Тысячу раз умереть

Михаил Дабар, 2021

Когда человек умирает, все его воспоминания и чувства уходят вместе с ним. Или нет? Эрлик Темиров, студент-медик из Санкт-Петербурга, знает, что нет. За свою жизнь он видел воспоминания многих людей, и все они были мертвы. Но свои способности он держал в тайне, пока с его братом не случилось несчастье. Почему это случилось и виновны ли те, кто предстал перед судом? На эти вопросы ему придется ответить, пройдя через испытания и трудности.

Глава 6

Кто-то, возможно, скажет, что я плакса или нюня. Ну умер тридцатипятилетний парень. Ну была у него семья. Была хорошая жизнь. Ну и что? Такие парни умирают каждый день, но наш земной шар продолжает крутиться. Да, продолжает. Но если вы умрете, для вас земной шар крутиться перестанет. А я умер, и для меня он все еще крутится. Так что те, кто называет меня слабаком пусть немного подумают, потому что они не испытали и тысячной доли того, что испытал я. У этого парня была семья, у него была любовь, у него было счастье. Было все это и у меня. Он все это потерял и умер. Я потерял и до сих пор жив.

Когда я проснулся, телефон показывал 20:35 02.01.2019, кучу пропущенных звонков и непрочитанных сообщений. Я проспал больше суток, но все еще чувствовал себя разбитым. Голова была тяжелой, а желудок пустым. В первую очередь я полез в холодильник, но ничего лучше пятидневной колбасы там не нашел. Налив кофе, с бутербродом в руках, я стал просматривать телефон.

Семен Аркадьевич написал в Телеграмме, что я молодец и в качестве награды могу пропустить следующее дежурство. От мамы было несколько пропущенных звонков. Она волновалась. Среди сообщений было даже послание от Леонида. Он извинялся, объяснял свое отсутствие постновогодним похмельем. Дальше я читать не стал. Мне было плевать.

Но больше всего звонков было от моего отца. И всего одно сообщение. «Перезвони». Я набрал его номер. Телефон он взял не сразу.

— Да, сын, привет.

— Привет, пап. Извини, я вырубился после дежурства и…

— Мы в больнице, Эрлик. Приезжай сюда.

— В какой больнице?

— Ты разве не слышал, обрушилась крыша.

Мое сердце сжалось от нехорошего предчувствия.

— Я слышал. Все прошлое дежурство я только и делал, что принимал погибших.

— Лина и Марк… они…

Он прервался.

— Господи, только не говори…?

— Они живы, но в очень тяжелом состоянии. Приезжай, — он назвал адрес больницы.

— Конечно. Я скоро буду.

Как я одевался, вызывал такси и ехал по городу — не помню. Первое, что действительно отпечаталось в моей голове, как женщина на входе в больницу гаркнула на меня за то, что я попытался прорваться без бахил. Пришлось купить их в автомате за пять рублей. Кажется, один из них я так нормально и не одел, но она этого не заметила.

В американских сериалах отделения реанимации показаны очень эффектно. Палаты со стеклянными окнами в человеческий рост, огромное количество разных приборов с мониторами, медсестры в идеально чистых халатах и шапочках. Думаю, на самом деле американская больничная действительность отличается от американских сериалов. Отличается и наша.

Поднявшись на четвертый этаж в реанимационное отделение, я наткнулся на больничный пост, где сидела тучная женщина в мерзко-розовом больничном костюме и пила чай.

— Вы куда? — спросила она тоном родителя, обращающегося к провинившемуся ребенку.

— Я ищу палату, где лежат Марк и Эвелина Темировы, — ответил я, выглядывая отца в длинном коридоре.

— Вы родственник?

— Да, брат.

— Без разрешения доктора нельзя.

— А где мне его найти?

— Он сейчас на обходе.

— Хорошо, я подожду.

— Только не мешай мне работать.

Я отошел в сторону и набрал отца.

— Пап, я в больнице. Вы где?

— Я у доктора в кабинете. Сейчас выйду.

Он появился через пару минут. Под красными глазами были темные круги, одежда измята.

Мы обнялись.

— Как они? — спросил я.

Отец прикусил губу.

— Эвелина неплохо, у нее всего лишь сломана нога. Врачи возят ее по рентгенам и МРТ, хотят исключить повреждение внутренних органов.

— А Марк?

Отец замолчал.

— Он жив? — спросил я.

Папа кивнул.

— Но очень плох.

— Что с ним?

Он сделал паузу.

— Черепно-мозговая травма.

— Черепно-мозговая? Серьезная?

— Ему сделали операцию пару часов назад. Сейчас он в искусственной коме.

Я зажал рот рукой.

— Все будет хорошо, — отец потрепал меня по плечу.

Я кивнул, но не поверил. Не верил и он себе, его голос предательски дрожал.

— А где Ян? — спросил я, желая перевести тему разговора.

— У бабушки. Я посчитал, что там ему будет лучше. Незачем ему смотреть на все эти больничные ужасы.

Рассуждения моего отца были вполне логичными для переживающего за сына родителя.

— А могу я на них посмотреть? — спросил я.

— Думаю да, я только что у них был. Сейчас спрошу у Дмитрия Аркадьевича.

Дмитрием Аркадьевичем оказался заведующий реанимационным отделением. На мое посещение он дал согласие без каких-либо возражений.

Прежде чем отпустить меня в отделение, отец отвел меня в сторону.

