Хорошие и плохие (сборник)
Сборник рассказов и повестей современной писательницы Маши Лукашкиной о непростом периоде в жизни каждого человека – взрослении. В детстве героиня повести «Хорошие и плохие, или Альбом хороших людей» Вика решительно вырезала со снимков плохих, как ей казалось, людей. Повзрослев, ей приходится решать для себя, можно ли так категорично делить жизнь на «чёрное» и «белое», а людей – на «хороших» и «плохих». Не менее важные вопросы встают в повести «Чужие окна» перед Настей Средовой: какой я человек? Что мне на самом деле нравится, а что нет? Поиск ответов не всегда прост, но так, проходя через трудные ситуации, формируется личность девочки. Для среднего школьного возраста.
Оглавление
- От автора
- Стойка на руках на уроках ботаники. Записки пятиклассницы
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Хорошие и плохие (сборник) предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Стойка на руках на уроках ботаники
Записки пятиклассницы
Предисловие
Самая моя любимая учительница — Софья Андреевна. С пятого класса русский язык и литературу ведёт у нас она. За пятнадцать минут до окончания урока Софья обычно глядит на часы и говорит:
— Так… А теперь достаём листочки… Пишем краткое сочинение на тему…
Темы всегда разные. Последний раз была такая:
«САМАЯ ДОРОГАЯ ВЕЩЬ У НАС В ДОМЕ».
Я подумала и написала: «Самая дорогая вещь у нас в доме — это пианино. Его ещё мой прадедушка купил…»
Я всё про пианино написала: и какое оно чёрное и блестящее, и как по бокам у него свечи зажигаются, и как моя бабушка на нём польку-мазурку композитора Гурилёва играет… И что моя мама училась на нём играть, и что я учусь… Всё написала.
И мой сосед Мишка Егоров тоже написал. А когда звонок прозвенел, спрашивает:
— Ир, а как по-русски «ниссан» пишется? С одним «с» или с двумя?
На следующий день Софья Андреевна обмахнулась стопкой наших листочков, как веером, и говорит:
— А ведь я совсем не того от вас ждала. Я хотела, чтобы каждый рассказал о том, что его душе и его сердцу дорого… Не о «десятке» и не о «вольво»… Хотя вот эти два сочинения обращают на себя внимание.
И Софья Андреевна прочитала моё сочинение о пианино, а потом ещё одно:
— «Моему папе подарили ручку. Она сверкает, какбудто алмазная…» А что, бывают такие ручки? — спросила Софья Андреевна. — Какбудто алмазные…
Она подошла к доске и написала с одной стороны КАК, с другой стороны БУДТО. А между ними нарисовала большого слона.
— Если вы в следующий раз забудете, как пишется КАК БУДТО, — сказала Софья Андреевна, — скажите себе: «КАК СЛОН БУДТО» — и вы обязательно напишете КАК и БУДТО раздельно…
В конце урока она, как всегда, велела нам достать листочки, стёрла с доски рисунок и написала новую тему сочинения:
«О ЧЁМ Я ХОЧУ РАССКАЗАТЬ».
— Не успеете здесь — закончите дома, — разрешила нам Софья.
Я задумалась и ничего не написала… Да я столько всего хочу рассказать! Столько, что я даже не знаю, с чего начать…
Когда я была маленькая…
Воспоминания, или Жизнь до школы
В три с половиной года я разочаровалась во взрослых.
Я попросила маму:
— Нарисуй мне кошку.
Мама нарисовала, совсем не так красиво, как рисуют в книжках. Тогда я попросила маму нарисовать птичку. Но и птичка получилась у мамы не лучше.
Я попросила маму постараться и нарисовать хорошо, ведь она ВЗРОСЛАЯ! А мама ответила, что рисунки в книжках рисуют художники, а обычные взрослые так рисовать не могут.
До трёх с половиной лет я была уверена, что взрослые могут всё.
У моего папы зелёные глаза. И чёрные волосы. И усы подковкой. Когда я была маленькая, я его рисовала. А рядом с папой я рисовала ёлочку, потому что её легко рисовать, а ещё потому, что мой папа любит хвойные: туи, лиственницы и кедры. И все другие деревья папа любит тоже. Он очень сердится, когда говорит, что в Москве строительство и многие деревья срубили и продолжают рубить.
Если бы не папа, я бы не знала, что в городе кроме воробьёв, ворон и голубей водятся синички, которые любят сало, и ещё снегири, и щеглы.
А ещё мой папа смешной. Особенно когда с гантелями занимается и гири поднимает. Если папа замечает, что я за ним подглядываю, он осторожно ставит гирю на пол и сгибает руку в локте, чтобы показать мне, какие у него мускулы. Папа смешно надувает щёки…
И даже фамилия у меня от папы смешная: Шмелик.
В детстве у меня был друг — пластмассовый Буратино. Я повсюду его за собой таскала и за стол с собой рядом сажала.
Однажды папа спросил, какой подарок я бы хотела получить на день рождения. И я ответила, что живую обезьянку. Из зоопарка.
Папа сказал:
— У тебя же есть друг — Буратино.
И тогда я бросила Буратино на пол.
Я рассказать не могу, как рассердился папа.
После лета я пришла в детский сад и увидела новенького мальчика. С пластырем на щеке.
— Больно было? — спросила я его.
Он понял и ответил:
— Меня пчела укусила… Очень больно.
И тогда Ленка Ершова сказала:
— А меня собака укусила. За руку. Когда я к её миске подошла…
А Димка сказал:
— А меня в прошлом году — змея… Ужас!
И тогда я сказала:
— А меня — крокодил. — А потом добавила, чтобы на правду похоже было: — Когда я его огурцом кормила.
И все замолчали.
Мы в детском саду играли с Наташкой в дочки-матери. Я была дочкой, а Наташка — мамой.
Игорь глядел-глядел на нас и вдруг говорит:
— Давайте я вашим папой буду. Хотите, в Турцию вас отвезу? На самолёте. Только вы сначала вещи свои соберите.
Тогда Наташка принесла из раздевалки большой платок и стала в него игрушечную посуду увязывать. А я взяла на руки плюшевую собаку Тимку, потому что испугалась, что иначе Тимку в самолёт не пустят. А потом Ленка Ершова нарисовала нам красивые билеты. Потом мы сели в самолётные кресла, каждый в своё, а Игорь взял в руки руль от машины и стал его крутить, надув щёки. Игорь загудел: «У-у-у!» И мы… полетели-полетели!
Было здо́рово, но пришла нянечка с кастрюлями, которые пахли капустой, и нам пришлось сдвинуть самолётные кресла в сторону.
После тихого часа Игорь сказал:
— Мы ж ещё не прилетели, давайте снова играть.
Мы попробовали, но… это было уже не то. И тогда Наташка-мама посмотрела в окно и сказала:
— Нелётная погода. Туман.
Когда моя старшая сестра Женечка ходила в детский сад, её там очень любили. Однажды маме с папой позвонила заведующая детским садом и сказала:
— Вы всё-таки уговорите свою Женю. Почему она не хочет на новогоднем утреннике быть зайчиком? Мы все очень просим её быть зайчиком.
А Женя, как услышала, сразу кричать и плакать начала:
— Не буду зайчиком! Буду снежинкой!
— Ладно, — сказала мама, — если хочешь быть снежинкой, я сошью тебе белую юбочку и шапочку с кружевами.
На новогодний утренник пришло много народу. И все долго хлопали, чтобы утренник начался. И занавес открылся, и мы увидели зайчика. Зайчик сидел на пеньке и принимал от всего леса подарки, а после пел песенку о зиме. А вокруг зайчика кружилось много снежинок, и одной из них была наша Женечка.
— И от этой роли Женя отказалась? — удивилась мама, когда увидела зайчика.
А папа ей ответил:
— Ты посмотри, как счастлива наша девочка!
Дюдюка — это старый-престарый пень в парке. Со смешным сучком-носом. Но Дюдюкой этот пень стал не сразу, а когда кто-то подрисовал ему оранжевые глаза и рот.
Мы с мамой гуляли в парке, и я обязательно трогала Дюдюку за нос, и не я одна, поэтому нос у него был блестящий-блестящий.
Однажды осенью мы пришли в парк, а Дгадюки нет. И дворник, который подметал листья, сказал, что Дюдюку сожгли.
Я потом весь день плакала. И мама сказала, что дворник ошибся, дворник не знал, что ночью, пока все спали, к Дюдюке приехал её друг — жираф — и увёз её далеко-далеко, в Африку, где всегда лето.
Мы с папой ходили в Музей минералов. Я очень любила ходить в музеи с папой, потому что он всегда покупал там что-нибудь. В Музее минералов продавались камушки и открытки. Папа купил мне красный камень. Я положила его в карман и попросила купить ещё один, с белыми полосками. Папа купил и с белыми полосками. А мне захотелось ещё и голубой.
Папа ответил:
— В другой раз, Ирочка.
А я сказала ему:
— Ну хоть открытку купи.
А он опять ответил:
— В другой раз, Ирочка.
А рядом стояла старушка, очень похожая на фею. Крошечного роста, в высокой шляпе и с палочкой.
Она постучала палочкой по красивому мраморному полу и сказала:
— Ирочка, научись говорить себе «хватит».
Недавно мы с моей подружкой Наташкой пошли забирать из детского сада её брата Павлика. Я пять лет не была в детском саду, с тех пор как в школу поступила. Пока Павлик одевался, я поднялась по лестнице в свою бывшую группу и заглянула в свою бывшую раздевалку. И ко мне вышла нянечка.
