Золотоискатель. Истоки

Марфа Московская

Историко-приключенческая повесть «Золотоискатель» написана на основе дневника офицера Николая Аносова, искавшего золото и славу во времена Императора Александра II. Значимые исторические факты и лица в ней реальны. Книга уведет вас в середину 19 века, эпоху освоения Дальнего Востока и Приамурья. Скучная жизнь молодого офицера, находившегося в тени славы своего отца, была предрешена. Но однажды случай круто повернет его судьбу. Что ждет честолюбивого искателя золота: триумф или крушение?..

Сибирь

Путешествие наше длилось без малого месяц. Места мы проплывали дивные по красоте, а картина вокруг постоянно менялась. Лес густо стоял по берегам, то сосновый, то вязовый или дубовый… Не было проблем и с дровами для движителя. Амур со всех сторон обступали горы средней величины, которые то грозно сдвигались утесами, то отдалялись, уступая место пологим выкатам. Я везде поглядывал на подбережины и выходы пород, но заметок не писал, было совершенно некогда, душа моя оказалась настолько переполнена эмоциями, что делу места не осталось.

Змей в прибрежных лесах и впрямь оказались целые сонмища, а леса кишели разнообразным зверьем… Стреляли мы в основном для еды — жареный на вороте кабан или косуля оказались знатной пищей и подспорьем к походному пайку! Однажды я заметил больного леопарда, который жадно пил из реки; при нашем появлении он медленно уполз под покров леса; очень бледная пятнистая его шкура скорее напоминала дождевую поганку, чем грозного зверя… Мы жаждали увидеть тигров, но, сколько ни вглядывались в девственную маньчжурскую тайгу, ни одного полосатого красавца так и не увидели. Как обидно! Зато многочисленные медведи, ошивающиеся вдоль воды, шумно ломились в чащу, едва завидев авангардную лодку. Я не убивал мишек, мне их было отчего-то жаль… Они казались мне неповоротливыми толстяками, слишком легкой мишенью. Да и куда потом девать столько жесткого мяса?

…Неспешно объезжая сопку, я вдруг наткнулся на раненного медведя. Подранок бежал быстро, но мой конь догнал его, и я увидел, что в меховом боку зверя торчит несколько чужих стрел. Жизнь вытекала из него тонкими алыми полосками, однако медведь по виду был матерый, его так просто не убьешь…

Вдали послышался охотничий рог, а еще через мгновение в голую лощину выскочили собаки. Исходя злобным лаем, они взяли жертву в полукруг, хотя близко не подходили, боялись; хвосты их были поджаты, уши пришпилены, морды непримиримо щерились, и они постоянно оглядывались на меня: «Ну что же ты, человек?! Давай! Ату его, мерзавца!!!» Я неторопливо поднял копье, примериваясь метнуть его в мощную шею подранка, и тут мой взгляд столкнулся со взглядом зверя…

Медведь не понимал, за что его хотят убить. Только что он мирно пасся на сонном муравейнике, никого не трогал, и вдруг шум, лай, боль… За что?!… Я отвел глаза. Убивать животное было не за что — я сыт, здоров, одет, и нет причины для кровной вражды. Что есть охотничий азарт? Не больше, чем тщеславие.

Копье дрогнуло в моей руке, и я опустил его, пробормотав: «Уходи, бурый! Сегодня Небо благоволит к тебе…» Медведь склонил тяжелую голову в знак благодарности: «Я твой должник!» И медленно ушел под покров леса.

Собак я с трудом отогнал, избивая древком, а они визжали, как свиньи, у которых из под носа утащили корыто. В лес за медведем они сунуться не решились, и остались на опушке.

Вскоре на поляну выехало несколько нетерпеливых всадников. На седельных сумках у них была вышита сова. Один из них, незнакомый рыцарь в черном плаще, спросил, куда ушел подранок. Я указал на какую-то дальнюю рощу; рог вновь вострубил, и собаки нехотя повиновались, следуя за хозяевами…

…Орочены, завидев нас, бежали словно медведи, и только самые отважные подплывали к судам на легких лодочках с дарами — рыбой, табаком, разной дичью, или просто из любопытства. Гости всегда были настроены дружелюбно, с удивлением и благоговением прислушиваясь к музыке, доносившейся с парохода. В одной из деревень старый гольд почти за бесценок продал мне роскошное ожерелье из медвежьих зубов и когтей; судя по размерам «бус», хозяин был матерым медведюгой, но и он не устоял перед всесильным человеком… Я спросил, как же мелкие туземцы исхитрились завалить такое чудовище? Знаками гольд объяснил, что медведя выкурили зимой из берлоги, после чего навалились и убили. Такая охота показалась мне подлой и несправедливой, заставив еще раз разочароваться в людях.

