Жажду Царствия Твоего, Отец Прекрасный, и ничто на Земле не прельстит меня и не затмит красоты твоих владений. Я готов вечно сидеть под этим деревом и рыдать от благоговения и блаженства, призывая тот чудесный мир и продолжая шептать: «Жажду, жажду, жажду Царствия Твоего», — Я замолчал, но слезы продолжали литься по моему лицу.

— Хорошо-хорошо… Давай теперь немного изменим эту ситуацию, — тембр голоса психотерапевта повысился, даже стал чуть визгливым. — Вернёмся в помещение, где проходит заседание дискуссионного клуба. Ты видишь тех же людей, ораторов, оппонентов, слушателей. Среди слушателей — твой любящий отец. Ты видишь его?

— Вижу.

— Это твоё первое выступление в дискуссионном клубе. Твой отец гордится за тебя, и в то же время волнуется и переживает. Он готов оказать тебе любую поддержку. Ты чувствуешь его сопереживание и готовность помочь?

— Да. Он смотрит на меня добрыми глазами и слегка кивает головой. Сквозь бороду я вижу его улыбающиеся губы.

— Очень хорошо. Твой оппонент — взрослый мужчина — заканчивает своё выступление. Слушатели аплодируют ему, но не очень горячо. Теперь твоя очередь выступить с речью. Ты заранее к ней подготовился и теперь ты заражаешь слушателей своей энергией, доводами и эмоциональностью. Слушатели горячо поддерживают тебя. Ты чувствуешь эту поддержку? Видишь восхищённые взгляды слушателей?

— Да, я вижу восхищённые взгляды.

— Конечно… Хорошо… Ты заканчиваешь своё выступление, и зал взрывается аплодисментами. Ты — бесспорный победитель дискуссионного клуба. Твой отец невероятно горд тобой. Друзья поздравляют отца с тем, что у него такой умный сын.

— Да, я вижу его польщённое лицо.

— Что ещё ты видишь?

— Я иду домой. Я очень горд своим выступлением и чувствую небывалое счастье. Я тороплюсь домой, потому что хочу рассказать о своём выступлении маме и сёстрам.

— Отлично. Мы изменили эту ситуацию и твою роль в ней, сделав тебя её героем и победителем. И, значит, теперь мы можем переместиться в другой важный для тебя день твоего прошлого.

Щелчок пальцев.

— Посмотри на свои ноги. Во что ты обут?

— Я бос. Стою на траве.

— Что ты видишь вокруг себя?

— Крутой обрыв, под ним скалы и камни, и дальше внизу — долина. Я стою около обрыва. Мне страшно. Я хочу броситься вниз, но боюсь боли и смерти. Больше всего боюсь, что умру не сразу, а буду мучиться. Я уже два раза разбегался, чтобы прыгнуть вниз, но оба раза останавливался у самого края.

— Видишь ли ты кого-нибудь из людей вокруг?

— Нет. Здесь пустынно. Никого нет.

— Почему ты хочешь свести счёты с жизнью?

— Я живу в непрерывной тоске. Земной мир жесток и несправедлив, и я не хочу его даров. Я хочу скорее покинуть земную жизнь, чтобы попасть в Царство Небесное, которое праведно, блаженно и вечно, где правят добрые и смиренные…

— Но самоубийство — грех, и ты не попадёшь в Царство Небесное, если покончишь с собой.

— Эти мысли тоже останавливают меня. Бог дал мне жизнь, и только он может забрать её. Но в то же время я надеюсь на то, что он поймёт моё желание скорее воссоединиться с ним и смилостивится, зная о моих мучениях на Земле.

— Да, это сложный вопрос, и никто не знает ответ, потому что никто оттуда не возвращался. Хорошо, давай теперь немного изменим эту ситуацию. На самом деле ты ведь пришёл к этому обрыву совсем по другой причине. Ты пришёл сюда, чтобы нарвать красивых полевых цветов, которые здесь растут. Ты видишь вокруг красивые полевые цветы?

— Да, я вижу сиреневые и жёлтые цветы.

— Твоя мама очень любит эти цветы, и каждый раз, когда ты их ей приносишь, она радуется, на её лице появляется улыбка, она сразу молодеет лет на десять. А ты уже давно не приносил ей эти жёлтые и сиреневые полевые цветы. Поэтому сегодня ты решил прийти сюда и принести ей эти красивые цветы. Ты уже заранее знаешь, как она обрадуется, улыбнётся и снова помолодеет на десять лет. Поэтому ты подходишь к цветочной поляне и срываешь для своей мамы те жёлтые и сиреневые цветы, которые она любит. Ты видишь эти цветы?

— Да, я вижу жёлтые и сиреневые цветы. Я собираюсь их сорвать.

— Когда ты начинаешь заботиться и беспокоиться о жизни своих близких, ты перестаёшь беспокоиться о жизни своей, и с тобой уже ничего не может случиться. Когда ты думаешь не о себе, а о своих близких, твои мысли успокаиваются. Забота о матери всегда была важна для тебя, так ведь?

— Да, мама всегда была для меня единственным утешением. Я вспоминаю себя маленьким. Маленький Иисусик, находивший успокоение, счастье и себя самого только поздно вечером, на соломе, укрывшись с головой грубым полотном, отгородившись от всей бесконечной Вселенной и создав свой крошечный закуток, чьей главной ценностью и была эта крошечность. В тесном уютном мирке начиналась моя вторая жизнь, в которой только блаженству было место, в котором существовали только я и тот сгусток благости и всеобъёмности, который, наверное, и был частицей Бога, Его присутствием лично для меня, ничтожного несчастного существа, чья жизнь на Земле так коротка и мимолётна. В те секунды под покрывалом я был бесконечен, блажен, всемогущ (в пределах укрывавшего меня полотна) и почти равен Богу.

А утром… Утром начинались те же дневные страдания и мытарства, и окружающая земная жизнь то и дело устраивала мне побои своими многочисленными кулаками — и физическими — через отца, братьев и соседских мальчишек, и душевными — через осознание бесконечности страдания и тщетности существования здесь меня — малой песчинки.

Только у моей матери находил я иногда утешение. Маленький Иисусик бежал к ней, зарыться в складки её одежды, найти тёплые ласковые ладони, выпростать их из грубой материи, схватить, прижать к себе — присвоить единолично, чтобы они гладили только мои щеки, чтобы только на моей голове лежали, чтобы только я имел на них полное право, чтобы они каким-нибудь чудом стали частью моего тела. «Ну, Иисус, не балуйся», — улыбалась она. — «Вот же ласковый детёныш, словно маленький телок. Ну иди, иди…» — Она не хотела, чтобы её проявления слишком тёплых чувств видели мужчины.

Я глубже нырял головой в складки её одежды. Мой нос выискивал в них те же потайные укрытия, тот же маленький, но принадлежащий только мне, мир блаженства, что царил под моим покрывалом вечером перед сном. «Иди, Иисусик, иди», — она легонько подталкивала меня — куда-то вперёд, прочь от себя. Туда, где в проёме двери сиял уличный свет. И я шёл на свет… Который ждал меня, и которого я боялся. Можно ли достигнуть света, не испытывая по пути страха? Не является ли сам свет нашим страхом? И для преодоления страха нужно достичь его и пройти сквозь? «Иди, Иисусик, иди», — лёгкий подзатыльник, и мама дарила меня миру, вводила в него и обрекала. Она ещё не знала и не могла знать, на что.

Во дворе в лучах солнца стоял отец с долотом. Другой рукой он придерживал большой брус для креста. Остановившиеся в деревне римские легионеры заказали ему пять крестов для пленённых мятежников. Отец посмотрел на меня и ничего не сказал. А солнце продолжало безжалостно сиять.

— Похоже, что ты уже самовольно переместился в другое воспоминание и в другую ситуацию в твоём прошлом. Давай все-таки вернёмся к цветочной поляне над обрывом и к тому, как ты срываешь на ней жёлтые и сиреневые цветы. После того, как ты набрал букет, ты идёшь домой, чтобы подарить его маме, так?

— Да, я иду с букетом домой, чтобы подарить его маме.

— Ты даришь жёлтые и сиреневые цветы маме. Мама очень рада, на её лице сияет улыбка, она молодеет лет на десять. Ты совершил замечательный поступок, подарив маме цветы.

— Да, мама очень рада.

— Тебе есть о ком заботиться в этой жизни — о твоей маме. И есть человек, который всегда будет заботиться о тебе — твоя мама.

— Да, для меня важно заботиться о маме.

