Такси Блюз. На обочине

Михаил Бледнов

Произведение создано на рубеже «нулевых». Вечно похмельная и обворованная Россия под пылью мутной бюрократии. Персонажи, наспех созданные своими амбициями. Молодые люди с не вполне законопослушным менталитетом как визитная карточка того временного отрезка.

Глава 2. Дотянутся до небес

Там, под той самой землей не уютной, сырой, пустой, трагически тихо, как в пещерах Монахов Капуцинов. А им было мало… Мало лет, они были молоды и хотели жить. Но жить не монахами, а… как минимум…

* * *

Определиться в жизни, это всегда не просто. Это не тривиально, хоть так и может показаться. Находясь на грубом тесаном пороге в действительность, оставляя за спиной детство. Никто из этой пятерки не мог и знать, кем он будет, и чем он станет. Предсказание или прогноз, дело весьма не благородное, а вот цех по переработке плоти и духа работал в режиме нон-стоп. Без перерыва на обед и в четыре смены. Каждый в легкую мог стать продуктом общественной мясорубки. Подобные тянутся к подобным, они дружили с третьего класса. Макс и Борек учились в «Б». Шутил, Чика и Некрас на параллели, они тяготели друг к другу. легковетренные — Боря и Чика, не далеко отошедший в силу своей природной приспособленности Шутил. Интеллигент, педант, сын своих манерных родителей Некрас и идейный вдохновитель Макс. Бесспорно последнему посторонние наблюдатели с галерки отдавали без прений пальму первенства.

Все пятеро молодых людей закончили десятилетку в банальной средней школе сибирского города. Выбор — жизнь. Понимали все, как один, что эта та развилка, которая разводит друзей по разным сторонам.

— Но мы не все, — говорил Шутил. Его бешенный взрывной темперамент заставлял порой беспокоиться. — Мы должны быть вместе.

— Это не всегда реально… Но не ничего не возможного, — слова Макса доставали любого и щекотали диафрагму. — Нужно общее дело.

— Без проблем — криминал, отработаем по беспределу. Одно на всех дело и заведут.

— Не гони.

— Жизнь покажет, — уронил липкую фразу Борек и выпил рыбный стакан с разливным «Жигулевским».

В подвале повисла тишина. Все смотрели на Макса. Лишь он один, окончивший школу с золотой медалью, имел реальные шансы для поступления в ВУЗ.

— Куда метишь? — первым порвал пафос неуютной дистанции Боря.

Максим неоднозначно пожал покатыми плечами:

— Хотел на юрфак.

— Что тут катать, корешок. Хотел, так и поступай. Нас на старости лет отмажешь, — Некрас хохмил. Влад его поддерживал в этом:

— Базар вам нужен, пацаны. Свой адвокат, взращенный в купели каменных джунглей. Будет делюгу разруливать. В кулуары власти вхож.

Боря молча пил и ковырял кроссовкой в пыли подвальной. В тот момент его темпераменту мог позавидовать флегматик сфинкс.

Макс посмотрел в низкий потолок так, словно вспомнил будни Оссоавиахима.

— Может, лицо кому-нибудь набить?!

— Чтобы наши экс-преподаватели не подумали, что мы достаточно толерантны? — продолжил Чика.

— Типа того, — и Борис смачно сплюнул слюну пивного оттенка в бетонную пыль их юности. Плевок сгруппировался и как колобок укутался в муке той самой пыли.

— Но жить-то как-то надо, — философски изрек Макс.

— Учитывая, что мы этим заниматься только начинаем…

В жизни каждого наступают моменты, когда необходимо принимать переломное, как прут из метлы, решение. Каждого. Просто, за кого-то его принимают другие. Ну, что ж, он сам проебал свою вспышку. Выйти из подвальной тени тяжело. Это как перепилить гирю, в которой золота — нет. Трудно детям подземелья выбраться на свет. Вернее, выбраться совсем не трудно, трудно другое. Устоять и не ослепнуть от того света. Тем паче молодым, переполненным амбициями и наполеоновскими планами людям. В свет и не ослепнуть, не потеряться от того света…

— Света-а, Све-е-та-а, о-о, ништяк. Давай, малышка, у-у-ух-х! — шипел и стонал в зависимой истоме Шутил.

Шустрая и крашеная не опытным маляром блондинка засовывала и высовывала его крайнюю плоть в свой и из своего пышного искушенного рта. В углу сидел Чика и обсасывал плавничок вяленой рыбы. Боря пил. Макса уже на этом празднике жизни не было. Он, как самый привлекательный для женского пола, отстрелялся первым и ретировался с подвального бардельеро. Некрас вежливо дремал.

Боря вздрогнул и выронил стакан. Чика оторвался от плавника. Это Шутил, как заправский сабвуфер, выдал порцию продолговатого истошного ора. Наконец-то он смог это сделать. Он все же кончил, пьяный и изнеможенный. Эксплуататор Светкиных бутонов, он все же сделал это, гоняя вялого, он все же кончил. Это было как великий Хельсинкский прорыв Брежневской дипломатии.

— А твоя мать-то знает, чем ты тут занимаешься? — спросил Борек, отряхивая стакан от падения.

Приподнялся на локте Некрас. Локоть был опухший и отлежанный, как и его верхняя чакра в те похмельные минуты. Высокий, как небо, и грустный, как украинская луна, он сполз с раскладушки цвета американского флага и, расстегивая ширинку зеленых слаксов, потащил себя во тьму, как сомнамбула. Пиво выходило, необходимо было слить конденсат.

— Давай, торопись, а то мочевой пузырь лопнет, ноги промочишь!

Некрас ни как на это не отреагировал. У него бы и не хватило сил. Язык присох к небу и еще… наверное, к зубам, а быть может он — этот язык говяжий, опух на весь рот и мешал Сергею даже ходить.

Именно так на заре перестройки в период великой Российской депрессии зарождалось фундаментальное будущее, лишенное принципов или с приобретенными новыми. Каждый — хозяин жизни. Любой, дай ему точку опоры перевернет на хрен земной шарик. Любой мечтал тогда дотянуться до небес.

— Мы сделаем это!

— Что?.. Именно?

— Не хуже других.

— Предлагаешь стать барыгами, кооператорами?!

— Откуда, скажи, мой юный друг, такие босяцкие понятия. По-твоему, торговать — западло? — восстал Шутил.

— А ты как считаешь?

— Так же.

— А я как?

— Западло.

— Ну и?

— Поедем в Поляндию по отъему работать.

— Это ты — рэкетир? Авоська с костями, суповой набор, — Некрас еще не ожил, но грубил не по-детски. — Понимаю — я, или Борек, а на себя дыбани в зеркало. Бебики-то растаможь.

— На каком основании такой разговор в мою сторону ведешь…

— Осади! — взорвался как ручная граната Боря. — Слышь, бандюги, уже статус делите. Остыньте. Надо всем решение принимать, с Максом посоветоваться…

— Он со старшими станет нас мазать работать.

— Одни без поддержки, один хуй, не срастется. Это в тебе синие амбиции.

— Ты прав, Борек, — закатил глаза Чика. Прошло время примитивного материализма.

— Не может быть?!

— Я тебе… говорю, как доктор.

Декабрь, 1990г. ресторан «Сибирские огни»

— Что творить будем, пацаны?

— Скверная заноза, надо отметить, — Борек сверлил перфоратором зрения накрахмаленную скатерку круглого стола, словно в Камелоте собрались эти парни за этим столом. Рыцари круглого…

— Левая блевота, офоршмачился ты, Шутил, по самые помидоры.

— Выход есть? — осторожно спросил Савва.

— Пока не знаю, — выдал без лишних эмоций Макс.

Боря продолжал медитировать.

— Но то, что не просто будет разровнять, это сто пудов, — резюмировал Боря. — Воры — это не в кипеш серьезно.

— Трудно будет, — согласился Чика.

