Бастард Ивана Грозного

Михаил Васильевич Шелест, 2023

Наш соотечественник Александр, "рождённый заново", попадает в медвежью берлогу и переживает зиму под боком медведицы. По неизвестным причинам он быстро растёт, взрослеет и включается в "обычную" человеческую жизнь шестнадцатого века.

Глава 3.

Санька, Мокша и Лёкса жили в лесу до начала заморозков. Вниз по реке дорога была закрыта. В деревню возвращаться — вроде, как рановато. Но они жили не тужили. Лето — благодатная пора. Срубив себе шалашик они славно устроились и проводили время в тех же хлопотах, что и ранее — заготовками на зиму.

Основа питания этого времени — корнеплоды и сушёные грибы — ягоды, произрастали повсеместно и в лесу и по берегам реки. Здесь заниматься заготовками было даже проще, потому, что рядом никто не жил. Следующее поселение стояло ниже по реке, ближе к устью. Кочевники жгли городки и угоняли люд постоянно, вот и не селились русичи по степным рекам. Всё больше в леса забраться норовились.

Санька нашёл родителей по следам и по запаху и вернул к реке.

Как-то так получилось, после передряги с казаками, что не смотря на свой возраст, Санька заимел равный с отцом голос. Мокша даже нарочно прислушивался к мнению сына и переспрашивал, что думает по тому или иному вопросу сын. Он так и спросил его, когда они сидели в ту первую ночь, после освобождения в шалашике: «Что делать будем?».

Санька рассудительно высказался по этому вопросу и они остались жить в лесу. Пока. Рыбалка, охота, это всё для Саньки было настолько привычно, что и в их организации Мокша вскоре стал слушать сына.

Санька знал тысячи способов добычи рыбы, мяса или птицы. В том числе и экзотических. Многие рыбаки-охотники шли в лес не за добычей, а за «канителью», как говорил Санька, и за экзотикой. Они нарезали дудок-манков на гуся и утку, поймали уточку и гусыню, и на них, как на приманку, ловили и стреляли птицу. Соли у Мокши было мало, но и это не стало проблемой. Соль добыли из золы.

Жгли костры, давали им хорошо прогореть, собирали золу, заливали кипячёной водой и настаивали. Через пять часов вода становилась солёной. Её сцеживали, выпаривали и так солили мясо и рыбу. И коптили. Коптильню соорудили тоже по Санькиной схеме: с большой коптильной камерой, собранной из жердей и лозы, дымоходом и печью.

Очень вкусными получалось мясо осетровых. В Саранте водилось всё! И стерлядь и другие осетровые. Они полосовали мясо, солили, вялили и коптили. А раков было столько, что они выползали на берег.

Так в пиршествах прошло лето. И снова возник тот же вопрос: «что дальше?» Санька значительно подрос. Он очень желал расти и рос. Санька подтягивался на руках, висел вниз головой, держась ступнями за ветку. Стараясь не напугать родителей, он это делал в лесу, куда уходил ежедневно.

Лес звал его и Санька слышал зов. Лес звал его и в той жизни, но в житейских заботах и пьянках голос леса растворялся, не доходя до разума. Сейчас же, проведя больше двух лет с медведицей и две зимы считай в одиночестве, Санька лес услышал. Родители в третью зиму приходили реже. Мокша резал чёлн, и Лёксу одну в лес не отпускал, поэтому Санька был предоставлен самому себе.

Когда Санька впервые услышал и почувствовал лес, ему показалось, что он сошёл с ума. Это произошло тогда, когда Санька тренировал свои органы чувств. Он сидел у входа в берлогу и всматривался всеми своими «фибрами» в наполняющийся темнотой лес.

Солнце уже село и лес погружался в тишину. Последние белки и бурундуки прятались по дуплам и Санька слышал шуршание их когтистых лап. Он услышал тихое хлопанье крыльев филина и крадущуюся поступь куницы. Оба этих звука вдруг огласились вскриками попавшихся в их лапы жертв.

— Не добежали, — сказал Санька, ясно мысленно увидевший картины лесной трагедии. Но чья-то гибель в лесу означала чью-то жизнь и Санька не озаботился и не опечалился чужой смертью. В лесу только волки могли зарезать жертву не ради еды, а ради охоты. Остальные хищники убийством не злоупотребляли.

