Собачий сын. Мистика и приключения

Марфа Московская

Очень жизненные мистические истории для взрослых. Написанные живым русским языком, с неизменным чувством юмора, увлекательные и часто драматические сюжеты окунут читателя в загадочный мир души человека и окружающего нас мира, не всегда видимого. Вас ждет городская жизнь, чудным образом перемешанная с мистикой, и глухие дебри лесов, которые внезапно откроют дверь в сказку… Сказка эта живыми узами переплетена с жесткой реальностью, а часть сюжетов взята из настоящих событий или сновидений автора.

Странная женщина

…Оленевод Бельдыев и думать не думал, что я появлюсь в этом затерянном раю, а я знать не знала, что повстречаю на своем болотистом пути Бельдыева. Но мир тесен! И мир этот не где—нибудь на Чукотке, а тут, у нас, прямо под боком, милая сердцу зеленая ненетчина…

Тиман — очень странное место. Его часто сравнивают с оазисом среди пустыни, а я считаю, что Бог когда—то обронил в тундру алмаз… Нес он его явно в другое место, да плюнул: лень нагибаться! — так все и оставил. В маленьком скучном поселке Индига, куда меня доставил вертолет из Нарьян—Мара, я позавтракала и пообщалась с начальством. На катере меня отвезли до Выучейского, и вот, наконец, я осталась одна… Вообще—то, по договору, до ближайшего кораля меня должен был доставить вездеход, но водила неожиданно запил вмертвую.

Шагаю я медленно, ощупывая палкой путь. Рюкзак прижал крылья к спине, а тяжелый августовский туман над болотами сильно сократил обзор. Мошка отскакивает, едва подлетев — лицо жирно смазано антигнусным молочком, губы перекатывают вялую травинку, и горечь химии иногда попадает в рот. Тогда я громко ругаюсь и сплевываю, как мексиканский мачо, увидевший соперника… Но здесь никого нет. Узкая тропа, протоптанная местными рыбаками, бодро вьется вдоль реки, уводя меня на юг, к Тиманскому Камню, туда, где поют варакушки…

Дикая спокойная Индига кишит краснорыбьем, но мне совсем не до вкусностей — работа, короткие сроки. Всего две недели на то, чтобы понять, насколько широко в этой части Малоземелья расплодились волки. Точно выяснить их численность невозможно, узнать хотя бы нынешний ареал — по байкам местных, по следам на водопоях, по вечерним наблюдениям в здоровенный бинокль.

…Задумавшись, я проморгала тропу. В какой-то момент ее затоптали и размесили многочисленные следы кочующих оленей, и куда теперь идти? Река осталась слева, она теперь не ориентир. А до заката надо успеть добраться хоть до какого—нибудь жилья, потому что палатки и спальника у меня с собой нет; лишний вес. Незаметно подкатился вечер, похолодало, и подумалось: а неплохо бы уже у костерка посидеть… С кружкой чаю… Я развернула карту, посмотрела на компас — кораль должен быть прямо по курсу, еще часа два ходу. Там, наверное, уже варят суп… Вперед!

Стало почти совсем темно, насколько это возможно на 67-ой широте, когда за спиной послышались бубенчики. Я с надеждой оглянулась: четыре оленя бойко несли по кочкарнику деревянные санки, на ящике восседал мужичок, вопя во всю глотку ненецкую песню. Олени, не нуждаясь в погонялове, весело пронеслись мимо, и не цугом, как я ожидала, а веером, словно кони с Большого театра. Сани почти поравнялись со мной, но мужик даже не остановился.

«Стооо—ой!!!» — заорала я.

Каков мерзавец!… Даже не оглянулся! Чтоб те провалиться…

Уныло бредя в темноте, я догадалась, что оленевод пьян. Мудрено было ему увидать одинокую белую женщину в сумеречном тумане. А может, он — косые глаза — решил, что это браконьер. Вообще, странно, у них ведь сухой закон на выпасе. Ну, да ладно…

Через полчаса хода я, к своему великому изумлению, догнала ненца. Двое левых олешек провалились в болотину, а правые не сумели их выдернуть сходу. Сани боком ушли в жижу, и возле них с руганью метался разом протрезвевший оленевод Бельдыев. Он то хватался за увязший полоз, то за крайнего оленя, пытаясь вытащить бедное животное. Олень был некрупный, но оленевод еще мельче, и ни черта у них, понятно, не получалось. Ящик с неведомым драгоценным грузом уже почти ушел в болото. Пришлось отложить рюкзак, засучить рукава и взяться за дело…

Через двадцать минут я выдернула все это хозяйство. К счастью, ни один из оленей не повредил ног, и можно было двигаться дальше. Бельдыев ходил кругами, совершенно счастливый:

— Вот баба! Ай, какая баба! — весело приговаривал он, поглядывая на меня снизу вверх, — садись, баба, подвезу. Скоро дом. Гулять будем!