— Трудно не означает невозможно! — попытался быть оптимистом Шутил.

— А вам не кажется, милейший, что этот лозунг годится на транспарант тем, кто мучается запорами.

— Ни хуя не весело, пацаны, посмотрел бы я на ваши немытые еблишки, если бы вы угодили в подобный замес, — Шутила колбасило, как грушу с бетоном, и было отчего.

Законник Кава или Ренат Казанский, и то и другое нарицательное, выдвинул братве ультиматум: отдать на раздербан Шутила. Был косяк, но спорный. С ворами рамсовать не хотели те, кто стоял за этой пятеркой.

— А что кричит Горе? — не оставлял надежд Савка.

— Костя не подпишется (Костя — Горе). Ему легче тебя блатным положить, нежели с ними в дерби вступать — трезво предположил Чика.

— Ну и че, ну и че-е… Давай, отдайте меня этим фиолетовым, хули тележить. Пусть на ремни распустят, и всем в кайф станет…

— Да, осади… Чего ты гонишь, были вместе. Ты в нас, как гаденышей, усмотрел фуганков? — Боря воскрес, покидая нирвану. — Предположим, что мы отмаксаем им, но вопрос — сколько?

— А это выход, — одобрил Макс. — Приторочим ворам филача. Все лучше, чем Шутила под молотки. Один хрен, и нас прицепом, а так — фора. Будет день и будет пища, — Макс печатал слова как надежный и проверенный ундервуд.

— Отзвони Фоке, забей стрелу, поищем компромисс, — маякнул Борек.

Чика сдернул с кресла радиотрубку и скопировал с помятого, как утренняя блядь, клочка бумаги судьбоносную комбинацию цифр…

* * *

Осень, 1989г

Макс вне конкурса оседлавший коня сибирского универа, уже через два-три месяца выплюнул набивший оскомину гранит науки, и принял решение проживать его на заочном факультете. Дружба — святое чувство, а солидарность — подтверждение тому. Костя Горе — авторитет местного разлива достаточно котировался в криминальном табеле о рангах, с ним и стали работать те, о ком идет речь. Колпаки, рыночный отъем, квартиры на десерт, но этой банальщиной читатель сыт, по самое не хочу. И сладким и горьким. Возможно, не покажусь оригинальным, но всю эту шнягу описывать не стану. Как у известного диссидента: «Я уверен, не случайно дерьмо и шоколад примерно одинакового цвета, тут явно какой-то многозначительный намек. Что-нибудь относительно единства противоположностей».

Профиль проявился сам собой, как изображение на белом глянце в красном освещении, погруженное в рефренную ванночку фотографа. Ребята специализировались по автоугонам. Работали дерзко, при случае за них могли сказать слово, тот же Горе и его пацаны. Пятерка работала справно, чужого не брали, доляжку отстегивали, словом, как и было нарисовано по сценарию тех лет.

Помните времена Горбачевского «прохибишена», то бишь сухого закона.

Бутлегерский бизнес на железнодорожном вокзале держал под контролем Кава — коронованный авторитет с фиолетовой распальцовкой, хранитель и поборник неписанных воровских законов. Нет, разговоров быть не может, каста есть каста, но монополия… Работаешь, и дай другим. Так решил Савка Смехов — Шутил.

* * *

— Пойми, корешок, тут тема воровская. Она не только на бизнесе выстроена, — размышлял Макс, общаясь с Шутилом. — Это жиганское племя. Они и за базар подтянут. Ты сказал «Насрать на него», то есть на Казанского…

— Ну?

— Гораздо проще, если бы ты не говорил «на него».

— Просто «насрать»?

— Ну, как бы, легче раскидать, а тут…

* * *

Он встретил ее…

— Вообще-то я холостяк по натуре, но «амурам» на это глубоко насрать, — сказал Шутил.

Он был влюблен не по-детски, его либидо достигло наивысшей точки эскалации. Она ворвалась в его жизнь, как ручная граната, разбросав повсюду свои осколки. Пацаны отработали очередной заказ.

— Это мерин, сто девяностый, — передал просьбу клиента Боря.

— Кто заказчик? — осторожностью Макс никогда не брезговал.

— Есть разница?

— Вдруг красный.

— У нас практически весь город красный, — вставил Некрас, ковыряясь обломком спички в глубине своего пещерного рта.

— Его рекомендовал Горе. Этот фуцын — коммерсант из Новосиба. Ты бы лучше спросил, на чей Мерседес он глаз положил! — и Боря выдержал театральную паузу. — Коля Глобус.

— На глобусовский мерюк!? Ни хуя, девчонки пляшут.

— По любому, до него ветер донесет, чья делюга, — резонно предположил Чика.

— Мы можем уйти в отказ.

— Будем работать… Если вы не против, — взял на себя миссию трибуна Макс, когда узнал за сумму.

— Мне до пизды, отступать — бежать, наступать — бежать, — фыркнул Борек и почесал пятерней подбородок.

— Говно вопрос, давай исполним, — оживился Шутил, — я всегда за здоровый кипеш.

Работали впятером. У каждого мобильная радиостанция Моторола. Макс и Боря делают мерина. Шутил с Некрасом ведут впереди. В случае мусорской прокладки на дороге, цинкуют по рации Кентам, и те в свою очередь либо тормозят, либо продолжают движуху в другом направлении. Чика страховал сзади на серой копейке.

Мерседес Глобуса появился в городе один из первых. Коля, авторитет с коммерческой прослойкой, пригнал его из Первопрестольной. И надо полагать, что они и не догадывался о заказе Новосибирского гостя.

Сама ходячая уверенность, то бишь Коля Глобус, считал, что не родился на свет еще человечек, который в этом городе строил бы ему препоны. Глобус якшался как с бандюгами местного пряного посола и со столичным криминалитетом, те в свою очередь жаловали Николая, а Николай не испытывал в связи с этим дефицита пространства в родном городе, и даже порой «царские милости в боярское решето сеял».

Пасли Колю с неделю. Заказчик не торопил. Необходим один и самый верный момент. Сорвется, больше подойти никто не даст.

— Заебет этот Глобус-компас, чего он все дефилирует вокруг, — нервничал Чика.

— Походу, сегодня тоже не срастется, — обреченно вздохнул Некрас.

— Как говорил Бомарше: «Если добиться успеха трудно, нужно просто приложить больше усилий», — процитировал Макс.

— Чего предлагаешь?

— Просто ждать, терпение будет оценено.

— Кем? Глобусом?! Он скоро срисует нас.

— Чего ты меньжуешься. Не так он и умен, если плешь как у Ильича, это еще не показатель.

— Это да, если бомж босяком рысачит, это не говорит о том, что «Война и мир» рождается под его патлами.

— Пацаны, ништяк, походу наш день, — насторожил всех Борек.

Глобус подкатил к своему офису и, прихватив из салона жесткий файл, не заглушив ДВС, выпулился на воздух.

— По местам? — спросил Шутил.

— Время нет, проебать можем. Сейчас, как он войдет в офис, я падаю в мерина и на свал. Вы за мной. Уходим дворами. Сначала по «Иванова», затем на «Набережную», дальше на объездную. Короче, будет видно…

Широкая кашемировая спина и шикарная лысина Глобуса скрылись за дверью с логотипом фирмы. Боря уже сокращал дистанцию от шестерки до Мерседеса. В голове крутилось одно, лишь бы успеть. Глобус может в любой момент вернуться, двигатель работал в унисон Бориным мыслям. «Почему так долго, почему он так далеко». Мимо проносились целые эпохи, ветер менялся местами с дождем, зима с летом. Внутренняя часть головы Бориса живо напоминала наше государство в то смутное время. Вот она, вот… она, заветная, блестящая, как лысина хозяина, дверь автомобиля.

