Черный человек

Михаил Волконский, 1914

«С самой смерти Петра Великого почти сто лет правили Россией женщины. Наследовала Петру Екатерина I, супруга его; миновало кратковременное царствование Петра II, вступила на престол Анна Иоанновна; после нее недолго правила как регентша Анна Леопольдовна, ее сменила Елизавета, дочь Петра, а затем, после опять-таки короткого промежутка, когда на престоле был мужчина Петр III, стала править императрица Екатерина II, названная историею Великою…»

IX

Когда сопровождавший Косицкого огромный поезд въехал на широкий двор вязниковского дома и первый возок с графом и Гурловым остановился у крыльца, это, по-видимому, не вызвало никакого замешательства или смущения. В окнах не замелькало испуганно-удивленных лиц, по двору не забегали, кучера на конюшнях не засуетились.

Косицкий вошел в дом вместе с Гурловым.

— Надо доложить князю, — начал было Гурлов, поздоровавшись с встретившим их дворецким.

— О приезде графа? — подхватил тот. — Князь уже знают.

— Как знают? — удивился Косицкий.

— Вы ведь изволите быть графом Косицким?

— А ты почем знаешь?

— Князь с утра изволили приказать, чтобы все было готово к приезду вашего сиятельства. Для вас и для сопровождающих приготовлены комнаты.

Гурлов посмотрел на Косицкого, как бы сказав ему этим взглядом: «Ну, что я вам говорил?» Косицкий только пожал плечами.

Ему было очень неприятно, что в Вязниках были предуведомлены о его приезде. Впрочем, ничего необыкновенного тут не было. Могли дать знать князю с ямского двора, где были заказаны лошади. Это служило только доказательством предусмотрительности князя, но ничего сверхъестественного в себе не заключало.

Однако вскоре Косицкому пришлось убедиться, что всеведение князя, о котором говорил Гурлов, было действительно сверхъестественным.

Едва граф привел себя в порядок в приготовленной для него комнате, как к нему явился дворецкий и доложил, что князь просит графа наверх, к себе, вместе с секретарем.

Князь принял Косицкого у себя в комнате, одетый по-дорожному, совершенно готовый к немедленному отъезду. На нем были теплые меховые сапоги, шубка на беличьем меху и в руках теплая бобровая шапка. Маленький сверток — по-видимому, с самыми необходимыми вещами — лежал возле него.

«Вот оно что, — сообразил Косицкий, — он собирается уехать. Ну, это посмотрим!»

И сомнение, что слова Гурлова могут оправдаться и князь знает, зачем он, граф, приехал к нему, невольно получило подтверждение.

Однако Косицкий решился повести осторожную игру. В виновности этого князя он не сомневался. Он был убежден, что этот скрывавшийся в Вязниках обездоленный наследник, всю свою жизнь проведший где-то за границей, явился сюда для того, чтобы извести своего богатого родственника и завладеть его состоянием. Это удалось ему. Но возмездие не должно заставлять ждать себя.

Косицкий все уже сообразил и обдумал, только надо было еще до полного доказательства проверить факты на месте и запастись вещественными уликами. Он был уверен, что найдет их в Вязниках. Странности князя, его якобы всеведение и приготовления, сделанные им к немедленному, по появлении Косицкого, отъезду, говорили не в его пользу. Ясно — он был, что называется, начеку и готов был защищаться.

Однако для того чтобы воспользоваться своими полномочиями и употребить над ним власть, у Косицкого не было еще достаточных оснований. Он мог сделать это лишь по исследовании дела на месте, и теперь решил пока действовать дипломатически.

— Вы, кажется, собрались уезжать? — спросил он князя, оглядев его одеяние.

— Волей-неволей придется, — ответил князь.

— Я бы просил вас… — начал Косицкий. — Дело, по которому я приехал…

— Дело, по которому вы приехали, — глядя прямо ему в глаза, повторил Михаил Андреевич, — убийство покойного князя Гурия Львовича.

— А! Вы говорите «убийство»!

— Да. И в нем вы хотите обвинить меня.

— Позвольте! — снова остановил Косицкий. — Я пока думал только, что смерть князя Гурия Львовича была насильственная — и вы сами подтверждаете это своим словом «убийство», — но кто виновник этого, я не знаю и желаю выяснить это, и выясню.

— Едва ли! — сказал князь.

— Почему едва ли? — вдруг вспыхнув, переспросил Косицкий.

Поведение и разговор Михаила Андреевича сразу показались ему более чем подозрительными. Он думал сначала, что ему придется поиграть немножко, так сказать, в прятки, что князь Михаил Андреевич не решится сам заговорить о деле, а будет, напротив, стараться запутать и замедлить под разными предлогами расследование. Косицкий давно уже представлял себе, как ему придется жить в Вязниках, как он хитро и дипломатично поведет себя с князем и его окружающими, и как, наконец, он, заручившись уликами, арестует князя. Но выходило на самом деле наоборот, вопреки всем этим ожиданиям. Князь Михаил Андреевич в первую же минуту появления в Вязниках Косицкого заговорил с ним не о смерти князя Гурия Львовича, а об «убийстве», и был готов к отъезду, пронюхав каким-то образом, зачем явился к нему уполномоченный из Петербурга. Так мог поступать только человек, несомненно виноватый. Косицкий решил не церемониться с ним.

