Скрытый остров. Книга 1. Уходили мы из Крыма…

Михаил Авдеев-Ильченко, 2019

Первая книга цикла «Скрытый остров» – это приключенческий роман о судьбах подданных Российской империи, которых революция и гражданская война разбросали по всем континентам планеты. Большая часть описанных в книге событий, эпизодов, диалогов взята из дневников и мемуаров очевидцев. Герои книги живут среди событий, которые действительно происходили. Например, несущийся по рельсам бронепоезд без единого человека; нападение на корабль пиратов; попытка русских эмигрантов взять в аренду два тихоокеанских острова, чтобы обустроить на них свой мир; извлечение ими клада в России под присмотром чекистов – всё это реально случившиеся события истории.

© Обложка, М. Терентьева, 2019

© Издательство «Aegitas», 2019

* * *

Родным и близким людям

Глава 1. Продай дом, купи корабль

Июнь 1917 года

«Хочешь рассмешить Бога — расскажи ему о своих планах на завтра», — вспомнил Борис пословицу и мечтательно улыбнулся.

Завтра его полк уходил на передовую германского фронта. Предписанием Ставки капитан Борис Шелест исключался из состава части и направлялся в Петроград.

Он торопился, почти бежал на станцию, был полон решимости втиснуться в ближайший эшелон, чего бы это ни стоило. В Петроград! Туда, где Анастасия, где друзья! История выходила сказочной: Бориса вызывали на курсы при Генштабе.

Он пытался представить, как должна выглядеть аудитория, где предстоит учиться… Светло, чисто, сухо — грех в рай проситься. Лектор за трибункой бубнит что-то, дрёма сладкая вокруг. Никакой неугомонной немчуры, что палит из всех калибров, швыряя снаряды, иногда больше чемодана. Никаких беспощадных людей, которые каждый день, каждый час, с непостижимым упорством пытаются убить тебя. Наплевать, что ты даже не знаком ни с кем из них, никогда не был в Германии и не собирался… Бред какой-то, бессмыслица. Но ведь годами, годами…

Перед станцией Бориса настиг испуг: вдруг он во сне? Тогда не просыпаться — холодела душа. Пока не доберётся до Петрограда, не увидит Анастасию — ни в коем случае не просыпаться!

Самым верным способом попасть в столицу было ранение: носилки, госпитальный поезд, больница. Таким образом он уже имел счастье погостить в городе.

Вот и станция. Толпы военных на перроне. Гул голосов, ругательства, мат. Клубы табачного дыма, в нос бьёт запах прелой шерсти, онучей.

Паровоз под парами, забитые людьми вагоны — Борис ринулся к ним с бесцеремонной решительностью. Не представляя, что может его остановить, добрался до поручней, стал энергично протискиваться внутрь.

Эфес шашки больно ударил под рёбра. Злого умысла не было: какой-то неуклюжий кавалерист прётся, сволочь, в Петроград напролом.

Бесшабашная радость накрыла Бориса: боли в боку можно верить — он не во сне!

Это был его день. В переполненном вагоне неожиданно освободилось место на лавке. Втиснулся, сел. Прислонился спиной к перегородке, закрыл глаза. Подумал о машинисте: можно было бы уже и трогаться.

Кто-то поманил счастьем. Бескорыстно, как в детстве: улыбка матери, солнечные лучи сквозь листву, тёплая ласка речной воды. Теперь счастье там, где Настя…

Они познакомились год назад, летом. Случайно оказались на маленьком дачном пароходе третьего класса. Случайно сели на деревянные скамьи друг напротив друга. Встретились взглядами, замерли, позабыв о приличиях.

Кто-то из пассажиров протискивался с чемоданом между ними. На какое-то время они опомнились, отвели глаза. Думали теперь только о том, что случилось.

Снова встретились взглядами, будто узнали друг друга. Словно были уже вместе, где-то в других жизнях и были счастливы.

На первой остановке парохода сошли на берег. Какой-то парк. Аллея. Шли, держась за руки. Молчали. Когда аллея кончилась, остановились. Борис назвал своё имя, она — своё…

Вагон дёрнулся. Поехали. Поезд тяжело набирал ход. С каждой минутой Борис удалялся от фронта. Завтра там будут стрелять не в него. Так распорядилось командование. Целых три месяца не его очередь умирать.

Ему дико было вспоминать, как юнкерами горевали, что не успеют на фронт. Ожидалось, что война продлится не больше двух-четырёх месяцев. Это же невозможно при современном оружии — воевать дольше! Все эти пушки, пулемёты — сверхбыстрые орудия смерти — могут очень быстро выкосить всех солдат всех армий.

Жгучей завистью провожали уходящих на фронт: толпа на вокзале засыпала их цветами, конфетами, благословляла иконками… Юнкера страдали — опоздают, не успеют себя показать, отличиться.