В конце мая речной караван подошел к устью Зеи, где на туманном правом берегу нашему взору предстали китайские поселения в виде массы домиков-фанз. Нас уже ждали, и толпа народу спустилась на берег смотреть на русских, которые так же с интересом пялились на чужестранцев, хотя и старались хранить высокомерное достоинство.

На отмели перед городом Айгунь теснилось несколько десятков деревянных военных кораблей, при полном параде. На них стояли вооруженные солдаты, которые с опаской и любопытством разглядывали грозных соседей с севера. Наверное, каждый из них молился, чтобы мы проехали мимо, не причинив им вреда… Но мы вовсе не собирались сеять вражду, а пересели в малые лодки, на которых причалили к берегам незнакомой страны.

Китайцы дали нам своих лошадей, однако свободно передвигаться по городу мы не смогли. Узкоглазые чиновники, окружив нас плотным эскортом, сопроводили штаб прямо к маньчжурскому генералу, в главную крепость города. Всю дорогу нас преследовала разноцветная толпа женщин, гомоня, словно стая голодных птиц. Они пытались всучить нам битых кур и табак, но свирепая полиция усердно разгоняла их длинными плетьми, не подпуская к парламентерам.

В резиденции мы передали Амбаню письмо для китайского Императора с просьбой не препятствовать проходу русского сплава, и во имя дружественных традиционных связей двух держав оказывать нам всяческое содействие и помощь. На этом политическая часть спектакля благополучно завершилась, и мы, вновь окруженные охраной, вернулись в порт, чтобы отправиться дальше. До свидания, диковинная страна!

…К концу Амура путешествие потеряло былую прелесть. Река стала широченной, текла мощно и неспешно, противоположный берег иногда просто терялся в тумане, и если бы не острова, раскиданные по руслу, было бы совсем скучно. Противные ветра, дожди и слабое течение изрядно поднадоели командам, а один раз мы чуть не затонули от обычной прибойной волны: широкая вода на ветру оказалась коварна!

В Николаевском посту, куда мы прибыли, стояли одни времянки, хотя в скором времени тут планировалось разместить целый гарнизон. Хляби небесные не закрывались, но Муравьев с Невельским засели в промокшей насквозь палатке, им было не до комфорту, обсуждали важные дела — шла война, и устье Амура вовсю готовили к обороне… Здесь намеревались укрывать суда Камчатской флотилии от нашествия вражеской эскадры. Именно поэтому так нужен был мир с китайцами, который мы продемонстрировали своим дипломатическим проходом по реке! Война шла не только в Крыму, наглые англичане и французы, в составе шести фрегатов и кораблей, подошли вплотную к берегам Дальнего Востока. Кроме того, существовала проблема и в отношениях с Японией: русская колонизация Дальнего Востока шла медленно, а верткие японцы, как тараканы, уже вовсю заселяли Сахалин!… Необходимо было срочно занимать побережье, чтобы не допустить туда иноземцев.

Затем весь штаб пересадили на бот и отправили на Петровский пост, представлявший собою несколько убогих домишек, в которых жили матросы, служащие, и поп Иннокентий, сын Московского Митрополита. В общем, несмотря на то, что Геннадий Иванович еще пару лет назад пытался придать селу важное стратегическое значение, грустное и дикое было это место… Зимою домики заваливало снегом по самую крышу, а осенние шторма заливали колодцы солью, и жителям приходилось топить снег. Будущее военного поселка виделось мне прозрачным и суровым: казармы для нижних чинов, дома получше для офицеров, баня… и все. При мысли о бане я, давно немытый, чесался и мечтал о светлом будущем русского Приморья. А пока мутные окошки моей избы одиноко таращились в прибрежный туман, слушая плеск прибоя — с трех сторон низкий берег окружало неприветливое море, и стояла ужасная сырость, отчего ржавело оружие и инструменты.

