Живописная Кабардино-Балкария. Занимательное путешествие с авторами и героями книг по республике, которую называют жемчужиной Кавказа
«Живописная Кабардино-Балкария» – книга-путешествие по республике, которую называют жемчужиной Кавказа. В ней рассказывается о природных достопримечательностях, памятниках – древних крепостях, могильниках, наскальных рисунках, археологических находках, встречах с необычными явлениями и фактами, базах туризма и отдыха, этнографических моментах быта титульных народов республики, людях, знаковых для кабардинцев и балкарцев. Это не учебник истории или географии и не сборник статистических или иных сведений. Это Кабардино-Балкария, которую авторы любят и которой гордятся. Республика, чудесами которой им хотелось поделиться с другими – бескорыстно, как делятся счастьем, если оно переполняет… В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Оглавление
- Удивительнейший уголок планеты Земля
- Баксанское ущелье
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Живописная Кабардино-Балкария. Занимательное путешествие с авторами и героями книг по республике, которую называют жемчужиной Кавказа предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Баксанское ущелье
БАКСАНСКОЕ УЩЕЛЬЕ:
это стоит увидеть
Скала Кызбурун
Гора Махогапс
Священные кызбурунские холмы
Памятник Жабаги Казаноко
Тызыльское ущелье:
наскальные рисунки,
озеро в горе,
рунические надписи,
развалины поселка Солнечный
Урочище Урды
Канжол:
место битвы с крымцами,
Алеготова скала
Грот «Сосруко»
Мавзолей Камгута
Развалины крепости княгини Гошаях
Кыртыкская долина:
могильники,
нарзанный источник
Собственно Баксанское ущелье как таковое начинается за селением Лашкута, но вот дорога в него — из города Баксана. И поэтому вполне закономерно начать наше повествование именно отсюда — с родины классика кабардинской литературы поэта Али Шогенцукова, родившегося в селении Старая Крепость, ныне слившемся с Баксаном. В 1964 году здесь, в Баксане, поэту установлен памятник (скульптор М. Тхакумашев).
…На всех известных фотографиях Али печален, скорбные складки у рта рельефны и реальны. В жизни, говорят, он улыбался редко, но то была особенная улыбка, освещавшая лицо нежностью и сердечностью, застенчивым выражением потаенных глубин души. Он глубоко чувствовал своих собеседников, а не только понимал их. Поэтому в общении был разным, но неизменно внимательным и выдержанным. Этикетным, одним словом. Ведь адыгство сильно своими этикой и этикетом, создающими особый взгляд на мир, свою неповторимую культуру и нравственный стержень этноса. В данном смысле Шогенцуков именно адыгский поэт, однако значение его творчества выходит далеко за рамки чисто национального явления.
Он хорошо знал не только историю, но и быт, нравы своего народа. Учение и путешествия по другим землям подарили ему возможность сравнения и трезвости оценок. Двадцатые-тридцатые годы прошлого века в их противоречивости рождали энтузиазм, оптимизм, но в той же мере, как оказывается на самом деле, лицемерие и страх. Балансируя между подобными нравственными установками окружения, поэт боролся против чрезмерной гибкости нравственности, губящей традиционные моральные ценности, единственно доступным ему путем: через поэзию. Он не мог не учитывать сравнительно низкий уровень просвещенности народа — язык его произведений и характеристики персонажей ясны, доступны пониманию и подражанию им. Такое стало возможным не только благодаря особенному воображению Али-поэта, но и прежде всего глубоко страдающей душе Али-человека. Сила его переживаний была столь велика, что из обыденной истории о девушке, проданной богатею, выросла поэма «Мадина», потрясшая читателей трагизмом, безысходностью и волевым отнятием не только счастья, но фактически и самой жизни женщины. Перед властью денег бессильны адаты… Читательское сознание озаряется ясным пониманием плохого и хорошего, оно неизбежно становится более человечным, развивается сострадание.
Психология лежит в основе всех произведений Али. К. Юнг сказал бы, что независимо от художественной формы содержание их «происходит неизменно из областей человеческого опыта, из психического переднего плана, наполненного наиболее сильными переживаниями». Такое творчество находится в границах понятного, здесь жизнь и природа людей с их красотой и ужасами. Поэтому Али так любим народом. С детства читанные строки западают в память, красота и выразительность поэзии Али ведут по жизни многих кабардинцев, понимают они это или нет.
«Камбот и Ляца» в переводе Семена Липкина подобна песне. Эпические мотивы усиливаются лирическим видением материала, эмоциональная сила воздействия возрастает. В мировой литературе есть темы посильнее, но есть ли истории трогательнее, чем эта?.. Наивным кажется человек, добивающийся того, что ему кажется справедливым. Возвышенный сказ Али в защиту маленьких людей, отстаивающих всеми доступными средствами свое право на свободу, на счастье, на право быть любимым, заканчивается смертью героев. Это вызывает протест читателя, но такова историческая правда, и здесь поэт объективен. Он не идет на поводу у собственных чувств, он регистрирует внеличный человеческий процесс. Светлейшая грусть остается в душе каждого, кто прочитал или увидел на сцене «Камбота и Ляцу». Конечно, сейчас другое время. Волны знаний и информации захлестывают не только умы, но и сердца, делая привычными, повседневными атрибутами страдания, гибель тысяч людей. Локальные войны и атмосфера насилия, национальное и конфессиональное недоверие и конфронтация отодвигают для взрослого человека явление литературы на второй или третий план. Но дети рождаются и воспитываются всегда, они легко воспринимают идеи и образы не только национальные, но и вселенские, всечеловеческие. Та святость чувств, что есть в «Камботе и Ляце», будет доступна и кабардинцу, и любому другому. А какое сердце не содрогнется от горя матери из «Зимней ночи», продавшей волосы, чтобы спасти больного ребенка! На этом фоне меркнет святочная история из «Дара волхвов», поведанная О’Генри, где девушка лишается своих роскошных кос, чтобы купить рождественский подарок избраннику.
Али был от природы наделен не только богатым воображением, обаянием, но и даром просветителя. «Два дня моей жизни» — поэтическая квинтэссенция его мечты о просвещении народа. Школ сегодня в общем-то хватает, как и хороших учителей. Нужны просветители, как и всегда. Они редки, почти как пророки. Али был таким редкостным человеком. Он рано покинул землю — мы не знаем, что он мог еще совершить. Мы не знаем всего созданного им — утрачена поэма «Кызбурун», исчезла синяя папка с его лирическими стихотворениями. Мы знаем, что Али был кому-то как кость в горле, и его посадили в эшелон, прямиком отправившийся в вечность.
…Его могилы нет ни в пойме реки Нальчик, ни на родовом кладбище в Баксане[1]. Как сын человеческий он повсюду, а как мученик уже давно обрел святость. В день предполагаемой его кончины, 29 ноября, мы зажигаем свечу и молимся. Как делаем это для родных и близких, перешедших в иные миры, но живущих с нами и в нас… Гори, свеча… Живи, Али…
Дорога в Баксанское ущелье — одна из самых благоустроенных в республике, но, право, не стоит разгоняться: здесь так много интересного и необычного. Вот прямо над шоссе нависла скала Кызбурун (расположенное напротив нее селение Исламей до недавнего времени называлось Кызбурун Второй). Обиходным стал перевод этого названия как «девичья скала». В путеводителях советского времени писали, что «во времена седой старины с ее вершины, как свидетельствуют предания, по приговорам фанатиков-мулл сбрасывали в бурные реки непокорных женщин-горянок»[2]. В постсоветских уточняли, ссылаясь на те же предания, — «с этой скалы сбрасывали в Баксан неверных жен»[3].
Впрочем, идеологические акценты не отражались на итоговой судьбе прекрасного пола. Кстати говоря, многие переводят кызбурун как «красный нос». А скала эта действительно чем-то похожа на человеческий нос и сложена из красных горных пород. Здесь же уместно будет сказать, что впервые легенда о происхождении названия Кызбурун (у публикатора — Кыз-Бурун) была обнародована И. Т. Радожицким во втором томе журнала «Отечественные записки» за 1827 год. Вот что сообщает барон Карл Сталь в работе «Этнографический очерк черкесского народа», написанной им в 1846–1852 годах: «Каз-Буруном называется возвышенность правого берега реки Баксана при выходе этой реки из ущелья на плоскость. Она известна также и под названием Кыз-Бурун (т. е. девичий мыс) и на наших старых картах именуется Девичьим рынком. Песня о Каз-Бурунской битве приведена Ш. Б. Ногмовым в его «Истории адыхейского народа» (Тифлис).