В конце года вернулся с фронта первый знакомый офицер. Уставший до безысходности, посеревший лицом. Он вздрагивал от восторженных расспросов юнкеров. Сказал, что бои идут страшные. Гвардейская пехота сгорает быстрее соломы. Не хотелось верить.

На следующий год Российская империя отступала на восток. Прибывающие раненые офицеры скрипели зубами: на один наш снаряд прилетает пять германских. На одно русское тяжёлое орудие приходится десять вражеских. Они косят нас металлом, мы затыкаем бреши телами солдат. Кто виноват!?.

Ещё год прошёл. Большинство из тех, кто первыми уходили на фронт под музыку, цветы и улыбки, кому безмерно завидовали юнкера, погибли или ранены.

Вы рвались на фронт, юнкера? Извольте… Апокалипсис бомбардировок. Оглушённые, засыпанные землёй в окопах. С тупым упрямством — война вопреки всему. Будто трёхжильные, заговорённые, а друзей всё меньше…

Гранаты не взрываются из-за негодных капсюлей. Смертей и так сверх всякой меры, а за нелепые — обидно страшно. Мечта — найти ублюдков, кто капсюля эти делал, кто на них нажился, — и под пулемёт.

Оплошал в штыковой атаке. Пуля в плечо. Потом немец, сволочь ловкая, достал ножом в бок. Ещё посмотрел на Бориса как-то по-детски обиженно, когда пули револьверные из него душу выколачивали. А как он хотел?

Повезло, покалечился не сильно. Долечивался в госпитале Петрограда. Анастасия навещала ежедневно. Окружила нежными заботами.

Поправился. Дали отпуск. Три недели сплошного, без пятнышка счастья. Настя, солнце, весна, прогулки в парках, интересные встречи. Ужины, болтовня далеко за полночь за партией в винт. Последние дни отпуска жил лихо и размашисто, как купец в загуле.

Вокзал. Настя с печалью в уголках глаз уговаривает не дразнить смерть, не говорить лишнего, иначе судьба подслушает и исполнит.

Гудок паровоза. Она перекрестила его: спаси тебя Бог…

Перебирая свои драгоценные воспоминания, Борис погружался в сон. До него долетал тихий разговор компании офицеров:

— Если перемен не будет, резня начнётся, какой не было…

— Ничего не начнётся… Поболтают, и всё по-прежнему останется.

— Не останется. Хуже смерти не будет, а от бунта не уйдём. Люди другими стали. После германского фронта не испугаешь… Дольше терпишь — больнее бьёшь…

— Самое плохое — не за что зацепиться, чтобы судьбу повернуть. Крепости сдаём, пушки без снарядов, резервы куда-то исчезли…

— Что в Ставке говорят?

— Назначают виновников разгрома. Наперегонки ищут предателей, шпионов, которые все несчастья сотворили…

— Простите, а как же евреи?

— Виноваты, конечно. Все поголовно…

— Такое начальство в воду не грех…

* * *

Утром Борис уговорил одного из офицеров поменяться местами на лавке и оказался у окна.

Поезд медленно полз вдоль перрона. Встречающих было не много, Анастасию он увидел издалека.

Пышные каштановые волосы уложены скромной причёской. Большие, тёмные, в волнении распахнутые глаза. Родные ямочки на щеках. Она стояла рядом с другом его детства — Семёном Сцепурой, рослым широкоплечим мужчиной в новеньком щегольском пальто.

Борис протолкнулся к выходу из вагона. На перроне обнял Настю, приподнял её и немного покружил. Потом замерли, глядя друг на друга. К действительности вернул гудок паровоза. Борис вспомнил о верном друге, который терпеливо стоял рядом.

— Сменим декорации, — сказал Сцепура, указав на лавочку с вывеской «Продажа съестных продуктов воинским чинам». — Пообедаем в ресторане. Позволим себе буржуазную роскошь не стесняться в деньгах.

Семён широко улыбался.

«Всё тот же лихой разбойник», — радуясь встрече, думал Борис. Так с симпатией отзывался о Сцепуре командир полка: «Дуэлист, гулёна, азартен и удачлив в своих начинаниях… На таких гусарах добрая слава армии и держится…»

В ресторан отправились на извозчике. Приказали ехать к «Медведю».

Город казался чудесным, как прежде. Улицы без войны, величественные фасады зданий, экипажи, нарядные дамы, весёлые лица детей, вывески, куда-то манящие.

Борис не стал всматривался в детали. Незачем. Праздник! Надо выбирать, кем хочешь быть больше: беззаботно счастливым или расстроенным результатами своей наблюдательности.

В пути болтали о каких-то пустяках и скоро приехали.

Лучшие часы жизни никогда не притормозить.

