Пролог
Военачальник Хорезма Джамбулат, положив массивную ладонь на рукоять сабли, в нетерпении расхаживал перед низенькой мазанкой на окраине Гурганджа. Сильный ветер трепал полы халата, поднимал ввысь колючую пыль, гонял по пустынному пастбищу, вырванные с корнем, сухие кусты прошлогодней травы.
— Таймас, когда же ты воротишься? — бормотал он, всматриваясь вдаль, туда, где заканчивалась степь, и начинались безжизненные холмы.
Совсем рядом послышалось беспокойное ржание лошадей. Джамбулат замер, медленно извлёк из ножен саблю наполовину, обернулся и посмотрел вслед проскакавшим мимо воинам. Его конь, привязанный к ограде, потряхивал головой, всхрапывал и монотонно скрёб копытом землю, давно не видавшую влаги.
Порыв ветра принёс с холмов едва различимое скрипучее карканье. Джамбулат обратил взор в степь и криво улыбнулся. Радость и нетерпение обуяли его. Там, где каменистые возвышенности спускались к земле, виднелись серые густые клубы пыли, поднимаемые копытами множества лошадей. И если кому-то и вздумалось в тот миг поглядеть в степь, он наверняка решил — надвигается буря.
Чем скорее приближались всадники, тем лучше различались их закрытые до самых глаз лица, пропылённые чёрные одежды, поверх которых слабо поблескивали рукояти сабель и кинжалов. Это были «чёрные каарганы» Джамбулата. Лишь двое среди них выделялись светлыми одеяниями и неприкрытыми лицами — молодой всадник, у которого поперёк лошади лежала завёрнутая в рогожу пленница, и женщина, чья накидка цвета запёкшейся крови развевалась на ветру.
Чёрные всадники остановились у ограды, спешились и распластались на сухой земле у ног Джамбулата.
— Я ждал тебя, мой храбрый Таймас! — приветствовал военачальник Хорезма воина, преклонившего колени.
Молодой всадник покосился на лежащих и, склонив голову, опустился ниц. Спрыгнув с коня и перекинув удила через ограду, женщина бросилась к Джамбулату.
— Брат мой!
— Суюма! — военачальник равнодушно оглядел её с головы до пят. — Рад, твоему возвращению домой! Иди внутрь. Не желаю, чтобы тебя видели до срока.
Взглядом проводив сестру, он повернулся к молодому воину:
— Тамача! Её тоже! — кивнул он на неподвижное тело, укрытое рогожей.
Колючим взглядом прищуренных глаз Джамбулат скользнул по пленнице, перекинутой через седло. Двое крепких воинов поднялись с земли, сняли завёрнутую в плотную ткань ношу и направились к дому. Тамача распахнул перед ними створки дверей и, пропустив вперёд, последовал за ними.
Таймас поднялся с колен.
— Встаньте всё! — приказал Джамбулат.
Воины начали медленно подниматься.
— Мы всё исполнили, как ты велел, господин! — не поднимая головы, сказал Таймас. — Там никто не выжил. Твою пленницу не трогали. На последнем привале я дал ей воды с отваром, как ты и велел. Крепкий! Сон сморил её, лишь только чаша опустела. До утра не очнётся.
— Почему женщин всего две? Где дочь Каюма?
— Господин! Твоя сестра сказала, её убили.
Джамбулат скривился.
— Кто?
— Она не говорила.
Достав из-за пояса тяжёлый позвякивающий мешок с монетами, Джамбулат подал его Таймасу.
Тот развязал верёвку, высыпал несколько золотых на ладонь и показал воинам. Налетевший ветер унёс в степь радостные крики. Из мазанки вышли двое и, слегка склонив головы, встали рядом с остальными.
— Скройтесь до поры, Таймас. Я пришлю за вами, как понадобитесь, — велел Джамбулат.
— Как прикажешь, господин! Мы в твоей власти! — ответил чёрный воин.
Поклонившись, «каарганы» вскочили на коней и ускакали прочь. А спускавшиеся на Гургандж сумерки надёжно укрыли от сторонних взглядов, удаляющихся к каменистым холмам всадников. И никто из обитавших в этой части столицы Хорезма ремесленников, спешивших до темноты укрыться в своих жилищах, не обратил внимания на тусклый свет в маленьком окошке одиноко стоящей на отшибе мазанки.
Из дверей дома показался Тамача с горящей лучиной. Он зажёг слюдяную лампу над входом и в нерешительности мялся у входа, с опаской поглядывая в сторону грозного военачальника, вызывавшего страх даже у чёрных каарганов, дерзость и отвага которых были известны далеко за пределами Хорезма, а одно упоминание о них приводило в ужас бывалых воинов.