Поэтому с волками у Саньки были свои счёты, и он ходил со стрелами, смазанными «пёсьей смертью». Был у него и «нож», сделанный из широкого наконечника стрелы Мокши, как раз подходящего для руки малыша. Этот нож, тоже отравленный, и спас как-то Саньку от волчьих клыков.

Вслушиваясь в лес, Санька услышал вопрос:

— Ты кто?

Малыш тогда испугался, встрепенулся и мысленную связь с лесом потерял. Но он его услышал и знал, что может услышать ещё. И хотя, как он не пытался, связь с лесом не устанавливалась, надежды и веры он не терял.

* * *

— Что делать будем? — Как-то вечером спросил Мокша сына. — Если тут остаёмся, надо землянку углублять.

Они к тому времени нашли недалеко от реки огромное поваленное дерево, в его корнях соорудили землянку и жили в ней.

Мокша имел озабоченный вид, а Лёкса, напротив, беспечный. Она носила под сердцем, как она говорила, «ещё одного бера» и ей было всё равно, что решат её мужчины.

— Надо возвращаться в деревню, переждать холод, а по теплу двигаться вверх по рекам на полуночь. Не будет здесь жизни. То одни придут, то другие. А как волки зимой обложат? — Высказался Санька. — На косом парусе легко дойдём.

Мокша облегчённо вздохнул.

— Тогда завтра по заре собираемся, ставим парус и уходим. С парусом ты ладно придумал, Ракшай.

Справно он ветер держит.

Санька из прямого паруса сделал косой, разрезав по диагонали полотнище и прикрепив один его край к мачте несколькими железными кольцами, сделанными Мокшей из имеющегося у него прута, а другим концом жестко к рею, прикреплённому к мачте. Соорудили и механизм подъёма паруса в виде верёвки и деревянного шкива, закреплённого на вершине. Обрезанный край паруса обшили, закрепив и пропустив по нему верёвку, а на корме соорудили нормальный руль с поворотным рычагом-румпелем.

Это они так модернизировали один казацкий чёлн, имевший нормальный киль и хорошую остойчивость. Два других они вытащили на берег небольшого притока и кое как спрятали.

Ещё ночью посыпал мелкий и противный дождь, потому собирались на бегу. Благо, что основные вещи и заготовки уже давно лежали в лодке в рогожных мешках под пологом, сшитым из снятого со второго казачьего чёлна паруса и отрезанного остатка первого. Переносили только посуду, кое-какие инструменты: пилу, топоры, и спальные принадлежности. Потому управились быстро.

«Пассажирское место» устроили так же на носу чёлна. Лёкса и Ракшай забрались под тент, а Мокша поднял парус, который тут же развернул гик по ветру. Сев на корму, Мокша одной рукой потянул «гика-шкот», перекидывая его через «утку», а другой взялся за румпель. Чёлн, взяв боковой ветер и чуть накренившись, поплыла вверх по реке.

Мокша, управляя рулём и ветрилом, чувствовал себя уверенно. Его крепкие руки легко держали напор ветра и чёлн двигался вверх по реке шустро. На поворотах реки Мокша ловко и одновременно перекладывал румпель, и гик переваливался на другой борт, а парус с хлопком надувался снова. Это очень нравилось Мокше и его ничуть не удивляло, что премудрости управления парусом отца научил малолетний сын.

И сам Мокша имел дар управления огнём с детства, поэтому, то, что Ракшай имеет какой-то свой дар, отца нисколько не удивляло. Племя, в котором обитали Мокша и Лёкса жило лесом, рекой, степью и придерживалось древнейших традиций предков. Таких племён оставалось всё меньше и меньше. Даже братья Мокши и те выбрали «Единого» Бога, предав Сварога и его детей. Выбрали лишь потому, чтобы спрятаться от многочисленных степных врагов за стенами храмов и укреплённых городов.

Мокша правил назад, гордо подставляя лицо ветру и дождю, думая лишь о том, как встретят их сына бывшие односельчане?

Подшёрсток у Ракшая вытерся, и светлые волоски, покрывающие тело, не выглядели так пугающе, как при рождении. Да и договорились они с Ракшаем, чтобы он выдавал себя за боле взрослого приёмного сына.