…«Каз-Бурун» составлена размером наподобие гекзаметров, и она поется с аккомпанементом пшины, как пели «Илиаду» древние рапсоды. Содержание «Каз-Буруна» следующее: князья Большой Кабарды, потомки Кабарда, старшего сына Инала, хотят посадить для княжения над бесленеевцами одного из своих князей, но у бесленеевцев остался наследником малолетний князь, потомок Беслана, младшего сына Инала, и потому бесленеевцы сопротивляются. Князья Большой Кабарды вооружаются. Бесленеевцы, как слабейшие, приглашают в помощь все закубанские черкесские племена и крымского хана. Собираются все закубанские воители. Здесь поэт делает описание всех народов и князей, участвующих в союзе, вычисляет дворянские роды. Скопище поднялось и двинулось в Большую Кабарду. Кабардинцы также собрались, заняли позицию на реке Баксане и укрепили ее опрокинутыми арбами. Завязывается бой, темиргоевцы и бжедухи показывают чудеса храбрости, растаскивают арбы, врываются в укрепление. Победа остается за закубанскими черкесами, и кабардинцы отказываются от своих притязаний. Этим кончается поэма»[4].
…Здесь же, неподалеку, можно непосредственно соприкоснуться еще с одним из преданий — якобы именно на находящейся поблизости горе Махогапс покоится прах Кабарда Тамбиева. Вот что писал М. Владыкин, побывавший здесь в 1872 году, в своем знаменитом «Путеводителе и собеседнике в путешествии по Кавказу»: «Переправившись через Баксан и проехав в аул Атажукина, мы скоро стали взбираться, как велел Измаил, на гору Махогапс. Взобрались на вершину и увидели кучу камней, обнесенную полуразвалившимся плетнем.
— Здесь! — сказал Бек-мурза.
— Это могила, — пояснил Джамбот, — Кабарды Тамбиева, родоначальника кабардинцев.
Я оглянулся кругом и был поражен внезапно открывшейся панорамой. Лучшего места для могилы своего родоначальника не могла выбрать народная фантазия. Перед нами, внизу, как на ладони, была вся прежняя Кабарда, из которой, как острова из моря, вырастали пятигорские горы: Бештау, Машук и др.; вправо было Чегемское ущелье, за которым тянулась бесконечная линия Черных лесных гор; впереди их необозримая равнина сливалась с горизонтом, по ней бежали кабардинские речки и Терек, терявшийся у Моздока (около 150 верст от Пятигорска); влево, полное грозовой тучей, чернело Баксанское ущелье, а над ним возвышался Эльбрус, от которого тянулась бесконечная снеговая цепь, замыкавшая южную сторону панорамы. Кругом была мертвая тишина. Я сел на камень и любовался картиной»[5].
Кстати говоря, из данного путеводителя практически ничего нельзя узнать о быте, обычаях и традициях местного населения — никаких систематизированных знаний, одни поверхностные наблюдения, категорические выводы, взгляд, так сказать, поверх голов. Суждения, вступающие в явное противоречие с авторской преамбулой: «Кавказ для каждого русского путешественника представляет одну из самых интересных стран мира. Здесь все интересно: и природа, и люди». И поэтому более к путеводителю М. Влыдыкина мы не обратимся.
Места здесь не только живописные, но и таинственные, особенно когда речь заходит о так называемых кызбурунских холмах. Вот что писала одна из центральных газет: «Холм Кызбурун — возвышенность, которую в Кабардино-Балкарии считают чудодейственной. С некоторых пор сюда тянутся паломники и археологи. Одни уверены, что это кладбище мусульманских праведников. Другие — что скифские захоронения. Установить истину не позволили местные жители, не желающие, чтобы кто-то осквернял усыпальницу. Люди оберегают красивую легенду холма.
Местная жительница Зурияна Кунашева с детства видела ангелов. Они «сообщали», какие ритуалы следует соблюдать во время намаза. Однажды Зурияна увидела сон: курган около селения светился. А потом как-то утром, перед рассветом, на Кызбурун пришла группа людей, которые заметили, что он горит неземным огнем. Люди усердно стали молиться, и большинство избавилось от болезней! Очень скоро весть о чудесных исцелениях на холме разнеслась по республике. Экстрасенсы зафиксировали над Кызбуруном мощное положительное поле. Правда, научных исследований вблизи холма не проводилось. И все-таки есть у него вполне «ощутимые» особенности: земля всегда теплая. А по весне, когда вокруг все зеленое, курган выделяется желтым цветом травы»[6].
Как и всегда бывает, действительность оказалась несколько иной. Место, о котором так много писалось, мы искали достаточно долго — сельчане посылали нас то в одну сторону, то в другую, кое-кто вообще не мог понять, о чем идет речь, пока, наконец, не нашелся «краевед», знающий всё и обо всем.
Внешне так называемый священный холм мало отличим от других — такой же поросший зеленой травой, с достаточно пологим верхом. Взобраться на него совсем просто, на вершине видны следы раскопок. Из книги «Древности Кабардино-Балкарии» можно узнать, что кызбурунские курганы ученый Б. Е. Деген-Ковалевский, исследовавший их в 1932 году, относит к XIV–XV векам.
Земля на кургане действительно теплая, но и день, когда мы побывали здесь, был отнюдь не холодным…
По дороге в Баксанское ущелье расположен один из самых протяженных населенных пунктов Кабардино-Балкарии — Заюково. Посмотрите на цифры на спидометре при въезде в него и выезде — 12 километров! Именно на столько протянулось ныне это кабардинское селение. Кстати говоря, в путеводителе по Кабардино-Балкарии, вышедшем в 1971 году, цифра эта ровно в два раза меньше, то есть уже в ближайшем времени селения, лежащие по трассе, сольются, превратившись в единый мегаполис. (Хотя понятно, что употребление второй составляющей этого слова — полис с греческого «город» — не совсем уместно.)
Само название Заюково (Зеикъуэ) в переводе с кабардинского означает «Кизиловая долина», и до своего переименования в 1920 году данный населенный пункт назывался Атажукино. С чем было связано переименование, понятно — князья у новой власти были не в чести, хотя один из носящих эту фамилию — Измаил-бей Атажукин — личность поистине легендарная. Участник взятия знаменитой турецкой крепости Измаил (1790), отмеченный «за храбрость и усердие» великим полководцем Александром Суворовым, в совершенстве знавший несколько языков, в том числе французский, он обрел бессмертие благодаря поэтическому гению Михаила Лермонтова, создавшего поэму «Измаил-Бей». «Между кизиловых дерев / Аул рассыпан над рекою; / Стоит отдельно каждый кров / В тени под дымной пеленою», — это об Атажукино и одновременно о Заюково.
Представляют интерес слова врача Ф. П. Гааза, чье имя связано с исследованиями Кавказских минеральных вод: «…Во время моего вторичного посещения Константиногорска узнал от черкесского князя Измаила-бея, что позади Бештау действительно существует горячий источник, что он сам купался в нем и что он охотно меня бы туда проводил. Я очень обязан князю Измаилу-бею и всякий, кто будет пользоваться этими водами, также будет благодарен за любезность и обязательность в доставлении необходимых проводников и устройстве поездки к этим водам»[7].
Именно Измаил Атажукин является автором выражения, ставшего крылатым: «Благоразумие наших предков, которых память нам любезна, советовало нам жить под защитой великого государства Российского». Живут в народной памяти и многие высказывания другого знаменитого атажукинского мудреца — Жабаги Казаноко. Вот что пишут известные кабардинские ученые Заур Налоев и Адам Гутов, составители монументального труда «Сказания о Жабаги Казаноко»: «История знает немало национальных героев, которые с наибольшей полнотой воплощали в себе прогрессивные тенденции эпохи, и одним из них был знаменитый кабардинский мудрец Жабаги Казаноко, чей образ вошел в устное творчество многих народов Северного Кавказа как эталон мудрости, справедливости и рыцарской доблести и до сих пор продолжает оказывать благотворное влияние на мышление и поведение людей. Еще при жизни он так полюбился простому народу, что после его смерти разноязыкие племена региона стали причислять его к своим этническим героям. Характерно в этом смысле балкарское предание, согласно которому Чегемское и Баксанское ущелья оспаривали честь считаться родиной мудреца. В Кабарде же слово, приписываемое ему, всегда пользовалось авторитетом истины: чтобы прекратить самый жаркий спор, было достаточно привести соответствующее казаноковское изречение»[8].