— Если пойдешь к Лине, то не говори ей ничего про Марка. Она думает, что он тоже отделался легкими травмами.

Я кивнул, все прекрасно понимая.

— Ей сейчас ни к чему переживания. Пусть лежит спокойно и выздоравливает.

Я снова кивнул. Отец обнял меня. Я ответил ему тем же.

Тучная женщина на посту, когда я дал ей бумажку с разрешением заведующего, смерила меня недовольным взглядом. Мне показалось, что будь ее воля, она бы вообще меня никуда не пустила. Но приказ начальства она нарушить не могла.

Вступив в длинный коридор, я не спеша двинулся вперед, не желая пропустить нужную палату. Здесь пахло лекарствами еще сильнее, чем в остальной больнице. В нескольких палатах я заметил людей. Видимо это были родственники других пострадавших от падения крыши в «Олимпе».

Марка я нашел в палате №7. Он лежал сразу справа от двери. Остальные три места тоже были заняты, но я не обратил на них внимания. Все мои мысли были с младшим братом.

Выглядел он плохо. Изо рта торчала трубка, подключенная к аппарату искусственной вентиляции легких. Голова обмотана таким количеством бинтов, что он был похож на марсиан из фильма «Марс атакует!». Верхняя часть тела покрыта синяками и кровоподтеками. Невольно, у меня на глаза навернулись слезы. За что этому ребенку досталась такая участь? В чем он провинился?

Я любил своего младшего брата, хотя по-настоящему знал его меньше двух лет. Пока я стоял и смотрел на него под мерное пиканье монитора, отсчитывающего его сердечный ритм, в моей голове пронеслись все наши встречи за эти короткие полтора года. Мы много раз играли в приставку. В основном в футбол. Несмотря на возраст Марк играл лучше меня. Каждый раз, когда он пропускал гол, он весь сморщивался и фыркал. Как ему казалось, он так собирается с силами. Отчасти это было правдой. За эти два года я не выиграл у него ни разу.

Иногда мы гуляли с ним летом в парке. И именно я согласился составить ему компанию на аттракционе «Салют», одного его тетя Лина пускать не хотела. Я до сих пор помню, как он радостно вскрикивал, когда центробежная сила вжимала нас в стену, а наша семья стояла внизу и смотрела на нас, поедая мороженое. Они махали нам руками, а мы махали в ответ. Наверное, именно тогда я впервые почувствовал, что у меня есть любящая семья. Нет, свою маму я тоже люблю, но таких воспоминаний из детства у меня никогда не было. А еще он очень любил Noize MC и слушал все его альбомы по несколько раз. Он даже уроки делал под его песни и иногда включал их, когда мы играли в приставку.

Постояв несколько минут, я вышел из палаты. Атмосфера в отделении стояла тяжелая. Чувствовалось присутствие витающей тут смерти. Я вытер слезы платком и еще немного постоял в коридоре. Убедившись, что мои глаза сухи, как рот бедуина, путешествующего по пустыне, я направился искать тетю Лину.

Она лежала в палате № «3». Это было вызвано чисто практическими соображениями. Когда человек находится в реанимации и для его жизни есть угроза, ему противопоказаны любые переживания. А как не заставить мать переживать о собственном ребенке, когда он лежит рядом? Очень просто. Положить ее в другую палату. Это уменьшит и физический контакт, и психологическое напряжение.

Когда я вошел, тетя Лина, лежавшая у окна, оторвала взгляд от происходившего на улице, и повернулась ко мне. Ее губ коснулась улыбка.

— Добрый день, — сказал я шепотом.

Она протянула ко мне свои руки. Мы обнялись.

— Как вы?

— Все хорошо, только сломана нога. Когда это произошло, мы с Марком стояли в очереди в «Бургер Кинг». Я слышала, многие погибли, так что я еще легко отделалась, — она кивнула на свою загипсованную до самого бедра ногу.

— Да, легко, — согласился я.

— Это какой-то кошмар. Представляешь, такое случилось первого января, в Новый Год, когда у всех людей праздник. Не представляю, как вообще можно такое пережить.

— Да, настоящий ужас.

— Кстати, ты уже был у Марика? — спросила она.

— Нет, к вам я пришел первым, — соврал я, почувствовав себя при этом настоящей сволочью.

— Очень странно, что нас не положили в одну палату, хотя я просила. Не понимаю, почему нельзя это сделать?

— Такие правила, тетя Лина. Если вы будете в одной палате, то можете навредить ему, сделать какую-нибудь глупость.

— Я что дура какая-то что ли? Как я могу навредить сыну?

— Не спрашивайте меня. Эти правила выработаны годами и почти все проверены кровью пациентов, поэтому просто поверьте. Так будет лучше.

— Ну хорошо, тебе я верю, — она улыбнулась.

Я улыбнулся в ответ, но почувствовав себя еще большей сволочью.

Мы еще немного поговорили. В основном о том, чем она займется после больницы. В планах было съездить в феврале в отпуск. До Нового Года они планировали поехать куда-нибудь, где тепло. Тетя Лина хотела поехать в Испанию, мой отец же голосовал за Перу, он всегда мечтал посмотреть на древний город инков Мачу-Пикчу. Я слушал ее, кивал, улыбался и понимал, что ничему, из того, что она говорит, сбыться не суждено.

