С мечтой не прощаются

Марк Москвитин, 2021

Действие романа разворачивается в будущем, с 23-го по 28-й век. Герои посещают несколько населённых миров. Разная внешность обитателей, разный уровень техники, разные общественные отношения. Прекрасные инопланетянки. Опасное бесконтрольное развитие науки, приводящее к рукотворной космической катастрофе… Жизнь на Земле 28-го века. Люди свободны от многого, что сегодня мучает нас и мешает жить. А любовь… Куда же без неё? Она вечна.

Часть первая

Иоланта

Глава первая

Догнать звездолёт…

На какой бы край Галактики ни занесла вас судьба — всюду глаз будут касаться лучи звёзд. Можете передвинуться, повернуться, перелететь в сторону — ничто не изменится. Фотоны есть всюду, пространство набито ими до отказа. Может, они и есть тот самый мировой эфир, о котором некогда спорили великие физики? Плавая в черноте космоса, мы на самом деле плаваем в океане невидимого света.

Но оставим невидимое физикам. Простому наблюдателю-космонавту с лихвой хватает того, что он видит. В чёрной бездне мириадами горят искорки — поярче, поскромнее, белые, золотистые, зеленоватые, красноватые. Чужие солнца… Звёздные скопления — вот там-то, наверное, кипит жизнь… Туманности — светлые озерки, угольно-чёрные беззвёздные провалы…

Космос живёт неторопливо. Для нас, короткоживущих, вся эта величественная картина постоянна и незыблема. Поэтому астронавигатор в Галактике не заблудится.

В сотне миллионов километров от звезды Эпсилон Индейца словно бы из ничего (а фактически — из подпространства) проявился… нет, не звездолёт, а всего лишь маленький десантный катер. Круглая платформа с широким прозрачным куполом.

Его командир повернулся к штурману.

— Слава! Планету видишь?

— Сейчас… Так, плоскость Овермайера… Расстояние от звезды… Обходим по кругу… Вот он, шарик!

— «Стрежевой», случайно, не виден?

— Нет, Артур. Ушли за планету…

— Подходим.

Командир как бы мимоходом задел пальцем сенсор. В одной из пассажирских капсул за ходовой установкой мигнул зелёный огонёк; дублируя его, звякнул зуммер. Прозрачная крышка взлетела вверх.

Из-за выпуклого бока ходовой показалась изящная фигурка в форменном тёмно-синем комбинезоне астронавта, с белым поясом и белым нагрудником.

— И куда это меня привезли? — весело осведомилась молодая женщина.

— Куда хотели, Инна, — отозвался штурман. И он, и командир тепло смотрели на спутницу. — Вон звезда. А вон наша планета.

Планета была чужая. Хотя уже имела земное имя. А родное её название было неизвестно. Предположения на сей счёт могла строить только Инна.

— А где «Стрежевой»?

— Прячется пока, — ответил Ярослав.

Двенадцать двигателей катера работали на четверть мощности.

— Хорош, — сказал Артур. — Даю реверс… Начинаю манёвр.

Он повернул корабль боком к планете. За прозрачным куполом рос зеленоватый диск, окружённый светлым кольцом атмосферы. Диск превращался в шар. Сквозь прозрачные воздушные глубины виднелась ярко-зелёная суша с розовыми полосами и крапинками, ультрамариновые океаны и моря. Облака длинными золотистыми цепями, островами, спиралями оттеняли поверхность суши и воды.

— Как ёлочная игрушка! — не выдержала Инна.

— Да, хороша, — согласился Ярослав. — А вон и наши показались.

Артур включил связь.

— «Стрежевой»! «Стрежевой»! Вызывает «Иван Ефремов». Как слышите нас? Кто на вахте?

— Артур, привет! — услышали они баритон Рустама Ибрагимова. — Какими судьбами? Какой «Ефремов»? Неужели тот самый катер?!

— Именно тот.

— И каким же образом сумели?

— Нам ходовую поставили. В габарит чётко вписали! И к ней всё прочее.

— Неужели влезла?

— А то! Ещё и для нас место осталось.

— Кто с тобой?

— Инна и Слава.

— И всё?

— А зачем больше-то…

— Ага, вижу. Подходите. Только приму вас снизу, на порт. Катерные площадки заняты.

* * *

Если через подпространство можно мгновенно переносить материальные тела — то нельзя ли через него мгновенно связываться? Эту мысль быстро довели до практической разработки и проверили на «близких» расстояниях — между Плутоном и Нептуном, находящимися в противофазе. Все сожалели, что звездолёт «Стрежевой» уже стартовал, на корабль не успели поставить экспериментальную аппаратуру новой связи. Ждать следующей экспедиции? Лететь вдогонку на другом звездолёте? Так его ещё надо построить.

— А я их догоню! — заявил Артур Лемарк.

— На чём же? — спросили его.

Артур дал неожиданный ответ:

— На десантном катере!

Все решили, что прославленный астронавт шутит. Но он пояснил:

— Надо поставить на катер установку подпространственного хода. Как на звездолёт. Тут же какое преимущество! Переносимая масса на два порядка меньше, а мощность — та же.

— А впишется?

— ДК-10 достаточно большой.

Артур выбрал для переоснащения старый, заслуженный катер «Иван Ефремов». Машина была, между прочим, в отличном состоянии. Получилось так, что после возвращения экспедиции «Зурбагана» этот малый корабль почти не использовался.

Справа от пульта управления вместо штатного вычислителя появился ТШ-11М — телескоп штурмана, необходимый на всяком межзвёздном корабле. Штурманом Артур пригласил, как и следовало ожидать, Ярослава Нестерова. И никто не удивился, когда потребовала взять её в полёт Инна Красовская. Основания у неё были. Тут всё сошлось: и журналистская профессия, и личные причины. И главное, Инна недавно показала себя талантливым ксенопсихологом и ксенолингвистом. Благодаря ей удалось быстро и безболезненно наладить контакт с недоверчивыми «варанами» — обитателями Варандей. Она, прямо говоря, спасла всех. А в системе, к которой ушёл «Стрежевой», тоже имелась планета с разумной жизнью.

И полёт, и состав экипажа одобрил государь Владимир Андреевич.

Артура, Инну и Ярослава провожали великий князь Георгий (по-простому, без свиты) и начальник космодрома Валентин Скворцов. Великий князь курировал со стороны царствующего дома космические дела. Не сидели сложа руки и министерства — внезезмных сообщений и внезезмных работ, и Управление исследований РИАН, но душой всего был Георгий Андреевич. Он был последней инстанцией во всех спорах и неувязках. Старший брат доверял младшему, хотя косо посматривал на его космические эскапады. Его высочество бывал и на Луне и на Марсе, и на спутниках больших планет. Но до прямого запрета пока не дошло.

…Жаркий степной ветер налетал порывами, трепал волосы, пригибал траву. Георгий Андреевич — высокий, стройный, в вырезе расстёгнутой рубахи крестик из дорогого дерева. На молодом лице играет улыбка… Шагнул вперёд, обнял астронавтов.

— Летите, друзья! Да хранит вас Бог.

* * *

Они с ходу вписались в экипаж «Стрежевого». Артур объявил себя третьим пилотом. Ярослав сказал:

— А я — третий штурман.

Инна дружески обнялась с Алёной Зарубиной — вторым штурманом. Её муж Саша был здесь же вторым пилотом. Они специально учились на разных отделениях, чтобы потом летать вместе. Алёна была дивно хороша, со сверкающей улыбкой, брызжущими светом глазами, алыми губками и динными золотистыми косами. У них с Сашей на Земле остались маленькие дети, мальчик и девочка, на попечении деда с бабкой.

Прилетевшие перенесли на звездолёт аппаратуру подпространственной связи. Но ни вызвать, ни принять Землю пока не удавалось. Нужна была тонкая настройка. Звездолётные «технари» подолгу возились с ней — и без толку.

— Недоведённая разработка, — говорил бортинженер Василий Маторин, серьёзный молодой человек, рыжий, веснушчатый и почему-то с синяком под глазом.

— Эх, надо было разработчиков прихватить, — полушутя сожалел Артур.

— Так тебя разве не обучали?

— Обучали, да второпях…

На красивой планете жило человечество. В телескоп были видны города, отдельные сооружения, дороги со странными треугольными и клинообразными автомобилями. Самолёты — летящие и сидящие на аэродромах. Был умеренный радиошум. Обнаружились три спутника, запущенные землянами-предшественниками — экипажем «Иоланты». Собственных космических объектов хозяева не имели.

— Дышат они чем? — спросил Артур.

— Да тем же, чем мы, — ответил Рустам. — Кислорода — девятнадцать, азот, криптон, неон…

— Значит, можно без скафандров.

— И без кислородных масок.

— Садились?

— Один раз. Был контакт.

— И что?

— Они почти как мы. Ну, вы знаете. Поуже лицо, острый подбородок. Глаза другие, овальные. Но чудаки большие. Закидали камнями… У бортинженера до сих пор фингал не сошёл. Доктор Манфред говорит-сосудистое нарушение.

— Да, я заметил…

В астронавтике бытовал давний обычай: новую землеподобную планету называть по открывшему её звездолёту. Понятно, только первую. Так назвали, к примеру, Варандею. А теперешняя красавица, населённая чудаками, естественно была Иолантой.

Прошлогодняя экспедиция Европейского Агентства потерпела неудачу. Сразу после выхода из прыжка «Иоланта» нарвалась на метеорный рой — как на грех, выскочили прямо в плоскости эклиптики. Потеряли один из двух катеров. С единственным оставшимся исследовать планету было нельзя. В кровь въелись давние трагические уроки «Самурая»: катеров на борту иметь не менее трёх! Даже два — мало, но скупые спонсоры посчитали, что достаточно. Командир Роберто Антинори не смог их переубедить (что очень возмущало Артура). С оставшимся единственным катером астронавты могли только крутиться, меняя орбиты, наблюдая в телескопы, составляя географические и метеорологические атласы. Сбрасывали зонды и запускали спутники. Пытались связаться с аборигенами на радиочастотах — безуспешно. Хотя приём был на удивление чистый… Рассматривали города, с высоты похожие на земные, и серо-зелёные экваториальные степи, и пёстрые леса, и сверкающие полярные шапки, и океаны, словно отлитые из ультрамаринового стекла…

И выделили один город — самый большой, явно столичный, немного южнее экватора.

На обратном пути, уже в Солнечной системе, пошёл вразнос маршевый двигатель, купленный у известного производителя самой дешёвой в мире техники. Его успели заглушить до взрыва — ценой жизни обоих бортинженеров. Один из них был россиянин.

Но экипаж «Стрежевого» теперь улетел к Иоланте, располагая полными атласами и метеокартами, зная о физических условиях, составе воздуха, внешности аборигенов. Которые оказались, по первому знакомству, большими чудаками.

* * *

Артур стал готовить свою высадку. Прилетевших на «Иване Ефремове» уже прозвали семейной группой — Инна приходилась дочерью Ярославу и женой Артуру. По её рекомендации буквы названия катера были перекрашены из ярко-синего в чёрный. Своим спутникам она сказала одеться в чёрное. Сама влезла в серый мешковатый комбинезон, надела белую шапочку.

— Зачем такой траур? — удивились Артур и Ярослав.

— А вы посмотрите ещё раз в телескоп на их города. Вы там хоть что-нибудь цветное видели?

— Траву, парки…

— А сооружения?

— Дома все ахроматические. И автомобили. Люди, кажется, тоже. Ни одного рыжего!

— А может, это мы вроде дальтоников? — предположил Ярослав. — У них богатая гамма цветов, а мы не различаем?

— Нет, — качнул головой Рустам. — Природное разноцветье отлично видим. А вся цивилизация… Проверяли даже на спектромониторе. Простая ахроматика.

— Вася! — окликнула Инна бортинженера. — Ты в чём был, когда высаживались?

— В красной куртке. Там снаружи плюс восемь было.

— Вот и получил камнем по морде. В красной куртке, да ещё сам рыжий.

— Ты думаешь, из-за этого?

— А вот мы сегодня проверим.

— Жаль будет, если фингал привезёшь.

— А если привезу, то поделом. За глупость.

Рустам вынул из кармана коробочку. В ней лежала куча плоских чёрных и красных жучков.

— Индивидуальные маяки! Берите. Прилепите где-нибудь на тело… в удобном месте.

— Ну и куда я его присобачу?.. — ворчала Инна, вертя «жучка» в пальцах.

— А ты красного возьми, — насмешливо посоветовал Ярослав. — Между бровей и присобачишь. Как в Индии.

— Ну уж, только не красного!

Артур завернул короткий рукав футболки, с размаху пришлёпнул маячок:

— Теперь не потеряемся!

— Возьмите один из моих ДК-24, — предложил Рустам. — Они легче вашего.

— Да ладно, — ответила Инна. — Мы на своём. Не возражаешь, Арти?

Глава вторая

Зачем вы здесь?

«Иван Ефремов» медленно шёл над столичным городом на высоте трёхсот метров. Ярослав вёл корабль, Артур смотрел в посадочный монитор. Десантный катер — что «десятый», что «двадцать четвёртый» — мог садиться хоть посреди города на своих практически бесшумных короткофакельных двигателях с нетоксичным выхлопом. Внизу командир особой суеты не замечал. Пронёсся кортеж треугольных автомобилей. Вот они свернули на большую площадь и встали с краю. Выскочившие аборигены замахали чёрными полотнищами.

— Не нас ли приглашают? — проговорил Артур. — Инна, глянь.

Инна посмотрела в монитор и решительно сказала:

— Садимся.

На площади уже собралась толпа.

— Хоть на головы садись… — буркнул Артур.

— Посторонятся, — сказал Ярослав. Он выпустил опоры и стал медленно снижаться. Народ понял, раздался в стороны.

Корабль плавно коснулся твёрдой поверхности. Сквозь прозрачный купол было видно, как иолантийцы спокойно стоят и смотрят. Не было заметно камней в руках. И ничего похожего на оружие.

И в то же время что-то унылое виделось в этой толпе.

— Они не улыбаются, не смеются! — воскликнула Инна. — И все в чёрном и сером.

— Ладно, — усмехнулся Артур. — Рустама же с Васькой не съели. Выходим.

Они постояли, принюхиваясь к местному воздуху и присматриваясь к народу.

— У всех на плечах редька… — прокомментировала Инна. — С ботвой.

— Хорошо, что остриём книзу, — отозвался Ярослав.

— Главное — что внутри, — заметил Артур.

От кортежа подошли четыре аборигена в белых куртках и брюках. На груди у двоих висело явно оружие — чёрное, похожее на старинный земной автомат. Один из безоружных приглашающим жестом протянул руку в сторону автомобилей.

— Надо идти… — сказал Артур. — Слава, закрой.

Ярослав поднял тамбур катера и задраил люк.

Их посадили в большой автомобиль с двухцветным флажком: верхняя полоса чёрная, нижняя — серая. Земляне заметили, что треугольны только маленькие машины. Большие и длинные походили на остроносые кораблики с плоской кормой. Переднее колесо было всегда одно, фара одна, хотя габариток — пара. Руль, вместе с водителем, располагался по центру.

— А это разумно! — оценил Артур. — При лобовых столкновениях.

— Конечно, — кивнул Ярослав. — Меньше шансов разбить друг друга. Только отбросят вбок.

Ехали не очень долго. Город был малоинтересен: длинные ряды белых и серых домов примитивной архитектуры. Справа понёсся высокий забор, над которым виднелись вершины деревьев. Кортеж затормозил, свернул, ненадолго задержался перед постом охраны. Проехали по садовой дорожке с односторонним движением. Встали перед большим дворцом, тоже скучноватого вида, с прямоугольным фасадом и плоскими стенами.

Из арки вышла группа хозяев в белых плащах. Гостей провели на второй этаж, в обширную залу. Там их встретил иолантиец в белом плаще, застёгнутом серебряной фибулой. Подбородок его был скрыт густой чёрной бородой. Нос и скулы были острые; глаза более круглые, чем у землян, с большими тёмными радужками. Белки поблёскивали по сторонам парами скобочек.

