Аэропорт

Михаил Евгеньевич Московец, 2020

Все люди когда-то ждут рейс. И особенно приятно его ждать в хорошей компании.

Аэропорт

— Спасибо большое!

— С этими чертовыми чемоданами всегда проблемы, советую сдавать их в багаж, даже самые мелкие, — тучный мужчина кивнул парню и направился к выходу из самолета. На его спине болтался коричневый кожаный рюкзак, помеченный английскими буквами известного дома моды.

Парень вдел руки в лямки своего трикотажного рюкзачка, высунул ручку серенького чемоданчика и вклинился в вереницу жаждущих выйти наружу.

Перелет Москва-Рим не самый тяжелый, всего каких-то три с лишним часа, но непогода внесла свои коррективы: сразу после взлета небо заполонили тучи, высокие и объемные, иссиня-фиолетовые, словно даже чуждые этой мирной планете; все пассажиры прильнули к крохотным иллюминаторам, обреченно отдаваясь воле стихии. Самолет лихорадило весь полет, а пару раз тряхнуло так, что выпали кислородные маски и из верхних полок повылетали наскоро впихнутые неопытными стюардессами пакеты и сумки. В эти моменты всеобщей панике не было предела, и все те же неопытные красавицы-стюардессы тщетно пытались успокоить истеричных дамочек, потерявших всякое самообладание; мужчины гордо и молчаливо сохраняли остатки своего непоколебимого достоинства, причитая пока только в уме. Само собой, о тележке с напитками и едой не могло быть и речи — все вмиг разлетелось бы по салону. Хотя одна прыткая стюардесса даже предложила раздать пассажирам алкоголь, дабы те успокоились, однако ее анархическую идею быстро приструнили. И все просто стали ждать. Ведь как ни велик человек в своих технологиях, природу он все равно не осилит.

В конце концов зона турбулентности осталась позади, а пилот спасительно объявил о приближении к аэропорту Рима. Тут случилось невообразимое: соседи, зачастую незнакомцы, принялись обниматься и поздравлять друг друга, словно после грандиозной победы сборной на Олимпийских играх. Люди искренне ликовали, что выжили в этом страшном полете, и стремились поделиться чувствами с окружающими.

— Скажите, тревожно было? — неистово вопрошал кто-то.

— Да, конечно, как мы только выжили.

— На все воля Божья.

— Ох, будет что внукам рассказать!

— А я уже бывал в таких переделках, я привыкший, — храбрился кто-то. Очень вероятно, что он запаниковал самый первый.

— Я вообще боюсь полетов! После этого случая ноги моей больше не будет в воздухе. Только поезда!

— А вы знаете, что по статистике вероятность летального исхода при перелете ниже, чем при путешествии на поезде? — вклинивался какой-то любитель цифр.

— Зато в поездах спокойнее.

— Исключительно психологически.

— Мне этого достаточно.

— А помните девушку, которая выпала из самолета с высоты пятнадцати километров и выжила?

— С десяти.

— Что, простите?

— С десяти километров, а не с пятнадцати.

— Какая разница, все равно высоко!

— Да, но все же пять километров играют роль.

— Вечно вы, мужчины, цепляетесь к словам.

— А вы, женщины, вечно приукрашаете то, что совсем в этом не нуждается.

И настроения людей возвращались в будничное русло.

По приземлении все традиционно (для русского туриста) похлопали, но как-то жидко и вяло; видимо, позабыли уже, что совсем недавно буквально прощались с жизнью.

Выше упомянутый парень не слишком бурно реагировал на тряску самолета, не поддавался панике и вообще никак не выражал своих эмоций; вместо этого он обреченно глядел в иллюминатор, в заслонившую небо тьму — дикий крик природы: что он мог сделать против нее? Выражать малодушие в последние мгновения жизни — признак дурной смерти. Поэтому он просто-напросто вверил себя Судьбе и ожидал то, что грядет. В этом чувствовалось что-то азартное, будто бросаешь вызов всесильным богам и твердишь: «Ну же, удиви меня! Я внимаю».

Судьба пошла на попятную: тьма рассасывалась, а среди нагромождения беспросветных туч показался бесстрашный лучик солнца, за ним — второй и третий. Тогда тихая улыбка появилась на губах парня. Он оглядел салон: катастрофическая истерия постепенно сменялась восторженным экстазом…

— До свидания! До свидания! — прощались стюардессы у переднего выхода из самолета.