Боря дернул податливую ручку на себя и бросил свое туловище на велюровое сидение. Дверь из офиса распахнулась. Мысли роились в голове… Акселератор в пол… Руля влево… Глобус уже на капоте. Его черные глаза встретились с синими Бориными. Мерседес гальманул скатами и туловище Коли Глобуса, перекатившись через правую часть крыши, мешком рухнуло на скользкий асфальт. Боря пытался не смотреть в прямоугольник зеркала заднего вида, но он видел, как тучный Глобус бежал и падал, махая руками, словно опухшими от долгого перелета крыльями. Скоро дородная фигура материализовалась в жирное ляпистое пятно на листе грязного города и исчезло вместе тем, как Мерседес ушел в поворот.

Все было ровно. Делюга срослась в цвет. Мысли Савелия были чистые, как слезы Хакамады, и вдруг в короткие мгновения такое дикое нагромождение абсурда.

Лязгнули ворота СТО, Мерседес плавно, как сырок «Дружба» вкатился в оборудованный бокс. Здесь с ребятами должны были расплатиться Новосибирские эмиссары, а дальше у мерина, увы, иная судьба.

— Полтинник, как говорили! — шевелил резиновыми губами представитель. С ним общался Борек

— О чем ты говоришь, и с кем ты договаривался? Мы работали за пятьдесят пять, если для вас пять не филки, нам, босякам, и это не кислая прибавка.

— Горе же кричал…

— Горе кричал, а я говорю. Если, пацаны, вас что-то не устраивает, не сочтите за грубость…

Шутил дальнейших раскладов слушать не хотел. Его уебало током, потом забили индейские барабаны, и родилось в этом хаосе светлое чувство. «И снова наступила тишина». Я молчал, потому что родился в бедном семействе. А значит, я буду небрежным и сдержанным. И прежде чем действовать, буду узнавать — во сколько мне это обойдется.

Перед ним стояла она, заплаканная и растерянная. Ее конолевая восьмерочка ни в какую не желала слушать свою прелестную и хрупкую хозяйку. Как шкодливое дитя, она плевалась, пукала и дергалась, когда Марина ехала на диагностику.

— Вы чем-то огорчены, сударыня?

— Я?

— Именно, — нежно пошел в атаку Шутил. — Вас, наверное, разводят на лаве эти автомастера. — И Савва бросил взгляд на чумазого Кулибина.

— Да у нее карбюратор и зажигание позднее. Хуйня! — оправдался тот.

— Вот видите, хуйня… извините, красавица, пустяк.

Девушка искренне улыбнулась, осветив улыбкой серое помещение. Шутил зажмурился.

Милая девушка стала милой девушкой Савки Смехова. Мариночка — единственное, но отнюдь не избалованное дитя своей матери. Между прочим, информация к размышлению: мама Марины — директор треста столовых и ресторанов. Я надеюсь, смог отмести вопросы читателей относительно новой «восьмерки». Вспомните, в какие годы проходят действия. На этом фоне ВАЗ-2108 смотрелся весьма впечатляюще.

* * *

— А почему у татарина погоняло Кава? — задал вопрос Шутил, хотя справедливости ради надо отметить, что это вряд ли интересовала парня угодившего в замес и ворам в опалу.

— Спроси чего полегче, — как смог ответил Некрас.

— Жульман, по ходу, сам ломает себе затылок, почему ты — Шутил.

— Сомневаюсь, что он озабочен такой теоремой.

Шутила трясло, он нервничал, хрустел костяшками пальцев и часто думал о ней.

— Жулики — не безбашенные бандерлоги, — стал подводить Макс, — им лаве необходимо вернуть, на которое ты их приземлил.

Максим рассуждал не по годам, аргументированно, без лишних эмоций.

— Кто кинул? Я лишь двинул свою партию…

— Шутил, подожди, они свой слам потеряли, ты их купцом свою ваксу зарядил ниже ценой. Барыги по любому тоже попали, но до них нам дела нет. Я думаю, синие примут откупные, вопрос, где сармак взять, запросят как с полноценных.

Шутил думал о ней…

* * *

Марина оказалась, как я и говорил выше, не избалованной юной леди. Но манер ей было не занимать.

— Ты мягкая и бархатная, — шептал Савва после акта совокупления. Таких слов он раньше не знал.

— Савушка, — и Марина нежно дотянулась до его губ, а оказалось, до самого сознания.

И снова секс, на грани безумия. Шутил взлетал, как на качели, а приземлялся как без парашюта. Я бы мог написать, что он кончил ей в рот, но это будет несколько не романтично… Вы не находите?!

Он кончил в нее, она застонала и поспешила ответить взаимностью. Эти два тела сливались в одно, подобно сиамским близнецам. Они исключительно подходили друг к другу вопреки прогнозам засранцев астрологов. Луна в тельце, игла в яйце и прочая блевота. А Шутил в Марине, а это уже жизнь. Савка даже не хотел участвовать в показательных оргиях его сотоварищей с пассиями легкого, как пух, поведения.

Мать Марины, женщина во всех отношениях приятная и обходительная, взращивала дочь без мужа. Выбор дочери Валентина одобряла без сопутствующих дополнений со своей стороны.

Однажды Савелий прибыл к Марине, когда Валентины не было дома. Исполнил свой мужской долг, оделся и вальяжно развалился на тахте, упершись в ящик. Марине отзвонилась подруга, живущая в соседнем подъезде, и попросила Маришу буквально на несколько минут зайти к ней. Женские секреты — мать их. Савва остался один, он не собирался скучать.

— Я скоро, мой хороший.

— Все в порядке, — сказал Шутил.

Выходя из подъезда, Марина столкнулась в дверях с матерью и осторожно предупредила ее, что дома Савва.

— Не пугайся, мамуля.

— Никаких проблем, — и Валентина беспрепятственно преодолела расстояние до своей квартиры.

Шутил не мог рассчитывать на такое скорейшее возвращение объекта своего обожания, посему в конец расслабился и от души бзднул, непоправимо испортив воздух в комнате.

Валентина прозорливо подготовила комплимент в адрес избранника дочери. И, перешагнув через порог квартиры, многозначительно произнесла:

— Наконец-то в нашем доме запахло присутствием настоящего мужчины.

Наверное, она еще хотела продолжить: что это именно то, чего им с дочерью так долго не хватало. Но, хватив ноздрями абстрактное творение Шутила, вовремя остановилась. Думаю, даже пожалела и о первой половине заготовленной фразы.

А в остальном они ладили…

* * *

— Кава, пацаны Горемыкинские отзвонились, — молвил Фока, правая рука Казанского авторитета, особо приближенный к левой пятке императора.

— Чего кричат? — нейтрально узнал Ренат Казанский.

— Встречи просили.

— Ты им назначил?

— Базар тебе нужен.

— Базар нужен нам всем. По любому воздуха попросят забашлять, чтобы мы щюсенка не мочили. От его смерти у нас не прибавится.

— Но и не убудет.

— Это ты верно заметил, но бабло ушло временно, поэтому мы с них его спросим, сумму обдумаем, набросаем, что почем.

— Может, озадачим чем поциков?

— Идея фикс, прикольно мыслишь, Фокич. Они по угонам отрабатывают, если я верно осведомлен.

Фока утвердительно кивнул и запустил себе в ноздрю белую дорожку марафета. Кава презрительно сморщился и стал похож на кожаный портфель эпохи Коминтерна. Он и сам был не без греха — двигался жульман, на игле сидел, но предпочитал разламываться, когда с делами было все ровно, ну, или подготовлено к тому. Сделал дело… и т. д. Это вам не сборник русских пословиц.

Поморщился, но замечания делать не стал.

— Как говаривал Шкловский: «Бессмысленно внушать представление об аромате дыни человеку, который годами жевал сапожные шнурки».

— Это ты к чему?

— Во сколько завтра? — проигнорировал Фоку вор.

