Черные ангелы

Михаил Белозёров, 2011

2110 год, Санкт-Петербург, журналист Викентий Сператов, сосланный с Марса на Землю, начинает расследовать странное убийство женщины и очень скоро узнает, что мифы о постепенном захвате инопланетянами власти на Земле имеют под собой почву. Мало того, обстоятельства складываются так, что судьба мироздания оказывается в руках этого небритого ссыльного журналиста. После всевозможных приключений, восстания кодированных людей Сператов попадает на космический корабль таких размеров, где даже часть земного пейзажа. Там он и узнает тайну инопланетян и уничтожает астроса – главного инопланетянина.

Глава 2

Планшетник

Первое, что я понял, когда пришел в себя, левая рука была прикована наручником к спинке кровати. Рядом кто-то странно хрипел, словно звуки принадлежали не живому человеку, а какой-то машине. Я с трудом повернул раскалывающуюся от боли голову и увидел в мерцающем свете телевизора, что блондинка по-прежнему лежит на постели, а из раны у нее на горле толчками вытекает кровь. С минуту я никак не мог понять, что происходит, словно это был знакомый сон наяву. Потом из угла выступил человек в черном и спросил:

— Что она тебе рассказывала?

Я приподнялся, чтобы сесть, но он прижал мне ногу правой рукой. Рука была в черной перчатке. Левую я не видел, потому что он держал ее за изголовьем, но мог поклясться, что у него нож.

— Что она тебе рассказывала? — снова спросил он, и угрожающе наклонился.

Этого оказалось достаточно. Правой рукой я схватил его за плечо и толкнул в угол под телевизор, а сам вскочил, выворачивая кровать из-под себя. Тяжелая сетка кровати соскользнула мне на ноги, но я даже не почувствовал боли. С грохотом упала тумбочка, и под ногами раскатились бутылки с пивом. В комнате стало почти темно. Ухватив кроватную сетку двумя руками и действуя спинкой, как тараном, я прижал человека к стене, а он попытался ударить меня ножом, но не дотянулся. Тогда он вывернулся, и я настиг его только в коридоре. Он снова пытался ударить меня, но мы оба поскользнулись на бутылках и упали. Человек в черном оказался проворнее — распахнул дверь и на четвереньках выскочил в коридор, а я не мог сразу подняться — кровать окончательно развалилась на части, а спинка, к которой я был прикован, лишила меня маневра. Когда я с грохотом вывалился в коридор, его и след простыл. Зато передо мной предстал ночной портье, брезгливо ворочая шеей в узком воротнике рубахи. Наверное, у меня был страшный вид, потому что он не посмел приблизиться ближе чем на три шага.

— Я так и знал!.. — простонал он, — что сегодня плохая ночь. То-то мне снились одни коты и бабы…

— Вызови полицию, — сказал я ему, оглядываясь, как дикий зверь.

Он с недоверием обошел меня и заглянул в разгромленный номер.

— Ты мне за все заплатишь! — заявил он вначале, а потом обнаружил блондинку и выскочил из номера, как пробка из бутылки.

— Ты убил ее! — закричал он, и двери в ближайших номерах дружно приоткрылись.

— Идиот! — сказал я. — Кто-то убил, когда я спал. Вызови полицию!

Но у него случилась истерика.

— Боже, что будет?! Что будет?! Я и так должен больше, чем весь третий мир! Что будет! Меня уволят! Что будет?! Что будет!

Насчет третьего мира — это была старая-старая поговорка времен моего деда, который был музыкантом. Никого третьего мира давно уже не существовало, а поговорка осталась.

Он орал, как сто кошек, о долгах, пособиях и виде на жительство. Оказалось, он тоже выслан с Марса. Если бы я об этом знал, то, наверное, не отнесся к нему с предубеждением. Правда, лично я предпочел быть высланным на Марс.

Мне самому пришлось взять его «трубу» и набрать номер ближайшего участка. Я назвал свою фамилию, и они явились минут черед десять. Все это время, сидя на полу в коридоре, я безуспешно пытался избавиться от наручников. А портье спрятался за свою стойку и разглядывал меня оттуда безумным взглядом, не забывая упоминать всех своих родственников до десятого колена, ворочая при этом шеей в узком, грязном воротнике. Он оказался поляком, помнящим свою родословную, как «Отче наш».

Первым влетел Пионов по кличке Бык.

— И это в мое последнее дежурство! — прорычал он, выходя из номера. — Не самое приятное зрелище!

Вторым, произнесшим очередную сакраментальную фразу, был Акиндин.

— Красота для венца, а ум для конца. Не иначе, не уступила кому-то. Переспал бы с такой?

— Нет уж… — Пионов понимал все буквально. — Дим, лучше спать со своей.

— Она же сбежала… — безжалостно заметил Акиндин.

— Ну и что?.. — пожал плечами Пионов, — все равно лучше.

— Как знаешь, дорогуша… — сказал Акиндин, и я заметил, что эта фраза не понравилась Пионову, но он промолчал. — Так ты, говоришь, вышел на стук? — спросил Акиндин у меня и подмигнул Пионову. Я понял, что мое дело дрянь — просто так они меня не отпустят. — Только не говори, что ты ее подцепил в баре.

Третьей была решительного вида кареглазая женщина с короткой стрижкой. Они называли ее Люсей. С обеих сторон рта у нее пролегали глубокие складки, а ногти на руках у нее были обкромсаны, словно топором. К тому же она покрасила их бордовым лаком никак не меньше недели назад.

— Господи! До сих пор не могу привыкнуть к виду крови…

Если бы ты курила поменьше, подумал я, тебе бы цена была побольше. Но от нее разило табаком, как от армейской казармы.

— Мы с тобой очень похожи, дорогуша, — заявил Акиндин, разглядывая ее ноги и зад.

Она сделал шаг в сторону и, брезгливо одернув юбку, заявила:

— Дима, успокойся, я не про тебя…

Глаза у нее при этом стали такими, словно она действительно готова была пустить кровь Акиндину.

— Я и не надеюсь, дорогуша… — многозначительно заметил Акиндин, и взгляд у него сделался масленым, как у барышника, оценивающего товар.

Потом она молча закурила, с любопытством разглядывая меня. В номер вошли эксперты и еще какие-то люди с испитыми лицами. Я устал возиться с наручниками.

— Тебе помочь? — ехидно спросил Пионов и присел рядом. Он возвышался надо мной, как термитник над пигмеем, а его огромный живот елозил по полу. — Ты что поменял привычки?

Он походил на жирного борова. Его длинные сальные волосы были усыпаны перхотью, а воняло от него прогорклым запахом, как от старого козла. И я был почти уверен, что местный климат угробит его еще до того, как он уйдет на пенсию.

— Ничего не менял, — сказал я. — Это не моя работа.

— А чья? — спросил он как будто сонно.

Я слышал о нем множество историй. Два года назад он утопил в Обводном канале какого-то бедолагу, вся вина которого заключалась в том, что он был замешан в махинациях со страховкой: поджигал машины и дома, а их владельцы делились с ним деньгами. В тот день у Быка было плохое настроение, а в бедолаге — не больше сорока пяти килограммов веса вместе с сандалиями. Дело обставили так: «представитель власти не превысил меры необходимой самообороны».

— Послушайте, — сказал я, — вы можете проверить у бармена. Мы сидели в «Юране». Я даже имени ее не знаю. Она напилась. Мне пришлось отвезти ее в гостиницу…

Но они уже пили мое пиво. Расхаживали по вестибюлю и рассуждали:

— Проверь, она была изнасилована?

Или:

— Как он ее ударил?

Или:

— Пятерка против твоей десятки, что она наркоманка.

— Похоже, это сделал этот человек.

И смотрели на меня, как на зверя.

— Рубль за то, что мы найдем нож в мусорном баке или в унитазе. Ха-ха-ха…

— Запиши для истории!

— Не забуду!..

— На твой сраный рубль даже не напьешься…

— Как хочешь…

Портье из-за стойки подал голос:

— Это он! Я сам видел…

— Что ты видел? — подскочил Акиндин.

Глаза его ретиво блестели стальным цветом, а поры на нездоровом лице источали жар.

— Он носился по коридору с этой кроватью…

— Фу-у-у… — выдохнул Акиндин. — А, может, это ты, Теодор Кашинский? Вернулся к старым делишкам?

Портье испуганно замолчал, и я вспомнил. Этот человек рассылал на Марсе бомбы, убил много людей, отсидел приличный срок, а потом был сослан на Землю. По моему мнению, у нас слишком либеральные законы, потому что такие люди не имеют права на жизнь. Но дело в том, что он был последним архаичным террористом, и его приберегли как фетиш.

Потом вышел эксперт и сказал:

— Судя по углу раны, действовал левша. Наркотиков не употребляла… Просто пьяна… Следов изнасилования нет.

— Ты снял отпечатки с бутылок?

— Да, снял, — ответил эксперт. — Но ножа нет.

— Может, спросить у подозреваемого?

Тогда Пионов снова взялся за меня.

— Дыхни! Что вы пили?

— Я же сказал. Я — пиво, она — абсент.

— У нее был стресс? — спросил Акиндин.

— Понятия не имею, — ответил я. — Она не исповедовалась.

— Однако, — сказал Акиндин, — всякая вина виновата, — и с вопросительным видом уставился на Пионова, словно его начальник, руководствуясь подобными выводами, должен был повернуть следствие в нужное русло.

Потом я понял, что Пионов давно привык к глупым шуткам Акиндина, потому что они оба учились в одном университете и даже стажировались в одной полицейской академии. Но об этом я узнал гораздо позже, когда Акиндин нашел меня и предложил стать хлыстом — небескорыстно, конечно. Теперь же я безуспешно пытался справиться с наручниками.

— Человек постучал в дверь, а когда я открыл, он ударил меня по голове, — сказал я им, и они рассмеялись, словно услышали глупость.

Потом передо мной присела Люся и внимательно посмотрела на мое лицо.

— Он был в перчатках… — сказал я ей и проклял свою привычку пить по вечерам пиво. Лаврова сегодня была бы как нельзя кстати, пусть с ней и надо было заниматься любовью по первому требованию. Зато мы прекрасно ладили. Господи, ну почему я не пошел домой?! Почему?!

— Позовите врача, — сказала Люся, не оборачиваясь.

Пришел врач, посмотрел на меня, бесцеремонно покрутил мою голову и сказал:

— Удар тупым предметом, скорее всего свинчаткой, — потом добавил. — Обычное оружие ночных грабителей, если не хотят убить сразу.

— Да? — удивилась Люся задумчиво. — Но кого грабить? — Она с холодком взглянула на меня: — Как он выглядел?

— Среднего роста. Во всем черном…

Они почему-то переглянулись.

— Он вам известен? — спросил я. — Он вам известен!