Я не стала ждать повторного приглашения, взгромоздилась на мешки и тут же задремала сидя, как сова на жердочке — вроде спит, но и не падает…

Очнулась я от веселого многоголосья и запаха дыма: вместо долгожданного чума в долине оказался целый поселок — несколько натуральных вигвамов из шкур, костры, говор, смех… Двое молодых людей, раскосо поглядывая на меня, принялись отстегивать упряжь. Тут же в темноте завалили арканом оленя и долго топтали его сапогами. Я осторожно подошла поближе:

— Отбиваете, что ли?…

— Водянка. Больной олень, выбивать надо. Видишь, брюхо опухло?

— Ага… — ответила я, с подозрением глядя на вздутую тушу, из которой сочилась какая—то мокрота. — Будем его есть?

— Вкусный, хороший олень! Для гостей берегли, однако.

— Бляха—муха…

От сырца я отказалась, с ужасом наблюдая, как отпрыски Василия Ивановича с вурдалачьими харями чавкают кровавой печенью. Через час мы сидели у общего костра, сыто порыгивая вареной олениной и попивая чаек с молоком. Меня церемонно познакомили с населением стойбища. Главе рода была подарена пачка хорошего английского чая и бутылка «Флагмана». Но пить с ним я отказалась, чем ужасно разобидела старика:

— Я в поле не пью. Вообще. Что—то вы разгулялись не на шутку. Разве можно сейчас?

— Можно. Смена едет!

— Какая смена, когда водила в запое?

— Трактор завтра придет, однако…

— Откуда вы знаете?

— Радио! — оленевод гордо показывает мне черную коробуху рации, перевязанную изолентой.

Понятно. Мне про трактор ничего не сказали, троглодиты. Ну, ничего, зато прогулялась…

— Выпей, Наталья Захаровна, не обижай! Или не угодил чем?

— Все хорошо.

— Странная баба. Оленей вытащила, а водку не хочет!

— Чаю еще хочу.

Семейство Бельдыевых в полном составе: сам, жена, двое сыновей, дочка, да еще сезонный помощник — сели в кружок, как индейцы, и неторопливо закурили. Да, что-то в них было от тунгусов, пришедших на север с востока. А тунгусы, известно, имеют одни корни с индейцами.

Хозяин с почетом передал мне трубку, я вежливо отказалась. В молодости еще можно подцепить сифилис через общий стакан, но сейчас—то уже мозги есть!

Да и не курю я…

— Захаровна, шкуру возьмешь? В подарок.

— Тяжелые они, эти шкуры, и воню… в смысле, зачем мне? Я дома на диване сплю, под одеялом.

— Бери рога! Красиво!

— Не надо, дома от них уже деваться некуда.

Бельдыев задумался, потом отцепил от пояса нож и протянул его мне:

— Нож бери. Хороший нож! Отец сам делал. Ручка — моржовая кость. Такой нигде не купишь!

Вместо ответа я задираю штормовку и вытаскиваю свое единственное оружие:

— Во!

— Ай… Твой лучше… — почти сердито говорит оленевод, разглядывая мою знаменитую финку.

— Это тоже от отца.

Василий хмуро запихивает любимый мясорез обратно в ножны:

— Захаровна, так нельзя. Все скажут — я неблагодарный! Тогда оленя тебе дарю. Забирай любого!

— Спасибо, конечно… Но куда мне целый олень? В рюкзак не засунешь, и верхом не поедешь. Оставьте себе.

— Плохо…

— Что плохо?… — я согрелась, клюю носом и уже плохо соображаю.

— Кольцо не носишь? — спрашивает вдруг Бельдыев с хитрым прищуром.

— Кольцо?..

Гляжу свои грязные, в царапинках, пальцы — колец там, понятно, никаких нет.