Вперёд выступила Инна. Медленно поклонившись, она произнесла несколько слов.

— Атмис, — коротко, басом рыкнул чернобородый.

В своё время «Иоланта» привезла на Землю целую гору радиоперехватов. Инна сутками прокручивала записи, вслушиваясь в звуки чужого языка, сопоставляя их с кадрами телепередач. Обычно в душу сразу проникала аура очередного языка, и через день-два Инна уже была способна разговаривать с новыми инопланетянами. Для «завершения образования» ей достаточно было час или полчаса послушать разговоры аборигенов, гомон толпы…

Она определила, что во всех иолантийских передачах используется один и тот же язык. Следовательно, планета давно глобализована. Это облегчит исследования.

На «Стрежевом» был свой ксенолингвист, молодой парень Станислав Максименко. Он знал основные земные языки, включая последнюю версию линкоса, тиенлорский и один из варандейских. Однако на знаменитую Красовскую смотрел едва ли не с разинутым ртом.

Сейчас Инна была довольна. Она произнесла приветствие и спросила, как называется этот мир. Высокопоставленный бородач ответил так, как она и предполагала. Само название планеты было — Атмис.

Она вынула из кармана стереографию Рустама и бортинженера Васи Материна в красной куртке, показала иолантийцу. Его лицо подёрнулось тенью недовольства.

— Анфэ! — произнёс он ещё одно знакомое слово и ладонью отстранил кристалл. Инна немедленно спрятала его. Слово «анфэ» часто мелькало в записях перехватов. Обычно оно связывалось с любым ярким цветом. А иногда — и с неким островом в экваториальных морях. Остров был велик, с половину Австралии.

По знаку хозяина все сели. Чернобородый протянул руку в сторону. Там, на невысоком подиуме, стояло несколько иолантийцев в сером и чёрном. У всех на шее или через плечо висело что-то, отчасти напоминавшее оружие. Люди выстроились; одни положили пальцы на свои инструменты, другие поднесли их ко рту.

— Да это музыканты, — сказал Артур.

Послышалось монотонное, отрывистое пение в быстром ритме.

— Рок-н-ролл! — шепнул Ярослав Инне.

— Точно, — засмеялась она. — Похоже.

Вокал шёл под грохот ударных инструментов. Духовые взвывали в унисон, всё время на одной ноте. Это дополнялось монотонным бряцанием струнных.

— Ты мелодию улавливаешь? — спросил Ярослав Инну.

— Нет! Да её вообще нету. Один ритм.

В другом зале были накрыты столы. Инна улыбнулась. И заметила, что хозяева встревоженно покосились на неё.

— Ребята, — шепнула она своим. — Поменьше шутите. Не смейтесь, не улыбайтесь.

По стенам висели картины в рамах. Живописи не было — сплошь чёрно-бело-серая графика.

— Я подозреваю, они всё-таки дальтоники, — сказал Ярослав.

Инопланетная еда давно уже не вызывала отторжения у опытных астронавтов. Достаточно было внимательно посмотреть на какое-то блюдо, понюхать — и интуиция чётко говорила, можно его есть просто так, или сопроводить палочкой активированного угля, или лучше всё-таки отодвинуть… Они вынули из карманов плоские контейнеры с полётными рационами, открыли и предложили соседям по столу.

— Анфэ… — нерешительно пробормотал кое-кто. Но, оглянувшись по сторонам, всё же попробовали ежевичную и вишнёвую пасту, филе красной рыбы, языковый паштет, орехи. Бесстрастные лица дрогнули — хозяевам заметно понравилось угощение, хотя они старались не подать виду.

Чернобородый иолантиец — главный в этом действе — с явным удовольствием выбирал миндальные орешки из контейнера Инны. Он по сторонам не оглядывался. Танхут — так к нему обращались — был верховным правителем планеты. Инна ещё не поняла, это его имя или титул.

Танхут встал и знаком пригласил гостей следовать за собой. Они вошли в большую комнату с круглым столом посередине. Все сели вокруг стола. Бородач внимательно взглянул на каждого из троих астронавтов.

— Ити каут, — без тени сомнения сказал он Артуру.

— Ты главный, — перевела Инна. И ответила: — Да. А ты верховный правитель?

— Я правитель мира Атмис. И я спрашиваю вас: кто вы и зачем вы здесь.

— Мы прилетели из другого мира. Он находится около одной из соседних звёзд. Ночью наш штурман может показать её на небе. (Ярослав кивнул). Мы называем её Солнце. Планету — Земля. Я — переводчик и специалист по общению, моё имя — Инна. Командира зовут Артур, штурмана — Ярослав.

— Вас только трое?

— Нет. По орбите вокруг Атмис кружит основной корабль, который из-за его огромной массы нежелательно сажать на планету. Там ещё двадцать пять человек. Пилоты и учёные. Нас интересует ваша планета, её природа и жизнь вашего общества. История, технический уровень, культура, социальное устройство.

— Зачем вам это всё? Не хотите ли вы завоевать наш мир? А нас превратить в рабов?

— Я понимаю тебя, о правитель. Ты беспокоишься за свой народ. Но мы — исследователи. Изучаем звёзды и планеты. Нам самое главное — узнать, чем сходны и чем различны народы разных обитаемых миров. Мы отыскиваем общие законы развития разума во Вселенной… Да и различия интересны — физические, химические, биологические, социальные.

Танхут опёрся ладонями об стол, словно собираясь вскочить, но только приподнялся. Уставился на пришельцев сверкающими выкаченными глазами. Подданные под таким взглядом, несомненно, трепещут… Жути добавляли густые остроконечные брови, торчащие в стороны, как грозные стрелы. И ревущий голос:

— Не надейтесь, что я вас не понимаю! Когда вы всё изучите, за вами придут воины.

Инна вскинула руки крест-накрест.

— О, никаких воинов, правитель! У нас была бурная история. Мы достаточно навоевались у себя на Земле! В войнах нет ничего хорошего.

— А новые территории? Пространство для жизни?

— Пространство для жизни нужно и вам. Чем вы хуже нас?

Иолантиец взялся за бороду:

— Слова против слов! Чем докажете, что не имеете дурных намерений?

— У нас нет доказательств, о правитель. Мы о них не заботились. Может, в дальнейшем, когда мы лучше узнаем друг друга… А сейчас — хотя бы то, что у нас с собой нет оружия. Мы в твоей воле.

Взгляд Танхута переходил с одного гостя на другого.

— Как я вам поверю? У жителей других планет иная душа?

— Предполагаю, что душа в общем схожая. Один наш мудрец сказал: миром правят любовь и голод. А в вашем мире разве не так?

Правитель подумал.

— Пожалуй, и у нас в начале всего именно это…

— Мы в нашей стране не сразу пришли к нынешнему состоянию души. Сначала пришлось победить голод… и выработать разумный уровень личных потребностей.

— В вашей стране? На вашей планете разные страны?

— К сожалению, да.

— Значит, в этом мы вас опередили.

— Да, правитель. На каждой планете история идёт по-своему. Но в нашей стране нет разделения на богатых и бедных. Все относительно богаты, насколько позволяет богатство страны.

— Как такое может быть?

— Пищу и всё остальное народ получает не через деньги, а по потребности. Деньги используются только в отношениях с другими странами.

— Но тогда из магазинов должны исчезнуть все товары! Задаром их расхватают мгновенно!

— Нет, этого не произошло. К тому моменту наш народ уже был воспитан в духе нестяжания. Люди брали не больше, чем нужно.

— Отмена денег… Это разве понравилось вашим накопистам?

— Накописты… — затруднилась Инна.

— Концентраторы средств и материальных благ.

— А, поняла! По-нашему — «биз-нес-мены». Их у нас нет. Обществу они не нужны. Государству — тоже. И друг другу — не очень. Они были нужны только сами себе.

— И вы от них избавились?

— Да. Волей правителя при поддержке народа. Сами-то они не исчезнут. Сопротивлялись. Кроме самых умных.

— В таком случае, — нахмурился Танхут, — наше общественное устройство вам покажется нехорошо.

— Мы здесь всего лишь гости. Вы — хозяева.

— А не пытаетесь ли вы там, у себя, справедливости ради, изменить положение в других странах?

— Каким путём? Насильственно? Но мы осуждаем войну. Те страны время от времени воюют между собой. Одни богачи хотят отнять что-то у других. А мы можем воздействовать только примером.

— А если ваш пример не понравится правителям и богачам других стран? И они захотят силой произвести у вас перемены?

— О, мы не любим воевать, но умеем. У нас тренированная и очень хорошо вооружённая армия.

— У нас нет армии. Планета едина, воевать некому и не с кем.

— А ваши и без армии неплохо воюют, — улыбнулась Инна. — Атакуют только так… — И рассказала о высадке Рустама и Васи. Упомянула о красной курточке.

— Ты видел, о правитель, я тебе показывала снимок. Ты сказал «анфэ».

— Да, мы воспитаны в нелюбви к анфэ. Всё должно быть скромно и пристойно. Ваши люди нарядились слишком вызывающе.

— Так я и подумала… А у нас нет понятия «анфэ». Есть морально-нравственные запреты, но яркие цвета и звуки не отвергаются.

— У вас другой мир. Другая история… Хорошо, что вы одеты скромно. И хорошо, что вы приземлились в столице. В другом городе вас бы привезли к градоначальнику, а они в каждом городе разные. Все они, конечно, мои подданные, но планета большая, за всеми не уследить…

— Мы просим твоего содействия, о правитель Танхут, — поклонилась Инна, — в организации наших исследований. Мы должны встречаться и беседовать с разными вашими людьми.

— Вас свяжут с моей канцелярией. Я дам распоряжения.

Глава третья

Сочинитель

На тихой и тенистой улице Мошенников жил немолодой сочинитель историй.

Жены у него не было — умертвилась. Старший сын навещал изредка, средний — часто. А младшего сочинитель не видел уже года четыре.

Старший сын, Вовш, был учёным-физиком. Его большая голова — лысая, остроконечная, перепоясанная очковой лентой, с торчащими поодиночке жёсткими щетинами — то и дело порождала диковатые идеи. Кое-что отец даже использовал в сочинениях. Он не так уж много понимал в физике. Но большинство идей сына казалось ему завиральными. Конечно, всякая гениальная идея в физике должна быть достаточно безумна. Но идеи Вовша были безумны не по-доброму.

Умная голова… — вздыхал отец. — Но дураку досталась.

А младшему, самому любимому, не досталось и умной головы. В ранней юности Афлюн поступил было на журналистику, но бросил учёбу на последнем курсе. Переметнулся в шоу-бизнес. У него был не то чтобы красивый, но громкий и резкий голос, хорошая дикция и идеальное чувство ритма. Он стал выступать на концертных площадках, в ресторанах, просто на перекрёстках. Собирались толпы… Он стал хорошо одеваться, щеголять серебряными и платиновыми кольцами, часто менять подруг. Одну сочинитель видел в окно: бесштанная, с длинными крашеными ногами… Сын поселился в роскошных апартаментах. За последние четыре года ни разу не навестил отца и не пригласил к себе. Телефонных звонков не любил. Подняв трубку и отозвавшись, через минуту начинал прощаться.

— Извини, отец, у меня гости…

То у него гости, то он сам в гостях, то едет в автомобиле, то приехал и готовится выходить на сцену, то делает срочный ремонт в апартаментах… Фантазия богатая. Холоден стал, как болотная поскакушка. Звонить ему — только душу морозить.

Как-то предложил:

— А давай переписываться по электронной почте.

— Умник! Как будто в разных городах живём.

В ответ раздались короткие гудки.

Отрезанный ломоть… Не удержал.

Но средний сын, художник, приходил часто. Много рассказывал. Приводил дочку. Вот уж с этим крохотным существом сочинитель по-настоящему отдыхал душой. Взять на руки, посадить на колени. Провести ладонью по тёплой шелковистой головке, послушать щебет…

— А дядя Вовш — нехороший! Он мою игрушку разбил. Кубик логический.

— Он нечаянно… — отвечал дед, испытывая робкую, опасливую нежность. Запретное, как и радость, чувство, нелюбимое Богом. Нельзя безоглядно предаваться радости.

Дети — всегда еретики, пока не начали учиться в школе. За такими зелёными веточками и общество, и власть, и даже блюстители молчаливо признавали право на ересь.

Отец девочки тоже был — еретик. Но никто не мог доказать этого. Кимон средствами графики добивался того, что картина начинала играть всеми красками натуры… Эксперты неизменно устанавливали, что художник пользовался только ахроматическими карандашами. Придраться было не к чему.

Еретические наклонности у него были наследственные. Отец-литератор в молодости начинал со светлых, добрых откровений, наполненных мечтой, любовью, верой в будущее. Но первый же издатель, известный Фанкон Яндес, к которому обратился молодой сочинитель, заявил: «Мы не сможем это продать». В толстом журнале «Время суток», прочитав первую страницу, литсотрудник с ходу припечатал:

— Слащавый бред!

— Я понимаю, понимаю, — поддакнул сочинитель. — Бред вы предпочитаете зловонный.

Он уже тогда заметил то, что сам называл дрейфом языка. К примеру, что в старинной литературе называлось, как и положено, красивым, давно уже стало «слащавым». Красота не заслуживала одобрения.

Собрав пару десятков отлупов, сочинитель озверел. И стал писать совершенно зверские вещи. Талант был, и литература позволила вырваться из нищеты. Его книги всегда хорошо продавались. В том числе и у того же Фанкона Яндеса, и у его родственника Сантима Яндеса.

Свои истории он не только выдумывал. Родовая память, семейные предания хранили много интересного. Он вёл род от чудом спасшегося баронского слуги. Зверь вместо слуги загрыз господина. Слугу никто не осудил: он был безоружен.

В детстве будущий сочинитель услышал эту легенду от деда, который передал ему рассказы своего деда… «Зверь беспощаден и неуловим. Днём он искусно прячется, отлёживается, а ночью в лесу он подобен лунному блику на стволе дерева. Даже самые искусные и отважные охотники неспособны выследить Зверя. Лапы его источают горький нектар, от которого следы тут же расплываются. Кал его газообразен, отходит бесшумно. Зверь молчалив. Лишь в момент броска он издаёт короткий яростный взрык. И становятся видны его зубы и когти. Да ещё когда разрывает жертву. Куски пожираемой плоти мгновенно тают в его теле…»

Иногда начинали пропадать селяне, ходившие в лес за хворостом или за ягодами. Это означало, что Зверь стал пошаливать и средь бела дня. Тогда барон, живший в ближайшем замке, на закате солнца опоясывался тяжёлой кавалерийской шпагой, садился на жереба, брал с собой провинившегося слугу и ехал в лес. Зверь разрывал слугу, а господин в это время поражал хищника.

Но предку невероятно повезло. Зверь бросился не на мелкого и тощего слугу, а на дородного хозяина. Прокусил ботфорт, впился в колено и стащил всадника с седла. Все знали, что пытаться выручить схваченного Зверем бесполезно…

…С годами сочинитель всё острее чувствовал агрессивность окружающего мира. Эта агрессивность начинала ощущаться и изнутри. Он знал в своём теле несколько заложенных фугасов. И было совершенно неизвестно, когда какой из них рванёт и убьёт. Он вырос в бедной семье. Единственным «наследством» стали болезни, которыми страдали отец и мать. Сейчас, к старости, они прорастали в теле сочинителя.

…Ушёл домой сын-художник, увёл внучку. Сочинитель остался наедине со своими досадами, стрессами и страхами, со своими фугасами. Спасение было одно: сесть за рабочий стол. Но вместо этого он взял таз с замоченным бельём и пошёл к стиральной машине. Быт заедал со страшной силой, грабил время. Ох, надо ещё как-то набраться решимости, разморозить холодильник…

Во время стирки он включил радио.