— Очень хорошо. Мы изменили эту ситуацию, ты обрёл понимание важных для себя вещей, и вышел из неё победителем. Сейчас ты доволен своей ролью?

— Да, я доволен своей ролью в этой ситуации.

— Очень хорошо. И, значит, нам пришло время выйти из этой ситуации, и одновременно выйти из состояния гипноза.

6

— Произошла такая штука… — Игорь Иванович почёсывал указательным пальцем свой висок, — Во время гипноза ты попал в воспоминание не из настоящей твоей жизни, а из прошлой — одной из твоих прошлых жизней. Такое случается, да… — Он провёл пальцами по губам, и словно смыл улыбку. — Если заинтересуешься подробнее, то есть такой психотерапевт Майкл Ньютон, он подробно исследовал этот феномен, написал несколько книг. Можешь посмотреть в интернете, почитать. Там тысячи сеансов гипноза, тысячи экспериментов… Этот самый Ньютон, Майкл, утверждает, что переселение душ существует, и наша душа, точнее, её подсознание, помнит все свои жизни, с самой первой. Гипноз же позволяет проникнуть в эти уголки подсознания, и тем самым вытащить воспоминания наших прошлых жизней… Он назвал это регрессивным гипнозом — то есть гипнозом с погружением в прошлые жизни. Я тоже этим занимаюсь, и на самом деле был первым в России, кто эту технику использовал. Да и техника — не главное. Просто разновидность гипноза… Главное — работа в самом состоянии, внутри. Но сейчас это у нас произошло неосознанно, как будто твои прошлые жизни очень хотели прорваться сюда, заявить о себе и рассказать что-то очень важное. И ты туда заглянул — да! — с моей помощью. Да и куда заглянул… Имя-то какое… Иисус… Пока рано утверждать, что тот самый. Имя ведь когда-то очень распространено было на Ближнем Востоке… Но нужно продолжить изыскания. Продолжить… И терапевтическое воздействие, конечно, продолжить. Интересный ты у меня пациент, интересный… — Игорь Иванович шутя погрозил мне пальцем. — Но не сегодня. Отдыхай… И пока, наверное, не стоит распространятся… Ну… о результатах нашего эксперимента… терапии… Нужно полностью пройти курс, удостоверится в результатах. Хорошо, что мы все с тобой записываем на видео… Да… Ну хорошо, больше не буду тебя утомлять и задерживать. Отдыхай…

— Они отобрали у меня очки.

— Какие очки?

— Мои такие классные очки — ты же видел — такие чёрные, тонкие, красивые, с коричневыми стёклышками, с золотыми гвоздиками.

— Гвоздиками?

— Гвоздиками.

— В очках не бывает гвоздиков, там только винтики.

— Ну, значит, винтиками. Они отобрали мои такие классные очки с золотыми винтиками, — Маша возбуждённо потрясла руками с растопыренными пальцами, потом вдруг задержала взгляд на левой ладони. — Фигня какая-то… — вдруг сменив голос на задумчивый, пробормотала она.

— Что? — Я обеспокоенно посмотрел на неё.

— По-моему, линия жизни поменялась.

— Ты веришь в хиромантию?

— Нет, по крайней мере до тех пор, пока линии жизни на руке не начинают меняться. А если начали меняться — тут уж верь-не верь… Помоги мне вернуть очки. Ну пожалуйста… — Она посмотрела на меня снизу вверх серыми глазами, которые сейчас казались голубыми.

— Но кто — «они»?

— Друзья из клуба.

Я увидел на своём мобильном телефоне пропущенный звонок от Маши, когда вышел от психотерапевта. Перезвонил. Она попросила срочно встретиться. Теперь я узнал, по какому поводу.

— Ну что, Илюша, начнём с тебя, — преподаватель широко улыбнулся и приглашающим жестом махнул рукой в мою сторону. Длинной рукой… Жилистой, какой-то недоброжелательной и опасной… — Давай-давай…

Я нехотя вышел на середину зала. Да, в тот день — почему-то нехотя. Расстегнул широко рубаху, приспустил назад на спину её плечи и воротник. Выпятил вперёд подбородок, опустил вниз уголки губ — до предела. Высокомерно задрал голову, полуприкрыв глаза.

— Ну что, малолетка, опять припёрлась? — Картинно сплюнул в сторону. — А кто платить будет? За напитки? Опять не понимаешь? А кто понимать должен? Лохов, что за тебя платят, сегодня нет. Нет… — Картинно пожал плечами, — не пришли… Где-то ещё отдыхают… А че эт у тя в волосах. Ну-ка дай. Руки!.. — Угрожающе рыкнул я. — Прикольные очечки. С золотыми гвоздиками. Надо же — не винтики, а гвоздики… Прямо «Версаче» с «Дольче габбаной». Как я в них? — Я одел воображаемые очки. — Да не вой ты… — Снова угрожающий рык. — Видишь, как мне идут. — Картинно провёл руками по волосам, повернул голову вправо, влево, словно перед зеркалом. — Поношу… Не вой, сказал… Потом отдам… Потом… Все, свободна. На сегодня вход закрыт. А я танцевать пошёл… В очечках. — Я демонстративно развернулся и, выпятив вперёд грудь, неуклюже пританцовывая и дирижируя руками — гопник гопником — пошёл в дальний конец комнаты.

— Отлично, молодец! — Смеясь, преподаватель громко захлопал в ладоши, за ним — ученики.

Я вышел из образа, поправил рубашку и вернулся на своё место. Думая о том, что на последних занятиях вошло в привычку начинать упражнения с моих этюдов. Я не знал, как это можно было расценивать — то ли меня ставили в пример, то ли, наоборот, преподаватель хотел, чтобы вначале «отстрелялись» самые слабенькие.

Позднее тем же вечером преподаватель разрешил мои сомнения. После занятия он подошёл ко мне и предложил участвовать в постановке его спектакля:

— Репетиции начнём недели через две-три, максимум четыре. Кое-какие административные вопросы нужно решить. Ну и сам материал мы с драматургом сейчас готовим и прорабатываем. Насчёт твоей роли уже есть задумки-прикидки, соберём все вместе в ближайшее время. Ну и по ходу спектакля, как это часто происходит, будем выстраивать…

Счастливый и вдохновлённый, я поехал домой.

Я не знал как отобрать очки у ребят из ночного клуба и вернуть их Маше… Но подумал, что Акрам должен знать.

— Сколько у тебя осталось патронов? — Позевывая, Акрам погладил бритый затылок.

Нет, он спросил о чем-то другом, возможно, вполне мирном и даже возвышенном, но мне послышались «патроны». О чем же Акрам спросил на самом деле?

А если бы у меня действительно были патроны, сколько бы их осталось на тот момент?

— У меня не осталось патронов… — Подумав, честно признался я. Акрам вытащил шёлковый платок, хотел высморкаться, но почему-то передумал. Помял платок в пальцах, потом отпустил, расправил, дунул на него.

— Придётся говорить… Не люблю говорить… — Интимно признался он. — А кем тебе приходится эта девочка?

— Это цветок моей жизни.

Акрам удивлённо поднял брови:

— Ты был женат?

Как истинный кавказец, Акрам обладал врождённым метафоричным мышлением. Именно к этой части его сознания я сейчас и взывал.

— Мои страсти — мои птицы, разлетающиеся в разные стороны.

— А мои мысли — мои скакуны… — Скорбно вздохнув, согласился Акрам.

— Господь с тобой…

— Аллах акбар…

На том и порешили.

Мы с Акрамом подружились в школе — учились в одном классе. Жили тогда ещё в Алма-Ате. Пять лет — с пятого по девятый класс — мы были почти неразлучны, особенно в течение того неполного года, пока существовала рок-группа «Убить зяблика». Но потом семья Акрама переехала в Москву, и «Зяблик» окончательно дал дуба. Я сбежал в Москву через два года, после окончания школы. Здесь мы снова встретились, и наша дружба возобновилась.

Лена плюхнулась на пассажирское сиденье рядом со мной, поцеловала в щеку:

— Поехали куда-нибудь? За город, на природу?

— М-м… Поехали, — неуверенно проговорил я, несмотря на то, что Акрам обещал позвонить и подтвердить время встречи с парнями из клуба по поводу Машиных очков.

— Только сначала что-нибудь поесть и кофе.

— Окей… — Неуверенность постепенно, но неумолимо проникала во все клетки моего тела, словно невидимый, но всесильный вирус.

— Ты чем-то загружен?

— Н-нет… — Изо всех сил продираюсь через неуверенность к поверхности, к воздуху.