— Как же ты выросла, Ирочка! — сказала она. — И всё такая же хорошенькая… А кефир ты теперь пьёшь? А сестричка твоя хорошо учится?
Я всегда молчу, когда мне сразу столько вопросов задают.
А нянечка вдруг спросила:
— А меня как зовут, ты помнишь?
Мне стыдно стало, и я опустила глаза… И увидела её туфли с красными пряжками. Те же самые. И я сказала:
— Я туфли ваши помню.
Рассказы, или Жизнь в школе
Вчера папа назвал меня «дылдой».
Если бы он просто сказал мне, что я уже взрослая… Я бы ни капельки не обиделась. Но само это: ДЫЛ-ДА… ДЫЛ-ДА… Противное слово!
А сказал его папа в гостях у Ивановых, потому что перед тем, как к ним идти, папа купил их маленькому Пете компьютерную игру «ЦЕЗАРЬ-III». Я стала объяснять Пете, как в неё играть и как на пустом месте возводить город, чтобы для жителей там было всё: и дороги, и дома, и больницы, и даже театр. А потом я так увлеклась игрой, что и разговаривать с Петькой перестала. Да и когда мне было, если в городе начался пожар?.. Вот я и не обратила внимания, что Петя уже давно не стоит у меня за спиной, а ходит по дому и хнычет.
И тут пришёл мой папа и привёл Петьку и потребовал, чтобы я немедленно встала и дала поиграть ребёнку. И это слово нехорошее сказал: «ДЫЛ-ДА».
Я встала, оделась и ушла из гостей. И пока я домой шла, я многие свои обиды вспомнила. И то, что мама отказалась купить мне прикольную футболку с надписью: SADIST, и то, что мне несправедливо двойку по географии поставили — за то, что я не ту страницу учебника дома прочитала… Я вспомнила даже, что бабушка, когда вязала мне в детстве свитер, связала его не с зайчиком, как я просила, а просто — с орнаментом, потому что схемы вязания зайчика не нашла…
И чем больше я вспоминала, тем хуже мне становилось. И даже ноги мои домой не шли. Поэтому я долго по улицам бродила…
— Ну не дуйся. Ведь ты не права, — сказал мне дома папа. — Это детство в тебе проснулось. Наверное, оттого, что мы с тобой давно на небо не смотрели. — И папа снял со стены морской бинокль.
Мы вышли на балкон. Небо оказалось ясным, без облачка. Луна была полная-полная. И такая ослепительная!
Мы посмотрели на Луну в бинокль, и я увидела, какая же она на самом деле… непростая! И что глубокие ямы на ней, а вокруг этих ям — горы. Ну кто бы мог такое о Луне подумать, глядя на Луну без бинокля!
Мы долго стояли на балконе, не могли надышаться космическим воздухом. И я радовалась, что всё это на свете есть: и эта неожиданная Луна, и ковш Большой Медведицы, и яркая Венера, о которой так интересно рассказывает мне папа…
И вдруг я на одну секундочку вспомнила, как нехорошо получилось в гостях… И почувствовала, что мои обиды — детские.
Один из самых больших праздников в нашей школе — это родительское собрание.
Правда, если говорить о других праздниках, таких как Новый год или День святого Валентина, то все мы с нетерпением ждём, когда они начнутся. А если о родительском собрании, то все мы ждём не дождёмся, когда оно кончится.
Чем дольше длится собрание, тем больше наших собирается у школьного крыльца, тем интереснее кажется нам то, что происходит сейчас там, за малиновыми занавесками на третьем этаже. А небо всё темнеет и темнеет. И почему-то всегда в день родительского собрания на нём высыпают звёзды.
Но вот с крыльца, как с трапа причалившего корабля, сходят наконец наши мамы… Разгорячённые, взволнованные.
Тут надо сказать, что мамы, конечно, у всех разные. Моя ни за что не признается, какой базар был на родительском собрании. Но некоторые не выдерживают, делятся с детьми впечатлениями. Так что слухи всё же просачиваются: что говорят разные учителя и о ком.
Например, о Вале Сапетиной: «Девочка старательная. Пашет и пашет! И вы ещё увидите, какой урожай соберёт она со своего поля».
Или о Ване Репкине: «Все его четвёрки только благодаря его обаянию. Уж такой он улыбчивый! Прямо Колобок из сказки! Однако не радуйтесь, мама, на каждого Колобка своя Лиса найдётся…»
А на последнем собрании всем родителям велели идти в актовый зал. И завуч сказала им то, что постоянно твердит и нам: что у нас нет никакого интереса к учёбе, никакого взгляда в будущее, а только телевизор, компьютер и тридцать три других удовольствия. А ещё она попросила наших родителей вспомнить, когда мы в последний раз задавали им серьезные вопросы.
В общем, после того как собрание кончилось, папа отличника Карасёва сказал нашей Тамаре Семёновне, что хорошо бы повесить в нашем классе «Ящик Почемучки».
Через несколько дней дедушка Тани Петровой — он и мебель в классе ремонтирует, и коньки Тане точит — принёс в школу деревянный ящик, похожий на почтовый, только большой и совершенно новый. Ящик вкусно пах ёлочкой.
— Завтра классный час, — напомнила Тамара Семёновна. — Времени у вас не так много, поэтому прямо сейчас пишите свои вопросы и опускайте их вот сюда. Можно инкогнито. — И она призывно похлопала по ящику рукой.
— А что такое «инкогнито»? — спросила Валя Сапетина.
— Это значит, что вы пишете серьёзно, ответственно, но имени своего в конце не называете, чтобы никто не знал, от кого вопрос.
Вот тут нам стало по-настоящему интересно. Мой сосед Егоров вырвал листок из тетрадки и начал торопливо строчить что-то, прикрывая написанное ладошкой. Я обернулась к Вале, чтобы спросить, нет ли у неё лишнего листочка. Она сердито шикнула на меня, будто я подглядеть за ней хочу.
Каждый писал свой вопрос втайне от других. Инкогнито так инкогнито.
Весь следующий день мы сидели в школе как на иголках. Только прозвенел звонок с последнего урока, мы рванули на третий этаж.
Тамара Семёновна уже ждала нас. Она удивилась, как быстро все расселись по местам, сказала, что мы молодцы, и тут же начала классный час: сняла со стены «Ящик Почемучки», отперла его и, как фокусник, запустила в него руку…
— «Почему у Тани Петровой коса толще, чем у Тани Рощиной?» — зачитала она вслух первую записку.
— «Почему рыба так плохо пахнет (особенно жареная)?»
— «Как сняться в рекламном ролике?»
— «Куда делают уколы черепахе?»
Тамара Семёновна пробежала глазами несколько следующих записок… Некоторые с непроницаемым видом порвала.
— И это всё? — с недоумением спросила она.
— Нет, не всё! — с пятой парты ответил ей троечник Антонов. — Я хочу спросить: «Когда Тамара Семёновна отпустит нас домой?»
Ответ учительницы потонул в общем хохоте. Несколько минут она стояла у доски с поднятой рукой, призывая нас успокоиться, потом перевернула ящик. Из него выпала ещё одна, свёрнутая в трубочку записка. Класс притих. Тамара Семёновна раскатала её и нахмурилась…
— «Почему Земля вертится?» — делая ударение на каждом слове, прочитала она.
Антонов даже присвистнул. Все посмотрели на отличника Карасёва.
— Это не я! Честное слово! — отчаянно выкрикнул Карасёв.
— А кто? — спросила Тамара Семёновна, обегая глазами класс.
Я неохотно подняла руку.
— Ну… видишь ли, — замялась Тамара Семёновна, — вращение Земли — это сложный вопрос. В старших классах вы будете изучать физику, а потом астрономию. Тогда узнаете и это…
Она сгребла записочки в кучу и бросила обратно в ящик. Потом неожиданно весело поглядела на нас и сказала:
— Да-а… Не получилось у нас ни с вопросами, ни с ответами. Извините, дети!.. А «Ящик Почемучки» пусть висит. С ним в классе намного красивее стало! — И она повесила ящик обратно на стенку.
Я шла домой и думала: «А что говорят на родительских собраниях обо мне? Съест ли меня Лиса? Какой урожай соберу я со своего поля?» На эти вопросы моя мама никогда прямо не отвечает…
Целых полгода у нас в школе не было учителя ботаники.
Нет, поначалу дали нам одну девочку, Лилию Львовну. Она только-только пединститут окончила. Что она на уроках объясняла, не слышал никто: нам её ботаника нисколько перекрикиваться не мешала.
И получали мы по ботанике одни пятёрки, потому что Лилия Львовна нас боялась. Однажды, когда троечник Антонов во время урока сделал стойку на руках, Лилия Львовна закрыла глаза и выбежала из класса.
С этого дня на каждом уроке ботаники, помимо Лилии Львовны, в классе стали присутствовать то завуч, то наш классный руководитель Тамара Семёновна… А то и охранник школы, бывший спецназовец.
На родительское собрание по итогам первого триместра Лилия Львовна не пошла, хотя нам было очень интересно, что она там о нас расскажет. Но Лилия Львовна объяснила завучу, что идти на родительское собрание ей запретили её собственные мама и папа. И тогда завуч разрешила Лилии Львовне уйти из школы и подыскала нам другую учительницу.