–…Наш препарат, — говорил задушевный женский голос, — самый комфортный и приятный. Да, у него сравнительно высокая цена. Но переход в лучший мир происходит совершенно неощутимо…

Сочинитель вполголоса чертыхнулся, щёлкнул обратно. Совсем забыл, что в это время все радиоканалы отданы умертвленцам. Идеологические обоснования, уговоры… Препараты, аппараты… Каждая компания рекламирует своё умертвительное средство как приятнейшее. А таково ли оно на самом деле? Никто же не возвращается, чтобы рассказать. Поэтому оно и не обязано по факту быть приятным. Главное — чтобы клиент выложил денежки. А когда средство проглочено, или вколото — уже поздно, уже не до претензий…

Снова вспомнился Афлюн — младший отпрыск. Он всегда был скрытен. Но средний сын как-то рассказал, что в классе Афлюна некая неизвестно откуда пришедшая учительница вела странный факультатив — живую этику. Неизвестно, что она на самом деле преподавала. Афлюна эта грымза особо выделила. Проводила возле его головы какие-то пассы, делала фокусы с шариком на ниточке. Шептала: «Ты не совсем человек…» Для чего надо говорить впечатлительному, нервному подростку, что он не совсем человек? А отец, увлечённый сочинением очередного романа, как-то пропустил мимо внимания эти дела. Не расплачивается ли он теперь за это нечаянное невнимание?

— Мя… — тоненько, почти неслышно простонал он… Всегда лишь этим ограничивались его жалобы высшим силам. Никто не мог догадаться, что скрыто за этим беспомощным «мя».

Нет прощения… Нет прощения…

Глава четвёртая

Просто хорошая физика

Но какого настоящего учёного останавливали абстрактные гуманистические соображения? Если можно сделать — нужно сделать.

Василий Звягинцев

— Я прикажу отвезти вас к прозрачному летающему куполу, — сказал Танхут.

— Благодарим тебя, правитель, — серьёзно ответила Инна. — Мы хотели бы пешком прогуляться по городу. Нам интересна ваша жизнь.

Танхут глянул чуть искоса.

— Как пожелаете… Днём в столице безопасно.

— О ты, правитель мира! Мы тебя видим и слышим.

— О вы, мои звёздные гости. Приходите ещё.

Астронавты не спеша шли по широкой прямой улице. Проносились узконосые «одноглазые» автомобили. На тротуаре иолантийцы, одетые в чёрное и серое, изредка — в белое, обгоняли, шли навстречу. Не было ни детей, ни стариков. Не было слышно голосов, даже если прохожие шли вдвоём-втроём. Неподвижные, безрадостные лица… Некоторые заходили в двери под вывесками.

— Магазины? — предположил Артур.

Они зашли. Пожалуй, это и был магазин. Товары тесно развешаны по стенам — прозрачный мешочек, а рядом карточка со знаками алфавита. Ценники?

Инна вычислила в небольшой толпе продавца.

— У вас не унесут что-нибудь со стены?

— Никому не нужно, — ответил продавец. — Муляжи. Еда здесь. — и он указал куда-то под свою длинную конторку.

Артур подтолкнул плечом Ярослава.

— Ну, что купим?

— Денег таких нет! — в тон отозвался штурман. — Пошли отсюда.

Они разговаривали по-русски. Местным языком владела Инна и чуть-чуть Ярослав.

Из магазина за ними вышли двое молодых мужчин. Весьма прилично одетых — как уже могли определить земляне. Более рослый из них был лыс. Голову через глаза охватывала белая пластиковая лента. Слепой? Но в следующий момент они разглядели напротив глаз прозрачные оконца, отформованные, как линзы.

— О вы, небесные боги! — обратился к ним тот, кто пониже, с волосами до плеч. — Видим и слышим вас.

— Мы разве боги? — ответила Инна. — О вы, незнакомцы!

— Мой брат не верит в людей на других звёздах, — заговорил высокий очкарик. — Скорее он признает существование богов.

— А вы сами верите? — спросила Инна.

— Я верю. Я занимаюсь наукой. Физик.

Они разговорились. Инна переводила. Молодые иолантийцы собрались в гости к своему отцу.

— К дому отца, — не то вставил, не то поправил длинноволосый Афлюн.

— Он полусумасшедший сочинитель, — сказал физик Вовш. — Но издаётся много, потому что его ужастики — самые ужасные. Не хотите познакомиться?

Они подошли к элегантной серой трёхколёске. Музыкант Афлюн сел за руль, остальные разместились на двух задних диванчиках. Афлюн сосредоточенно управлял машиной. Разговором владел старший брат. Его интересовал принцип, на котором летают звездолёты. Отвечал, в основном, Артур.

— О вашем подпространстве знаю, — говорил физик. — Мы его называем «скрытый уровень». А как перемещаетесь на близкие расстояния?

— Старой доброй ракетой.

— Гравитацию не используете?

— Для перемещения — нет. Но используем генераторы для создания искусственной тяжести на кораблях.

— Это можно сделать проще. Использовать центробежную силу. Корабль-волчок…

— Нет, это неудобно. И пилотам, и навигаторам…

Затормозили у подъезда четырёхэтажного белёного дома. Молодой водитель быстро что-то написал на карточке и отдал пассажирам.

— Мои адреса! И можете связываться по этим номерам. Мне тоже интересно, что за жизнь у богов на небесах. Считайте — приглашаю в любое время.

Земляне и физик вышли. Афлюн гуднул на прощанье сигналом и укатил.

— Он не хочет к отцу? — спросила Инна.

— Он отвык, — несколько загадочно ответил физик.

Поднялись на четвёртый этаж. Вовш нажал кнопку. Вспыхнул неяркий свет опознавателя. Послышался лязг замков. Открыл невысокий иолантиец с интеллигентным, нервным лицом.

— О вы, пришедшие! Прошу ко мне, — произнёс он звучным, почти вокальным тенором.

Усадив гостей в комнате, сочинитель принёс чашки с двумя ручками, большой кувшин, тарелочки с какой-то едой и корзину из матовой проволоки, полную нарезанных пластинок местного хлеба, такого же, как во дворце правителя.

— Смотри, отец! — сказал физик, когда хозяин, наконец, сел. — Ты не раз говорил: вот бы ко мне пришли инопланетяне, я бы их спросил, всюду ли так же, как у нас. Вот, изволь, инопланетяне перед тобой.

— Я вас узнал… Видел в телерепортаже. Меня зовут Гелон Хатран. Скажите ваши имена.

— Инна.

— Артур.

— Ярослав.

Сочинитель задумался, совсем по-земному взялся за острый подбородок.

— Что же сначала… Это так неожиданно. Путешественников положено спрашивать, хороша ли была дорога.

— Дорога была хороша, — улыбнулась Инна. — У нас быстрый и удобный корабль.

— Сильно ли отличается наш мир от вашего?

— Нет. Примерно как мы отличаемся от вас.

Сочинитель задумался.

— А скажите мне, уважаемые гости: есть ли в вашем мире радость? И если есть, откуда вы её берёте?

Земляне переглянулись. Заговорила Инна.

— Радость… Это дружба, любовь. Семья. Или когда удаётся то, что затеваешь. Когда узнаёшь новое и интересное. Когда уверен в себе и во всех окружающих. — Она помолчала. — Или на беспомощном излёте жизни, когда, казалось бы, всё закончилось, и ты сам в душе уже догорел, истаял — тебе вдруг приносят новую молодость^[3].

— Радость, — шевельнулся Артур, — когда кругом друзья. Когда никто и ничто не подведёт — ни люди, ни техника, ни собственное тело, ни твои навыки и умения. Когда спасёшь друга или просто незнакомого человека… Слава, продолжай.

— Ну, дети, конечно. Домашние радости… И когда проложенный курс оказывается правильным. Когда повезёт выручить, вытащить из небытия другого человека. Или, будучи убит во враждебном и неустроенном веке, вдруг воскресаешь в прекрасном мире будущего. И, с помощью новых друзей, врастаешь в эту жизнь. И ещё — когда попал в беду, приготовился к смерти, но тут подоспеет друг…^[4]

— У нас много поводов для радости, — подвела итог Инна.

— Однако, — усомнился Вовш, — всё это походит на пустые теоретические рассуждения.

— Почему же? — ответил Ярослав. — Мы не выдумываем. Один из нас действительно был убит… Точнее, застрелен. А другой умирал от глубокой старости. О правильно проложенном курсе говорил я как навигатор. О надёжных людях говорил Артур как командир экипажа, как товарищ. О надёжной технике — он же как пилот…

— А у нас, — сказал Гелон, — радость, если нет никакой беды или досады. Но если беды долго нет — это уже тревожно. И ещё радость, когда сын придёт. Особенно если с внучкой.

— Вы? — повернулась Инна к физику.

— Нет, — ответил он. — Есть ещё брат. Он здесь бывает чаще.

— Посмотреть бы, какие тут дети. На улице их не видно.

— Увидите, — сказал сочинитель. — Приходите ещё. Я же не ожидал.

Он вынул маленький блок связи, набрал код. Поднёс к уху, послушал.

— Нет его в городе. Опять уехал на натуру.

— Ещё, отец, ничего не спросишь?

— Как так не спрошу? Мне интересно, что это за жизнь, которая даёт нашим гостям столько радости. В отличие от нас. Мы же умирать собрались. Нам не для чего жить.

— Вот это и есть главное, — сказала Инна. — У нас есть цель.

— У наших накопистов тоже есть цель, у каждого, причём неисчерпаемая. Провернул дельце, получил выгоду — а надо-то больше, больше…

— В чём выражается выгода?

— В деньгах. В жизненных благах.

Инна засмеялись.

— Им плохо живётся? Мало благ? Или денег?

— Их цели, — презрительно сказал Ярослав, — ложные. Ещё и мелкие, каждая для себя. Общего интереса нет. Мешают друг другу, толкутся, грызутся… Набил брюшко, породил сына, загрыз конкурента, потребил сколько-то благ — и всё, на сцену вступает следующее поколение, чтобы всё повторить. Циклический застой. Зависание, как у компьютера.

— А если и возникают общемировые цели, — вмешался Артур, — то какие-то низменные и глупые. Хотя, конечно, достижимые благодаря техническому развитию.

— Кубическая планета с квадратным солнцем… — пробормотал Ярослав. Инна прыснула:

— Голкондрина для поклябывания, взрослая^[5].

— Именно, — кивнул Ярослав. — Короткий список примитивных желаний животных.

— И в генах накапливается разочарование, — продолжала Инна, — и каждому поколению всё меньше хочется жить… А мы разомкнули порочный круг и устремились по прямой, в бесконечность…

— Вы всё не о том, — мотнул головой Вовш. — А власть? Это разве не радость?

— Почему же? — ответил Артур. — Очень даже радость. Когда сидишь в центральном посту огромного, могучего корабля, и он по малейшему движению твоих пальцев несёт тебя, куда захочешь…

— Я не об этом. Я о власти над людьми.

— И над людьми необходимо иногда. В сложной, опасной ситуации. Когда экипаж обязан беспрекословно подчиняться командиру. Это называется — дисциплина.

— Вы опять не понимаете. Я не о власти над подчинёнными. Я о власти над всеми. Над любым незнакомым человеком.

— Вы завидуете правителю?

— Да нет же! Не нужны мне его почести и сверкающая корона! Я говорю о тайной власти над всеми, всеми, включая правителя!

— Атавизм, — бросил Ярослав. — Кому-то не терпится поуправлять своими домашними, кому-то — товарищами по работе. А кому-то — всей страной или всей планетой.

— Мелочь, мелочь! Я говорю о другой власти. Абсолютной. На городских улицах и в домах — миллионы людей. А я возьму два отшлифованных куска активного изотопа и прижму один к другому. И — цепная реакция! Падение солнца на город! И вместо людей — все улицы завалены обугленными, скрюченными червяками. Большими и маленькими. С испарившимися внутренностями. — Физик охрип и брызгал слюной. — Мне р-р-радостно знать, что я в любой момент, по настроению, по капризу могу взять и прижать один шлиф к другому… И мне не смогут помешать!

— Вам, Вовш, никого не жаль? — спросила Инна.

— А чем кто-то заслужил мою жалость? Каждый в чём-то перед кем-то виновен.

— И детей не жаль?

— А что дети? Все они — будущие грешники. И половина — будущие негодяи.

— А ваш отец? А братья? А их дети?

— При чём тут родственные отношения?

— И самого себя не жаль?

— Меньше всего. Кто я? Меч в руках судьбы, ничего больше.

— Вовш! — не вынес отец. — Держи свои завиральные идеи при себе. Хотя бы перед инопланетными гостями не тряси. Не позорь нашу Атмис.

— Атмис — это тоже мелочь! — вконец разгорячился физик, срывая с головы очковую ленту и размахивая ею. — И шлифованные куски изотопа — мелочь. Атомное ядро — давно пройденный этап! Бесконечно большое и бесконечно малое где-то смыкаются, образуя виртуальное кольцо. Глубины микромира дают возможность устроить такой фейерверк, который достанет до других звёзд!

— Лучше бы вы туда летали… — проворчал отец.

— А зачем? Видимое пространство и скрытый уровень там такие же, как здесь. Фундаментальные законы каковы здесь, таковы и там. Вот если удастся их поколебать, хотя бы чуть-чуть сдвинуть… Хотя бы на ограниченном участке Вселенной.

— Ну хорошо, хорошо. Давай не отвлекаться. Скажите, о прекрасная гостья, каким путём вы пришли к радостной жизни?

— Мы разомкнули порочный круг потребления и накопления. Обратились к исследованию и созиданию. И жить стало захватывающе интересно! Мы стали искать решение огромнейшей задачи: понять, кто мы и зачем мы. Почему в нашем исчезающе крохотном мозгу вмещается Метагалактика. Для чего это? Есть ли тут чей-то замысел?

— А с чего начали?

— С возвращения того, что люди потеряли за десятилетия кап… накопизма. С возвращения нравственных ориентиров, с подъёма морали. Согласитесь, когда обычный человек не может накормить себя и своих детей, ему не до морали. Особенно когда он видит на каждом шагу спесивых богачей, неумно себя ведущих. Мы устранили бьющее в глаза неравенство. Первым делом — накормили голодных, вылечили больных.

— А зачем вам очень много радости? Не перестанете ли вы её ценить в отсутствие горя? И разве дьявол не мстит вам за радость?

— Отсутствие горя невозможно! Мы смертны, мы вынуждены расставаться навсегда с любимыми. Мы часто не можем понять друг друга. Мы испытываем творческие неудачи. Мы проходим через несчастную любовь… Но, раз уж без горя никак, пусть оно сидит в этих естественных резервациях. От того, что у нас много радости, мы просто перестаём её замечать, она превращается в естественный фон жизни, в обычную норму. Когда в стране… или на планете хорошо всем, когда мир полон радости, он приближается к совершенству. А если множество близких к совершенству миров объединятся, они способны сделать невероятный рывок… куда? Это пока что загадка, волнующая загадка.

— Но мир основан на связи противоположных вещей: чёрное — белое, мужчина — женщина, добро — зло… Мир держится на равновесии.

— Неразрывное единство противоположностей — тормозящая теория. Равновесие — это сдерживающий фактор, от него происходит застой. Мы рискнули отказаться от равновесия. И пойти, разумеется, не в тёмную сторону, а в светлую.

— И так во всём мире?

— Нет ещё. Только в нашей стране. Остальные по инерции продолжают держаться за старое. Как у вас говорят — за накопизм.

— Вот уж это понимаю. Зачем сильным мира сего… также и вашего… что-то менять? Им и так хорошо.

Сочинитель встал и открыл незаметную дверку в стене.

— Я подарю вам мои книги. Будет время, прочитаете. Узнаете о нашей жизни.