— Значит, наверное, я загружена. Тяжёлый день какой-то. Сегодня неблагоприятный лунный день, плюс магнитная буря. Я продала всего семь телефонов, и все — дешёвые модели. Хотя семь — хорошее число. Может, все нормализуется.

Автомобильные пробки, сигналы, выхлопные газы, толчки, остановки. В результате припарковались у ближайшей пиццерии. Посетителей внутри, к нашему удивлению, оказалось немного. Лена выбрала столик в глубине зала, у стены за колонной — небольшой уютный уголок. Лена вообще обладала чутьём на уютные и симпатичные места (фэн-шуйные, как выразилась бы она).

Я заказал спагетти, Лена — пиццу.

— Пойду вымою руки, — Лена поднялась со стула.

— Хорошо.

— И попудрю носик.

— Хорошо.

— Ты очень скучный сегодня. Я, впрочем, тоже, — Лена хмыкнула и двинулась по направлению к туалету.

Я достал мобильный телефон, набрал номер Акрама. Гудки. Холодные и равнодушные. Каждый новый гудок кажется длиннее предыдущего. Отключил, набрал ещё раз. Гудки не потеплели.

Из-за колонны появилась Лена. Я отключил телефон и убрал его в карман.

— Кто звонил? — Спросила Лена, садясь на место.

— Я.

— Дозвонился?

— Нет. Не отвечает Акрам.

— Жаль.

— Почему тебе жаль?

— Не знаю — сказала ради красного словца. На самом деле мне не жаль.

— Жаль, что тебе не жаль.

— Ильюша, давай прекратим каламбуры. Я на самом деле сегодня устала.

— Почему ты не любишь Акрама?

— Разве? Ну вообще-то… Да, в нем есть что-то неприятное для меня. Необъяснимо… Хотя нет… Наоборот; наверное, даже очень объяснимо. Он напоминает мне моего отца.

Я удивлённо поднял брови. Лена не любила говорить о своих родителях, и почти ничего о них не рассказывала. Все разговоры о родственниках обычно сводились к Ирочке, вместе с которой они переехали в Москву восемь лет назад и теперь вместе вели бизнес. Я знал только, что их родители остались в Харькове, на Украине.

— Какая-то очень мужская энергия. И внешне немного похож. Бритость головы… От неё тоже неприятная брутальность.

— У тебя были плохие отношения с отцом?

Лена набрала в лёгкие воздуха и задержала дыхание. Украдкой посмотрела по сторонам. Потом, как будто чуть улыбнувшись, медленно выпустила воздух тонкой струйкой вниз. И сразу стала другой — задумчивой и, как казалось, спокойной.

— Видишь ли, то, что он делал со мной и с Ирочкой в детстве и отрочестве, попадает под несколько статей уголовного кодекса. Но он сам был милиционером. А мы с Ирочкой и мамой… кхм… не были милиционерами.

Я взял её руку в свою и мягко сжал:

— Не рассказывай, если не хочешь.

— Я и не рассказываю, — пожав мою руку в ответ, спокойно ответила Лена.

— Поэтому ты боишься Акрама?

— Ну вот ещё… Будет еврейка бояться мусульманина.

— В смысле? Ты — еврейка? — Я удивлённо вытаращился на Лену. Она никогда мне не говорила.

— По маме. Значит, таки-да. И у меня даже четвёртая группа крови.

— Причём тут группа крови?

— Четвёртая группа крови очень редкая, и чаще всего встречается у евреев.

— Прикольно…

— Надеюсь, тебя это не смущает?

— Почему это должно меня смущать?

— Ну и отлично. А то вдруг ты какой-нибудь тайный антисемит, и по ночам читаешь «Майн кампф».

Нам принесли спагетти и пиццу.

— Как классно! — Лена нетерпеливо потёрла руки и наигранно улыбнулась, — обожаю пиццу!

Я отделил нежный ароматный кусок с тянущимся сыром, не желавшим отделяться, и положил ей на тарелку.

— Битч! — Вдруг резко хлестнула английским ругательством Лена.

— Что такое? — Я с тревогой посмотрел на неё.

Лена снова набрала полные лёгкие воздуха и потом выпустила его через чуть приоткрытые губы.

— Мама… Навязывается воспоминаниями… Она вообще всегда такая навязчивая была, со всеми, кроме отца. А ради отца даже от своего еврейства отказалась и крестилась. Битч! Ну ладно, ладно… Это все магнитная буря… И неблагоприятный лунный день. Извини… Лучше есть пиццу, — Она взяла нож и вилку.

На большом плазменном экране телевизора, висящем на противоположной стене, танцевали девушки, потрясывая бразильскими попками. Звук был выключен, и трясущиеся танцы беззастенчиво напористых женских прелестей, то верхних, то нижних, выглядели странновато. Причём сменялись беззвучные песни, видеоклипы, а попы оставались.

Мы ели с аппетитом, почти не разговаривая. Хотя я пытался сконструировать какие-то фразы, найти темы, отвлечь и развлечь Лену:

— Почему ты не расспрашиваешь меня о моих сеансах у Игоря Ивановича? Не спрашиваешь, что я видел под гипнозом? Мне кажется, что ты обходишь эту тему стороной, даже когда я хочу тебе что-нибудь рассказать.

— Это ведь сложные и очень интимные вещи. Я ставлю себя на твоё место и думаю, что мне не хотелось бы, чтобы кто-то приставал ко мне с расспросами. Даже если это близкий человек. Хотя близкому, на самом деле, ещё труднее рассказывать. Я думаю, что тот, кто проходит через это, сам расскажет, когда почувствует нужный момент. Ты хочешь что-то рассказать? — Улыбнулась она.

— Не то, чтобы прямо сейчас… — я почувствовал себя застигнутым врасплох.

— Вот видишь… Я вообще думаю, что делиться этим лучше по прошествии некоторого времени, когда все уляжется внутри, обретёт своё новое место, придёт в равновесие.

— Да, наверное, ты права. Ты как-то говорила, что тоже консультировалась с Игорем Ивановичем. А регрессивный гипноз с ним пробовала?

— Да. Однажды он провёл со мной сеанс. Но это было ужасно и очень тяжело. Я больше не стала повторять.

— Ты попала в неприятное воспоминание из прошлого или тебе физически тяжело было?

— И то, и другое. В результате у меня случился приступ удушья — аллергического или психосоматического, не знаю — и Игорь Иванович экстренно вывел меня из состояния гипноза. Больше я в гипноз никогда не погружалась. Но Игорь Иванович помог мне в некоторых других вопросах. Он очень хороший психотерапевт.

— Приступов удушья у тебя больше не было?

— Нет.

— Какое это было воспоминание из прошлого? Или не хочешь рассказывать?

— Не хочу и не буду. Даже неприятно, что вообще вспомнила об этом. Какой-то вечер глупых воспоминаний сегодня… — Лена задумчиво отодвинула тарелку. — Знаешь, мне иногда кажется, что какая-то часть твоей сущности хочет моей смерти.

Я чуть не подавился:

— Что ты имеешь в виду?

— Это, наверное, нормально. Я читала в одной книжке по психологии, что у каждого человека бывают моменты, когда он желает смерти даже самым близким родственникам. Непроизвольно, конечно. По-моему, даже какой-то термин есть в психологии. Во всяком случае, у меня тоже бывали моменты, когда я желала твоей смерти.

Я ничего не ответил. Подумал, что Лена, наверное, права. Тем более, если даже в книжках по психологии такое написано. Во всяком случае, если быть честным с собой, я тоже иногда вдруг представлял, что было бы, если Лена умерла, и эта мысль не повергала меня в ужас, а, наоборот, где-то внутри на неё откликалось непонятное чувство то ли любопытства, то ли странного удовлетворения. Откликалось слабо, почти незаметно, но достаточно для того, чтобы его уловить; уловить и отмахнуться. Прислушиваться к нему внимательнее было страшно.

— И ещё в этой части твоей сущности я чувствую что-то от своей мамы — неопределённо, как в тумане. Как будто она там прячется, и, возможно, руководит тобой.

Зазвонил мой мобильный телефон. Я вздрогнул от неожиданности. Вытащив его из кармана, увидел на экране «Акрам». «Черт, этого ещё не хватало…» Почти забыв о том, что мы с Акрамом договаривались о поездке к плохим парням, обидевшим Машу, я замер в ступоре.

— Кто это? Почему ты не отвечаешь? — Лена как ни в чем ни бывало махнула пальчиком с красным ногтем в сторону моего мобильника.

— М-м… Акрам. Просто у нас с тобой важный разговор… Не хочется его прерывать… — Пробормотал я.