* * *

В те годы особо активные и здорово мыслящие умы нашей эпохи неплохо поднялись на водке. Сухой закон, вырубленные виноградники. Американская ошибка не о чем не говорила пятнистому Мишке. И он смог породить собственных гангстеров. Не в крынку бздеть. Вероятно, он этим гордится и по сей день.

— Слушай, Савва, — Марина была обращена в холерическую натуру и не желала своей идеи забиться, затереться в глубине ее светлой головы.

— Я весь внимание, дорогая.

— У тебя есть выходы на оптовиков по водке?

— А есть водка?

— Во-первых, вопросом на вопрос, если тебе доподлинно известно, отвечать безграмотно.

— А во-вторых?

— Водки — море. Я через мать хоть вагон приобрету. Даже под реализацию.

— Ну, в способностях твоей матери не сомневаюсь, — и Шутил освежил свою память на предмет должности Марининой матери. На трудовые доходы наши люди автомобили не приобретают. — Через вокзальных барыг-зверьков. Можно через таксистов, опять же на вокзале. Но чревато. Там Кава масть держит. Его кон.

— А он кто?

— Вор из Казани.

— Своего что ли нет?

— Своего нет, город красный. А смотреть за ним кому-то надо. Каву и поставили смотрящим.

— Кто поставил?

— Горбачев!

— А серьезно?

— Да не все ли равно, — но мысль о вагоне алкоголя плотно поселилась в головных магистралях Шутила. «С пацанами надо пообщаться, а с другой стороны, скину партию, кто дыбнет, что я? И на всех на нас лаве хватит. Пацаны лишь одобрят».

Он был соткан из сплошных противоречий, как ковер-самолет.

Здание кинотеатра «Октябрь», отделение милиции и неказистый как замыслы Троцкого, детский дом творчества, формировали стиль этой улицы. Позади «Ленинская» ярмарка — муравейник кооператорского движения. Бабло из воздуха, лоховские термопереводки для совдеповских футболок, вязанные шапочки-пидорки — О'ля «Puma», «индийские» мохеровые шарфы, скаметроленные за полночь из гигантского ханойского пледа. Посреди всей этой вакханалии станки с наперстками, столы с лотереями-лохотронами и будка с хиромантами.

Шутил пребывал в приподнятом настроении. Накануне он укатал гордого азербайджанца Адила принять у него тридцать ящиков «Столичной». Для человека восемнадцати лет — эта сделка сулила баснословный колоссальный подъем. Адил на свой страх и риск намазался, при этом сославшись на отсутствие финансов и плохую торговлю, вежливо отказал бутлегерам Кавы. Азер понимал, чем рисковал, но жадность родилась на порядок раньше самого Адила.

Забегая вперед, скажу, его застрелили через неделю. Проникающее в голову.

Савва, Марина и Борек бесцельно дефилировали по ярмарке. Иногда пили разливное пиво.

— Медиум! Смотри, корешок! — привлек внимание к палатке с астральным рисунком Шутил. — Испытаем судьбу! — предложил он же, не догадываясь, что он ее уже испытывал.

Борек относился к подобному скептически. Марина была в восторге от перспективы покопаться в будущем.

Хиромантка оказалась так себе. Борьку за компанию нагадала неприятности, Шутилу безбедное будущее. Борьку по ладони предостерегла. «Цыганка с картами — дорога дальняя…».

— Вашему телу, наверняка, не приятны травмы? Я ведь угадала?!

Боря ухмыльнулся уголком рта.

— А также эти травмы вам не желательны, — бросила она заключающий весомый довесок.

«Ну, да, конечно, только ему, Борьку, травмы и ушибы противопоказаны. Остальных хоть лопатами изуродуй, хоть жопу на голову натяни, хоть бы что. Живи и радуйся. А вот Боре, блин, очень не желательно». Во, прогнулась. Борис бросил измятую купюру и побрел в сторону вывески «Пиво».

— Там хоть наебывают, так мне этого хочется.

— Зато я стану сказочно богат!

— Ага, станешь. Она тебя грузит, а ты хаваешь, это она станет на порядок состоятельнее.

— Ну, а я что?!

— Драчучу, — беззлобно подколол Боря. — Алеша! Кирзовые уши.

— Давай, давай, обо мне еще заговорят.

— Да кто бы сомневался.

* * *

— Ну, что двинули.

— Сейчас Чика подтянется.

— Может и я? — осторожно поинтересовался Шутил.

— Да ты, что Шут, не посрал, — обрубил Некрас.

— Ты, Серый, сама вежливость, — надулся Савка.

— Головой надо думать, за тебя базарить будем. Твой вопрос вообще еще не решенный.

— Ладно, поехали, — подвел черту пикировки Боря, увидев на горизонте Чику. — Святое дело, друга из беды выручать идем, — попытался он же разрядить накалившуюся обстановку.

— Нервы не в пизду, — согласился Некрас, втискиваясь в тесный для его габаритов салон шестерки.

— С Богом, пацаны.

Шутил выцветшим осенним взглядом пасмурно проводил удаляющуюся корму Жигулей. От чего-то он не особо верил в благоприятный исход безнадежного предприятия.

«Но пацаны сказали с Богом…».

Встреча была назначена за спортивным комплексом «Спартак». «Матч состоится в любую погоду». Тихое место, непроходное, максимально выгодное для бандитской стрелки.

— Сейчас покрошат нас в капусту на пирожки.

— И это не исключено, но в этом есть свой плюс.

–?

— Мы не состаримся, — успокоил Макс.

Жулики прибыли на стрелу загодя. Двухцветный внедорожник «Форд-Бронко» перемаргнул дальним светом, когда шестерка с квартетом въехала на задний двор.

— Ну, что, пошли, покойнички, — подбодрил Боря, первым покинул теплый салон легковушки.

Все четверо подняли воротники. Порывистый ветер гонял колючую снежную крупу.

— Да уж, не манна небесная, — подметил Макс.

На встречу двигались трое с геометриями угловатых лиц, напрочь лишенных интеллекта. Глаза не отражали ничего. И это обстоятельство заставляло леденеть кровь в жилах восемнадцатилетних подростков. Но, главное, этого не обнаружить, а то сломают.

Следом шли Фока и сам Ренат Казанский, доселе ребята его не видели. Низкий татарин сухого телосложения с высушенным уркаганским лицом, взгляд с прищуром, законник не отводит его не на йоту. Это вообще характерная деталь людей подобной формации. Кисти рук вроде как чистые, хотя, кажется, что-то там синеет из-под манжета белоснежной сорочки. Та в свою очередь выглядывает из-под рукава серого, ладно пошитого пальто.

Авторитет потер костяшки рук, вскинул голову и молча предложил пацанам держать слово.

— Мы приехали, — начал Максим, — говорить за нашего друга.

— Вы, Кенты, не так давно от мамкиной сиськи оторвались, а уже с блатными на стрелку торопитесь. Но за это уважаю, измену лихо маскируете. Какие предложения, я не искал компромисса, вы попросили выслушать, — Кава говорил сухо и отрывисто.

— Он готов признать косяк, а мы в свою очередь, предлагаем вернуть убытки, понесенные вами, — продолжил Борек.

— Погоди, браток. О каком косяке ты здесь мне втираешь. Ты знаешь вообще, что есть косяк? Он попытался оскорбить вора, а это не прощается.

— Назови сумму, — холодно оборвал Боря.

— Борзый ты, но базаришь в тему. Я назову вам сумму послезавтра… с бухгалтером надо перепиздеть, — ухмыльнулся Кава.

Его поддержал Фока, у второго получилось это пародийно.

— Завтра, — продолжил урка, — ваш хуепутало пусть сайгачит в тот кабак, где офоршмачился, к двадцати часам. Будут люди, он публично извинится.

Макс согласно кивнул головой.

— Хули гривой машешь!

— Понял, — Максим еле сдерживал агрессию. Он трезво отдавал отчет происходящему и исходящему из его взрывных поступков.