— Ну что, начал за здравие, а кончил за упокой? — подскочив, осведомился Акиндин. — На каторгу захотел, дорогуша?!

Он ошибался. Каторги на Земле давно не было. Вся Земля была каторгой. Но, кажется, Люся с Пионовым что-то сообразили, потому что она быстро сказала:

— Поехали в участок.

* * *

На стол передо мной швырнули пачку сигарет.

— Не курю, — сказал я.

— Как хочешь, — ответил Пионов и включил лампу, свет которой ударил мне в лицо. — Но правду ты нам все равно скажешь!

— Она пила абсент… — начал я снова, загораживаясь от света, — и трепалась о каких-то инопланетянах.

Что я еще мог сказать? Они мне не верили. Они сидели напротив за массивным столом — все трое, включая Акиндина, хотя он еще ничего не понимал в нашей земной жизни.

— Видать, ты мало выпил, — заметил Пионов, — потому что врешь нескладно.

Взгляд его выражал профессиональное равнодушие. Привычка всю жизнь иметь дело с преступниками никому не идет на пользу. Он был даже циничнее нашего брата репортера.

— Не больше, чем вы, когда придушили Луку, — сказал я и вскочил, чтобы уклониться. Он ударил меня в грудь, и я был благодарен, что не в лицо, потому что только отлетел к стенке. При его силе он вполне мог оглушить меня. Я даже не упал, но почувствовал, какой чугунный у него кулак.

— Говори, да не заговаривайся… — равнодушно заметил Пионов, мотнув головой, как бык.

И я, подняв стул, сел на место. Акиндин подошел и приковал мою левую руку к ножке стола. А Люся сделала вид, что ничего не случилось.

— Вы думаете, что я ее убил, врезал себе по голове, а потом пристегнул себя в койке? — насмешливо спросил я, дергая рукой в наручнике. — А почему бы мне просто не выпрыгнуть в окно?

Но, похоже, они и не к такому привыкли.

— Нет, мы думаем, что ты сумасшедший садомазохист, — открыл карты Пионов.

— Тогда отправьте меня в сумасшедший дом, — заявил я, — где я напишу заявление тамошнему прокурору.

— На каждого мудреца довольно простоты, — важно заметил Акиндин, но к нему никто не прислушался, а Пионов перебил:

— Что она тебе говорила в баре?

— Обыкновенный треп…

Но это их не удовлетворило. Они хотели услышать еще что-то, но сами плохо представляли, что именно.

— Просвети нас, — попросил Пионов.

Мышцы на руках у него были такой же толщины, как мое бедро.

— Понятия не имею, сказала о каком-то вторжении. Я решил, что она перебрала.

— Правильно сделал, дорогуша, — согласился Акиндин. — Не буди лихо, пока оно тихо.

Люся криво усмехнулась. Я подумал, что она просто терпит помощника Пионова, как надоедливую муху.

— А подробностей не помните? — спросила она.

— Понимаете, когда женщина пьяна, ее не всегда слушаешь, — сказал я.

Я бы сказал ей, что от женщины ждешь совершенно другого, но она и сама это знала.

— Понятно… — кивнула она, не особенно обидевшись.

Пионов наклонился через стол, и я готов был снова вскочить, но вспомнил, что прикован к столу.

— Если ты нам начнешь впаривать о людях в черном, то мы будем допрашивать тебя без перерыва семьдесят два часа, клянусь, на вторые сутки ты расскажешь, какого цвета белье у твоей жены, и вспомнишь номер счета в своем банке.

— Клянусь! — ответил я громко. — Об этом все говорят, но никто ничего не знает!

Пионов стал красным, как помидор.

— Я разобью тебе голову! — предупредил он.

— Ну хватит! — Люся ударила ладонью по столу. — Тихо! Тихо! — Ее сигарета была продолжением ее указательного пальца, и в отличие от Пионова и Акиндина она стряхивала пепел в банку из-под кока-колы, которая служила им пепельницей. — Ладно! Предположим, ты говоришь правду. Тогда почему он тебя не зарезал?

— Понятия не имею…

— Значит, ты был с ним в сговоре! — ткнул в меня пальцем Пионов.

Стул под ним жалобно заскрипел.

— Послушайте, я вспомнил. В баре за ней пытался ухаживать какой-то тип. Вдруг они поссорились?

— Ага! — многозначительно произнес Акиндин. — Вспомнила кукушка песню!

— Фамилия, имя, где живет?! — тут же отозвался Бык.

Я никогда не терпел несправедливости. Правда, чего еще можно было ждать от полиции? Я уже имел печальный опыт. Он говорил мне — будь настороже. Может быть, это как раз тот случай, о котором предупреждал Арон Самуилович? Может быть, они в сговоре и хотят упечь меня в тюрьму, чтобы я никогда не вернулся на Марс?

— Тогда скажите, что вы хотите, чтобы я сказал?!

— Сператов, говори правду, — подался вперед Пионов. — И иди спать на нары. Кстати, который час?

— Четверть пятого, — ответила Люся. У нее было скучающее лицо. — Ну? — И я понял, что ее терпение истощилось.

— Какую правду?

— Боже! Он идиот! — всплеснул руками Пионов. — Сператов, ты плохо учился в школе! Правда — это то, что мы должны услышать!

— Я ее не убивал! — выпалил я.

— Ладно, — сдалась Люся, барабаня пальцами по столу. — Ты не понял, мы — тоже. Тогда нас интересует, что ты делал поминутно с того момента, когда ушел из редакции. Учти, мы можем обвинить тебя в препятствовании отправления правосудия.

— В оправлении чего? — переспросил я удивленно.

— Правосудия.

— Это как?

— Потом узнаешь.

— Хорошо, — согласился я. — У «Юрана» плохая репутация. Я сам удивился, увидев ее там. Проверьте, может, это был тип из бара. Может быть, ее муж выследил нас в гостинице? Узнайте, где она живет. Допросите этого Теодора Кашинского и соседей. Кто-то же что-то слышал или видел?!

О том, что я встретил блондинку утром, я почему-то решил не говорить. Что-то удержало мой язык. Инстинктивно я чувствовал, что могу только усложнить свое положение. Самое меньшее — начнут проверять и таскать с собой до самого утра. И, конечно, я не упомянул о планшетнике. В этом случае мне светило два года за разглашение военной тайны.

Люся пускала дымные кольца в потолок. Одно за другим они проплывали сквозь свет лампы и терялись в темном углу комнаты. Пионов качался на стуле, который готов был развалиться под ним, а Акиндин барабанил пальцами по столу. Его щетина за ночь превратилась в густую поросль, а «мышь» под носом разрослась до размеров кактуса, и он нещадно расчесывал себе шею и подбородок. Я неуверенно замолчал. Меня бесила их профессиональная тупость. Бык засмеялся первым.

— Почему вы смеетесь? — спросил я, выждав, когда первые раскаты его смеха смолкнут под потолком комнаты.

— Потому что ты вздумал учить нас, а сам несешь какой-то бред. Я восхищаюсь твоей фантазией.

— Я не вру… — обиделся я.

— Врешь, дорогуша! — убежденно сказал Акиндин. — Мне в жизни никто не вешал такой лапши на уши.

— Похоже, она недавно прилетела с Марса… — неуверенно сказал я, чтобы только угодить им.

— Это уже теплее, — заметил Пионов.

— Она тебе сама об этом сообщила? — спросила Люся, оживившись, и мне почудились в ее голосе человеческие нотки.

— Нет. Она вообще ничего о себе не говорила. Она просто напилась. Я подумал, что у нее неприятности на работе или дома.

— Почему? — спросил Акиндин.

— Да потому что такие женщины в бар «Юран» просто так не заходят!

— Еще одно слово, я и убью тебя! — пообещал Пионов. — Уразумел?! Колись быстрее, спать охота!

— Ничего я больше не скажу! — крикнул я. — Хватаете первого попавшегося под руку человека и пытаетесь из него сделать козла отпущения.

— Заткнись! — крикнул Пионов, резко подаваясь вперед. Ножки стула ударили по полу, а на его плечи упала порция перхоти.

— Да пошли вы все! — заявил я им. — Тоже мне начальники! Плевать я хотел на вас! Без адвоката слова больше не скажу!

— Что ты сказал! — Пионов рывком вскочил на ноги. — Что ты сказал!

— Я сказал…

— Что ты сказал?

— Что ты козел!

Он ударил меня в лицо, явно метя туда, куда ударил человек в черном, но я вертелся, как угорь на сковороде. В боксе подобные удары называются от локтя. Но даже такой неправильный удар при огромном весе Пионова был смертельным. Я упал, чуть не сломав руку, а они вышли из комнаты. Боль в руке была неимоверная, я едва не потерял сознание и валялся, корячась, на полу.

Я не понял, почему они меня отпустили. Через минуту Люся вернулась в комнату и равнодушно, как врач, сказала:

— Ты свободен. Орудия убийства нет. Мотивов тоже. Так что можешь топать…

Если бы меня в тот миг спросили, буду ли я голосовать на следующих выборах? И хочу ли я вернуться на Марс? На первый вопрос я бы вообще не ответил, а на второй воскликнул: «Господи, Иисуси! Конечно, хочу!»

Она отстегнула меня, и я пошел к выходу по длинному коридору, пошатываясь и массируя запястье. Меня тошнило. Двери были неплотно закрыты. Кто-то жаловался:

— Она на меня плюнула!

— Да? — иронически спрашивал полицейский. — А еще ударила сумочкой. Это насилие!

Зато из-за следующей я услышал.

— Он найдет и убьет его… — Голос принадлежал Акиндину.

— Какое нам дело — цинично ответил Пионов. — Присяжные все равно его оправдают из-за одного того, что по делу будет проходить Теодор Кашинский, да еще медаль дадут за борьбу с терроризмом.

В его словах послышалось презрение ко всему человечеству — хотя мода на терроризм давно уже стала немодной, инстинкт на уровне позвоночника срабатывал четко. А что было модным, никто не знал. Но терроризм по старой привычке был наказуем. Модным же стал сам развал цивилизации на Земле и перенос ее на Марс. А это уже было не в компетенции полиции и относилось к той категории суждений, о которой никто ничего не понимал. Я заглянул. Пионов разместился на столе и почесывал шрам на темени. Его непомерно широкие плечи, как снегом, были усыпаны перхотью. Акиндин, усевшись на стуле, исследовал свою щетину в зеркале. Почему-то он вступился за меня:

— Я против. Это не по правилам…

— Ты слышал, он невиновен…

Все-таки Пионов не любил, когда с ним спорили.

— Как это так?! — удивился Акиндин. — Надо узнать о его сексуальных наклонностях.

— Журналисты не насилуют мертвых женщин, — пояснил Бык и перестал чесаться. — Пора это запомнить. Большее, на что они способны — это внебрачные связи. Человек в черном — это серийный убийца, и мы должны его найти.