Суюма, сидела на лавке у крошечного окошка и, лишь только Джамбулат показался в дверях, вскочила на ноги.
— Брат мой! Почему меня привезли сюда? Шаху Икенджи известно о моём возвращении в Хорезм?
Джамбулат не взглянул на сестру и не ответил. Молча положил суму на низенький столик, снял висевший у дверей фонарь и направился в дальнюю комнату. Там, на соломенном сеннике, прикрытом рогожей, спала пленница. Приблизившись, он склонился над ней. Тусклые отблески огня озарили её красивое лицо.
— Моё слово закон! — прошептал он, разглядывая спящую и борясь с искушением дотронутся до неё. — Я обещал вернуть тебя, моя Магрура! А я всегда держу слово!
Резко выпрямившись, Джамбулат развернулся и вышел. Плотно прикрыв за собой двери и опустив запоры, он подошёл к Суюме и уставился на сестру, словно никогда не видел её прежде.
— Кто посмел убить Агын? Отвечай! — грозный рык окутал всё вокруг.
Суюма сжалась и попятилась к лавке.
— Гляжу, ты позабыла, как следует говорить со старшим братом? Разве Каюм не научил тебя почтению?
— Дамир велел убить её, — пряча глаза, пробормотала Суюма. — Мне сказали, ей перерезали горло. Но перед тем…
Женщина поёжилась, задрожала, будто от холода, а глаза наполнились слезами. Отвернувшись, дабы не смотреть на страдание сестры, Джамбулат недовольно хмыкнул и принялся расхаживать по комнате.
— Куатан1 не угодила хану в его желаниях и прихотях? Не смогла ублажить, и Дамир расправился с ней так же, как с рабами для утех?
— Нет, брат! Агын не стала его куатан.
— Ты что такое говоришь? Разве мои «каарганы» не во время наречения напали на стан её отца, этого нечестивца, посмевшего отказаться от дара хорезмшаха?
— Всё так. Только с тех пор, как Дамир сходил на Русь, всё переменилось. Агын созрела, но о завершении обряда хан не думал. В шатёр не звал. Ни на неё, ни на кого иного не смотрел. Видел только пленённого им княжича. А моя девочка, моя Агын… — Суюма подавилась слезами. — Она узнала то, что он скрывал. Запретное. И расплата была скорой и страшной.
— И что же это за тайна такая, лишившая твою воспитанницу жизни?
— Я просила её не смотреть в сторону русича. А она всё твердила, мол, княжич — девица, и Дамир предпочёл дочери хана Каюма, дочь Рязанского князя.
Джамбулат остановился и резко повернулся к сестре. Да так, что Суюма попятилась и повалилась на лавку.
— Пленник Дамира — княжна? Ты от горя совсем ума лишилась? Была у Рязанского князя дочь, да сгинула давно. Если бы пленник был девицей, кыпчаки об том узнали. Но до меня вести из диких степей не доходили о княжне в становище Дамира. А о пленнике хана, бившемся супротив моих «каарганов», мне известно.
— Ты прав, Джамбулат. Дамир брал в битву княжича. Когда тот чуть не погиб, он на тебя в поход собирался. Да только живуч пленник оказался. Ни сабли воинов твоих, ни хитрости Агын не сгубили его. Видать, не впервой с духами тёмными один на один выходить. Вот и в этот раз уберегли они русича.
— Так, стало быть, у Дамира два пленника?
— Один. Рязанская княжна. Только вот…
— Что? Говори! — расхаживал в нетерпении Джамбулат.
— Скачет верхом она не хуже кыпчаков. На мечах бьётся крепко. Сила и ловкость в руках её не девичья. Агын моя с малых лет в седле. Сабля и лук со стрелами заместо гребня и лент ей были. А всё же в ловкости и силе с воинами не сравнится. А эта княжна с ними на равных.
Джамбулат остановился перед сестрой и, сощурившись, заглянул ей в лицо:
— И никто подмены не увидел?
— Нет, — замотала головой Суюма. — У мужчин глаз зоркий там, где сражения и охота. А девица, да если она ещё и под мужским платьем скрыта, тут им никакой заботы нет. А уж если за то мать Дамира возьмётся, и захотят увидеть, да не смогут.
— О чём это ты?