Ресторан встретил безупречными манерами величественных швейцаров, мраморными колоннами, пальмами в кадках.

Прошли в зал. Окинули взглядом обстановку. Поразительно…

Куда-то подевалась прежняя изысканная публика. Исчезли великосветские дамы, щеголеватые предупредительные кавалеры, утончённые барышни. Бесследно испарились, будто не было.

Остановились на входе, как в стену упёрлись.

В ресторане был шабаш.

Столы ломились от дорогих вин и закусок. Внешне вроде как раньше, только изобилие было кричащим.

Публика вела себя шумно. Неожиданно много оказалось людей, одетых безвкусно, вплоть до вульгарности. Бросались в глаза какие-то неправдоподобные военные, ряженые, выставляющие напоказ новенькие кителя и погоны.

На нескольких столах демонстративно лежали туго набитые бумажники, украшенные позолоченными гербами с коронами нескромных размеров. У одних владельцев кошельков был важный вид и надменный взгляд. У других — торгашеские рожи с бесстыдно-жульническими глазками. Первых от вторых отделяла доза принятого алкоголя и степень последовавшей расслабленности.

Дамы кавалеров были им под стать. Про таких мать Бориса говорила «с блеском крупных бриллиантов в немытых ушах…»

В заведении безумствовали герои тыла. Вчерашние биржевые зайцы, копеечные ростовщики, жалкие проходимцы — те, кто внезапно обманом и воровством разбогател на военных поставках. От некоторых просто разило деньгами.

Поначалу захотелось убраться из ресторана, но, приглядевшись, Борис обнаружил в глубине зала несколько столов, где находились компании офицеров с дамами. Намётанным глазом он определил в них настоящих вояк, а не тыловую сволочь.

— Есть близкие нам люди, — сказал Борис. — Составим компанию? Мест свободных достаточно.

— Загуляем! — решительно кивнул Сцепура. Анастасия настороженно посмотрела на него. Семён ответил чистым невинным взглядом:

— Милая Анастасия Павловна, не хмурьтесь. Сегодня без лихости. Никаких роялей с балкона…

Они заняли столик.

Сцепура, заметив смущение Бориса публикой, сказал:

— Дредноут Российской империи дал течь. В таких случаях из тёмных трюмов наверх устремляются крысы, хлам всякий, грязь и жуть…

Принесли заказ. Один из первых тостов Сцепура поднял за славянскую решимость покончить с тевтонским варварством. После стал выпытывать у Бориса, не стяжал ли он славу спасителя Отечества и не объявил ли его кайзер личным врагом?

Борис не поддержал шутливого тона, его расстроил вид бессовестной гульбы разного рода жуликов.

— Знаешь, сколько получают нижние чины нашей армии на фронте? — спросил он Семёна. — В сырых окопах, на сухомятке, под регулярными обстрелами?.. 70 копеек в месяц! Среди них есть хорошие кузнецы, плотники. В мирное время и 50 рублей зарабатывали. Могли жить счастливо, детей растить в достатке, солнцу радоваться. Нет им никакого смысла в этой войне, даже самого никчёмного. Горе одно…

Семён молчал, давая другу высказаться.

— Спрашивал я солдат, — продолжал Борис, — какого лешего, православные, страдаете, себя не бережёте, друзей хороните? Самые образованные утверждали, что за сербов стоим, которых австрияки обижают. Один даже про убиенного «эрцгерца» что-то припомнить пытался. Многие вообще ничего внятного промычать не могли. Будто блажь царю пришла «серую скотинку» на убой вывести…

Да что солдаты? Я — офицер и то перестал понимать, почему мы часто действуем без надобности, без плана, без смысла.

Генералы воинственные рожи строят. Делают вид, будто какие-то хитроумные планы исполняют, фальшивые доклады сочиняют, форму под новые награды дырявят.

От патриотических повизгиваний, с которыми войну начинали, не осталось следа, кроме стыда… Перед теми, кто погиб.

Борис замолчал.

— Прав, — кивнул Сцепура. Он стал серьёзен. — Только беда масштабней. Подавляющему большинству народа в стране ничего не принадлежит… Права нет на свою судьбу влиять, на судьбу детей своих.

Беды извели многих, и развелось к топору зовущих… Усадьбы барские уже вспыхивают. Хозяйства, которые поколениями создавались, за пару часов разоряются в дым и пепел… И не жалко им… Я — не я, Россия — не моя…

Теперь давай не забывать, — продолжил Семён, — что в стране больше двенадцати миллионов вооружённых крестьян. Они ненавидят войну…

Как странно, — произнесла Анастасия. — Совсем недавно, в конце февраля, перед огромной толпой метался Керенский и искренне, с надрывом кричал:

«Поклянёмся, что Россия будет свободна!»