— Ответь, это же твой друг. Наверное, он все-таки хороший человек. Если бы только не напоминал мне папашу… У нас бы и этого разговора сегодня не случилось, — добродушно усмехнулась она.

Я нажал на кнопку.

— Привет. — Глухой голос Акрама.

— Привет. Как дела? — Я, наоборот, говорил громче и развязнее обычного.

— Хорошо. Готов ехать.

— Да, хорошо. Только, знаешь, у меня тут сейчас не получается. Появились кое-какие дела. Давай завтра.

— М-м… — В низком сонорном звуке в нос слышалось недоумение. Но после этого затяжного «м» глухая невозмутимость вернулась в его голос, — хорошо, давай завтра.

— Отлично, — вздохнул я с облегчением. — Позвоню тебе.

— Что такое? — Спросила Лена.

— Акрам звал пиво попить.

— В принципе, можно попозже. Почему ты соврал ему, что у тебя дела, а не сказал, что со мной?

— Ну… — Я неопределённо поднял руку. — Что ты пристаёшь, «почему» да «почему»? Сама тут какие-то ужасы рассказываешь, что я хочу тебя убить, а твоя мама мной управляет, и хочешь ещё, чтобы я в это время спокойно разговаривал по телефону…

— Да, — вздохнула Лена, — я что-то много всего вывалила на тебя сегодня. Сама не знаю, почему…

Не дослушав фразу, я перегнулся через стол и поцеловал её в губы. Она с готовностью ответила на поцелуй. Усевшись на место, я взял её за руку. Некоторое время мы молчали, потом Лена прервала паузу:

— Да, сама не знаю, почему… Теперь ты расскажи мне что-нибудь, — она подняла на меня глаза.

— Мой отец… — Я посмотрел поверх Лены на бразильские попы в телевизоре и подумал о том, почему у меня вырвались эти слова «мой отец». Ведь я вовсе не собирался их говорить…

7

Раз… два… три… четыре… пять… Щелчок пальцев.

— Сейчас ты снова попадаешь в один из важных дней своей прошлой жизни. Посмотри на свои ноги. Во что они обуты?

— Я обут в сандалии.

— Хорошо. Посмотри вокруг. Что ты видишь?

— Бородатых мужчин. Это мои братья. Не родные. Сыновья отца от прежнего брака. Здесь же отец. Он стоит передо мной и протягивает мне нож. Другой рукой он держит ягнёнка. Отец хочет, чтобы я убил ягнёнка и разделал его для приготовления пищи. Я беру нож, но не хочу убивать. Я отворачиваюсь, иду за большой камень, сажусь на землю. Ягнёнок прибегает ко мне. Я беру в ладони его тёплую мордочку с постоянно двигающимися губами, которые продолжают что-то жевать. Он испуганно пятится, отходит на пару шагов. Я думаю о том, что наверное неплохо быть бараном и не нести ответственность — ни за свою жизнь, ни за свою смерть. Быть простым и безобидным, ничего не желать и не причинять никому зла. А Господу ведь все одинаково дороги — и я, и агнец. И агнец в Его владениях имеет свою лужайку, и так же наслаждается жизнью в райском саду. Только, в отличие от человека, он никогда не грешил, не изгонялся из сада. Ко мне подходит отец, смотрит на меня.

— Ты почему ничего не делаешь? Разве не сказал я тебе разделать это животное? — Сердито говорит он. — Вот наказание моё!

Я иду прочь, ягнёнок — за мной. Отец поднимает с земли полено и бросает в меня. Я не хочу уклоняться. Полено острым краем задевает мой висок и сдирает кожу. По виску течёт что-то тёплое. Брызнувшие из моих глаз слезы смешиваются с кровью. Я хватаю ягнёнка за голову и резким сильным движением перерезаю ему горло. Капли моей крови на земле смешиваются с его кровью. Я плачу, но продолжаю вонзать нож в тело ягнёнка.

— Хорошо, хорошо… Давай теперь немного изменим эту ситуацию. Убийство живого существа всегда является психологической травмой для подростка. Но в то же время это определённая архетипическая модель инициации, некое символическое действие, которое превращает ребёнка в мужчину, даже если оно происходит в повседневной жизни для удовлетворения какой-то бытовой потребности. Роль отца в этой модели — стать проводником для сына во взрослый мир. Здесь важно абсолютное доверие между сыном и отцом. Посмотри на отца и поблагодари его за то, что именно он рядом с тобой в этот важный для тебя момент. За то, что он помогает тебе пройти через инициацию и стать мужчиной. — Игорь Иванович замолчал, выдержал паузу, — поблагодарил?

— Да, — неуверенно ответил я.

— Ты испытываешь огромную благодарность ему за это, — повторил Игорь Иванович. — И именно чувство благодарности вызывает в тебе доверие к отцу. Твоё доверие позволяет тебе полностью положиться на него и следовать его примеру и указаниям. Сейчас пока ещё он несёт ответственность за все, что ты делаешь. Ты готов следовать его примеру и указаниям?

— Да, — снова тихо произнёс я.

— Отец передаёт тебе нож, и ты с благодарностью принимаешь его. Принял?

— Да.

— Отец передаёт тебе ягнёнка и показывает, что и как нужно сделать, чтобы смерть его была быстрой и немучительной. Ты следуешь инструкциям отца и быстрым уверенным движением убиваешь животное. Твоя инициация проходит успешно. Отец и братья довольны тобой. Они поздравляют тебя, хлопают по плечу, обнимают, жмут руки и другими традиционными способами демонстрируют мужскую солидарность. Теперь ты стал мужчиной. Ты благодарен за это своему отцу, как проводнику во взрослую жизнь, как человеку, который инициировал тебя в мужчины. Что ты говоришь ему?

— Отец, я благодарен тебе за то, что ты стал моим проводником во взрослую жизнь.

— Отлично. Сейчас ты доволен этой ситуацией и твоей ролью в ней?

— Да.

— Хорошо. И теперь мы оставляем эту ситуацию и переносимся во времени в другой важный для тебя момент прошлой жизни. Раз, два, три, четыре, пять…

Щелчок пальцев.

— Посмотри на свои ноги. Во что ты обут?

— Я обут в сандалии.

— Хорошо. Посмотри вокруг. Что ты видишь?

— Я вижу холмы и наше селение невдалеке.

— Есть ли кто-нибудь из людей около тебя?

— Да. Передо мной сидит старик в большом тёмном тюрбане. Очень большой тюрбан — раза в три больше его маленькой сухой головы.

— Кем тебе приходится этот старик?

— Никем. Он чужестранец. Пришёл в наше селение с Востока. Ему никто не предоставил кров, и он или ночует под открытым небом, или возвращается за тот холм, из-за которого пришёл. Странно, мне кажется, что я знал его раньше. Сейчас, глядя на него, я почему-то вспоминаю Акрама, своего друга из нынешней жизни. Я чувствую симпатию к этому старику. Он любит петь и играть на странном ударном инструменте, состоящем из двух маленьких, соединённых нитью, медных тарелочек. Мы с ним немного сдружились за те несколько дней, что он провёл около нашего селения. Сейчас мы сидим на земле, друг напротив друга. Он достаёт небольшой мешочек и подмигивает мне. Показывает что-то жестом, сжав руку в кулак и отогнув мизинец и большой палец. Я не понимаю его. Он высыпает из мешочка на ладонь щепотку порошка и протягивает мне. Знаком показывает открыть рот. Я открываю, и он ловко, ногтем большого пальца, ссыпает мне на язык странно пахнущую смесь. Она сладко-горькая на вкус. Я проглатываю её. Чужеземец довольно смеётся. Снова подмигивает мне своим чёрным глазом, и сам тоже глотает щепотку. Потом ложится на землю и нахлобучивает тюрбан на глаза. Чему-то смеётся. Показывает мне палец, и опять смеётся. Я тоже ложусь на землю. Он достаёт свой музыкальный инструмент и начинает мелодично звенеть тарелочками, качая из стороны в сторону головой и продолжая улыбаться. Я смотрю на медные тарелочки, мне нравится их нежный звон. И мне нравится, как они выглядят. Они красновато-бурого цвета, колышутся после каждого удара. Постепенно красновато-бурый цвет светлеет, становится оранжевым, потом жёлтым, и медные тарелочки превращаются в золотые дороги. Эти дороги ведут к тюрбану чужестранца, превратившемуся в огромный, сияющий светом, храм. Вокруг храма — поля с чудесными цветами и порхающими над ними ангелами. Я понимаю, что это — Небесное Царство. В храме, в столпе света, сидит Он, сияющий золотом. Он ничего не говорит, но я понимаю все без слов. Я взлетаю, приближаюсь к Нему и касаюсь Его золотой руки, и в тот же миг сам весь наполняюсь золотом и превращаюсь в Него. Я вхожу в Его тело и заполняю Его собой полностью. Теперь уже я восседаю на золотом троне, и я огромен. Я знаю все. Жизнь каждой былинки на Земле. У каждой былинки своё движение, и в этом заключается прекрасный порядок, смысл и радость. Я знаю, что восседаю на троне уже вечность, и буду так же властвовать на нем до конца времён. Пока длится эта вечность, я чувствую, как золотые ножки трона начинают медленно осыпаться вниз. Трон разрушается, опадая тяжёлыми золотыми слитками. Вслед за троном моя золотая плоть точно так же начинает осыпаться вниз маленькими кусками, улетающими в бездну. Немного больно и холодно. Сияющие части моего тела, исчезнувшие в бездне, падают на землю и снова сливаются в единое целое. Я вижу смеющегося старика-чужестранца, показывающего мне указательный палец.