Жабаги Казаноко (чьи даты жизни ученые определяют лишь примерно — 1685–1749) в истории отведено место гражданского реформатора, дипломата, но в первую очередь — народного мудреца, моралиста. «Жабаги — мыслитель, аналитик и знаток человеческих душ. Он объединяет в себе черты многих героев мирового фольклора: мудрый судья, как Соломон; остроумный и неподкупный борец против зла и глупости, как Ходжа Насреддин; справедливый законодатель, как Ману, глубокий философ, как Сократ.…Сверх того — находчивый посол, великий воин, мудрый семьянин и опытный крестьянин»[9].
…Рассказывают, как-то построили в Кабарде большой красивый склеп и искали того, кто скажет о нем лучший хох. Победителем признали Жабаги, произнесшего следующее: «Пусть этот склеп будет всегда красивый снаружи и пустой внутри».
…Рассказывают, когда Жабаги проезжал мимо одного аула, из него выскочила ватага всадников. На предложение поберечься их, высказанное попутчиками, мудрец ответил: «Среди них нет ни одного, кому бы я сделал добро, чтобы потом он меня преследовал».
…Рассказывают, что к Жабаги приехал гость, искавший ответ на вопрос: что закон, что правда. Вот как ответил Казаноко: «Если в селе живут две тысячи человек и если тысяча пятьсот человек остались без штанов, а остальные пятьсот ходят в штанах, бесштанных нельзя срамить. Срамны те, кто в штанах, потому что они не похожи на большинство. Что большинство делает, то и закон, что большинство говорит, то и правда. Народ всегда прав».
Вот такие хабары (с кабардинского — «рассказы»), не потерявшие и поныне своей актуальности. Так что остановитесь у памятника кабардинскому провидцу, установленному на окраине Заюково, прикоснитесь к прошлому, вглядевшись в лицо мудреца, твердо убежденного: «Кто со временем в ладу, тот и есть доблестный муж».
Много доблестных мужей воспитало Заюково. Один из постоянных авторов нашего издательства, уроженец селения Мухажид Кушхов написал целую книгу о своих земляках, перечислив большинство из них поименно (Портрет Заюково в миниатюре. Нальчик: Эль-Фа. 2004). Нашлось в ней место и близким нашим друзьям — Нурби Жиляеву, страстному книголюбу, сделавшему свою личную библиотеку народной, создавшему сельский музей. И Мухамеду Хафицэ, знакомство с которым для авторов этих строк почти 40 лет назад оказалось, как впоследствии выяснилось, судьбоносным. Свою жизнь Мухамед посвятил адыгским репатриантам, установлению связей с зарубежными соотечественниками; созданные им книги, редактируемая им национальная газета внесли особый, поистине неизмеримый вклад в воссоздание подлинной истории кабардинского народа.
…Буквально сразу за памятником Жабаги еще один величественный монумент — «Скорбящий горец» (скульптор Х. Крымшамхалов), он установлен у поворота, ведущего в балкарское селение Кёнделен (слово это означает «поперек» — от одноименной речки, впадающей в Баксан практически под прямым углом).
Поверните вправо, уверяем, не пожалеете, ибо, проехав селение по верхней дороге, уходящей влево, вы попадете в Тызыльское ущелье, столь величественное, потрясающе красивое и неповторимое, что, побывав здесь раз, впоследствии постоянно ловишь себя на живущем где-то внутри желании вернуться. Еще раз вслушаться в шум гремучей кипенно-белой речки, поразиться величию горных великанов, полюбоваться водопадами, спадающими с невероятной — в десятки, а то и сотни метров — высоты.
Их, водяных ручьев, с правой стороны ущелья, практически отвесно уходящей в небесную синь, так много, что в иные моменты — когда блестящую на солнце мельчайшую капельную пелену ветер разносит на десятки метров — кажется, они, находящиеся на значительном расстоянии друг от друга, вот-вот сомкнутся. Зрелище это чем-то напоминает производство воздушной ваты, когда из сахарных крупинок (в нашем случае — водяных капель) на глазах возникает неизвестно откуда огромный, постоянно меняющийся шар (вернее было бы сказать — веер) — блестящий, хрупко-беззащитный, радостно-сверкающий. Радуги, так удобно примостившиеся на струях водопадов, в какой-то момент сходятся, перекрещиваются, и кажется, что они, словно двигающиеся по водяной пелене, живые.
Жаль только, что лицезреть эту волшебную картину могут немногие. Функционировавшая в советские времена турбаза «Тызыл» заброшена, ее двухэтажные корпуса разрушаются буквально на глазах, дорога во многих местах перекрыта оползнями. И если небольшие из них еще как-то расчищали, то последний — перекрывший дорогу на десятки метров — оказался не под силу бульдозеру местного сельхозпредприятия.
Приходится оставлять машину и добираться до интересующих тебя объектов пешком. А их здесь немало. Подмывающая отвесные берега река то и дело обнажает могилы, в которых чаще всего находят кувшины с солярными знаками, свидетельствующими, что люди жили в этих местах многие столетия назад. Сказать нечто большее достаточно сложно, так как научные археологические изыскания здесь практически не велись. В книге «Древности Кабардино-Балкарии» отмечены Гунделенские 1-е катакомбы, которые «расположены в нескольких километрах западнее с. Гунделен, восточнее г. Кинжал, в урочище «Тызыл» (ущелье р. Тызыл). Судя по документации Кабардино-Балкарского краеведческого музея, в разрушенных здесь еще в довоенные годы катакомбах найдено несколько предметов (глиняные кружечки с сосцевидными налепами, серолощеный кувшинчик с оттянутым венчиком-сливом и др.), характерных для середины — 2-й половины I тыс.» [10].
А ведь есть в Тызыле места поистине удивительные, изучение которых могло бы раскрыть немало тайн прошлого. Чего стоят одни наскальные рисунки, выполненные густой коричневой краской (охрой?). Вот как описывает их ученый Исмаил Мизиев: «…На самом верху — круг, разделенный на четыре равные части. Ниже, чуть левее, всадник с луком, справа какое-то фантастическое животное. Немного поодаль от них, уже у стыка склона с отвесной скалой, на потолке небольшого навеса, высотой едва больше метра, нарисованы той же краской шеренгой выстроенные какие-то непонятные животные. Напоминают они фантастических «петушков»[11].
Мы давно мечтали воочию увидеть рисунки древних живописцев — знали место их расположения, были уверены, что сможем добраться до скального карниза самостоятельно, тем более, что до него от дороги казалось совсем близко — на глаз, какие-то две-три сотни метров; одолеть их можно за полчаса, час от силы. Но уже практически первые шаги показали: предстоит нелегкое и весьма опасное восхождение. Начиная от дороги, склон так круто уходит вверх, что взбираться по нему можно, только цепляясь за траву. Удовольствия от такого подъема немного, но главное — скорость увеличить весьма проблематично; и спустя время, отведенное нами на весь путь, мы оказались лишь под козырьком горы. Над этим своеобразным гротом — сырым, сочащимся, с ракушками, впаянными в каменные стены, отделяемым от внешнего мира узкой пеленой воды, спадающей с многометровой высоты, — и располагались интересующие нас рисунки. Чтобы добраться до них, надо было пойти вправо, пролезть через узкий — сантиметров 35–40 — лаз в скале, уходящий отвесно вверх — что-то около двух метров, которые можно одолеть, если кто-то тебя подтягивает сверху. И дальше двигаться по сплошным зарослям мощных лопухов и жгучей крапивы, вымахавших выше человеческого роста.
Двоим из нас, наиболее худощавым, после ряда попыток сие удалось, а третий, в силу своей более широкой комплекции, застрял и в конце концов решил двинуться в обход, минуя лаз снизу. То, что решение было ошибочным, ясно стало практически сразу — лаз обойти удалось, но дорога наверх оказалась отрезана скальным выступом, да к тому же столь отвесным, что преодолеть его без альпинистского снаряжения не было никакой возможности. Оставалось идти вправо по отвесному козырьку, который, как оказалось, и не думал пропускать наверх. Уходя все дальше от цели, один из авторов этих строк в какой-то момент очутился над такой пропастью, что сердце усиленно запрыгало от открывшейся внизу бездны. Резкий, в большей степени неосознанный рывок вверх внезапно привел туда, откуда, как вскоре выяснилось, не было хода ни вправо, ни влево, ни выше, ни, что удивительно, вниз.