По материковой части побережья рассыпались бедные деревеньки гиляков, которые занимались сплошь рыбным делом, и потому кормились мы одною рыбой: уха из лососей, сиг под паром, окунь жареный, щука запеченная, котлеты из востробрюшек, и пирожные-желе на рыбьем клею. От треклятой рыбы просто тошнило, но о разносолах можно было только мечтать. Даже высшие чины могли рассчитывать в этом захолустье лишь на чай и сахар, и то в скромных количествах, да на казенную морскую провизию, доставляемую с Камчатки. Иногда нам удавалось купить у туземцев крупную дичь, и тогда в поселке пару дней был настоящий праздник…

В один из скучных вечеров я сидел у окна и предавался странным размышлениям от том, что до нас на Земле, наверное, были иные цивилизации, которые умели летать… Иначе отчего же я так часто летаю во сне? Причем получается это легко, без всякого напряжения… Ночью сила разума с легкостью преодолевает земную тягу, и просто удивительно, отчего этого не происходит днем. Правда, во снах я летаю невысоко и по большей части в сумерках; наверное, и предки наши взлетали лишь после захода солнца. Интересно, почему?

Скука породила бессонницу, и засыпал я тяжело и тревожно. Этой ночью полетать не получилось, но мне приснился очень странный юноша, почти мальчик — худой и грязный. Из давно немытых его волос торчали острые уши… Юноша, сипло дыша, сгибался под тяжестью небольшого деревянного сундучка за спиной, крепко стянутого веревками. Он повернул лицо, и я увидел, что глаза у него чуть-чуть раскосые, как у гиляков, целые, но почти слепые, смотрящие в никуда… Было видно, что ему нелегко, и я спросил, отчего он не сбросит свой тяжкий груз, даже присев на отдых? Пришелец мне не ответил; из чего я сделал вывод, что несчастный глух и нем, словно пень. Я знаками предложил страннику перекусить, чем Бог послал; зубастый сибирский харьюз пришелся молодому человеку по душе, и он впился в нежное мясо, словно не ел целую вечность… Но груз свой при этом не снял, чему я немало удивился, ведь плечи юноши были истерты в кровь!

…Пробормотав что-то вроде извинительного «разрешите вам помочь», я осторожно попытался освободить худое тело, едва прикрытое рубищем, от врезавшихся в него веревок… Однако гость неожиданно бросил свою рыбу и гневно отшатнулся! Гнилые вервии лопнули от резкого движения, и сундучок грянулся об пол, треснув от удара. Из трещины тут же вытекло с десяток потертых золотых монет. Я вытаращился от удивления… Как, имея столько золота, можно ходить таким оборванцем?…

Загадочный сон закончился тем, что юный странник, старчески тряся кудрявой головой, пытался вновь стянуть трухлявые доски сундучка. Иногда он злобно поглядывал на меня, и от этого полуслепого взгляда мне становилось жутко. Я проснулся с изрядным сердцебиением и долго смотрел в низкий деревянный потолок, слушая шум волн и выжидая, когда сон положенным образом выветрится.

Дни протекали вяло, делать было нечего, и большой радостью стал приход долгожданной шхуны «Восток», которая доставила нас в Аянский порт, откуда мы небольшими группами намеревались добираться по горам и болотам до реки Нелькан. Этот кусок пути составлял порядка двухсот верст. Там, на берегу Нелькана, нас должны были поджидать лодки, на которых мы намеревались сплавляться по Лене до самого Якутска. В общем, обратно предстоял длинный и сложный путь, гораздо более сложный и опасный, чем радостный и бутафорский сплав вниз по Амуру!

Первым ушел на материк Корсаков, курьером к самому Государю. Я немного завидовал Михаилу — нет еще и тридцати, а уже подполковник, и после своей курьерской миссии наверняка получит повышение, потому что с доброй вестью… Еще бы, великий Амур теперь наш!

После отъезда Корсакова ежедневно по чинам отправлялись все последующие офицеры. Наконец, дошла очередь и до меня. Добирались домой герои амурского первопрохода верхами, дорога была адская, изнуренные и искусанные мошкой лошади еле двигались в тайге… Сами мы, грязные, ободранные, тащились до Нелькана двенадцать дней. Лицо мое раздулось от укусов насекомых, бедра ныли от седла, мокрая шинель воняла, как подстилка в собачьей будке. Только когда мы добрались до открытой воды, появился небольшой ветер, разогнавший ненавистных кровососов. Стало чуток полегче, и маленькие лодки радостно и быстро понесли нас вниз. Я отдыхал на реке, то подремывая, то разглядывая окрестности. Иногда мы вылезали перекусить и обогреться; все селения по берегам имели жалкий вид, ничто не родилось в этом краю, а переселенцы, жившие там, были в основном из староверов.

