Грибник

Михаил Васильев

Герой романа – скромный библиотекарь в большом петербургском театре, при этом он занят странным ремеслом на безлюдных островах Ладожского озера. И еще в театре происходят события, будто придуманные кем-то, начитавшимся детективных романов. Герой оказывается втянутым в них, он ощущает себя детективом. Новым Холмсом или Пуаро. Но финал и для него, и для читателя станет неожиданным. Герой ощущает, что вокруг не детектив, не книжный мир, а реальность, где правят жестокость, зависть и страх.

© Михаил Васильев, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1 На Ладоге

Совсем небольшой ладожский островок, заросшая мхом скала с десятком сосен. Дикое, глухое, неинтересное никому место. Удивительно, но на нем, кажется, кто-то появился. По острову с непонятной на таком маленьком пространстве скоростью торопливо двигался, скользил на камнях невысокий сухой человек, лет тридцати пяти, в очках, ватнике и резиновых сапогах. Оказалось, он собирал здесь грибы — необычное занятие в апреле. Ко всему, заметно, что этот непонятный грибник неестественно удачлив. У костра, а точнее, подожженной старой кабельной катушки, штабелем стояли несколько плоских ящиков, наполненных грибами: вешенкой и сморчками.

Вверху на дереве каркнула ворона, непонятно зачем она забралась сюда. Странный грибник, торопливо срезавший с сухого дерева живую грибную плоть, поднял голову, уставился на нее. Звали его Артуром Башмачниковым, и являлся он человеком неопределенных занятий из Петербурга.

Холодные грибы скрипели, изо рта грибника валил пар. С привычной ловкостью тот срезал своим ножом, сделанным из укороченного финского штыка, вешенки с, покрытых лишайником, сухих мертвых стволов. Молодые, полупрозрачные, похожие на белые цветы и более пожилые, мясистые, сизого цвета. Грибы кидал в одну кучу, рядом с ящиками, будто картошку в поле. Лезвие ножа блестело в сумерках, как осколок зеркала. Нашаривал в густеющей темноте знакомые на ощупь сморщенные головы сморчков, безошибочно отличал их от враждебных строчков. Под ногами ощущались пружинистые кочки, мох, так похожий на сильно грязный ковер. Теперь затопленный соседом сверху, да еще и припорошенный снегом. Среди покрытой инеем хвои виднелись розовые шарики оттаявшей прошлогодней клюквы. Две прозрачные ягоды морошки лежали прямо на сморщенной шляпке строчка. Морошка растеклась во рту и исчезла каплей кислой воды.

В руках — нежная, причудливо изготовленная плоть, растительность, пришедшая из микромира. Горько пахло дымом. Один высокий и густой куст, кажется, рябины, загорелся. Стало светлее.

На фоне солнца, висящего над горизонтом, на берегу Ладоги виднелись черные силуэты деревьев и труба котельной детского лагеря отдыха. Его здесь по-прежнему, на старинный лад, называли пионерским. В стороне на берегу пульсировала белая огненная точка. Артур знал, что это вовсе не упавшая на землю звезда, а пламя далекого ацетиленового резака.

Там возле деревни Осиновое местный житель, старик Венька, «доедал» колхозный сейнер — резал на металлолом брошенное хозяйство умершего рыбколхоза. Металлолом он потом на мотоцикле отвозил в Сестрорецк.

Появился ярко освещенный изнутри теплоход, идущий к Валааму. В сумерках названия на борту различить уже нельзя, но грибник знал, что это «Святая Русь».

Стало слышно, как там играет музыка. Он узнал мелодию и теперь угадывал неразличимые издалека слова:

Видишь море, как живое,

Серебрится под луною…

Неужели никогда я не увижу тебя вновь?

Вокруг ничего похожего на Сорренто. Вот стали видны только три ярких кормовых огня теплохода. Оказывается, совсем стемнело.

На вершине дерева ворона каркнула что-то как будто матерное, по-своему, по-вороньи. Оказывается, до сих пор не улетела, сидела здесь, глядела. Показалось, что она торопит грибника, и тот послушно заспешил, засуетился.

Оказалось, катер у Артура неожиданно новенький, явно дорогой. Кажется, финский «Сильвер Морено». Хотя выглядел он здесь слегка неуместно: по-южному, по-пляжному легкомысленно и так неэлегантно был загружен ящиками с грибами.

«Ну, все! Отхалтурено», — выговорил он.

