Авиатор: назад в СССР 3

Михаил Дорин (2023)

Курсант Родин полностью прошёл программу изучения своего первого самолёта. Дальше будет только быстрее и выше. Сверхзвуковые скорости, гул включения форсажа, большая любовь и верные друзья.

Глава 1

Я видел, что от самолёта отделилась тёмная точка, которая превратилась в парашютный купол. Но это один, а где же второй?

Самолёт был почти над кромками деревьев лесопосадки, как вдруг появилась вторая точка.

— Второй, есть.

На душе немного отлегло. Значит, обоим удалось выйти «из кабинета», так сказать.

Если верить Инструкции для лётчика Л-29 и разделу вынужденного покидания, первым катапультироваться должен был член экипажа, а затем командир. Но это не панацея. Можно производить в любом порядке.

Сам же самолёт, объятый огнём, стремился на встречу с земной поверхностью. Секунды падения смотрелись, словно в замедленной съёмке. Вокруг меня все пытались рассчитать место падения. Я даже не понимал, они сейчас восхищаются этим зрелищем или переживают так за судьбу «элочки».

Мне всегда говорили, что нельзя ставить свою жизнь выше этой «железки», пускай и дюралевой.

Свою грубую посадку с моментальным уничтожением, наш Л-29 совершил в районе объездной городской дороги на поле подсолнухов. В небо сразу устремился столб дыма. А со спины уже трубил общее построение эскадрильи Ребров.

— Все в казарму и ждать там. Курков старший и… над первым курсом тоже. Чего встали? Бегом, птенчики, в гнездо! — крикнул Гелий Вольфрамович, а сам направился на КДП.

— Товарищ полковник! — догнал я его. — Разрешите я с наземной поисково-спасательной командой пойду сейчас. Там же наш товарищ и инструктор.

— Гелий Вольфрамович, и мы готовы… — сказал, подбежавший вслед за мной Макс. Вместе с ним был и Костя.

— Курков, приказ какой был? Свалили в ужасе, малыши. Будет ещё время для геройства. Два купола видели?

— Так точно.

— Приземлились, примерно в районе Вороновского полигона. Найдём и в лучшем виде доставим. Крууугом и не маячить здесь.

Несмотря на заверения Вольфрамовича, на душе было неспокойно. Пока шли в казарму, я проигрывал в голове всё, что мы видели со стороны.

— Высота маленькая была. Зачем так тянули? — задавался вопросом Костя.

— Могли от деревни уводить. Там же и Сметановка, и Орловка, и… на полигоне же мотострелки на учениях сейчас! — воскликнул Макс.

— Я тоже думаю, что пытались затушить пожар. А потом уводили. Непонятно, кто первый «вышел», а второй. Нестеров кричал в эфир, что триста метров было, — сказал я.

— Вообще не помню, Серый. Я только крик Тёмыча услышал и сразу на улицу с туалета выскочил, — вздыхал Костя. — Там реально крик был. А если он обгорел? Свадьба же как?

— Пожар так быстро не развивается, чтобы они обгореть успели, — сказал я.

— И всё же вероятность есть, — пробубнил Макс.

— У Николаича тоже свадьба. Помните? Перед вылетом он говорил, — сказал я, а сам протянул руку Максу в просящем жесте и пару раз щёлкнув пальцами.

— Чего?

— Макс, ручник опусти. Сигареты давай. Обкурить надо, что Свете сказать и… Ирине Сергеевне, — предложил Костя, доставая свою белую мягкую пачку «Явы» с красным кругом посередине.

— Ничего не надо говорить. Рано ещё. Всё хорошо будет. Жалко только, не сможем ничего уточнить в больнице, — сказал я, подкуриваясь от спички Макса.

— Так ты ж не куришь, Серега, — воскликнул Курков, не убирая при этом горящую спичку.

С первой же затяжки мне стало не по себе. Если в прошлый раз, когда в своем кабинете сигарету мне дал Ребров, отказываться было не по статусу, то сейчас на меня никто не давил.