Я думаю о смысле этого невероятного откровения. Если я — золотая плоть от Его золотой плоти — значит, я — Его сын. И мой небесный отец хочет, чтобы я стал таким же, как Он. Он хочет, чтобы я занял Его место. Он хочет, чтобы я выполнял Его волю и звал всех в Его царство. Меня знобит, я дрожу всем телом. Неуверенно поднимаюсь на ноги. Меня всего трясёт. Приходит ясное осознание того, что именно в эту минуту вся жизнь моя переменилась. Как будто до этой минуты я спал, и только теперь проснулся и начал ощущать окружающий мир и себя. Новый мир и новый я так реальны и так ярки, что захватывает дух. Прошлая жизнь, точно так же, как ночной сон после пробуждения, начинает быстро забываться. Старик тянет меня за рукав вниз. Он хочет, чтобы я снова сел. Мне трудно стоять на ногах, но я не хочу садиться. Старик злится, что-то лопочет на своём непонятном языке, безумно вращает глазами и снова тянет меня за рукав, чтобы я опустился на землю. Его огромный тёмный тюрбан на голове качается из стороны в сторону — так и кажется, что он сейчас свалится. Я улыбаюсь. Чувствую золотого Бога-отца везде вокруг и безграничную любовь, которой Он наполняет мир. Я улыбаюсь и свидетельствую эту любовь. Ко мне приходит откровение, что если Бог-отец на небе являет любовь, то я здесь на Земле нужен, чтобы свидетельствовать эту любовь. Старик продолжает бормотать, пытается подняться на ноги, но как мешок валится на бок. Тюрбан наконец спадает с его головы. На маленькой, тёмной и сухой, макушке — несколько чёрных волосков. Я помогаю ему подняться с земли, удивлённый тем, что силы так неожиданно его оставили, и он не может удержаться на ногах. Старик, в свою очередь, как будто удивлён тем, что я могу стоять в полный рост и у меня есть силы помочь ему. Он удивлённо поднимает брови, его глаза становятся круглыми. Он восторженно покачивает головой, хлопает меня по плечу и смеётся. Потом видит на земле выпавший из чалмы небольшой мешочек, поднимает его, вручает мне и смеётся. В мешочке — порошок.

— Хорошо. Точнее, нехорошо, — с озабоченной хрипотцой в голосе проговорил Игорь Иванович. — Иностранец развращает юношу примитивным подсаживанием на наркотики, которое наверняка задало модель зависимости в последующих жизнях. Ну ничего, мы это исправим. Теперь мы немного изменим эту ситуацию в твою пользу. Вы сидите с иностранцем на земле. Иностранец протягивает тебе мешочек. Прежде чем брать его, задумайся, почему иностранец бесплатно угощает тебя? Что он делает в твоей стране? Почему в твоём селении никто не предоставил ему кров? И почему он, несмотря на это, не торопится уходить из селения, а хочет тебя чем-то угостить? Это все очень странно, и у тебя возникают закономерные подозрения. Ты чувствуешь подозрение?

— Да, — ответил я.

— Хорошо. Поэтому, когда он протягивает тебе мешочек с подозрительным веществом с предложением попробовать, ты уверенно отстраняешь его руку, встаёшь и уходишь.

Игорь Иванович замолчал.

Я смотрел на забавного добродушного старика, показывавшего мне мешочек. Мне не хотелось отстранять его руку, вставать и уходить. В его внешности и поведении было нечто очень симпатичное, вызывавшее безоговорочное доверие. Когда Игорь Иванович говорил, подозрение возникло во мне на некоторое время, но потом исчезло. Старик продолжает протягивать мне порошок, подмигивая и подбадривая нелепыми жестами и мимикой, показывая открыть рот. И я разжимаю губы.

— Ты ушёл от старика? — Спросил Игорь Иванович.

Я испуганно закрываю рот. Старик не успевает всыпать мне порошок своим ногтем.

— Нет, — честно признался я. — У меня до сих пор доверие к этому человеку.

— Хорошо, тогда начнём сначала, — в голосе Игоря Ивановича послышались нотки раздражения. — Вы сидите с иностранцем на земле. У иностранца очень недобрые глаза. У него не такой цвет кожи, как у тебя. Он говорит на языке, который непонятен и звучит грубо для тебя. Его одежда и манеры отличаются от того, что принято у твоего народа. От него неприятно пахнет — совсем не так, как от твоих родственников, друзей и знакомых. Он отвратителен и очень неопрятен. И за пазухой его одежды ты вдруг видишь… спрятанный нож! Ты видишь нож?

— Да, я вижу нож, — тихо подтверждаю я.

— Ты понимаешь, что этот человек опасен. Всеми фибрами своей души ты чувствуешь исходящую от него опасность. Чувствуешь? Этот человек чужой и враждебный для тебя.

— Да, чувствую…

— Поэтому, когда он протягивает тебе подозрительную смесь, ты уверенно отстраняешь его руку, встаёшь и уходишь. Быстро и уверенно отстраняешь руку, встаёшь и уходишь… Ушёл?

Старик вдруг становится чем-то похожим на Игоря Ивановича. Я понимаю, что они связаны, и что старик неким образом подчиняется воле Игоря Ивановича. И на самом деле все происходящее — возможно, только постановочная сцена, розыгрыш, в котором старик играет определённую роль. «Ах, так вы договорились…» — я понимаю, что мне нужно сделать так, как говорят, сыграть свою роль, и тогда все благополучно закончится. Я уверенно отстраняю руку старика, встаю и ухожу.

— Я ушёл, — подтвердил я Игорю Ивановичу.

— Отлично. Мы изменили эту важную для тебя ситуацию в лучшую сторону и спасли тебя от необдуманного поступка. Сейчас ты доволен тем как разрешилась эта ситуация?

— Я… Я не уверен… Чувствую какое-то неудовлетворение.

— Кхм, — недовольно кашлянул Игорь Иванович, — да, первоначальный триггер запустил сильный сценарий зависимости на последующие жизни, и все это не хочет теперь тебя отпускать, — негромко и вкрадчиво проговорил он. — Похоже на никотиновую зависимость, но только в психологическом и поведенческом плане. Поэтому тем более важно изменить самое первое действие — убрать триггер, вырвать его с корнем. — Его голос повысился. — Мы это сделали, и ты должен быть доволен тем, как это разрешилось. Мы спасли тебя от роковой ошибки, которая могла разрушить всю твою жизнь и наложить определённую модель поведения на все последующие жизни! Мы освободили тебя от многовековой зависимости! — Свою речь Игорь Иванович закончил в радостном возбуждении. — Так неужели ты недоволен тем, как мы изменили эту ситуацию?!

Я молчал, ожидая продолжения монолога психотерапевта. Но он больше ничего не говорил. Я начал ощущать неловкость в продолжающемся молчании, и, наконец, тихо произнёс:

— Я доволен.

— Ну отлично… — Облегчённо выдохнул Игорь Иванович. — Это значит, что нам пришло время выйти из этой ситуации и из состояния гипноза.

Игорь Иванович выглядел уставшим. Прошло минут десять после окончания сеанса. Он сидел за своим столом и задумчиво вертел в пальцах ручку. Я понимал, что сеанс прошёл не очень удачно, и мне хотелось выяснить, почему.

— Как-то не так прошёл сеанс? — Спросил напрямую.