То, что Марья Петровна не Лилия Львовна, мы поняли сразу, как только её увидели. Она была крепенькая, как репка, и уверенная в себе. Когда троечник Антонов попытался во время урока сделать стойку на руках, Марья Петровна, ни слова не говоря, подошла к нему, взяла за шкирку и, как котёнка, выбросила за дверь. И мы крепко её зауважали!
Однажды мы заметили, что Марью Петровну у ворот школы поджидает какой-то парень на мотоцикле. И вскоре Марья Петровна от нас ушла. Недавно мы встретили её в парке, с коляской, в которой сидели два малыша, похожих, как две репки на грядке. И мы поприветствовали свою бывшую учительницу хором, точно на параде:
— Здрасть, Марь Петровн! — а её малыши радостно нам заулыбались.
В общем, после того как Марья Петровна ушла, уроков ботаники у нас несколько месяцев вообще не было. И наших родителей это так возмутило, что они даже директору школы пожаловались. И тогда во время классного часа Тамара Семёновна объявила, что ботанику у нас будет вести учительница, которая ушла на заслуженный отдых двенадцать лет тому назад. И что зовут её Елизавета Константиновна.
Целый час Тамара Семёновна втолковывала нам, что мы должны быть счастливы тем, что нам выпало учиться у самой Елизаветы Константиновны, и что Елизавета Константиновна очень увлекательно рассказывает, и что мы многому можем у неё научиться, а потому мы должны вести себя как люди и не шуметь на её уроках.
Когда Елизавета Константиновна пришла в школу, мне поначалу ужасно жалко её стало. Я увидела, что она старше моей бабушки и что голова у неё слегка покачивается из стороны в сторону, как будто Елизавета Константиновна всё время в чём-то сомневается.
Елизавета Константиновна качала головой и тогда, когда читала наши фамилии по списку. И начала она, понятно, с Антонова. И Антонов не удержался и сделал стойку на руках на своей пятой парте.
Елизавета Константиновна перестала качать головой, внимательно посмотрела на Антонова и сказала, что с этой минуты ученика с такой фамилией — Антонов — у неё нет! И что Антонову придётся искать себе другую учительницу.
Мы даже опешили… Как же это?.. Ведь Елизавета Константиновна — единственный учитель ботаники во всей школе! Кто же поставит Антонову оценку за год?
И тогда мы, девочки, стали Елизавету Константиновну упрашивать, чтобы она простила Антонова. А Елизавета Константиновна посмотрела на нас и говорит:
— Я не для того в школу вернулась, чтобы время на пустые разговоры тратить.
И Антонов вышел из класса, а мы замолчали.
В начале следующего урока Антонов подошёл к Елизавете Константиновне и тихо сказал ей что-то. А она только головой, как всегда, покачала и рукой ему на его пятую парту показала.
Теперь на уроках ботаники, когда Елизавета Константиновна рассказывает нам о растениях-хищниках или о бамбуковых плантациях, тишина в классе стоит такая, что слышен шелест листьев за окном. Таким интересным предметом оказалась ботаника!
Когда на уроке математики Татьяна Алексеевна пристально глядит на нас, а потом спрашивает:
— Ну и что здесь получится в ответе? Неужели не видите, а? — я могу ответить, даже если я не вижу.
Конечно, в ответе получится ноль. Почему, объяснить не могу, но ноль, я уверена. А когда кто-то в чём-то уверен, а почему уверен, он объяснить не может, это и есть интуиция. Так сказала мне моя старшая сестра Женя.
Я никогда не буду отличницей. Я неправильно ставлю запятые, я не умею красиво раскрашивать контурную карту, я не могу запомнить, в каком году было Ледовое побоище. И вообще, я стесняюсь делать подскоки на месте, когда у нас физкультура.
Но интуиция у меня есть!
Недавно на контрольной мы решали задачу о том, как цена на нефть сначала поднялась на один процент, а потом на один процент упала… Половина нашего класса написала, что цена в итоге осталась такой же, как и была.
Конечно, если бы меня спросили об этом не на контрольной, я бы, не задумываясь, ответила так же. Но… разве дала бы нам Татьяна Алексеевна такую лёгкую задачу? Да ещё с лишним условием о том, сколько эта нефть стоила вначале? Моя интуиция сработала сразу, и я задумалась… И решила задачу правильно.
Неужели у половины класса нет интуиции?..
У меня не выходит пятёрки по математике, потому что я невнимательна и делаю ошибки, когда перемножаю трёхзначные числа столбиком, а ещё я неаккуратно рисую графики. У меня по математике четвёрка. Поэтому моя мама очень удивилась, когда на родительском собрании Татьяна Алексеевна сказала ей, что воображение и смекалка у меня есть, а значит, и математические способности отыщутся.
Моя мама — сама математик. Она пришла с родительского собрания, пристально поглядела на меня и спросила:
— Чему равна вероятность невозможного события?
И я сразу ответила:
— Нулю.
И мама радостно закричала:
— Умница!
Наша учительница по ОБЖ заболела. И вместо неё к нам на урок пришла Светлана Анатольевна. Мы её до этого только в коридоре видели, она всегда с палочкой ходит, хромает. И ведёт она у старших классов химию.
— Что вы проходили на прошлом уроке? — спросила Светлана Анатольевна. — Было ли домашнее задание? — И Светлана Анатольевна Вале Сапетиной кивнула, потому что Валя сразу руку подняла.
— Мы проходили сердце, — сказала Валя. — Что сердце — важнейший орган человеческого тела. А на дом нам задали слепить сердце по картинке.
И мы стали доставать из своих портфелей и рюкзаков сердца, которые мы слепили из пластилина.
Каждый достал своё сердце и положил на парту. Светлана Анатольевна на стул присела и палочку отставила. Потом попросила у нас учебник и долго его листала.
А потом вдруг спрашивает:
— Хотите узнать, почему я, хоть и не старая, а с палочкой хожу?
Мы даже удивились. Ещё бы, кому не интересно такое? Хотя мы сами о таком её и не спросили бы. Не положено о таком спрашивать.
— Случилось это, когда моему сынишке было три с половиной года, — начала Светлана Анатольевна. — Зимой мы с ним отдыхали в санатории, в Дубках, и было там необыкновенно красиво. Бывшая барская усадьба, к которой вела дубовая аллея, и заснеженный лес. А за лесом овраг. И однажды мы с моим Серёжкой с санками до этого оврага дошли. И Серёжка стал просить меня покатать его с горки.
Я поначалу отказывалась: уж больно крутая горка, а потом села на санки и посадила Серёжку к себе на колени. Так делать, как мне потом сказали, было нельзя. Потому что санками, держа на коленях ребёнка, я управлять не могла… И вот поехали мы с горки не туда и… в дерево въехали.
Серёже ничего, он только испугался, а я на снегу оказалась. Подняться не могу. Да что там подняться — пошевелиться трудно. А время в санатории было обеденное, и вокруг никого, ни души. Только мы с Серёжкой — в глубине оврага. А зима морозная. И темнеть скоро начнёт. В общем, понимаю: замёрзнем мы оба, потому что Серёжа один по горке не поднимется и дороги в лесу не найдёт. И так мне обидно стало! И страшно — сказать нельзя.
И вдруг вижу: вдалеке наверху лыжник идёт, палками размахивает.
Я Серёжу прошу:
— Покричи дяде…
А Серёжа несколько шагов сделал и говорит тихо:
Дядя… Дядя…
Даже я едва услышала.
Тут кто-то из девочек в классе всхлипнул.
— Но всё же тот парень нас заметил, — сказала Светлана Анатольевна. — И к нам в овраг с горы съехал. «Случилось что?» — спрашивает. А потом лыжи снял, бросил на них куртку свою камуфляжную. В общем, соорудил что-то наподобие салазок и за лыжные палки меня на этих салазочках из оврага вытянул и до дороги дотащил…
И попала я в больницу, а там мне операцию сделали. И вот хожу я, хоть и хромаю. И каждому дню радуюсь, потому что понимаю, насколько жизнь непредсказуемая и хрупкая.
— А Серёжка? — спросил кто-то из ребят.
— Школу окончил, работает, — ответила Светлана Анатольевна.
— А тот лыжник?
— Ни разу его больше не видела, — сказала Светлана Анатольевна. — Я и лицо его плохо помню. Только куртку.
— Так тот парень, наверно, десантником был, — сказал Ванька Репкин. — А окажись на его месте другой?
— Не знаю, — ответила Светлана Анатольевна. — Когда я на снегу лежала, у меня только одна мысль в голове стучала: чтобы кто-то нас заметил. Чтобы не подумал, будто это я с сынишкой играю. Чтобы подошёл.
И в классе сразу стало шумно. Мальчишки закричали-заспорили, как бы они в подобной ситуации поступили. Попытались бы вытянуть Светлану Анатольевну? Или за помощью пошли — с Серёжкой или без.
А я вспомнила, как мы недавно с моей подружкой Наташкой в метро встречались. Я, когда по лестнице спускалась, заметила, что сбоку, прислонившись к стене, сидит какой-то старик с белой бородой, похожий на волшебника, только в ветровке и с рюкзаком за спиной. И в глазах у него как будто слёзы. А взрослые идут и идут мимо. А раз они… то и я мимо прошла.
Я тогда минут пять Наташку ждала, и вдруг с лестницы сбежала какая-то девушка и закричала дежурной по станции: «Врача вызывайте! Человеку плохо!»
