Если забуду тебя, Тель-Авив

Марта Кетро (2024)

Перед вами история страсти между женщиной и её городом, книга, в которой много солнца, моря и чувств. Если вы давно не гуляли по жарким восточным улицам, то она проведёт вас по ним, по тенистым бульварам, шумным площадям и по прибрежному песку. Если вы тоскуете о дальних странах и несбыточной любви или о доме и привычных радостях — эта книга вас утешит. Это путеводитель по Тель-Авиву и по обычной женской душе — нежной и влюблённой, прочитав его, вы узнаете многие тайны городов и сердец.

Прогулка за пончиками

1

Анечка прилетела с Кипра на Хануку специально из-за наших роладиновских пончиков, которые в Тель-Авиве всегда событие. Каждый раз выпускают ни много ни мало «новую коллекцию», печатают рекламные буклеты с описанием, и полгорода выстраивается в очереди, чтобы сравнить нынешний фисташковых сорт с прошлогодним.

И сегодня мы пошли в «Роладин», страшно волнуясь. Шутка ли, год ждали.

Мне, говорю я мальчику, четыре: фисташковый, пекан, чизкейк и пралине. И фисташковый. Пекан и чизкейк тоже. Пралине ещё. И фисташковый.

Следом за мной Анечка попросила у девушки тоже четыре: пекан, чизкейк, чизкейк и фисташковый.

— Эй, — сказал парень, — куда ты ей кладёшь, они же вместе, та вон уже взяла четыре.

— Нет, — ответила Анечка. — Нам отдельно, четыре мне, четыре ей.

— Да куда вам столько?!

В Израиле, прошу заметить. В кондитерской.

Я принялась жалко оправдываться:

— Скажи ему, что мужу и ребёнку!

— В детдом покупаю! — отрезала Анечка, и мы пошли в парчок.

В парчке нашли старый фикус, согнали кошку и уселись на узловатых корнях. Разложили пончики, кофе и сделали ту паузу, которая должна предшествовать исполнению мечты. По моему скромному мнению, всё самое ценное происходит именно в эту минуту.

Она взяла чизкейк, а я фисташковый.

И тут из кустов вышел мужик с внучком. Театрально оглядел нас и сказал:

— Сидят и едят. Хм. Едят что-то.

— Пончики же! Из «Роладина»! — Я приветливо помахала куском, который сочился зелёненьким.

— Едят что-то, — выжидательно повторил он.

— Слушай, он, похоже, рассчитывает, что мы угостим его внука. Но они все разные, я не могу пожертвовать непробованным вкусом ради чужого ребёнка.

— Боюсь, — ответила Анечка, оглядывая три оставшихся пончика — я не смогу пожертвовать даже ради своего. Я вообще хотела отнести ему два, чизкейк и ещё какой-нибудь, но, но…

— Фисташковый не отдавай! — быстро сказала я.

— Да, — она откусила зелёный, — фисташковый определённо нельзя. И вообще, он такой маленький, куда ему два.

— Да, да, живот заболит у бедняжечки.

Мужик тем временем перешагнул через наши коробки и ушёл, бормоча: «Сидят и едят, сидят и едят». Удивили — прошу заметить, в Израиле.

Мы помолчали над двумя оставшимися пончиками.

— Знаешь, люди говорят, что вчерашние совершенно невозможно есть. С утра прям отрава. Интересно, правда?

— Никогда не пробовала, — ответила Анечка.

— Вот и я. И рада бы проверить, но они не сохраняются. Ночь длинна, темна и полна ужасов.

Анечка развернула рекламный буклет и сосчитала калории. Закрыла рекламный буклет. А я и смотреть не стала:

— У меня было много работы, я заслужила. Тут пришлось написать три колонки за неделю, и я решила, что за каждую буду покупать себе пончик. Фисташковый, пекан и фисташковый. И знаешь, помогло. Я писала колонку и так живо представляла себе пончик, что потом уже можно было не покупать. Решила, подожду, когда ты приедешь, тогда и пойдём.

Так что сейчас, считай, всего лишь один. А это те три. Те.

2

Проснулась на карусели, знаете как бывает: от большой усталости задрёмываешь где придётся, а потом открываешь глаза, а вокруг огоньки и лошади скачут, и счастье, о котором пишут в газетах, вот оно, Веничка, — носится возле тебя, хохочет, гримасничает, и спрятаться совершенно негде. Всё это вместе называется «предвестники», за ними следует мигрень, которая, конечно, купируется триптанами, но какое-то время ты ещё просидишь со сведёнными челюстями на этой проклятой карусели, среди искр и грохота.

И вот когда таблетка начнёт действовать, а челюсти разжиматься, ты разбираешь почту за сутки, читаешь социальные сети, и слёзы вдруг оказываются очень близко — всех жалко, все вдруг хрупкие, ранимые, дико талантливые и наверняка скоро умрут или уже умерли. И только когда отмечаешь, что есть некоторая поэзия в первых строках спама, обещающего наследство мёртвого полковника, опоминаешься — это ж от колёс прослабило, так-то хорошо всё, кругом обычные ублюдки, и ты любишь их именно за это.

А потом откроешь файл, а там, оказывается, путевые заметки с карусели. Записала в ночи и продолжила спать.

груди женщины, лежащей на спине,

напоминают холмики братских могил

кто у тебя там? погибшие от любви

так сильно любила, что ни один не выжил

живот её — круглый курган под которым дети

от всех нелюбивших её

дети и тонны пончиков

холмики с возрастом ниже, ветер ровняет мужчин

выдувает из памяти

курган всё выше

потому что пончики забыть невозможно

То есть я проснулась, написала оду пончикам и, хихикая, уснула, а проснулась уже в этом всём — среди лошадей и мелькания, ничего не помня, в слезах и наследницей миллионов.