— Что? — Он бросил на меня колючий взгляд, из которого исчезла обычная томная маслянистость. Я даже вздрогнул. Но уже через секунду темно-карие глаза вновь наполнились томностью. — Нет, все отлично. Интересная ситуация, конечно, попалась. Непростая ситуация. Но все разрешилось отлично. Ты что, у меня двадцать пять лет опыта гипноза, десять из них — регрессивного. Как что-то может быть не так? — Он мелко рассмеялся. — Так что не беспокойся. Я под локоток увожу тебя куда нужно и так же под локоток привожу обратно. Возвращаю куда нужно, но уже обновлённым и счастливым. Все отлично!

Наверное, Игорь Иванович ожидал от меня ответного оптимизма, но, не почувствовав его, вдруг продолжил погрустневшим голосом, запанибратски:

— Если ты вдруг во мне какую усталость чувствуешь или грусть, так это не связано с сеансом. У меня же и свои заботы есть. Я хороший и опытный психотерапевт, можно сказать, выдающийся, но даже самый выдающийся психотерапевт не может быть суперменом, или бэтманом, или там железным человеком. А окружающая жизнь все сложнее. Кредиты эти чёртовы… Дети растут… Выросли уже, а все деньги на что-то нужны то одному, то другому. Жена все с отпуском капает, в Америку к родственникам… В общем жизнь-таки — весёлая штука, — широко улыбнулся он, хлопнув ладонью по столу. — Скучать не даёт. Но ничего, Игорь Иванович своё дело знает. Клиентам своим помогает. Спасает жизни и судьбы! — Как ни крути… А это многого значит. Так ведь, Илья… как по батюшке?

— Владимирович.

— Так ведь, Илья Владимирович?

— Наверное… — смущённо подтвердил я.

— Что-то ещё тебя беспокоит? — Игорь Иванович тепло посмотрел мне в глаза.

— М-м, да, — задумчиво проговорил я. — Одна вещь… Давно уже, в общем… Я чувствую, что во мне как-то очень мало любви. К людям, к миру, вообще как-то… Должен же быть у человека какой-то объём любви внутри, ко всему окружающему. Мне кажется, он у меня такой маленький, этот сосуд.

— Мало любви? А у кого её много? Думаешь, у меня много? Любовь… Это такая штука… Не даётся так просто. И не бывает много. У всех этот сосуд маленький, поверь. Насмотрелся я людей. Так что все с тобой нормально, не беспокойся.

— Спасибо. Честно говоря, это не очень утешает, но…

Игорь Иванович рассмеялся:

— А что делать? Вот, кстати, у меня один клиент был. Тоже философствовали с ним иногда. Он бывший священник, кстати, расстрига отлучённый… У него интересная теория была. Утверждал, что христианство и все остальные религии, когда говорили, что главное — это любовь и любить ближнего, на самом деле пустили этой догмой все человечество по ложному пути. Более того, считал это коварным заговором сил зла и дьявольской ловушкой, в которую попали все мировые религии.

— Что не так с любовью к ближнему?

— То, что это слишком сложно для человека и на самом деле провоцирует его на духовное падение. Как если бы тренер неподготовленного спортсмена, новичка, погнал бегом на Эверест. Подчиняясь тренеру, спортсмен побежит, но, естественно, никогда не доберётся до вершины и только погибнет по пути. В современном уголовном кодексе такой случай могли бы даже квалифицировать как склонение к самоубийству. Это мой клиент так говорил — не я, — усмехнулся Игорь Иванович.

— И что делать? Отказаться от любви?

— Вместо понятия любви он предлагал понятие нежности. Опять же, по его словам, на нынешнем уровне развития человека проявить нежность к ближнему гораздо проще, чем заставить себя полюбить. Любовь более абстрактна и требовательна, а нежность — более проста и конкретна. Нежность можно проявить почти к любому человеку, даже не любя его. Даже испытывая гнев. Нежность может даже не зависеть от внутреннего состояния человека, разума или чувств. Когда же проявишь нежность — если даже искусственно и неискренне — то это уже многое поменяет, и в тебе, и в том, к кому ты её проявил. По его словам, если поменять во всех святых писаниях слово «любовь» на слово «нежность» — через несколько лет мы бы жили в другом мире, почти в раю.

— Да, интересная теория… — тихо проговорил я.

— Согласен, интересная. Я даже думал одно время в психотерапевтической практике её как-нибудь использовать, но потом побоялся — я все же православный человек, а такая теория для православия, как ни крути, ересь.

8

— Нужны очки, — Акрам неторопливо поглаживал свою мягкую бороду.

— С гвоздиками? — Уточнил амбал в пиджаке.

— С винтиками, — поправил Акрам.

— И?… — Выдавил амбал.

— Тебе они не идут. А девочке — в самый раз.

Амбал вытащил из внутреннего кармана пиджака очки. Я никогда не видел Машу в этих очках, и теперь пытался представить, как она в них выглядит. Не получалось. Очки выглядели броско и гламурно, даже в некоторой степени вульгарно. Мне показалось странным, что Маша могла носить такие очки. Да и вообще все происходящее выглядело нелепым и глупым — трое взрослых мужчин входят в некую конфликтную ситуацию с трудно предсказуемой развязкой из-за дешёвых очков пятнадцатилетней девчонки.

— Подарю любовнице, — амбал убрал очки обратно во внутренний карман пиджака.

— Мне звонить? — Спросил Акрам.

Амбал пожал плечами.

— Сам-то я не хочу звонить… — Интимно признался Акрам.

Амбал снова пожал плечами. Акрам достал мобильный телефон, выбрал из списка контактов нужный номер и нажал кнопку. Через несколько секунд на том конце ответили.

— Здравствуй, дорогой! Как дела, как дочка? — Лицо Акрама расплылось в улыбке. — Да ты что… Капризничает, не спит по ночам? А ты попробуй мазь для зубов. Не помню как называется, но ты спроси в аптеке. У неё это все от того, что зубки режутся. После мази все смягчается и становится легче.

Амбал непонимающе перевёл взгляд на меня, потом обернулся ко входу в клуб.

— Уже пробовали, не помогает? — Продолжал Акрам. — Попробуйте другую, сейчас много аналогов. Одна не подействует — поможет другая. Так, конечно, не дело. Надо беречь себя. В субботу, как, все по плану? Пятая игра, решающая, да… Там и посмотрим, да… Ну хоп тогда, до выходных. Нет, больше никаких вопросов. Так просто звонил, насчёт выходных подтвердить. Ну пока, жене привет…

Амбал сплюнул в сторону.

Акрам убрал трубку от уха. Отключив телефон, он какое-то время молча смотрел на амбала в пиджаке. Потом спросил:

— У тебя мобильный есть?

— Да, а че? — Амбал добавил угрожающие нотки в свой голос.

— С фотоаппаратом?

— Да, а че?

— Сфотографируешь меня?

— Зачем?

— Для своего шефа. Он будет благодарен.

Амбал непонимающе переводил взгляд с Акрама на меня и обратно. Потом опять сплюнул в сторону, снова оглянулся и достал мобильный телефон. Навёл его на Акрама.

— Я пошутил, — улыбнулся Акрам, — сфотографируй только это, — он протянул амбалу свой телефон с высвеченным на экране номером, на который только что звонил. — Сфотографируй и покажи своему шефу.

Амбал молча сфотографировал.

— Твой шеф может не узнать этот номер, — продолжил Акрам, — тогда скажи ему, что это номер Владимира Гостева, начальника налоговой вашего района. Пусть он проверит. У них в налоговой большой недобор по налогам в этом квартале. А мы приедем ещё раз, завтра. Хорошего вечера, — он развернулся и пошёл к машине. Я — за ним.

Вернувшись домой, Лена не хотела снимать своё новое красное платье:

— Это моё новое удачливое платье! — Восторженно проговорила она. — Сегодня наш головной, в котором я весь день провела, продал двадцать восемь телефонов! Просто фантастика! Неужели мужики действительно так легко на это ведутся…

— Да, — подтвердил я.

— А ты почему не ведёшься?

— Потому что уже видел тебя без платья, — улыбнулся я.

— В каком смысле? — Лена задумчиво нахмурила брови. — Это комплимент или наоборот? — и тут же рассмеялась. — Ты подлец! Говоришь приятные вещи, которые женщина не понимает.

— Неужели женщины так легко на это ведутся? — Усмехнулся я.

— Подлец! — Она шутливо схватила меня за горло, как будто собиралась задушить. В это время на плите что-то зашкворчало. Лена бросилась выключать газ.

Открыв ящик для столовых приборов, Лена разочарованно повернулась ко мне:

— Осталась последняя вилка. Нет, так больше нельзя. Мы же не можем теперь, чтобы один из нас ел, а другой смотрел. Да и вообще меня это очень волнует… Давай посмотрим вилки за тумбочкой.