В Якутске нас обласкали и накормили, но город оказался скучным. Мы недолго задержались в нем, зато накупили припасов и скоро потянулись вверх по Лене с почтовыми лодками, таща их на бечеве. На этот раз вышло еще хуже — лошадей не было, и топали мы на своих двоих, истирая ноги в кровь… Путь получился наитяжелейшим, приходилось делать по сорок-пятьдесят верст в сутки, идя по изрезанным диким берегам, и таща за собою груженые лодки.

Моим спутником стал ученый из Петербурга, неожиданно оказавшийся довольно приятным компаньоном и выносливым человеком, несмотря на хлипкую внешность. Звали его Петр Петрович, а фамилию я так и не спросил. Зато ласково называл его Петровичем, и он не обижался. На второй день мы уже без конца путали «ты» и «вы», хотя ученый был на двадцать лет старше меня, однако обоих это обстоятельство ничуть не смущало. Петрович оказался настоящей ходячей кладезью… Уму не переложить, сколько рассказал и показал он полезных таежных вещей, о которых я и понятия не имел!

Шли дни за днями. Совершенно измученные, мы миновали город Олекминск, а за ним и Киренск, от которых в глубину страны идет Олекминская богатая тайга, однако нам было совсем не до нее… Наши разбитые ноги уже протоптали почти полторы тысячи верст, кто бы еще смог повторить такое, кроме русского человека? Но по пути я неприятно поразился тем, что русские деревни, встречавшиеся нашему маленькому отряду, совершенно забыли родной язык, оякутились… Кое-где на побережьях попадались деревянные склады местных золотопромышленников, местами суетливо пробегали оборванные фигуры беглых приисковых рабочих — вот и все, что имелось занимательного на берегах Лены.

На привалах мы падали, как убитые. Потом, придя в себя, неспешно раскидывали карты на расстеленной шинели, а в костер бросали сырую траву, пытаясь защититься от комаров… Еды было мало. Словно в насмешку, подножный корм так и плескался в прозрачной воде! Короткое лето не дает рыбам достаточно еды, поэтому они вынуждены пожирать друг друга. Оттого-то вся рыба здесь хищна, большие жрут маленьких, ловкие — слабых… Попутчик однажды высмотрел в свои круглые очки брошенный на берег обрывок сети, и мы с переменным успехом ловили ленка и харьюза на устьях ручьев, сбегающих по галечным ложам в главное русло. Однажды мы растянули ловушку между косой и осередком, надеясь выловить что-нибудь серьезное из плеса, и утром попалась здоровенная щука! Но рванулась она, стерва, и на наших глазах унесла сеть на пятнистом теле. Так подлый случай лишил нас прикорма…

Мы часто рассуждали о жизни, так как делать на остановках было абсолютно нечего, кроме сушки одежды, да приготовления скромной еды и чая. Как-то вечером, растянувшись на траве у огонька после преферанса, я спросил попутчика:

— Петрович, а скажи-ка, любезный, женат ли ты?

— О, женат, и давно! Мария Степановна ждет сейчас дома, волнуется. Светлая, замечательная женщина! Одна на всю жизнь…

— Разве такое может быть? Скучно, поди, видеть рядом одно и то же лицо.

— Нет, голубчик, совсем не скучно, если лицо любимое!

— И вы полагаете, любовь эта будет с вами до конца жизни?

— А что думать-то. Почитай, четырнадцать лет уже женаты. Дочка у меня, Настенька… Глазищи в маму, а натура вся моя! Знаешь, каждый раз слушает, раскрыв рот, и образчики всякие из путешествий, да камешки самоцветные — лучшие для нее подарки. А ты женат?

— Никак нет… — торопливо ответил я, — то есть, конечно, женюсь когда-нибудь… Наверное.

— Женишься, куда денешься! Смотри, какой ты удалой и лицом завидный, хоть и грязнющий… Умом тоже не обижен. Тебя отмыть, да приодеть, и отбою от девиц не будет, помяни мое слово!

Мы засмеялись и принялись за чай. Я представил, как приезжаю в Питер героем, в парадной форме, и на каком-нибудь балу небрежно обвожу барышень глазами. Но дальше мечты отчего-то застряли, и я молча воззрился на огонь. Петрович протянул озябшие ладони к костру и с воодушевлением продолжал:

— Дети — это великое благо и дар Небес… Нам-то с Машенькой только одного Бог послал. А ты уж, Андрей Николаевич, поболе расстарайся!