Толпа в восторге ревела:

«Клянёмся!» Будто солнце над страной всходило, новая, счастливая жизнь начиналась… Отчего всё так оборачивается?

Друзья промолчали.

Борис чувствовал — надо спасать радость встречи, уходить от мрачных разговоров — и стал расспрашивать Семёна о курсах при Генштабе.

Оказалось, трёхмесячные офицерские курсы военного времени не были главной причиной отзыва Бориса с фронта, он потребовался для участия в каком-то очень важном собрании.

Борис перестал узнавать друга: рассказывая о собрании, Семён явно недоговаривал что-то важное, уходил от прямых вопросов, обещал через неделю всё разъяснить.

— Может вы здесь масонскими ложами увлеклись? — гадал Борис.

— Во-первых, — спокойно пояснил Семён, — в деятельности масонских лож нет ничего предосудительного. Во-вторых, если будешь излишне любопытен — никогда тебе не стать масоном высокого градуса посвящения…

Наконец Сцепура заявил, что ему пора уходить. Расставаясь, он обнял Бориса:

— Молодец, что приехал. Меня последнее время настойчиво преследует чувство, что времени осталось очень мало.

— У кого осталось мало времени? — удивился Борис.

— У всех…

* * *

Неделя пролетела незаметно.

Борис и Настя целиком посвятили себя подготовке свадьбы. Решили, что не будет никаких постов, исповедей, плача и долгих искренних молитв. Господь и так уже исполнил сокровенные желания — незачем его отвлекать. Цветы, торт, карета, свадебные обряды, застолье — всё будет скромно.

До первого занятия на офицерских курсах оставалось ещё дней пять, когда рано утром в дверь постучал Сцепура. Он напомнил, что пора идти на собрание, о котором Борис честно позабыл.

Форма Бориса была наготове, он быстро собрался. Его выцветший френч выглядел ещё элегантно и позволял появиться перед обществом.

У подъезда ожидал щегольский экипаж лихача. Поехали быстро. Сорок минут — и окраина города. Остановились у большого старинного особняка, рядом с которым стояло изрядное количество колёсных экипажей различных конструкций. Сцепура предложил извозчику поскучать пару-тройку часов.

По дороге Борис не задавал никаких вопросов. Он был несколько расстроен своими подозрениями в том, будто Семён что-то недоговаривает. Может, были на то служебные причины — тогда без претензий. В любом случае нет смысла подгонять события, если скоро всё само разъяснится.

Друзья вошли в особняк. На входе встречали два рослых штабс-капитана. Сцепура передал им листы с каким-то текстом и синими печатями.

— Пригласительные билеты, — пояснил он Борису.

В холле, у гардероба и на парадной лестнице Борис увидел около трёх десятков человек. Большая часть из них были в форме различных воинских частей. Стояли группами, звучал гул разговоров, смех.

Среди присутствующих были знакомые Борису, но большинство он видел впервые.

Первым он узнал князя — известного юриста и общественного деятеля. Многие, веря молве, искали возможности хотя бы взглянуть на него, чтобы получить верное представление о безупречности внешнего вида. Невозмутимая вежливость князя могла бы служить примером скандинавским девушкам из строгих семей.

Невдалеке от князя, в группе военных, Борис увидел баловня судьбы и любимца аристократического Петрограда — ротмистра лейб-гвардии гусарского Его Величества полка. Он вёл жизнь праздную, но не беспутную, имел репутацию умницы и великосветского гулёны-социалиста…

Вдруг сердце Бориса радостно забилось: на лестнице стоял Михаил Андреевич Неверов, их с Семёном друг детства — Михась.

Много, конечно, утекло воды по речкам их детства. Михась послужил в кавалергардском полку, окончил авиационный отдел Петербургской офицерской воздухоплавательной школы, совершил многие десятки разведывательных вылетов на фронте, стал георгиевским кавалером… Его сбили над территорией противника — он сумел посадить неисправный самолёт и взорвал его. Через три дня вернулся к своим, приволок за компанию пленного австрийца.

Борис с Семёном радостно приветствовали друга…

Как поживают рыцари воздушных турниров? — спросил Сцепура.

— Какие теперь рыцари… — поморщился Неверов. — Испарилось благородство в жажде мести. Сбитые самолёты, что сумели сесть, добивают на земле. Лётчиков, пытающихся спастись, расстреливают.

— Но ты ас опытный…

— Да… Самый ценный опыт тот, который не хотелось бы повторить.

Сверху раздался чей-то голос, призывающий всех проследовать в зал второго этажа усадьбы.

Друзья поднялись.

На втором этаже находился светлый театрально-концертный зал, мест на сто пятьдесят, большинство из которых были уже заняты.

Борис и Михась на какое-то мгновение остановились в удивлении — не ожидали увидеть собрание столь многочисленным.