Марк Темиров, мой младший сводный брат, умер 5 января 2019 года. Его слабый организм подростка не справился с послеоперационным восстановлением. Отек мозга и нагрузка на сердце, вызванные операцией. Врачи сделали все возможное. С тех пор Новый Год в семье моего отца больше никогда не празднуют.

Похороны состоялись через два дня. Пришли его школьные друзья и некоторые учителя, а так же многочисленные родственники. Народу набралось около двух сотен человек и это дало мне возможность впервые понять, что такое смерть родственника для родных людей, потому что для меня смерть была чем-то обыденным, с чем я сталкивался каждый день в силу выбранной профессии.

В тот день Семен Аркадьевич дал мне выходной. Было холодно. Все погодные порталы в интернете твердили, что температура около минус десяти, но влажность превращала эти безобидные десять градусов в кусачую двадцатку. Похороны проходили на Новодевичьему кладбище. Отец плакал, тетя Лина тоже.

Когда я подошел к гробу, чтобы попрощаться с Марком, то не стал снимать перчатки и только сделал вид, что поцеловал его в лоб. Если бы это кто-то заметил, то мой поступок вызвал бы возмущение и пересуды о моей брезгливости, или, что еще хуже, о моей нелюбви к сводному брату. Все это собачья чушь. Я не поцеловал его, потому что не хотел видеть его смерть, чувствовать его ужас. Я хотел все это поскорее забыть и больше никогда не возвращаться. Он был слишком молод, чтобы умереть, но он умер. Умирать вместе с ним я не хотел.

На поминках, когда показывали фильм о Марке, я вышел. Сдержать слезы не было сил, а я не хотел, чтобы их кто-то видел. В последний раз, когда я был на поминках, хоронили мою бабушку. Я ее тоже очень любил, но тогда мне было всего двенадцать, и в силу своего возраста я не совсем понимал суть происходящего. Тогда я еще мог подумать, что бабушка ушла в лучший мир. Сейчас, в восемнадцать, я понимал, что лучшего мира нет. Нет ни ада, ни рая. Есть просто жизнь и просто смерть. Все.

Мне было тяжело. Помогла поддержка отца, он держался лучше всех, и помощь общества «Олимп-2018», организовавшего психологическую поддержку для родственников погибших в этой ужасной трагедии. Организатором этой группы была Екатерина Ремизова, вдова Александра Ремизова, мужчины, чья воспоминания я увидел в 1 января 2018. В той трагедии она потеряла не только мужа, но и двух детей.

На этих встречах мы не только говорили, но и слушали. Каждый из присутствующих, а иногда на собрания приходили около четырех сотен человек, мог высказаться, рассказать свою историю и получить поддержку от всех остальных. Тут так же работали психологи. Средства поступали из благотворительного фонда, так же организованного Екатериной Михайловной.

Для нас всех, а в особенности для меня, она была по-настоящему воплощением героической женщины. Потерять в этой трагедии так много, и при этом не опустить руки. Мы несколько раз с ней разговаривали, и она всегда находила слова поддержки, хотя я боялся представить, что творится у нее на душе.

На эти встречи я ходил несколько раз с отцом и тетей Линой. Яна мы благоразумно на них не брали. Потом стали ходить только я и тетя Лина, отец погрузился в работу. В конце концов, остался только я. Тете Лине сняли гипс, и теперь она могла посвятить себя второму сыну, как она мне рассказывала, оставшемуся живым лишь чудом. В тот ужасный день они гуляли по торговому центру и уже собирались уходить, но тут Ян сказал, что хочет есть. Все остальные его поддержали. Тетя Лина и Марк отправились в Бургер-Кинг, они хотели взять с собой и Яна, чтобы тот выбрал себе еду, но отец уговорил его пойти с ним на автостоянку вместе забрать машину. Возможно, это желание моего отца провести время с Яном, спасло самому младшему жизнь.

Но не только время и эти психологические встречи спасали меня от ужасных мыслей. В моей жизни появилась девушка.

Среди пропущенных звонков второго января был еще один. Тогда я не придал ему особого значения, да мне было и не до этого. Я предположил, что это очередной банк собирался в связи с праздниками предложить мне «супервыгодный кредит», поэтому перезванивать не стал. Но она перезвонила сама где-то через пару недель.

— Да? — сказал я.

— Алло, Эрлик, привет. Это Кристина.

— Кристина? — я не сразу понял кто это.

— Ты мне проиграл экскурсию по моргу. Удивлен?

— Ээээ, да.

— Не хочешь погулять?

— Что?

— Погулять? Это когда люди ходят ногами по улице.

— Я знаю, что это такое.

— Так ты пойдешь?

— Эм.

— Ты странный.

— Ты тоже.

Повисла пауза, но не неловкая. Казалось, что мы по обоюдному согласию взяли тактический перерыв и поэтому не испытывали от этой паузы никакого дискомфорта.

— Я не могла до тебя дозвониться, — прервала паузу Кристина.

— Извини, я был занят. Откуда у тебя вообще мой телефон?

— Лео дал.

— Ясно.

— Так ты пойдешь гулять?

— Зачем?

Она рассмеялась.

— Ты очень странный, Эрлик.

— Ты тоже.

— Ты не путай. Я — долбанутая. Это разные вещи.

— Хорошо.

— Так что, идем? Сегодня хорошая погода.

— Да?

— А ты выгляни в окно.

— Зачем я тебе?

Снова наступила пауза, но в этот раз она точно была неловкой.

— Пока, Эрлик.