Я смотрела на Светлану Анатольевну и думала: «Мимо того старика пятьсот человек прошло, и никто не задумался, отчего он плачет, никто не оглянулся… А ей и её Серёжке повезло — с одним-единственным парнем в камуфляжной куртке. А могло и не повезти», — подумала я.
И у меня сжалось сердце.
— У вас интеллигентная бабушка, — говорит нам с Женей мама, когда мы смотрим по телевизору не ту передачу, держим не так вилку или заводим разговор о том, что скоро проткнём себе губу или нос. «У вас интеллигентная бабушка», — говорит в таких случаях мама.
И эти слова нас бесят, хотя тут и спорить нечего: у нас интеллигентная бабушка.
И всё в её комнате такое… И фиалки на окне, и старинный дубовый шкаф, и ножная швейная машинка, и большой стол ещё позапрошлого века, и шёлковая скатерть с бахромой, которую мы с Женей давно заплели в косички. И красивый ковёр над кроватью, где пастушок и пастушка и горы вдалеке.
А ещё у бабушки на стене висят наши рисунки, которые мы когда-то ей дарили. И тарелка с её фотографией в юности.
— Ваша бабушка имела необыкновенный успех, — говорит нам её лучшая подруга, Инна Константиновна.
— Вы по-настоящему красивая, — сказала бабушке какая-то женщина, когда мы на электричке возвращались с дачи.
Ей понравилась бабушкина сирень, и бабушка протянула ей большую сиреневую ветку.
Но сама бабушка всегда обращает разговоры о своей красоте в шутку.
— У меня римский нос, — говорит она нам с Женей и поворачивается так, чтобы мы разглядели его получше.
Даже наши собака и кот понимают, что гоняться друг за другом в бабушкиной комнате некрасиво, не то что в нашей. Они, как два голубка, сидят рядышком на бабушкином подоконнике и смотрят в окошко.
— Не может быть! — сказала наш врач Ольга Михайловна, когда это увидела. И добавила: — Какой у вас интеллигентный кот!
А мы с Женей ответили:
— Это он в бабушку!
КГБ — это не то, о чём вы, наверное, подумали[1]. КГБ — это Кабинет Глафиры Борисовны. Глафира Борисовна — это наша учительница по немецкому, а её кабинет — это комнатка на первом этаже, где нам раньше зубы лечили. Теперь там всё по-другому. Вместо зубоврачебного кресла несколько парт и доска. Парт не очень много, потому что кабинет маленький, а ещё потому, что учит Глафира Борисовна только половину класса. Меньшую половину, потому что бо́льшая учит английский.
КГБ — так мы называли сначала кабинет Глафиры Борисовны, а потом и саму Глафиру Борисовну стали так звать. За глаза, разумеется.
КГБ любит рассказывать нам о том, как она встречает на улице своих бывших учеников-троечников. Любой троечник, перейдя в другую школу, к другой учительнице, или поступив в институт, сразу начинает получать по немецкому одни пятёрки. И это чистая правда. КГБ даёт хорошие знания.
— Может быть, переводчиками вы и не станете, но работать я вас научу, — говорит нам КГБ.
За сорок минут урока она успевает всё, и даже проверить у каждого домашнее задание. Поэтому все мы, садясь за уроки, первым делом учим немецкий, а уж потом принимаемся за математику, насколько сил останется. Даже если мы болеем, о немецком мы не забываем.
— Ты чем болела, ОРЗ? — спросила меня недавно КГБ. — Прекрасно. Значит, у тебя было время учебник почитать… — и сразу вызвала к доске.
Мы боимся КГБ, и она это знает. Даже у отличника Карасёва голос дрожит, когда он ей отвечает. И дело не в том, что Глафира Борисовна кричит на нас. Она как раз никогда не кричит. Просто есть в ней что-то такое… Отчего мурашки по спине и сердце в пятки.
Немецкий язык в нашей семье знает только бабушка. Конечно, она учила его давно, пятьдесят лет тому назад. Но бабушка старается, переводит тексты со словарём и даже тетрадочку завела, куда записывает новые слова и выражения. Мы с ней готовимся к каждому уроку. Бабушка очень расстраивается, когда у меня в году опять выходит «три». Она даже ходила к КГБ, просила её подтянуть меня по немецкому. Это бабушка зря, конечно, сделала. КГБ никому не даёт частных уроков.
— Мне нужен для работы класс, — говорит КГБ и делает величественный жест рукой — слева направо.
— Интересная дама эта ваша Глафира Борисовна, — сказала, возвратившись из школы, бабушка. — И преподаватель замечательный… Вам с ней повезло, но… Ей бы не классом — ей бы полком командовать!
Мы занимаемся и занимаемся с бабушкой немецким, а до четвёрки не дотягиваемся. И не дотянемся. Но когда-нибудь я отомщу КГБ.
Когда-нибудь я перейду в другую школу и в первый же день поражу новую учительницу, рассказав на чистом немецком языке, какая у меня любимая книга и какие животные водятся в Африке. Я стану круглой отличницей по немецкому, и меня пошлют на городскую олимпиаду, где уже многие годы побеждают только ученики нашей КГБ. А потом я случайно встречу её на улице…
— Ну, какая отметка у тебя сейчас по немецкому? — спросит меня Глафира Борисовна.
И я, глядя ей прямо в глаза, отвечу:
— Тройка.
Моя старшая сестра Женечка научилась читать в три с половиной года. Так прямо и читала, что на пакете с молоком написано: «МОЛОКО».
С каждым годом Женечка читала всё быстрее и быстрее, а когда в школу записываться пошла, прочитала директору школы рассказ с такой скоростью, что директор удивился и поставил против фамилии Шмелик в длинном списке детей три восклицательных знака — !!!
Ни один ребёнок в Женечкином классе не мог за Женечкой угнаться, когда она по книжке читала. И все в классе Женечку зауважали. И ей это так понравилось, что она теперь всё старается делать лучше всех. Или не так, как все. И у неё это здо́рово получается!
Когда мы перешли в пятый класс, нам дали много новых учителей, и каждый, видя в журнале мою фамилию, просил меня встать или поднять руку… И каждый вспоминал Женечку.
Недавно наш историк, Пётр Николаевич, перед уроком сказал мне:
— У тебя такая сестра!.. Отчего же ты глухая троечница?
И я ему ответила, стараясь, чтобы голос мой не дрожал:
— У меня по литературе пятёрка и по пению. И четвёрки — по русскому, математике и физкультуре.
А он сказал:
— Ну, это случайно.
Когда начался урок, я подняла руку и спросила:
— Пётр Николаевич, как слово «шмелик» пишется, с маленькой буквы или с большой? У меня четвёрка по русскому, но этого я не знаю.
Все в классе засмеялись, а Пётр Николаевич сделался красным как рак и сказал, что у меня «норов». А что такое «норов», мне потом Женечка объяснила.
Всё началось с того, что моя старшая сестра Женя вынесла из нашей комнаты диван. Как? А очень просто. Позвала меня, и мы вдвоём… В общем, вынесли диван.
Мама домой пришла, к нам в комнату заглянула, а дивана нет.
— Ой, — говорит мама, — а диван где?
— Мы его вынесли, — говорю я.
— Куда? — спрашивает мама.
А Женя, сидя по-турецки на полу, ей отзывается:
— А у меня есть знакомые, которым он нужен.
— А сама на чём спать будешь? — спрашивает мама.
— На полу. На туристическом коврике, — отвечает Женя.
— А что тебя ещё в нашем доме не устраивает? — завелась мама: всё-таки у мамы нервы.
— Раз уж ты спрашиваешь, — спокойно говорит Женя, — я хочу предупредить вас с папой, что люстру в нашей комнате я скоро тоже сниму.
— Зачем? — изумилась мама.
— Она мешает мне с нунчаками заниматься. Так что люстра у нас здесь больше висеть не будет.
Эти нунчаки подарили Жене знакомые. Нунчаки как нунчаки, палочки такие тяжёлые, на верёвочке. Если вращать их вокруг себя с большой скоростью, никто к тебе и близко не подойдёт.
Мама, как о люстре услышала, совсем разошлась.
— Мы всё-таки твои родители! — закричала.
— Спасибо, — говорит Женя.
— За что? — спрашивает мама.
— За то, что родили. Но знайте: дальше я буду жить так, как сама захочу. Без вас.
— А что тебя в нас не устраивает? — спрашивает мама.
И я вижу, как глаза у мамы вдруг заблестели.
— Да всё, — отвечает Женя.
И я слышу, что голос у неё дрогнул.
— А что именно? — продолжает настаивать мама.
— Да всё. У тебя… нервы.
— А у папы? — спокойно спрашивает мама.
— А папа… — задумывается Женя. — Папа клоун.
— Ах так… — отвечает мама. — Это вас жареный петух ещё не клюнул. — И быстро выходит из комнаты.
Мне даже не по себе стало. Как-то это всё… Но я молчу. Всё-таки мы с Женей сёстры, а раз так, то я всегда должна стоять за Женю, мне сама мама это говорила.
Сидим с Женей на полу, молчим.
И вдруг дверь открывается, и на пороге появляются наши родители. Папа с табуреткой. «Что сейчас будет!» — думаю я с ужасом. И о петухе вспомнила. Жареном.
— Всё же лучше разговаривать сидя, — говорит папа.
— Мы с папой посоветовались и решили, — говорит мама, — признать свои недостатки.
— Их у нас море, — говорит папа.