Санька выглядел вполне себе взрослым, хоть и маленького росточка, пареньком. Но ему пришлось одеться и в порты, и в холщёвую куртку, и в мягкие сапоги. Хорошо хоть толком сшивать рукава ещё не умели и подмышками зияли огромные дыры, через которые под одежду проникал спасительный ветерок.

Хотя простой люд босиком ходил до самых морозов. А то и по снегу. Особенно дети. Те, либо дома сидели, либо выбегали «до ветру» босыми. Были и среди взрослых те, кто ходил зимой в рубахах. По сути, Ракшай не сильно отличался от «обычных» людей. Всё дело в привычке. Санька как-то не задумывался о холоде в первые дни обитания в этом мире, потому что находился в шоковом состоянии, а потом и привык.

Сейчас же он понимал, что в том, что он выжил, есть и заслуга пока ещё не понятных для него сил. Может быть это был Велес, которому его «передали»? Дел по заготовкам на зиму было много и Санька вскоре перестал обращаться к лесу.

Лёжа с матерью под тентом, Санька-Ракшай вдруг представил себе ту поляну и часть леса, что скрылась за поворотом реки и представил себе так хорошо, что разглядел даже забытую ими сеть, развешенную вчера сушиться.

— Мокша! Сеть забыли! — Вскрикнул он.

Мокша хлопнул себя по лбу, взял правее и резко переложил румпель направо. Чёлн нехотя развернулся, парус ещё раз хлопнул и чёлн заскользил обратно.

— Добро, что вспомнил, — похвалил Мокша. — Ловкая сеть и крепкая.

А Ракшай вдруг понял, что не вспомнил он, что забыли, а «увидел», висящую на кустах сеть. Понял, но ничего говорить отцу не стал.

Они вернулись, забрали сеть… Ракшай, сам не зная зачем, пробежался по территории и мысленно попрощался с каждым деревом. И вот тут-то лес ему и ответил.

— Ступай, детёныш. Я буду рядом.

Санька почему-то даже не удивился, а поклонился деревьям и залез обратно в чёлн.

Мокша, подавая ему руку, внимательно посмотрел Ракшаю в глаза и непонятно сказал:

— То добре!

— Что, добре?! — Переспросил Санька, скидывая кожушок и забираясь под тент.

Но Мокша улыбнулся и не ответил. Он развернул чёлн ещё подходя к этому месту, на скорости, поэтому просто потянул «вожжу» и парус снова взял ветер.

Они благополучно добрались до посёлка к вечеру. Ветер дул хороший, мели они проскочили удачно. После первой «посадки» Ракшай забрался на «нос» и, уселся на нём вперёдсмотрящим. Он болтал ногами и голосил какие-то незнакомые Мокше и Лёксе песни, типа «Ой мороз, мороз» или «Во поле берёза стояла», не забывая показывать руками направление движения. Мокша тихо посмеивался, а Лёкса веселилась от души и даже дудела, что-то в дуду, иногда попадая в тон.

Так, вопя и дудя, они прибыли куда хотели.

Посёлок стоял в междуречье, то есть, на берегах Саранта и какого-то безымянного ручья, из которого селяне брали воду. В реке вода была не очень чистая, так как выше по течению стояло ещё несколько посёлков, и все они сбрасывали в реку нечистоты. А Сарант имел течение спокойное. Потому посёлки и ставили на ручьях, берущих начало на возвышенности и в Сарант впадающих.

Увидя высыпавшее на берег население, Ракшай умолк, а Мокша привстал на корме, примеряясь к развороту напротив своей кузни. Разворот он сделал лихо, снова сначала подав правее, а потом резко переложив руль и перекинув гик. Чёлн развернулся почти на месте и ткнулся бортом в берег.

Ракшай ловко соскочил в воду и, схватив кормовой «швартовый канат», подбежал к ближней вербе, и ловко привязался хитрым узлом. Санька не был «морским», но в молодости лазал по горам, и узлы вязать умел. Мокша размеренно положил сходни на борт и выдвинул их, уперев в берег.

Селяне стояли на возвышении, не решаясь подойти, только староста, опираясь на клюку, чтобы не поскользнуться на размокшем спуске, осторожно двинулся навстречу Мокше.