— Пока, Кристина.

Я положил телефон на стол и сделал глоток кофе. Долбанутая. Да, так и есть. Она все правильно сказала.

Сев за компьютер, я стал искать новости о трагедии в торговом центре. В последнее время я только их и просматривал. Прошло уже почти две недели, поэтому информации было с избытком. Начались экспертизы и появились первые предположения о причинах случившегося. Как и полагали изначально, причиной был сильный снег. Из-за него крыша «Олимпа» не выдержала, накрыв собой ничего не подозревающих веселых людей, встречавших первый день нового года. Президент уже заявил, что взял расследование этого инцидента под свой личный контроль. Кто бы сомневался. Обрушься эта крыша ночью, когда никого нет и погибни один несчастный сторож, все бы забыли про это дело через полдня.

Мои мысли снова вернулись к Кристине. Я странный? Будешь тут странным, когда заглядываешь людям в головы. Но это я знал о себе. А почему она считала странным меня? Я взял телефон и набрал ее номер.

— Да?

— Ты предлагала погулять.

— Да.

— Пойдем.

— Ты странный.

— Я — необычный. Так что, идем?

— Да, идем. Станция метро «Невский Проспект» через час.

— Хорошо.

Девушка в черном. Такой я ее запомнил в морге две недели назад и такой ждал у станции метро. Но она пришла не в черном. Нет, за эти две недели она не перекрасила волосы и не стерла черный лак с ногтей. Но в остальном эта была совершенно другая девушка.

На ней были синие джинсы. Тяжелые черные ботинки заменили ярко-желтые кроссовки. Черную куртку она тоже сменила на длинный синий пуховик. От старого образа осталась только шапка, очень похожая на колпак гномов.

— Ты изменилась, — сказал я.

Мы стояли в метре друг от друга.

— Так новый год же.

Снова воцарилась пауза, но я чувствовал, что так и надо.

— Пойдем? — спросил я.

— Пойдем.

Некоторое время мы шли молча. Иногда я пинал особенно крупную сосульку, она отлетала к ней под ноги. Кристина пасовала мне ее обратно. Так мы и шли, не произнося ни слова.

— Ты сказала, что я странный, — прервал я молчание, когда мы подошли к Исаакиевскому Собору.

— Да.

— Тогда почему ты позвонила и предложила погулять?

— Не знаю. Просто захотелось.

— Ты…

— Долбанутая. Знаю, я ведь сама тебе сказала.

Я покачал головой.

— Нет. Просто у тебя странные поступки.

— Гулять с парнем, с которым познакомилась в морге? Ты это имеешь в виду?

— И это тоже.

— Не вижу в этом ничего странного.

— Ты сама предложила погулять.

— Потому что от тебя этого точно не дождешься. Я это еще в морге поняла.

— Как?

— На твоем месте любой парень попытался бы со мной познакомиться. Ты же завалился спать. Другой парень попытался бы взять у меня телефон, ты — нет. Другой парень сделал бы все, чтобы понравиться девушке, ты же… ты же…

— Делал свою работу?

— Да.

— Тебя это задело?

— Да. Я думала, да что же это за парень, который даже не хочет со мной познакомиться?

— А почему я должен был сразу с тобой знакомиться?

— Тебе же восемнадцать. В твоем возрасте все парни думают яйцами.

— Правда?

— А как, по-твоему, они ведут себя с красивыми девушками?

— Не знаю.

Она смущала меня своими вопросами.

— Их приглашают на свидания, дарят цветы, покупают мороженое. Делают все, чтобы понравиться. Разве ты не знал?

— Я знаю, но мы же с тобой только познакомились.

— И какое это имеет значение?

Мы подошли к Петропавловской крепости.

— Для мороженого сейчас холодно и цветы быстро замерзнут, — сказал я.

Мы встретились взглядом и несколько секунд смотрели друг на друга. Кристина рассмеялась. У нее был потрясающий смех. Я смотрел, как она смеется и чувствовал, что не зря согласился на эту прогулку. Воспоминания о первом января отходили на второй план.

— Ты красивая, — сказал я неожиданно даже для самого себя.

Она перестала смеяться. Казалось, я ее смутил.

— Спасибо.

Мы пошли дальше снова в полной тишине и снова я чувствовал себя комфортно. Зачем вообще разговаривать, если можно молчать?

Кристина села на скамейку, присыпанную снегом.

— Вот видишь, — сказала она, — на лавке много снега. На ней сидеть нельзя, а я сижу.

— Не понял.

— Ты сказал, что мороженое есть нельзя, потому что холодно.

— Нельзя.

— Ну и сидеть на лавочке нельзя, а я сижу, — она многозначительно смотрела на меня.

Наконец, я догадался.

— Подожди минутку, я скоро приду, — сказал я.

К счастью, ближайший цветочный магазин оказался совсем рядом. Я не знал, какие она любит цветы, поэтому купил темно-красные розы. Когда я появился перед ней с цветами, она рассмеялась. Я искренне не понимал, почему она смеется, но не испытывал при этом никакого дискомфорта. Ее смех был действительно потрясающим.

На весь оставшийся день мы забыли о значении слова тишина. Мы разговаривали и гуляли. Уже позже, через пару месяцев, когда я спросил ее, почему она в тот день так смеялась, она сказал, что своим поведением намекала мне на мороженое, а я принес ей цветы.

— Но цветы же лучше, чем мороженое? — сказал я.