— Во-первых, — говорит мама, — у меня нервы. Во-вторых, я близорука… сутула… и косолапа.
Мы глядим на маму с ужасом.
— Нет… — неуверенно говорит Женя маме и качает головой, — ты лучше…
— Зато я, — перебивает её папа, — во-первых, я не люблю сидеть на полу. А во-вторых… я клоун!
И папа смешно надувает щёки…
Я смеюсь. Женя сдерживается-сдерживается, потом прыскает.
Вскоре к нам присоединяется и мама. Последним хохочет папа.
У Наташки круглое лицо, поэтому она считает себя толстой и даже в гостях старается не есть печенье и вафли.
А ещё Наташкин папа построил у себя на даче настоящую русскую баню с парно́й. Потому что папа у Наташки — плотник высшего разряда.
И сама Наташка чего только не умеет!
Она и пельмени на обед сварит, и омлет с помидорами пожарит, и даже горчичники своему брату Павлику поставит. Если нужно.
Мои родители очень любят Наташку. Им очень понравилось, когда в ответ на мой прикол о том, что она, мол, курит, Наташка серьёзно, как взрослая, ответила:
— Ира шутит, я даже и не пробовала курить.
После её ухода родители мне такое устроили! Сказали, что я не умею себя вести с гостями и что я не могу не то что горчичники кому-то поставить, а кран за собой до конца завернуть в ванной. И что я даже зимой хочу ходить в кедах с тёплыми носками, а Наташка, как нормальный человек, зимой ходит в зимних сапогах.
Родители считают, что если судьба забросит меня на необитаемый остров, то я наверняка погибну, потому что не смогу разжечь костёр и построить себе шалаш. Но это не так. Потому что судьба если и забросит меня на необитаемый остров, то только вместе с Наташкой.
Едем мы с Наташкой в автобусе, и вдруг я спрашиваю:
— А может такое быть, чтобы водитель автобуса перепутал и не по той улице поехал?
Мне иногда такие странные мысли в голову приходят, я сама себе удивляюсь.
Наташка говорит:
— Не может такого быть.
Едем дальше и едем. И вдруг народ в автобусе заволновался:
— Это какой номер автобуса? Крикните водителю! Куда это он повернул?
В общем, водителю крикнули, он развернулся и поехал правильно. Все успокоились, а мы с Наташкой из автобуса выскочили. На первой же остановке. «Дом книги» называется. Сначала мы хохотали прямо как бешеные, а потом взялись за руки и по улице побежали. В Дом книги.
А там, на столике у входа, — книжка красивая. На обложке у неё золотыми буквами написано:
«БЕЛАЯ И ЧЁРНАЯ МАГИЯ».
Мы с Наташкой сразу листать её стали. Там и о положительной, и об отрицательной энергии… И о разных магах много всякого написано… И о передаче мыслей на расстоянии.
На следующий день Наташка пришла к нам со своим братом Павликом. Сначала мы на компьютере в «голубого слона» играли, а потом позвонила Наташкина мама и сказала, — чтобы Наташка и Павлик домой шли. И Наташка пошла одевать Павлика, а я пошла провожать их.
А наш папа недавно зеркало купил в прихожую. Тяжёлое, в резной раме. Наташка его потрогала и говорит:
— Какое у вас зеркало красивое!.. Какое у вас зеркало…
А ночью зеркало упало. Ровно в полночь, в двенадцать часов. И разбилось. И всех разбудило, потому что звук… В общем, очень страшный был звук.
Мама осколки стала подметать, а папа говорит:
— Всё же надо было зеркало не на один, а на два шурупа вешать.
А я подумала, что неспроста это Наташка сказала, когда уходила: «КАКОЕ У ВАС ЗЕРКАЛО КРАСИВОЕ!.. КАКОЕ У ВАС ЗЕРКАЛО…»
Наутро в школе я говорю Наташке:
— Наташ, а здо́рово у тебя это получилось…
Она спрашивает:
— Что получилось?
А я говорю:
— Да зеркало разбить, — и начинаю рассказывать, как сегодня ночью…
Наташка даже дослушивать не стала, покраснела вся и чуть не заплакала.
— Ты что? — говорит. — Разве я кому-нибудь хоть раз плохо сделала?!
Я говорю:
— Наташа, я же пошутила. Подумаешь, зеркало упало! Стечение обстоятельств. Даже смешно.
Она только рукой махнула. И несколько дней вообще меня не замечала. Я попробовала заговорить с ней, объяснить, что мой папа всего на один шуруп зеркало повесил, а она и слушать не захотела… Только хуже стало.
И я вспомнила, как в той книжке было сказано, что всех чёрных магов непременно ждут неприятности, потому что отрицательная энергия к ним возвращается. И ещё я подумала: раз я своими мыслями водителя автобуса с пути сбила, значит, я и есть чёрный маг.
Я даже есть перестала. Мама заметила, подумала, я заболела, градусник мне принесла. Лежу с градусником и спрашиваю:
— Мама, если бы тебе сказали, что я чёрный маг, ты бы поверила?
Мама на меня поглядела и говорит:
— Да что ты, Ирочка! Никогда. — И руку положила мне на голову, как маленькой.
На следующий день я сидела позади Наташки на труде. И видела, как ловко у неё получается крючком вязать. И вдруг я подумала о том, какая Наташка хорошая. И какие у неё волосы пушистые. И вообще… как терпеливо она Павлику пуговицы на куртке застёгивает.
А ещё я зачем-то подумала: «Наташка-промокашка!» Я же говорю, мне иногда такие дурацкие мысли в голову лезут, я сама удивляюсь.
А она довязала, повернулась ко мне и говорит:
— Ирка-дырка!
Недавно нас с Ванькой Репкиным пригласили в детский сад, чтобы мы от нашей школы рассказали малышам сказку. Я надела красную шапочку, взяла в руки корзинку, а Ванька натянул настоящий театральный костюм Волка. Серый такой, мохнатый и с хвостом сзади.
— Репкин, — сказала я, — учти: дети совсем маленькие. Увидят они тебя в таком костюме — испугаются! Поэтому для начала объясни им, что ты, то есть Волк, на самом деле нестрашный.
— Ладно, — согласился он. — Я понимаю.
Детей в той группе, где мы собрались выступать, было немного.
— Я Серый Волк, — сказал Ванька, выходя на середину игровой комнаты.
Дети приветливо заулыбались.
— А меня зовут Андрюша, — доверчиво сообщил один, — и у меня зуб вчера выпал.
Я незаметно махнула Репкину рукой: мол, дети тебя не испугались, не надо им ничего объяснять! А он подумал, это я ему, наоборот, напоминаю, что детей морально подготовить надо.
— Детки! — продолжил Ванька сладким голосом. — Вот вы думаете, раз я Волк, я и вправду могу кого-то съесть?
Дети насторожились.
— Конечно, я могу сделать так! — Тут Репкин принял боевую позу каратиста и выставил вперёд перчатку с чёрными волчьими когтями. — Но ведь это когти ненастоящие…
— Я могу сделать и так! — Ванька разинул пасть и лязгнул несколько раз зубами. — Но ведь и вы можете сделать то же самое, если зубы будете по утрам чистить…
— А ещё я могу так! — И Ванька завыл тоненько: — У-у-у… — закрыв глаза.
Когда Ванька завыл, дети из игровой выбежали. И меня, схватив за руки, за собой уволокли. Хоть они и маленькие, а понимают, что друга, то есть Красную Шапочку, в беде, то есть в компании Серого Волка, оставлять нехорошо.
К нам в класс пришла новенькая — Эля. Из Израиля приехала. А там, в Израиле, всё не так, как в Москве.
Оказывается, чужую машину на дороге останавливать и просить подвезти, да ещё давать за это водителю деньги в Израиле просто неприлично. А девочки там все мечтают стать лётчицами, потому что в израильской армии с удовольствием служат все, и девушки тоже. А ещё израильтяне всех — и больших, и маленьких — называют на «ты».
Я обо всём об этом знаю, потому что мы с Элькой иногда из школы вместе идём.
Элька в классе помалкивает — наверное, боится промах какой-нибудь допустить.
Недавно на уроке она нашей Тамаре Семёновне сказала:
— А ты разрешишь нам… — и замолчала.
Но Тамара Семёновна будто и не заметила, что к ней на «ты» обращаются. Сказала:
— Да, Эля, о чём ты меня спросить хотела?
А Элька только головой помотала и ничего не ответила.
Меня в тот день с Вовкой дежурными по классу назначили. Я ведро воды в туалете набрала, чтобы полы помыть, взяла в руки швабру, а Вовка мне вдруг и говорит:
— Слушай, чего это ты с Элькой дружишь? У неё же задержка в развитии.
Я сразу и не поняла. А Вовка сидит на учительском стуле задом наперёд и говорит мне доверительно так:
— Эля просто дура.
И я поняла, что Эле в нашем классе не жить. Потому что Вовку у нас боятся. Он скажет, как припечатает. И на всё он смотрит не так, как другие. Всем кино нравится, а он говорит: «Полный отстой…» — и все замолкают. Всем кино не нравится, а он говорит: «Классная работа оператора!» — и многие начинают говорить за ним так же.
Мы уж и не знаем, хорошее кино или плохое, настолько Вовка нас запугал и запутал.