— Есть еще кое-что, — Кава выдержал паузу, вставляя сигарету в изящный мундштук зековской работы, закурил и только после продолжил…

* * *

— Слушай, Маринка, это надо отметить.

— Савва, родной, мы так и сделаем, но давай все деньги завезем домой. С такой суммой…

— Все будет ровно. Конечно, сначала домой.

Деньги, полученные от Адила, Шутил прозорливо оставил дома, выщипнув из заработанного пресса сумму на «разгуляй».

— Народ для разврата собран?

— Собран!

— Тогда вперед! — и Савелий по-ленински проложил незримый путь движением руки вперед.

Гуляли долго и со знанием дела. Он дарил ей цветы и купал в шампанском. Им казалось, что вот именно такой и никакой больше должна быть жизнь, их жизнь. Ощущая себя, по меньшей мере, Бони и Клайдом, молодые люди хлопали дверями одного за другим ресторанов. Если жить, то только так. Как он, Савелий Смехов, мог раньше пить тухлый портвейн или порошковое выдыхающееся пиво. Это так глупо. Равно, как глупы строчки «недалекого» недоумка «писателя» Уксусова: «Над городом поблескивал шпиль адмиралтейства. Он увенчан фигурой ангела натуральной величины».

На утро они проснулись на одном одре, потные, счастливые и в обнимку. Выжатый как лимон, Савелий прохрипел:

— Вот так однажды мы умрем в один день.

— Но до того будем жить счастливо.

Было плоховато после ночного бардельеро, но не так, чтобы очень. Статус напитков сплошь благороден. Мартини, Шампусик со двора ее величества королевы Марго, быть может, и от «Клико». Кто его разберет, да еще в эти годы. Весь день провалялись как полено, смотрели тупо телевизор, иногда прерывались на занятие любовью.

Ближе к пяти Шутил неожиданно подскочил, оделся и исчез за шпоном входной двери. Вернулся скоро. Принес барский букет голландских роз, рассыпая их по постели, и пригласил Марину в ресторан.

— Ты там сделаешь мне предложение?

— Это отличная идея.

— Она принадлежит не тебе? — и Марина наигранно наморщила кончик своего носа.

Пока Савка принимал душ, на телефон Марине позвонили. Он слышал звонок, но сквозь струи воды. Отплевываясь и что-то мурлыкав себе под нос, он не отвел этому звонку никакой роли на подмостках театра собственной жизни.

— Савва, тебя! — пригласила юная хозяйка.

Наспех смахнув с себя влагу, Шутил укутался в махровое полотенце и прошлепал в зал, оставляя за собой трафареты мокрых ступней.

— Алло? — небрежно спросил он. Звонил Макс

— Ты чего, Савок, натворил?!

–?

— Ты в жесткую катку угодил, ты в курсе?

— Говори понятнее, сделай милость.

— Ты зверькам водяру двинул? Только не гони.

— Ну. А какие дела? Чего непонятки?

— Какие, в жопу, непонятки. Тебя жульманы ищут. На ножи хотят поставить. Эти азера от них партию ждали. Ты им куш поломал и ценником убил.

Последняя фраза как молотом о наковальню ударила Савку по обоим чакрам и гулко сдетанировала в голове. Он же предполагал такой расклад. Он это предполагал.

— И что делать? — попытался нащупать компромисс он.

Марина застыла в дверном проеме, как статуя свободы, держа вместо факела колючую массажную расческу. По зеленеющему лицу любимого она могла догадаться о характере беседы. И для этого совсем не обязательно быть семи пядей во лбу.

— Решать надо. Они Некраса выцепили, подмолодили, за тебя спрашивали.

— А Некрас-то при каких делах?

— Это ты им объясняй. Они в курсе, что мы работаем вместе. Дальше читай между строк. Ты пока не высовывайся. Я Горе найду, может через него порешаем.

— Хорошо.

— Ни хуя хорошего, — и Макс оборвал связь.

* * *

— Есть еще кое-что, — Кава выдержал паузу, закурил и продолжил. — Вы, пацаны, по тачкам отрабатываете. Есть работа для вас. Как сармак мне загоните, педальте в Казань. Вас там человечек мой встретит. Там кости поставите. Чтобы меня не попытались по фраерски ошармачить, глаз за вами будет. Есть на моей родине один «пассажир» (лишний человек) барыга по всем статьям гудбай, но не в том суть. «Грести полундру» не его (воровать), я же базарю — коммерсант. Тачилу нафокстроченную себе надыбал. Бэха, то ли пятерка, то ли семерка, я в них не петрю. Я — уважаемый человек. На Волге по родным местам разъезжаю, а этот пархатый на БМВ. А как же статус, где справедливость. Я бы и так его «огорбатил» (обделил), но не тот кон нынче. Нет желания и времени конфликтные препоны мастырить, да и с администрацией он на вась-вась. Отработаете у него Бэху, наказать надо фуцына. Если с этим все, то до после завтра, отбошляете «тити-мити» (деньги) и в Казань…

— Это мы еще легко отделались, — смахивал пот Чика.

— Еще вопрос, где денег вцепить, не на ящик водовки попросит.

— По любому.

— Шут все лаве поднятое пусть на кон выгребает. Марина пошустрит, у нее мать кушевая. Если что, у Горе перехватим. Я так катаю, уж лучше ему торчать, чем жульманам.

— Всяко! — согласился Некрас.

— Боюсь, что машину скинуть придется, — и Макс сиротливо посмотрел на… «шестерку».

— Сначала воровской вердикт выслушаем, а после… Если что, есть у меня одна вкусная наколка. «Девяносто девятая» — коноль, мокрый асфальт, соседа приятель приобрел по случаю. Отметем, номера перебьем и за долг отдадим.

— Реально! У бандюков сейчас такой цвет котируется.

— Сто пудов.

— Пусть Шут колготками тоже пошевелит, а то прется, туловище, на титьке, а второй укрывается, а мы за него делюгу разматывай.

* * *

— Что случилось, Савушка?

— Плохие новости.

— Это из-за… из-за…

— Да, по водке встряли в замес. Воры засаду готовят. Вечером все, думаю, проявится, пацаны просканируют тему и настроение в массах.

Шутил плюнул и решил не откладывать поход в ресторацию. «Какого черта! Выпью, станет не так муторно». Так думает львиная часть прогрессивного человечества.

В ресторан в те годы попасть было не так уж и просто, но на имя Марининой мамы была безлимитная бронь. Ведь вы еще помните, кем она работала?

Савка пил водку, пил часто, почти не закусывая. Этим он пугал Марину. В столь юном, по меркам алкоголя, возрасте весьма проблематично нащупать ту грань, ту планку, после которой все плывет. Ближе к девяти Шутил изрядно накидался. За соседним столиком сидели химиковские пацаны, чуть левее левобережные. Кабаки и рестораны — излюбленное место тусняка после ратного рабочего дня у братвы.

— Шут, ты что тут творишь? — услышал Савка удивленный голос откуда-то сверху из-за спины.

Это был Леня Узбек, он работал с Костей Горе и был уже осведомлен о проблемах Шутила.

— Леня? Здорово, брат, — запинался языком за коренные зубы Савка. — А в чем трудности?

— Это у тебя трудности. Ты чего исполняешь, из-за тебя сыр бор идет полным ходом, а ты тут на глазах у пацанов фестивалишь в полный рост, на филки, между прочим, мутно заработанные.

— Тебе откуда знать, на какие я бухаю!

Еще поодаль расположились те, кто хорошо знал Каву. Шутила несло по бездорожью. Леня пытался поставить его на место лояльными методами, вернуть на землю.

— Ты бы ехал на хату, да жопу прижал, пока мы все не устаканим.

— Ты, что ли, Узбек, устаканивать будешь? — ерничал Савелий.