— Уверяю вас, — твердо произнес граф, — что я найду виновного в убийстве князя Гурия Львовича.

— Вы даже не будете искать его, — вздохнул Михаил Андреевич, — вы будете искать только фактов, которые подтвердят заранее сложившееся в вас убеждение, что убийца этот — я.

— Значит, вы сознаетесь?..

— Ничуть и ни в чем не сознаюсь я. Я говорю только, что вы будете делать… Согласитесь, что проще сказать так прямо, чем поступать так, как вы думали поступить: жить здесь, высматривать, допрашивать и все-таки арестовать меня как убийцу.

Косицкому пришлось еще раз убедиться в справедливости слов Гурлова: Михаил Андреевич, по-видимому, читал в мыслях.

— Но согласитесь, — сказал он, — что ваш разговор довольно странен. Вы, собственно, ни с того, ни с сего начинаете обвинять меня в пристрастии, что я захочу непременно привлечь вас, и собираетесь уехать, едва я появился у вас… Мало ли что я могу думать? Но, как хотите, так может вести себя только человек, чувствующий свою вину и растерявшийся. Заметьте, ведь я ни словом не обмолвился, что подозреваю вас… А вы собрались уже уезжать.

Князь Михаил Андреевич улыбнулся.

— Ну, как же вы не хотите подобрать факты для моего обвинения? Я знаю, что вы ничего против меня не имеете, что вы даже вполне уверены, что действуете вполне нелицеприятно. Все это я знаю и вполне этому верю. Но беда в том, что из того, что вам известно, уже сложилось убеждение, что я убил князя Гурия Львовича для того, чтобы завладеть его наследством. И вот на все теперь вы будете смотреть с этой точки зрения. Вы застали меня готовым к отъезду и сейчас же сочли это за улику моей виновности.

— Но как же не счесть? — спросил Косицкий.

— Да ведь, если бы я хотел уехать от вас, кто помешал бы мне сделать это третьего дня, вчера, сегодня утром, наконец, даже после вашего приезда, не впустив вас к себе? Однако я не уехал…

Косицкий должен был согласиться, что рассуждение это справедливо.

— В таком случае, — снова спросил он, — что же значат эти приготовления к отъезду?

— Это значит, что я приготовился не к добровольному отъезду, а к аресту, который все равно вы рано или поздно сделаете. Мне кажется, что тянуть незачем. Это будет совершенно напрасно. Отдайте приказ сейчас же арестовать меня и отправьте в город. Я готов, — и князь Михаил Андреевич поднялся со своего места.

Косицкий, выслушав его совершенно неожиданную отповедь, разинул рот и несколько времени не мог найти, что ему следует сказать или сделать. Князь совершенно поразил его, неожиданно и добровольно отдаваясь под арест.

— Так вы хотите, чтобы я арестовал вас? — проговорил он, все еще не приходя в себя.

— Вовсе не хочу, но рано или поздно вы сделаете это. Я знаю. Так арестуйте лучше сейчас.

«Рано или поздно вы сделаете это, — мысленно повторил себе Косицкий, — значит, сам он убежден в своем аресте, то есть, что этот арест необходим. Что он не сознался еще — ничего не доказывает. Он сознается впоследствии. Раз он сам этого желает — я должен арестовать его».

Косицкому все-таки казалось, что сам Михаил Андреевич желает быть арестованным.

«Нет, значит, человек виноват. Только виноватый может вести себя так. Я не ошибся», — решил он окончательно и проговорил:

— Очень хорошо. Я вас арестую немедленно и беру это на свою ответственность.

— Ну, вот, так-то проще! — сказал князь.

Косицкий тут же приказал секретарю написать распоряжение и препроводительную бумагу, чтобы отослать с ними Михаила Андреевича в город под конвоем, а сам сел писать конфиденциальное письмо губернатору.

Князь призвал к себе дворецкого и спросил графа, может ли он дать свои последние приказания? Косицкий позволил.

И эти последние приказания были так же странны, как все, что говорил и делал до сих пор князь Михаил Андреевич. Он разговаривал с дворецким, как будто покидал дом по собственной воле, вполне определенно зная, что с ним случится в будущем.

— Я вернусь, — спокойно и медленно говорил он дворецкому, — через год и три дня. Приготовь самовар, теплую ванну и что-нибудь закусить — что, ты думаешь, лучше?

— Можно приказать сделать овсяную кашу? — серьезно предложил дворецкий.

— Ну, хорошо, вели сделать овсяную кашу. Чужих никого не будет — все те же, свои: господин Гурлов с женою, Чаковнин и господин Труворов.

Можно было подумать, что речь идет о завтрашнем дне, а не о том, что будет через год и три дня.

— Здесь у меня приберешь все, — продолжал было князь, но Косицкий перебил его:

— Нет, уж после вас все, что здесь есть, будет опечатано и досмотрено, так что дворецкому нечего будет прибирать… Все ваши бумаги я отвезу в город…

— Бумаг никаких не найдете, — возразил князь. — Они все или спрятаны, или отосланы уже.

Как только предписание и письмо были готовы, князя посадили в возок и под конвоем трех казаков, из числа сопровождавших Косицкого в Вязники, отправили в город.

Сделано это было так быстро, что все домашние узнали об аресте князя лишь в ту минуту, когда возок, конвоируемый казаками, тронулся в путь.