Акиндин в изумлении оторвался от зеркала. Он собрался что-то спросить, но Люся толкнула меня в спину, и мы вышли из полицейского отделения.

— Меньше пей с блондинками, — посоветовала она мне, — дольше проживешь.

Ее лицо, цвета шоколада, было бесстрастным, как облупившийся угол дома. Я так и не понял, на моей стороне она или нет. Меня отвезли на Английскую набережную. Асфальт, как лакированный, блестел под светом редких фонарей. На какой-то мгновение дождь закончился. Поговаривали, что когда-то в этом городе были белые ночи, но теперь они канули в Лета. В темноте нежно шелестел бамбук. Свой зонт я оставил в разгромленном номере гостиницы и моментально промок от капель, срывающихся с крыш и елей. Дворцовый мост — мне требовалось пройтись пешком. Люся весело крикнула вслед:

— Никуда не уезжайте. Вы главный свидетель…

— Ой-ой-ой… — отозвался я.

И пару кварталов тащился, как зомби, сомневаясь — то ли занятие выбрал в жизни? Выходило, совсем наоборот. Или я рано родился, или не там? Но что-то в моей судьбе было не то. Какой-то дефект, изъян. А вдруг Пионов сам убил блондинку, чтобы его оставили на службе? — думал я. Подослал своих. Заварил кашу. А другие расхлебывают. Ничего себе, за хлебушком сходил, вспомнил я фразу из старого фильма «Хочу в тюрьму», уже не помню какого режиссера. Меня стошнило пару раз, и я прижимался лбом к остаткам гранитного ограждения реки, рискуя свалиться в воду, где меня караулили гребнистые крокодилы. Страшно хотелось спать. Потом порыв ветра с Невы привел меня в чувства. Под ногами хрустели жуки-плавунцы величиной с ладонь. Какой-то особенно шустрый врезался мне в лоб. Болела голова, левая рука раздулась, словно груша, и я ничего не соображал. В довершение всего в кране не было воды — ни холодной, ни горячей. А когда я взглянул на себя в зеркале, то удивился тому, что еще не умер — правая часть лица была синюшного цвета. Теперь я ничем не отличался от Луки в прекрасные моменты его бурной жизни. Впрочем, сейчас я вряд ли бы узнал человека в черном. В пылу борьбы его лицо было так ожесточено, что могло принадлежать лучшим героям лучших лент Голливуда. Уж казалось, как хорошо я их знаю. Не успел я стащить с себя мокрую майку, как в дверь постучали. Быстро же «они» меня нашли, подумал я, не имея понятия, кто «они», просто «они», потому что за мной кто-то шел до самого дома. Правда, стук в дверь — это джентльменский прием. Я взял из тумбочки револьвер, взвел курок и подошел к двери.

— Кто там? — спросил я, на всякий случай отступив на шаг в сторону.

–…По поводу ночного происшествия… — Услышал я мужской голос, секунду подумал и открыл дверь, словно мне мало было приключений на сегодняшний день.

За нею стоял невзрачный лысоватый мужчина с зонтиком в руках. Он был в майке, хлопчатобумажных брюках и в сандалиях на босую ногу. На пол под ним натекла порядочная лужа. Значит, он долго стоял перед дверью, прежде чем позвонить. На убийцу он не походил — вид у него был потертый.

— Я могу вам помочь… — сказал он, просовывая голову в приоткрытую дверь.

У него были лакейские приемы мздоимца.

— В чем? — удивился я, пряча револьвер за спину и отступая в глубь коридора.

Он расценил это как приглашение войти и бочком проник в квартиру. Дальше коридора я решил его не пускать. Мне было не до гостей. Я намеревался выпить таблетку аспирина и хотя бы час поспать перед тем, как улететь в Севастополь.

— Вы позволите…

Он оттеснил меня дальше — в комнату.

— Разрешите… — И сел на диван.

— Ну ладно, — сказал я, теряя терпение. — Чего вы хотите?

Больше прятать револьвер не имело смысла, и я положил его перед собой на книжный столик.

— Я из мэрии, — вкрадчиво сообщил гость, косясь на него бесцветными глазами. — Через меня проходит вся конфиденциальная информация… Вы коснулись государственных интересов, а это очень серьезно…

Пресловутая шестьдесят третья реестровая статья гражданского кодекса — обязательная к исполнению под страхом лишения живота: «чиновник любого ранга, равно как и медицинский работник, обязан донести выше, если он столкнулся с проблемой, имеющей отношение к военной тайне, государственной безопасности и к политическим партиям».

— Ну и?.. — спросил я.

— Здесь надо взвешивать каждый шаг… — добавил он многозначительно. — Вы понимаете меня?

— Нет… — признался я.

Голова раскалывалась так, что я действительно ничего не соображал, а мой журналистский опыт говорил о том, что это мелкий чиновник. К тому же я совершенно не помнил его лица. Но что он от меня хочет?

— Заплатите мне тысячу рублей. А я выдам вам секрет…

— Какой секрет? — удивился я и подумал, почему так мелко?

— Господи… — Он перекрестился. — Вы же сами… ночью… прикоснулись…

— К чему? — удивился я.

— К проекту «черные люди»…

— А… эта женщина? — догадался я.

— Эта не женщина, — деловито сказал человек. — Это инопланетянка.

— Астрос, что ли? — спросил я насмешливо.

— Нет, просто у нее сдали нервы. То, что разбилось в Севастополе, имеет к ним непосредственное отношение.

— Я вам не верю, — сказал я и, наверное, рассмеялся, если бы был на это способен.

— Придется проверить, — сказал он, — у вас и так будут неприятности.

— Какого рода? — спросил я.

— Вы главный свидетель, — сказал он, — и очень лакомый кусок для спецслужб, разведок и всякого рода проходимцев. На вас спустят всех собак, если уже не спустили. Вы же знаете положение вещей: когда речь идет о государственной безопасности, человек всего лишь винтик. Не дай бог, за вас примется группа по исполнению внесудебного решения.

— Что это значит? — не понял я.

— Заказ по проблемным признакам… — равнодушно пояснил он. — Группа «кальпа»…

— И такое есть? — спросил я, хотя был не так наивен, как он, очевидно, полагал.

Ряд таинственных немотивированных убийств, прокатившихся по городу и области — все списывали на серийных убийц. Оказывается, это дело рук какой-то «кальпы». Может быть, исчезновение Мирона Павличко тоже их работа?

— Разумеется! — воскликнул он. — Кроме этого вас будут всячески дискредитировать, но это только на первом этапе, если вы сумеете что-то раскопать… Вы будете копать?

Я пожал плечами. Я даже не знал, доживу ли до завтрашнего вечера — при нашей-то жизни.

— Вам никто не будет верить. В газетах появятся соответствующие публикации… И все забудут. Обычная история… В лучшем случае…

— Идите вы… — сказал я, раздражаясь, ибо он влез в то, в чем я и сам хорошо разбирался.

Но он не обиделся, только поморщился, и на его лице появилось кислое выражение, словно он привык к подобному обхождению.

— Послушайте, я знаю вашу историю с «Топиком». Вы тот, кто может перевести критическую массу домыслов в логическое русло фактов.

Действительно, после публикации моих статей, акции «Топика» были сняты с торгов промышленной биржи. Но на Марсе это не изменило общую картину казнокрадства и подкупа чиновников — я не исключил вероятности того, что моими руками просто устранили конкурента, а меня списали на естественную убыль. Конечно, мое самолюбие было задето, но это не значило, что я собирался копаться в этой истории по возвращении на Марс.

— Ну и что?.. — спросил я.

Сегодня мне не хотелось играть роль журналиста-проныры.

— Господи! — воскликнул он. — Вы не понимаете?! Правительство специально нанимает секретных агентов, чтобы пугать особо несговорчивых.

— Кажется… — сказал я, — но я не ваш герой. К тому же у меня нет денег и не предвидится в ближайшем будущем.

Но и на этот раз я его не обескуражил.

— Не беда. Можете платить мне по частям раз в неделю или раз в месяц…

Я только хмыкнул, выразив таким образом недоверие к его словам.

— Да поймите же вы, неразумный человек, как только вы опубликуете репортаж о людях в черном, деньги посыплются на вас дождем. К тому же я придержу информацию о женщине в гостинице, а вы раньше времени не попадете в черный список врагов правительства.

— Где гарантии, — возразил я, — что вы тот, за кого себя выдаете?

Он пожал плечами.

— У вас нет выбора. Сумма и так небольшая. Можно сказать, смехотворная.

— Ладно, — легкомысленно сказал я, не очень веря ему, — только если посыплются…

— Даже не сомневаюсь! — радостно заявил человек. — Но теперь и мне нужны гарантии…

— Какие? — удивился я.

— В виде задатка.

Дулом револьвера я подтолкнул ему свои полосатые шорты. Голова раскалывалась на части. Особенно меня мучил звук дождя за окном. Хотелось одного — завалиться спать.

— Возьмите все. Больше у меня ничего нет.

— Вас специально держат в черном теле, чтобы вы не роптали? — спросил человек из мэрии, брезгливо очищая мое портмоне.

— Оставьте хоть десятку, — попросил я.

— У вас здесь полно мелочи, — заявил он мне.

— А… — удивился я его наглости, — и на этом спасибо.

Должно быть, я плохо соображал, что делаю.

— Я появлюсь через неделю, — сказал он. — К этому времени вы разбогатеете.

— Вашими молитвами, — согласился я и подумал, что он так и не рассказал мне о проекте людей в черном. Все-таки странный у него был бизнес. Уже светало. Я даже не пошел закрывать за ним дверь, а рухнул на диван. Единственное, я не подумал, что этот странный человек сам может быть причастен к инопланетянам, но мне было не до рассуждений.

* * *

Я принадлежу к первому поколению людей, родившихся на Марсе, который колонизировали в 2074 году. К тому времени люди научились преодолевать радиационный пояс Ван-Аллена и кольца астероидов. Поговаривали, что лет за семьдесят до этого на Марсе уже были первые американские колонии, но ряд катастроф с человеческими жертвами, а также обнищание США затормозили программы освоения планеты больше чем на четверть века. Мой отец был армейским врачом в составе знаменитой девятой бригады, которую кинули на завоевание северного полюса — стратегическую точку планеты, в которой было сосредоточено половина запасов воды. Вся операция заняла сутки. За это время бригада развернулась в районе Пика Вечности и была готова к бою. Потом прибыли другие, но именно девятая штурмовая была первой. Однако к тому времени американцы были уже не той воинственно настроенной нацией. В их поведении появились человеческие нотки. Впрочем, с истощением экономических ресурсов терпения им было не занимать, их стратегические силы едва насчитывали пятую часть от былой мощи, а территория сократилась на две трети. В общем, это было не их столетие. Война между Россией и США, о которой с упоением кричали все газеты и телевидение, так и не состоялась.