Пассажиров загрузили в автобусы и подвезли к зданию аэропорта, где каждый, позабыв о том, что мог погибнуть с окружающими в одном Боинге, принялся распихивать собратьев ради лучшего места в очереди на таможне. Поразительно, как изменчив человек — истинно душевный хамелеон!

Через полчаса от братства не осталось и следа — люди разбрелись со своими громоздкими чемоданами на все четыре стороны.

Но не для всех Рим был конечной точкой — для парня столица была лишь пересадкой до Милана. Посему он, не забирая остальной багаж, направился в зал ожидания: начало посадки было назначено через полтора часа.

Несмотря на подступающий вечер толпа в здании аэропорта собралась приличная и — что отнюдь не радовало — шумная. (Во время одного из своих путешествий парень приметил, что шум родного голоса раздражает не так сильно, как инородный — итальянский, испанский, французский.) Лишь педантичные немцы зажались в углы и натянули темные очки на глаза. Горячие южные европейцы голосили на все помещение, точно находились в своем доме, а иные даже силились их перекричать. Все это походило на древнеримский форум (благо в Риме имеются его останки), где побеждал не тот, кто говорил умно, а тот, кто кричал громче всех.

Парень с радостью свернул к матовым стеклянным дверям. Он протянул работнику привилегированную карту и на ближайшие полтора часа, как думал, окунулся в сладостную тишину бизнес-зала.

Скинув свой рюкзачок и оставив серенький чемоданчик, он решил проведать шведский стол: на первом столике стояли две миски — с круассанами и хлебом, а около находились плошечки с джемами и вареньями; стол с закусками оказался самым обыкновенным — овощи, греческий салат и цезарь; основные блюда тоже были представлены скудно — жаренная говядина, куриные наггетсы, пицца, паста с томатным соусом и овощи-гриль; но порадовали десерты — цилиндрический холодильник с шестью полочками неустанно крутился, показывая все новые изысканные лакомства. Алкоголя, естественно, было навалом — начиная от вина и заканчивая виски и джином.

Парень набрал в тарелку всего понемногу и налил целый бокал сухого белого, так что официанты косо на него поглядели: мол, зачем наливать так много, если можно подойти бесконечное число раз? Не понять прытким итальяшкам русскую леность.

Отличительной чертой этого бизнес-зала был стол — вытянутый и со сглаженными углами, напоминающий величественные столы в средневековых рыцарских замках. Эта громадина стояла почти во всю длину высоченных панорамных окон. Парень присел напротив них, чтобы лицезреть взлеты и приземления стальных гигантов на фоне чистого голубого неба.

Сзади послышался голос, чему он сначала не придал никакого значения, витая в своих мыслях и любуясь открывающимся видом. Но затем знакомые нотки все же просочились сквозь стену размышления, и уши признали голос. Парень обернулся и увидел того самого тучного господина, который помог ему вытащить непокорный чемодан. Тот шумно зашел в зал, похабно и громко ругая работников, очевидно, будучи уверенным, что здесь его никто не поймет. Завидев парня, он умолк и улыбнулся.

— Старый знакомый! Сейчас подойду.

Мужчина направился прямиком к столику с алкоголем и налил себе виски, мигом выпил и крякнул. Затем налил еще полстакана и расслабленно пошагал к длинному столу. Он бросил свой рюкзак на соседний с парнем стул.

— После такого полета тянет выпить, — мужчина глотнул немного в подтверждение своих слов. — Мне бы твое спокойствие. Помнится, в детстве мне было безразлично, получу я или нет, всегда лез на рожон. Сейчас страшновато за жизнь при малейшей, даже самой сомнительной угрозе. Кто знает, быть может, с возрастом люди планомерно теряют рассудок и все более прислушиваются к излишне восприимчивому сердцу? — он многозначительно глядел в окно. — Меня зовут Борис.

— Очень приятно, Прохор.

Они снова пожали руки.

— Видимо, куда-то дальше летишь, Прохор, раз сидишь в зале ожидания?

— Да, в Милан.

— Ба, да я тоже! Видать на судьбе у нас написано быть попутчиками.

— Чудно, — парень нешироко улыбнулся.