Книги оказались примерно того же размера, что и бумажные земные. Но открывались не по-земному, а снизу вверх, как блокнот. На чёрно-белых обложках были изображены иолантийцы с яростно перекошенными лицами, пуляющие из огнестрелов; хищники с разверстыми зубастыми пастями; поверженный воин, на горле которого смыкались страшные челюсти без туловища и даже без ясно выраженной головы… На другой обложке человек пятнадцать, измождённых и оборванных, кажется, ещё и больных, плыли по неприветливому морю, среди холодных волн, в какой-то странноватой лодке… И, вроде бы, лётчик за штурвалом самолёта, вспыхнувшего от удара молнии.

Хозяин продолжал выкладывать книги на стол, что-то откапывал в шкафу. Наконец, он издал возглас:

— О!

И выложил книгу без страшной картинки на обложке.

— Вот, возьмите тоже. Это грамматика нашего языка.

— Гелон, вам разве не нужна?

— У меня есть ещё. Я же её и писал.

…Они вышли на улицу, когда Альзан склонялся к крышам домов. Оранжевое светило на здешнем небе выглядело раза в три крупнее, чем Солнце над Землёй. И если Солнце можно называть золотым, то Альзан горел пронзительным блеском чистой меди.

Инна то и дело прочищала горло.

— Кхм-кхм! Горек хлеб переводчика… А кстати, здешний хлеб ну ужасно вкусный!

— Да уж! — отозвался Ярослав. — Заметил я, как ты на него налегаешь. И у правителя, и тут.

Физик, небрежно кинув «О вы, гости…», резко повернулся и зашагал прочь.

— Чего же он? — проворчал Артур. — Не проводил, дорогу не показал…

— Плевать, — успокоил Ярослав. — Я запомнил, как ехали.

— Папа у нас штурман… — приласкалась Инна.

Ярослав уверенно вёл дочь и друга по захламлённым улицам, среди безликих домов.

— «Жизнь мстит за радость»! — воскликнула Инна. — Как можно жить с таким видением?!

— А под конец, — напомнил Ярослав, — он сказал о каких-то островитянах. «Они на своём острове жили радостно. И чёрт их наказал. И вы в вашей радостной стране остерегайтесь!»

За разговором они незаметно вышли на проспект, к знакомому продуктовому магазинчику. А потом — и к площади, посреди которой нездешним архитектурным шедевром красовался «Иван Ефремов».

…Физик быстро шагал дворами и переулками, спрямляя путь к Ядерному Центру. Устаревшее название. Особенно теперь, когда он с помощниками проник до основ мироздания. Теперь надо обдумать, как рациональнее провести подготовку к эксперименту. Который, кстати, может обернуться фейерверком — но и это, в случае чего, не беда. Всего лишь хорошая физика^[6]. И не помогут ли тут звёздные пришельцы?

Он дёрнул углом рта, вспомнив, как логический кубик, игрушка племянницы, от удара об пол развалился именно по той линии, по которой он намечал. Девчонка разревелась — ну и что? На то они и дети, чтобы реветь. Что там её слёзы рядом с возможной гибелью миллионов таких, как она, вместе с родителями. А катастрофы не миновать, если хоть немного сдвинутся мировые физические константы… У него нервно поджалась мошонка: смертельный риск, смертельный… Но кто не рискует, тот не пьёт жгучего дурмана. Известный накопист Мальтан обещал двести пятьдесят миллионов кредиток. И есть за что — в случае успеха правитель Танхут будет клевать крохи с мальтановской ладони. Но если риск не оправдается — тогда… Тогда фейерверк.

Умертвленцы бы порадовались. Но они были Вовшу глубоко безразличны. Дух захватывало от другого: от всемогущества, от безмерности власти.

И двести пятьдесят миллиончиков — да! Это вам не хвост собачий.

Глава пятая

Слепая красавица

Корабль с лёгким разгоном шёл вверх сквозь ясное, постепенно темнеющее небо. Опытные пилоты держали ровный киль. Инна в боковом кресле использовала телескоп штурмана не по назначению: рассматривала планету. Прозрачная атмосфера позволяла видеть всё, как на хорошей карте. Столичный мегаполис с чёткими линиями отходящих дорог казался этаким странноватым пауком. Одни ноги вытянуты, другие — кривые, изломанные. Тело паука пересекали две синие извилистые ниточки рек, они сливались почему-то на южной окраине. Непонятно: город же всегда возникает у слияния рек, и в дальнейшем это место и есть центр города. А здесь…

— Как вам этот физик? — заговорил Ярослав.

— Учёный, — пожал плечами Артур. — Я встречал таких. Не от мира сего.

— Мужик явно нуждается в диагнозе, — повернулась от экрана Инна. — Как, папа? Ты же бывший медик.

— Шизофрения! — поставил диагноз штурман. — С манией величия.

— Взрывчатая смесь, — усмехнулся командир. — Инна, переключай на верхние датчики. «Стрежевой» почти над нами.

На экране телескопа возникла ярко освещённая оранжевым солнцем половина большого корабля. Другая пряталась в непроглядной тени, заслоняя звёзды. Вскоре корабль стал виден и простым глазои сквозь купол.

— Подходим! — предупредил Артур. — Инна, трёхкратное!

— Поняла, пристегнулась.

— Может, в капсулу пойдёшь?

— Да ничего, я тут…

Они уравняли скорости; рядом плыл «Стрежевой», раскрыв захваты порта.

— Причаливаем…

Катер коснулся плоским днищем швартовочных захватов, и искусственная гравитация двух кораблей взаимно уравновесилась. Наступила невесомость. Они выполнили сцепку и контроль герметичности. Проплыли из кресел в тамбур, сделали аккуратный кувырок и вышли в трюм звездолёта нормально — головой «вверх», ногами по вектору притяжения. Артур прикоснулся к сенсору связи.

— Саша, мы на борту.

— Понял, на борту, — откликнулся из центрального поста Саша Зарубин.

В кают-компании Инна первым делом подошла к бортинженеру.

— Анфэ! Вот ты кто, Вася.

— А кто это? В самом деле, они это слово кричали.

Инна чуть сдвинула брови, ища точное соответствие.

— Еретик!

* * *

На планету стали летать и другие экипажи. Когда «Иван Ефремов» был дома, Рустам отпускал все три своих катера. О доброжелательных пришельцах со звёзд уже знала вся Атмис. Принимали их хотя и без восторга, но спокойно. Переводчики Инна и Станислав летали чаще пилотов — потому что пилотов было больше.

Наконец, астронавты собрались в кают-компании. Пришёл командир Рустам — высокий, с мужественным, грубовато-красивым лицом. Пришли Зарубины. Саша был заметный парень, но рядом со своей дивной Алёной терялся в её сверкании. Правда, это его не заботило. Странным образом русская северянка Алёна казалась Ярославу ожившей античной статуей, одетой в комбинезон астронавта… Пришёл корабельный врач Манфред Бэр — громадный, флегматичный блондин, уроженец Штутгарта. Пришли бортинженеры, планетологи, биологи… Все разместились на диванчиках по стенам.

— Цивилизация странноватая, — начал Рустам. — Более того, страшноватая. Ксенопсихологи, наверное, в восторге?

— Это умирающее общество! — заявила Инна. — Их надо спасать.

— Они и детей рожать, кажется, перестали, — подтвердила Алёна. — На улицах — ни одной колясочки!

— И все смурные, — добавил Стас Максименко. — Народ спокойный, незлобивый, но какой-то… потухший.

При слове «незлобивый» Вася Маторин машинально потрогал уже зажившую скулу.

— Нет детей — нет радости, — продолжала Алёна. — И нет будущего.

— Они отказались от всего яркого и красивого, — сказал Ярослав. — Серые дома, серая одежда. Живописи нет, одна графика. Оттого и серое настроение. Не до детей.

— А музыка? — воскликнула Инна. — Сплошь ударные. И однотонные дудки. И пение — на одной ноте! Мелодий нет, одни ритмы. И, я заметила, музыканты все напрочь безнравственны.

— Их и на Земле много было таких, — добавил Ярослав. — Чем примитивнее музыка, тем более распущены нравы. — Самое дно — так называемый рэп.

— Странно, что музыка вообще есть, — пожал плечами Артур. — Пусть и в таком дохлом виде.

— Но есть же трава, деревья, цветы! — возразила второй штурман, перебрасывая соломенную косу на грудь. — Как же они их переносят?

— Привыкли они, Алёнушка, — ответил Рустам. — Терпят. Они говорят, что природа еретична, потому что неразумна.

— А мы однажды показали им на «воздушном экране» московский Кремль, вид с Большого Каменного, — рассказал Стас. — Сами глянули, подрегулировали изображение. Оборачиваемся — одни спины! Вся площадь! Кто отвернулся, кто пал ниц.

— Я же говорила, поосторожнее с этим, — укорила Инна.

— А то раз, раз! — и фингал, — поддержал Вася, опять трогая скулу.

— Я как-то спросила, — вспомнила Алёна. — «Парфюмерия у вас есть? Искусственно созданные приятные запахи?» Мне ответили, что москательщикам это запрещено. Ничто не должно заглушать натуральных запахов. А чтобы оставаться в рамках приличия — достаточно омовений…

Инна ухватилась за очевидную ассоциацию:

— Правильно её назвали! Настоящая Иоланта. Если кто помнит, у Чайковского есть такая опера. Героиня — прекрасная принцесса, но слепая.

— Да, — кивнул Артур. — Сама планета — красавица.

— И красота такая, лирическая, — поддержал Ярослав.

— Здешнее человечество, — продолжала Инна, — по каким-то, пока неясным, причинам отказалось от радости. Не представляю, как это можно сделать добровольно.

— От мечты отказались! — дополнил Ярослав. — А что такое человек без мечты? Это парусник без бушприта. А целое человечество без мечты?

— Корабль дураков! — дала определение Инна. — Но наиболее умные аборигены всё понимают. В Хинсете — это столица — есть один писатель. Ещё я встречусь с его сыном — художником. Кстати, у художника есть маленькая дочка.

— А власть имущие? — спросила Алёна. — Что они думают?

— Ничего они не думают. Правитель рукой махнул. Тут есть влиятельное общественное течение — умертвленцы. Они стоят за скорейшее вымирание.

— Это-то им зачем?

— Зачем — вопрос тонкий. У нас на Земле тоже всякая дурь водится.

— На первый взгляд всегда дурь, — проговорил Рустам. — А чуть копнёшь — оказывается, это кому-то выгодно…

— Мы одни никого не спасём, — сделал вывод Ярослав. — Надо найти в здешнем обществе, на кого опереться.

— Надо искать сильных политиков, — сказал Артур.

— С политикой осторожнее, — возразил Рустам. — И с вмешательством во внутренние дела. Против нас начнут бороться. Умертвленцы, накописты, администрация, полиция, армия…

— Армии нет. Государство на планете одно, воевать не с кем. Разведки-контрразведки нет. Только полиция, явная и тайная. Да спецназ от уличных беспорядков.

— А этого мало, что ли… Да у накопистов есть свои частные формирования. Для промышленного, коммерческого шпионажа. Для конкурентных разборок. Ещё и бандитов могут нанимать.

— Администрация… — вмешался Стас. — Это манстэ?

— Да, правильно, — отозвалась Инна. — Чиновники. Однако я чётко ощущаю в этом слове второй, изначальный смысл: «пакостники», «мелкие негодяи».

— О-о-о! — рассмеялся Ярослав. — Ты помнишь конец нашего двадцатого века? И начало двадцать первого? Манстэ были ещё те!

— Во всяком случае, — гнула своё Алёна, — надо стронуть с места демографию.

— Элементарно, Ватсон, — согласилась Инна. — Только впрямую ничего не получится. Надо, ребята, осторожно, незаметно выстраивать домино… И в то же время — не слишком-то тянуть с этим.

— Слепота к красоте, — заявил Артур, — отсутствие радости погубят кого угодно! Это духовная гиподинамия! Я не приемлю всякие либеральные идейки насчёт невмешательства. Тонущих положено спасать. И надо посоветоваться с Землёй.

— Связь же не наладили.

— Я слетаю. Заодно и разработчиков привезу, пусть делают.

— Только не думайте, — предупредила Инна, — что мы их уже хорошо знаем! Общаемся с творческой интеллигенцией, с учёными. А надо и с простым народом, с рабочими, с врачами, с чиновниками. Спортсмены, полицейские, мелкие предприниматели… Подружиться и пожить в семьях. И приглашать их к нам на «Стрежевой».

— Это бы здорово, — одобрил Рустам. — Только вывозить подданных за пределы королевства… Не надо терять хороших отношений с Танхутом.

— Договоримся! — заверил Артур. — Инна его уболтает.

— Я бы попросила!.. «Уболтает», тоже мне. А вообще хорошо, если бы он отпустил кого-то с нами на Землю.

— На «Стрежевом» двенадцать свободных кают, — подсчитал Рустам.

Вася Маторин усомнился:

— А найдётся ли столько желающих?

— Можно и меньше! — сказала Инна. — Только не будем тянуть со всеми этими делами. Страшновато мне, ребята. Такое чувство, что рванёт тут быстрее, чем мы думаем. Физик Вовш Хатран… У него опасная психика и, кажется, слишком большие возможности.

— Точно, — хмуро кивнул Ярослав. — Обезьян с гранатой…

Глава шестая

Зверь лесной

Афлюн записывал очередной альбом. Работа подходила к концу. Он выглянул в окно, и вовремя: на пустырь садился чужерабль. Круглый, белый, накрытый прозрачным куполом, сквозь который виднелись пилоты в креслах, внутренняя обстановка и крупные чёрные буквы чужого алфавита. Вот из-под брюха вывернулись, подобно лепесткам опрокинутого цветка, плоские посадочные лапы. Летающий купол встал на них и замер. В параболическом проёме между опорами показались трое небесных богов. Впрочем, Афлюну начинало казаться, что богиня у них только одна, Инна, а мужчины — её служители.

Он хорошо помнил первый день, когда неожиданно позвонили из канцелярии правителя и велели мчаться во дворец. Только что сел корабль небесных пришельцев. Украсить встречу небольшим концертом правитель доверил именно ему, Афлюну Хатрану. Добрый знак. Хорошо, что вся группа была в сборе — они делали пробную запись. Сразу вскочили в две машины и примчались.

Рядом с правителем Танхутом сидели трое круглолицых пришельцев в одеждах непривычного вида. Самый маленький был явно женщиной. Галантному Афлюну стало приятно… Он запел. Богиня переглянулась с одним из спутников, обменялась парой слов — и лицо её вдруг исказилось гримасой запредельной муки. У неё вырвалось что-то вроде прерывистого рыдания. И музыкант преисполнился гордости: его искусство проняло даже небесных богов!

После концерта он вспомнил, где ещё видел такие гримасы. На картинках, изображающих жителей острова Еретиков ещё в дикости, до завоевания.

Случайная встреча в городе помогла познакомиться ближе. Он помнил, как приветствовал пришельцев: «О вы, небесные боги!». И как Инна ответила: «Мы разве боги?» — удивительным, еретически звонким голосом… И теперь небожители частенько приходили во Дворец Изящных Искусств на западной окраине столицы. Здесь находилась звукозаписывающая студия, стационарные ритмогромы, а также лицедейные и художные мастерские.

Афлюн долго не мог определить для себя — прекрасна богиня или уродлива. И это не давало покоя.

На её лице часто появлялась гримаса страдания. Почти всё огорчало её. Многое даже заставляло рыдать. Но в какой-то момент Афлюн, к своему ужасу, начал подозревать, что это не рыдание, а нечто противоположное: так называемый смех. Как у маленьких детей.

* * *

В искусстве, как в зеркале, отражается душа любого мира. Поэтому Инна, вместе с Артуром и Ярославом, или в составе другой группы, часто бывала во Дворце Искусств. Беседовала с музыкантами, артистами и художниками, слушала и смотрела их работы. Когда подходило время, спускалась в столовую, где продолжала, по выражению отца, налегать на вкусный иолантийский хлеб. Другие исследователи со «Стрежевого» встречались с учёными, бывали у Вовша и его коллег. Физики обещали свести землян со здешними биологами. Намечались визиты к планетологам, историкам, социологам.