Оказавшись в роли озверевшего попа Федора, оставалось перебирать возможные варианты спасения. Понятно, что пожарники, вызволившие неудачливого искателя двенадцати стульев, отпадали сразу — жаль, но лестниц длиною в сотни метров еще не изобрели. На дельтапланеристов, как подсказывала практика, рассчитывать не приходилось. На спутников, ушедших весьма далеко, тоже — на жалобные призывы если уж не о помощи, то сочувствии никакого отклика не последовало. Оставалось вызволять себя самому. Впрочем, в те мгновения было отнюдь не до иронии. Особенно в момент, когда, нащупывая возможный спуск, начал потихоньку двигаться вниз и не заметил, что склон, внезапно закончившийся отвесным скальным выступом, продолжался лишь где-то метрами пятью-шестью ниже. Совершив невероятный кульбит через себя, — ползучие травяные растения, облепившие спортивные штаны и так сковывавшие продвижение, самортизировали в какой-то мере падение, — покатился, подминая под себя шляпы лопухов и передергиваясь от крапивных ласк. До многометрового обрыва, под которым бурлила река, оставалось всего ничего, когда удалось зацепиться за торчащий острый камень. Видно, провидение было действительно на нашей стороне.
Честно говоря, после таких приключений не хотелось больше испытывать судьбу, тем более, что и спутники, хоть и пошли единственно возможной дорогой, заплутали в лопухово-крапивных джунглях и также не смогли подняться на скальной козырек. Но сопровождавший нас в следующей поездке по Тызылу уроженец селения Кёнделен Аниуар Життеев, чья увлеченность историей, бережное, поистине сыновнее отношение к прошлому достойны всяческого уважения, убедил, что добраться до рисунков нам вполне по силам. Уже знакомая дорога до лаза, которую, следуя за проводником, мы одолели куда как быстрее. Сам лаз, так же достаточно просто покорившийся и… отвесная, над глубокой пропастью, узкая тропка, вьющаяся по прилепившемуся козырьку, идти по которой можно только боком, прижавшись спиной к стене. И так с добрый десяток метров. А потом тропка просто обрывается и продолжается через метр или что-то около того. То есть, чтобы оказаться на другой стороне, надо поднатужиться и перепрыгнуть, забыв о глубине бездны, открывающейся внизу.
Здесь весь наш героизм вмиг куда-то улетучился, сменившись неистребимым желанием как можно скорее двинуться в обратный путь. Убеждения Аниуара, что потом будем жалеть, ведь осталось пройти каких-то 15–20 метров, что пережитое и увиденное сегодня останется в памяти навсегда, что это совсем не страшно — перешагнуть через пропасть, не находили отклика. И когда его рука, протянутая все это время в сторону одного из пишущих, готова была уже опуститься, вытянул свою и сам не заметил, как оказался по ту сторону козырька. Действительно, рисунки оказались совсем рядом. Вернее то, что от них осталось. За те тридцать лет, что прошли с момента, как их описал Исмаил Мизиев, многие из них практически слились с текстурой скалы, иные исчезли совсем, но несколько по-прежнему хорошо различимы. И это удивительно — столетиями выжигаемые солнцем, поливаемые дождевыми струями, выбиваемые колкой снежной крошкой — они являют миру взгляд художника прошлого. Почему он оставил свое послание потомкам именно здесь, в месте, столь недоступном для людей, так подверженном воздействию природных сил? Какими, побеждающими время, красками пользовался? Как, с помощью чего творил, ведь некоторые рисунки расположены на высоте от 2 до 3 метров от высоты скального выступа? Что, какие сведения, мысли, чувства хотел донести до нас? К сожалению, вслед за ученым остается констатировать, что «эти рисунки весьма загадочны, и мы вряд ли сможем понять их, потому что уж больно скудны подобные памятники в наших районах… относительно же времени этих рисунков говорить чрезвычайно сложно. Можно только полагать, что они относятся к эпохе средневековья»[12]. С последним мы поспорим чуть ниже.
Здесь, на многометровой высоте, на узком козырьке, прилепившемся посредине грандиозной скалы, прошлое так явственно и зримо открылось перед нами, что, казалось, где-то рядом, только посмотри внимательно (не под тем ли низким пещерного типа лазом?), притаилась невидимая дверь, ведущая через века в удивительный тоннель, позволяющий совершить путешествие во времени. Солнце освещало желтое полотно скалы с разбежавшимися по нему фигурками неведомых животных, силуэтом всадника, и от этой композиции невозможно было оторвать взгляд, она притягивала и будоражила… «Вот видите, — сказал Аниуар, — какую картину вы могли не увидеть». И, хитровато улыбнувшись, добавил: «А в соседнем ущелье есть целая стена подобных рисунков. И их еще никто не описал». «Где?» — воскликнули мы чуть ли не в унисон, подавшись вперед, забыв о высоте, на которой находимся. «В Урды. Но добираться туда намного труднее. Многие годы там никто не бывал. Троп нет, все заросло…» — «Мы согласны, мы справимся…».
Впрочем, здесь авторы несколько забегают вперед. Из знаменитого отчета братьев Нарышкиных известно, что «в ущелье реки Гунделен, в 20-ти верстах приблизительно от впадения ее в Баксан, есть остатки старинных памятников, кладбище и развалины на самом берегу реки. Местность эта едва доступна пешеходам, ибо к ней ведут тропинки, давно размытые весенними водами и весьма опасные. Снизу видно на скале, спускающейся совершенно отвесно, отверстие вроде пещеры, которая заложена камнями или кирпичами. К этому месту ни снизу, ни сверху нет никакого доступа»[13].
Таких пещер, как описанная Нарышкиным, в Тызыльском ущелье несколько; до большинства из них действительно добраться очень и очень затруднительно. Знаем (правда, только со слов местных жителей), что в одной из них весь потолок исписан руническими надписями. Руны, как известно, символы древнейшего письма, во многом заимствованные из латинского алфавита и отражающие религиозные и памятные надписи. Одно из таких посланий запечатлено на каменной скале, что на противоположной стороне турбазы «Тызыл». О чем в нем говорится, нам неизвестно, хотя надпись, по имеющимся сведениям, опубликована в научном сборнике одной из европейских стран. Уже знакомый читателю Аниуар Життеев показал нам места, где река Кёнделен вымыла из своих берегов человеческие останки, керамические изделия, которые, вероятнее всего, принадлежат сарматам, жившим, как известно, примерно с III века до нашей эры до III века нашей эры. Останки мы присыпали землей, а кувшины передали в музей.
Он же, Аниуар, отвел нас к пещере, буквально потрясшей своей волшебной красотой. По тропинке — скользкой, глинистой, со следами от лошадиных копыт, заполненными водой, — через вымахавшие выше человеческого роста безвредные лопухи и весьма жгучие борщовники надо подняться на гору, что невдалеке от турбазы «Тызыл» по правую сторону течения реки. Восхождение, скажем, не из самых приятных — в некоторых местах трава настолько разрослась, что каждый шаг давался с трудом, да к тому же свирепый гнус, который бросался в атаку, пренебрегая страхом смерти и невзирая на самые хваленые противомоскитные средства (правда, такое наблюдается только с 15 июля по 27 августа).
Но, спустившись к пещере (это можно сделать только сверху, цепляясь за деревья и кустарники), забываешь обо всем, буквально теряя дар речи. Вход внутрь горы зарос мхом, по которому, переливаясь на солнце, струится множеством струй и струек вода. Человек, приложив всю свою неуемную фантазию, не смог бы создать столь необычную картину — ощущение, что вода сочится изо рта горы, который, если взглянуть под разными углами, то приоткрывается в улыбке, то хмурится, выражая свое недовольство. Зрелище это возможно рассмотреть только вблизи, так как горный склон настолько зарос зеленью, что издалека ничего незаметно.
Но самое необычное внутри горы. Обойдя водопад справа, обнаруживаешь еще один, достаточно узкий вход, ведущий вначале прямо, а потом уходящий отвесно вниз. Мало того, по нему потоком струится вода. Так что если хочешь попасть в саму пещеру, изволь искупаться в ледяной воде. Спуститься вниз одному трудновато — только по веревке, страхуемой сверху. Преодолев эти 5–6 метров, оказываешься на небольшой ровной площадке и видишь перед собой озеро пронзительной голубизны. Мы не ставили целью вычислить его глубину (она впечатляет — свет от мощного фонаря теряется где-то внизу, так и не достигая дна) и размеры (резиновая лодка позволила проплыть лишь несколько метров до нависающего прямо над водой каменного полога), пусть этим займутся спелеологи. Мы были поражены возникшей перед взором картиной: отблеск света на сочащихся влагой стенах, остатки свисающих сталактитов (печально, но кто-то уже успел отбить их), грохочущая в замкнутом пространстве струя водопада, череп неизвестного животного, буквально впаянный в каменное основание (бедное, как его угораздило сюда попасть!), голубой бриллиант озерной глади, манящей и сверкающей…
Зуб на зуб не попадал от холода, а уходить не хотелось, столь завораживающей была картина.