— Ну да, не курил и не надо начинать. Здоровье поберегу, — сказал я и переломил сигарету.

В скором времени шум двигателей со стороны аэродрома затих. Мы ещё долго сидели в курилке, так и не зайдя внутрь казармы.

— Он ещё и вместо меня полез в самолёт, — сказал я.

— Серый, нашел, кого винить в происшествии. Тем более, ты же видел, что там всё нормально было. Два купола, успели наполниться, — говорил Макс, срывая ягоды с тутовника.

Время уже близилось к отбою, но в казарму так никто и не зашёл из наших командиров. Никаких новостей, полный информационный голодняк. Макс даже сходил к дежурному по полку, чтобы узнать о произошедших событиях.

— Был, мягко выражаясь, послан очень далеко, — сказал он, возвращаясь в курилку.

— Родя, мы здесь ничего не высидим. К нам никто не придёт, — затушив сигарету, сказал Костя.

— Нестеров бы пришёл, — печально вздохнул Макс.

— Ладно, мужики. Завтра будет день — завтра будет и пища. Пошли… — собрался я уже уходить, как в темноте появился знакомый силуэт.

Вот кого, а этого парня мы не ожидали сейчас увидеть. Если именно так выглядит гонец с плохими новостями, то избить Швабрина было бы не так страшно. Везёт ему, что он офицер.

— Я и не удивлён. Как верные пёсики, ждёте своего хозяина, — сказал старший лейтенант, подойдя к курилке. — Вставать не учили при старших по званию?

— А мы же пёсики верные. Только перед хозяином хвостом виляем, Иван Фёдорович, — сказал я, вставая со скамьи и пытаясь пройти мимо него.

— Ну, будет, Родин. Нормальные вы ребята. Меня к вам Новиков отправил, а его попросил ваш товарищ. Рыжов вам привет передаёт, и просит не волноваться за него.

Мои товарищи буквально бросились к Швабрину узнавать подробности. На этот шум сбежались и остальные обитатели нашей казармы.

— Вы чего? Да успокоились! — кричал Швабрин, пытаясь отделаться от заваливших его вопросами курсантов. — Становись! Курков, построить всех перед казармой.

— Форма одежды? — спросил Макс.

— Да по барабану!

Оба взвода построились в колонну по три, оставив небольшое пространство между собой.

— Второй курс налево, первый курс напраааво! — скомандовал Швабрин.

Сейчас он вполне соответствовал образу нормального офицера. Голос командный, движения и походка статные. Иван Фёдорович становится взрослее! Такими темпами и перестанет кретином быть.

— Все вы видели сегодняшнюю аварию самолёта Л-29. Хочу вам сказать, раз уж меня занесло к вам, такое вполне может случиться и с вами…

М-да, умеет он приободрить народ. У некоторых в глазах уже буквы, собирающиеся в слово «Рапорт» видны.

— Не с того начал… сегодняшний случай видели все. Такое случалось раньше, может случиться и в будущем…

Швабрин посмотрел в нашу сторону, будто пытался спросить, пойдёт ли такое вступление. Я взял на себя смелость, и сделал отрицательные движения головой. Меня больше интересовало состояние Нестерова.

Раз уж про здоровье Артёма мы узнали, то теперь нужна была информация о Николаевиче. Только вот мотивационная речь Швабры как-то не к месту сейчас.

— Ой, короче… Рыжов в порядке. Отшиб ягодицу и повредил своё самолюбие, — сказал Швабрин.

— Как самолюбие? — спросил Костян.

— Вот так. Приземлился на край здоровенной ямы и скатился вниз, а там компост. Говорят, час отмывался в душе. Комбинезон будет где-то новый доставать. Похоже, не отстирал.

Это хорошо, что в строю послышались смешки и настроение улучшилось. Тем не менее, Иван Фёдорович почему-то умалчивает состояние Нестерова.