Итак, было много шумихи в прессе, в ООН, но, как известно, победителей не судят. К тому же капитал, не имея национальности, вкладывал деньги в Марс столь стремительно, что результаты были налицо уже через несколько месяцев. Правительства и общественность развитых стран пришли к мнению, что для эффективного использования ресурсов планеты действия России «носили исключительно организованные порядок и способствовало демократии». Кто придумал эту глупую фразу? Разумеется, американцы-пацифисты, потому что, оказывается, воевать — это бяка.

Вначале наши военные применяли субантарктическое оборудование: тяжелые скафандры, полная изоляция от атмосферы, гарнизон стремительно зарывался в окрестные льды и в горы с помощью мощных думперов. Первые дома походили на улья — их строили из подручного материала — краснозема. Внутри было тесно, темно и сыро, но тепло. Разумеется, все это я знал не только по рассказам родителей. К сожалению, домашние предания в детстве меня мало интересовали. Хотя много позднее я записал их и издал. Когда женам военных разрешили присоединиться к их мужьям, на севере уже пользовались облегченными изолирующими костюмами, а льды растаяли отступили в верховья долин.

Гарнизоны стояли еще несколько десятилетий, и я прекрасно помню собачий холод, горный пейзаж и снежные бури, которые случались с предсказуемой регулярностью. Наш дом находился на пологом склоне горы. Я родился в 2079 году. А к 2094 году на Марсе появились растения, и воздух улучшился настолько, что можно было пользоваться дыхательными фильтрами. В складках местности уже блестела зеленоватая марсианская трава и мох, а в долине образовалось розоватое озеро, в котором водилась первая марсианская рыба — колюшка — столь голодная, что ловилась на пустой крючок. Цвет неба постепенно менялся на голубой, а закаты стали розовыми. На склонах гор высаживали березу-копеечницу. К тому времени, когда я заканчивал школу, озеро соединилось с океаном и получился залив, в котором плескалась морская рыба. Я помню те прекрасные дни, когда бродил с удочкой по окрестным озерам и ручьям, в которые водилась форель и кумжа. В сухих долинах были проложены гигантские трубы, по которым в южные районы перекачивали воду, где она перерабатывалась не только в горючее, но и служила сырьем для создания парникового эффекта в атмосфере. Купола атомных генераторов торчали по всем побережьям морей. К тому же на северном полюсе обнаружили богатые залежи редкого металла — теллурия, который стал вторым эквивалентом денег. Обладая такими же свойствами, что и золото, он был небесно-голубого цвета.

Теперь северный и южный полюса принадлежат международным корпорациях, которыми заправляют все те же американцы. Выходит, мы зря старались. Но однажды отец мне объяснил, что не дело военных совать нос в политику. Мир несправедлив хотя из-за того, что мой отец потом и кровью добывал для «Топика» право наживать баснословные деньги и плевать на всех остальных. Теперь он имеет крохотную пенсию, дачу на шести сотках земли, где и выращивает земные розы и клубнику. Законы писаны только для обыкновенных смертных.

Помню первый шок, который я испытал, попав в город. Гигантские здания. Море огней. И шум машин. Только-только стали появляться аэромобили. Но когда я учился, Балтика в низине Гусева уже была и Финский залив блестел, как ртуть, под холодным солнцем. Впрочем, климат менялся на глазах: к концу учебы лето стало таким же теплым, как и в средней полосе России. Я закончил марсианский Санкт-Петербургский университет и стал работать в газете. Дальше вы все знаете. Земля пришла в упадок. Население целых городов в одночасье переселялось на Марс. Спрос на рабочие руки был необычайно высок. Цены на жилье росли, а пространства вокруг городов было необжитым и не загаженным. К тому же освоение космоса только началось, и в планы человечества входило колонизация ближайших галактик, где оно искало небольшие каменистые планеты, на которых температура не превышала двадцати градусов и не опускалась ниже нуля. Космические путешествия внутри солнечной галактики стали обыденным делом, и времена старых паровых ракет миновали. Зато началась эра энерго-импульсных генераторов, работа которых была основана на принципе лавинообразного разделении частиц, которыми обстреливали эргосферу черной дыры. Всего-то надо было в центре галактики геостационарно разместить систему парных спутников. Тем более что стартовать с Марса было в сто раз дешевле, чем с Земли. Почему-то в связи с этими проектами упоминалась все та же корпорация «Топик».

* * *

Но какое значение имело это для нас — землян, застрявших на этой несчастной планете? Никакого! Абсолютно!

Леха бодрый, как блоха, сидел в подвальной рюмочной. Перед ним торчал запотевший графин водки и стакан молока. У него была странная теория, которую он услышал в каком-то старом боевике с участием Тима Роти и Аманды Палмер в главных ролях: если в водку добавлять молоко, то это уменьшает риск заболевания язвой желудка. Кроме этого мы с Лехой считали водку национальным напитком и обычно пропускали с утра по рюмке в качестве патриотичного поступка.

На Лехе были армейская майка и зеленые шаровары. Он был тщательно выбрит и полностью экипирован: рядом с ним на полу стояли дорожная сумка и кофр с аппаратурой. Из-под мышек торчала рыжая поросль, а прическа на голове называлась, кажется, «а-ля петушок». Когда я попал на Землю, Леха спас меня от отчаяния. Две недели загула по злачным местам города притупили боль одиночества. Не лучший вариант, но что мне было делать, ведь даже Лаврова не заменила мне семью.

— У тебя и видок… — заметил он, протягивая мне рюмку водки. При этом он забавно покрутил многострадальным носом, что выражало высшую степень азарта.

— На себя посмотри, — буркнул я.

Водку я понюхал и выпил. Сразу полегчало. В чем-чем, а в водке Леха разбирался, к тому же она была холодная, что давно стало редкостью в нашем климате, а местное сладкое вино из фиником мы с ним дружно презирали, хотя местные напитки можно было употреблять без опасения отравиться. Однажды мы с Лехой позарились на дешевый румынский коньяк, от которого краска пузырилась на полу, но, слава богу, в тот раз мы выжили, правда, у Лехи с зубов сошла эмаль, но это, как говорится, детали.

— Так, чтоб мы с тобой не дрались, ты едешь или нет? — спросил он, меняя тон и справедливо полагая, что раз я явился без вещей, то подобный вопрос не является праздным.

— Я предлагаю заняться другим делом, — ответил я, морщась от головной боли, и с благодарностью подумал, что на Леху вполне можно положиться во всех случаях жизни.

— Боюсь, главный этого не одобрит, — заулыбался он, закусывая бананом и напоминая мне лишний раз, что мой статус в редакции не настолько высок, чтобы мне самому принимать решение.

Волосы на его голове, торчащие во все стороны и окрашенные на кончиках в белый цвет, напоминали сосульки, о которых он не имел ни малейшего представления, потому что родился и вырос в жутком тропическом климате. Леха вообще много внимания уделял своей внешности. Однажды он позавидовал мне — решил коротко подстричься и пошел в парикмахерскую. В тот момент, когда мастер добросовестно выстриг правую сторону головы, сломалась машинка. Леха прикрылся платочком и перебежал в соседнюю парикмахерскую. И здесь ему не повезло. На оставшейся левой части ему успели состричь половину чуба — и отключили электричество. Не знаю, как он выкрутился в тот раз, но, кажется, полдня ходил страшный, как тифозный больной.

— Ясное дело, — согласился я и добавил: — Ты пойдешь и скажешь, что я напал на жилу. Скажешь, что газета через два дня взлетит на триста тысяч тиража, нет, скажешь — на пятьсот, как минимум.

— Не пойду… — сказал Леха, цедя водку, как воду. — Иди сам.

— Я могу и не дойти.

— А я дойду? — удивился он, картинно ставя рюмку на стол.

— Ты дойдешь, — заверил я его, — недаром я колесил по району два часа.

— За тобой следят? — догадался он.

— А то… — ответил я не без гордости.

— Интересно, кто? — спросил он, полный скептицизма.

— Черт его знает. Полиция — точно, и еще какие-то люди.

На самом деле я заметил лишь одного человека, который повел себя очень странно: при моем появлении во дворе он спрятался за кедр так поспешно, что вспугнул белку, которая обычно надоедала мне под окном своим цоканьем. Я не придал значения — мало ли кто шляется в нашем квартале, а приврал для красивого словца. Мало того, я проверился — свернул за угол и подождал — из арки вышел только маленький полковник, которого я, конечно же, не интересовал.

Леха снова покрутил носом, но теперь с явным осуждением, ведь если об этом сообщить главному, он ни за что не согласится на расследование подобной чуши.

— Ты пойдешь и скажешь ему, что объект, разбившийся в Севастополе, имеет отношение к инопланетянам. Может быть, это правда, а может, и нет. Не знаю. Скажешь, что я прохожу свидетелем убийства одного из них. Он поймет, что это сенсация. А потом поможешь мне.

— А долг простишь? — лукаво спросил он.

— Прощу, — пообещал я, вздохнув.

Проглотив для профилактики от каких-то желудочных бацилл две рюмки водки с молоком, он ушел, а я подумал, что если субъект из мэрии врет или даже он вообще не из мэрии, то у меня будут большие неприятности. С минуту я рассуждал на эту тему, а потом плюнул — слишком мало информации, чтобы прийти к какому-то решению. Возможно, человек в черном просто маньяк или даже серийный убийца. Ну и пусть, подумал я, тоже неплохо. Правда, не то, что я ожидал… но лучше так не рассуждать. Хотя что-то мне говорило, что я прав. А если это так, то я действительно напал на золотую жилу.

Я просидел в рюмочной часа два, выпил всю водку, заказал еще и начал уже беспокоиться. Отсюда до редакции два шага, а Леха не из тех, кто медленно ходит. Наконец в окне мелькнул его рыжий зонт, и он ввалился, радостный, как медный тазик.

— Ну?! — нетерпеливо спросил я.

Он загадочно улыбнулся, бросил на стол газету и сложил зонт, намеренно затягивая время. При его выдержке быть ему разведчиком. Потом проверил в зеркале, висящим на стене, свою прическу, которая называлась, кажется, «Сосульки на морозе».

— Ты что в парикмахерской был?

— Да… — сказал он, подбоченясь.

— Леха, — сказал я назидательным тоном, — первое впечатление можно произвести только один раз.

— Ну и что, — легкомысленно возразил он, — все женщины для меня, как в первый раз.

— А с таким зонтом нас точно засекут, — заметил я, стараясь побыстрее не выпустить пар.

— Не засекут, — ответил он, не отвлекаясь от своего занятия. — Мы с главным все обсудили. — сказал он, слюнявя палец и восстанавливая перышки в шевелюре. Потом сел за стол.

— Так вы там обсуждали?! А я здесь волновался.