А я обыкновенно молчу. Но тут…
Я всё-всё Вовке с глазу на глаз выложила. И что он пошлые анекдоты девочкам рассказывает… И как он в буфете локтями всех расталкивает… И как он на математике у доски задачу решал, и в ответе у него вышло, что велосипедист ехал по дороге со скоростью сто километров в час. Над всяким бы смеялись, а над Вовкой — нет!
Я и сама не заметила, как пол в классе вымыла, так рассердилась.
Вовка посмотрел на меня и говорит:
— А у тебя лицо злое.
Мне так плохо сделалось. Я дома целый час в зеркало гляделась… Неужели правда?
Я маме рассказала, а она меня сурово так спрашивает:
— Что делать будешь?
Я говорю:
— Не знаю. Наверное, надо всем объяснить, какой он, Вовка. Чтобы знали.
Она говорит:
— И не думай. Если они умные, сами разберутся.
Назавтра после уроков сталкиваюсь в вестибюле с Вовкой. Нос к носу. Он у вешалок стоит, ехидно так улыбается. И сказать мне что-то хочет… Что у меня кеды не супер. Или что я дура.
Он только рот открыл, а я ему говорю:
— Сам дурак!
Взяла свою куртку и пошла. Меня Элька ждёт.
Я, вообще, быстро бегаю. Бег — это единственное, что я на физкультуре люблю.
Осенью, когда мы в парке бежали кросс, одна накачанная девочка из восьмого класса подошла ко мне и говорит:
— Ты мне для разминки нужна. Дуй изо всех сил по дорожке, а я за тобой. Чтобы у меня был стимул тебя обогнать.
И я впереди этой восьмиклассницы побежала. Я отстала от неё, конечно, но всё-таки не сразу. А когда и восьмой класс, а за ним и седьмой кросс отбегали, настала очередь бежать и нам.
Я оторвалась от девчонок ещё на старте, пробежала метров пятьдесят и тут только поняла, что кричал наш Виктор Палыч: «Назад! Не туда-а! Н» — не кому-то, а мне.
А всё потому, что я перепутала тропинки. Всё же трудно бежать первой! Соображать надо, на разноцветные флажки смотреть.
Возвращаюсь и вижу: девчонки по всему парку растянулись. Бегут гуськом. Только хотела пристроиться в хвост — раз! — и поскользнулась на охапке мокрых листьев. И шлёпнулась. А на мне красивый спортивный костюм радостного жёлтого цвета. Мне его мама покупала.
Я встала, листья с себя стряхнула, бок потёрла, дальше побежала. Наверное, по инерции. Нам об этой инерции на физике недавно рассказывали.
Бегу и бегу. Мне же всё равно к выходу надо. И потом, бежать в грязном спортивном костюме не так стыдно, как идти.
Бегу и бегу. Скоро финиш. А на финише кричат, подбадривают:
— И-ра! И-ра! Ура-а-а!
Добегаю — а ребята мне улыбаются. А кое-кто и по плечу меня похлопал…
И такое у меня стало ПРЕКРАСНОЕ НАСТРОЕНИЕ!!!
Жизнь на даче
У коровы родился телёнок. У той самой, у которой мы брали молоко.
Мы жили на даче и каждый вечер ходили за этим молоком в деревню. А мне всего пять лет было. Я знала, что у коровы родился телёнок, увидела её в поле и захотела поздравить. Я подошла к корове, а корова меня боднула.
Я помню, как мама закричала, когда я домой пришла, и как мы с ней сразу в Москву поехали, чтобы мне губу зашили.
Мама рассказывает, что когда водитель автобуса увидел нас, он дал отправление раньше расписания.
А через десять дней, когда мне швы сняли, родители опять стали собираться на дачу. И я не могла уснуть, потому что всё время о корове думала. Как я её увижу.
Сначала ко мне пришёл папа и сказал, что корову накажут и она никого больше бодать не будет.
Потом рядом со мной села мама и сказала, что мы никогда больше не будем ходить мимо того дома, где плохая корова живёт.
А я лежала и представляла, как нам теперь только огородами ходить придётся. И как мама с папой кричат на корову. И как кто-то бьёт её кнутом.
И я сказала:
— Давайте простим корову.
И мама с папой успокоились. А я уснула.
В прошлом году мы видели археологов. Они стояли у самого входа в Московский Кремль и пили «Пепси», прямо из бутылки. А рядом с ними была большая и какая-то очень сложная яма. Женя спросила археологов, что они ищут, и они ответили:
— Кости динозавра.
И мы решили: уж если динозавры в Москве водились, почему бы нам тоже не поискать эти кости. Ведь динозавры, конечно, гуляли везде. И по Москве, и по её окрестностям. И мы решили вырыть на даче в саду большую яму. Как археологи.
Мы взяли лопаты и стали копать. Было очень трудно. Мы несколько раз забегали в дом и пили воду. Зачерпывали кружкой прямо из ведра.
Я бы, наверное, бросила копать, если бы не Женя. Женя упорная, уж если что решит, то… Она даже обедать не стала, схватила кусок хлеба — и к яме.
— Скоро, — говорит бабушке, — первобытный слой покажется.
А когда яма сделалась Жене по шею, мы отыскали на дне ямы ржавый колокольчик.
— Зачем первобытному человеку колокольчик? — спрашивает Женя.
Я говорю:
— Этот колокольчик первобытный человек динозавру на шею вешал…
А что, ходят же по полю коровы… И колокольчиками звенят.
Мы с Женей посмеялись немного, а потом в дом пошли, потому что устали очень. А яму еловыми ветками прикрыли.
Вечером к нам папа приехал.
— Откуда у нас в саду западня для мамонта? — спрашивает. — Надо в эту западню что-нибудь посадить. Пока в неё не упал кто-нибудь.
Бабушка обрадовалась и говорит:
— Мне как раз саженец яблони обещали. Хорошего сорта — «штрифель».
И теперь у нас на том самом месте яблоня растёт. Правда, яблок мы пока не видели, яблоня только на седьмой год их даёт — так бабушка сказала.
Поскорей бы прошли эти семь лет! Интересно, какого цвета будут яблоки. Всё же эта яблоня «на костях динозавра». Папа до сих пор так её называет.
Сначала дедушка моей подруги Наташки, когда его чёрная такса принесла щенков, хотел назвать единственную девочку из всего помёта Жаклин, потому что в молодости он был влюблён в жену американского президента, которую звали Жаклин, и на фотографии эта Жаклин смотрелась черноволосой красоткой. Но мама Наташки, когда увидела, какая Дуня рыжая, сказала, что никакая это не Жаклин, а Дуня.
Потом Наташка предложила Дуню мне. А я сказала об этом нашей маме.
А наша мама позвонила Наташкиной и спросила, сколько стоит собака, и чем её кормить, и какие прививки ей делать, и надо ли её купать. А в конце спросила, как собаку зовут. И Наташкина мама ответила, что Дуней. А потом добавила, что мы можем поменять это имя на какое угодно. Хоть на Жаклин.
Но мама ответила, что менять имя собаке мы не будем. Так Дуня и осталась Дуней.
Если бы ваша такса, отдыхая на даче, съела мышь, и не просто мышь, а белую мышь соседей, кто был бы виноват?.. Вы, потому что не углядели за таксой? Соседи, потому что забор вокруг своего дома не поставили? Или такса?
В нашем дачном посёлке решили, что виновата такса. Наша такса Дуня и виновата. А почему они так решили, я вам сейчас объясню.
Конечно, наша мама, узнав о съеденной мыши, сказала, что виноваты мы, и пошла к соседям извиняться. А соседи ответили, что они сами виноваты, раз забор вокруг дома не поставили.
И никто бы в посёлке ни о чём не узнал, если бы не Валерка со сто восемнадцатого участка. Он у нашей калитки стоял и всё слышал. А на следующий день, когда я с Дуней мимо футбольного поля шла, Валерка крикнул мне:
— У-тю-тю! Ваша Дуня мышь белую съела!
И это услышали все. И Димка тоже. А Димке я давно нравлюсь. И вообще, Димка такой, он, чуть что, сразу разбираться идёт. И почему-то эти разборки часто оканчиваются дракой. А как, вы думаете, поступила Дуня, увидев, что Димка с Валеркой сцепились и катаются по траве? С моей точки зрения, Дуня повела себя очень правильно, потому что улучила момент и цапнула Валерку за ногу.
Но тут ни у кого даже вопроса не возникло, кто виноват, что у Валерки царапина. Дуня и виновата. И назавтра у колодца маме сказали, будто наша Дуня детей кусает. Мама, как услышала, пошла к Валеркиной бабушке извиняться. И сказала, что Дуня с участка будет выходить только с ней или с папой. А с нами не будет.
А на следующий день, когда мы с Женей ушли на речку, Дуня устроила побег. Подкопала забор и… догнала нас.
Вечером папа обнаружил этот подкоп и сказал, что Дуню надо посадить на цепь. Временно. В наказание за то, что убежала. И Дуню посадили на цепь.
Ну не могла же я Дуне объяснить, что это ненадолго. И Дуня начала скулить и жаловаться. И скулила она всё громче и громче. А потом и выть стала. Так, что услышали все. И тут все сказали, что Дуня — ужасная собака. Что она и мышь белую съела, и детей кусает, и под заборами роет, и воет, как волк.
И тогда мама увезла Дуню в Москву, сказав, что никакой Дуня не волк, а обыкновенная такса. А ещё мама сказала, что никому она объяснить этого не может, потому что у Дуни ужасная репутация! И что отчасти в этом виновата сама Дуня.