— В тот день — да. Но если летом мы будем изнывать от жары, и ты снова принесешь мне цветы, я тебя убью.

— Мы же в Питере, здесь не бывает жары.

Через три месяца она переехала ко мне. Для студентки второго курса факультета дизайна, она не слишком интересовалась учебой. Ее больше интересовали комиксы. Им она посвящала все свободное время. Во время ее переезда, я перетащил несколько тяжелых картонных коробок и лишь через пару недель, когда наткнулся на них в шкафу, спросил о их содержимом.

— Мои работы, — ответила Кристина.

— Можно я посмотрю?

Она кивнула. Я открыл коробку и начал просматривать рисунки.

— Это очень круто, — сказал я, посмотрев пять или шесть работ.

— Издатели так не думают.

— Они в этом ничего не понимают.

Она рассмеялась.

— Нет, это правда очень круто, — добавил я.

Это было действительно очень интересно. Помимо отличных рисунков, ее комиксы содержали интересные истории. В основном, это было темное фэнтези и постапокалиптика. Кроме того, я нашел несколько тех самых набросков из морга, но уже в цвете. Их я узнал сразу.

— А этот комикс про что? — спросил я.

— Еще не знаю.

— Но у тебя есть идея?

— Восстание мертвецов. Для этого собственно и попросила Лео сделать мне экскурсию по моргу, чтобы увидеть все вживую.

— Таких историй много, — сказал я. — Даже целые сериалы снимают.

— Я знаю, поэтому понятия не имею, что делать с этими рисунками.

Я положил листки обратно в коробку.

— Думаю, рано или поздно ты придумаешь интересную историю.

Она улыбнулась, а я понял, что когда-нибудь расскажу ей неплохой сюжет для ее комикса, основанный на моей жизни.

Это «когда-нибудь» наступило летом. В это прекрасное время многие студенты уезжают либо на практику, либо домой к родителям. Я же остался летом работать в морге. Кристина часто спрашивала меня, почему я, студент факультета клинической психотерапии, работаю там. До июня месяца я еще мог придумать оправдания вроде: «Это отличная работа для студента с превосходным графиком». Но когда она летом в очередной раз предложила подыскать мне практику получше, где-нибудь в психиатрической клинике, и я наотрез отказался, тогда понял, что жить моей тайне осталось недолго.

Случай подвернулся сам собой. Как-то вечером мы лежали и смотрели телевизор. В эпоху интернета это звучит странно, но в тот день мы много гуляли и пришли домой только к вечеру. Обычно, мы очень долго спорим, прежде чем что-то посмотреть, вкусы на кинематограф у нас очень отличаются. Кристина любит фантастику и боевики. Я же предпочитаю остросюжетные триллеры. Но в тот вечер сил у нас спорить не было. Мы оба упали на диван.

— Может, просто включим телевизор и посмотрим, что там идет? — предложил я.

Она кивнула. Я начал переключать каналы и очень скоро наткнулся на «Итоги недели» по Первому каналу.

— Может, посмотрим? — спросил я.

Она снова кивнула.

Мы оба залипли в телевизор. Итоги недели были довольно посредственными. Опять президент летал куда-то со своим визитом, опять что-то взорвалось, опять Америке грозил экономический крах.

— Они обещают, что Америка вот-вот обанкротится уже двадцать лет, но при этом один доллар стоит все больше и больше наших рублей, — сказал я, кивнув на экран.

Кристина кивнула, соглашаясь, хотя, скорее всего, сил со мной спорить у нее просто не было.

Ведущий новостей объявил новый сюжет. Речь шла о скандале в городской администрации Санкт-Петербурга. Как только лицо главной героини сюжета появилось на экране, я ее сразу узнал. Голову заполнили воспоминания Александра Ремизова.

Я уже почти забыл про трагедию в «Олимпе». Отношения с Кристиной и новый семестр в университете постепенно выдавили смерть Марка из моей головы. Я не был на собраниях «Олимпа-2018» уже больше трех месяцев и даже не представлял, что там происходит. К тому же, после Александра Ремизова я не прикоснулся ни к одному умершему, предварительно не надев резиновых перчаток. Я больше не хотел умирать и дал себе слово, что не прикоснусь к ним, пока не буду готов.

Но сейчас лицо Екатерины, светящиеся от счастья, когда она сообщала мужу, что у них будет третий ребенок, было жестким и беспощадным. Оно вернуло меня туда, куда я возвращаться был пока не готов.

Я взял пульт и сделал громче.

— Что ты делаешь? — спросила Кристина.

Я не ответил. Мое внимание приковал к себе телевизор. Екатерина Михайловна пыталась протолкнуть идею о мемориале в память о жертвах трагедии 1 января 2018 года. Городские власти даже дали разрешение, но хотели вынести памятник за пределы города. «Олимп-2018» в лице Екатерины и ее адвокатов настаивал на установке памятника на месте снесенного торгового центра «Олимп».

— Памятник должен стоять там, где все это произошло, как напоминание о совершенных ошибках, — говорила она, стоя у здания городской администрации под вспышками фотокамер. — Парк развлечений или новый торговый центр, продвигаемые властями — это кощунство над памятью о сорока восьми погибших и их родственниках. Городские власти и в частности мэр хотят, чтобы этого памятника, как напоминания их ошибок, здесь не было и в помине. В то же время мы, я и все члены общества «Олимп-2018» подписали петицию. В ней мы требуем, чтобы нам выделили участок земли там, где погибли наши родные для установки памятника.