…В Урды, хранящем тайну неизвестных науке наскальных рисунков, мы направились поздней осенью — в середине октября. Надо сразу сказать, что добраться сюда можно только весной, пока не вымахала трава, или осенью, когда она уже полегла. Раньше в ущелье пасли скот, заготавливали сено, но вот уже более десятилетия здесь практически никто не бывает. Помимо Аниуара нас сопровождали еще двое жителей Кёнделена — Музафар и Крал, добродушные, улыбчивые, заботливые и само собой выносливые. Выносливость и терпение — первое, что понадобится путешественникам, ибо дороги как таковой в ущелье нет. Кое-где еще сохранилось что-то вроде подобия узкой тропки, но в подавляющем большинстве мест она исчезла — заросла травой, деревьями, завалена буреломом, снесена частыми оползнями, своенравной речкой, много раз за это время менявшей свое русло. Так что приходится почти все время идти по краю речного берега, а где он непроходим — по воде, постоянно переходя с одной стороны на другую. Хорошо, если воды в речке мало, как в нашем случае, но и то сухими не остался никто. И если при первых переправах мы еще пытались найти более-менее мелководное место, чтобы не зачерпнуть воды в сапоги, то при последующих обращать на это внимание было просто некогда. Ведь таких переправ-переходов было не пять и даже не десять, а около сорока! Естественно, оставалось только снимать сапоги и выливать из них литры холодной воды, а если не хотел отстать, то идти, не обращая внимания на хлюпающую воду и неимоверную тяжесть в ногах. Только теперь мы поняли, почему у одного из наших спутников сапоги были дырявыми. Вначале подумалось-посочувствовалось: как же он сможет идти, а потом даже зависть определенная проснулась к такой обувке, да желание появилось: изрешетить свои. Да вот действительно останавливаться было нельзя — хоть и вышли мы достаточно рано, но предстояло пройти куда как более десяти километров по бездорожью, осыпям, кручам, кустарникам, чтобы успеть засветло вернуться домой. Ночью двигаться по ущелью невозможно — гляди не гляди, расщелины, выемки между камнями не усмотришь и сломать ногу, а то и покалечиться — секундное дело.
Честно скажем, мы выдохлись уже где-то через пару часов — постоянные переходы с одного берега речки на другой, бесконечные подъемы и спуски, цепляющиеся за одежду кустарники и ветки деревьев, напряжение от вновь и вновь возникающих препятствий довольно быстро погасили наше желание постичь неизвестное, сделать — чем черт не шутит! — мировое открытие. К тому же день выдался на редкость сумрачным, серым, холодным. Урды — ущелье узкое, лесистое, влажность в нем повышенная, а солнце если и заглядывает, то не задерживается. Скалы то практически смыкаются, то немного расходятся, но ни о каких полянках речи не идет: косогоры да обрывы. Есть места, где невозможно подняться ни по одному из берегов — столь они отвесны и неприступны, ни по самой реке — вода стремительно мчится между огромных валунов: почерневших, скользких, безжалостных к человеку. Хорошо, что наши спутники предвидели подобные трудности — захватили страховочные веревки, помогли обойти неприступные на первый взгляд препятствия.
Урды действительно одно из самых суровых ущелий Кабардино-Балкарии, но его недоступность позволила в первозданном виде сохранить величие дикой природы. На сгнивших пнях разместились колонии опят: не сходя с места можно набрать полный рюкзак, да вот как его потом донести домой? Ведь руки постоянно должны быть свободными, чтобы вовремя ухватиться за ветки на опасных обрывах, а тело не напряжено излишним грузом, дабы вовремя перепрыгнуть через расщелины и поваленные деревья, то и дело преграждающие путь вперед.
А какой величины форель мы видели в речке! Черные, более чем полуметровые рыбины косяками ходят в недоступных для человека заводях — играют, резвятся, а то и выпрыгивают на поверхность воды. Зрелище потрясающе-завораживающее!
Да и ружье — один из наших спутников его предусмотрительно захватил, — как мы убедились в дальнейшем, здесь будет нелишним: непуганый зверь, в частности рыси, то и дело дают знать о своем близком присутствии. Правда, оружие нам в тот день не понадобилось, но с ним было, право, как-то спокойнее.
…После примерно километров десяти ущелье начинает расширяться: с одной стороны (левой по течению) неприступные скалы буроватого цвета поднимаются чуть ли не на сотни метров, достаточно отвесный склон, густо заросший травой, упирается в них, протянувшись так же на сотню-другую метров. Где-то далеко внизу шумит речка, противоположный берег которой покрыт лесом, в основном высокогорным березняком. Но это еще далеко не конец ущелья — до него не километр и не два, а намного больше. Именно здесь расположены древние могильники, именно здесь на одной из скал и разместилась та самая галерея древних художников. К огромному сожалению, за последнее время она подверглась сокрушительному воздействию природных сил и от сырости, выветривания, отслаивания плиточника практически исчезла. Аниуар, побывавший здесь какие-то два десятка лет назад, был искренне расстроен увиденным — от доброй сотни рисунков сегодня не осталось и следа, а те, что еще видны, вряд ли сохранятся уже через пару-другую лет. Это тем более обидно, что рисунки эти неизвестны ученым, мало того, они никем не зафиксированы, не описаны, и, естественно, не атрибутированы и именно сегодня впервые вводятся нами в научный и общественный оборот. А ведь есть среди них поистине удивительные — красной охрой на достаточно большой высоте нарисованы птица, человек… Интересно, что подобного изображения птицы мы не нашли в доступной нам искусствоведческой литературе. Поражает точная графическая схема пернатого существа, символизирующего Небо. Такая познавательность предполагает наличие у художника высокого интеллекта, стремление передать другим людям какие-то важные сведения.
Силуэтный же человечек, изображенный рядом на скале, похоже, был частью какой-то сценки. Такие наскальные рисунки, писаницы, как их называют ученые, характерны для эпохи неолита, нового каменного века, когда совершался переход к земледелию и скотоводству, когда уже появилась глиняная посуда, а орудия из камня сверлились и шлифовались. Можно только предполагать, какие сведения о той эпохе мы могли бы почерпнуть из утраченных изображений. Но и сама птица полна странной силы, выразительности и притягательности, какого-то намека на зашифрованную, ведомую только ее Создателю, тайну. Вглядитесь в нее — сразу возникает великое множество ассоциаций!
Само место это, окаймленное скалами с одной стороны, и лесистыми горами с другой, с виднеющимися в отдалении травянистыми склонами, напоминает обжитой дом, хотя, как мы говорили выше, в последние годы люди здесь бывают очень и очень редко. Прозрачная речка и лесок в лощине, обширный подскальный нагревающийся солнцем склон — отличное место для жилья. И люди здесь жили, по крайней мере, несколько тысяч лет назад, если отталкиваться от датировки наскальных рисунков. Только вот какой осколок древней цивилизации они представляли? Хочется верить, что когда-нибудь мы сможем получить доказательный ответ на этот вопрос…
Задерживаться в Урды было нельзя — день стремительно клонился к вечеру, не успеем выбраться до темноты — придется ночевать под открытым небом: удовольствие не из самых приятных, тем более что день нашего путешествия — 17 октября — являлся днем рождения одного из авторов этих строк. Не стоит описывать обратную дорогу, скажем только, что она заняла в два раза меньше времени: мы буквально летели домой, забывая о крутых обрывах, скользких тропах. Переходили речку не по мелководью — его в сумерках все равно не видать, а где придется, — иногда в прямом смысле оказываясь по пояс в ледяной воде. Вымокшие, полностью обессилевшие, мы вышли из ущелья в полной темноте, освещаемые лишь светом луны. Естественно, в часы эти думалось не о самом лучшем: о том, что больше никогда в жизни никто не сможет втянуть в такого рода авантюру, что октябрьские купания не самые полезные для организма процедуры и хорошо еще, если отделаемся воспалением легких, а не чем-нибудь более серьезным…
Нестерпимо хотелось пить, что было вполне объяснимо — через пот каждый из нас потерял в этот день несколько литров жидкости (в частности, один из авторов этих строк, отягощенный лишними килограммами, — 6,5!), обезвоживание организма было столь мощным, что утолить жажду удалось лишь после принятия нескольких стаканов горячего чая. Да-да, мы не сразу на машине помчались в Нальчик, чтобы принять горячую ванну, как об этом грезилось в Урды, а остановились в гостеприимном доме Аниуара: ели горячие, пышущие жаром хичины, наслаждаясь радостью человеческого общения.