— Ладно, пойду проведаю, что они называют едой, — и, глотнув виски, мужчина не спеша направился к шведскому столику.

Прохор имел удивительную способность переключаться с рефлексии на открытое общение с людьми; ему было чуждо нежелание разговаривать и вступать в диалог, пусть даже самый пустой, поэтому каждый раз, когда появляющийся из ниоткуда собеседник прерывал ход его мыслей, парень с подлинной радостью улыбался ему и с интересом начинал диалог. Отчего сейчас, когда рядом очутился Борис, он был рад предстоящему разговору, тем более с попутчиком.

Прохор уже приступал к основному, когда его новоиспеченный друг присел рядом после рейда по шведскому столу. В руках его были две переполненные тарелки — он взял буквально все, даже свежие огурчики торчали из-под пасты, увенчанной жирным куском Маргариты. С довольным лицом Борис принялся запихивать в рот закуски вперемешку с основным и потянулся было запить, но рука его застыла рядом со стаканом виски.

— Негоже запивать еду виски, не находишь? За вином сходить, что ли, — промычал он и удалился.

Видимо, он наполнил доверху бокал белого, потому что донёс половину, притом непрерывно отпивал на обратном пути. Желудок его, очевидно, испытывал блаженство, поэтому Борис уплетал и уплетал весьма посредственную пищу.

— Каждый раз замечаю, что в аэропортах готовят средне. Наверно, поэтому еда и бесплатная.

— Да, еда средняя, но питаться можно. Поели бы вы в нашей университетской столовке.

— В свое время приходилось заваривать сухую лапшу, так что ты меня не удивишь своей столовкой.

— И лапша может быть вкусной, смотря как приготовить.

— И то верно. Но паста, даже по-аэропортовски, мне кажется вкуснее.

— Это да.

Оба молча пережевывали пищу — кто пихал за обе щеки, а кто едва цеплял вилкой — и глядели на крылатые громадины, бескорыстно покорные маленькому человеку. Любопытно: будь у них воля, они воспротивились бы желаниям людей?

— Зачем вам в Милан? — спросил невзначай Прохор.

— А тебе интересно?

— Теперь точно интересно.

— Дело одно есть.

— Бизнес, что ли?

— Вроде как.

— Темните.

— Естественно, мы ведь почти не знакомы, — Борис отнекивался чисто формально.

— Так-то нам еще самолет делить предстоит.

— И то верно, — и спасительно засунул кусок пиццы в рот.

— Думаете, это вас спасет?

— Быть может, — пробубнил он и захохотал, чуть не подавившись. Потом прожевал, запив вином, и ответил: — Свидание у меня там.

— Поближе не нашлось дамы сердца? — осмелел Прохор.

— Ты — балда. Вот вырастишь и поймешь, что женщины не все одинаковые. Ради некоторых и не только в Милан слетать стоит.

— Может, и не пойму.

— Если глупый, и взрослым не поймешь.

— Ну ладно, простите. Что за женщина?

— А разве могу я передать цвет ее глаз, запах ее волос, вкус ее поцелуя?

— Сколько романтики-то.

— Я тебе скажу, что взрослые гораздо больше романтики, чем молодежь.

— Выглядит, как разговор дяди и мальчика, — Прохор усмехнулся. — Я и себя считаю взрослым, между прочим.

— Ты не романтичен?

— Не то чтобы слишком.

— Наверно, тут дело не в возрасте.

— Наверно.

— Но она мой ангел.

— Вот как?

— Ага, — и Борис томно вздохнул. — Итак, познакомились мы прошлым летом. Я остался в Италии один; друзья улетели в Москву, на работу, а я, покуда прилетел на неделю позже, решил остаться. И остался… Приезжаю в новый отель, начинаю говорить на рецепции по-английски, называю имя, а мне на чистом русском девушка отвечает:

— Так это вы номер бронировали вчера?

— Я отвечаю утвердительно и улыбаюсь, а она мне. Невероятно милая…

Борис точно окунулся в свои воспоминания.

— Дальше-то что?

–… милая, брюнетка, с тонкими и правильными чертами лица, какие только у русских девушек бывают — таких сразу различишь в толпе. Высокая, стройная, эх… Уже поскорее бы к ней. Знаешь, что было самым прелестным?

— Что же?