— Мара во все котлы с отварами особые травы подмешивала, дабы отвести глаза тем, кто был зорче остальных и мог разглядеть подмену. Да только мы с Агын из этих котлов не пили. И хотя я сама подмены не увидела, моей девочке поверила.
— Что же, Дамир! Вот и ещё одна причина растоптать тебя. Я хотел Агын в гареме Маджида поселить. Она женой его первой должна была стать.
— А разве Икинджи ещё не выбрал сыну жену? — Суюма удивлённо уставилась на Джамбулата.
Но он не ответил и даже не взглянул в её сторону. Его удивили речи сестры о странном пленнике. Но более того занимали его думы о Магруре. После стольких лет она находилась так близко, здесь, за дверью. Такая беспомощная. Такая желанная.
— Брат мой!
Джамбулат резко остановился и полыхающим злобой и ненавистью взглядом уставился на сестру. Но, видя, как она отшатнулась от него, смягчился.
— Не бойся. Мой гнев тебе не страшен.
Суюма облегчённо вздохнула и спросила:
— Скажи, Джамбулат, зачем тебе Мара?
— Она принадлежит мне! Я обещал её отцу, сделать непокорную гордячку своей. А я всегда держу слово!
— Ты всё ещё любишь её? После стольких лет?
— Я любил её, даже тогда, когда все были уверены, что она мертва.
— А я всё диву давалась, и чего это твой «каарган» так расспрашивал о ней…
— Я стольких людей потерял, пытаясь заполучить её.
— Не только своих…
— Мне нет дела до прочих. Если потребуется, я смету всех на пути, но получу то, что желаю. Но ты, Суюма! Ты, моя сестра, добыла её для меня!
— Если бы не Мара, брат мой, ты и не вспомнил обо мне, — с грустью, низко опустив голову, произнесла Суюма.
Джамбулат схватил сестру за плечи и с силой тряхнул, заставляя поднять голову:
— Вместо того чтобы стать для Хорезма залогом верности Каюм-хана, ты опозорила отца. Ты опозорила меня. Твой наречённый выбрал другую. Мне нет дела до терзающих тебя горести и печали. Но я прощу тебя. Исполни мою волю, и жизнь твоя вновь будет прежней.
Суюма вздохнула.
— Я всё сделаю, Джамбулат!
Он посмотрел на сестру и ухмыльнулся:
— Уговори Магруру покориться мне.
— Ты же знаешь, она не склонит голову перед тобой.
— Заставь! Её! Подчиниться! — прошипел Джамбулат.
— Что ты задумал?
Джамбулат приблизился, навис над сестрой:
— Я желаю, чтобы она сделала Дамира моим клинком — яростным, непреклонным, неустрашимым и непобедимым.
— Разве твоих «каарганов» тебе недостаёт? Что один супротив целого войска?
Джамбулат усмехнулся.
— Может и ничто. Но я поклялся отомстить Дамиру. Так и будет.
— Но как?
— Когда Магрура сделает сына послушным моей воле, я заставлю его исполнить задуманное мной. А после велю ему убить мать. Когда же её чары падут, и он увидит содеянное, буду наслаждаться мучениями моего врага. Я заставлю Дамира лишить себя жизни.
— Этого не будет. Его боль будет велика, но и ненависть к тебе тоже. Дамир выстоит.
— Тогда я сам убью его.
— А если Мара не покорится? Не станет исполнять твою волю?
— Лучше будет ей подчиниться. Или я заставлю её смотреть на смерть сына. А погибель его будет лютая!
— Дамир силён. Он, как и его отец, властвует над духами. Что станет, если ворожба Мары не подействует?
— Тогда я убью Магруру на глазах у сына. Дамир пожалеет о том, что встал у меня на пути. Слава о моей мести разойдётся по всем землям. И никто больше не посмеет оспорить мою власть.
— Странная любовь твоя, брат. Ты так жаждешь исполнения задуманного. Не щадишь даже ту, что тебе дороже сестры…
Снаружи послышался стук копыт, и сразу за ним в дверях возник Тамача.
— Господин!
— Кто посмел потревожить меня? — зарычал Джамбулат.
— Это я, господин! — дрожа от страха всем телом, пробормотал молодой воин. — Посланник…
— От кого? — бросив на него гневный взгляд, перебил Джамбулат.
— Слуга прислал весть, мой господин! Хорезмшах повелел тебе немедля явиться во дворец.
Военачальник Хорезма на миг задумался, потом распрямился и вскинул голову.
— Женщин запри и не выпускай, пока я не велю. Понял? Случится что, голову с плеч сниму!
И не взглянув на сестру, Джамбулат ушёл.