Это были первые внятно произнесенные им в этот день слова. Ощутил под руками шершавую пластмассу руля. Между деревьями удалявшегося острова, в его глубине догорал костер.

Давно погас путеводный огонь дальней ацетиленовой горелки. Артур шел точно на трубу котельной. По карте на этом маршруте подводных камней не предполагалось — этого больше всего приходилось опасаться на Ладоге.

«Усталым Хароном возвращаюсь из блаженных грибных садов».

На берегу, на розовом ясном фоне вечернего неба стала видна плоскодонка старика Веньки. Сам Венька неуклюже перебирался с лодки на берег. С коротким торсом и длинными руками и ногами, сейчас похожий на кузнечика. Рядом возникла еще одна тень, непонятно чья. Театр теней. Вот они замерли, перестали двигаться.

— Эй, Грибник! — окликнули оттуда. Здесь у Артура с дедом существовала общая кличка. Оба они считались Грибниками, но теперь он остался Грибником единственным. В единственном числе. — И как жизнь? — Традиционный вопрос.

— Ничего, терпимо, — отозвался он. — Только кооператива нашего не стало, — добавил, подумав. — Из всех наших один я остался.

«Вот, дед умер, да тут еще эта налоговая…» — подумал он. Здесь об этом знали. Давно.

— Все там будем, для всех нас у бога одна статья заготовлена, — послышался другой голос. — Высшая мера. И амнистии не будет никому.

Оказалось, еще один деревенский, со странным для здешних мест именем Соломон. Несмотря на имя, самый, что ни на есть, русский. Значит, напросился к Веньке в помощники.

— Да, дед твой молодец был. Дельный мужик. Уважал его, — громко раздавалось над водой. Венька говорил раздельно, не торопясь. В солидных паузах мерцал, вспыхивая, огонь его сигареты.

«И все равно умер».

— А я-то сначала смеялся с них, когда они грибы сеять взялись, — опять послышался голос Соломона. Тот считал себя необыкновенно ловким, предприимчивым. Вечно сновал там, где намечалась прибыль, хотя эта прибыль в деревне чаще всего заключалась лишь в выпивке. — Мы видели, как ты с острова на остров перебираешься. Который день смотрим. Ну вот, думаем, у Артурки грибной сезон начался.

— Скоро Грибоедов приезжает, уже звонил кому-то из наших, деревенских, — заговорил Венька.

— Вся Ладога ждет, — добавил Соломон. Голоса слышались ясно и совсем отчетливо, как всегда над водой, хоть и остались далеко позади.

— Хорошо бы приезжал побыстрее, — отозвался Артур. — Пока холодно, и грибы мои не протухли.

Сейчас должна появиться дача, то, что он так называл. Артур совсем сбавил скорость и достал багор. Катер несло вперед почти по инерции.

— Для сохранности грибов могу в твою будку лед таскать, за особую оплату, мизерную. Двести рублей в день. Покупай — продаем! Зимой снег. Весной лед, — преувеличенно бодро звучал голос Соломона. Наверное, в предвкушении выпивки. А может, он уже выпил, возможно, будущая прибыль от продажи металлолома начинала пропиваться уже сейчас.

Разговор заканчивался естественным образом — катер относило дальше.

— А я, кстати, в театр поступил, — громко сказал Артур. Все время искал возможность сказать это. — Там стану служить, с понедельника выхожу.

Непонятно, услышали ли его сзади.

Теперь стало видно то, что они прозвали «дачей» — стоящий на сваях над водой недалеко от берега строительный, точнее, строительский когда-то, вагончик. Кажется, его еще называли бытовкой.

Когда-то хотели купить дом рядом, в Осиновом, но потом решили поставить эту вот бытовку. Ее, иронически сначала, а потом все серьезнее, по-будничному стали называть дачей. Считалось, что дача — явление временное, потом появится база посолиднее. Все должно было стать солиднее. Расшириться, укрупниться.

От вагончика к берегу, будто деревянная тропинка, шел пирс, узкий дощатый настил. Тоже на сваях. На них висели кранцы — старые автомобильные покрышки.

Сразу вернулась мысль, что когда-то все эти сваи сгниют окончательно, и дача осядет в воду. Артур не представлял, как подобное можно предотвратить. Это покойный дед умел ладить с твердыми, реальными предметами. Те покорно слушались его, и этот вагончик пока стоял, не догадывался, что деда уже нет.