— Если не угомонишься, тебя прямо здесь к ответу подведут. Ренатовские за твоей спиной. Снимайся по скорому. Вот ты исполняешь!

— Да насрать, — раздухорился, как доменная печь, Шутил.

— Осади своих блатных коней, корешок.

— Да насрать на этого Татарина. Насрать на него! — выстрелил Шутил ядовитую фразу в спертую атмосферу банкетного зала. И, конечно же, она не была предана забвению, как мои ранние произведения.

* * *

Пыльные перроны, прощальный пейзаж. Плевки, сопли и трупы разлагающихся окурков. Слева у урны бомж, укутался в свой мир, уткнулся облупленным носом в угол вокзальной стены, затравленно озирается и вписывается собачьим взглядом в штукатурку. Он совершенно не защищен и лежит слева.

— Вот так бы не закончить, — посочувствовал Борис.

На самом деле эти падшие люди не подходящий предмет для издевок. На их персонах даже сарказм репетировать неприлично. Отчего-то люди жалеют бродячих псов, бросая им кости, а ведь это они. Это мы когда-то приложили максимум того, чтобы та или иная псина очутилась на улице. С людьми то же самое, отличие лишь в том, что они иногда умеют говорить, а те, кто имеет кров, не кормят их даже костями…

Справа от того, кто слева, милиционер, О'ля дядя Степа. Ищет жертву в толпе привокзальной. Бомж для него не больше, чем декорация. Если жертвы не будет, он оторвется и на ней.

Савка нервничал и даже злился. Его бесили оранжевые «вагонники» и «путейцы», раздражала толпа и металлический голос дежурной. Он не хотел расставаться с Мариной. Она целовала его и шептала, что все закончится здорово. Савелий знал, что в Казань ехать необходимо. В конце концов, всю эту перловую кашу заварил он, а пацаны лишь проявили солидарность. Он даже не мог дать ответ самому себе: смог бы он принести себя в такую жертву. Наверное, да. Они вместе столько лет.

Шутил тоже целовал ее, шутил, но как-то неуклюже, разбросано. Говорил ей: «Дождись!», как будто он отъезжает в армию или, по меньшей мере. На край географии.

«Жди меня, и я вернусь, только очень жди. Жди, когда пройдут дожди…» и прочую пургу нес Савва Смехов. Он озирался, падал и снова вставал (смысл слов переносный). Говорил и тут же забывал. В дорогу был жареный цыпленок, яйца в крутую и пирожки с колбасой. Пижонский набор, ничего оригинального.

Поезд плавно, не травмируя психику пассажиров, тронулся, тронулся и загаженный перрон с почтовыми телегами, зорким милиционером и человеком у стены с ямой за место будущего.

Из пункта А в пункт В ехали пятеро. На негоциантов они не тянули, скорее танкистодоры. Внимание, вопрос: «Как украсть миллион?».

Подробности в комсомолке…

До Казани пути чуть более полутора суток. Молодые люди решили и этот временной период сократить до минимума. Не мудрствуя лукаво, они, не выезжая из своей области, обглодали еще теплого цыпленка, не оставили камня на камне от колбасных пирожков и все это, чтобы не портить желудок сухомяткой, обильно запили водкой.

Ближе к Перми водка кончилась. Третий раз и как прежние два — неожиданно. Шутил с Некрасом в кедах на босую ногу сносили свои тела, измученные нарзаном, в ближайший чипок. Водки не было, набрали альтернативного портвейна.

Савка вспомнил, что больше его не употребляет, и из горла на перроне отпил пол «огнетушителя».

— Все-таки грустная штука — эта жизнь, — сказал он, переведя дыхание. Некрас согласно вздохнул.

Поезд снова тронулся, и курьеры за алкоголем чуть было не обрели политическое убежище в городе на Каме. Портвейн кончился быстро, а ночью их ждала Казань.

Чика вышел в последний тамбур покурить. Вагон был также последним. Сделал две глубокие до жопы затяжки, и тихо охуел. В дверь со стороны кто-то отрывисто постукивал. Влад посмотрел в боковое окно. Поезд шел на всем ходу. Потом ущипнул себя на всякий пожарный случай, учитывая допинг, принятый в недалеком прошлом. Стук повторился. На улице зима и тот, кто стучал, вот-вот должен был совершить это в последний раз.

Чика выщелкнул бычок и полетел к проводнице.

— Слушай, стюардесса, — запинаясь, объяснял он, — у тебя там на автосцепе заяц повис.

— Кто-о? — тупанула она.

— Открывай, ворона! Замерзнет чувак!

Дверь отворили. В вагон ввалился мешком человек приличного вида.

— Он жив?

— Похоже, нет.

— Скорее да, чем нет.

— Водки ему!

Скандировали массы и выдвигали свои версии относительно этого явления.

Оказалось, мужчина опоздал на свой поезд до Тюмени и решил таким образом добираться. Ехал от Перми, а приближалась Казань. Выносливости человеческого организма нужно посвящать «Оды» или «Танки», по меньшей мере, четверостишья. Но если читатель силен в географии, то он догадался, что этот пилигрим…

— Самое прикольное, он ехал, удаляясь от Тюмени, — рассказывал Чика.

— Во, олень!

На горизонте, там, на острие рельс, маячила Казань.

В морозной темноте этот город внушал необъяснимое волнение и душевный неуют. А величие и старина давили сверху с высоты звезд. Все пятеро ступили на землю татарскую и осмотрелись. Клубы дыма вырывались в мороз и терялись в ночи. Возможно, они улетали туда, где кто-то рассыпал звезды. Молодых людей окликнул неприметный серый человечек.

— Говоря, что в Казани нас встретит человечек, Кава не солгал, — подметил Боря.

Встречающий был до странного маленького роста. Возраст этого человека был таков, что, покупая себе очередной раз обувь, он резонно задумывался: «А не в этой ли обувке меня будут хоронить?». Он даже не назвал своего имени и погоняла. Это был человек от скокаря. Но ребятам было параллельно. Скорее отстреляться и в обратку.

— Ну, что, гастробайтеры, следуйте за мной.

Хавира по раскладу человечка была надежной, не засвеченной. Ребята могли пользоваться всем, что было в ней. И еще им выделили сорок первый «Москвич».

— А вот это грамотно. Без колес мы бы вспотели.

— Базара нет, виллы.

Боря и Макс получали ликбез и полный пакет необходимых для работы инструкций. Схема движения клиента, юридический адрес его фирмы, любимый ресторан, спортивный клуб и даже автомойка.

— Вот то, что нам необходимо, — подчеркнул маркером на листе Максим.

— Автомойка?

— Она, родная. Главный конфликт нашей эпохи между личностью и пятном.

— Попроще, гений.

— Гений враждебен не толпе, а посредственности.

— Конкретней, Склифосовский, — ерзал Некрас.

— Серый, будешь спешить, когда мондовошек станешь отлавливать. Они никого не уважают.

— Кто?

— Мондовошки.

— Макс, чего ты, в натуре, выпендриваешься…

* * *

Савка сразу с поезда даже не хотел заходить домой. «Марина!». Он как Шевченковский Андрей шептал имя прекрасной польки. Но трезво сообразил, точнее, осознал всю необходимость облагораживающего с дороги душа. Без душа и мыла он походил на хоккеиста, запах был, как из-под щитков. Душ и хороший автошейв должны будут сделать из примата то, что прощалось с Мариной три недели тому назад. Ох, это коварное, но липкое, как мед, чувство. Только им наделен человек разумный, только оно отличает его от особей «питекантропов». И пока живо все это, апокалипсиса не будет. И даже тот человек за урной на вокзальном перроне, даже его «ведо» не лишено подобного. Оно попросту забилось далеко в черный облупленный угол его внутреннего мира. А поднимать его наружу для человека, лишенного элементарных удобств, непозволительная роскошь. Словом, если чувство это отсутствует, значит, следовательно, это и не человек вовсе. Что и требовалось доказать.