Мы отодвинули тумбочку. За ней на полу — пыль и грязь, засохшие картофельные очистки и две рублёвых монеты. Ни одной вилки. Я отодвинул от стены газовую плиту. За ней тоже ничего. За мойкой — тоже ничего. Пропавшие вилки никуда не заваливались. Исчезли каким-то другим, необъяснимым и, возможно, неизвестным науке, образом.

Лена выглядела расстроенной. Я обнял её:

— Не расстраивайся. Купим новый набор.

— Но дело же не в новом наборе… А в том, как и куда могут исчезать вилки из квартиры. Тебя это разве не беспокоит?

— Беспокоит, но… может, есть какое-то объяснение. Помнишь к нам приходили гости. Может, у кого-то из наших друзей клептомания, например…

— Отодвинь холодильник, пожалуйста.

Я отодвинул холодильник. Под холодильником кроме пыли и грязи лежала чайная ложечка.

— Вот видишь — зато ложечку нашли, — обрадовался я, — всему находится логическое объяснение…

— Но это ложечка, а не вилки… Которых у нас пропало пять штук. Отодвинь ещё стиралку.

Отодвинуть стиралку оказалось сложнее. Тем более, что она была зажата с одной стороны газовой плитой, с другой — шкафом. Лена пришла мне на помощь, и вдвоём мы оттащили её от стены. За стиралкой около плинтуса лежала одна мельхиоровая вилка.

— Ура! Одна есть! — Радостно воскликнул я. — Вот видишь, все находится.

— Это только одна, — озабоченность не покидала Лену. Точнее она немного уменьшилась, но совсем ненамного — как мне показалось, прямо пропорционально количеству найденных предметов, то есть на двадцать процентов.

Мы расставили мебель по местам и сели за стол.

— Я иногда чувствую в этой квартире что-то не то… — Негромко проговорила Лена.

— Из-за вилок?

— Из-за них тоже. Ну и из-за дивана, конечно — что он стоит не по фэн-шую… Какая-то не та здесь энергетика.

— Может, здесь барабашка водится? — Улыбнулся я.

— Вполне возможно, — серьёзно ответила Лена. — Ещё и ты как-то изменился с того времени, как начал ходить на актёрские курсы. Чувствую в тебе что-то новое.

— Хорошее или плохое?

— Разве можно так упрощённо рассуждать о подобных вещах?

Мы замолчали.

— Если тебя так беспокоит диван, давай все-таки его передвинем, — прервав паузу, предложил я.

— Но тогда нам придётся выкинуть тумбочку с телевизором…

— Что-нибудь придумаю. Обещаю, — я погладил Лену по руке.

9

Первый раз за все время психотерапевтического лечения мне не хочется идти к Игорю Ивановичу. Чувствую внутри какую-то необъяснимую неуверенность и дискомфорт. Тревожно. Задерживаюсь на работе, бессмысленно открываю и закрываю на экране компьютера разные файлы, как будто мне срочно нужно сделать какое-то важное дело, но я не могу вспомнить, какое. Но ничего не делаю, а подсознательно тяну время, чтобы в один момент неожиданно «опомниться» и сказать себе «ой, как поздно уже… Опоздал на сеанс… Теперь не имеет смысла ехать».

Вдруг резкий телефонный звонок (а он всегда резкий в такие моменты — когда сидишь за компьютером, открываешь бессмысленно документы, делаешь вид, что работаешь, и тянешь время). На экране «Лена».

— Привет! Ты ещё не у психотерапевта?

— Я ещё на работе. Тут…

— Я просто захотела услышать твой голос. Покупателей сейчас все равно мало. Можно немного отвлечься. Расскажи мне что-нибудь.

— М-м…

— Тебе нечего мне рассказать?

— Н-нет, просто пока думаю, что тебе рассказать.

— Ну расскажи мне, что снилось тебе ночью. А вообще почему ты ещё на работе, а не едешь к психотерапевту?

— Задержался. Тут кое-какие дела были…

— Слушай, тебе уже давно нужно ехать, а то опоздаешь.

— По-моему, я и так уже к нему не успеваю.

— Выходи прямо сейчас и езжай. Расскажешь про свой сон вечером.

— М-м-м… Думаю уже не ехать.

— Ты что, сейчас тебе ни в коем случае нельзя пропускать. Может потеряться вся динамика и прогресс. В течение таких курсов лечения могут быть спады настроения, ощущения, что курс не помогает, но в такие моменты ни в коем случае нельзя бросать. Это, наоборот, признак, что все идёт по плану, происходит своя динамика.

— Да нет, все в порядке. Просто со временем как-то…

— Все, больше не буду тебя отвлекать. Пожалуйста, выезжай прямо сейчас, пожалуйста. Это действительно важно для твоего лечения. Хорошо, зая?

— Хорошо. Еду.

— Ну и умница. Целую, до вечера.

Я отключил телефон. Открыл новый файл. Накладная на доставку двух письменных столов. Навёл курсор мышки на «2» в строке «количество». Кликнул на что-то ещё бессмысленное. Потом закрыл компьютер и поехал к психотерапевту.

— Ты попадаешь в один из важных дней своей прошлой жизни. Посмотри на свои ноги. Во что они обуты?

— Я обут в сандалии.

— Хорошо. Посмотри вокруг. Что ты видишь?

— Труп чужеземца. Он лежит около кустарника. Его лысая голова пробита. Чалма валяется в стороне. Его убил кто-то из нашего селения за то, что он говорил много богохульных вещей и часто смеялся. У меня внутри есть подозрение, что его убил мой старший брат. В селении никто не опечален смертью чужеземца. Скорее даже наоборот. Мне кажется, что люди рады его смерти. Я единственный, кто скорбит над его телом. Боль и обида наполняют мою душу: доброго человека убили только за то, что он был чужестранцем, верил в каких-то странных своих богов и говорил на непонятном языке. Я снова думаю о том, как зол, жесток и несправедлив этот мир, и хочу скорее в мир небесный к своему отцу. Я достаю порошок, которым меня угощал чужеземец. Он научил меня делать его из грибов и трав, подсушивая их, растирая и смешивая вместе. Я слизываю щепотку. Боль и страх уходят из моего сердца. Я снова сижу на троне и ощущаю бескрайнюю власть над собой и всем сущим. Все очень просто. Все свершается в этот момент. Любовь свершается в этот момент и я свидетельствую её. Потом все становится холодным и осыпается вниз. Теперь я лежу на земле. Надо мной стоит моя мама:

— Иисус, что с тобой? Тебя опять кто-то побил?

Я улыбаюсь и ничего не говорю. Я чувствую присутствие чуда. Исчезают страх и мысли. Я понимаю, что нельзя любить, пока внутри страх и мысли. И это моя последняя мысль в тот момент. Я встаю и иду куда-то, свидетельствуя любовь.

— Ну-с, хорошо, — тихо мурлычет Игорь Иванович. — Последствия психологической травмы от убийства знакомого приводят тебя к тому, что возникает желание отгородиться от окружающего мира и с помощью различных средств, изменяющих сознание, создать свой воображаемый мир, которым ты можешь управлять, и в котором тебе будет комфортно. Но в будущем это только усугубит проблему, а возникающая наркотическая зависимость погубит тебя. Поэтому давай с самого начала изменим эту ситуацию и сразу расставим все по местам. Ты снова видишь перед собой тело умершего знакомого. Ты видишь его?

— Да, я вижу тело чужеземца около куста.

— Ты чувствуешь определённую долю вины из-за того, что он погиб. Из-за дружбы с тобой он задержался в твоём селении, и погиб. Хотя мог двинуться в путь раньше и тогда бы остался живым. Из-за этого латентного чувства вины тебе кажется, что его убил твой старший брат. Хотя это не так. И твоей вины в его смерти нет. Он сам ответственен за свои поступки и сам должен был чувствовать, что ему стоит говорить в твоём селении, а что нет, и как ему стоит вести себя чтобы не обидеть хозяев того места куда пришёл. Твоей вины в этом нет. Но тебе дорог этот человек, и теперь ты выполнишь все то, что живой должен сделать по отношению к мёртвому, отдав тем самым последний долг своему знакомому. Ты похоронишь его по обычаям и с почестями принятым у тебя в селении. Это все, что ты сейчас можешь сделать для этого человека, и ты полностью выполняешь свой долг перед ним. Ты делаешь это?