— Не уж-то ты, Мокша? Сподобили боги обернуться?

— Сподобили, — не очень дружелюбно ответил Мокша.

— Гляжу, не одни? Что за малец?

— Брата сын, Ракшай. Думали, не будет больше роду, вот и взяли, а Лёкса, возьми да понеси. Отдавать уже было не в лад. Да и дар у него особый, моему сродни.

— Ракшай?! — Удивился дед. — Это же по-вашему вроде, как «зверь»?

— Дар у него «лесной». Так волхвы сказали. Так и вышло. Он уже сейчас охотник хороший. Зверя чует за версту и следы читает… На Дону лес извели на продажу. Вот он и напросился с нами.

— И сколько ему?

— Семь лет.

— Мелковат, что-то…

— Зато силён, как бер и шустёр. Помощником нам справным будет.

— Понесла, говоришь, Лёкса? — Переключился старик и задумался. Мокша показал ему громадный кулак и тем прервал старосте раздумья.

— Не отдам больше никого, так и знай!

— Да я не о том…

— А я о том!

Старик закашлялся, но в ответ ничего не сказал, только спрятал, отведя в сторону, глаза.

Мокша рассупонил полог и стал переносить мешки с добром.

— Раздобрел ты, Мокша, как я погляжу, — не без зависти проговорил старик.

— Сиднем не сидел, — пробурчал Мокша, вскидывая на плечи мешок.

Добра, и впрямь, было много. На двух казацких чёлнах чего только не оказалось… И оружие, и шмотья всякого, и инструмента. Да и сами казаки дюже справно были одеты. Не простых казачков побил Санька, ох не простых.

Уже смеркалось, а они с Лёксой ещё не закончили. Ракшай уже натаскал и нарубил дров, вымел из землянки мусор, растопил очаг и вскипятил в котле воду. Частью кипятка заварил травяной «чай», в другой заварил «растеруху», как называл Санька отваренные, высушенные и перетертые в муку крупы. Санька помнил каши быстрого приготовления, и попробовал сделать такие здесь. Попробовал — получилось. Растеруха заваривалась почти мгновенно и была не хуже залитой кипятком муки, что ели родители.

Затянув двумя пологами, сходящимися у мачты, чёлн, чтобы не выгребать поутру воду и не мочить оставшиеся вещи, Мокша с Лёксой поспешили в землянку. С сумерками стало зябко. Хмары13 снова затянули небо, посыпал мелкий моросящий дождик, а в протопленной землянке они почувствовали себя дома.

Ночью они перетащили в землянку четыре сундука, взятые с казацких стругов, двенадцать маленьких бочонков с порохом, самопалы и сабли. Имелась на стругах и казна. Не такая большая, как хотелось бы Саньке, но для Мокши и Лёксы, не имевших денег вообще, и то, что они добыли, было несметным богатством.

Монеты представляли собой «белянчики». Санька видел такие в крымском музее. С одной стороны на монетах имелась трезубая тамга, с другой арабская вязь. Санька также помнил, что их начали чеканить при Первом Гирее в середине пятнадцатого века. В нумизматике и арабском Санька понятия не имел, поэтому с годом выпуска монет не определился.

Единственное, что помнил Санька, это то, что на одну монету можно было купить килограмм муки, а за четыре — курицу. Но это в Крыму… Мокша почему-то назвал монету «деньга». И тут Санька вспомнил, что в том же музее говорили, что очень долго на Руси штамповали похожие по размеру деньги. Но, по словам экскурсовода, «белянчик» на Руси имел двойную стоимость из-за большего веса14. А за копейку даже при Иване Грозном можно было купить три килограмма зерна.

В общей сложности у Мокши с Лёксой оказалось около трёх тысяч монет. Почему около? Санька принимался считать несколько раз, но всегда то Лёкса, то Мокша его сбивали, вероятно думая, что он играется. Поэтому Санька отмерил монеты горшком, а потом пересчитал количество в одном горшке.

Ракшай быстро сдружился с местными ребятишками. Посёлок состоял из двадцати трёх землянок и в каждой имелось по три-четыре разумного возраста детей. Как понял Санька, лет в двенадцать, человек уже считался взрослым, а, начиная лет с трёх, помогал по хозяйству.