За дачей и деревянными мостками образовался некий маленький затончик, в который падал редкий снег, не тонул, копился водяным салом.

Артур стоял на корме, грел руки о мотор. Внутри того что-то потрескивало, постукивало, остывая. Дорогой японский мотор. Артур не знал, что там, под кожухом, и не представлял, что станет делать, если тот внезапно сломается, да еще в такой глуши. Вернее, когда сломается, потому что производить техуход больше некому.

Дед Артура был серьезным человеком на очень крупном судостроительном заводе. Главный крановщик — должность его называлась странно, но считалась очень и очень значительной. Только вот наступило время, когда на завод, как и на все вокруг, пришла катастрофа. Завод не устоял, а деда отправили на пенсию.

Очутившись на свободе, тот сразу вырвался за город, на природу, о чем всегда мечтал. В те времена неожиданно обнаружилось, что рыбалка, а еще больше сбор грибов, приносят прибыль, немаленькую по тому времени. Никаких проблем со сбытом не возникало, грибы продавались в общем-то за любую цену, деньги в ту эпоху стремительно переставали быть деньгами. Эти грибы и эта рыба в самые трудные годы сильно поддержали их семью, большую по петербургским меркам — пять душ. Кроме деда, к рыбалке никто оказался не способен, зато вот сбором грибов занялись все. Это как-то перестало казаться отдыхом. Брат Денис называл их всех первобытными собирателями, племенем кроманьонцев. Но просто ходить по лесам с корзинкой — такое дед долго терпеть не мог. Он являлся человеком других масштабов. Постепенно соседям и знакомым сбывать их добычу уже стало проблематично. Все начинало меняться.

Темнота в вагончике пахла грибами — насыщенный сырой запах. При свете спички Артур нашел, висящую под потолком, керосиновую лампу и зажег ее. Перед глазами на стене появилась карта Ленинградской области с воткнутыми в нее ножами и штыками. Целая коллекция грибных ножей и штыков, дед называл их гриб-ножи. В Кингисепп воткнут серп.

Все имущество тут на даче сдвинуто вперед, к двери. Большую часть вагончика занимали ящики с грибами, стояли штабелем до потолка. Под ногами ощущался пол, мягкий от грязи и растоптанной грибной трухи. В нижних углах дачи лежал лед, будто заменял здесь плинтуса.

Да, все начинало меняться. И тогда, не вспомнить уже, сколько лет назад, Артуру пришла в голову мысль, а вдруг можно грибы выращивать. Сначала казалось, что это его личное великое открытие, но нет, быстро выяснилось, что существует, и давно, технология по выращиванию грибов. Грибного мицелия. Тогда Артур услышал это слово впервые. Дед, что всегда твердил о ничтожности их масштабов, взялся и быстро изучил теорию грибоводства. После этого решил провести эксперимент.

Они так удачно, как потом оказалось, принялись выращивать грибы на маленьких бросовых островах, таких полно на Ладожском озере. Маленьких и совсем крошечных, ничтожных, некоторые длиной всего в несколько метров. На них никто никогда не появляется, потому что там ничего нет и делать нечего.

Сколько потратили времени, объезжая эти мусорные островки! Тогда Артур назвал это открытием Грибного архипелага. — «Все сплошь надо засеять здесь какими-нибудь грибами», — делился тогда своими планами. — «Ни какими-нибудь, а самыми лучшими», — уточнял дед. — «Маслятами, рыжиками, — продолжал Артур. — Чтобы никаких ядовитых вокруг не росло. И чтоб, не глядя, любой гриб сразу в корзину. Как в раю».

Тогда они не знали, слабо верили в то, что из этого что-то получится. Все же открыли кооператив, переименованный потом в ООО «Кооператив «Мицелий», хотя в первые пару лет казалось, что затея не удалась. Грибов появлялось мало, но на поддержание заведения кое-как хватало, тем более, и расходов почти не было. На некоторых островах грибы зачахли, но на остальных постепенно стали расти. И вдруг гриб попер, будто очнулся. И с каждым годом все заметнее и заметнее. — «Триумф моей мысли», — говорил дед. Видал бы он нынешнее изобилие.

Свободный от грибных ящиков пятачок пространства теперь окончательно забит скучившимся хламом. Дверь едва закрывалась, и проход к ней загородил большой, когда-то бильярдный стол на выпуклых резных ножках. В эпоху расцвета кооператива, в хорошие времена антикварный, а сейчас просто старый.