— Да. Я оборачиваю его тело в длинные материи. Потом отношу к пещере в горе и кладу там. Над его телом я молюсь Отцу Небесному…

— Нет-нет, давай без Отца Небесного… — В голосе Игоря Ивановича слышится раздражение. — У чужеземца ведь наверняка свои боги, которых ты не знаешь, так что пусть он сам со своими богами разбирается, когда попадёт в рай.

— А он точно попадёт в рай?

— А как же… Можешь не сомневаться. Просто оставь его тело в пещере, поблагодари мысленно за все, что он дал тебе в этой жизни, пожелай всего наилучшего в том месте и времени, где он сейчас находится, простись с ним и выйди из пещеры. И в тот момент, когда ты выходишь из пещеры, ты видишь бескрайнее синее небо над собой и яркое солнце. Ты наполняешься радостным чувством бесконечности этой жизни. Во все клетки твоего тела проникает ощущение удовлетворённости от исполнения своего долга перед ближним. Свободный, умиротворённый и счастливый, ты идёшь вперёд. Ты чувствуешь это?

— Да, я чувствую себя свободным и умиротворённым.

— Очень хорошо. И тогда нам пришло время выйти из этой ситуации и переместиться в другой важный день твоей прошлой жизни.

— Посмотри на свои ноги. Во что они обуты?

— В сандалии.

— Подними глаза, посмотри вокруг. Что ты видишь?

— Жёлтую глинисто-песочную землю, мелкие кустики, небольшие камни. Здесь очень жарко. Я уже давно нахожусь в этом месте. Моя кожа покрыта струпьями, губы — растрескавшиеся и сухие. Я пришёл сюда, потому что был мал, и хотел стать большим, был лужей, и хотел стать колодцем, чтобы не могли меня осушить за день, а мог я утолять жажду приходящих ко мне вечно. Меня беспокоило то, что я мог свидетельствовать любовь и видеть будущее царство Отца моего, но я ощущал себя малым. Мне нужно было стать большим, и для этого нужно было остаться наедине с собой. И одному, с разведёнными в стороны руками, становиться больше. Я это делал здесь. И становился большим. Но только кожа моя покрывалась струпьями и губы рассыхались. И я был один. А сейчас… Сейчас я взалкал по миру. Я глажу свои волосы, они сухие и жёсткие. Потом достаю мешочек, лижу порошок. Он тоже сухой и жёсткий. Жую его. Сажусь на колени. Воздух дрожит. Снова глажу свои волосы. Ко мне кто-то подходит и спрашивает: «Хочешь хлеба и вареной рыбы?». Мне кажется, что я уже слышал раньше этот голос. Я не отвечаю. «Хочешь хлеба и вареной рыбы?» — повторяет голос. Я догадываюсь, и с вызовом спрашиваю в ответ: «А порошочка у тебя нет — лизнуть?». Он не понимает меня. Я с радостью улыбаюсь. Значит, порошок действительно не от него, а от Бога. «Хочешь хлеба и вареной рыбы?» — эхом продолжает звучать фраза, — «…хлеба и вареной рыбы?.. Хлеба и вареной рыбы?» Вдруг голос его меняется, и как все вокруг, становится сухим и жёстким: «Если ты Сын Божий, то скажи, чтобы камни сии сделались хлебами…». Мне смешна его глупость. Я отвечаю: «Написано: не хлебом единым будет жив человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих».

Вдруг он обнимает и поднимает меня, уносит прочь, и мы оказываемся в Иерусалиме, около храма. Он поднимает меня на крыло храма и там ставит. Говорит: «Если ты Сын Божий, то бросься вниз, ибо написано: Ангелам своим заповедает сохранять тебя и на руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею». Я отвечаю ему: «написано также: не искушай Господа Бога твоего».

Он снова поднимает меня и относит на высокую гору. Показывает все царства Вселенной и говорит: «Тебе дам власть над всеми этими царствами, и славу их, если ты поклонишься мне». Я отвечаю ему: «Отойди от меня, сатана, ибо написано: Господу Богу твоему поклоняйся и ему одному служи».

Дьявол становится красно-оранжевым и огромным. Он ужасно вопит, громко и пронзительно. Но мой взгляд обращён не на него, а в моё сердце. Оно полно любви, и страху в нем места нет. Я свидетельствую любовь и смотрю кротко на дьявола. Он, весь огромный, красно-оранжевый, колеблющийся и движущийся, вдруг исчезает. Я ещё слышу эхо его вопля.

Я снова один в пустыне. Ложусь на землю и смотрю, как колышутся маленькие кустики травы, как движутся песчинки, сдуваемые горячим ветром. Во рту сухо. Потрескавшиеся и огрубевшие губы превратились в корки. Лицо покрыто многодневной пылью. Вокруг парит жёлтая ломкая жара…

Я вынырнул из прохладной воды. Её температура сегодня была ниже, чем обычно. Подплыл к бортику, на котором стоял бокал с безалкогольным мохито — почти полный. Сделал пару глотков. Поставил бокал на место и снова погрузился в прохладную воду, поплыл по дорожке к противоположному краю бассейна.

Месячный абонемент в дорогой аква-центр, где официанты приносят напитки прямо тебе в бассейн, достался мне случайно. Наша фирма досрочно выполнила заказ по поставке и установке мебели для этого центра, и его директор подарил нашему коллективу три квартальных абонемента. Абонементы разыграли по жребию между всеми сотрудниками, и один из трёх счастливых билетов достался мне.

При всех напитках, подаваемых тебе в бассейн, комфорте и изысканности обстановки, я не испытывал той радости и счастья от посещения бассейна и занятий плаванием, которые наполняли меня в детстве, когда я ходил в какой-то старенький, пропахший хлоркой и ещё Бог знает чем лягушатник на окраине Алматы. После сеансов гипноза ко мне чаще стали приходить детские воспоминания. Не тогда, когда я пытался осознанно что-то вспомнить, а непредсказуемо всплывать из глубины памяти в самые неожиданные моменты. Всплыв на поверхность, они мгновенно охватывали меня всего и наполняли теми же ощущениями и настроением, в которых я находился в тот момент детства.

Проплыв дорожку вперёд и назад, я сделал знак официанту — повторить мохито. Он услужливо улыбнулся и обернулся к бармену. Я вышел из бассейна. Прошёл к своему месту, обтёр слегка тело полотенцем и сел в шезлонг.

Я сбежал от психотерапевта. Когда всеми клетками своего тела почувствовал ту ломкую жару, навалившуюся на меня грубой тяжестью, я судорожно сглотнул, дёрнулся телом, открыл глаза, и, ничего не объясняя, поднялся с кресла и выбежал мимо психотерапевта в дверь. Сел за руль машины, повернул ключ стартера, включил скорость и поехал сюда, в аква-центр. Все это время меня не отпускала мысль, как я расскажу вечером о произошедшем Лене, когда вечером она спросит меня о прошедшем сеансе.

Звонок мобильного телефона. «Ну вот, нужно будет рассказать сейчас». Но на экране высветилось другое имя.

— Привет. Я готова подарить тебе сексуальность, сегодня, — Машин голос с тонким придыханием-прихихикиванием.

Потом мы поговорили о чем-то ещё, чего я не запомнил.

Выключив телефон, я убрал его в рюкзак. Взял со столика принесённый официантом бокал с мохито. Отпил глоток, потом ещё. Вдруг ярко представился Игорь Иванович, говоривший что-то; увлечённо, эмоционально… За ним я увидел приоткрывшуюся дверь, сдерживаемую цепочкой. Через неё голые мужские мускулистые тела пытались прорваться наружу, давили на неё, пытались вышибить плечами, пинали ногами, били головами; пятернями с большими толстыми пальцами хватали за края дверного полотна, раскачивали его, пытаясь сорвать петли.

Примечания

1

Давай, детка, зажги во мне огонь

Ты знаешь, это было бы неправдой,

Ты знаешь, я был бы лжецом,

Если бы сказал тебе,

Девочка, мы не могли бы получить больше кайфа (англ.; песня «Light my fire» рок-группы «The Doors»)

2

Из песни «Последний шанс (собачка)» рок-группы «Крематорий»

3

Девушка (англ.)

4

Давай, детка, зажги (англ.)

5

Мой огонь (англ.)

6

Большего кайфа (англ.)

7

Роджер Уотерс(англ.; участник рок-группы Pink Floyd; игра слов: Waters переводится на русский язык как «Воды»

8

«Еще один кирпич в стене» (англ.; песня рок-группы Pink Floyd)

9

Нам не нужно ни… (англ.; слова из песни «Еще один кирпич в стене» рок-группы Pink Floyd)