— Идёмте, — увлёк их за собой Семён. — В детстве вы были смелее и решительней, когда в удовольствие таскали с чужих владений ненужные яблоки.

По дороге к свободным местам Борис рассмотрел ещё нескольких знакомых. В первых рядах сидел полковник Котов, который молодые годы провёл в Пекине, состоя на службе в военной миссии. Борис имел удовольствие побывать в компании, где полковник завораживающе увлекательно рассказывал о далёком Китае, полном разных чудес.

Узнал он ещё одного мужчину пятидесяти лет — профессора Николая Ивановича Кантова.

Внешности профессор был заурядной. Вырасти он нос покрупнее — получился бы орлиный профиль. Однако нос с горбинкой был скромных размеров, и Кантов напоминал стреляного воробья, который широко пожил и близко познакомился с превратностями бытия.

Биография профессора была богата виражами. Закончил он Казанский ветеринарный институт, но с животными что-то не сложилось. Сделал карьеру золотопромышленника. На заработанные деньги не придумал ничего интереснее, чем снарядить полярную экспедицию. Позже стал участником освоения Северного морского пути.

Борис присутствовал на одной из открытых просветительских лекций, где Кантов, будучи уже профессором Московского императорского университета, рассказывал о ледяных пустынях, страшных ветрах, холодах и прочих прелестях полярной жизни, которые были интересны, потому что очень далеки и практически нереальны…

Столь разные люди и собрались в одном месте — это интриговало.

Участники собрания всё прибывали, не торопясь, занимали свободные места в зале. Впервые за всю поездку в Петроград счастливо мчащееся время стало для Бориса мучительно тягучим.

Наконец под одобрительный гул приглушённых голосов на сцену вышел полковник Василий Яковлевич Штурмин, офицер разведывательного отделения Ставки.

— Господа! — произнёс Штурмин. — Позвольте мне начать собрание. Оно не носит сколько-нибудь служебного характера. Предстоит разговор среди товарищей. Нужно принять решение единомышленников. Не думаю, что это будет трудно. В этом зале немало друзей детства. Кто-то знаком с кадетского, юнкерского училищ, академии. Другие воевали вместе. Есть близкие и дальние родственники.

В любом случае каждого из вас рекомендовали позвать на собрание люди хорошо вас знающие, доверяющие вам, желающие вашей компании.

Безусловно, для подготовки нашей встречи пришлось воспользоваться личными связями, некоторыми служебными возможностями. Полагаю, я имел на это моральное право. Службе России я отдал сорок лет жизни. Война отняла у меня двух сыновей, нескольких родных и много близких мне людей.

На Россию надвигаются тяжёлые времена, каких ещё не было. Многие высокие сановники, управляющие страной, не хотят этого видеть.

Деятельные честные люди в большинстве своём отстранены от влияния на ситуацию в стране. Им отводится роль слепой лошади на молотильном приводе. Считаю недостойным удовлетворяться этой ролью. Даже служивый человек рождается свободным и открытым всем стихиям.

Штурмин говорил чётким голосом, неторопливо, делая короткие паузы.

— Не буду, однако, утомлять вас общими рассуждениями, — продолжил полковник. — Перейду к фактам.

Немцы оттесняют нашу армию к тому рубежу, с которого мы начинали войну в августе четырнадцатого года. Получается, что подданные Российской империи три года подряд напрасно проливали кровь и отдавали свои жизни. Лёгкая, справедливая, победоносная война, как нам её представляли, обернулась бессмысленной бесконечной бойней, не несущей народу ничего доброго.

Верховной власти перестали верить: сначала царю, сейчас — бесноватому Керенскому.

После отречения Николая Второго прокатилась волна убийств офицеров. Виновные в этом не наказаны. Никто даже не потрудился установить точное количество погибших офицеров. Преступления, оставшиеся безнаказанными, обязательно повторятся.

Война надоела всем, кроме тех, кто бесстыдно на ней наживается. Всё больше солдат дезертирует. Фронт рассыпается. Полное разложение армии — вопрос месяцев.

В тылу — гомерическое казнокрадство, циничное неправосудие, безграничная наглость чиновников, стремление удержать страну в темноте.

Все эти беды затягиваются таким чудовищным узлом, что скоро его возможно будет только разрубить…

Надеяться далее на нынешних правителей бессмысленно. Они не потрудились поискать выход из кризиса. Не существует сколько-нибудь серьёзных планов спасения страны. Ощущение такое, будто в правительстве засели люди, либо враждебные России, либо ими овладело коллективное безумие.

Лично я, господа, с неуважением, вплоть до брезгливости, отношусь ко всякого рода революционерам. Убеждён, что эта публика большей частью властолюбцы, авантюристы, мошенники, люди в чём-то жизнью обделённые.