— Вы сказали, что это авария? Пётр Николаевич жив? — спросил я.

Швабрин взглянул на меня, не торопясь рассказывать. Что-то начинают меня сомнения терзать в правильности моей оценки последствий. Но второй купол я видел! И не только я. Значит, жив.

— Живой наш Николаевич. И жить будет. По предварительной версии, произошёл пожар двигателя. Экипаж увёл самолёт от близлежащих населённых пунктов и воспользовался средствами аварийного покидания. Пострадали только плодово-ягодные деревья…

— А состояние Нестерова? — продолжил я спрашивать.

— Так, всем разойтись! Отбой через пятнадцать минут, а вы шарахаетесь. Живее.

Пока толпа спешно покидала небольшой плац перед входом, Швабрин, всё же, подошёл к нам троим.

— Правда, Николаич жив. Но… не совсем гладко катапультирование прошло. Травмы там с ногами, шею обожгло…

— Он летать будет? — спросил я. — Сами знаете, что будет, если не сможет.

— Мне не рассказывай! Небо для всех одно, и я его тоже люблю не меньше, чем Нестеров, — огрызнулся Швабрин, но тут же сбавил обороты. — Отдыхайте. От вас ничего не зависит. Если молитесь… ну, так чтоб никто не видел.

Мы уже направились в казарму, но я забыл о ещё одном деликатном деле.

— Фёдорович! — окликнул я Швабрина.

Не собирался я так по-свойски обращаться к Швабре. Не разрешал он так себя называть. Я догнал его, и уже готовился получать нагоняй за излишнее панибратство в обращении к офицеру. Знал бы он, что в своей жизни настоящей, повидал я побольше его. Ещё кто кого должен по отчеству называть!

— Давай, говори, Родин, — спокойно сказал он.

— У Рыжова невеста есть. Ей бы сообщить. Она, между прочим, дочка полковника Кузнецова из…

— Знаю Ивана Ивановича. У нас их два таких в училище. Второй Борисов ещё, на тренажёрах. Я тебя услышал, что надо ей сказать. Сделаю, — сказал он, закуривая сигарету «Стюардессы». — Будешь «стерву»? — предложил он мне.

— Добров как-то уже предлагал. Отказался, — усмехнулся я.

— Меня же он и подсадил на них. Болгарская отрава, но неплохая. Ты там, предупреди своих… вернее, просьба есть. У вас во взводе, нормальные все вроде ребята, — начал говорить Швабрин, прервавшись на подкуривание.

Насчёт нормальности Ивана Фёдоровича пока не полностью уверен, но он крайнее время делает значительные успехи в этом направлении.

— Мы нормальные парни, Фёдорович. Вам давно пора это принять, — сказал я. — Говорите, что у вас?

— Большинство офицеров разошлись по домам. Начальники ещё пока на территории, но следить за вами не будут. Давайте сегодня без самоходов? Командиров пожалейте?

— Не вопрос, Фёдорович. Доброй ночи! — пожелал я, протягивая руку Швабрину. Удивительно, но он совершенно адекватно отреагировал и пожал её в ответ.

Возвращение Артёма в казарму было встречено громкими овациями и одобрительными криками. Представляю сейчас его ощущения, когда на тебя сыплется столько вопросов о произошедшем событии. Год назад и я был в его положении. И завидовать здесь я бы точно не стал.

Любое катапультирование — это всегда огромный стресс для организма. По воспоминаниям лётчиков, переживших подобное столь резкое прерывание полёта, боли в спине и пояснице будут преследовать на постоянной основе до конца жизни. Сейчас Артём выглядит вполне себе здоровым и счастливым, стоя в проходе между кроватей.

— Запах дыма сначала появился. Нестеров сразу же перехватил управление и стал уводить в сторону от поселений, — начал Рыжов свой рассказ. — Я давай в эфир кричать…

— Это мы слышали. Чего дальше было? — спросил Костя.