Что удивительно — ни одного иолантийца пока что не удавалось залучить в гости на звездолёт. Полное отсутствие любопытства? Или затаённый страх? Перед чем, интересно?

На Иоланте не знали мелодий. Вся музыка заключалась в ритмах. Но уж в них местные музыканты достигли виртуозности. Талант, вложенный в ритмы, всё равно захватывал дух. Хотя и не покидало ощущение ущербности, какой-то увечности здешнего музыкального искусства.

Инна замечала, что Афлюн, кажется, влюблён в неё. Ей, как всякой женщине, было лестно — но и смешно.

— Вы прекрасны, — как-то сказал он.

Инна чуть улыбнулась. «Он же видит меня в чёрно-белой гамме! Как на фотографиях из моего детства. Моё детство… Даже не верится: было ли оно?»

— Афлюн! У вас остались записи старинных песнопений?

— Не знаю… Они запрещены.

— Почему же?

— Вредны для здоровья.

— Неправда! Вот, послушайте.

Она прокрутила вокализ Рахманинова. Потом поставила Дунаевского — увертюру к кинофильму «Дети капитана Гранта». И тут Афлюн — молодой здоровый парень… посерел лицом и свалился на пол. Инна испуганно вскрикнула. Отключила звук. Музыкант открыл глаза. Треугольное лицо перекосилось:

— Вас, Инна, подкупили еретики!

— Глупость! Чем можно подкупить богиню?

— Тем, чего вам здесь надо! За чем вы спустились с неба!

— Любопытно, за чем, по-вашему?

— Мы вымираем. Вы заберёте планету себе. Поселитесь здесь. Видно, не очень хорошо вам на ваших небесах… А еретиков вы оставите. Вам понадобится прислуга из местных.

— Какую чепуху городите! Фантазия у вас бредовая.

— Не знаю, не знаю… — буркнул музыкант, поднимаясь.

— Афлюн, вы хоть знаете, что такое счастье?

— Конечно. Отсутствие неудач и несчастий. Деньги…

Инна состроила недовольную гримаску. Иолантийское счастье — всего лишь отсутствие несчастья, не более того. Ноль. Отсутствие минуса. О плюсе даже речи нет.

— Афлюн, я не о таком счастье, а о настоящем. Когда душа поёт!

— Непонятно выражаетесь. Как может петь душа? Поёт горло. Верьте профессионалу.

Он щёлкнул выключателем. Зазвучал очередной ритм-шедевр. Афлюн протянул руку к шее Инны.

— Это что у вас?

И запустил ноготь под чуть отставший краешек радиомаяка. Инна отодвинулась.

— Родинка. Не трогайте, Афлюн!

— Инна, — произнёс музыкант каким-то незнакомым голосом. — Понюхайте отсюда.

И открыл флакончик с широким горлом. В нём плавало что-то вроде ватки. Инна взяла пузырёк, вдохнула… У неё закружилась голова. Афлюн подхватил флакончик, затем пошатнувшуюся богмню.

— Что?.. — пискнула она и обвисла на сильной руке музыканта.

* * *

Афлюну и раньше приходилось одурманивать девушек.

Держа богиню за локти, он свёл — точнее, снёс её с высокого крыльца и запихнул в дальний угол машины. Тут он, наконец, отклеил нашлёпку с её шеи (понял — не родинка это!), хотел выбросить… но сунул в карман. Для маскировки укрыл пленницу с головой чёрным плащом. Сел за руль, разбудил чёрта и, горяча его педалью, выехал на Западное шоссе.

Трахнуть богиню — это супер. Пожалуй, непросто будет извлечь её из этого сплошного неразъёмного одеяния, застёгнутого на незнакомую «молниеносную» застёжку. Ну, можно разрезать.

В четырёх сотнях перебежек от города, в лесу у него была дача — коттедж, одиноко стоящий посреди большой, заросшей высокими травами поляны. Братья, друзья, подруги — все оценили и место, и сам дом. От опушки леса к поляне вела тропа — около полутора перебежек. Машина не проходила, надо было идти пешком. Разрубать трассу и строить дорогу не хотелось. Пропала бы вся романтика. «Смотри, Зверь слопает!» — шутили друзья. Скорее — от зависти. «Этот Зверь — народная легенда, — отвечал он. — Меньше читайте на ночь моего отца».

Слуг Афлюн не держал, любил всё делать сам. И сейчас он представлял себе, как останется посреди леса, в тёплой тишине уютного дома, наедине с полубеспамятной Инной… И на десятки, сотни перебежек вокруг — никого, никого. Полная свобода.

В ровной песенке чёрта ему послышались перебои. Вот они усилились — и внезапно песенка оборвалась. Он встряхнулся, задёргал рычажки — систему передач, как назло, застопорило. Музыкант даже не успел отрулить, застрял на проезжей полосе. Выругался, включил аварийный пульсар и вышел.

Он плохо знал автомобиль. Машина была хорошая, дорогая, внимания требовала немного… Его объезжали и справа, и слева. Наконец, тормознула длинная пятиколёска. Высунулся водитель:

— Что стоишь, движению мешаешь?

— Чёрт помер.

— Ну-ка, дай глянуть.

Он поднял треугольный капот, что-то покрутил, куда-то сунул палец, понюхал.

— Да у тебя сосево кончилось! Что, недавно ездишь?

— Шесть лет. Но чтобы забыть заправиться — это впервые.

— Так и быть, поделюсь. До ближайшей заправки хватит.

Он перелил немного из своего бака в машину музыканта, стребовал двадцать кредиток и уехал.

Забыть заправиться! И проморгать индикатор уровня сосева! Нервы, нервы. Опасное затеял. Её же будут искать! Возможно, уже ищут. Но откуда они узнают, где его дача?

Узнают. Через братьев. Так что же, назад поворачивать?

Постепенно он успокаивался. Вспомнил, что Вовш со сподвижниками ушёл в бункер, у них долгий эксперимент, а Кимон за городом, на натуре. А Инну он успеет вернуть, в том же беспамятном виде. Скажет — ей стало плохо, вызвал врачей, врачи увозили неизвестно куда… Можно даже показать флакон — сама якобы из любопытства нюхнула…

На заправке впереди него стояла чёрная машина. Коротко стриженые парни, вышедшие из неё, были Афлюну знакомы. Они профессионально занимались не очень почтенными делами. Один приоткрыл багажник, и на Афлюна пахнуло трупом. Он поморщился. Это не укрылось от парней. Они подошли.

— Что, учуял?

— Н-н-нет…

— Не ври. Стой где стоишь.

Они сели в свою машину и стали совещаться. Форточки были открыты. Афлюн чутким ухом музыканта всё расслышал.

— Настучит в полицию.

— И что сейчас делать?

— Мочить.

— Зачем нам ещё одна мокруха?

— Заложит.

— Не заложит. Я его знаю. Это Афлюн Хатран, ритмовик.

— И что?

— Отпустим. Только пусть поклянётся родительскими яйцами.

Они вышли.

— Ну, давай, клянись, что не выдашь.

— Клянусь яйцами моего отца… — уныло затянул Афлюн.

Произнеся обязательство, он поднял голову. Опасные парни, больше не глядя на него, хлопнули дверцами и умчались.

Приключение за приключением… Не к добру.

* * *

Артур и Ярослав в этот день работали у художников. Художники и музыканты располагались в разных крыльях Дворца и ходили в разные подъезды, хотя внутри всё здание объединял общий коридор. Дворец Ярославу нравился. Он подозревал, что здешние накописты давно отобрали бы его себе под офисы — но здание принадлежало семье правителя.

Нетрудно было понять, что музыканты живут лучше художников. Возле их крыльца стояло раза в три больше автомашин.

Инна пошла к музыкантам. Встретиться вечером договорились у корабля.

На современной Иоланте не существовало живописи. Старинные цветные картины чудом спаслись от уничтожения, но были свалены — заштабелированы — в запасниках. Брат Афлюна художник Кимон и его друзья всеми правдами и неправдами добыли ключи от подвалов Дворца… Ярослава восхитили пейзажи Иоланты — планета и без того была, как говорил Артур, красавица, а художники это ещё подчеркнули. Артура больше привлекали изображения людей.

— Какая экспрессия, Слава! — говорил он, глядя на портрет какого-нибудь военачальника или владетельной дамы. — Смотри, сколько силы во взгляде! Честное слово, больше уважать начинаю…

— Действительно, — соглашался штурман. — У нынешних-то с экспрессией — не Бог весть.

— Человечество собралось умирать…

На улице стояла сухая жара. Эпсилон Индейца, по-местному — Альзан, добросовестно разогревал свою вторую планету. Атмис получала много тепла.

Отовсюду доносилось тихое потрескивание — в сухой траве от жары лопались коробочки, высыпая семена. Артур и Ярослав не спеша подошли к кораблю. Опустились в траву, прислонились к посадочной опоре. Артур тут же отодвинулся.

— Горячая! Накалилась.

— Пошли в тень.

Штурман опять прислонился к опоре. Пилот повалился в траву, забросил руки за голову.

— Хорошо…

В чистом бирюзовом небе плыли две хищные птицы.

— Парой идут, как истребители, — отметил Ярослав. И тут же хватанул траву рядом с собой:

— Ага, попался…

— Ну-ка, что за зверь?

— Вроде жука.

— Франт, франт… И шесть ног, как у наших.

Насекомое со страшной силой выдиралось из пальцев.

— Хитин, — сказал Ярослав. — Или нечто похожее.

— Изотоп хитина.

— Изомер.

— Ладно, Слава, отпусти. Куснёт, выведет из строя. Как будем без третьего штурмана?

Ярослав разжал пальцы.

— Эх, банки нет.

— Ничего, биологи ещё наловят… Что-то Инна не идёт.

Они повернулись к Дворцу.

— Подождём… Увлеклась. У них тамтамы ещё те. Услышишь — и запляшешь.

— Не очень-то они пляшут… — проворчал Артур и встал. Прошёлся туда-сюда. — Сходить, что ли, посмотреть?

— Погоди, — сказал Ярослав. Ему передалась тревога командира. Он вынул пеленгатор. Красная точка горела совсем не в той стороне круга, с которой стоял Дворец.

Артур склонился над прибором.

— Ну-ка, расстояние…

— Ого! Сто семьдесят четыре километра… Вот, сто семьдесят пять!

— Слава, её увозят!

Ярослав вскочил. Вслед за Артуром вбежал в тамбур.

С пулемётным хлопаньем инжекторов десантный катер вознёсся в небо и, быстро уменьшаясь, растаял над юго-западным горизонтом.

Ярослав смотрел в экранчик пеленгатора.

— Левее доворачивай, Артур!

— Расстояние?

— Сорок километров.

— Там лес появляется.

— Леса ещё не хватало…

День шёл к концу. Звезда Альзан опускалась, светила справа. Красная точка пеленгатора обошла центр круга, сместилась назад.

— Пролетели!

— Даю вираж.

Артур убрал скорость. Внизу у опушки леса приткнулся автомобиль.

— А машинка знакомая… — проговорил Ярослав.

В восьми сотнях метров от опушки была обширная, неправильной формы поляна. В центре стоял двухэтажный коттедж. Между краем леса и поляной местами виднелась тропа. Большую часть её скрывали кроны деревьев. Пеленгатор показывал, что объект медленно движется по тропе.

— Всё понятно, — сказал Артур. — Садимся за домом.

* * *

Афлюн свернул с шоссе. Знакомый просёлок вывел к опушке леса. Это была его земля. Два года назад он купил участок, включающий большую поляну, и выстроил коттедж. С тех пор этот дом повидал много весёлых встреч и шумных оргий…

Он откинул чёрный плащ. Бледная Инна полулежала, привалившись в угол. Афлюн вытащил её наружу.

— Идти можешь?.. Не можешь, одурела.

Взял её на руки и понёс. Он был достаточно силён и на этих полутора перебежках ни разу не остановился отдохнуть. В кронах шумел ветер. К этому шуму ненадолго примешалось какое-то знакомое частое хлопанье. Показалось, — решил он.

Нет, мало просто переспать с Инной. На ней надо жениться! Жена — небесная богиня, такие понты ничем не перешибёшь! Пусть все лопнут от зависти.

Из столицы придётся уехать, чтобы не нашли. Планета большая. Боги рано или поздно улетят… На свою звезду, как говорит Вовш, или куда там ещё.

Деревья расступились. Солнце тонуло за лесом. На экваторе сумерки наступают быстро. А справа и слева, шурша высокой травой, к нему подходили… те, кого он меньше всего ожидал тут увидеть.

У него подкосились ноги, и он, прямо с богиней на руках, сел на тропу.

— Спасибо, что принёс! — с ужасным акцентом съязвил штурман. — Так и держи.

…Ярослав, подходя, уже видел: вроде бы ничего страшного с Инной не произошло. Присел, тронул запястье.

— Так… Пульс хороший. Дышит нормально. Губки розовые…

Он достал биотестер, расстегнул на дочери одежду и, глядя в дисплей, дотронулся датчиком там и тут. Приподнял веки.

— Ну, что? — спросил Артур, нагибаясь и забирая Инну.

— Порядок. Просто одурманена.

Афлюн поднялся на ноги. Пилот, с Инной на руках, повернулся к нему — и врезал мощного пинка! Похититель вякнул, отлетел в сторону и покатился.

— Гол, — константировал Ярослав.

— Ладно, Слава. Не убивать же совсем. Допроси его.

Ярослав кивнул. Присел к музыканту, впился взглядом в глаза. Афлюн не выдержал.

— Я её не тронул, не тронул!

— Чем ты её охмурил? Дай сюда!

Афлюн дрожащей рукой протянул флакон с ваткой.

— Зачем ты её украл?

Взгляд штурмана был, как клинок меча. Соврать — невозможно.

— Жениться… — пролепетал музыкант.

— Что ж не женился?

— Не успел…

Ярослав фыркнул. Перевёл Артуру. Пилот нахмурился — но тут же расхохотался.

— Шустрые они, однако! И не скажешь, что вымирающие. Но ведь, насколько помню, в брак вступают по обоюдному согласию. Или у них не так?

Он понёс Инну к катеру. Обернулся.

— Ты, комедиант! Казанова хренов!.. Слава, переведи ему, пусть поднимается в корабль. Подвезём к автомобилю.

Местное солнце между тем зашло, и кругом стремительно темнело.

— Афлюн, — перевёл Ярослав. — Можете перелететь через лес с нами. Говорят, потемну в ваших лесах опасно.

Музыкант уже понял, что бить его больше не будут. И к нему вернулась обычная спесь и надменность.

— Это вы, чужаки, бегите на своерабль. Это вам здесь опасно. А я у себя дома!

Небесные пришельцы улетели. Афлюн не мог решить: ночевать в коттедже или сразу ехать обратно. Не хотелось в одиночестве бродить по большому пустому дому, переживая неудачу.

Или всё же остаться? Но к машине надо сходить. В багажнике осталась сумка с бутылями «Столичного крепкого» и закусками. Напиться — в самый раз… Если бы Инна, вынутая из машины, могла хоть как-то перебирать ногами, сразу бы захватил сумку с собой. А так понадобился «второй рейс».

Он шёл по тропе. Темнота и тишина нервировали. Вспомнились глупые шуточки друзей о Звере. И тем более, подумал он, надо выпить. Расслабиться…

И вздрогнул, услышав за спиной короткий яростный взрык.

Глава седьмая

Не всё ли равно…

Это произошло в те времено, когда ростовщиков стало много, а рыцарей мало, и ростовщики взяли над рыцарями верх.

Дмитрий Володихин

Старик мотнул головой:

–…Людей не изменишь, сынок, они безнадёжны. Всякая эволюция заканчивается тупиком. Вот и человек, бывший царь природы, в свой тупик въезжает.