— А чем городские власти мотивируют свой отказ? — спросил один из журналистов.

— Очень смешная формулировка. Памятник, якобы, портит эстетический вид города и будет отпугивать посетителей нового торгового центра.

— Эрлик, с тобой все в порядке? — спросила Кристина.

Я оторвался от телевизора.

— Неудивительно, что они не хотят давать добро на установку этого памятника, — сказал я.

— Ты о чем вообще?

— Как о чем? Об этих козлах, не разрешающих установить памятник.

Кристина знала о моем младшем брате, погибшем первого января, но мы старались об этом не разговаривать.

— Она, — я ткнул в экран, — очень хорошая женщина и помогла многим. Они должны разрешить ей построить мемориал.

Я смотрел на Кристину. В ее взгляде не было никакой злости или раздражения, только подлинное чистое сочувствие.

— Эри, все будет хорошо. Они ей разрешат.

Я кивнул и взял телефон.

— Кому ты хочешь звонить?

Я ткнул в телевизор.

— Ей.

Екатерина взяла трубку через несколько секунд.

— Здравствуй, Эрлик.

— Доброй ночи, Екатерина Михайловна. Простите, что беспокою так поздно.

— Да ничего страшного. Что-то случилось? — ее голос был уставшим.

— Я хотел спросить об… об этом разбирательстве с городской администрацией.

— А, ты увидел выпуск новостей.

— Ну да.

— Да все на самом деле хорошо.

— Хорошо? Правда?

— Да, эти уроды дали добро на установку памятника, в выпуск новостей это просто не попало. Ты же знаешь этих журналистов. Правда есть одна проблема.

— Какая?

— Они сказали, что для установки памятника мы должны купить эту землю. Город просто так отдать ее не может, иначе потеряет очень много денег.

— Купить? Это же памятник.

— Ну, ты же знаешь наших чиновников. Добро они вроде бы дали, только теперь вставляют палки в колеса, чтобы собственное решение не выполнять. Если мы не сможем его выкупить, то его отдадут новому торговому центру.

— Значит, все упирается в деньги?

— Да.

— И сколько они хотят?

— За участок под памятник около тридцати миллионов рублей.

— Сколько?

— Тридцать миллионов за землю, плюс еще возведение и облагораживание территории вокруг. Администрация требует, чтобы вокруг был сквер. Цена небольшая, все-таки совесть у этих несчастных есть, мы ведь собираемся там памятник возводить, а не аттракцион.

— Это же сколько всего денег нужно?

— Огромная сумма, Эрлик.

— Вы уже начали сбор средств?

— Да, но боюсь, что нужной суммы мы не наберем. Я уже думала, не продать ли мне мою долю в фирме мужа, чтобы получить необходимую сумму, но не думаю, что Саше этот ход понравился бы.

— Понимаю. А куда отправить деньги?

— Заходишь на наш сайт, там есть ссылка на сбор средств. Кстати, ты давно не был на собраниях.

Я немного замялся, но все же решился сказать правду.

— Мне кажется, что мне это больше не нужно.

Я думал, что она расстроится или разозлится, но ошибся.

— Значит, наши встречи тебе помогли. Это замечательно. Ради этого мы и работали все это время.

— Я обязательно скину деньги, сколько смогу.

— Я знаю, Эрлик. Спасибо тебе.

— Спасибо вам, что всем этим занимаетесь. До свиданья.

Я положил трубку и еще некоторое время смотрел на экран. Из размышлений меня вырвал голос Кристины.

— Эри, с тобой все в порядке?

— Да. Только мне нужно кое-что сделать.

Я взял ноутбук.

— Зачем он тебе?

Я не ответил. Мои пальцы били по клавишам. Кристина молча наблюдала за моими действиями.

— У тебя есть Биткоин-кошелек? — спросила она, взглянув на экран.

— Это не мой.

— А чей? Ого, у тебя около сотни биткоинов?

— Я же сказал, это не мои.

— А чьи?

— Александра Ремизова.

— Кто это?

— Муж Екатерины, я только что с ней разговаривал. Мы ее видели по телевизору.

— Откуда ты знаешь номер и пароль от его кошелька?

Я не ответил. Зайдя на сайт «Олимпа-2018», я нашел ссылку на сбор средств для памятника, но пожертвования принимались только в рублях.

— Черт.

— Да что ты делаешь?

— Потом объясню.

Я направился к двери.

— Ты куда? — спросила Кристя.

Я не ответил. Она снова задала этот вопрос в коридоре, когда я обувался.

— Мне нужно съездить к Екатерине Михайловне, — ответил я.

— Куда?

Я перестал завязывать шнурки и посмотрел на нее.

— Если хочешь узнать, поехали со мной.

Она несколько секунд смотрела на меня, но потом начала обувать кеды.

— Но учти, если все это какой-то розыгрыш, я тебя убью. Ты понял?

— Я не буду сопротивляться, — отшутился я, но мне было не до шуток, и она это поняла по моему тону.

Мы вызвали такси. Когда я назвал точный адрес, куда ехать, то заметил в глазах Кристины немой вопрос.

— Ты был у нее дома?

— Никогда.

— Тогда откуда знаешь адрес?

— Объясню позже.