«Я люблю, а значит я живу». По-моему так там у Владимира Семеновича.

Савва был человеком импульсивным, сверхэмоциональным, порою неординарным, но он любил, и от этого был счастлив. Его тело мылось под упругими струями душа, а душа была уже рядом с ней…

* * *

Макс выпендривался именно так. Но это была его ипостась, его маленькая слабость. Он просто кайфовал, демонстрируя превосходство своего серого вещества над массами. Он продолжил:

— Недельное наблюдение за объектом показало, что к машине он никого не подпускает. Любит ее, ублюдок. Даже водителю доверяет редко и то в особых случаях…

— Например, съездить на мойку, — перебил Шутил.

— Верно, Савок. Необходимо вычислить график помытия авто, если таковой вообще имеется.

— Скорее всего, он моет ее, когда ему в голову ебнет.

— Точнее, по мере загрязнения, — поправил Борю Макс. — Он моется на одной и той же мойке. Может, она его Кента, или он сам в ней в доле, не в том суть, — и Макс упрямо посмотрел на Шутила.

Тот не понимающе сложил губы конвертом.

— Шутил, твоя задача с кислой, но преданной миной заявиться на мойке и устроиться работать мойщиком.

— Ты чего погнал?

— Самый реальный вариант. Наступит момент и клиент заедет. В таких случаях люди даже ключи из замка не вынимают.

— Ну, конечно, вы будете вялиться, а я как лох наебывать.

— А чего, филок наработаешь, специальность приобретешь, — подъебнул Чика.

— Может, за тебя все сделать, а ты езжай назад к Марине и не о чем не беспокойся, — полез в залупу Боря.

Шутил помялся, словно картонная коробка. Ему действительно стало не по себе.

Не буду детально писать о трудовых буднях Савелий Смехова, перейду к кульминации. Расчет стратега Малецкого оказался верным на сто процентов. Справедливости ради надо отметить, что для этого Шутилу пришлось попотеть на ниве мойщика полторы недели. Он даже начал втягиваться и слился с «влажным» коллективом.

«Бэха» черная, как намерения Гари Поттера, вальяжно закатилась в мойку. Шутила, словно кипятком окатило, его сердце забилось в рваном ритме нон-стоп. К черту попсу, начался убойный рок-н-ролл.

Из салона БМВ вытряхнулся брутальный дяхан, доверенное лицо шефа, то бишь его секьюрити.

— Дяденька, как мыться будем? — поспешил Шутил.

Прогиб дяденькой был в сию же секунду зафиксирован. Резиновая маска его лица приобрела геометрию власти и превосходства над толпой.

— Верх, салон и пропылесось, — бросил он, и, переминаясь с ноги на ногу, добавил, — Через пару часов буду.

Он покинул помещение и сел в девятку, за ним ехали следом. Машину взвизгнула, как свинья на веревке, и, громыхая динамиками, ретировалась.

У Савелия обмякли ноги. Вот он реальный, почти сто процентный шанс. Не использовать его было бы верхом легкомыслия. Руки тряслись, подбрасывая поролоновую губку, мысли роились в голове, как рыжие тараканы. На мойке появился ее владелец.

— Савелий, хули ты, тити мнешь. Отдай машину Славе, а сам пойдем со мной, дело есть.

«Твою мать! — чертыхнулся про себя Шутил. — Какого члена!». Находчивая мысль сама сделала шаг вперед из шеренги умственного хаоса.

— Леонид Андреевич, а можно мне поработать с Бэмкой. Я еще таких не видел, просто слов нет.

— Слава, со мной! — снизошел до великодушия шеф.

«Е-е-с!».

Макс был прав. Ключ торчал в замке зажигания. Более того, за водительским козырьком Шутил обнаружил документы и… сто долларов.

«Это мне за работу». Савка даже вымыл ее сверху, и она стала похожа на лакированную галошу.

— Купила мама Леши отличные галоши…, — намурлыкивал Смехов, ключ по часовой и ДВС в режиме запуска.

«Какая мощь, интересно, сколько лошадок под этим капотом? Впрочем, какая на хрен разница». Вошел Слава.

— Ты чего завелся?

— Хочу перегнать туда, где Форд стоял, там пылесосить ловчее, открой ворота, Слава.

Слава поспешил помочь товарищу по цеху.

«Круто, мать ее, круто… супер, охуеть!». Орало что-то внутри Шутила, ломая диафрагму. Он втопил педаль до полика, и авто от Баварского производителя показало, на что оно способно. Тело Савелия вжало в сидение, он подобно летчику-испытателю сполна прочувствовал весь кайф перегрузок.

Слава бежал вслед, что-то кричал, распугивая татарских воробьев.

— Что, ебанутый, я же не слышу тебя, — хмыкнул Савка, и остался собою доволен…

— Я, пацаны, чуть не обосрался, в натуре, пушка, а не машина. Дурная, как моя голова.

— Это да! — отличился Боря. — Но ты молотком, Савок, красавец, бля буду, отвечаю!

— Да, ладно, на моем месте каждый поступил бы точно также.

— Нет повода не выпить! — взял на себя миссию тамады Максим…

* * *

Савка торопливо печатал шаги по морозному сибирскому асфальту. Он сокращал расстояние и не мог придумать, как они встретятся. «Наверное, он подарит ей цветы… Да нет, точно. Она примет его в тиски своих мягких объятий. Они будут долго гонять слюни, а потом… Но это если мамы нет дома, Шутил сорвет с нее все, что там будет, ну а дальше импровизация».

Он вышел на проспект, с него он повернет на другую улицу, которая, хитро петляя по дворам, выведет его на заветную, на ту, где живет его Марина.

* * *

Одиозный Кава был чем-то не очень доволен. Пред ним ломился от сервировки овальный стол, квадратной формы. Справа сидел Фока и поедал королевских креветок — продукт перестройки. Напротив гости вора: Симон, Саша-Кореец, и Лефик. Все «хозяйские», авторитетные люди. За плечами солидные ходки, за ходками серьезные дела. Кава час назад принял дозу и его слегка кубатурило. Он изредка кивал и почесывался, но принимал действительность такой, какая она есть.

Школа узников, постоянно держать руку на пульсе событий, какой бы кайф не заполнял вакуум в тебе самом.

Симон махнул стопку и зажевал наспех куском копченой осетрины.

— Ты удовлетворен таким раскладом? — прожевав, задал он вопрос гостеприимному хозяину.

— К чему ты подводишь, братуха? — сощурился Кава, как танковый триплекс.

— Бабло отбил, барыгу наказал чужими руками, а как авторитет… Не сочти за грубость, но не считаешь, что он пошатнулся.

Лефик хмыкнул и закурил сигарету. Кореец напрягся в ожидании немедленной реакции. Симон явно желал, чтобы пролилась кровь, «хлеба и зрелищ» — его жизненное кредо.

— Ты думаешь, что можешь сказать мне фас, раздраконить меня босяцким фуфляком, на который я кинусь, что тот подпесок. О чем ты говоришь?

— Погоди, дорогой, неверно истолковал меня. Люди слышали, как этот фуфломет неуважительно говорил за тебя. Прошло время, этот перец жив и чувствует себя превосходно… Мы-то в теме, что он отдал тебе, что ты просил с него, но другие не при делах за это. Всем не объяснишь. Отсюда пойдут опасные брожения. Не находишь?

* * *

Савка повернул на улицу Рождественского, серый хрущевский ренессанс: черные проплешины среди неровных дворов, собачьи испражнения, дымящиеся, словно взорванные танки, колодцы, танкисты-бомжи с загорелыми лицами даже в зимний период, корявый паребрик и утоптанный тротуар. Шутил шел по нему, приближая встречу. У самого сердца под «мытой» дубленкой грелся алый цветок гордым именем роза.