Захар Оскотский

Танхут прошёл мимо зеркала, небрежно поприветствовал себя. У окна в сад стояло его любимое кресло. Окно было открыто.

Правитель не опасался покушений. Кому это нужно?.. Он сидел расслабившись, закинув руку на спинку. Другой рукой время от времени бросал в рот земной миндальный орешек.

Никто, даже наследник Танволь, не смел беспокоить правителя в часы размышлений… Сегодня его занимала реформа управления. Мир захлёстывала неразбериха. Управление становилось всё менее успешно. Может, следует разделить типы деятельности по стимулам? Основная масса населения пусть работает в системе низменных стимулов. Другая система — возвышенных стимулов, в ней эффективна меньшая и лучшая часть общества. Этих людей надо освободить от чрезмерных усилий по обеспечению себя хлебом насущным, крышей над головой. Пусть без помехи, без досады творят новую науку, экономику, технику, искусство, литературу…

Сад привольно зарос травами, невысокими деревьями. Бесформенный прудик окружали кусты, усеянные гроздьями жёлтых цветов. Вода с тихим журчанием переливалась через деревянную запруду; ручей прихотливо извивался в травяных берегах… Танхут, сам себе в том давно признавшись, любовался этой еретической красотой. Всё равно лет через сто, сто пятьдесят любоваться ею будет некому.

Последние десятилетия жизнь на планете шла по инерции. Мир затопляла идеология умертвления. На что нам жизнь? провозгласили основатели идеологии. — Что в ней интересного? Всё уже было, всё известно. Нового ничего не будет. Цивилизация пришла к финалу. Хорошо ли затягивать агонию?

Танхут постепенно склонялся к тому, что умертвленцы правы. Он продолжал координировать и корректировать текущую жизнь планеты, следил за соблюдением закона, в нужных случаях давал отмашку полиции и воинам особых частей. Но — без всякого интереса. Чисто по инерции, по обязанности.

И всё же — когда, где надломилась траектория? Какой момент считать началом конца?

В прежние века старое государство Эгли, в котором особенное развитие получил накопизм, вырвалось вперёд в богатстве, науках и промышленности. Это позволило ему завоевать мировое господство. Тогдашний правитель не прозевал… Он и его наследники держали планету крепкой рукой. Иногда даже слишком крепкой. Блокировали развитие покорённых стран, перетягивали к себе учёных и изобретателей со всей Атмис. Неотступно выявляли и уничтожали ревнителей свободы, сепаратистов. Добились того, что вся планета заговорила на языке эглиш. И, наконец, отменили ставшие пережитком прошлого государственные границы. Главный город страны, Хинсета, стал столицей мира.

Тем временем в духовной и культурной жизни общемировой империи произошли странные сдвиги. Обнаружилась слепота к ярким цветам, к тёплым душевным движениям. Глухота к мелодиям. Учёные выяснили, что это происходит от употребления хлеба из зерна генно-модифицированных злаков. Кто запустил эти модификации? Расследование привело в одну из завоёванных стран. Последние недобитые поборники независимости, среди которых были и аграрники, и биологи, учинили всемирную диверсию…

Но вернуться к нормальному хлебу было уже невозможно. «Хлеб-2», или машреб, был невиданно вкусен. А главное — обладал лёгкими наркотическими свойствами. За несколько десятков лет население планеты привыкло к нему и не желало возвращаться. На здоровье хлеб-2 никак не влиял, продолжительность жизни даже немного возросла. Было другое: посерение мировосприятия. Цвета природы ещё переносились легко, но на одежде, на зданиях, на живописных полотнах разноцветье стало резать глаз — по-простому, нервировать. Золотоволосые и рыжие женщины, а вскоре и мужчины стали краситься в серебристый, пепельный либо чёрный цвет.

То же произошло и с музыкой. Малейшие признаки мелодичности вызывали головокружение и тошноту. В музыке остались только ритмы.

Людей искусства это встревожило. Но к ним не прислушивались. Большинству населения серость была безразлична. А новый хлеб навевал приятные сны, способствовал всеобщему благодушию. Чем народ спокойнее — тем спокойнее правителям. Приверженность к цвету и мелодии официально объявили ересью. При бизнес-церкви, ранее называвшейся протестантской (тогда они протестовали против многобожия), был образован орден Блюстителей Спокойствия, он искоренял малейшие проявления пестробесия. В прежние грубые времена пестробесов даже отправляли на костёр.

Всем производством зерна, его переработкой и сбытом продукции завладели мощные компании-монополисты. Оставшиеся «за бортом» объединились и попытались отнять доходный бизнес. Эту неофициальную войну они преподнесли как борьбу против наркотического хлеба, и под их знамёна встало много честных и неравнодушных людей… Война длилась долго и кончилась взаимовыгодным компромиссом между накопистами. И горьким уроком для наивных.

Психологи между прочим стали отмечать: из мира исчезает радость…

В какой-то момент правители, наконец, обратили внимание на единственную территорию, ещё не охваченную глобализацией. Завоёвывали, в поте лица и в крови на клинках, материковых соседей и конкурентов. Все материки Атмис, почти слитые в единое пространство планетной суши — границу между ними знали только географы — получили общую власть, общий язык и общую экономику. Но оставался ещё не присоединённый, гулявший сам по себе огромный, далёкий остров в тропических морях, по ту сторону Переходного меридиана. Островитяне выгодно торговали драгоценными камнями, которые в изобилии добывали в своих горах. Эти горы были богаты и редкими рудами. Экзотические островные фрукты не росли на материке… И сколько можно было ещё смотреть на эти богатства? Дорого платить за них? Настала пора, наконец, прибрать их к рукам.

Эскадра новоизобретённых металлических кораблей, чёрных и серых, под белыми парусами, направилась к острову, как меч судьбы. Островитяне встретили завоевателей на трёхдечных линкорах, на фрегатах и корветах из розового дерева; порывистый тёплый ветер надувал зелёные, лимонно-жёлтые, небесно-голубые, светло-красные паруса. Пели на разный манер боцманские дудки; в марсовых бочках размахивали пёстрыми флажками сигнальщики… Это напрочь вышибло материковых пришельцев. Воины и матросы стали небоеспособны. Грейт-адмирал скомандовал обратный курс.

Вторая эскапада готовилась недолго. Весь флот был снабжён повязками для глаз из тонкой чёрной ткани и затычками для ушей. Жители острова и в этот раз победили. Их войско не затыкало уши и гораздо лучше управлялось, слыша все команды. Тогда как пришельцы были вынуждены ограничиваться инструкциями перед боем.

И лишь с третьего раза, собрав все военные флоты в один и перегрузив корабли солдатами, удалось высадиться и закрепиться на берегу непокорной земли, названной к тому времени островом Еретиков. Армия понесла чудовищные потери. Но удалось выстроить и заселить крепость Плацдарм.

Колониальная война длилась больше двухсот лет. Еретики не хотели покоряться. Крепости им заменял непролазный тропический лес, в котором имперцы чувствовали себя, мягко говоря, неуютно. Подожжённые джунгли не горели, вырубленные — отрастали со страшной скоростью. Островная жизнь яростно защищала себя.

Некий историк-пацифист пытался убедить общество и власти: не надо воевать остров Еретиков! Не нужно столько солдатской крови! Достаточно будет чисто случайно, в любом месте рядом с крепостью, просыпать горсть модифицированных зёрен. И подождать примерно полвека… Историк этот кончил жизнь на костре. Влиятельные военные желали воевать.

Население острова тысячами вывозили на Полярный архипелаг.

Позже начались новые, неофициальные войны за передел собственности и сфер влияния. Богатейшие накописты, главы промышленных и финансовых империй, встали вровень с королями и президентами. Политическая конкуренция сменилась конкуренцией накопистической. Банды преступников создали своим жестоким главарям огромные накопления. Главари прорывались во власть…

Преступность искоренить не удавалось никогда. В условиях накопизма доходы людей разнились невероятно широко: от многих миллиардов кредиток до нуля. И даже до отрицательных величин, если вспомнить об отчаянных людях, всю жизнь ухитряющихся жить в долг. Каждый хотел жить лучше, чем живёт. Владелец маленького банка завидущим глазом косился на финансовых олигархов. Держатель кафешки на окраине провинциального городка спал и видел себя хозяином сети столичных ресторанов. Вышедший в тираж спортсмен не мог вынести резкого падения заработков. Люмпен… да что люмпен, каждая собака желает жить как человек, даже невзирая на свои четыре лапы и хвост. Все чего-то алчут и чего-то пытаются добиться любой ценой, за счёт других…

Но вряд ли кто находит законный путь обогащения. (А есть ли он вообще?) Госслужащие (в просторечии — манстэ, пакостники) обирают граждан и обворовывают казну. Прочие, кто нагл и решителен, берутся за оружие. Или нанимают бойцов.

Всё богатство планеты собралось в руках преступного меньшинства. Даже жильё на планете всё захвачено богачами и власть имущими. Немногие простые люди, кто имеет право собственности на убогое жилище, платят большую часть своих средств пакостникам, якобы за обслуживание. Миллиарды людей живут по минимуму — всего лишь не умереть от голода и бездомности. Воистину чудом вырастить детей — кто отважился их завести. Всё это порождает в душах океан злобы и безнадёжности.

Сейчас прилетели гости из далёкого мира, где всё по-другому. Инопланетяне энергичны, веселы и уверены в будущем. Стремительно, радостно летят вперёд… Душа было встрепенулась. Может, пора выходить в космос? Полтора века назад первый и единственный космонавт несколько раз облетел Атмис по орбите. Затем программу закрыли: спонсорам затраты большие, а выгоды — никакой. Конкурировать не с кем, планета едина. Да и спокойнее без научно-технического прогресса.

Не привезли ли земляне какие-то спасительные идеи переустройства? Не поддержать ли их?.. Но, подумав, Танхут вновь погрузился в привычное безнадёжное спокойствие. Нет… На несчастной Атмис всё зашло чересчур далеко. И умертвленцы слишком сильны.

Умные люди понимали, куда катится мир. Население быстро таяло. Но накописты не унимались. Недавно принесли на подпись инновационный проект, снести подчистую исторический центр столицы, со старинными зданиями, с интересной, живой планировкой. Освободившееся пространство разграфить на квадратные кварталы и застроить ультрасовременными офисами, отелями и торговоразвлекательными центрами. С собой приводили купленного градостроителя из архитектурного управления. Показывали листы планов…

Вот уж этим-то безразлично, что человечество умирает. На их век хватит. А после — хоть потоп… Только непонятно, кто им будет всё это возводить. Квалифицированных строителей не осталось. Снести-то снесут, большого ума не надо. А дальше? Инвесторов кинут, средства разворуют, насмерть перегрызутся, а оставшиеся в живых залягут на дно.

Собственно, накопизм объединённой планете давно стал не нужен. Небесные пришельцы правы. Он требовался, когда мир был разобщён: прогрессировать быстро, чтобы обойти страны-конкуренты. Что и произошло. А когда мир един — зачем, куда гнать? Души только портить. И так уж богачи обезумели от жадности. Остановиться — выше их сил. Это уже что-то ненормальное. Выродились в общемирового паразита, в болезнь.

Но не всё ли равно бродячей собаке, как подыхать: с блохами или без. Над инновационным проектом столичных застройщиков он думал недолго: махнул рукой и подписал. Как говорят на улице: один чёрт… Потом он позвонил шефу полиции.

— Если вдруг — что маловероятно — начнут собираться протестующие, не мне тебя учить… А правозащитников, культурозащитников игнорируй.

И ещё ему подумалось: когда вымрем, пусть придут земляне. Чтобы планета зря не пропадала. Хорошая ведь планета, если вычистить все эти радиоактивные зоны, нефтяные лишаи, горные хребты свалок, пустоши на месте сведённых лесов…

Глава восьмая

Флот воздушный, флот каменный

Врач «Стрежевого» Манфред Бэр пребывал в глубоком недоумении. Он не мог поставить диагноз. Инна не приходила в себя. Содержимое флакончика, отобранного у Афлюна, исследовали в лаборатории. И пришли в ещё большее замешательство. Оказался самый обыкновенный формалин, которым пользуются биологи. Его осторожно понюхали, и никому ничего не сделалось.

— Значит, было что-то ещё, — уверенно сказал Манфред.

— Но что же, что? — воскликнула Алёна.

— Может, хлеб? — предположил Ярослав. — Инна очень любит здешний хлеб. Прямо объедается им.

— Да ну, хлеб… — не поверил Рустам. — Мы все его ели. Вкусный, конечно. Умеют…

— Может, действие у него недолгое? — предположил Манфред.

Артур и Ярослав продолжали летать на планету в составе разных команд. Сегодня они посадили катер у черты далёкого города, столицы огромного северного региона. На окраине располагался авиационный завод.

— Смотрите, как здорово! — сказал Стас.

Пологий склон изумрудного холма зарос кустами. Налетал порывами сырой ветер. Кусты клонились и выпрямлялись, словно бежали куда-то нестройной толпой. В ярко-бирюзовом небе гнались друг за другом рваные синие тучки. По земле проносились тени.

— Угу… — согласился Артур.

Они пошли к заводским воротам. Через канцелярию правителя была согласована встреча с конструкторами и инженерами.

Хозяева дали обед. Земляне выложили на стол ответное угощение — полётные рационы, взятые в месячном количестве. И попросили разрешения унести с собой буханку хлеба.

— Хоть весь забирайте… — ответил директор завода.

— Какой возьмём? — спросил Артур.

— Вот этот, — Ярослав указал на тёмную, примерно килограммовую буханочку в форме усечённого конуса. — Такой Инна всегда предпочитала.

Их внимание привлекла группа мужчин, отличавшаяся резкими, уверенными манерами, точными движениями, быстрыми взглядами. Спортсмены? Их острые иолантийские лица светились умом и отвагой. Не было обычной здешней меланхолии. Держались они дружной кучкой. Перед тем, как сесть за стол, сняли свои одинаковые жёсткие чёрные куртки и составили их в ряд у стены.

— Кто это? — шепнул Ярослав соседу-инженеру.

— Это наши лётчики. Испытатели.

Артуру помогал беседовать Стас Максименко. Астронавты расспрашивали авиаторов о работе, о жизни в городе, об условиях существования, о семьях. И с удивлением замечали, что здесь народ не такой подавленный, как всюду. Работники КБ, начальники цехов охотно делились планами, новыми конструктивными задумками.

Лётчики сидели спокойно, молча. Слушали разговоры. Переглядывались. Подошли только, когда все начали вставать, с шумом отодвигая стулья. Окружили землян.

— Мы вас не отпустим, пока не покажете изнутри, на чём летаете, — сказал один, черноволосый и черноглазый, с энергичным лицом. Остальные согласно кивнули.

— Так пошли, — улыбнулся Артур. — Мы тоже не уйдём, пока не покажете ваши самолёты.

Он вынул радиоблок.

— Рустам, мы задержимся. Тут интересно…

— Куда сначала? — спросили иолантийцы.

— К нам. Вон наш корабль.

— На нём и перелетим на аэродром, — предложил черноволосый Фиданг, начальник лётной группы.

— Винтов не видно… — заметил другой лётчик, Сетлах.

— Неужели ракета?..

На Атмис был известен ракетный принцип, но до промышленных разработок не дошло. Был он использован лишь единожды, полтораста лет назад, когда запускали космонавта.

— И в военной авиации реактивных не было? — поинтересовался Ярослав.

— Её самой военной не было. Войны у нас кончились задолго до рождения авиации.

Не все лётчики втиснулись в тамбур. Подняли первых, и Ярослав спустился за остальными… Показали гостям пульт управления, телескоп штурмана, капсулы. Класть в них лётчиков не стали. До аэродрома было около трёх километров («пять перебежек» — сказал Фиданг). Артур аккуратно поднял катер и на высоте ста метров повёл его по указаниям иолантийцев. Гости толпились позади пилотских кресел, держались за спинки и друг за друга, вполголоса обменивались впечатлениями. После приземления они по очереди посидели в креслах.