Видимо это «позже» и заставляло ее терпеливо ждать. В такси мы не произнесли ни слова. Когда машина остановилась, и мы вышли, я взял Кристину за плечи и взглянул прямо в глаза.

— Чтобы не произошло, обещай мне, что не будешь ничего предпринимать, пока меня не выслушаешь. Обещаешь?

— Обещаю, — сказал она, вот так просто, без всяких «но» и «послушай».

Я понял, что люблю ее. Это я уже понял давно, но сейчас дополнительно в этом убедился, как опытный спринтер понимает, подбегая к финишу, что уже победил, но все равно оборачивается, чтобы проверить, нет ли поблизости оппонентов.

Семья Ремизовых жила в доме сталинской застройки, недалеко от Московского проспекта. Эта квартира досталась им от родителей Кати. Сами родители переехали в Германию. В ней было четыре комнаты: зал, спальня и две детские, для Алины и Николая. Все это я знал из воспоминаний Александра.

Когда мы подошли к домофону, Кристина посмотрела на меня.

— И что нам теперь делать? Мы же не знаем номер квартиры.

Я ничего не ответил. Пальцы сами набрали номер «18». Звонок шел долго. Я уже подумал, что дома никого нет, но Екатерина, наконец, ответила.

— Кто там?

— Екатерина, доброй ночи. Это я, Эрлик. Нам нужно поговорить.

— Эрлик? В такой час?

— Разговор серьезный.

— Открываю.

Домофон пиликнул.

— Четвертый этаж, — сказала Екатерина.

— Я знаю, — ответил я и снова почувствовал на затылке взгляд Кристины.

Когда мы поднялись, дверь в восемнадцатую квартиру была приоткрыта. Мы вошли. Екатерина Михайловна ждала нас в тамбуре.

— Моя дочь спит, поэтому говорите тихо. Что такого ты хочешь мне сообщить, чего нельзя сказать по телефону?

— У вас есть листок и ручка?

— Листок и ручка? Зачем тебе?

— Надо.

Она смотрела на нас несколько долгих секунд.

— Сейчас принесу.

Она вернулась через минуту.

— Держи.

Я положил лист на стену и начал писать.

Девушки смотрели молча.

— Вот, — сказал я, закончив, и протянул бумагу Ремизовой.

— Что это? — спросила она, прочитав написанное.

— Биткоин-кошелек и пароль от него. Он принадлежал вашему мужу. Там достаточно денег на памятник.

— Что? Но…

— Уже поздно, Екатерина Михайловна. Мы пойдем, — сказал я и направился к лифту, Кристина неуверенной походкой пошла за мной, с любопытством поглядывая на лист бумаги.

— Но откуда…? — начала спрашивать Ремизова.

— Это не важно, — перебил я. — Возьмите эти деньги, они ваши, и постройте памятник.

Двери лифта открылись и прежде чем Ремизова успела что-то сказать, мы поехали вниз.

— Откуда ты все это знаешь? — спросила Кристина, когда мы вышли на улицу.

— Давай вызовем такси, дома я тебе все расскажу.

Пока мы ехали домой, Ремизова звонила мне три раза, но я сбрасывал. Домой мы зашли, когда часы показывали час ночи.

— Заварю чай, — сказала Кристина и отправилась на кухню.

Я пошел в ванную. Лицо горело. Несколько горстей холодной воды помогли мне прийти в себя. Я все еще плескал себе водой в лицо, когда Кристина открыла дверь.

— Чай готов.

Я оперся на раковину и выдохнул. Кристина стояла у двери.

— Эрлик?

Так Кристина меня называла только когда предстоял серьезный разговор. Обычно она говорила «Эри».

— Сейчас, — еще одна горсть воды не сделала меня готовым, к такому вообще нельзя было подготовиться, но стало легче.

У Кристи были любимые чайные чашки, синие с цветочным узором. Их было четыре штуки и доставала она их только в самые важные моменты. Первый раз, когда я их увидел, было знакомство с ее родителями. Тогда я так переволновался, что не сделал из своей чашки ни глотка. Второй раз она достала их на мое девятнадцатилетние. Третий случился после окончания сессии. Сейчас я видел их на этом столе в четвертый раз в жизни.

— Тебе нужен сахар? — спросила она, поставив сахарницу на стол.

По ее голосу нельзя было сказать, что она думает или чувствует. Тон звучал серьезно и даже как-то официально. Эта манера в ней меня всегда пугала.

— Я буду без сахара.

Она молча бросила себе в чашку две ложки и начала размешивать.

— Что это было, Эрлик? — спросила она. — Откуда ты все это знаешь?

Я сделал глоток. Чай был крепкий, как она любит.

— Я не знаю, как это объяснить, но попробую.

— Попробуй.

И я начал рассказывать. С самого начала. С первых воспоминаний, с развода родителей, жизни в Челябинске и смерти бабушки. Кристина не перебивала меня. Она периодически делала глоток чая, но абсолютно беззвучно. Я понятия не имел, как она отреагирует на мой рассказ. Если бы в какой-то момент она встала со стула, открыла входную дверь и сказала, чтобы я убирался прочь, я бы сделал это, не сказав ни слова, даже несмотря на то, что по документам я был арендатором этой квартиры.

Но Кристина молчала. В какой-то момент это даже стало меня пугать, но я продолжал, пока не дошел до истории о моей работе в морге, а затем воспоминаниях Александра Ремизова.