Но власть! Она своей дурью, жадностью, а более всего бездействием просто навязывает людям идею революции. Насильно подводит к мысли, что с произволом и бардаком в стране возможно покончить только решительным ударом, выкинув всю эту сиятельную сволочь на панель, где ей сегодня и место.

Завтра место ей будет на эшафоте.

Множится количество людей, особенно среди фронтовиков, считающих, что терять нечего, что любые перемены в стране могут быть только к лучшему.

Усиливается ощущение безнадёжности, заставляющее опускать руки и пассивно двигаться по течению — пусть на скалы, пусть в пропасть. Повсюду открыто раздаются голоса о том, что даже в случае победоносной войны Россию ожидает новая революция.

Несёмся по неизвестному пути. Судьбу страны пока не разглядеть. Не видно дальше первого поворота. Дорога скользкая, вдоль крутых обрывов. Кучер то ли пьян, то ли дурак. С обочин стреляют.

Если у властей нет плана спасения для всех — этот план должен быть у тех, кто готов самостоятельно позаботиться о своих родных и близких.

Подчёркиваю — речь идёт именно о родных и близких. Никто из присутствующих здесь не уклонялся от выполнения своего воинского долга и, уверен, не будет это делать впредь. Если есть нужда или польза стране — план личного спасения солдата дело далеко не первой важности…

Мы напряжённо искали направление приложения наших усилий, где способны хотя бы что-то изменить в будущем для любимых нами людей. Кажется, мы нашли…

Сейчас нам не предсказать, какие сухопутные границы будут отрезаны для перехода беженцев в ходе военных операций армий враждебных нам государств или в каких областях могут начаться революционные столкновения.

Ситуация сама подсказала выход: нам надо купить в складчину парочку пассажирских или грузопассажирских кораблей. Потом, согласно бесценному опыту Генерального штаба, — война план покажет…

Россия омывается двенадцатью морями, которые принадлежат трём океанам. Найдётся порт, откуда на этих кораблях наши родные и близкие могут быть эвакуированы в безопасное место, где они пробудут до тех пор, пока в страну не вернутся спокойствие и порядок…

В зале воцарилась недоумённая тишина: купить в складчину корабли? Не ослышались ли?

Стали перешёптываться: дичь, какие корабли?.. Империя прочно стоит на ногах. В этом году победим немцев! Бардаком в армии скоро накушаются все… Преодолеем… Дезертиров, смутьянов — переловим… Заживём! Как прежде…

Штурмин спокойно выждал паузу, дав присутствующим обменяться первыми впечатлениями и продолжил:

— Сначала, как и многие в зале, я оторопел от такого предложения. Потом крепко подумал и нашёл идею с покупкой кораблей разумной и заслуживающей внимания.

Более того, пока мы готовили это собрание, на первый, хотя и небольшой пассажирский пароход, уже собрали средства.

Приведу пример в пользу высказанного предложения. Тётка моя, жившая в южной Польше, в одном из красивейших мест Российской империи, лишилась в ходе войны своего имения и богатейшей коллекции бесценных полотен живописи.

Она бежала в Россию, продала своё имение под Киевом и внесла всю вырученную сумму в предприятие по покупке кораблей. В мирное время тётка была натурой своенравной и прижимистой. Сейчас мою родственницу уговаривать не пришлось. Пережитые беспорядки и пожары сглаживают шероховатости характера, расширяют кругозор.

Господа, — закончил свою речь полковник, — объявляю перерыв собрания для обмена мнениями — полтора часа…

После перерыва один из авторов идеи покупки кораблей — капитан второго ранга Барков ответит на ваши вопросы…

Борис, Семён и Михась вышли на улицу, не торопясь направились прогуляться по дорожке вокруг особняка.

— Как вам предложение скинуться на парочку океанских лайнеров? — спросил Борис.

— Надо брать, — ответил Сцепура. — Хорошие люди советуют. Для доброго дела их рекомендаций достаточно.

Михась скептически хмыкнул:

— Просто, как в кабак сходить! Отчего бы тогда не парочку гидроавианосцев взять? Я, например, самолёты люблю.

— Гидроавианосец — это значительно сложнее, дороже и совсем не комфортно, — терпеливо разъяснял Семён. — Строить его чертовски долго, а на рынках в свободной продаже таких кораблей нет — смотрел я объявления в газетах. Вы пока думайте, думайте. Вопросы зададите после перерыва. Пытайте не меня, а авторов идеи.

Друзья замолчали.

Борис размышлял о том, насколько беды, о которых рассказывал Штурмин, действительно реальны. Если он прав, то корабли могут пригодиться. Надо будет спасать Настю, близких людей…

К тому же и средства он может найти. Давно хотел продать небольшое имение под Москвой, что досталось в наследство от деда: в детстве проводил там каждое лето… Любой выход во двор или в парк — приключение. За каждым кустом, под камнем, в траве — что-нибудь удивительное, а то и вовсе чудо… Восторг от ласки верной собаки, от первого чувства взаимопонимания с лошадью, от пойманного ужа…

Теперь нет. Жизнь, она идёт с потерями. Почти никто в этом имении его не помнит. Бывшая территория детства даже отпугивает — там живут навязчивые тоскливые воспоминания о навсегда ушедших родных….