«Иван Ефремов» встал у края аэродромной линейки, в ряд с самолётами. На взгляд Ярослава, здешние аэропланы не слишком-то отличались от земных середины двадцатого века. Крашеные в серебристый цвет, четырёхмоторные, с прямым крылом и семилопастными винтами. Трёхопорное шасси. Вдоль борта отсутствовали пунктиры иллюминаторов — видимо, самолёты были грузовые. Но, к удивлению землян, внутри стояли плотные ряды кресел.

Лётная группа разместилась в ярко освещённом салоне. Фиданг провёл землян в кабину. Несмотря на её просторность, пилотское кресло было только одно, по центру, как в здешних автомобилях. Перед креслом стоял простой Т-образный штурвал с «ушами» для рук. Слева и справа были места штурмана и радиста. Второй пилот и бортинженер сидели в салоне.

Педалей не было. Вместо них — неподвижные упоры для ног. Всё делалось штурвалом. Его колонка отклонялась, кроме известных Ярославу движений, ещё вправо и влево.

Самолёт нёсся в льдистом зеленоватом воздухе между синими айсбергами, иногда задевая их крылом. После широкой «восьмёрки» над аэродромом Фиданг стал вылезать из кресла.

— Я позову второго пилота! — забеспокоился Стас. Испытатель между тем сделал приглашающий жест Артуру. Тот не выказал удивления. Перенял у Фиданга рога штурвала, уселся и чуть потянул на себя. Рычажки управления моторами были смонтированы на приборном щитке. Артур прибавил газ, потом отпустил. Медленно качнул машину с крыла на крыло… Фиданг не уходил, наблюдал. В глазах его было одобрение. Сзади в дверь заглядывали лётчики… Артур направил машину в проход между двумя тучками, чуть сманеврировал; машину болтнуло.

— Добавь моторам! — сказал Фиданг. Артур понял без перевода. Движки взревели…

Но вот начальник положил ладонь на руку пилота. Артур понял, начал вставать. Фиданг кивнул Ярославу. Видимо, здесь это было в порядке вещей — передавать штурвал из рук в руки. Самолёт, как заметил Ярослав, был очень устойчив в воздухе и прекрасно летел недолгое время с брошенным управлением. И штурман тоже с любопытством попробовал инопланетную машину… Конечно, он был навигатор, но со времён возвращения «Гаутамы» чего только не пришлось попилотировать, под дружеское ворчание Артура: «Ты, Славка, прирождённый летун…». Иолантийские конструкторы добились невозможного: при такой непоколебимой устойчивости машина была очень легко управляема.

Приглашали за штурвал и Стаса, но он отказался: не пилот.

Фиданг посадил машину, и все вышли на бетон аэродрома.

— Хороша техника! — признал Артур. — Я управлял с удовольствием.

— Не хуже наших в этом классе, — согласился Ярослав. — Комфортная машина.

Они неторопливо подошли к катеру.

— Лётная техника красива, — заговорил Фиданг. — Что наша, что ваша.

Ярослав с удивлением глянул на него.

— У вас есть понятие красоты? Это не ересь?

— Да, это принято считать ересью. Но мы-то, летающие, всё понимаем.

— Нам сверху видно всё, — добавил Сетлах. — И за это нас не очень любят власти.

Испытатели заговорили все разом. Стас и Ярослав едва успевали переводить Артуру.

— Наш космонавт Кендал, видимо, слишком много увидел с орбиты. Больше в космос не летаем…

— Пассажиры в иллюминаторы почти не смотрят. Жмурятся. Наши конструкторы вот и придумали лайнеры делать без иллюминаторов. Прочнее, технологичнее. Дешевле.

— Нам пророчат всеобщее вымирание.

— И много таких пророков… Сконхэ.

Ярослав в затруднении повернулся к Стасу.

— Жаргонное слово, — пояснил тот. — Вроде нашего старинного «раздолбай».

Летуны продолжали высказывать своё.

— И у нас были. С нашего завода мы их вышвырнули.

— Я одного взял за кадык, спрашиваю: хочешь прямо сейчас вымереть? Молчит, глаза вытаращил, головой мотает… Спрашиваю: дети у тебя есть? Опять головой мотает. Только бормочет: зачем?

— А у вас дети есть? — спросил Артур.

— Конечно, есть! Как же без них?..

Ярослав набрал код, и из днища катера почти до земли опустился тамбур.

— Удобно… — оценил Фиданг. Он расстегнул куртку, снял с комбинезона сине-золотой значок — летящая птица — и приколол Артуру со словами:

— Теперь ты наш…

Другой лётчик наградил Ярослава.

— Эх, нечем отдариться… — подосадовал штурман.

— Вы лучше свозите нас на большой звёздный корабль, — ответил командир иолантийцев.

— Так поехали, — просто сказал Артур.

— Нет… Дней через двадцать. Сейчас облётываем новую партию машин. Этих, без иллюминаторов. Я так понимаю, вы ещё не скоро улетаете домой?

— Не скоро. Вас отвезти на завод?

— Не надо, мы всё равно собирались сюда.

Поднявшись в катер, Ярослав остановил Артура. Всмотрелся в значок. Перевёл выбитые золотом слова:

— «Лётное братство Атмис».

* * *

Они разгонялись, выходя на орбиту «Стрежевого».

— Здесь народ какой-то другой, — сказал Ярослав.

— А что ж ты хотел, — откликнулся Артур. — Авиация.

— Безумно храбрый народ, — со смехом покачал головой Стас. — Этак просто взять и посадить за штурвал инопланетянина!

Артур чуть подумал.

— Мы, летуны, народ ответственный. И они это понимают. Сами такие.

— Пассажиров не было, — сказал Ярослав. — А то бы не дали.

— И ты, Стас, тоже ответственный, — засмеялся Артур. — Не сел же, когда приглашали.

На звездолёте они сразу пошли в медицинский отсек. Всматривались в Иннино бледное неподвижное лицо, заговаривали. Инна не отвечала.

Буханочку отнесли в лабораторию. И… штурман оказался прав. Хлеб содержал незнакомые компоненты, без всякого сомнения психотропные. Это стало окончательно ясно, когда определили структурную формулу.

— Но мы же все его ели! — ужаснулась Алёна.

— Но мы, — ответил Ярослав, — на него не налегали без меры. И не нюхали вскоре после этого формалин.

— Вот! — поднял паоец Манфред. — Спусковой крючок?

— Да, он самый.

— Как просто ослепить человека…

— Ломать — не строить.

— Мы здесь — инопланетяне, — печально сказала Алёна. — У нас нет иммунитета.

Корень зла вроде бы нашли. Но легче не становилось. По-прежнему никто не понимал, чем лечить отравленную Инну. Благодаря усилиям Манфреда она постепенно выходила из комоподобного состояния. Вставала, призраком бродила по кораблю. Ни с кем не заговаривала, никого не узнавала. И узнавать не пыталась. Было видно, что товарищи её не интересуют. Однако из медицинского отсека в свою каюту перешла самостоятельно.

Но радость покинула её. Не раздавался на «Стрежевом» её смех, не слышались меткие юморные словечки. И радость ушла со всего огромного корабля. Будто покойник в доме… — думалось Ярославу.

— Мы все стали иолантийцами… — грустно говорила Алёна.

Как-то Ярослав сидел у Инниной кровати. Дочь лежала спокойно, полуприкрыв глаза.

— Есть хочу, — произнесла она в пространство.

Отец откинул стенную полку, поставил на неё приготовленные тарелочки и бокалы. Инна поела; он убрал посуду в проглот. Инна улеглась, поворочалась и, кажется, заснула.

Ярослав вздохнул. Повернулся к каютному компьютеру. Наткнулся на незнакомую строчку: «Кам. флот». В последние дни перед похищением Инна переводила одну из книг, подаренных иолантийским писателем. Похоже, именно эта книга лежала рядом с монитором. На обложке — люди, плывущие в странной лодке среди неласковых волн.

Он открыл файл. Прочитал сверху: «Каменный флот. Глава первая»… И чтение захватило его.

* * *

…Долгая война между сторонниками и противниками нового хлеба закончилась известно как. Новое всегда побеждает… Война, собственно, была гражданской — уже весь материк был объединён под одной властью. Ещё точнее — война была мафиозной. Наиболее решительная и циничная часть накопистов передралась за контроль над наркотическим хлебом. Война, как и следовало ожидать, закончилась так называемым Всеобщим Великим Поворотом…

Но оставалась одна «заноза» — большой Пальмовый остров. Там сроду не росло, не бегало и не летало ничего, содержащего наркотик. Островитяне упорно отказывались от попыток навязать хлебные поставки. У них была плодородная земля и благодатный климат. В то время как на всей остальной планете глохла радость, жители острова оставались веселы, хотя и далеко не беспечны.

На то, чтобы завоевать остров Еретиков, было положено двести лет и миллионы жизней солдат. Вложены громадные капиталы, которые требовалось отбить. Но население острова не желало меняться. Армейские генералы, обозлённые непомерно большими потерями, предложили ни много ни мало — поголовную казнь.

Правители приняли более трезвое решение. Вдоль северного берега материка тянулась цепь из семи островов — каменных, почти лишённых почвы и растительности. Лишь кое-где пробивалась полудохлая травка. Еретиков решили вывезти туда: пусть работают, приводят Северный архипелаг в пригодное для жизни состояние.

Сначала для охраны и предотвращения побегов на островах держали воинскую часть. Но убежать было и так невозможно. Ледяная вода северных морей исключала побег вплавь. В такой воде человек не мог прожить дольше десяти минут — сердце останавливалось. Сделать баркас или хотя бы лодку было не из чего — на архипелаге не росли деревья. Оставалась возможность захватить корабли охраны, но они были снабжены хитрыми устройствами самоутопления… А потом охрану сняли. Студёное море являлось лучшей охраной. Уйти зимой по льду было невозможно — морское волнение, при не таких уж больших морозах, не давало образоваться льду. Лишь в отдельные холодные зимы лёд устанавливался вдоль северной кромки островов… Людям оставалось только смириться. Возделывать скудную землю и выращивать небогатый набор овощей. Овощи эти с грехом пополам могли возмещать отсутствие хлеба, есть который островитяне себе запретили. Это было священное и непреложное правило: машреба не есть.

С материка приходил корабль, выгружал очередную партию арестантов, учебники и словари эглиша — имперского языка, орудия для обработки почвы, каменотёсный инструмент — пусть строят и ремонтируют свои убогие хижины — и какое-то количество посевного зерна. Корабль уходил; непреклонные колонисты зерно не сеяли и не ели, и даже не выбрасывали птицам. Его сжигали.

— Хлеб тут не растёт, — разводили руками островитяне перед государственным инспектором. — Так обходимся…

Седой еретик Иедин Бон, бывший кораблестроитель, подолгу сидел на берегу стылого моря, повыше, чтобы не докатывались холодные зеленоватые волны. Смотрел вдаль, о чём-то думал. Что-то подсчитывал, рисуя острым камнем по песку крупные цифры. Что-то чертил… Наконец, пошёл в кладовую и отобрал несколько молотков и ломиков.

Скоро жители колонии услышали стук в ближних скалах. Его сопровождало гулкое эхо. Поселенцы приходили, смотрели, как Иедин Бон вырубает из камня нечто большое и продолговатое.

— Это будет корабль! — объяснял он товарищам по ссылке. Все решили, что Бон тронулся умом. Он с трудом упросил, чтобы у него не отобрали инструменты.

Шла неделя за неделей. Грохот в скалах стал надоедать. Но тут мастер пригласил нескольких друзей и соседей.

— Помогите к морю стащить.

Те переглянулись, покрутили пальцами у виска. Но помогли.

— Сейчас твоё корыто булькнет.

— Металлические корабли плавают! — ответил старый инженер. — А камень легче металла.

Он осторожно залез в лодку. Гребя большой лопатой, сплавал к соседним скалам и вернулся. Сказал только одно слово:

— Поняли?

* * *

Инна во сне чуть посапывала носиком. Отец смотрел на неё с грустью и нежностью. Ему начинало казаться, что дочка сейчас такая же, как была, что с ней ничего не происходило. Сейчас пошевелится, откроет глаза, улыбнётся, потянется: «Ух, как выспалась! Ты что там читаешь?»

И он, вздощнув, опять повернулся к экрану.

…Шли годы. Наследники корабела стали вырубать большие баркасы. Играло роль соотношение водоизмещения и массы корабля. Маленькое судно скорее потонет. Кроме того, каменные лодки были всё-таки тяжелы и брали мало груза. Металличенский корабль, построенный на верфи, мог быть тонкостенным и лёгким. Каменный, вырубленный в кустарных условиях — нет. А ещё очень важно было найти для нового баркаса монолитный, без трещин, массив породы.

Самые отважные наладили сообщение между островами. Корабли стал вырубать весь архипелаг. Одна команда за другой уплывала на Большую Землю. Еретики плыли, пренебрегая смертельной опасностью: при мало-мальски сильном волнении кораблик опрокидывался и тонул, не успев удержать пузырь воздуха… Но восемь из десяти баркасов благополучно достигали материка.

Капитан и его помощник не выходили на берег. Они были обязаны вернуть плавсредство обратно. Кораблей было мало, вырубка их была трудом тяжёлым и долгим.

Тюремщики время от времени навещали острова. Лишь только на горизонте показывалось их судно, маленький каменный флот в бухте уводился с фарватера и притапливался на небольшой глубине под нависшими скалами. Однажды инспекторы, обходя местность, наткнулись на баркас, ещё не отделённый от родного скального массива.

— Это у вас что?

— Памятник.

Инспекторы пожали плечами: что ж, дело безобидное, пусть развлекаются, жизнь тут скучная…

Чиновники замечали: хотя привозят всё новых и новых еретиков и преступников, населения на островах не прибавляется.

— Мрём, — коротко объясняли колонисты.

Конечно, и мёрли, и тонули… Но большинство беглецов всё же оказывалось на материке, раздобывало одежду и всеми возможными путями пробиралось на свой тропический остров. Кстати, и язык они сохранили.

Но удивительнее всего было, что за сотни лет никто не выдал тайну каменного флота! Северный архипелаг обезлюдел, и туда перестали возить кого-либо. Какой смысл? Уж лучше сразу казнить. Да и казни были отменены. Времена смягчились. Тем более, еретики постепенно перестали быть заметны. Одни покорились и стали есть машреб, другие научились искусно маскироваться.

Глава девятая

Без надежды

Опыт убеждает нас в том, что сатана существует, но ничто иди почти ничто, кроме наших претензий и надежд, не позволяет обогатить теодицею личностным или даже и неличностным Добром, Богом.

Станислав Лем

Милош мог перевести «Книгу Иова», а я не могу читать её без ощущения того, что это история о жестокости Бога, которую верующий может переименовать в Таинство, но я на это неспособен.

Станислав Лем

Сочинитель не любил выходить из дома.

На улице не было ничего приятного. Однообразные кварталы четырёхэтажек. Смурные сограждане — и хорошо, если не агрессивные. Детей, стариков почти нет. Многие молодые — уроды, калеки, со всякими хворями. И никто их не лечит, потому что безденежные… На тротуарах — плевки, грязь, ямы, мусор всяческий. Особенно неприятна была органика. Приходилось больше смотреть под ноги, чем вперёд и по сторонам. Хотя уж об этом жалеть не стоило. Любоваться нечем. Надо бы, в самом деле, разок выехать с сыном на его натуру.

Улица Мошенников пересекалась с Воровской, которая выходила на площадь Бродячих Собак. Оттуда извилистый Кишечный переулок вёл к магистрали — проспекту Правителей. (Почему не Грабителей? — всегда думалось ему). Там было много продуктовых магазинов и магазинчиков. Имелась и столовая, в которую сочинитель заходил, когда надоедала собственная домашняя готовка.