— А дальше Николаич кричит прыгать. Я сгруппировался и как по инструкции: правой рукой фонарь скинул, а затем на рычаг отстрела, и как выкинуло вверх. Ничего не видно, темнота, ветер дует. Уже потом только понял, что глаза у меня закрыты, а я уже на стропах и около земли.

— И как приземлился? — поинтересовался я.

— Да не очень. В овраг скатился какой-то, а там этот компост… чтоб ему было пусто! Свете отдал комбинезон постирать, так она его выкинула. Вонял ужасно. Вся больница шарахалась.

Про Нестерова Артём немного знал. Катапультировался он после него, а куда улетел — не видно.

— Всё очень быстро происходило. В больнице потом говорили, что Николаича в окружной госпиталь бы надо отправлять. Операцию быстрее делать, но так и не отправили, — сказал Артём.

Ночью мне не сразу удалось уснуть. Я всё также переваривал произошедшие события. Перед глазами до сих пор летящий вниз самолёт и нервное ожидание, что из него выпрыгнут двое близких тебе друзей.

Невольно мне вспомнился страшный сон, который приснился в Антайске с падением самолёта. Конечно, картина совершенно отличалась от той, что была в Белогорске. Тем не менее, не могло ли быть это предзнаменованием?

— Готов… прыжок… — громко говорил во сне Артём.

Интересно, а я также кричал после пережитого в прошлой жизни и посадки в поле?

Весь следующий день мы продолжали названивать домой Нестерову, но никто так и не брал трубку. Наверняка Ирина с ним в больнице. Спрашивали у инструкторов, но никто не признавался. Мне кажется, что никто и не ходил к Николаевичу. Сомневаюсь, что все дружно забили на него, но некоторое безразличие к произошедшему ощущалось.

Через неделю полёты продолжились. Время шло к периоду экзаменационных полётов за весь курс обучения на Л-29. К этому нас готовил уже Новиков.

— Ну, что, вы ж всё знаете? — спросил он, зайдя в наш кабинет. — Николаевич в вас души не чаял. Выгуливал вас…

— Роман Валентиныч, ну мы же не собаки, чтоб нас выгуливать, — сказал я.

— А кто на спортивном городке постоянно просиживал штаны? Неужели учили там? — возмутился он.

— Так точно. Это ж методика такая. В непринуждённой обстановке, на свежем воздухе и думается лучше, — ответил Макс.

— Вот уж эти методики. На природе гулять надо, шашлычок, рыбалка. Эх, а вы такую атмосферу зубриловом портите, — махнул он рукой, присаживаясь на стул.

— Что расскажете нам про экзаменационный полёт? — спросил Костя.

— Для начала, что Рыжов его не полетит, поскольку ещё не прошёл период восстановления.

— Ну вот почему? Я здоров. Вот… документ есть, что «выписан в удовлетворительном состоянии», — достал Артём из кармана небольшой бланк со справкой.

— Мне можешь не показывать. Без очков не вижу. Нельзя пока тебе. Психолога пройдёшь, осмотры повторные и долетаешь. Успеется ещё, — подмигнул Артёму Новиков. — Остальные — на самолёт после обеда. Там же и практическое занятие проведём. Начальство указало, чтоб прошли повторно тренажи по вынужденному покиданию. Так, а теперь ознакомимся с заданием на сам экзаменационный полёт.

Валентинович сказал, что сложностей с экзаменом возникнуть не должно.

— Задание простое, как «стеночка» в футболе «по-спартаковски», — рассказывал он, открывая курс учебно-лётной подготовки.

Ну, так себе простое! Штопор с выходом на боевой разворот, «восьмёрка» с креном в шестьдесят градусов и две бочки.

— Ну и комплексы пошли, — продолжил командир звена. — Первый, второй и третий.

Каждый из этих комплексов сочетал в себе различные фигуры и маневры. «Горка» с последующим пикированием, переворот с «Петлёй Нестерова» и косой петлёй. И завершаешь это всё переворотом с косой петлёй и боевым разворотом.