— Господа офицеры! — раздалось с крыльца усадьбы. — Собрание возобновится через десять минут. Прошу всех проследовать в зал.

Друзья вернулись. Место за трибуной на сцене занял высокий морской офицер: лет за тридцать, мягкие интеллигентные черты лица, коротко и изящно подстриженные усы и борода.

— Барков Артём Викторович, — представился он, когда зал заполнился. — Поддерживаю предложение купить корабли. Готов ответить на ваши вопросы.

— Сколько будет стоить каждый из кораблей? — спросил первым молодой поручик.

— Точно пока неизвестно, — отвечал Барков. — Всё зависит от суммы, которую удастся собрать. Чем больше она будет — тем лучше и комфортнее будут корабли, тем тщательнее мы подготовим их к плаванию.

— Какую сумму надо внести?

— Определённой и обязательной величины личного взноса нет и не будет. Каждый решает сам. Все, кто сейчас присутствует в зале, уже приглашены на эти корабли, даже если они не внесут ни копейки. Значит, потом помогут чем-то другим общему делу. Никогда не угадать, что более потребуется в будущем: деньги или крепкие руки, или какие-то знания, умения.

Повторю за господином полковником: на один корабль мы уже собрали средства. Правда, речь пока идёт о корабле малого тоннажа…

— Кого можно будет взять с собой на эти корабли?

— Свою семью. Всех родных. Если желаете пригласить кого-либо ещё — заранее уточните наши возможности.

— Корабль — это не карета…

— Мне известно.

— Трудно даже представить, что это возможно: скинулись с приятелями — и купили пароход…

— Отчего так? Вспомните русско-японскую войну, горечь от потери нашего Тихоокеанского флота. Чтобы создать новые корабли взамен погибших, в России объявили о сборе добровольных пожертвований. Откликнулись все сословия, все слои населения. Деньги поступали даже от соотечественников за границей. Кто чем мог… Крестьянин нёс свою копеечку, Московский земельный банк — 50 тысяч рублей, граф Шереметев — 200 тысяч… К началу 1910 года собрали более 17 миллионов рублей. На эти деньги построили девятнадцать крейсеров, четыре подводные лодки, создали под Севастополем авиашколу, закупили несколько десятков аэропланов, и много на что ещё хватило… Не удивляйтесь, что я хорошо это помню — привлекался для работы в соответствующем комитете.

Конечно, взялись мы тогда всей страной. Но сейчас нам не крейсера нужны… Скажу коротко: предварительно мы оценили наши совместные финансовые возможности — есть все основания полагать, что нам будет по плечу покупка двух гражданских пароходов.

— Какая команда будет на кораблях?

— Своя. Среди нас достаточно опытных моряков. Разберёмся, когда вопрос станет насущным. Можем пригласить надёжных людей и хороших специалистов из числа своих знакомых. Предлагаю пока не обсуждать проблемы, которые ещё не видны из дня сегодняшнего.

— Господин капитан второго ранга! — встал с места седой прапорщик. — Ежели беды и несчастья минуют Россию, во что я искренне верю, — зачем нам эти корабли?

— Это естественно — жить долго и счастливо, — улыбнулся Барков. — Мы готовимся к худшему развитию событий. Если ошибёмся — это будет поправимо.

После войны возьмём отпуска или отставки, совершим на наших кораблях великолепное кругосветное путешествие. Куда хотим, как хотим…

Можем сдать корабли в аренду. Или организовать свою грузопассажирскую линию, иметь неплохой доход. Да мало ли… Когда нагрянет счастье, от которого нельзя отбиться, и удача начнёт упрямо преследовать — как-нибудь разберёмся…

Вот если господин полковник в своих опасениях окажется прав, то наши возможности спасти родных и близких могут оказаться сильно ограниченными. Это угроза ошибки непоправимой…

Дальнейшие вопросы и ответы Борис слушал вполуха. Сладко думалось о том, как было бы волшебно после венчания с Анастасией прямо из церкви лихо укатить в свадебное путешествие за границу. Он бы сумел подобрать самую роскошную коляску…

Вот только война, служивый… Не проехать, не добраться до музеев, замков, парков. Да и в мирное время такая поездка стоила бы целое состояние, вряд ли бы Борис на неё решился.

Поэтому извольте в деревню, в скромную усадьбу, пока вы её на корабельную каюту не променяли. Там тихо, уютно… Они с Настей вдвоём, пылает камин, из широкого окна виден лес… Какая может быть заграница?!. Уговаривали бы даром поехать — сам послал бы с порога в дальнее путешествие.