Потом и осень настала… А зимой мы с папой по очереди большой снежный ком катали. Ком становился всё больше и больше, пока даже вдвоём у нас не получилось сдвинуть его с места. И этот ком стоял у нас во дворе всю зиму, а весной начал таять. А к лету от него и следа не осталось.
Так и с прошлогодней историей вышло. Когда мы приехали на дачу, у соседей была уже не белая мышь, а большой чёрный кот, по прозвищу Флинт. И когда Дуня погналась за ним, он даже на дерево забираться не стал, а зашипел, выгнул спину и дал ей по морде, то есть по носу. И соседи пришли к нам, чтобы извиниться. И принесли сосиску для Дуни, чтобы Дуня не расстраивалась. А когда мы с Димкой идём по полю и Димка несёт Дуню на руках, потому что у Дуни короткие лапы и она устала, весь дачный посёлок смеётся и называет Дуню «артисткой». И только мои родители, когда возле деревни Дуня начинает косить глазом в сторону кур, говорят ей:
— Рядом! Помни о репутации! — и берут Дуню на поводок.
Моя мама математик. И этим всё сказано, как говорит мой папа.
Однажды я попросила маму сварить мне яйцо всмятку. Сначала мама яйцо сварила, потом холодной водой его окатила, потом взяла в руку, чтобы на специальную подставочку поставить… А потом маме позвонили с работы — и она долго по квартире ходила, думала о своей математике.
В общем, мы это яйцо так и не нашли. Хотя везде искали, даже на балконе.
Когда папа предлагает маме пройтись по парку, мама отвечает:
— Сейчас, вот только работу закончу.
Папа ждёт и ждёт, когда мамина работа закончится, а она не кончается.
А ещё у мамы нервы. Особенно если маме мешать, когда она выводит на компьютере свои формулы.
— Закройте дверь! — кричит мама. — У меня мысль!
Но сердится она недолго. Мама понимает: как мы можем ей не мешать? И не спрашивать, где наши носки, и не просить её сварить нам какао. Ведь она дома работает, потому что её зарплата в институте чуть больше, чем стоит целый месяц до него ездить. Но из института мама всё равно не уходит.
— Надо же кому-то продолжать заниматься наукой, — говорит о маме бабушка.
В Америке любят запускать воздушного змея. Дождутся ветра, выйдут в поле и… запустят змея.
Это помогает забыть о неприятностях и создаёт хорошее настроение. Так американцы сказали маме летом, во время научной конференции. Американцы и подарили маме воздушного змея, и не одного, а целых пять! Сказав, что мама может отдать их кому захочет.
Когда конференция закончилась, мама со змеями поехала на дачу. Но привезла она только одного змея, потому что остальных она по дороге раздала. И я не могу сказать, что это сильно нас с Женечкой обрадовало.
Нет, с первым змеем мама решила правильно, потому что отдала она его Маугли, которую встретила на улице, а Маугли — хорошая девчонка. Мы знаем её сто лет. Когда-то в детстве мы с мамой ходили в парк, и мама читала нам на скамейке книжку. И Маугли вставала у мамы за спиной, слушала и очень весело, когда нужно, смеялась. Маугли, в отличие от нас, всегда гуляла одна. Может быть, оттого она и научилась так здорово лазать по деревьям.
Второго змея мама отдала какому-то мальчику на вокзале. Он играл на скрипке, поставив перед собой большую старую шляпу.
— Зачем?! — закричали мы с Женей, когда об этом узнали. — Зачем было отдавать ему змея? И вообще… Может, он зарабатывал на сигареты или на пиво… Ну положила бы ему в шляпу десять рублей… А ты!
— Не знаю, — ответила мама. — Он хорошо играл.
Третьего змея она отдала женщине, сидевшей напротив в электричке. За два часа дороги она рассказала маме о том, что муж сильно пьёт, а иногда и бьёт её и что зимой он попал в больницу, потому что его, пьяного, едва не задавила насмерть машина. А ещё женщина сказала, что единственная отрада у неё в жизни — это двенадцатилетний сын, он очень ей помогает.
— Поймите… — вздохнула мама. — Мне так хотелось порадовать эту несчастную женщину и её мальчика!
— А почему она терпит такого мужа? — спросила Женя. — Почему не разведётся?
— Не нам судить, — сказала мама.
— А четвёртого змея ты кому отдала? — спросила я.
— Валерке.
— Кому?!! — в один голос закричали мы с Женей.
— Валерке, — повторила мама. — Со стовосемнадцатого участка. Мы ехали из Зарайска в одном автобусе. Он сумку помогал мне нести.
Отдать змея Валерке?! Тому самому, который…
— Валерка просто… — сообщила Женя маме.
— Что?! — задохнулась мама. — Откуда ты слова такие знаешь?! У тебя интеллигентная бабушка!
— Мама, насчёт Валерки ты здо́рово заблуждаешься, — объяснила я. — Неужели ты не могла отдать змея другому мальчишке? Любому. Нашему…
— Ох!.. — вздохнула мама. — Наш не наш… Ну сколько раз я вам говорила: нельзя делить людей на наших и не наших!
— А хоть что на том змее нарисовано было? — спросила я, глядя на маму с тоской.
— Черепашка-ниндзя, — ответила мама. — Страшненькая такая, с банданой на голове. А вам я другого змея оставила, с солнышком.
Вот этого маме говорить было не нужно. Зря она в этом призналась. Уж лучше бы промолчала.
— А ты не подумала о том, что у тебя две дочери? — выпалила я. — И что каждой надо было привезти по змею…
— Хватит! — закричала мама. Заплакала и выбежала на крыльцо.
Мы с Женей еле её догнали.
— Мама, мамочка! — наперебой заговорили мы. — Давай… запустим… воздушного змея!
У Шарика не одно, а сразу три имени. Потому что наше дачное товарищество, как и некоторые государства на карте, поделено на несколько частей. И эти части называются:
ПОЛЕ, ЛИПОВАЯ АЛЛЕЯ и ЗА РУЧЬЁМ.
Мы живём в «Поле», и Шарика у нас называют Шариком. А на «Липовой аллее» его кличут Дружком, а «За ручьём» — и вовсе Малышом.
Но на все эти имена Шарик откликается, даже на Малыша, хотя Шарик совсем не маленькая собака. «Малыш так Малыш», — думает, наверное, Шарик. И принимает угощение. Деликатно и осторожно, чтобы не прихватить ничью руку.
Шарик, конечно, не единственный беспризорный пёс в посёлке, но других здесь по имени не называют. Собака и собака. А вот Шарика…
Во-первых, Шарик белого цвета. Мама говорит, что это просто невероятно для бродячего пса быть белым, как облако. Но Шарик такой. Всегда, даже когда грязно. А во-вторых, Шарик умеет улыбаться.
Каждое утро он прибегает к нам на участок и, улыбаясь, глядит на маму, будто спрашивает: «Ну, что у нас на сегодня?»
И мама отвечает:
— Подожди, Шарик, я ещё не постирала. Вот постираю, тогда за земляникой пойдём.
И Шарик в ответ вежливо машет своим пушистым хвостом: мол, ладно, чего там, я подожду. И ложится в тень. И ждёт.
Когда мы идём по дороге, Шарик обязательно бежит впереди, время от времени лая. Лает он внушительно и только по делу. Мимо нас то машина проедет, то пастух со стадом пройдёт. И Шарик лает, предупреждает: «Проходите, проезжайте. А этих девочек и эту женщину не трогайте. Они со мной».
А когда мы возвращаемся, Шарик весело, но требовательно глядит на маму, как будто говорит: «Ты видела, хозяйка, я старался… Корми меня».
И мама быстро проходит в дом и выносит ему большую дымящуюся миску с кашей.
Когда у нас появилась такса, мы поначалу думали, что чужую собаку она на участке не потерпит. Но Дуня сделала для Шарика исключение. Стоит нам увидеть в окна веранды, как Шарик неторопливой походочкой бежит от калитки к дому, и крикнуть: «Шарик!» — и Дуня с разбега распахивает дверь. На крыльце они и здороваются с Шариком. «Церемонно», как говорит мама, но «дипломатически вежливо».
Мы видим, как стареет Шарик. Каждый год, приезжая на дачу, мы замечаем, что он то на заднюю лапу прихрамывает, то улыбка у него без одного зуба…
Прошлой осенью мы хотели взять его с собой в Москву. Но потом вспомнили, что в дом Шарик не заходит никогда. А ещё мы вспомнили, как кто-то сказал о нём: «Собака, созданная для счастья».
А какое счастье Шарику в Москве, где одни машины и дома в шестнадцать этажей?.. Как ему без этого поля, без этих дорожек, без этой сторожки, где живут сторожа?
И мы не взяли Шарика. А на следующее лето его в посёлке уже не было.
У Жени день рождения в июле. Она вошла в калитку с большим воздушным шаром, который подарили ей соседи, а я поглядела в окна веранды и сказала маме: «Вот это шарик!» А Дуня вдруг залаяла радостно и дверь с разбега открыла…
И нам стало тепло-тепло. И хорошо до слёз.
В наше время
Мне очень не нравится, когда взрослые говорят:
— А вот в наше время…
Потому что дальше они обязательно начинают рассуждать о том, насколько в их время всё было лучше…
А так вообще мне нравится, когда взрослые о чём-то интересном вспоминают. И о том, что в Москве Олимпийские игры проходили, и о том, что девочки носили в школах коричневые шерстяные платья и черные фартуки. И что даже ноты приходилось переписывать когда-то от руки, потому что ксерокс ещё не изобрели!