— Она приезжала в отель на велосипеде. И уезжала на закате тоже на велосипеде. Меня это больше всего прельщало.

— Что тут такого?

— Романтика, юный мой друг, романтика…

— То есть, если я стану кататься на велосипеде, я буду привлекательнее для девушек?

— Глупости тебе не занимать.

— Да я шучу. Прекрасно я вас понимаю, — Прохор и правда понимал нового знакомого.

— В первый день я только стоял и смотрел, как она выводит велосипед из ограды, садится на него в своих черных широких штанишках и начинает крутить педали.

— Вы даже ее одежду помните?

— Естественно, помню каждую деталь.

— На следующий день я уже искал предлога поговорить с ней. Ближе к концу ее рабочего дня я подошел к рецепции с незначительным поводом — кажется, что-то касаемо утренней уборки — и закончил тем, что нагло попросил показать мне город. Она удивилась; к тому же наличие велосипеда усложняло проведение экскурсии. Тогда я предложил взять еще один велосипед и устроить двухколесный марафон. Она не без доли сомнения согласилась. Мы прокатились по центру Милана, остановились перекусить сорбетом — в тот день даже вечером воздух отдавал жаровней — да и вообще премило болтали о том о сем. Потом проехались по бульвару, мимо небольшого рынка, вдоль разноцветных домов, пока не набрели на розоватый двухэтажный домик. Она объявила, что это ее, а я понимал, что напрашиваться в гости еще рановато. Мы дружелюбно простились с осознанием скорой встречи. На следующее утро, завидев ее белоснежную улыбку на рецепции, сердце мое неистово заколотилось, и неимоверных усилий стоило мне сохранить самообладание. Я поинтересовался, как она спала, и услышал в ответ до нелепости забавную шутку. Это был знак.

— Как вы все подробно помните.

— Судьбоносные моменты помнишь очень отчетливо.

— Он был для вас судьбоносным?

— Так и есть. Сегодня хочу сделать ей предложение.

— А как ее зовут?

— Джулия — Юля.

— Как просто.

— Верно — просто и в то же время чудесно.

— Так, вы услышали ответ…

— Да, услышал и наполнился уверенностью: я оговорился, что совсем не знаю мест, где можно вкусно поесть. (Спустя неделю она мне сказала, что поняла мой коварный ход, но все равно поддалась ему.) Так вот, она согласилась, и мы пошли — она в своих черных штанишках и голубой свободной рубашке, а я в махровых белых шортах и любимом оранжевом поло — в ресторан, не самый презентабельный, но ты бы видел, сколько там было людей. Ресторанчик находился на пешей улице, среди десятка других, но именно здесь было столпотворение. Наконец мы сели, и Юля сразу заказала нам графин белого домашнего вина, уверяя, что вкус будет безупречным. Я долго таращился в меню, не находя ничего подходящего, и она посоветовала мне ньоки — такие маленькие пельмешки…

— Знаю, вкусно.

— Верно. Посоветовала их, а сама взяла пиццу с пармезаном, бурратой и прошутто. Я тебе скажу, что еда была великолепной, несмотря на то что ресторанчик был семейный (о чем я впоследствии узнал). Единственное, что вылетело из памяти в тот день, — это десерты, но уверен, что они тоже были вкусные. Мы покушали и выпили — очевидно, домой никому не хотелось, и мы решили прогуляться. Она взяла меня под руку — то ли от выпитого вина, то ли от слишком романтичного настроения Милана — не знаю, но факт есть факт. Так мы и брели, преимущественно молча, потому как слова уже были излишни: мы пустились по течению эмоций. Справа и слева мигали яркие вывески магазинов, голосили итальянцы, хохотали охмелевшие туристы. Незаметно мы свернули в тихую аллею. Уже было темно, поэтому Юля крепче вцепилась в мою руку. Показался розовый дом, и она робко проговорила, что ей пора домой. Я поблагодарил за чудесный вечер… и поцеловал.

— Как это? И все?

— Вот так просто — потянулся и поцеловал.

— Эм… в книгах такие моменты расписываются на страницы. У вас как-то скучно вышло.

— Если в жизни ты будешь тянуть страницы — вовсе упустишь.

— В этом я согласен. Но я к тому, что вы так подробно все описывали, а самый важный момент изъяснили в двух словах.