— Главное, что он дал добро. За самые достоверные сведения — премия двадцать тысяч!

— Коричневым чеком, — согласился я.

Дело в том, что коричневый чек нельзя было опротестовать.

— Пополам, — воодушевленно добавил Леха. — А теперь слушай. Он уже в курсе. Не знаю откуда, но кто-то принес в клювике и сбросил ему. Но там ничего не ясно. Так что тот человек нам не конкурент.

— Я думаю, это Лука, — высказал предположение я.

— Может, Лука, — согласился Леха. Виски у него были бритые, а корни волос черные, и это при рыжем свете кожи, хотя можно было допустить, что это такая сложная окраска. — У него везде свои люди. А может, еще кто-нибудь. Но они точно ничего не знают. Так — одни слухи и догадки. Он дает нам три дня. Работаем автономно: без необходимости не звоним и не докладываем, чтобы не светиться. Я заскочил домой и взял кое-что из аппаратуры. — Он похлопал по карману. — Схема следующая: ты наживка, я — рыбак. Все записываем. Но ты вначале газету почитай, почитай… — В глазках его плавали искры смеха.

Я не обратил внимания на претенциозную статью на первой странице, посвященную положению в стране. В этой статье за отсутствием надежной информации муссировались слухи и домыслы, основным лейтмотивом которых были пресловутые «зеленые человечки». Я перевернул, третью и четвертую с сообщениями об очередных серийных убийствах, произошедших за сутки в различных районах города. Я не задержался на аналитическом обзоре экономического положения страны, который был полон дифирамбов в адрес правительства. И только на развороте шестой и седьмой, в разделе криминальной хроники обнаружил фотографию какой-то женщины, меньше всего походившую на блондинку, а под заголовком: «Кровавая разборка в центре» сообщалось следующее: «Сегодня ночью в гостинице «Балтика» была зарезана туристка, прибывшая накануне с Марса. Полиция предполагает, что это дело рук неуловимого серийного убийцы, которому полюбились светлокожие иностранки. Ведется расследование. Прокурор заявил, что дело взято под его личный контроль». Это было уже что-то, потому что обычно прокурор не давал без особой нужды никаких обещаний.

— Один тип из мэрии меня уже предупреждал, — сказал я, — что кто-то наверху занимается дезинформацией. Похоже, он прав.

— Это точно, — согласился Леха. — Я ведь уже проверил. — У него была поговорка: «Для бешеной собаки несколько километров не круг». — Не поленился сбегать, пока ты здесь водку лопал. Ничего в «Балтике» не было. Ни перестрелки, ни поножовщины. Ерунда какая-то. Кто-то хочет свести к обычной уголовщине. — Потом он подумал и спросил: — А ты сам-то уверен?

Я сунул ему под нос распухшую руку.

— Ну ладно… ладно… — примирительно согласился он. — И морда у тебя располосована, как арбуз…

— Первым делом мы отправимся в морг, — сказал я, не обращая внимания на его зубоскальство. — Поговорим с Шуриком Бондарем.

— А потом? — спросил он, все еще скоморошничая.

— А потом — в «Прибалтийскую», обыщем номер, вдруг что-нибудь найдем. А?

— Может, и найдем, — согласился Леха, — а может, и не найдем, кто знает? Потом?

— Потом видно будет. Ты слышал что-нибудь о группе «кальпа».

— Нет, — сказал Леха. — Это новый рок?

— Хватил философствовать, — сказал я. — Пошли.

Он вышел первым через черный ход. Я подождал. Вы спросите, почему я ничего не сказал Лехе о таинственной группе «кальпа»? Очень просто — иногда он работал в паре с Лукой, а я не хотел открывать карты раньше времени. Леха мог проболтаться просто из-за неведенья, а Луке палец в рот не клади. В любом случае существование таинственной группы было сенсацией. Потом я покинул рюмочную через центральную дверь. Нам нельзя было хотя бы в начале «светиться» вдвоем.

* * *

Город был полон испарений. Над крышами стоял утренний туман. Половину пути ничего не происходило. Я слушал в ухе Лехину болтовню:

— Они ж мне только с резинкой дают… какая здесь личная жизнь… А потом… знаешь, мне ведь одни Татьяны нравятся (вот почему я не знакомил его с Лавровой), и все они сейчас какие-то странные — деньги им подавай. А я из принципа живу без денег! Есть деньги — хорошо, нет денег — тоже неплохо.

— Похоже, я знаю не всех твоих приятельниц, — похвалил я его.

— Конечно не знаешь! Откуда? У меня знаешь, сколько Татьян?! Ого-го-о-о!.. Одна, представь себе, мазалась мочой, чтобы не стареть. Нет чтобы молчать в тряпочку, так она однажды, когда мы лежали в постели, похвасталась, представляешь? После этого я стал к ней принюхиваться. Так и расстались.

Ему нравились все женщины, но никто в конкретно. Он цеплял их в барах и на вокзалах, в подворотнях и в издательствах, и все были Татьянами, но ни с кем из них у него не было постоянных отношений.

— А кто тебя кормит? — спросил я.

— Конечно, они… кто же еще?.. — захихикал он в моем ухе так, что я потряс головой.

Однажды он влюбился. Это тоже случалось часто. И потащил в кафе знакомиться с актрисой — Ларисой Г. — грубовато-чувствительной брюнеткой, с большим влажным ртом и светло-зелеными глазами. Чуть-чуть крупноватой для него. Он влюбился в нее в виде исключения. Единственное, что останавливало его от следующего шага — ее собачья преданность. Она сама ему говорила: «Я собака. Я предана, как собака, и ничего с собой поделать не могу…» При этом она пожимала вовсе нехрупкими плечами и закатывала глаза по всем правилам обольщения — в общем, кокетничать она умела. Леха ее терпел, потому что в ее привязанности было что-то болезненное, и пока она оставалась для него тайной и он не мог разгадать ее, она могла быть спокойной, как может быть спокойна вода, когда ее льешь в серную кислоту. Не скрою, по отношению к себе я чувствовал ее странный интерес. Но мысль о том, что ее руки будут сжимать мой член, приводила меня в легкое замешательство. Я слишком любил собственное тело, чтобы поступать с ним таким необдуманным образом. Она снималась в пилотном многосерийном фильме — иногда в центре, иногда где-то в Сестрорецке, но неизменно появлялась по субботам в кафе «Классика» на Тифлисской, и вначале Леха сходил по ней с ума. Я догадывался, почему он не женился на ней. Причиной была ее опытность, которую она не прятала. Наверное, у нее был такой период — период демонстрации опытности. Позднее у меня появилась возможность убедиться в этом. Конечно, она не была слишком откровенной, но кое-что я все-таки узнал, что, разумеется, в ее глазах не было тайной. Обычная карьера столичной актрисы: кинематографический институт, съемки, и он — бывалый режиссер, который на полгода стал ее первым мужем. Она не взяла его фамилию, но снялась в его сериале. Впрочем, меня это мало интересовало. Можно сказать, что в те дни, когда я потерял счет времени, Леха спас меня: она оказалась идеальной любовницей. Прежде чем появиться, тактично предваряла свой визит телефонным звонком. Когда необходимость в этим звонках отпала, мы расстались. Я до сих пор благодарен ей и Лехе. Потом появилась Лаврова, но это уже другая история.

Наконец он помолчал и сообщил:

— Остановись на мосту, а то за тобой двое так чешут, что готовы добежать до Московского минуты за три.

Я послушался и остановился. Меня обогнали два типа: высокий и низкий, оба в легких куртках, и я понял, что под одеждой у них спрятано оружие — их допотопные полицейские нейтрализаторы, в простонародье — глушители мыслей, продукт устаревших технологий «первой странной войны». Насколько я знаю, это оружия при применении издавало запах ночной фиалки. Я пожалел, что оставил свой револьвер дома. Они дошли до позеленевших коней Росси и закурили, уставившись на воды Фонтанки. Сеял мелкий дождь. Рядом с опорами из-под воды торчала рубка прогулочного катера.

Я оглянулся и едва разглядел Леху — маленького, коренастого, плотно сбитого. Даже фамилия у него была соответствующая — Круглов. Его камуфляжная майка и шаровары неимоверной ширины, в карманах которых можно было найти все, начиная от шурупа и заканчивая фонариком, совершенно растворялись на фоне буйной зелени. К тому же зонт идеально повторял форму карликовых дубов — единственных рукотворных деревьев, которые были высажены до Фонтанки вдоль Невского. Перед тем как покинуть рюмочную, я вставил себе в ухо «ракушку» — приемопередатчик, который использовал лобную кость как фазовую антенну с направленным лучом. Засечь такой источник было крайне трудно, но и разговаривать с помощью его можно было только на расстоянии не более восьмиста метров. Информация в «ракушке» шифровалась и дешифровалась с такой скоростью, что это практически не отражалось на наших разговорах.

Мои соглядатаи выкурили по сигарете, потоптались и перешли на другую сторону. Зато на мост ступила женщина под прозрачным зонтом. Я перегнулся, посмотрел на воду, плюнул на затопленную рубку, обошел коня и ступил на берег Фонтанки.

— Они идут следом… — Услышал я голос Лехи и резко остановился.

Полицейские сделали вид, что рассматривают тротуар. А что им еще оставалось делать? В этом месте Невский был слишком широким, и акации еще не сомкнули кроны над крышами домов, поэтому я разглядел полицейских лучше. Низенький был сладострастным убийцей. У него было широкое, как блин, лицо в ярких девичьих веснушках и пухлые детские губы. Высокий был злым, как черт, черным, как может быть черна зола, узколицым и сухим, как щепа. Вместо общепринятых сандалий, он носил высокие туфли с острыми носками и металлической вставкой на каблуке. Мне стало ясно, что в такой обуви из пижона плохой бегун. Вначале я их «дернул»: сделал два быстрых шага вниз к воде. У них была плохая реакция, но оба тут же взмокли от лишних усилий. Климат не располагал к нагрузкам. Я вздохнул с облегчением — они не были уполномочены стрелять. После этого я демонстративно сложил зонт, чем привел их в боевую готовность. Они просто не знали, с кем связались. У них не было никаких шансов. Дело в том, что у жителей Марса легкие больше, чем у землян, а сердце выносливее за счет разряженной атмосферы. К тому же все предыдущие годы я регулярно занимался бегом, а в детстве — спринтом на лыжах. В университете же я был чемпионом на длинные дистанции.