Под этим столом сейчас стояли канистры с «эмульсией» — водой с грибными спорами. Так она называлась в кооперативе, в «Мицелии» даже постепенно возникал свой особый сленг. Там же, рядом с канистрами — два пустых корпуса от старых мин, без зарядов и взрывателей. Когда-то считалось, что это гантели — некий их заменитель, паллиатив. Подарок черных копателей, в Петербурге, во дворе Артура и в окрестностях подобного народа жило много.

Артур снял резиновые сапоги и сейчас, сидя на древнем сундуке, растирал, жалел свои ноги.

— В деньги надо вкладывать деньги. А в грибы тоже грибы. Точнее, семена грибные. Вернее, споры. Период грибных корзинок заканчивается, — все повторял дед.

«Видел бы он эти грибные поля сейчас. Поле деятельности», — опять вернулась прежняя мысль.

И дела пошли. Наладились связи со скупщиками, серьезный сбыт. В столовые, кафе, всякие пиццерии. А потом появился самый большой и солидный, даже гигантский скупщик, русский эмигрант, живущий в Германии. Оказалось, «дикие русские грибы» стоили в Европе великие деньги. Тот объезжал берега Ладожского и, кажется, еще Онежского озер, скупал грибы в деревнях. Там ему и дали кличку Грибоедов.

Дело у этого Грибоедова тоже расширялось.

В кооперативе пошли вращаться большущие деньги, непредставимые когда-то. В семье, в племени Башмачниковых кинулись тратить. Вошли во вкус, особенно маман и сестра, хотя дед лишние траты пытался пресекать.

Только деду денег не хватало. Их он вкладывал и вкладывал, купил катер, сначала старый, подержанный, а потом этот. Самый новейший и самый дорогой, с дизайном корпуса по собственному проекту. Со временем где-то в глубине бывшего дедова завода арендовали цех, там собирались установить оборудование для сушки и упаковки грибов. Где — этого Артур не знал. Не знал даже, успели ли купить это оборудование, хотя, какие-то деньги, вроде, за него перечислили. Далекий от этого Артур не вникал в подобные дела.

Дед научился выращивать зерновой мицелий, его они рассылали по почте. Но больше всего обещало сотрудничество с Грибоедовым, сбыт грибного урожая за границу.

Здесь перспективы открывались неограниченные. Прожорливая Европа могла, не заметив, поглотить все, что они выращивали на своем архипелаге. А грибов на нем становилось все больше. Каждый раз с наступлением нового сезона их количество поражало, шокировало. Но на следующий год возникал новый, еще более мощный шок. Среди камней и мха грибные шляпки торчали все гуще, плотнее. Никакие расходы не могли обогнать этот рост.

«Увеличение поголовья. А то и вовсе народонаселения». — Иногда он представлял себя повелителем какой-то грибной империи, принцем народа грибов. Племен рыжиков, подосиновиков и лисичек.

Он продолжал неподвижно сидеть в этой полутемной бытовке. Слишком здесь на грибных островах все по-настоящему. Грубо, холодно, сыро. Усталость, тяжесть, неприятные запахи. Утешением стала надежда на будущие деньги. Деньги как избавление от множества возникших за зиму проблем.

Какое счастье, отыскалась завалявшаяся банка каких-то консервов. Ее Артур открыл, даже не посмотрев, что на ней написано. Банка грелась на стальной печке-буржуйке, сделанной из вентиляционного бронеколпака финского дота. Когда-то они с дедом, вдвоем, нашли такой на перешейке, тогда дед и решил сделать из него печку. Тяжело представить, как ему удалось это.

Резко запахло чесноком, в банке обнаружилась вареная фасоль, лобио — казалось, что за спиной стоит и дышит какой-то ханыга. Под грибными ящиками зашуршала мышь.

— Не шебурши, тебе не оставлю, — пробормотал Артур.

Печку надо побыстрее погасить, чтобы не разморозить грибы. Они здесь важнее его, важнее всего.

«Может быть, надуть матрац»? — Где-то здесь лежал такой, древний-древний, уцелевший еще с детских времен. Сейчас ставший коротковатым, хотя Артур не сильно вырос.

Внезапно где-то тихо, но нудно зазвенело. Сначала он не понял, что может звенеть здесь, в глухой заброшенной бытовке. Конечно, мобильный. И кто это вспомнил о нем, одиноком грибнике?