Добрались мы домой только к полуночи, горячей воды, естественно, уже не было, так что о ванне оставалось только мечтать, но тем не менее никто из нас, людей, скажем честно, физически незакаленных, не заболел даже элементарной простудой, а усталость ушла уже на следующее утро. И мы снова собираемся в эти дикие места, обладающие удивительной притягательной силой. Что влечет сюда? Возможность преодолеть себя? Зов крови? Желание прикоснуться к прошлому, которое здесь, в Урды, Кёнделене, Канжоле, столь ощутимо, зримо и доступно…
Уместно вспомнить, что об Урды авторы впервые узнали из труда Шоры Ногмова «История адыхейского народа», описавшего знаменитую Канжальскую битву (правильнее было бы сказать — Канжольскую), ставшую переломной в многовековой борьбе кабардинцев с крымско-турецкими захватчиками. Как пишет ученый Валерий Сокуров, наиболее полно ответивший на вопросы когда, где, как и при каких обстоятельствах проходило это сражение, «кабардинского похода Каплан Гирея I касались многие авторы: Э. Кемпфер, А. де ла Мотрэ, Сейид Риза, Мехмет Фундуклулу, Дм. Кантемир, К. Главани, И.-Г. Гербер (20-е годы XVIII в.), позднее — П.-С. Паллас (1794), И. Вакербарт (1798), С. Броневский (1823) и И. Хаммер (1831), Ш. Б. Ногмов (1844)» и последний «в ряду перечисленных авторов особое место занимает»[14]. Вот что конкретно сообщает адыгский летописец: «…Года два или три спустя случилось, что живший в Большой Кабарде с войском крымский паша, сидя на траве и куря трубку, беседовал со своими приближенными, в числе коих был и князь Кургоко Хатожуков. Обращение его с последним было до того дерзко, что, выкуривши трубку, он стал ее выбивать об голову князя Кургоко. Поступок этот сильно огорчил князя, однако же он не подал паше ни малейшего вида неудовольствия, но, простившись с ним, он в тот же день собрал многих князей и почетных узденей и, рассказав им о случившемся, объявил им свое намерение: в следующую ночь умертвить всех турок и крымцев, где бы они ни находились. Не исполнившим сего повеления назначен был значительный штраф и сверх того, в знак трусости, черный шерстяной колпак. Все единодушно согласились на предложение Кургоко и в следующую же ночь привели его в исполнение, причем ни одного неприятеля не осталось в живых.
На следующий год посланные крымским ханом для собрания податей, узнав на половине пути об этом происшествии, поспешили с возвращением для донесения о том хану. Разгневанный хан, в свою очередь, уведомил султана, который спустя два или три года прислал хану многочисленное войско под начальством Алегот-паши, к которому, присоединивши свое войско со многими муллами, эфендиями, хаджи и с припасами отправился на поражение кабардинцев, строя при этом в некоторых местах мечети и крепости.
…По прошествии некоторого времени крымский хан с войском подступил к границам кабардинским. Предупрежденные еще во время прибытия хана за Кубань, кабардинцы все свое имущество, жен и детей отправили в горы и сами ожидали приближения неприятеля в ущелье Урда. Хан, узнав об этом, изменил путь и расположился лагерем на бугре Канжала. В тот же день пришел в кабардинский стан Халелий, лазутчик из татар, живший прежде у князя Кургоко. Он уведомил князя подробно о намерении хана, упомянув при этом, что если кабардинцы в следующую же ночь не нападут на крымцев, то в другую или в третью ночь на них самих непременно будет сделано нападение. Кургоко тотчас же велел собрать около 300 ослов и к каждому привязать по две вязанки сена. Наступила ночь, он отправился на неприятеля и, приблизившись к нему, велел у всех ослов зажечь сено и гнать их на неприятельский лагерь с несколькими выстрелами. Ослы ужасным криком своим до того перепугали неприятеля, что он в беспамятстве и смятении стал рубить друг друга, с рассветом же стремительно бросились на них кабардинцы и совершенно их разбили, взяв много пленных и большую добычу. Толстый паша Алегот в бегстве упал со скалы, на половине которой, зацепившись за дерево, повис и кончил жизнь в таком положении. Место это теперь называется Алегот гум и шухупа, т. е. Алеготова скала. В этом сражении убито было несколько крымских ханов. Прогнавши остальных крымцев к Кубани, кабардинцы возвратились в свои пределы»[15].
А вот еще одно описание Канжальской битвы. Автор его Дмитрий Кантемир, чья фамилия известна большинству благодаря стихам его сына — русского поэта Антиоха Кантемира. Но и Дмитрий Константинович (1674–1743) личностью был в свое время знаменитой — сподвижник Петра I, участник Персидского похода, автор четырехтомного труда «История роста и упадка Оттоманской империи», написанного им на латыни и изданного в Париже в 1743 году. Вот что он, в частности, сообщает: «…Я предлагаю моему читателю только один пример, свидетельствующий об их (черкесов) храбрости, который случился около шести лет назад и не так невероятен, насколько невероятны подвиги, прославленные древними греками.
Когда Селим-Гирею (впоследствии крымскому хану, личности большой мудрости и доблести, старому солдату) не была уплачена ежегодная дань, он послал в следующем году своего сына Шахбаз-Гирей-Султана, чтобы он потребовал невольников за два года. Последний был принят с почетом, поскольку пришел без грозной свиты, и князья, как положено, немедленно выдали ему положенную дань.
Но случайно он увидел прекрасную дочь одного черкеса, которая не была внесена в список невольников, и тем не менее она была насильно захвачена, против обычая, и вынесена из дома. Ее братья, двое храбрых юношей, сначала притворялись, что не огорчены происшедшим, успокоили отца и смягчили его горе, приукрасив ее будущее тем, что она будет иметь честь взойти на ложе султана. Выждав же благоприятный момент, они неожиданно напали на принца, когда он спокойно пребывал наедине с похищенной девушкой, а стража была отпущена и уже успела напиться, ранили его и сестру и перебили охрану этого человека.
Отец султана, услышав о случившемся, сдерживает свое негодование и объявляет, что черкесы поступили справедливо, наказав человека, который таким образом пытался обесчестить девушку, похищенную против правил.
Когда султан умер, ему наследовал его старший сын Девлет-Гирей, немного позже свергнутый с трона Великим синьором и отправленный в ссылку. Но Каплан-Гирей, его младший брат и преемник, с разрешения турецкого правительства отправился против черкесов во главе 80 000 татар, угрожая им разрушительным вторжением. Когда он переправился через Танаис (Дон), к нему присоединились 15 000 кубанцев.
Князь Кабард, получив эту новость от своей разведки, с 7000 пеших солдат и 300 лошадей ушел к вершине высокой горы, украшенной руинами большого старого города, и укрепил расселины и стены деревьями и земляными валами. Каплан-Гирей, предвидя трудность штурма этой горы, к которой не было никаких подступов, отправляет к князю доверенного посла, чтобы тот сказал князю, что султан предпринял поход против узбеков и приглашает с собой 3000 черкесов. Кроме того, он желает лично встретиться с князем, поэтому и просит его спуститься с горы.
Кабард, разгадав ложь врага, отвечает послу, что сейчас он не имеет возможности спуститься, так как скован сильным приступом подагры, но через три дня посетит султана, спустившись на лошади или на носилках.
Когда посол ушел, Кабард созвал черкесов и обратился к ним со следующими словами: «Каково ваше мнение, друзья и соотечественники, о нынешнем состоянии наших дел? Что, по вашему мнению, лучше для нас: заковать самих себя в цепи султана, быть перерезанными им и допустить, чтобы наши жены и дети были уведены в вечное рабство, или, как мы, победили или погибли? Если погибнем, то мы избегнем отвратительного зрелища издевательства тирана над нами; если победим, одним ударом освободимся от нестерпимой жестокости татар». Ответ был единодушный, что лучше умереть, чем предать себя в руки врага. Тогда он требует, чтобы они, согласно обычаю, принесли клятву мечами и оружием.