Игры у разного возраста детей отличались. Старшие играли во что-то, похожее на лапту, средние — в разные прятки-салки-догонялки. Саньку допустили в среднюю группу. Но, не смотря, на то, что зерно уже было убрано, продовольственные заготовки продолжались. Лес — кормилец, отдавал жёлуди. Их запасали мешками. Как понял Санька, «на чёрный день».

Волхв, узнав, что Ракшай имеет дар Лешего, как-то призвал его и испытал, сначала опросив, какие травы знает, и как они могут пригодиться человеку. Потом отвёл в лес и проверил, как Санька в нём ориентируется. Санька лес до посёлка знал, как свою берлогу, потому что, когда ему было скучно, он доходил и до реки. Тут недалеко он как-то и встретился с волками, кстати. С волками, которые искали, чем поживиться в посёлке. А в нём имелись и овцы, и козы.

Санька тогда почувствовал волков издали, но, почему-то, решил, что он медведь. По крайней мере, от него должно пахнуть медведем. Так он подумал. От него и пахло на столько, что волки поначалу шарахнулись от него, но потом, рассмотрев, поняли, что обознались. Это была не вся стая, а трое разведчиков, поэтому Саньке тогда повезло выжить только благодаря отравленным стрелам и ножу.

Волхв готов был отстать от пацана, уже после демонстрации им охотничьих навыков. Ему оказалось достаточно стрельбы из лука, но Ракшай решил продемонстрировать волхву и работу пращой, и кистенём, чтобы потом не возникало вопросов. Пусть уж сразу перемелят ему кости. Тем паче, что Санькиных умений хватит не на одну «мельницу».

Волхв чуть ли не бегом вернулся из леса и быстро нашёл старосту. Тот занимался пересчётом инвентаря и подготовкой его к хранению: рихтовкой кос, смазкой и оборачиванием в промасленную холстину, ревизией и заточкой топоров и пил. В каждой семье имелись свои топоры, но и в общине должен быть запас. А вот двуручных пил имелось только две, и обе общие.

— Он, точно, Леший, — не отдышавшись от бега, сообщил старосте волхв. — Малой-малой, а знает лес не хуже меня.

— И что это нам даёт? — Сразу озаботившись, произнёс староста.

— Посмотрим. Коли договориться с Лесом, великая польза будет, а не договориться, уходить нам придётся. Лес противную силу не потерпит, а сила у мальца немалая. Но, похоже, сроднится он с лесом, слишком уверенно в лесу ведёт себя. Не давит на него лес. Да… Родич он тому мальцу, что мы отнесли к беру. Тот-то сгинул. Сожрала его медведица. Помнишь кровищу у логова?

— Помню, — передёрнул плечами староста.

— Во-от… Как бы не возмутил кузнец его на нас. Сердитый… А Лёкса… Та вообще зверем глядит…

— Задобрить надо, — снова передёрнул плечами староста.

— Надо… Но как? Видал, скокма добра понавёзли? И запасы съестные свои имеют… Закрома забили. Лабаз полный. Сам видел сколько мешков накидали?

— Видел. Кунами надоть откупиться.

— А ясак платить? Князю Рязанскому?

— А мож не приедут. В том лете не было. И за тем…

— О то ж, что не было… Значит, точно приедут по санному пути.

— Из общих наберём для Мокши.

— Мало кто даст.

— Пужнём, — сплюнув и скривившись, молвил староста.

— Пошто землю скоромишь?! — Взвился ведун. — Вот я тебе!

Он замахнулся палкой на старосту.

— Да ладно, тебе…

Староста затёр плевок ногой.

— На себя грех взял. Всё! Ступай!

Волхв крутнулся на месте и выскочил из кладовой, что-то недовольно бормоча и дёргая бороду за косицу.

Санька неожиданной «шустрости» волхва удивился и проследил его бег до кладовой. Волхв, в озабоченности, торопился, не оглядывался, и на слежку внимания не обратил, потому весь разговор Санька слышал и от двери отскочил вовремя.

Но волхв, выскочив из землянки, ни на что не обращая внимание, борзо поспешил по направлению к небольшому холму, на котором угадывалось капище. Для Саньки, не знакомому с поселением, всё имело интерес, и он последовал за волхвом.