— Отчего вы уверены, что благо? Нельзя же предвидеть, что из дитенка вырастет годам, скажем, к тридцати. А в детстве они все хороши.

— Предвидеть нельзя, но в нем твое семя будет. Вот и решай сам — хорошее оно у тебя или плохое?

— Я не знаю…

— Как — не знаю?! А что ты здесь делаешь? Самое что ни на есть здоровое и любопытное семя! Смотри, Андрей, какая огромная у нас страна. Будет где жить твоим детям, внукам, правнукам… А ты — «не знаю»!

…Чем выше поднимались мы по реке, тем ближе продвигались к югу Империи. Низкая невеселая тайга, одинаково торчавшая по берегам, уже морочила глаз. На север от нас тянулась безграничная Якутия, на юге дыбились многочисленные хребты Забайкалья. На заболоченных берегах кровососы висели просто стеной; то здесь, то там несчастные животные выскакивали из леса, тряся шкурой, и кидались в воду, пытаясь спасись от крылатых тварей. В таком духе мы прошли больше двух с половиной тысяч верст, почти половину Восточной Сибири! Поход по Амуру оказался увеселительной помпезной прогулкой, и наверняка о нем много напишут историки, а о возвращении первопроходцев на материк мало кто узнает. Однако мне такая жизнь вдруг оказалась по душе… Отчего — я и сам не понимал.

В одну из ясных ночей я долго не мог уснуть, сильно маялся — болела натертая до крови нога. Петрович задумчиво шуршал веткой в углях и улыбался сам себе. Счастливый человек! Мне стало завидно, и я беспокойно зашевелился.

— Не спится?

— Угу…

— Давай, Андрей, расскажу тебе сказку.

— Как в детстве? Здорово! А про что?

— Ну… Про ворону и крысу.

— Давай! — я сел, завернувшись в вонючую шинель, и уткнувшись подбородком в колени, в предвкушении сказки. Стало отчего-то славно, словно я был дома, у родного очага, совсем еще маленький, и сейчас мама расскажет мне чудесную историю, после которой боль пройдет, и я обязательно засну…

— Тогда слушай. Однажды сошлись в смертельной схватке ворона и крыса, за кусок французского сыра! Полетели во все стороны перья и шерсть. Крыса зубами кусается, ворона клювом долбит. День бьются, два, три — не могут одолеть друг друга. Сели передохнуть. Тут мудрая ворона и говорит: «Вот деремся мы с тобой, а сыр-то и засох! Надо было поделить его по-братски, и все дела. Мы же с тобой — одной крови!» «Как это одной? Ты мой враг!» — возмутилась крыса, и хвостом забила в нервах. «Да очень просто! Мы с тобой обе любим сыр — раз. И обе испокон веков живем рядом с человеком, крошки с его стола подбираем — два. Только ты по земле бегаешь, а я в небе летаю. Зачем нам драться? Давай лучше дружить! Тогда мы человечество переживем, и внуки наши станут царить на земле!» «Давай!» — согласилась крыса, и заключили они Великое Сырное Перемирие… Вот и сказке конец!

— Ой, а дальше?

— А что дальше… Вот так и живут они рядом с человеком, да терпеливо ждут, когда люди друг друга за сыр перебьют… — угрюмо вдруг закончил рассказчик.

— Как ты думаешь, неужто дождутся?

— Не знаю… Хотелось бы верить, что нет.

— Грустная сказка. Откуда она?

— Я только что придумал! — признался ученый. — Скучно…

— Экий талантище! — восхищенно сказал я, — завидую твоей дочке! Хороший ты человек, Петрович… Даже нога болеть перестала.

Шумно вздохнув, я замолк, а попутчик улыбнулся во тьме. Близился рассвет, изрядно похолодало — мы оба, как по команде, подвинулись ближе к тлеющему бревну, плотно закуклились в свои одеяла и быстро заснули.

Нелегкий наш путь продолжался. В Жигалове мы, похожие на беглых каторжников и до полусмерти измотанные, пересели на почтовые тройки. Двое суток почта несла нас в Иркутск, и я спал в кибитке, как убитый. После всего пройденного город показался столицей мира! Там я узнал, что Миша Корсаков благополучно достиг Петербурга, и Государь остался очень доволен удачею экспедиции. Наступила спасительная осень, прибыл граф Муравьев, и сразу же начались торжественные встречи, балы, обеды и награды… Среди всего этого кавардака мой ученый куда-то потерялся, и мы больше никогда с ним не встретились.