Вернул Бориса к действительности голос Штурмина, который вновь занял место за трибуной.

— Господа! — говорил он. — Если у вас, ваших родных и близких возникнут дополнительные вопросы, можете задать их в усадьбе, в сигарном салоне, где в течение месяца ежедневно и круглосуточно будет дежурить кто-либо из лиц, посвящённых в наши планы.

Номер счета в банке, куда предлагается перечислять средства, — на листках-памятках, что лежат на столике при выходе из зала.

На этих же листках адреса офицеров инициативной группы в различных городах.

В общий фонд возможно внести наличные средства или ценные вещи. В так называемом дегустационном салоне усадьбы, который расположен сразу за сигарным, кассиры с охраной у сейфов будут дежурить круглосуточно в течение месяца.

И ещё, господа! Хотел бы обратить ваше внимание вот на что, — Штурмин чуть повысил тон. — Безусловно, все мы, находящиеся здесь, доверяем друг другу. Ничего тайного, противозаконного или заслуживающего какого-либо порицания мы не делаем и не собираемся…

Хотел бы, однако, просить вас, тщательно позаботиться о том, чтобы знание о наших планах не распространялось далее родных и близких.

Надо избегать слухов, на которые дурачьё сбегается или к которым пачкуны разные липнут. В излишней болтовне добрые начинания вязнут.

На этом считаю наше собрание оконченным. Благодарю вас.

* * *

Когда друзья вернулись в Петроград и заехали за Анастасией, город пребывал в сумерках, но спать не собирался. Окна ресторанов, кабаков и кафе призывно горели. Гул кутежа выплёскивался через распахнутые двери на улицы. Столица провожала ещё один прошедший день. Вернувшиеся фронтовики выпивали за удачу и поминали погибших. Торговцы обсуждали сделки, чиновники — интриги.

Публика большей частью разгоняла хмелем дурные предчувствия — неясные и оттого ещё более пугающие. В бесконечных разговорах и отчаянных спорах люди пытались предсказать завтрашний день. Словам, что носились в воздухе, мало кто верил…

Семён заказал для ужина отдельный кабинет ресторана «Кюба».

Помещение оказалось темноватым, с тяжёлым застоявшимся воздухом.

Подняли шторы, распахнули окно. Стало уютнее, свежее. Приятно расположиться отдельной компанией — никто посторонний не мешает своим видом.

Официанты быстро, с купеческими изысками накрыли стол. Аппетитный вид блюд начисто отметал любые разумные доводы против обжорства.

Разлили вино. Тост — «Стряхнём пыль со старой дружбы!»

Вечер летел сквозь беззаботные остроты, искренний смех, наслаждение обществом друг друга…

Молодость вечна, счастье безоблачно, мир прекрасен, солнце никогда не заходит и не засыпают цветы. Вражда и ненависть — нелепица, выдумка. Зависть и подлость — явления вообще нереальные, потому что не бывает людей несовершенных или несчастных… Это — прописные истины, с которыми невозможно поспорить. Так казалось здесь и сейчас — в кабинете этого ресторана, в этой компании.

В нескольких сотнях вёрст отсюда — другие дела. Там призраки смерти клубятся над линией фронта, без устали уносят всё новые и новые жизни.

Призраков всё больше. Питаются они человеческой жестокостью, глупостью, жадностью. Пищи в избытке.

Скоро призраков станет тьма. Понесутся они ордами, закрывая от солнца губернию за губернией, пока не захлёстнут до краёв всю землю.

Сегодняшние божества молниеносно сгинут. Сейчас в них ещё кипят страсти, они плетут интриги, сражаются ради положения и власти. Завтра всё это окажется пустой вознёй ополоумевших мышей, никому не нужной, никому не интересной.

На прежних небожителей пойдёт азартная кровавая охота. Потом с жадной яростью накинутся на местных божков, начальничков, хозяев, их холуев.

После палачи прежней власти возьмутся изводить друг друга.

Намоленные иконы предков потеряют смысл. С них сорвут серебряные оклады, которые утрамбуют сапогами в ящик, чтобы побольше вошло…

К счастью, это неведомо друзьям. Они проживают чудный вечер.

Вообще, наверное, это хорошо, что, кроме некоторых безделиц, нам из нашего будущего мало что известно с безысходной точностью…

Скоро венчание… После Борис и Настя, приехав в имение, окажутся вне времени и пространства. Далее — Борис на офицерских курсах, Настя — на курсах медсестёр. Имение удачно продадут, большую часть денег внесут в качестве своей доли в покупку кораблей.

Потом…

Потом ничего, на первый взгляд, в России не произойдёт, но всё безвозвратно посыплется…