Следующие десять минуты я бежал: Графский переулок, улица Рубинштейна. Все эти улочки мне были хорошо знакомы. Владимирский проспект, Дмитриевский переулок, Стременная. Снова Графский переулок и Фонтанка. Вначале за спиной топал высокий. Но даже злость ему не помогла, и он постепенно отстал. Низенький оказался выносливее, и напоследок мне пришлось нырнуть в арку дома, заросшую диким плющом, пару раз резко поменять направление, но всякий раз, когда я уже думал, что рыжий запутался в лабиринтах дворов-колодцев, он выскакивал откуда-нибудь, как черт из табакерки. Наконец мне это надоело. На набережной я перешел с трусцы на спринт, легко оторвался от него, а потом сбавил темп до среднего и поддерживал его в течение минут пяти, пока не услышал взмолившийся голос Лехи:

— Ты что, опупел? Дай передохнуть!

Он находился на правом берегу Фонтанки. Но даже самый острый глаз вряд ли различил бы его сквозь влажные испарения и занавес бамбука. У Семеновского моста мы встретились. Он приплелся, отдуваясь, как морж. Капли дождя вперемешку с потом скатывались по его круглому лицу. Петушиная прическа расползлась, как блин.

— Я из-за тебя чуть зонт не потерял… — пожаловался он, придерживая его локтем. — И прическа… черт!

Возле военно-медицинской академии мы привели себя в порядок: Леха причесался, а я подтянул штаны. Бондарь давно работал на нас. Правда, он снабжал информацией и конкурентов, но аккуратно, и дважды информацию никому не продавал. Мы нашли его в подвале отдельного корпуса. Он сидел и жевал бутерброд. Вид у него был малахольный. Наверное, он решал проблему, как к своим честно заработанным (из любви к трупам, конечно) девяносто пяти рублям добыть десятку, а лучше две или три, сохранив при этом лицо и достоинство. Впрочем, насчет последнего, возможно, он ошибался и даже мучился угрызениями совести, а тут мы с Лехой свалились ему на голову. Конечно, он обрадовался, тем более, что они были почти «кровниками», то есть Бондарь считал, что спас в свое время Леху, но об этом попозже.

— О! — воскликнул он, исчерпав одним махом все свое красноречие.

А потом по инерции долго поднимался во весь свой рост, голенастый, как сарыч, и вопросительно смотрел на нас водянистыми глазами. Сейчас я тебя огорошу, думал я. Узнаем, как ты запоешь.

— Нам нужна женщина с шестой линии, — бескомпромиссно заявил Леха, задрав голову и разглядывая его с самым благодушным видом.

— У меня такой нет, — уныло ответил Бондарь и снова сел. Проделал он это заметно быстрее.

Разговор был окончен. Сколько я его знал, он всегда выглядел одинаково флегматичным, оживляясь лишь при виде денег. Впрочем, продажность на Земле давно стала нормой, и плох был тот неподкупный чиновник, который не брал взятки, ибо такой порочный подход к делу в нашей стране вообще не способствовал прогрессу.

— Как нет? — удивился я. — А кто есть?

— Никого нет… — Он взглянул на меня так, словно совесть у него была нечиста, и демонстративно посмотрел в окно. Дерево напротив было увешано колготками и трусиками. Должно быть сверху располагалось женское отделение, которое таким странным образом метило свою территорию.

— Дай ему десятку! — сказал я Лехе.

— А чего я? — возмутился он. — Дай ты!

Бондарь внимательно следил за нашей перепалкой. Два раза он поморщился. Один раз возмущенно цыкнул сквозь зубы, что, должно быть, отражало недовольство нашей скаредностью.

— Ты же у нас банкир, — напомнил я.

При этих словах лицо у Шурика прояснилось.

— Ну ладно, — смягчился Леха. — Но у меня мало. Мало, понимаешь! — Он с осуждением посмотрел на Бондаря. Вот почему он не отдает мою кровную десятку, подумал я, не особенно расстраиваясь, — он патологически жаден по отношению и ко мне.

Бондарь снова приуныл. Уплывала его десятка с мутными водами Невы.

Леха полез в карман штанов, долго там перебирал пальцами, потом с ловкостью фокусника выхватил купюру и протянул Бондарю. Шурик взял и вопросительно уставился на нас.

— В чем дело? — спросил я.

— Мало… — вздохнул он. — Ее и так уже спрашивали двое…

Меня всегда удивлял его нижняя челюсть с перекусом — в фас он выглядел нормально, а в профиль напоминал человека, который излишне долго задумывается над жизнью. Впрочем, разумеется, повод задумываться над жизнью у него, несомненно, был.

— Давай назад! — возмутился Леха.

— Давай назад, — подтвердил я, блефуя.

— На, — Шурик невозмутимо протянул десятку Лехе.

Леха взял и сунул в карман.

— Ну, ладно, — сказал я миролюбиво. — Пошутили и хватит.

Леха сделал круглые глаза и даже набрал в легкие воздух, чтобы возмутиться, но я опередил его.

— Верни ему деньги и добавь еще, — сказал я.

— Ни за что! — выпалил Леха. — Он меня бесит!

— Меня тоже, — согласился я. — Дай, и все, внесем в отчет. Главный возместит.

— Черт! Как же! — возмутился Леха. — Вы меня уморите. — И снова стал копаться в штанах.

Наконец дело было улажено, и мы тронулись в холодильную. Довольный Шурик вышагивал впереди. Белый халат на нем болтался, как на швабре. Мы подошли, и он открыл шестую камеру.

— Пожалуйста. — Жестом фокусника предложил заглянуть он.

Наверное, покойники ему порядком надоели.

Леха заглянул, присвистнул и покрутил носом.

— Ты что, мужик!..

— Я же тебе говорил, что она красавица… — многозначительно сказал я, полагая, что он сразу распознал в блондинке инопланетянку, и тоже заглянул. Признаться, мне не хотелось этого делать — я знал эту женщину живой и хотел, чтобы в моей памяти она осталась такой же.

Камера была пуста.

— Ты нас дуришь! — возмутился Леха, бросив на меня дурашливый взгляд, который означал только одно: «Сейчас я его разыграю»: — Ты куда бабу дел?

Только тогда Шурик счел возможным обозреть свои владения. Челюсть у него отвисла. Мелкие зубы, поврежденные флюарозом, торчали, как ржавые гвозди в подошве.

— Черт! — удивился он и открыл соседнюю камеру. Она тоже была пуста. Тогда он стал открывать все камеры подряд, и выглядел весьма удрученным.

Впрочем, чего можно было ожидать от человека, который полжизни провел среди покойников. Наверное, у него даже кровь была холодной, а свои червонцы он складывал в банку из-под формалина и хранил в термостате.

— Ладно, — сказал я, видя, как он мучается. — Кто приходил к тебе?

— Два типа из полиции… — Похоже было, что его прошиб холодный пот, потому что он вдруг стал мокрым, словно пришел с улицы.

— И все? — спросил я.

— И все… — неуверенно ответил он.

Он никак не мог сообразить, что произошло.

— Они что, унесли ее? — спросил Леха.

— Да нет… — вмешался я, — увели…

— Только взглянули, — ответил Шурик. — Я ее сам закрыл.

— А ты куда-нибудь выходил? — с подозрением спросил Леха.

— Только за «Балтикой» на Московский. Только там свежее пиво.

— Никого не заметил, когда вернулся?

— Да что вы меня за идиота держите?! — возмутился наконец Бондарь. — Я закрыл на ключ, а когда пришел, точно так же открыл.

— Мистика… — произнес Леха и покрутил носом. — Ты смотри, не ночуй здесь, а то тебя точно украдут, а ты не заметишь. Ладно, давай деньги назад!

— Перебьешься, — возразил Бондарь вполне осознанно.

— Почему? — спросил Леха.

— У нее было шестиклапанное сердце…

— Что это значит? — удивился я.

— А то значит, что она была уродом, — торжествующе произнес Бондарь.

— Что-то я не заметил… — признался я.

А Бондарь посчитал это основанием, чтобы прикарманить наши деньги.

— А ты ей под юбку заглядывал? — ехидно спросил эскулап.

— Ну? — спросил я, предчувствуя, что он меня страшно уязвит.

— Бесполое существо, — сказал он тоном, которым обычно стараются уберечь чужое самолюбие, а вышло, как дурная шутка.

Я не стал уточнять, что это значит, а сказал Лехе:

— Дай ему еще двадцадку и идем…

Мне сделалось тоскливо — нельзя, чтобы жизнь тебя всегда только обманывала, должна быть какая-то отдушина, куда ты можешь заползти. Но последнее время мне катастрофически не везло. Леха долго препирался с Бондарем, потом отдал ему деньги:

— На!.. Крохобор…

И мы вышли. На улице, когда мы спрятались под свои зонты, Леха спросил:

— Слушай, старина, а зачем полиции какая-то женщина? Могли б приехать официально, забрать под расписку…

— Значит, это не полиция, — вздохнул я и подумал, что никогда еще не ошибался в женщинах. Было такое ощущение, что меня подло обманули. И не только потому что женщина по словам Бондаря оказалась не женщиной, а потому что с ее исчезновением терялся всякий смысл нашего расследования. Потом я подумал, что это злая шутка. Впрочем, раньше я не замечал, чтобы Шурик Бондарь был способен на подобные выходки. С самим Бондарем Леху связывала следующая история. Еще до моей ссылки на Землю он побывал во всех горячих точках: и в бывшей Украине, которая перед тем как развалиться, корчилась в конвульсиях братоубийственной войны, и в бывшей Молдавии, на которую претендовала Румыния, и в Тунгуской зоне, где он был дважды ранен. Вначале в руки. Потом сразу же его контузило взрывом мины. У него был перелом основания черепа и множественные осколочные ранения в спину. Благо, в суматохе решили, что он живой, загрузили на «борт» и привезли в военно-медицинскую академию, где трудился наш незабвенный Бондарь. Здесь он и попал в его хозяйство, где пролежал ровно неделю. Об этом всем мне рассказывал сам Бондарь, не преминув многозначительно уточнить:

— Я точно выдержал температуру замораживания… — намекая на то, что таким образом спас Лехе жизнь.

Через неделю Леху выдали студентам для препарирования. Бледен был тот студен, который воскликнул:

— Профессор, у него кровь струится!..

— Не может быть! — ответил тот, и Леху срочно переложили на операционный стол.

Так он остался жив, но с тех пор ежегодно второго августа справлял «юбилей для покойника», как он любит выражаться. Все это произошло до моего проявления на Земле. Не знаю, сколько дней Леха поил Бондаря, но, должно быть, загул был грандиозным и очень долгим.

Двор академии походил на глубокий аквариум: где-то высоко над головой шелестели кроны деревьев, шапки омелы, как бороды, свисали с веток, а внизу стоял зеленый полумрак, и влажный тяжелый воздух был неподвижен, как в подвале.

— Знаешь, что, — сказал я Лехе, — пойдем-ка мы в гостиницу и обыщем номер. А?

Леха только пожал плечами — не идти же в самом деле с повинной к главному, мол, все! доказать ничего невозможно.