Мне очень нравится, когда мама рассказывает о том, какое мороженое было раньше:
«За семь копеек — фруктовое.
И молочное за девять.
И пломбир за одиннадцать.
И стаканчик за тринадцать.
И шоколадное за пятнадцать».
Я спросила маму: как она помнит все эти цены? А она ответила, что цены никогда не менялись и во всех магазинах были одни и те же, поэтому она запомнила их на всю жизнь.
Мне нравится, когда бабушка показывает нам старые чёрно-белые фотографии, на которых много-много народу, и говорит:
— Ваш прадедушка, который родился в Суздале, был двенадцатым в семье…
Мне очень понравилось, как перед Днём Победы к нам в школу пришёл мамин дядя, дядя Андрюша, и стал рассказывать нам о Великой Отечественной войне. Когда началась война, дяде Андрюше было восемнадцать лет и его взяли на войну, прямо с исторического факультета университета.
Мой сосед, Колька Егоров, спросил его:
— А сколько человек вы убили?
Я Кольку локтем пихнула, а дядя Андрюша ответил:
— Я, ребята, связь налаживал.
А потом сказал, что война — это работа. И когда они в начале войны втроём через шоссе перебегали с катушкой и тянули провод, то из троих добежал только он один, потому что шоссе обстреливалось. И ещё он рассказал, что тогда его ранило осколком в ногу, только он сгоряча этого не заметил, а потом его отправили в госпиталь, а бинтов там не хватало, и ему прикладывали к ране мох.
Вот такая история мне нравится. Такую историю я понимаю. И помню каждое словечко.
Но когда Пётр Николаевич спрашивает меня на уроке истории:
— Шмелик, в каком году отменили крепостное право? — я молчу, как будто немая.
А Пётр Николаевич сердится.
Мои родители поженились в самом начале перестройки. У нас даже фотография есть, где они, молодые и весёлые, сидят на диване, а в углу их комнаты телевизор горит, и по нему показывают СЪЕЗД — огромный такой зал, в котором кто-то с трибуны выступает.
Папа тогда инженером был, а мама в институте ещё не работала, а только училась.
Мама рассказывает, что на свадьбу она белые колготки у кооператоров купила. А кооператоры — это такие люди, которые ещё до перестройки мечтали шапочки вязать и джинсы шить, но не для себя, а на продажу, чтобы много денег зарабатывать. Только они о своей мечте до перестройки молчали или шили тайком, чтобы их в тюрьму за это не посадили.
Мама купила у кооператоров белые колготки, но они не налезли маме даже на руку. И не потому, что мама у нас толстая, а потому, что кооператоры поначалу ещё делать ничего толком не научились.
Когда родилась Женечка, а за ней и я, мама кооператорам уже не доверяла и сама шила нам и курточки, и даже комбинезоны — из своих старых вещей. На мой комбинезон мама сделала красивую розовую вставку из своего выпускного платья, и когда мы гуляли в парке, многие мамы подходили к ней и просили рассказать, где она мне такой необыкновенный комбинезон достала.
Тогда мама решила сама стать кооператором и шить детям комбинезоны. К нам домой приехал какой-то дяденька и поставил на швейную машину какое-то хитрое приспособление, чтобы она быстрее строчила. Но у мамы всё же не получалось строчить быстро, поэтому денег нам всё равно не хватало.
Многим нашим знакомым тоже не хватало денег, и они тоже «перестроились». Дядя Саша начал торговать книгами в спорткомплексе «Олимпийский», а тётя Марина — шапочками на площади у трёх вокзалов. Стоять целый день с шапочками на одном месте тёте Марине было холодно, поэтому она взяла у мамы огромные валенки, в которых мама зимой гуляла с коляской, а после открыла ей секрет бизнеса: ДЛЯ ТОГО ЧТОБЫ ЧТО-ТО ПРОДАТЬ, ЭТОГО ДОЛЖНО БЫТЬ МНОГО И ЭТО ДОЛЖНО БЫТЬ РАЗНОГО ЦВЕТА!
Шапочки у тёти Марины были разные: и салатовые, и голубые, и розовые, и белые, и фиолетовые, и даже непонятного цвета электри́к. Тётя Марина посоветовала маме бросить шить комбинезоны, а лучше купить у неё большую коробку с шапочками, по шесть рублей за штуку, и продать шапочки на рынке, но уже по десять рублей. Возвращаясь с рынка, мама зашла в магазин и увидела, что там висят те же самые шапочки, только с этикетками и по три рубля. Мама позвонила тёте Марине и спросила, где она берёт свой товар и какая у него цена, а тётя Марина ответила, что БИЗНЕС — ДЕЛО ИНТИМНОЕ.
Но больше всего денег стала зарабатывать тётя Света, мама маленькой Вики с десятого этажа. У тёти Светы до перестройки было два чёрных глаза, а во время перестройки открылся ещё один, невидимый, третий по счёту.
О ней написали в газете и даже рекламу разместили:
«ЯСНОВИДЯЩАЯ ЛАНА».
Света-Лана купила чёрную «ауди» и научилась её водить и пригласила нас в свой новый загородный дом. Света-Лана показала маме ружьё, которое она купила, чтобы обороняться от рэкетиров, и мама воскликнула:
— Света, когда ВСЁ ЭТО кончится, когда наступит нормальная жизнь?
И Света-Лана ответила, что такая жизнь наступит, но не скоро. И посоветовала маме поменьше задумываться.
У наших соседей снизу заработали отбойные молотки. Эти молотки стучали целый день: тра-та-та-та-та-та… А когда папа спустился, то увидел, что половина стен в квартире соседей куда-то подевалась, поэтому их кухня стала в два раза больше, а коридор — в полтора раза шире. Соседи признались папе, что мечтали о такой квартире давно. Но перестроили её только сейчас, потому что сейчас перестройка! Соседи посоветовали папе сделаться экономистом, а ещё лучше менеджером. И показали ему новые шкафы-купе в спальне и белые жалюзи на кухне.
Вернувшись домой, папа сказал, что нам с Женечкой надо есть фрукты и что жалюзи на окнах — это красиво. Ещё папа сказал, что он больше не позволит маме целыми днями строчить на машинке и что в детстве у него была голубая мечта — водить поезд, потому что ему нравилась песня о голубом вагоне… Вот эта:
К новым приключениям спешим, друзья!
Эй, прибавь-ка ходу, машинист!
И папа ушёл работать в метро. Машинистом.
Недавно я ехала в метро, и вдруг поезд остановился. Поезд стоял в тёмном туннеле минуту или две, а потом кто-то папиным голосом ласково-ласково объявил в микрофон:
— Уважаемые пассажиры! Просьба соблюдать спокойствие. Поезд ско-о-о-о-ро отправится…
Все в вагоне дружно засмеялись, а я на первой же остановке из него выскочила и побежала к кабине машиниста.
Папа сказал, что в кабину он меня не пустит, потому что это по инструкции не положено. И чтобы я ехала в первом вагоне.
На станции «Речной вокзал» к нам подошла какая-то женщина в голубой рубашке, такой же, как у папы, и спросила его:
— Это дочка твоя? — И сказала, что она меня покатает.
И папа рукой мне махнул, чтобы я в кабине у стенки встала. Я встала, а женщина сказала:
— Меня зовут тётя Таня, — взялась за какую-то ручку, похожую на кочергу, и поезд отправился.
Я ехала в кабине и видела светофоры, совсем как на улице: зелёные, красные и жёлтые. И мне казалось, что поезд — это не поезд, а огромный червяк, который не прямо ползёт, а извивается и роет себе под землёй подземный ход. А тётя Таня сказала, что так оно и есть, потому что, когда прокладывали метро, строителям всё время приходилось обходить плывуны и скалистые породы.
Я спросила:
— А инструктора вы не боитесь?
И тётя Таня ответила, что работает она в метро двадцать пять лет и поэтому ничего не боится. И что все другие машинисты так её и зовут: тётя Таня Петракова.
Когда я вышла на «Соколе», тётя Таня Петракова мне подмигнула и сказала, что папа у меня хороший. И что я похожа на папу.
Женечка в шесть лет обожала смотреть мексиканские и бразильские сериалы. И это очень не нравилось нашей маме.
Поэтому Женечка уходила смотреть их в комнату к бабушке. Они с бабушкой лежали на мягкой бабушкиной постели, с котом в обнимку, и смотрели сериал «Рабыня Изаура» или «Богатые тоже плачут». А когда на экране начинали целоваться, Женечка в ковёр глядела, чтобы бабушка не так смущалась.
— Всё это наивно и глупо, — говорила после каждой серии бабушка по телефону своей подруге, Инне Константиновне.
Но назавтра опять включала телевизор и смотрела следующую.
А Женечке сериалы нравились, она ждала, что скоро мы станем жить так же, как в далекой Мексике. Тем более в магазинах тогда стали продавать ананасы и такие редкие фрукты, что их названий даже мама с папой не знали. Женечка верила, что у нас в Москве когда-нибудь появятся деревья, на которых все эти фрукты растут. Выросла же финиковая пальма из косточки, которую посадил в горшок папа!
Конец ознакомительного фрагмента.
Оглавление
- От автора
- Стойка на руках на уроках ботаники. Записки пятиклассницы
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Хорошие и плохие (сборник) предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