Вспомнил, оказывается, Аркадий Натанович, завпроизводством кафе «Гранд Кокет». Такие названия появились в последнее время, возвратившийся модерн. Судя по телефону, Натаныч пытался дозвонится несколько раз, но Артур, наверное, не слышал ничего из-за шума мотора. В телефоне осталось сообщение: «Гриба возьму. Но только в течение этих трех дней».

Артур нажал на нужную кнопку.

— Не поздно, Аркадий Натанович? — начал он.

— Какое поздно!.. У нас в ресторане рано. Тут банкет идет, все только разогреваются, — Свое кафе тот называл рестораном. Может, для солидности, а может, оттого, что там работал в советский период своей жизни. Заметно, что Натаныч выпил, тоже разогрелся.

–…Я тебе говорил, — продолжался разговор. — Только белые, боровики. На крайний, рыжики…

— Так ведь весна еще, Аркадий Натанович. Месяц апрель. Рано, да и холодно.

— То поздно, то рано, — пытался перебить Артура дальний собеседник. — Ну, давай хоть сморчки свои. Шантажист! Узнает хозяин, что я, вместо шампиньонов, твои грязные грибы в дело пускаю — убьет! И это не это, как его?..

— Метафора, — подсказал Артур. С трезвым Аркадием Натановичем он иронии не допускал. Завпроизводством «Гранд Кокета» относился к себе серьезно.

— Какая там метафора, — доносилось из мобильного. — Сейчас по-настоящему убить — это пара пустяков. Один пустяк даже. Хоть из-за гриба.

Артур почувствовал, что здесь ему не уснуть. Сейчас показалось, что это так далеко: его город, дом, такой недостижимой стала подлинная постель с подлинным одеялом. Настоящий сон.

«Хватит жизни на природе. Не по силам больше такой здоровый образ жизни».

Где-то звонил колокол церкви. Он услышал этот звон и почувствовал, как сильно замерз. Не сразу понял, что все-таки уснул. Обнаружил, что сидит, прислонившись головой к грибному штабелю. Рядом с лицом пахли грибы, сыростью и как будто глубинами земли.

Показалось, что он задремал ненадолго, но потом заметил — маленькое окошко под потолком бытовки уже светится слабым утренним светом. Спать уже невозможно — так холодно. Ему ничего не снилось, оказывается, он думал во сне, продолжал думать.

Вышел из дачи. Обычного мира не стало, его заменил туман. Густой, плотный. Колокол умолк, только в ушах еще звенело. Вокруг стояла абсолютная тишина, такую ему давно не приходилось слышать. И приходилось ли когда-нибудь?

Проступающее через белую мглу что-то темное сбоку постепенно разделилось на фрагменты и стало размытыми силуэтами сосен. Оставшиеся бесформенными куски темноты, как знал Артур — дома в Осиновом. Самый черный кусок — дом Веньки. Когда-то он горел, но нового дома Венька строить не стал. Бревна кое-как отмыли от сажи, поставили новую крышу из рубероида. Там Венька и продолжал жить вместе с женой Домной.

Доски шевелились под ногами. Артур присел и сейчас умывался, осторожно опуская кончики пальцев в ледяную воду. Туман. Значит, потеплеет. Это сильно не радовало. Тревожно за собранный грибной урожай, за эту вот бытовку, полностью набитую грибами. Так много усилий в последние дни потрачено, чтобы все это собрать, и так много надежд на это возлагалось.

Плевки зубной пасты расплывались в воде белыми облаками. Похоже на какой-то обряд осквернения Ладоги. Даже радовало, что его сейчас никто не видит.

Потом, сидя в кресле катера, он ждал, пока течением его отнесет от берега.

И вот внезапно появившееся солнце театрально осветило все вокруг. Теперь оно просвечивало воду насквозь, прозрачно-коричневую, как бутылочное стекло. Катер шел совсем низко над каменистой отмелью. Отчетливо видны округлые булыжники на дне. Угадывался даже их темно-красный мясной цвет.

Казалось, что он, Артур, уже где-то видел этот камень, что-то архитектурное из него. Его город сложен из всего этого.

На карте между отмеченными крестами подводными камнями прочерчена линия и написано рукой деда: «Конкретный фарватер». Старая финская карта тридцать третьего года, очень точная и подробная. Поперек нее написано «Laatokka».

В бинокле белое пятно. Ближе оно станет большими, бетонными, кажется, буквами, воткнутыми в берег. «Welcome to Valaam».