* * *

Кава выпил, и не мало. Его разум взывал к справедливости.

— Фока! — встрепенулся Ренат.

— Я весь внимание.

— Будешь внимателен, будешь состоятелен. Хватит тальянку ломать. Отзвони пацанам, работа будет.

— Кому звонить? — не вкуривал Фока.

— Ты чего гоняешь?! Или два по кушу!? Звони Моцарту, Окулисту. Скажи, пусть этого терминатора взяли, как его?..

— Сугроба?

— Сугроба, да. Пусть эти ниндзя тянутся сюда.

* * *

Скороговорка: «Приехали парни на крутой тачиле, базарить не стали, всех замочили, всех замочили и перемочили, купили билеты и двинули в Чили, а все потому, что они на тачиле».

Тем, кто встретил Савелия в компании с его Мариной у выхода из подъезда, ни к чему было сублимировать собственную энергию. У них была утилитарная цель и указание авторитета.

— А сейчас я тебя угощу шампанским,… если ты не возражаешь против моего назойливого общества.

— Савушка, я так счастлива. Я же говорила, все будет здорово.

Вся беседа построена исключительно на эмоциях и, наверное, это правильно. Холодная голова и трезвый расчет, это можно приберечь для другого случая.

Марина нежно держала высокую розу за ее не простой стебель. Она не хотела оставлять ее дома в пустой комнате, в мокрой вазе. Цветок был неподражаем, хотя во многом походил на остальные. Он являл собою законченное продолжение счастливой его обладательницы.

Савва обратил внимание на серую Ниву с глухой тонировкой. Она походила на выгоревший гроб, но на колесах. Приобняв свою пассию за узкие плечи, они попробовали пройти мимо.

— Молодые люди! Вы из этого дома?

— Да, — ответила Марина, выдвигая на передний план желание помочь. Так чисто, по-саморитянски.

— У нас для вас кое-что есть, — парень стоял и улыбался, как черно-белый телевизор. А еще в его глазах отражался только тротуар.

Из ветрового окна Нивы высунулась сайка такого же «киноцефала» (собакоголовый).

— Мы к вам, голуби, обращаемся. Не хорошо хамить людям, — прогремел второй.

— Ты о чем, дядя? — не выдержал Шутил. — Какие дела?

— Дела в прокуратуре, ныряй в тачилу.

И холод вороненой стали безапелляционно приставленный в область ребер, заставил Савелия воспринимать сие серьезно.

— Марина, дождись меня дома, — попросил он, отстраняя девушку.

— Мариночка тоже поедет с нами, — неожиданно высрал обладатель Беретты.

— Не гони, она не при делах.

— Гонят, корешок, говно по трубам, а здесь позволь нам решать, кто при чем.

* * *

Траурная панихида, это всегда неуютно, холодно и лишено перспектив. Венки от одноклассников, от директора любимой школы слабо напоминают дары волхвов. Мать в черной, как у шахидки, шали с пустыми, как два колодца, глазами. Отец заметно постаревший, так и не ставший дедом. Друзья — это отдельная тема.

Боря шел сразу же за гробом, под локоть поддерживая несчастную мать. Она то впадала в сомнамбулическую кому и казалась равнодушной, то вскрикивала, как раненая на вылет волчица.

Корма красного, словно стяг, гроба плавно покачивалась на плечах несущих, где-то там между небом и асфальтом. Он так и не смог дотянуться до небес…, а быть может… Быть может совсем наоборот.

* * *

— Конечная, — сказал узколобый с постперестроечным менталитетом спортсмена-неудачника, сумевшего худо-бедно реализовать себя на улице.

Оставленное переселенцами здание бывшего конезавода заставляло поверить о приближающемся апокалипсисе. Молодых людей выволокли из Нивы и втащили в плохо оборудованную подсобку. Провисшая панцирная кровать, прожженный в нескольких местах полосатый как жизнь матрац. Молочный ящик с фанерой вместо столешницы и портрет вождя мирового пролетариата с цинично подрисованными сатанистскими рожками. Зрелище так себе.

Шутила пристегнули наручниками к стояку, прощупав пару раз его батареи (ребра).

— Будешь кипеш поднимать, печень фаршем выйдет.

Девушку толкнули на матрац, предварительно содрав с нее пальто. Савелий дернулся, но чугунный стояк был заложен коммунистами, а значит прочно и на века.

— Пацаны, прошу, оставьте девчонку, — вопил он, не обращая внимание на удары по его телу. — Пожалуйста, умоляю.

Маринина блузка с треском приказала долго жить. Ажурные трусики были стянуты чумазыми руками. Грубое мужское начало ворвалось в ее розовую вагину. Она кричала, пока были силы. Самец поливал ее обильной слюной, мял молодые груди, грубо и хрипло дышал.

— Я буду вторым, — похотливо суетился другой, походивший на мраморного дога.

— Не тяни, пристраивайся.

— Ублюдки, вы чего творите, недоноски, — орал Савва.

Второй ударил Шутила с ноги и, скинув свои брюки на бетонный пыльный пол, пристроил имплантант ко рту девушке.

— Соси, сука… давай, животное, исполняй вещи.

Марина теряла сознание, приходила в себя и снова проваливалась в грязную бездну. Ведь росли нормальными детьми, пестовались мамашиным вниманием, ели эскимо и сахарную вату. Так откуда берутся такие недочеловеки, как земля выносит таких подонков? Увы, вопрос риторический.

Савелий получил очередной короткий удар в солнечное сплетение, и в глазах у него все потухло. Когда он пришел в себя, тела девушки на грязном одре он не увидел. «А что, если это сон, что если Марина все же осталась дома?». Прокравшись, проскользнула тенью спасительная мысль. Но она была всего лишь тень. Попинав Шутила, с чувством выполненного долга, узурпаторы выволокли его во двор ногами вперед.

У толстого ствола тополя возвышался курганчик рыжей земли.

— Хочешь посмотреть, кто там?

И Савелия, не дожидаясь его согласия, подтащили к яме. Савка зажмурился. На дне лежала она, его милая мягкая и теплая Марина. Слезы брызнули из-под опухших век, будто в голове его лопнул огромный сосуд. Он не мог говорить, ладони рук грабастали землю. Он помнил ту растерянную фигурку на СТО. Он помнил, как она бархатным голосом шептала ему, что все будет здорово. Все, все будет здорово — здорово!!!

Девушка была без сознания и одежды, но ее конечности еще боролись за жизнь, за желание быть с ним.

Савелий уткнулся в мерзлую землю.

— Взяли его, — услышал он где-то в другой жизни.

Двое подхватили его под руки и облокотили к тополю, молчаливому свидетелю страшной трагедии. Савва расклеил веки, он видел, как совковая лопата швыряла землю и глину туда, где лежала она, его жизнь.

Тот, что раньше высовывал свою гнусную сайку из ветрового стекла, вынес из помещения длинный лом и сиротскую кувалду.

— Ни хуя, такой карандашик, а?! — прикололся он.

— Вбивай, да поедем, помолимся.

«Помолимся», — это заставляло призадуматься. Вот они, приватности жизни, повороты судьбы.

Стальной стержень плотно вдавил грудь Савелия в области сердца.

«Ну, вот и все… Как это? Нет, мне снится…».

Размах кувалды и стержень уже в молодом теле. Савва судорожно скрючился, беззвучно простонал и даже улыбнулся. Кажется. Лом мягко прошел тело и, упершись в дерево, стал протаранивать его, более жесткий ствол. Тополь, наверное, тоже плакал, ему было больно за троих…

* * *

Раскачиваясь, катафалк плелся в авангарде траурной процессии. Гроб с телом Савки Смехова планировал следом. Он даже не испортился, как взяли моду делать это все покойные. Даже уголки губ были вздернуты к верху. Он смеялся во сне. И, наверное, мог бы проснуться…, если бы уснул, а не умер.