— А зачем нужно больше? Я ведь изначально сказал, что никакими словами не способен передать вкус ее губ, так зачем же мне описывать поцелуй? Все действия перед ним ты можешь вообразить, но ощущения во время поцелуя — нет.

— Вы правы.

— Также ты можешь вообразить, как после этого мы гуляли каждый вечер, пока через пару дней она не спросила, хочу ли я зайти.

— Сама?

— Да, я был уверен, что она спросит, поэтому не торопил события.

— И потом вы переспали.

— Это слишком грубое слово, чтобы описывать чувства.

— Занялись сексом?

— Тоже грубовато.

— Я понимаю, но слова всегда звучат вульгарнее.

— Это да. Главное — что ты меня понял, — и он залпом выпил застоявшийся виски. — А вскоре моя неделя кончилась, и я улетел в Москву.

— Снова резкий переход.

— Представь, что оставшиеся дни мы проводили так же, как и предыдущие.

— Насыщенно.

— Я обещал прилетать — и каждые два месяца летал к ней на неделю. Такая поездка была своего рода подзарядкой для меня — я набирался сил и мог работать сутками. В августе я взял месячный отпуск, прилетел в Милан и увез ее в Римини — это на западе страны, недалеко от Флоренции.

— Знаю, бывал в детстве.

— Там я понял, что так дальше продолжаться не может: короткие поездки маловаты для сильных чувств. Мы славно проводили время, но и я, и она ощущали что-то большее. За одним из ужинов она сказала, что нельзя строить близкие отношения на расстоянии, и я согласился. Я пообещал, что вернусь и улажу все свои дела, дабы они минимально нуждались в моем участии, а после — прилечу к ней навсегда; к тому же жизнь мегаполиса меня сильно утомила. Однако улаживание затянулось до октября — и только сейчас я возвращаюсь к любимой. Сегодня утром я набрал ей и сообщил, что жду в восемь часов в нашем ресторане — там все и разрешится.

— Безумно рад за вас.

— Благодарю.

— Значит, станете иммигрантом?

— Вероятно.

— Будет очень приятно встретиться с вами двумя в самом Милане.

— Пожалуйста, как только разрешатся наши дела. Думаю, и Юля будет рада повстречать еще одного представителя русского народа.

Сзади послышались споры; один голос то возвышался до фальцета, то принижался до басового шепота.

Двое сидящих озадаченно обернулись: стеклянные двери еще не распахнулись, и сквозь матовое стекло были видны только многочисленные взмахи руками. Затем двери раскрылись — и вошла дама, лет под пятьдесят, спорящая с работниками зала на русско-английском, а те ей отвечали на итальянском английском. Очевидно, они друг друга мало понимали и от этого раззадоривались все сильнее.

— Интересно, когда они поймут, что их спор несет в себе не больше смысла, чем этот огурец? — усмехнулся Борис.

— Такие споры могут длиться вечно.

Дама истинно по-женски подняла руку, предотвращая дальнейшие препирательства с итальянской стороны, и толпа преследующих ее молодых работников замерла от неожиданности. Только женщины умеют правильно делать этот жест: мужчинам он неподвластен.

Дама попутно огляделась по сторонам, увидела повернувшихся мужчин и горделивой походкой направилась к ним. Вблизи ее лицо показалось знакомым.

— Добрый день! — поприветствовали гостью сидящие.

— Ох уж эти итальянцы, омерзительный народ, макаронники, — только и выругалась она, подойдя.

— Вы поаккуратнее: говорят, они немного понимают по-русски, — с серьезным лицом заметил Борис.

— Правда? — дама оглянусь на работников, но те уже разбрелись подчищать шведский стол. — Ах, сарказм, не поняла сразу.

— А что за спор у вас возник?

— Не хотели меня пускать, представляете?

— Почему же?

— Какая-то особая карта им нужна, одних билетов бизнес-класса мало. Я велела позвать начальника аэропорта — я его лично знаю — но они перепугались и сказали, что его нет в здании. Тогда я и прошла сама.

— Ловко вы с ними, конечно.

— Поразительно: сколько летаю, ни разу никакой карты не просили. Совсем свиньями стали! — она кинула свою сумочку через несколько стульев от сидящих и оставила чемоданчик. — Пожалуй, надо выпить. Где у этих недотеп спиртное?

Конец ознакомительного фрагмента.