Однако, уже у самого холма, его остановил какой-то мужичонка:

— Ты, малец, не ходи туда. Не зван ведь.

— Почему, дяденька? — Спросил Ракшай.

— У вас в селе все с богами говорят?

Санька непонимающе смотрел на дядьку, у которого вдруг на лице появилось понимание, и он стукнул себя ладонью по лбу.

— А-а-а… У вас же храм единого. Капища не видел?

— Не видел, дяденька.

Санька притворно шмыгнул носом и провёл под ним справа налево. Как он обратил внимание, все пацанята в деревне бегали, натурально «наматывая сопли на кулак». Вот и Санька, чтобы не выделяться, постоянно шмыгал носом и тёр нижнюю губу кулаком. Сам нос он привык лишний раз не трогать. Инструмент всё-таки.

— Вот Сварога и сыновей его славить пойдём, поглядишь. А сам не ходи на пуп. Ты не крещён, случаем?

— Креста нет, — обтекаемо ответил Санька, не желая отрекаться от Христа.

Это тело никто не крестил, а чья здесь душа, Санька не знал. Сам-то он крестился по православному обряду давно и причащался несколько раз, но в церковь ходил редко. То в лесу жил, то не пускало его что-то в храм.

Здесь, возродившись в новорожденном теле, Санька внимательно к себе прислушивался и усиленно молился, поначалу думая, что обездвижен и ослеплён недугом. То ли выпитым, то ли аварией, то ли параличом.

Потом, когда всё правильно понял, вынужден был научиться слушать тело и заставить разум включиться. А что тело, что разум были девственны и, во-первых — впитывали новое, а во-вторых — имели первозданные каналы чувств, связанные с чем-то большим.

Санька не понимал, что это, но ЭТО ему сильно помогало. Трудно было не утратить ЭТО, при общении с родителями, потому что, когда появлялись они, ЭТО «пряталось». Санька думал, что ЭТО было лесом. Духом леса. Но потом понял, что ЭТО не только лес.

Санька обратил внимание, что начинал знать о приближающемся снеге или дожде заранее. А Мокше для этого нужно было потрогать амулеты, висящие у него на поясе. Перед охотой Мокша доставал из сумки заячью лапку с двумя перьями и подвешивал себе на шею. Тогда охота была удачной. Саньке для того, чтобы знать, «где сидит фазан», амулеты не требовались. Мало того, он научился «успокаивать» дичь.

Так же было и с грибами-ягодами. Санька всегда знал, где, что растёт. Это он в конце «экзамена» продемонстрировал волхву и у того «снесло крышу».

Санька до конца не понимал, причины возбуждения колдуна, потому что и Мокша, и Лёкса тоже спокойно находили нужные им корешки, даже под слоем снега. Но, опять же, с помощью амулетов.

В конце концов Санька стал догадываться, что родительские амулеты «забивают» голос его «Леса» и вскоре научился не обращать на них внимание. Подсказки слышны стали чётче. Стала проявлять себя и интуиция, только Санька ещё плохо понимал её намёки. Чувство тревоги возникло перед отплытием на чёлне с родителями, но деваться было некуда и Санька отбросил его. А можно было бы прислушаться и постараться избежать встречи с казаками.

Хотя, тогда Санька не проверил бы себя в схватке и они остались без барыша.

По возвращении в поселение Санька по-настоящему почувствовал давление на себя капища и окружающих его амулетов. Первые ночи он спал плохо. Он привык к свободе воли, а свободы здесь не было. Духи охраняли деревню и подавляли чужую пришлую волю. Только воля пропущенная через амулет могла вырваться наружу. Так же, как амулет защищал владельца от чужой воли и духов. А Санька амулета не имел и на него тут же накинулись все собранные в этом месте души.

Однако Санька бороться с ними не стал. Он их не боялся, потому что давно понял, что страх, как и остальные душевные страсти, застит ум и сердце. Души попугали-попугали Саньку ночами, да и сгинули, поняв, что Санька в них не нуждается.

Души, как обычные рэкетиры, сначала хотели запугать, а потом предложить услуги по охране и посреднические услуги по связям с богами. Но у Саньки уже была своя «крыша» — небо голубое, а потребности в богах он не знал.