— Ты ведь замужем?

— Не—а. Пять лет как развелась.

— Э-э! Такая молодая баба — не замужем?! — растерялся оленевод. Помолчав, он поцокал языком:

— Ай—ай. Нехорошо это, без мужа.

Василий долго и вдумчиво курит, глядя на бледный огонь костра, а я лениво размышляю: сорок лет — это уже старость, или все же еще молодость?… Наконец, не придя ни какому соглашению, осмеливаюсь нарушить северную тишину:

— А как у вас тут с волками?…

…Напившись чаю и вдоволь потрындев про хищников, я ускользнула спать в гостевой чум, в котором, к счастью, никого не было, и тут же заснула, как убитая. Снились мне останцы, агаты, райские кущи Тимана, хариусовые озера и роднички, бьющие прямо из песка…

Проснулась я от быстрого нерусского говорка за шкурами. Пока тужилась понять, что происходит, полог отогнулся и в полутьме появилась какая—то фигура. Я в ужасе подскочила и зажгла фонарь, направив его прямо на пришельца. Пришельцев оказалось трое. Бельдыев широко улыбался кривыми зубами:

— Я сам старый. Это сыновья мои, Семен и Уман. Красавцы. Выбирай любого! Или лучше обоих бери. С такой большой бабой одному не справиться!

И то правда. Рост у меня сто восемьдесят пять, а вес под стольник. Я в молодые годы в баскетбол играла в университете, центровая, противниц просто сшибала на бегу. У меня и прозвище было — Атомная Война.

Красавцы скромно переминаются, вытирают сальным рукавом волнение, и пахнет от них заколдобистой тундрой. У меня ежик в горле застрял от благодарности, но в полутьме шатра этого не видно:

— Знаете, Василий Иванович, я это… того… ну, это… ммм… У меня, знаете, голова болит…

— Сейчас все боли как рукой снимет! — лыбится оленевод и подмигивает мне узким глазом. Семен и Уман в возбуждении приплясывают и согласно кивают лохматыми головами — ща мы тебя вылечим. Виданное ли дело — без мужика жить!

Братья — близнецы, оба совершенно одинаковые, ладные такие, пялятся на меня, не моргая, как две лягушки на змею — безнадежно и зачарованно.

— Тебе что, соколы мои не по нраву? — занервничал Бельдыев и грозно уставился мне в лицо.

— Ну, как бы вам сказать, Василий Иванович… Отличные парни… Но, видите ли… Мне… больше нравятся женщины.

Повисла тяжелая минута молчания. Мужики, смущенно потоптавшись, ушли, и я со вздохом откинулась на шкуру, но заснуть уже не могла. Долго слышно было, как они у костра препираются о чем—то, на своем языке.

Минут через двадцать Бельдыев явился снова. Но не один…

— Я твой должник сегодня. Ты гость. Это дочь моя, Рыжая Лиса. Не побрезгуй, Захаровна. Лучшее отдаю, однако!

Девочке лет пятнадцать, волосы заплетены в кучу мелких косичек, перетянуты ярким шнуром, а в диких коричневых глазах страх, смешанный с любопытством. Что—то в ней такое есть, но она этого еще не понимает. Она действительно красивая, и совсем не рыжая, хотя на лису однозначно похожа.

Вот досада…

Чувствую, что у меня и впрямь заболевает голова:

— Видите ли, Василий… Иванович… Я это…

— Что, и дочь моя тебе не по нутру?! — офигевает Бельдыев.

— Понимаете… Блондинок я люблю. Высоких… Вот таких! — показываю рукой, что ростом примерно с меня. — Толстых. С умными голубыми глазами. Ясно?…

Оленевод понял, о чем речь, пригорюнился, дочь свою забрал и ушел. Блондинок в стойбище нет. Слава тебе, Господи!… Еще немного поприслушивавшись, я засунула фонарик под свернутую куртку, выполняющую роль подушки, и погрузилась в беспокойный сон.

В итоге, измученная сложным днем, да еще постоянно просыпаясь в испуге, я продрыхла до двух часов дня. В лагере никого не было, все ушли со стадом. Оставшийся моросливый день я бродила неподалеку от кораля, высматривала следы, изучала обстановку. Набрала подосиновиков на суп.