У него в этот день была неприятная миссия. Каждые полгода приходилось, собрав кучу документов, являться к районным пакостникам, подтверждать право на проживание в занимаемой квартире.

Он высидел в коридоре полуторачасовую очередь. Вошёл в приёмную.

— Давайте ваши документы, — сказала младшая пакостница. — Я их скопирую.

— У меня есть копии. Остались с прошлого раза.

— А старые не годятся. Давайте.

Зажужжал ксеротехнический агрегат. Девушка сняла по четыре копии с каждой бумаги, по десять кредиток за лист. Через полчаса Гелона пригласили в кабинет начальства. За столом сидел жирный человек в мундире с нарукавными знаками старшего пакостника.

— Документы в порядке, — сказал он бесцветным голосом. И замолчал.

После двух минут тишины сочинитель спросил:

— Можно их забрать?

Старший пакостник состроил гримасу.

— Надо платить деньги.

— Так вроде бы не положено…

Пакостник пожал плечами.

— Я, признаюсь, не очень внимательно просмотрел ваши документы. Вполне мог пропустить какие-то неправильности, какие-то уловки, хитрости. Пожалуй, я их просмотрю ещё раз, отложив на несколько дней.

«Не очень внимательно…» А для чего ты здесь сидишь? — подумал сочинитель. Впрочем, он понимал, что сопротивление бесполезно. Найдут уловки и хитрости, проведут через суд, пришлют судебных приставов. Выбросят на улицу.

— Платить в кассу?

— Нет, — почти неслышно сказал старший пакостник. — Сюда. На стол.

— Но это ведь не по закону?

— Я вижу, вы очень неторопливый человек. Кассовые операции могут проходить и месяц, и два. За это время легко можно попасть в должники. Последствия вы себе представляете.

— Сколько просите? — с отвращением произнёс сочинитель.

— Я не прошу, было бы вам известно. Я называю цену оформления. Кажется, придётся всё-таки побить вас палкой.

Эта чёрная палка с удобной рукоятью висела на стене, над головой хозяина кабинета. На торжественных приёмах манстэ обязаны были быть при палках и в нужные моменты салютовать ими. А в повседневной жизни полагалось и колотить ими незаконопослушных (и просто непослушных) граждан.

Нет, нельзя доводить до битья. Официальный статус побитого палкой влечёт за собой множество неприятностей от властей и снимается только через два года.

Деньги пришлось выложить. На стол.

Ему вернули оригиналы и по три копии. А эти-то зачем делали? — подумал он. Каждая собака норовит содрать лишнюю сотню.

На проспекте Правителей, как раз когда он приблизился к остановке, подошёл и раскрыл двери длинный девятиколёсный автобус. Сочинитель дёрнулся войти — и тут было раздумал. Он ценил любую возможность пройти пешком. Но в последний момент всё-таки заскочил в салон. Сегодня не было настроения ходить. Устал от всего: и от унылого города, и от людей, и от войны с властями, с их непомерными аппетитами. Каждый год всё больше требовалось платить за жильё, за связь, за энергию.

И друзья уходят… Недавно, с промежутком в каких-то три месяца, смерть отняла Кугзана и Фальгоба. Прекрасные писатели, умные, душевные друзья. С ними можно было говорить о чём угодно…

Душа была полна сухой, горьковатой печали. Все мы уйдём. И о собственном уходе думалось спокойно. Тоже когда-то начнут думать: он был. Только хотелось надеяться, что думать будут светло и благодарно.

От остановки он прошёл немного назад и свернул в переулок. На углу стояло бывшее медицинское училище. Сейчас здание занимали курсы половых извращений. В своё время было много споров: нужны ли такие курсы. Либералы утверждали, что население и так всячески извращается, и надо хотя бы научить, чтобы делали это без вреда для здоровья. Им возражали умертвленцы, считавшие, что здоровье населению ни к чему.

На улице часто попадались бесштанные девушки. Вовш и Кимон говорили, что это молодёжный стиль. А сочинитель видел в этом всего лишь один из признаков агонии общества.

Чтобы что-то изменилось, нужна воля сверху. Однако нынешний правитель, несчастный по сути человек, разделяет взгляды умертвленцев. Искренне или нет — но вообще-то легче управляться с народом, лишённым надежд.

В семье не без урода. Даже в семье богов. Когда они решили создать человека, придурковатый и шкодливый бог Хылга посеял в душу нового существа зёрна алчности. В древней истории человечества они всё время прорастали то там, то здесь. Но несколько веков назад эти зловредные зёрна, как после обильного дождя, пробудились все сразу. Накопизм стремительно пошёл в рост. Взрослеющему человечеству больше не нужно было много разных богов. Накописты придумали единого Бога — помощника в делах. Старые боги — уязвлённые, униженные, в горьком разочаровании ушли из мира или погибли. И тогда беды обрушились на Атмис. Некому стало защитить неразумных людей от соблазна машреба. Накопизму это было только на руку. Для материального успеха не требуется душа — напротив, она мешает. Но кто тогда мог понимать, что это дорога в пропасть? Немногие философы-еретики, погибавшие на кострах, больше никто.

В разных углах гигантского материка религия существовала в разных вариантах. Единый носил разные имена. Считалось, что Он милостив и милосерден. Именно в милости и милосердии нуждались миллионы ограбленных богачами. Но в кого они веровали, кому доверялись? Когда Гелон думал об этом, у него вырывался невесёлый хохоток. Многовато мерзостей и жестокостей позволял единый Господь. Самоустранялся. Вёл себя так, будто его нет. Скорее всего, и на самом деле нет его в природе.

А его оппонент дьявол? Нет, дьявол точно есть.

Из этой вечной троицы — Бог, дьявол и человек — на самом-то деле существуют лишь двое: человек и дьявол. В Боге нет необходимости — человек сам отнесётся к себе милостиво и милосердно. Особенно когда дьявол ничего ему не нашёптывает и не толкает под руку. Для борьбы с дьяволом тоже достаточно самого человека. Правда, человек должен быть воспитан. А такое воспитание невыгодно слугам дьявола, накопистам. Невыгоден человек, способный сопротивляться. И эта способность исчезла. Машреб пришёлся очень кстати. Многие и многие продали душу.

И неизбежно возникло умертвленчество. Люди изнемогли — несчастные, истязаемые злобным бесом, которому ненавистна человеческая радость и которого они по наивности принимали за Бога. А может — не по наивности, а из самолюбия? Приятнее сознавать, что ходишь под Богом, нежели под чёртом.

Росло количество верующих. Человечество молилось. Но какой смысл молиться, униженно просить его о чём-то? Он ещё и назло сделает. Бес, он и есть бес.

Когда вера переставала быть утешением, люди умертвляли себя.

Сейчас явились пришельцы с неба. Сочинитель не думал, что это вернулись прежние боги. Пришельцы походили на обыкновенных людей. Может, лица чуть покруглее… Только жили они совсем в другом мире. В мире, напоминающем остров Еретиков до завоевания.

Глава десятая

Надежда

Манфред рекомендовал пореже оставлять больную одну. И теперь её каюта была самым популярным местом на корабле.

Во время редких просветлений Инна говорила. Чужим голосом, совершенно неузнаваемым, серым. И говорила, между прочим, ерунду.

— Зря мы тут бьёмся. Пусть бы они все передохли. И мы заодно.

Смотрела пустыми глазами.

Однажды, зайдя в её каюту, Ярослав включил музыку. Инна, как обычно, лежала, безразличная ко всему. Негромко звучал «Концертный вальс» Дунаевского. Так у него называется только один, но по сути-то все его вальсы — концертные. Не для танцулек… И вдруг отец увидел на губах дочери слабую улыбку. Музыка смолкла. Инна шепнула:

— Ещё…

Он поставил то же с начала. Потом — па-де-де из «Щелкунчика»…

…Инна возвращалась. И вместе с ней оживал, оттаивал весь «Стрежевой».

— Ты прямо душа корабля, — радовалась Алёна. Инна поправила:

— Да каждый из нас — душа! Случись что-нибудь, допустим, с тобой — было бы так же.

Исследователи спускались на планету совсем в другом настроении.

Сама Инна с удивлением рассказывала:

— Я всё-всё видела в чёрно-белых тонах! А вместо музыки слышала скрежет и всякий стук. Запахи чувствовала только противные!..

Ярослав сказал Манфреду:

— Обрати внимание, доктор! Лечение радостью. Дунаевский, Чайковский, Глазунов-это радость!

Артур вернулся из очередного полёта. Инна встретила его внизу, на портовой палубе. Приветствовала на иолантийский манер:

— О ты, мой муж! Вижу тебя.

— О я, — насмешливо согласился Артур, приподнимая её за локти и целуя. — Добрый вечер.

— Что-то я давно не летала, ты не находишь?

— Нахожу! Давно уже нахожу.

— Давай завтра?

— Давай. Втроём, как летали.

* * *

Ярослав вывел Артура к небольшой безалаберной площади посреди окраинного квартала, поближе к цели. Запертый корабль, понятно, неприступен, но мало ли что…

Это был второй вылет после возвращения Инны. Все надеялись, что он окажется интереснее первого. Тогда они посетили магистра социологии, видного умертвленца. Надутый, спесивый магистр выглядел забавно. Между щёк, напоминавших антоновские яблоки, торчал острый подбородочек.

— Вы — пришельцы, — произнёс он пискливым голосом. — Вы не знаете нашей жизни. У истории свои законы. Всё на свете имеет начало и конец. Наше человечество прожило свою жизнь до конца. Хорошо ли, плохо — это уж как сложилось. Это наша судьба. Если мы будем противиться естественному концу — мы просто продлим предсмертные муки.

— Понятно, — ответил Ярослав. — Если нет в умах модели доброго будущего, остаётся только дорога к пропасти.

— Модель доброго будущего? — вскинулся хозяин. — Вы всерьёз об этом сказали? Это зло! Это самообман! Таких еретиков у нас помещают в психушку. Уход от реальности — это психическое расстройство. А если он станет заражать своим сумасшествием других — он уже преступник! За это казним смертью!

От избытка эмоций лицо хозяина кабинета пошло синеватыми полосками.

— Вы твёрдо уверены, — спросил Артур, — что это естественный конец? И он вам желателен?

— Разумеется. Если уж такой путь угоден Богу.

— Бог сам вам это сообщил? — иронически взглянула Инна. — Или вы сочинили за него?

— Это не обсуждается. Не кощунствуйте.

— А как же мы в нашем мире?

— У каждого мира своя судьба. Вам тоже со временем придёт конец. Если вы отрицаете смерть — это говорит о вашей крайней глупости.

— Ладно, — сказал Артур. — А сами вы, уважаемый, скоро ли собираетесь умертвиться?

— Это личное! Вы дурно воспитаны!

— Мы просто инопланетяне…

Судя по виду хозяина кабинета, это оправдание не было принято.

На улице Ярослав дал волю раздражению:

— Сконхэ!

— И ничем его не прошибёшь! — возмущённо поддержала Инна. — Баран какой-то.

— Я чувствую, — заметил Артур, — хоть он и баран, но сам умертвляться не торопится.

Художник Кимон дал им во временное пользование один из своих карманных телефонов. Разобраться в его устройстве и регулировке не составило труда. Сейчас телефончик можно было вернуть: на местную связную сеть земляне уже могли выйти со своих радиоблоков. Они созвонились с художником и его отцом-писателем о визите. Что касается капиталистов, хозяев связных сетей, недовольных взломом, от них можно было откупиться хотя бы через администрацию правителя.

…Катер встал на опоры. Площадь не была асфальтирована. Они подождали, когда сядет пыль, и вышли.

— «Площадь Бездомных Зубак», — перевела Инна табличку на углу.

— Здесь и зубаки есть? — с неудовольствием отозвался Ярослав.

— Ну, зубаки не зубаки, а какие-нибудь… соответствующие.

— Легки на помине, — кивнул в сторону Артур. Оттуда набегали две низкие тени.

— Полупрозрачные какие-то… — заметил Ярослав.

— А это так и задумано, — объяснила Инна. — У Гелона же в книге написано о прозрачном хищном звере.

Зубаки резко остановились перед людьми, делая длинными телами волнообразные движения.

— Они цирковые? — засмеялась Инна. Артур полез в карман:

— Я их понял…

Он открыл плоский контейнер с полётным рационом. По земле разлетелись кубики белкового концентрата, рыбные и фруктовые шарики. Полупрозрачные звери, сипло визжа, кинулись подбирать. Через какую-то минуту ничего не осталось. Зубаки опять стали извиваться, выпрашивая подачку.

— Не дадим больше, отстаньте! — отмахивалась Инна.

— Не про вашу честь, — объяснял Артур.

— Обожрётесь, — заботливо увещевал Ярослав по-иолантийски. — Понос прохватит.

Они пошли прочь с площади. Звери некоторое время преследовали их, потом поняли, что больше ничего не обломится, и отстали.

Инна продолжала переводить таблички.

— Улица Воровская… Мошенников…

— Тьфу! — сказал Артур. — И нравится же людям. Переименовать не могут^[7].

— А вдруг это исторические названий — возразил Ярослав. — Которые нельзя трогать?

— Нет, — сказала Инна. — Скорее всего, просто неохота. Всё равно им.

Навстречу шла девушка в курточке и светло-серых обтяжных то ли джинсах, то ли трениках. Ярослав давно заметил: женщины постарше здесьходят в широких штанах и просторных куртках до середины бедра. А девушки — вот так. Глянешь-и, честно говоря, облизнёшься.

— Вы идите, ребята, — сказала Инна. — Я вас догоню… О вы, девушка!

— О вы, небесная гостья, — спокойно откликнулась молодая иолантийка.

— Скажите, пожалуйста, как вам удаётся так красиво одеваться?

— Не знаю… Такая мода. Кип-коп.

— Красивая. Можно потрогать?

Девушка выдвинула колено.

— Потрогайте.

— О, так это не одежда! Собственная кожа!

— Да, кожа.

— И выше?

— Да, до пояса.

— Это краска… Ну хорошо, а как в холодное время?

— Тогда штаны. А в тёплое время мы только красим. Это упрощает любовь.

— Вы правы. А какое у вас основное занятие? Чем вы зарабатываете на жизнь?

— Я работаю у хозяина. Продаю его товары в магазине.

— У вас есть муж?

— Муж?.. А, узаконенный избранник. Нет. Должно быть разнообразие. Муж — это какие-то постоянные обязательства, ревность…

— Вдвоём с мужем проще растить детей. У них должен быть отец.

Иолантийка нахмурилась.

— Завести детей — это означает погубить себя. Ребёнка надо одеть, прокормить, сохранить. А если близнецы?

— Долг перед будущим…

— А оно есть? Вы говорите о долге неизвестно перед чем, перед химерой. Правильнее-жить для себя. Живём один раз.

— А старшее поколение? Родители разве не помогут?

— Родители умерли. Мы долго не живём.

— Это печально…

— Зато правильно. Кто бы нас содержал, когда не сможем работать?

— Вот как… Скажите своё имя.

— Авимон.

— Моё — Инна.

— Скажите, как связаться с вами. А то ваши спутники заждались.

Инна назвала код. Девушка набрала его на своём телефончике.

— Занесла в память. Спасибо… Кто из них ваш любимый?

— Который выше.

— А другой?

— Мой отец.

Девушка прощально качнула ладонью.

— О вы, Инна!

— О вы, Авимон!

* * *

Художник ждал на скамье у подъезда. С ним была маленькая девочка; при виде незнакомцев она спряталась за отца. Тот взял её на руки.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

3

3емляне имеют в виду события своей жизни. См. мой роман «Астронавты»

4

Станислав Лем, «Альтруизин».

5

Станислав Лем, «Альтруизин».

6

Слово Энрико Ферми по схожему поводу.

7

Ничего особенного. У нас на Земле, в московском Замкадье, обширный микрорайон назван в честь жульбы.