Не успел я покинуть академию, как меня окликнули. Под зеленым сводом Загородного проспекта я едва разглядел Пионова, который стоял, прислонившись в «жигулям». Видать, на транспорт полиции выделялось не так уж много средств, потому что «жигули» были старыми, облупившимися и с лысыми покрышками.

— Поехали… — многозначительно сказал Пионов, открывая дверь. — Мне не терпится узнать последние новости…

— Привет, — сказал я невольно, усаживаясь рядом с Люсей, к которой испытывал ничем не подкрепленную симпатию.

— Учти, дорогуша. — Выглянул из-за нее Акиндин. — У наших на тебя вот такой зуб… Кто-то активно обрывает ниточки твоего алиби. Твой главный свидетель — бармен — не вышел на работу, раз!..

В чем заключалось два, я не понял, а только заметил, как Люся поморщилась: он явно болтал лишнее. Мне же хотелось видеть в ней тайного союзника. Но она была невозмутима, как греческая богиня.

Машина поползла в сторону Невского. Водителю приходилось объезжать бесчисленные рытвины и вздутия асфальта — корни тропических деревьев давно проросли во всех направлениях.

— Что ты делал в морге? — спросил Пионов, следя за мной в зеркало заднего вида.

— Искал блондинку, — ответил я честно.

— Нашел? — спросил он, и в его голосе прозвучали странные нотки.

— Она что, действительно, инопланетянка? — в свою очередь спросил я.

Он едва не кивнул в ответ на мою проницательность.

— Бред! — высказался Акиндин и сделал губами так: — «Тру-у-у…»

— Что-то мне не понравились глаза у вашего напарника, — сказал я, улыбаясь Акиндину. — Наверное, он наркоман. Возьмите у него анализ мочи.

— Не усложняй себе жизнь, — заметила Люси, — а то тебе придется изменить показания насчет бара.

Я пропусти ее угрозу мимо ушей, потому что по большому счету это было детским лепетом, и я им не поверил насчет ниточек и алиби — кому нужно ставить под сомнение мои показания, о которых знала только полиция. У меня был иной козырь.

— Ее там нет… — сказал я не без торжества.

Стало тихо, как в судный день, даже дождь, похоже, перешел на октаву ниже.

— Притормози! — приказал Пионов, и мы на заднем сидении дружно качнулись вперед. — Как это нет?!

— Откуда я знаю? — удивился я и, глядя на них, вставил шпильку: — Это ваша прерогатива.

— Ты эту идею брось, дорогуша, — совершенно некстати произнес Акиндин.

Наверное, он решил обратиться к здравому смыслу спутников, потому с логикой у него, на мой взгляд, оказалось все нормально.

Люся выразительно посмотрела на Пионова и сделала жест, чтобы покрутить пальцем у виска. Я только не понял, насчет кого — меня или Акиндина.

— Ладно… — сказал Пионов, повернувшись ко мне и морщась, как от зубной боли, — вылазь!

— Я все равно найду, где она! — крикнул я им, едва успев выдернуть из машины свой зонт.

Люся выглядела крайне недовольной. Акиндин произнес очередную глупость: «Дурак спит, а счастье у него в головах стоит». Что думал Пионов, я так и не понял, потому что в этот момент он смотрел в окно. В общем, я им подкинул работенку. Но что хотела выразить своим жестом Люся? Было два варианта: первый — они считали меня идиотом, который копает на пустом месте, второй — она меня наконец оценила, но с точки зрения потенциального покойника. А если это так, то человек в черном рано или поздно должен меня найти, и тогда они дружно сыграют марш Шопена на расческе, пивном бокале и люсиных заколках. Выходит, что блондинку действительно забрал кто угодно, но только не полиция. Может быть, человек в черном?

Район станции «Владимирская» давно пришел в запустение: вход под землю провалился, просел и Кузнечный рынок за ним. Население постепенно перебралось в другие районы — благо места было предостаточно.

Большой котлован, заросший по берегам непролазными джунглями, был наполнен цветущей водой, и поговаривали, что здесь водилась только рыба «чучунда», приплывающая откуда-то из глубин метро — рыба невероятных размеров и большой силы. Все попытки выловить ее заканчивались трагически. Последний раз троих рыбаков в лодке она попросту перевернула, и только одному удалось выбраться на берег. Так что только сумасшедший мог ловить здесь рыбу. Однако такой сумасшедший стоял на мостике с удочкой в руках и делал вид, что его страшно интересует поплавок. При этом он выглядел, как подросток, которого уличили за неблаговидным поступком.

Я незаметно оглянулся — Леха благоразумно прятался за деревьями.

— Стой там, где стоишь, — посоветовал я ему.

— У меня, как в аптеке… — отозвался он. — Я рыбачка еще по пути сюда срисовал.

— Кто бы сомневался… — похвалил я его.

Все это время я безуспешно боролся в головной болью, массируя большой палец попеременно на правой и левой руке. Вид у меня, наверное, был странным, потому что рыбак наконец смотал снасти и ушел.

— У тебя есть таблетка от головы? — спросил я.

— Есть, — ответил Леха. И тут его понесло: — У меня была баба…

— Женщина? — уточнил я, сворачивая на улицу Ломоносова мимо строения в виде утюга.

Дома — кое-где еще с богатым декором — в этой части города давно стали одинаково безликими: в подушках мха, с карнизов свешивались лишайники, аварийные балконы, некрашеные миллион лет двери и окна — все с укором взирали на зеленый мир. Удивительно, почему здесь еще не завелись мартышки, подумал я. Под ногами лопалось почерневшие осколки. Жизнь в городе, как у тяжело больного, постепенно отползала к центру.

— Скажи мне, почему в этом квартале никто не живет, а через дорогу — пожалуйста? Какой-то квадратно-гнездовой тип размещения. Даже хлысты не селятся.

— Не знаю, — признался Леха. — Еще до тебя газета исследовала этот феномен, но даже Лука ничего существенного не раскопал. Правда, он утверждал, что это имеет отношение к теории равновесных систем, что, якобы, так космос видит нас, и все подобное.

Я представил, как главный посмеивался, читая подобную чепуху. Как известно, все неизвестное кажется значительным. Леха немного подождал, пропуская меня вперед и обходя рекламный плакат со странной надписью: «Летайте самолетами Аэроф…», и продолжая:

— Ну да… Так она эти таблетки глотала пачками. И не только глотала…

Поперек тротуара валялся старый американский мотоцикл «чоппер». Прошлогодняя трава и ветки застряли в его спицах.

— Может, это не те таблетки? — спросил я машинально, ибо привык к его болтовне.

Демонстрируемый Лехой целибат^[2] приводил в смущение немало женщин, и всем им хотелось прибрать Леху к рукам. Видать, и эта женщина пала жертвой его холостяцких привычек.

— Может, и не те. Она мне не объясняла.

— С кем ты связываешься? — удивился я, отнюдь не желая потворствовать другу в его экспериментах.

Рыбак, очевидно, очень быстро двигался по переулку Щербакова, потому что я вдруг увидел его спину впереди, когда он переходил мост. Где-то у них здесь должен быть еще один соглядатай. Ведь по логике вещей они не работают по одиночке. Уж очень демонстративно велась слежка. А от этого точно не убежишь. Он предусмотрительно не пользовался зонтом.

— И твоя Таня Малыш…

— Она давно не моя, — парировал я.

Впрочем, мне было наплевать на его суждения. В редакции разве сохранишь секреты?! Наш роман оказался слишком быстротечным, чтобы его вспоминать всуе. Мы ни в чем не отличились. К тому же она вечно плакала, а в перерывах между слезами жеманничала, чего я терпеть не могу. Меня раздражало в ней все — она даже дверь машины закрывала ногою. Однажды мне надоело такая жизнь, омытая океаном слез, и я ушел. С тех пор я избегал подобных экспериментов. Правда, когда я на нее порой смотрю, во мне еще шевелятся старые чувства, но я не рискую ничего повторять, ибо помню, что тайна этой женщины составляет одна вода. И все же вспоминая наше маленькое, убогое прошлое, я пришел к выводу, что, когда она плакала, то нравилась мне даже больше, ибо в этом состоянии не умела произносить глупости, и слава богу.

— Ну не твоя, какая разница? — согласился он, — она меня тоже извела…

— Женился бы, — сказал я.

— Я не сумасшедший, — отозвался он. — На Марсе — пожалуйста. А здесь нельзя. Климат не располагает.

В отличие от Лавровой, Таня Малыш была миниатюрной, но сложена, как богиня. К тому же у нее была прическа под мальтийскую болонку — чем она ужасно гордилась. В общем, женщина, которая рождается раз в сто лет. Правда, она боялась жизни и хотела, чтобы я женился на ней. Конечно, она не могла пережить расставания, конечно, она не знала, что будет делать без меня. Но, как видите, быстро нашла мне замену. Впрочем, я не в претензии.

В этот момент я снова засек рыбака. Он стоял на площади за мостом и разглядывал витрину овощной лавки. Без зонта он выглядел жалким. Даже его удочка источала тоску и воду.

— Вижу еще одного в черном… — вдруг сказал Леха.

— Где? Где?.. — удивился я, вертя головой.

— Нет, показалось… — разочарованно вздохнул друг.

— Ловлю такси и жду тебя на Манежной, — сказал я.

Их оказалось большое, чем я предполагал. Но человека в черном я так и не обнаружил. Женщина с прозрачным зонтиком подошла в рыбаку и что-то ему сказала. Они тут же стали играть роль влюбленной парочки. Я вошел в лавку, сделал вид, что выбираю папайю, а когда продавец отвлекся, поднырнул под прилавок и вышел черным ходом.

Одно я заметил, проходя мимо парочки: от кого-то из них жутко пахло кошачьими «духами».

На Манежной площади прогуливались проститутки. Одна из них потрепанного вида, с обгрызенными льняными волосами, как и предписывалось законом (а закон гласил, что проститутки должны быть выкрашены в белый цвет с помощью козьей мочи), подошла к такси и прежде чем заговорить, вытащила изо рта жвачку и прилепила на стекло перед мои носом. Но бог весть откуда вынырнувший Леха помешал нашему общению. Он закричал, заглядывая в салон:

— А как насчет секса?! Девочка — куколка! — Он шлепнул ее по заду. — Настоящий силикон.

Проститутка фыркнула и шарахнулась на тротуар:

— Я дело с психопатами не имею!

А Леха полез в машину.

— Чего ты орешь? — спросил я. — Ты так всех кошек распугаешь.

Конечно, я ему не сказал, что от проститутки тоже несло кошачьими «духами». Было ли это совпадение или случайностью? — я не знал.

Когда мы добрались до гостиницы, дождь кончился, только капало с крыш и деревьев, да еще в Неву неслись потоки, приминая траву и лопухи. Воздух как всегда был свеж и душист. На Марсе такого никогда не случалось — климат не тот. Но почему же я его так любил?