— Он открыл кошелек и приобрел сотню биткоинов в 2010 году. Затем про них забыл. Когда курс биткоина взлетел, он попытался вспомнить пароль от кошелька, но не смог. А я узнал его пароль, когда прикоснулся к нему. Так же как я узнал адрес, номер квартиры и другие вещи, — я опрокинул чашку в рот, но там оказалось пусто.

Кристина молчала.

— Ну, что скажешь?

Она взяла чашки и поставила их в раковину. Плохой это был или хороший знак, я не знал.

— Почему ты сам не перевел эти биткоины в рубли и не перевел ей. Тогда не нужно было бы ехать.

Мне было сложно это объяснить, но я попытался.

— Я хотел, чтобы она знала, что это его деньги.

Кристина кивнула, давая понять, что понимает.

— Сегодня ты помог не только ей, но и всем родственникам погибших, — сказала она. — Это было правильно.

— Я знаю.

Она включила воду и помыла чашки.

— Ты никогда не задумывался, откуда у тебя эта способность?

Я пожал плечами.

— У меня есть одно предположение, но только и всего.

— Расскажи.

— Ты же знаешь, что я по национальности алтаец.

Она кивнула.

— Шаманизм одна из неотъемлемых частей нашей культуры. Ты знаешь, что это такое?

— Это когда обкуриваются травами и разговаривают с духами?

— Не совсем, но примерно. Так вот, отец рассказывал, что до того, как до Алтая дотянулась советская власть, многие поколения наших предков были шаманами. При советах это все запретили, поэтому мой отец даже не представляет, чем они занимались.

— То есть, ты унаследовал эту способность от своих предков?

— Может быть. Но я думаю, что причина не только в этом.

— А в чем?

— Меня зовут Эрлик.

— Знаю, я же с тобой встречаюсь.

— В алтайской мифологии так звали бога мира мертвых.

На лице Кристины появилось недоверчивое выражение.

— Я так и знал, что мне не стоило тебе ничего рассказывать.

— Не пойми меня неправильно, Эри, но все это выглядит как сильно притянутое за уши.

— А я и не утверждаю, что прав. Это всего лишь мои предположения. Правды я все равно никогда не узнаю, а так у меня хотя бы есть какое-то объяснение.

— А может быть ты не один такой и ответы есть у других?

Я пожал плечами.

— Сомневаюсь, что еще кто-то есть.

— Ну а все-таки, разве тебе не интересно?

— Не особо.

— Фу, какой ты скучный.

— Ну извините, какой родился.

Она поставила помытые чашки на полку.

— Уже три часа ночи. Я хочу спать. Ты идешь?

Я с удивлением посмотрел на нее.

— И все? Ты больше ничего не скажешь?

— А что тут говорить? Ты не знаешь откуда у тебя эти способности, а с этой женщиной ты поступил абсолютно правильно. Другой на твоем месте присвоил бы эти деньги себе, а ты их честно отдал. О чем тут еще разговаривать?

Сказать, что я был удивлен — проще было промолчать, эффект был бы таким же.

— Только в душ схожу, — сказал я медленно, еще до конца не веря в такую реакцию своей девушки.

— Хорошо.

Когда я вышел из душа, Кристя уже лежала в кровати. Она всегда спала без одеяла, укрываясь только простыней.

Я лег. Кровать предательски заскрипела.

— Ты как слонопотам, — сказала она, не поворачиваясь.

— Прости.

Я обнял ее.

— Прежде чем мы уснем, ответь мне на вопрос.

— Какой хочешь, — ответил я.

— Когда ты… заглядываешь… ну туда.

— В их воспоминания?

— Да.

— Я это называю по-другому.

— Как?

— Я умираю.

Она повернулась ко мне.

— Не смей так говорить.

Я опешил.

— Не говорить что?

— Что умираешь. Ты не умираешь. Они умирают, а ты… ты… ты всего лишь заглядываешь за занавес.

— Занавес?

— Ты живой, а они нет. Значит, ты не умираешь. Тебе ясно? — от возбуждения она подскочила на кровати и теперь стояла надо мной, как мать, недовольная тем, что ее ребенок снова нашкодил.

— Да. Да, я все понял.

Она легла. Я положил руку ей на плечо. Так мы пролежали минут пять. Я уже начал засыпать, когда Кристина снова подала голос.

— Ты правда видишь все?

— Все? В каком смысле все?

— Ну все, что эти люди видели при жизни?

— Нет, не все. Только важные моменты. Счастливые, грустные. Все сколько-нибудь важные.

Кристя села на кровати.

— Значит, ты видел ее голой?

— Кого?

— Ту женщину.

— Ремизову?

— Да. Ты видел ее голой?

— Я рассказал тебе такое, за что меня можно было бы спрятать в психушку, а тебя интересует, видел ли я эту женщину обнаженной?

— Если ее видел он, ее муж, значит, ты ее тоже видел.

Я понятия не имел, как на это реагировать. Казалось, что я уснул и вижу сон.

— Да, видел.

— Как они трахались?

— Ты думаешь, мне это приятно?

— Так видел или нет?

— Ну видел. И что теперь?

— Круто.

— Эээ… что?

— Она очень сексуальная.

— Да как такие мысли вообще лезут в твою голову? — даже в темноте я видел, как она улыбалась.

Ее рука легла на мой живот и поползла вниз.

— Что ты делаешь?

Кристина не ответила, а я больше не спрашивал. Все-таки, Лео был прав. Я очень плохо знаю девушек.