Я тебя заберу

Марья Коваленко (2024)

— Мы с мужем хотим ребенка. — Второй раз повторяет пациентка. — Да, понимаю, — после долгого рабочего дня меня хватает лишь на пару слов. — Мы надеемся на вашу помощь. — Женщина оборачивается к креслу. — Правда, родной? — Надеемся, — сухо произносит супруг. И, словно почувствовав мой взгляд, внезапно вскидывает голову. — Муж бесплоден. Владелец клиники сказал, что вы лучшая… — Женщина начинает рассказывать о моих заслугах. Делится надеждами. А я глохну и до боли закусываю щеку изнутри. Чтобы не рухнуть, хватаюсь за дверную ручку. И жадно рассматриваю до боли знакомые глаза мужчины, его высокие скулы и родинку над правой бровью. Точь-в-точь как у моего восьмилетнего сына. В книге присутствует нецензурная брань!

Глава 8. Мужчина с тайнами

Это у женщин загадки. У мужчин — сплошные тайны.

Лиза

Когда Шаталов уходит, я сдуваюсь, как воздушный шарик. До приема еще минут пятнадцать, но нет сил включить ноутбук или заранее достать формуляры нужных согласий.

Не могу даже в зеркало посмотреть. Ничего не хочется. За ребрами барабанный бой. А в голове каша.

Точь-в-точь как девять лет назад, когда заставила следователя привезти меня домой к Шаталову и вместо Марка встретила там его бывшую жену. «Партнершу и любовницу!» — поправляю себя.

Если бы могла, я бы с радостью удалила тот день из памяти.

Чтобы не ныло и не снилось. Чтобы при взгляде на Шаталова не вспоминать, как ревела там, на пороге пустого дома, как меня рвало от неизвестной болезни, оказавшейся беременностью. И как дралась со следователем, не позволяя посадить себя в машину.

Сумасшедшей была. Влюбленной настолько, что готова была поселиться под дверью и ждать, будто прикормленная добрым человеком бездомная собака.

Даже сейчас от той горькой картинки пробирает до костей. В кабинете больше двадцати градусов, а я мерзну и ничего не могу с собой поделать.

Какой-то адский талант вляпываться в одного и того же мужчину. Первый раз — до разбитого сердца и целого вороха проблем. Теперь…

Собственная реакция на Марка пугает сильнее, чем разоблачение. Умом понимаю, что он мне не нужен. Чужой муж! Далекое прошлое! Ни одной причины поддаться.

А тело горит так сильно, требует его ласк так настойчиво… Хоть прямо сейчас звони Ленке и говори, что едем в Москву.

Неважно, что сгоряча. Начхать, что будет выглядеть побегом.

После этой встречи с Шаталовым переезд уже не кажется большой проблемой. Выжила же как-то в новом городе без чужой помощи! Не пропала, когда родная мать, скатавшись пару раз к маленькому внуку, сказала, что не может больше мотаться в столицу.

Даже смешно было… сквозь слезы. Мама боялась потерять изменщика-отчима, а потеряла меня и Глеба. Легенда о сироте, состряпанная для защиты свидетеля, вдруг стала не вымыслом, а реальностью.

Вероятно, задержись пациентка минут на десять, я бы таки набрала подругу. От искушения зудят кончики пальцев и холод сменяется жаром.

Однако пациентка приходит вовремя. Смотрит на меня как на бога, когда рассказываю о шансах на беременность. Плачет, получив направление на первые анализы. И от ее радости, под ее слезы я остываю.

Стена гордости так и остается стеной позора, но ни о каком переезде уже не думается.

К концу приема вместо растерянной Лизы просыпается обычная, готовая ко всему. И как только пациентка уходит, я делаю то, что нужно было сделать еще раньше.

Набираю однокурсницу, которая тоже работает в Питере, у конкурентов, и после короткого приветствия прошу:

— Марина, мне очень нужно дело одной вашей клиентки. Вернее, не ее, а мужа. Фамилия Шаталов. Марк Юрьевич.

— Лиз, сама знаешь, без запроса я тебе ничем не могу помочь. Конфиденциальность превыше всего.

— С запросом я бы тебе и не звонила. — Кусаю губу.

— Да уж понятно.

— Но мне правда нужно. В ее карте о нем только одна строчка. О бесплодии. А у меня есть очень серьезные основания полагать, что это не так.

— Основания? — хмыкает Марина. — Лиза, это ты у него по глазам прочла? Или линии на руке посмотрела?

Мы никогда не были близкими подругами, так что не обижаюсь. Я бы тоже без веских причин не показала чужое дело. Не с нашей работой делиться такими тайнами.

Но сдаться уже не могу. Не после прощального «Баста», с которым Марк вышел из моего кабинета.

— Марин, ты самого Шаталова вживую видела? — начинаю осторожно.

— Предположим, что да.

— На лицо помнишь, какой он? Или фотографию в интернете поискать?

— Блин, Лизка, ну какая фотография? — Она тяжело вздыхает.

— Я найду! Быстро.

— Ладно. Фиг с тобой. Разве можно забыть такого породистого кобеля! — сдается приятельница. — У нас тут был настоящий траур по его генофонду.

— Наша лаборатория тоже готова устроить панихиду, — вспоминаю Галину Михайловну и впервые за день улыбаюсь.

— И к чему был вопрос про лицо? — уже более расслабленным тоном спрашивает Марина.

— Я тебе сейчас фото одно пришлю… Не Шаталова. А ты уж решай, дашь мне дело или нет.

— Ох, Лизка…

— Просто жди!

Не хочу больше убеждать. Нет у меня никаких аргументов, кроме одного. Поэтому быстро нажимаю на отбой и следом шлю фотографию сына. Последнюю. Из зоопарка. Где Глеб по-взрослому хмурится, глядя на медведя, и сжимает губы точно так же, как это делает его отец.

После отправки, кажется, не дышу. Слышу, как на стене тикают часы. Слышу свое сердце. Оно стучит гораздо громче и быстрее.

А потом на телефон падает сообщение с коротким ответом: «Охренеть, Градская! Завтра всё получишь».