После того как дело было решено таким образом, Кабард послал вечером одного человека сказать хану, что его подагра полегчала и что он мог бы прийти к нему в качестве просителя вместе с командирами своей армии. Это известие привело Каплан-Гирея в восторг. Он приказал отправить лошадей на пастбище и принял решение всю ночь посвятить отдыху. Черкесы, узнав об этом, проникли в татарские орды, связали древесную кору в небольшие, хорошо просмоленные связки и, привязав их к хвостам нескольких лошадей, погнали их (лошадей) вниз в величайшем молчании к кошу или палаткам татар, и там подожгли связки. Лошади, испуганные сразу и пламенем, и болью, помчались со всей возможной скоростью и в темноте ночи бросились, как молния, в гущу татарских лошадей, которые также перепугались, оборвали путы и с величайшим шумом понеслись в разные стороны.
Татары проснулись от этого шума, но, не видя и не слыша ничего, кроме пламени, носящегося по долине (в темноте страх возрастал оттого, что лошадей не было видно), и, думая, что огонь ниспослан с небес, обезумели и побежали в беспорядке. Увидев это, черкесы бросили все свое оружие, кроме мечей, и стали убивать каждого, кто попадался им. Когда наступил день, черкесы собрали почти 10 000 лошадей противника, потеряв едва 5 человек, и вернулись назад с триумфом.
Каплан-Гирей убежал с горстью своих людей в Крым, бросив позади себя 40 000 убитыми и остальных рассеянными»[16]. Вот такое несколько романтизированное описание Канжальской битвы. Другие здесь приводить вряд ли стоит. Всех интересующихся отсылаем к уже упомянутой выше работе Валерия Сокурова, основные положения которой можно свести к следующему — поход ханского войска, состоящего из 20–30 тысяч крымских и турецких солдат, ногайцев и темиргоевцев, начался весной 1708 года, достигло оно Кабарды в самый разгар лета — в пору созревания хлеба, и состоялась знаменитая битва. Как повествует предание «О свержении кабардинским народом ига крымских татар», «войско хана… расположилось в местности при впадении р. Кичмалки в реку Малку… татары не выдержали первого дружного натиска кабардинцев и отступили; кабардинцы погнали их по хребту горного кряжа Аурсентх, вплоть до горы Кинжал-Инал, где бой и прекратился»[17].
«Алеготову скалу», с которой открывается вид на пропасть глубиной в сотни метров, стоит обязательно посмотреть, как и проехать на знаменитые летние пастбища Аурсентх — той самой дорогой, которую назвали кровавой. Ведь Канжол в переводе с тюркского означает именно это — «кровавая дорога».
Эта земля в прямом смысле пропитана людской кровью, кровью воинов, участвовавших в многочисленных битвах и сражениях. Особенно в годы Кавказской войны. Вот как описывает одно из них Платон Зубов в своей работе «Подвиги русских воинов в странах кавказских с 1800-го по 1834 год»: «11 марта (речь идет о 1822 годе. — Авт.) подполковник Коцарев выступил с отрядом из лагеря при реке Баксане, соединясь с отрядом, на реке Малке находящемся.…Коцарев следовал к горам по ущелью Баксанскому. Сколь было скрытно движение его, но ехавший для разбоя на линию с партией владелец Тау-Султан Атажуков открыл его и немедленно разослал людей своих предупредить кабардинцев о приближении отряда, дабы успели они скрыть табуны свои и скот в ущельях гор. Находившиеся в авангарде казаки, прибыв на рассвете 12-го числа к реке Гунделен, имели наблюдение за партией Тау-Султановой; но многолюдство собравшихся кабардинцев препятствовало им сделать решительное нападение. В полночь на 13-е число батальон кабардинского полка и 50 казаков посланы были за реку Баксан к ущелью Лоискатов, а две роты Тенгинского полка с артиллерией, переправясь реку Гунделен, следовали до аула Хутатова, по коему был открыт огонь из орудий для отвлечения внимания неприятеля до тех пор, пока батальон займет высоты, над ущельем Лоискатов лежащие. Тогда роты с артиллерией обратились туда же и, под прикрытием пушечного огня, вошли в оное. Аул, принадлежащий владельцам Касаевым, был сожжен; не успевшие скрыться кабардинцы были переколоты, и много скота и лошадей отбито. 14-го сожжен аул узденя Хутатова; 15, 16 и 17-го на высотах гор Арталка и Ергиока сожжены многие аулы и хутора, принадлежащие узденям владельцев Тау-Султана-Атажукова, и Мисоустовой фамилии владельцев, Касаевых и Наврузовых…» [18].
Кавказская война — особая страница в истории Кавказа. Продолжавшаяся почти 150 лет, она закончилась в 1864 году выселением около полумиллиона горцев, прежде всего адыгов, в пределы Османской империи. Еще в XVIII веке «границы Кабарды на западе простирались до рек Большой Зеленчук (приток Кубани) и Кумы, а на востоке — до Сунжи»; «под колониальным нажимом кабардинцы были вытеснены из района Пятигорья — традиционного центра Кабардинских земель». «Население, составляющее к середине XVIII века около 300 тыс. человек, к последней четверти XIX века насчитывало всего 35 тыс., т. е. оно сократилось в девять раз»[19].
В 1994 году, к 130-летию окончания Кавказской войны, авторами этих строк, работавшими тогда в издательском центре «Эль-Фа» (название это представляет собой стяжение первых слогов слов «Эльбрус» — не столько вершина, как журнал, редактируемый одним из авторов, и «Фатум» — книжной серии, с какой центр как таковой и начался), была задуман выпуск сериала «КЛИО». Долго бились над его названием, пока четыре буквы, составляющие имя греческой музы истории Клио, не получили новую расшифровку — «Кавказский литературно-исторический Олимп». Предполагалось собрать все лучшее, интересное, познавательное, написанное учеными, писателями, путешественниками мира о Кавказе, Кабардино-Балкарии, опубликовать работы, неизвестные современному читателю, не дошедшие до него в основном по идеологическим соображениям.
В процессе подготовки открылась картина поистине потрясающая: оказалось, что из многих сотен имеющихся по означенной тематике книг в советский период были переизданы лишь единицы. За короткое время энтузиастами (всю работу осуществляли Рашад Туганов — научный редактор, авторы этих строк — составление, литературное редактирование, и художник Михаил Горлов — оформление) были найдены, выверены, переведены тексты, открывающие широкой публике не просто новые имена, а скорее неизвестный взгляд живших до нас на современную историю, нравы, духовную историю народов Кавказа. К трем задуманным разделам — «История», «Литература», «Этнография» — через два года добавились еще два — «Архив» и «Библиография».
Редакторская работа — это «невидимые миру слезы»: ночные сверки наборов с оригиналами, многочасовые сидения в архивах и библиотеках, бесконечные переговоры с владельцами текстов, авторами комментариев и предисловий, настоящие бои с идеологическими противниками… Чего стоила одна кампания, развернутая против литературного редактора после публикации книги Теофила Лапинского «Горцы Кавказа и их освободительная борьба против русских», выход которой совпал с началом событий в Чечне. Каких только обвинений не довелось выслушать — в подрыве целостности России, в пропаганде национализма, в стремлении дестабилизировать мирный процесс на Кавказе. Именно так оценивалось желание воссоздать подлинное историческое прошлое народов, проживающих в республике и регионе Северного Кавказа, раздвигающих привычные рамки представлений о них, углубляющих знание их менталитета. Но все удалось пережить. Совместными творческими усилиями вскоре серия набрала необходимый вид и вес, чтобы стать явлением не только полиграфического, но и историко-познавательного, духовного плана. Эти книги в строгой темной «одежке» востребованы, на них ссылаются, их изучают, о них говорят, спорят, пишут. Причем те, кто продолжает выпуск, даже не упоминают имен тех, кто выпустил первые 20 книг серии и подготовил к печати еще с десяток (всего вышло 50 томов)[20]. Печально, конечно, но главное все же видится в другом: с помощью книг, вышедших в «КЛИО», история Кабарды и Балкарии стала куда более полной и объективной. О той же Кавказской войне, ознакомившись с рядом томов — Т. Лапинского, М. Кандура, Ф. Торнау, В. Н. Немировича-Данченко, И. Бларамберга, — можно узнать все или практически все.