Никто не думал, что деду уже много лет, и что тот способен умереть. И сам он никогда об этом не вспоминал, будто считал себя вечным. Но вот умер. Умер, когда кооператив держался. Уцелел, стоял крепко и развивался. Раскручивался.

Теперь по правилам необходимо сбавить ход.

Хотя к моменту этой смерти все остальные в кооперативе постепенно отходили от дела. Брат Денис уже учился в Канаде, сестра закончила учиться в Бельгии и там вышла замуж. Они и раньше занимались грибными делами эпизодически, наездами. А потом и маман вышла тоже. За своего толстого Пьера-Альфонса и уехала в Швейцарию. Ее теперь даже звали по-другому, Лилиан. Артур остался один, повелителем и охранителем грибной империи.

Хоженый, перехоженный маршрут. Сейчас появится Шлиссельбург, остроконечные красно-коричневые шпили. Дачки, что так примелькались за столько лет, песчаный карьер. Потом Киров, Павлово, деревни. Давно надоевшие подробности.

«Когда же я до дому дойду!» Потом вспомнил, что дома, как такового, у него почти нет, не осталось.

Повсюду возле воды густо — речные гаражи. Где-то среди них — гараж деда с их старым большим катером внутри. Артур мог бы стать хозяином этого гаража, если бы знал, где тот находится.

Когда-то появится Обуховский мост, он же просто Вантовый. Рядом у берега — рядами белые многопалубные морские лайнеры. Дальше Володарский мост — почему-то его забыли переименовать Мир начнет меняться Город еще ненастоящий: промышленный, бурый, слева появится причал возле завода «Картонтоль» — приходилось там трудиться. У воды — белые пирамиды макулатуры.

«Скорость движения маломерных судов не более восьми километров в час». Таковы правила, но душа Артура следовать этому абсурду не может. Быстрее домой — какие тут могут быть восемь километров. Катер рвется и рвется вперед. Мосты, мосты… Еще мост, будто темный сырой туннель, и еще впереди… Вот появился голубой, будто фарфоровый, Смольнинский собор.

Показалось невероятным — неужели все заканчивается. Уже почти позади его путь, и еще целая неделя такой утомительной грибной возни на островах.

Большая Невка. Здесь тесно стоящие дома, люди, городской шум. Так недалеко до пресловутого ресторана «Гранд Кокет». Как жаль, что нельзя просто причалить к набережной, к ближайшему спуску и по-быстрому занести эти грибы по назначению. Это город — значит условности.

Мосты над головой — один за другим. Едва успевают появляться освещенные участки воды. Штурвал приходиться крутить, перекладывать из одной руки в другую. А сейчас еще больше, чаще — в узких протоках среди Кировских островов. Впереди стал виден Финский залив. Неужели уже все — вон он, его причал.

«Все. Финиш!» — Выключил мотор, словно поставил этим точку. А может восклицательный знак. Удар о причал, и после этого сразу стало теплее. Он встал в катере, утирая лицо, измазанное зябкими соплями. С трудом разогнул скрючившиеся на штурвале ладони, грязные рукавицы снял и выбросил в воду.

До дома еще далеко, сначала предстоял Аркадий Натанович, его заведение возле Сытнинского рынка.

Из трюма Артур достал два чемодана, специальные, с тряпичными чехлами внутри, которые легко вынимались вместе с грибным содержимым. Теперь Артур носил грибы в них. Элегантные блестящие чемоданы — это не то, что его прежняя плебейская полосатая сумка, с которой он становился похож на челнока из прошлого. Ко всему, с некрасивой сумкой его задерживали менты, но почему-то только вдали от рынка. Ближе к этому рынку его груз становился легальным. Чем ближе, тем легальнее, по несуществующим законам.

Тщательно оттер чемоданы от лесной грязи и мусора.

«Хороший гриб, — пробормотал Артур, — микоризный…»

Это он готовился торговаться. Еврей из «Гранд Кокета», протрезвев, конечно, сделает вид, будто забыл, что согласился на сморчки. Начнет ворчать, набивать себе цену. В ресторане Артура считали деревенским простаком, говоря по-новейшему, лохом. Как бы, наверное, удивился этот Аркадий Натанович, узнав, что лох когда-то окончил университет и скоро начнет работать в библиотеке театра.

Чемоданы, в которые он пересыпал грибы, получились приятно увесистыми.