Нам пришлось сменить три такси, сделать два круга вокруг центра и зайти через Петроградкую сторону. После всех маневров по городу я рассчитывал, что полиция раскрутит наши зигзаги не раньше, чем через час.

Верный своей тактике, Леха остался прикрывать тылы, а я полез в номер. Хорошо еще, что под гостиницей росла гинго белоба с бугристой корой — «чичас» — в виде женских грудей и фаллосов, а, слава богу, не акация с полуметровыми иглами, иначе бы мне точно пришлось нарушить покой последнего террориста — Теодора Кашинского.

Номер на втором этаже никто не убирал. Сетка кровати, которую я использовал в качестве тарана, лежала на том же месте, где я ее бросил, точнее — так, где она мне упала на ноги. Разбитый телевизор валялся на полу. На кровать, где спала блондинка, я старался на смотреть. У меня было такое ощущение, что блондинка все еще сопит в темноте, и меня так и подмывало посветить фонариком на койку. Я не выдержал и посветил. Все было в крови. Много крови. На всякий случай я приподнял подушку и плед. В одном месте кровь даже не свернулась — не мудрено в таком климате. Желудок вспомнил о том, что голоден, и меня едва не вывернуло. С минуту я дышал тяжело и глубоко и даже прислонился для равновесия к стене.

— Ты чего молчишь? — спросил Леха, и я вспомнил, что он стоит под окном.

— Набираюсь впечатлений… — ответил я, дыша, как стайер после марафонской дистанции.

— У меня пока все тихо…

В этот момент я увидел то, что искал. Пришлось убрать в сторону спинку, полусгнившие цветы и осколки вазы: за ножкой кровати, на которой в ту злополучную ночь спала блондинка, лежал знакомый предмет. В других обстоятельствах я бы не обратил на него внимания — мало ли детских шариков валяется на полу. Виниловых шариков. Но меня остановил символ внутри него в виде правильного многогранника, который я впервые увидел на брелке и между лопатками блондинки. Только на это раз многогранник выглядел, как вращающаяся голограмма. С минуту я разглядывал ее, не обращая внимание на кряхтенье Лехи под окном. Вот зачем приходил человек в черном, понял я. Я был почти уверен в этом. Осторожно потянулся, дабы не спровоцировать желудок, и взял планшетник. Но прежде чем взять его, я словно увидел под собой город. В следующее мгновение, как и в баре, передо мной раскрылась карта местности: Леха стоял внизу, Теодор Кашинский спал за стойкой, через два номера от меня парочка занимались любовью, используя небезопасные приемы соития. В тупике под лестницей на третьем этаже двое баловались «баяном»^[3] и героином.

Я как будто приподнялся над гостиницей — оказалось, масштаб менялся в зависимости от моего интереса к тому или иному объекту. У меня закружилась голова, снова появились неприятное ощущение в желудке. Повернул карту так, что увидел события у себя за спиной. Ба!!! Ноги Шурика Бондаря торчали из ванной. Черт! — выругался я и дернул руку. Все пропало. Шарик весело запрыгал по полу.

— Лезь сюда, — позвал я Леху, — я что-то нашел…

Но он молчал, только странно кряхтел. Я бросился к окну: Леха боролся с человеком в черном. В следующее мгновение, обдирая локти и колени, я слетел по гинго белоба вниз. Однако человек в черном оказался проворным, как кошка. Вырвавшись из Лехиных объятий, он ящерицей скользнул по ветвям плюща, обвивавшим здание гостиницы, и был таков. Вниз полетели оборванные листья. Леха, все так же кряхтя, поднялся.

— Фу-у-у… чуть не задушил, гад. Нашел что-нибудь? — спросил он как ни в чем ни бывало.

За свою долгую журналистскую карьеру Леха привык ко всему. Только совсем недавно он перестал носить на шее кусок цепи, которую использовал и в качестве украшения, и в качестве оружия. Кусок лебедочной цепи он выменял на бутылку водки на Канонерском судоремонтном заводе, отполировал ее и связывал толстой ниткой. Это было идеальное оружие ближнего боя, которое не раз спасало его в трудных ситуациях. Обычно нападают на безоружного человека, — и вдруг у него в руке оказывается такой «аргумент», которым Леха пользовался как нунчаками.

— Вот за чем он пришел, — сказал я и показал Лехе шарик с вращающейся голограммой многогранника внутри.

— Да… — удивился он, когда планшетник открылся. — Слышал о таких технологиях, но не видел.

Я едва не поверил его словам. Дело в том, что Леха наверняка знал больше, чем я, но никогда ничего не говорил зря. И тут мы обнаружили его — человека в черном: он уже миновал Андреевский собор, Большой проспект. Мы буквально висели у него над головой. Он оглянулся и вдруг пропал в районе Бурского переулка.

— Это, должно быть, блокировка, — уверенно заявил Леха.

«Видеоглаз» у Лехи был вставлен прямо в роговицу глаза, поэтому он смешно таращился, когда снимал. Впрочем, как он мне объяснил, съемка проводилась даже при закрытом глазе, для этого достаточно было поднести правую или левую руку к виску.

— Ну что?.. — спросил я.

Я потыкался перед домом и даже попытался войти внутрь через подъезд, но Леха взмолился:

— Нет, нет! Не стоит. Вдруг там у него засада — какая-нибудь активная зона… излучатели, черт его знает что. Еще сожжет планшетник и нас в два счета.

— Ладно, — согласился я, полагая, что он больше меня разбирается в подобных вещах. — Тогда поехали сюда. — От моих движений изображение смазалось, но мы сразу вошли в холодильник. Бондарь по-прежнему лежал в ванне с формалином. Разумеется, мы не чувствовали запаха. Лицо его выражало ужас.

— Я всегда знал, что он плохо кончит, — констатировал Леха, не выказывая особенного сострадания.

В образцово-показательной комнате Бондаря царил хаос: стулья были разбросаны по углам, большой медный стол беспомощно лежал в центре вверх ножками. Все, что можно было разбить, было разбито. Впрочем, на осколки мы все равно не могли наступить. Термостат доверительно показывал нам свое нутро. Похоже, искали сбережения. Мы услышали голоса и даже разобрали слова:

— Перчеклин, Перчеклин! Ты же говорил, у него миллионы!

Выскочили следом: их было двое. Они убегали в сторону соседнего здания, и мы не успели их разглядеть. Единственное, что бросилось в глаза — оба были в белых халатах и в шлепанцах на босую ногу. Вот что значит использовать термостат в качестве копилки. Все-таки деньги нужны для того, чтобы их тратить.

— Ты понял?.. — Леха потыкал меня в бок.

— Понял, — ответил я. — Понял, что кто-то навел грабителей, а за одно убрали и свидетеля. Если бы Бондарь меньше любил свои деньги, то остался бы живой, а так мы влипли. А? — Я не хотел никого тащить с собой и спросил Леху для проформы. — Ну что? — я подождал, — пошли в «Юран», поговорим с барменом, а потом к одному человеку, который знает о планшетниках больше нас с тобой?

Пусть Леха, подумал я, хранит свои тайны. Значит, на это есть причины. Я сунул шарик в карман, изображение послушно исчезло, и через пять минут мы уже стояли в баре. Бармен переспросил:

— Берёзин, что ли? Бывший капитан? Так, х-х-х… он сегодня отдыхает. — И назвал адрес: — Улица Маяковского двадцать два, дробь тридцать.

Пришлось Лехе брать такси. На этот раз он даже не роптал. Шофер немного поартачился, но свернул с проторенного Невского на Литейный и высадил нас около церкви святых Симеона и Анны. Дальше он ехать не хотел — улицы в глубине квартала, заросшие лианами, сплошь были усыпаны кирпичом и многолетним хламом. Леха молча расплатился. У него было очень сосредоточенное лицо. Надеюсь, у меня точно такое же, потому что дело приобретало серьезный оборот. И я гадал, стоит ли вообще дальше заниматься планшетником. Мы пошли по извилистой тропинке, проложенной между всем тем, что отваливалось от домов или выбрасывалось жильцами на улицу. Где-то лаяли собаки и плакали дети. Откуда-то из-под крыш доносилось одно и то же: «Когда я уйду далеко-далеко…» Потом нам на головы высыпали содержимое мусорного ведра. И мы, отплевываясь и обираясь, прибавили хода.

— Как ты думаешь, хватит с нас на сегодня одного планшетника? А?

— Для нас с тобой хватит, — согласился Леха. — Но главный… — он покрутил носом и очень сильно поморщился. — Не-а-а… не поймет…

Казалось, мы с ним подтвердили договор. Но ей богу, я бы сам справился.

— Слушай, — сказал он нетерпеливо. — Мы идем или не идем?

— Идем, — согласился я.

Леха был специалистом во многих вещах, в том числе и по взлому всякого рода замков. Несколько раз он показывал мне свое мастерство, когда мы по роду деятельности вынуждены были проникать в чужие квартиры. Должно быть, нам не хватило каких-нибудь пяти минут. И умение вскрывать замки Лехе не понадобилось — дверь в квартиру Берёзина оказалась распахнутой. В этот момент внизу хлопнула парадная дверь — кто-то выбежал из дома. Официант лежал на кухне в луже крови. У него, как и у блондинки, было перерезано горло. Он еще хрипел. Мы попытались ему помочь, но рана оказалась слишком обширной. Леха вылетел в прихожую вызвать скорую, но в этот момент мы услышали в гулком подъезде голоса.

— Полиция! — почему-то шепотом объявил Леха, и мы, выскочив из квартиры, увидали в пролете лестницы поднимающихся людей. Кажется, среди них была Люся. Я узнал ее по аккуратной прическе с ровным пробором. Стараясь не шуметь, мы на цыпочках прокрались на чердак. И разумеется, не заметили, что сильно наследили — кровавая цепочка следов потянулась вслед за нами. В довершении, Леха, как нарочно, оставил на стене и перилах кровавые отпечатки рук. При данных обстоятельствах нам совершенно не улыбалось встретиться еще раз с Быком и его командой.

Они дали нам фору минуты в полторы, а потом погнались следом. Но их было слишком мало, чтобы оцепить квартал. И я услышал, когда мы уже спустились по чудом сохранившейся пожарной лестнице и уходили в сторону Фонтанки, как Пионов твердит в рацию, понимая безнадежность своих призывов:

— Пришлите людей… Пришлите людей, черт возьми! А?! А?! А-а-а… Я слушаю, идиоты!!!

При его габаритах он был плохим бегуном и руководил операцией из машины. Где-то наверху перекликались Акиндин, Люся и водитель. Признаюсь, я испытал чувство злорадства, представляя, как она лазает по лестницам, а ее заглядывают под юбку. Нечего женщине соваться в такие дела.

Примечания

2

Целибат — безбрачие мужчины.

3

«Баян» — шприц (жаргонное выражение).