К вечеру дождь перешел в ливень и прогнал меня с полей окончательно. Спать легла рано, но не успела прокемарить и часа, как разбудил громкий голос Бельдыева… Полог вдругорядь откинулся, и на пороге чума появилась… высокая блондинка с водянистым, слегка нетрезвым взором. Увидев меня, она потеряла дар речи; за ней мелькала радостная рожа Бельдыева:

— Просыпайся! Трактор приехал, однако! Я вчера по рации женщину успел достать. Оленя за нее отдал!

— Какую еще женщину?… — чувствую, как у меня холодок поднимается по позвоночнику.

— Это Катька, — поясняет оленевод, — в поселке на почте работает. Муж рыбак, в море прошлой осенью утоп… Какая баба, а? Подходит? Ну?!…

— Вполне! — говорю и выпихиваю его из чума.

— Тьфу, пропасть… Ну, чего уже теперь. Нам все едино… — говорит вдруг эта радистка Кэт, и начинает раздеваться. — Только давай по—быстрому! Трактор уезжает обратно с утрева, а я бы еще поспала.

— Ну, так и спи! — ржу я.

— Спи?…

— Тут как в царском будуаре. Дымом, правда, воняет, это я на ночь комарье травила.

— Господи! — радостно вопит она и бросается ко мне обниматься, — Наконец—то я высплюсь, хоть раз в жизни!!!… Наврал Бельдыев, черт узкоглазый. Сказал, мужик из Москвы, ученый, интеллигент, типа… Я и рискнула. А как тебя увидела, мне аж поплохело… а потом подумала — а почему бы и нет?… Что я в жизни видела?!

— Действительно…

— Спать, спать… Знаешь, я ведь каждый день в полседьмого встаю. Почта с восьми, пока печку разогреешь, завтрак приготовишь, то да се, а до нее еще идти…

— А в выходные?

— А в выходные, — говорит она, туго заворачиваясь в суконное одеяло, — все то же самое. Мелкий ночью часто просыпается… У меня ведь их трое! Да еще две овцы, гуси. Всю эту ораву кормить—поить, обихаживать надо. Мой—то сгинул, а как теперь жить? Зарплата крошечная — вот и вертись, как хочешь. Огород все уже, накрылся, заморозки скоро… Да и то лишь картоха приживается!

— Н—да… Детям нужен кормилец. Или на голубоглазых блондинок на севере нынче спросу нет?

— Спрос—то в поселке есть… Мужики местные под бочок все норовят залезть, да замуж пока никто не зовет. Только с бутылками и приходят, паразиты. А тут целый олень! Я строганины наморожу, до зимы с голодухи не помрем…

— Супер! Ну, добрых снов. — я сладко зеваю, предвкушая спокойную ночь.

— И тебе… ой, знаешь… я ведь уж и не помню, когда последний раз высыпалась… Наверное, никогда. Анатолий мой, когда жив был, храпел, как лодочный мотор.

Прошептав это, женщина тут же вырубилась, будто тридцать три года не спала. За ней провалилась в сон и я, точно зная, что в чум больше никто не полезет…

Утром, потягиваясь, я вылезла на проводы. Было солнечно и славно. Тракторист лениво копался в движке; видно, что пьян, но не мертвецки, так что все в порядке. Все семейство дружно увязывало тюки. Катерина с одним из братьев разделывала тушу. Мне было радостно оттого, что сегодня по прогнозам с метеостанции тепло и не будет дождя, а ей — что впервые в жизни отоспалась, да еще целого оленя подарили.

Глядя на наши с ней счастливые лица, хитро улыбался и Бельдыев.

«Странные они, эти бабы, однако…» — думал старый оленевод, набивая любимую трубку.

«Ну ни фига себе денек… Вот подфартило… Жизнь — лотерея!» — думала Екатерина Андреевна, с любовью заворачивая куски парной оленины в рогожу.

«Как хорошо просыпаться без похмелья! — думала я. — Надо бы договориться с новым хозяином, чтоб подвез на упряжке до охотничьей избы на Каменном, или хотя бы до Богатинских сопок, а дальше я сама…»

Для сменщиков у меня остался чай и блок сигарет.

…Я долго смотрела вслед гусеничному трактору, который тяжко тащил за собой волокушу из бревен, нагруженную скарбом и людьми, махала рукой до одеревенения, а затем пошла в чум собираться — меня ждет Тиман.

2004 г.