Но Судьба по-своему восполнила потерю: к великому изумлению и радости, я получил орден Святой Анны, и сам генерал лично вручил его мне… Неужели за искусанную рожу и отбитые ноги? Но, как бы то ни было, теперь в моей петлице красовалась почетная награда, и я безумно гордился собой!

«…Громов! Подойди-ка поближе, и сними шлем…»

Старый король, полулежа на подушках, поманил меня к себе. Я повиновался, гремя подкованными сапогами о камень. Нестерпимо зачесалось подмышкой, но рука наткнулась на металл.

«…Давно тебя не было, доблестный рыцарь. Я вижу, меч твой потемнел от крови врагов, а взгляд стал колючим. Я болен, однако власть моя еще сильна. Ты удостаиваешься Золотого Креста и титула Командора Восточной Империи! Я слышал, ты влюблен в мою дочь Изгольду? Теперь она станет твоею женой.»

Я рухнул на колени: «О, благодарю тебя, мой Король!… Служить тебе — мое предназначенье.»

«…Погоди-ка… Встань! Никто не может знать своего предназначения, — пробурчал Король, — и ты единственный, кто достоин руки принцессы, однако…»

«Однако?…»

«Ты должен будешь совершить еще один, последний подвиг.»

«Какой же?»

«Достань мне сокровище из страны Чень.»

Мурашки пробежали по моей спине:

«Речь идет… о Священном амулете?…»

«Да, рыцарь, и только ты сможешь добыть его!»

«Но это же невозможно… Все знают, что его носит волшебный Змей!!!»

«Ну и что? Не мне тебя учить. Ты же не хочешь, чтобы твоими землями на Востоке владела чешуйчатая тварь?…»

На одном из балов Николай Николаевич подошел ко мне с загадочным видом:

— А вы, Андрюша, не придете ли ко мне завтра утром, часиков в восемь?…

Вот, думаю, еще одна награда… Что может быть бесчеловечней, чем поднять офицера в семь утра после бала?

На следующее утро с душевным содроганием, побритый и отутюженный, я стоял перед генералом, перебирая в уме разные страшные вещи… А ну, куда-нибудь в Камчатку курьером пошлют?!… Не приведи Господь.

Муравьев велел мне сесть и сам устроился напротив, внимательно разглядывая мое лицо, словно стараясь понять, стою ли я того, что он собирается предложить. Наконец, без предисловий он изрек:

— Давно я с вами хотел переговорить, Громов. Скажите… Не желаете ли вы заняться железом или золотом?

Мигом сообразив, что железные заводы находятся от Иркутска всего в трехстах пятидесяти верстах, в то время как известные крупные прииски — в полутора тысячах, я бойко ответил, что желаю посвятить себя железу. Что мне, как сыну знаменитого инженера и металлурга, похвально было бы пойти по стопам отца…

Муравьев резко встал и два раза обошел меня вокруг. Спина отчего-то вспотела, пока он кружился, как хищный ворон над зайчонком. Наконец, генерал остановился напротив и мягко сказал:

— Я все ж рекомендую вам заняться золотым делом.

Не успел я открыть рот, как он начал описывать нашу большую страну, несметность скрытых в ней богатств, верный успех дела, награды, хорошую пенсию и тому подобное… В пример привел горника Павлуцкого, открывшего громадные прииски Кару и Шахтаму. Да уж, хорошо наслышан, знаю…

— Я считаю, что инженер, обладая научными знаниями, должен искать золото гораздо лучше, чем не обремененные разумом приказчики. А вы, голубчик?… Какого вы мнения?

— Так точно…! — тупо брякнул я и замолк, обескураженный собственной косностью.

…Голова вдруг словно набилась ватой. Генерал совершенно опьянил и увлек мой язвительный разум невиданными перспективами. И когда я через час уговоров сдался и объявил, что отдам предпочтение золоту, он утвердительно сложил руки на груди и произнес:

— Вот и славно… Поручаю вам управление поисковыми партиями в Нерчинском округе, где уже больше десяти лет инженеры ни черта не могут найти!

Я побледнел. В двадцать три года я стал управляющим сибирскими партиями?!

…Шел пятьдесят шестой год. Меня назначили чиновником особых поручений за две тысячи рублей жалованья, и велели неторопливо, но все же собираться…

Так я неожиданно, но радостно отдался желтому дьяволу. Судьба вновь увела меня от железных заводов, открыв невиданные перспективы, и наверняка уготовив такие же приключения.