— Начать и закончить, Роман Валентиныч! — воскликнул Макс.

— Там ещё спираль с креном сорок пять градусов в конце, — отметил я. — А на «закуску» — заход по приборам с выходом на привод аэродрома и в расчётную точку.

Это, так называемый, «заход по системе с прямой». Выходишь на аэродром и занимаешь взлётный курс. Далее набираешь до расчётной дальности указанную высоту «полёта по системе», выполняешь разворот на аэродром и летишь на этой высоте обратно. После пролёта привода отворачиваешь на курс в расчётную точку, в которой выполняешь разворот на посадочный курс. Дальность выхода будет намного больше, чем мы привыкли при визуальном заходе по кругу.

— Не паникуйте. Тут и без вас сейчас проблем куча. Вон, с Николаичем непонятки…

— Что с ним? — подскочил на ноги Костя.

Бардин вообще тяжелее всех переживал это происшествие. Артём выглядел спокойнее, чем он. Костян даже сейчас был весьма бледен, а руки, которыми он опирался на стол, слегка дрожали.

— Тише, Бардин, — сказал Новиков, подходя к нему и хватая его за плечо. — Живой, живой. Подробностей пока не знаем.

— Как вы можете не знать? Что за постоянное враньё? — воскликнул Костя, снимая с плеча руку Валентиновича. — Ваш товарищ, может, при смерти лежит, а вы тут нам про петли с прямыми рассказываете.

— Не истери, Бардин, — спокойно сказал Новиков, но его терпению может прийти конец.

— Он наш инструктор! А ты… — крикнул он на Артёма. — Кто говорил сфоткаться? Весело вам всем было. Родя только…

Я не стал ждать, пока санкции к нашему нервному товарищу применит Валентинович. Схватил лежащую в столе флягу с водой, которую мы всегда носили в летний период, и вылил немного воды на Бардина. В ту же секунду он замолчал, задышав как после бега.

— Пошли в туалет, — сказал я, и повёл его за собой.

В санузле штаба эскадрильи Костя умывался, ныряя под кран с холодной водой. Так можно и совсем сорваться, если не успокоить эмоции.

— Полегчало? — спросил я, протягивая ему китель от повседневной формы.

— Нет. Сердце быстро бьётся. Щас вырвется наружу. Чего я там, много наговорил?

— Достаточно, чтобы получить леща командирского.

Вытереться было нечем, но Костю, как мне кажется, это не заботило сейчас. Одевшись, он подошёл к окну, смотря куда-то вдаль.

— Ты же видел, Серый. Самолёт горел, место падения в огне. Они могли прыгать сразу, — сказал Костя. — Но как покинуть кабину, если под тобой дома?

— Нельзя. Будет много жертв и разрушений. Экипаж увёл машину в сторону, как и положено. Чего ты так нервничаешь?

— Меня бесит, что нам не могут ничего сказать. Будто мы маленькие. У нас у каждого больше ста часов налёта. Мы не дети.

— Вот и не нужно себя вести, как ребёнок, Костян. Будь сдержан. Или тебя что-то другое гложет?

Просто так нервничать из-за недосказанности нельзя. Может, что-то надломилось у Бардина?

— Ты всё верно сказал, Серега, — произнёс Костя, поворачиваясь ко мне. — За себя я не уверен. Смогу ли я так, до последнего бороться?

— Почему нет? Это наш с тобой долг. Даже не думай…

— Но я думаю. Постоянно думаю теперь. Спать не могу. Как услышу, что Артём говорит во сне, так трясёт всего.

Вот чем ему помочь? У него сначала неуверенность с боязнью отца подвести была, теперь вот это. И не бросишь в таком состоянии. Товарищ, как-никак.

Дверь в умывальник открылась, и на пороге появился Макс с довольным лицом.

— Новиков сказал вас позвать. Сегодня вечером к Николаевичу пойдём.