А теперь обратимся к книге большого любителя путешествий по Кавказу, автора нескольких путеводителей, вышедших как в дореволюционные годы, так и в советское время, Сергея Анисимова, чье имя ныне, к сожалению, незаслуженно забыто. А ведь его объемный путеводитель «Кавказский край» издавался в двадцатых годах прошлого века трижды; вышедшая в 1937 году и по этой причине, к сожалению, сверхидеологизированная книга «Кабардино-Балкария»[21] тем не менее остается до сих пор одним из лучших путеводителей по нашей республике. Поэтому мы решили привлечь С. С. Анисимова к участию в нашем путешествии по Приэльбрусью и другим достопримечательным местам КБР. И уместно сказать хотя бы пару слов об этом подвижнике Кавказа, для чего воспользуемся сведениями, почерпнутыми из альманаха «Ветер странствий»[22]. Сергей Сергеевич Анисимов родился в 1876 году. Закончил в 1902 году юридический факультет Петербургского университета, работал в Курске, за участие в революционной деятельности был сослан в Тюмень, впоследствии выступал в качестве защитника на многих политических процессах, о чем лучше всего говорят названия написанных им книг: «Бунт в Тобольской каторжной тюрьме», «Как это было. Записки политкаторжанина на судах Столыпина», «Во Владимирке». Но главной его любовью был и остался Кавказ. Будучи студентом, в конце XIX века попал он сюда и был буквально потрясен, о чем свидетельствует его первая туристская книга «Вечный снег и лед» (1901). Чуть ли не каждое лето он проводил в горах, совершил путешествие по Сванетии, исходил вдоль и поперек нашу республику, написал о ней ряд книг, в том числе «От Казбека к Эльбрусу» (1928), «Поход на Эльбрус» (1936). Умер Сергей Анисимов в 1948 году — в Гаграх, у подножия Кавказских гор, а похоронен на Ваганьковском кладбище — его могила рядом с могилой В. И. Даля.
При этом напомним, что описываемое Сергеем Анисимовым соответствует реалиям тридцатых годов прошлого века и нуждается в кое-каких уточнениях и поправках: «На всем пройденном пути долина Баксана довольно широка. Она особенно привольна и просторна в районе селения Заюково и в котловине Гунделена. Но выше она сразу суживается. Здесь шоссе уходит в теснины Скалистого хребта из очень крепких юрских известняков. Кажется, что там нет никакой дороги и горы замыкают всякий путь дальше.…Выше долина Баксана врезывается в горло ущелья, разрезывающего мощную толщу юрских пластов, из которых сложен Скалистый хребет Большого Кавказа. Эта теснина носит название Тотуртар. Прямо над шоссе нависают скалы в виде полутуннеля, и дорога вьется под ними по карнизам, разработанным взрывами аммонала, в обрывах, которые снизу подмывает Баксан. Река ревет. У самых ног разверзается пропасть. Полотно шоссе выглядит жуткой узкой ленточкой, которая извивается змеей и то скрывается из глаз, то вновь показывается на высоких выступах над водами Баксана. Путь совершенно безопасен, так как породы очень тверды и не угрожают обвалами.
Место здесь очень красивое. Ущелье глубоко вырезано водами Баксана в розовых и желтых породах юрских известняков. Над головою поднимаются в самое небо великолепные грандиозные башни и светлые пики.
Основной породой являются светло-серые, крупнозернистые, то розоватые, то желтые сахаровидные известняки. Они располагаются пластами и слоями с общим наклоном на северо-восток в среднем под углом до 35°. Они дают представление о всей грандиозности горообразовательных процессов, поднявших горы Большого Кавказа.
Северный склон всего Скалистого хребта в целом пологий и в верхней своей части покрыт альпийскими, а в более низких местах субальпийскими лугами, которые обильно цветут и поражают разнообразием и роскошью цветов.…В этом замечательном, очень глубоком ущелье совершенно особую прелесть создают лепящиеся по крутым затененным склонам леса и кустарники. Деревья захватывают здесь горные громады до самого верха. А там уже, в недосягаемой выси, виднеются скалистые пики. Внизу же, как на всем пути, ревет и воет мощная река»[23].
Река Баксан… Она сопровождает нас на всем пути по ущелью. Неистовая, не знающая устали, рвущаяся из узких берегов, она тысячелетиями несет свои кипенно-белые воды. Вот что писал русский историк, автор широко известной шеститомной работы «История войны и владычества русских на Кавказе» (1871–1888) Николай Дубровин: «С правой стороны Малка принимает Баксан, самую значительную реку в Кабарде, вытекающую с южной покатости горы Эльбруса. От истока и до Баксанского укрепления река эта течет то в тесном скалистом ущелье, то в горной долине, а ниже укрепления поворачивает на восток, извивается по Кабардинской плоскости, течет широким руслом в невысоких берегах и разделяется на рукава, которые в низовье своем окружены лесом. Воды Баксана обильны и чрезвычайно быстры, особенно в полноводье; тогда река ворочает большие каменные глыбы, и переправа через нее невозможна.
Как в Баксанском ущелье, так и по выходе своем из Черных гор Баксан принимает множество ручьев и речек, из которых некоторые, как, например, Черек и Чегем, впадающие с правой стороны, весьма значительны»[24].
Его дополняет врач Антон Дроздовский, опубликовавший в сборнике Кавказского медицинского общества (Тифлис, 1870) «Краткий медико-топографический очерк Кабардинского округа Терской области»: «Все воды кабардинских горных рек, имея слишком крутое падение, текут вообще очень быстро, с шумом по каменисто-песчаному ложу. В жаркое время года от усиленного таяния снегов они значительно прибывают, и некоторые из них увеличиваются также и от продолжительных дождей. С прибылью воды эта последняя хотя и становится мутной, но она остается холодной, с температурой от +6 до +12° и для питья всегда здоровая. Совершенно чистая речная вода на вкус приятная, прохлаждающая и мягкая. Она содержит в себе много атмосферного воздуха и незначительное количество хлористых и других солей. Зимой реки в Кабарде и в горах замерзают большей частью у берегов. Вода в них в это время бывает чистая и прозрачная с очень низкой температурой. Нужно заметить, что русла самых значительных рек, преимущественно в тех местах, где они текут по узким ущельям, загромождены на большом протяжении огромной величины камнями и скалами, упавшими с вершин крутых гор. Обстоятельство это представляет собой непреодолимые препятствия для туземцев к развитию торгового промысла, как, например, сплавливание соснового леса, произрастающего в громадных размерах в верховьях реки Баксан и отчасти Малки»[25].
Тем не менее были попытки и стремительный Баксан оседлать. Одну из них предприняла в начале семидесятых годов прошлого века группа энтузиастов, решивших спуститься по реке на понтонах. Как это происходило, можно узнать из публикации «Неистовый Баксан»[26]: «Первый отрезок — Верхний Баксан — Тырныауз. Быстрый светло-бирюзового оттенка поток, изредка вспенивающийся искристыми белыми барашками, петляет между галечными отмелями, рассыпается вдруг веером мелких проток и снова собирается в неширокую светлую ленту.
…Светлая мягкой породы стенка левого берега с множеством вкрапленных больших и малых камней, изъеденная, изрезанная длинными бороздами их падений, отвесно уходит вверх на многие десятки метров.
…Нужно пройти вдоль левого берега несколько коротких сливов между валунами, затем резко, круче струи, уйти вправо, прижимаясь к большой светлой глыбе, в белую кипень потока, и снова влево, влево, так как две гряды валунов перекрывают реку, оставляя лишь слева, у самого берега, узкую лазейку слива.
Плот прошел четко, как задумали. Зачалились в лабиринте камней слева за сливом — подстраховать лодку. Лодка тоже шла хорошо, правда, на одном из сливов лоцмана бросило с кормы на колени на дно лодки как раз в тот момент, когда она шла над камнем. Просмотрели реку дальше. Камни, камни, камни… Но есть и вода! Скептики оказались не правы — плыть можно. Хоть и не везде. Через три километра первый непроходимый участок. Сплошной каменный лабиринт кончился тупиком — Баксан с трудом продирается сквозь каменный заслон узкими клокочущими протоками.
…Плот едва протискивается в узкие проходы, вспаханная валунами река бурлит, взбухает буграми вода, низвергается вниз то сплошным потоком, то тонкими радужными струйками.
Порог «Нижняя челюсть» назван по очень похожему белому пятиметровому камню в середине порога. Порог — круто падающий участок ниже километрового столба 39/69. Обилие камней.…В начале порога — острый зуб в струе в метровом сливе. Очень красив левый берег. Над дорогой поднимаются огромные скальные обломки, оторвавшиеся от отвесной стены, причудливые очертания которой вверху напоминают бойницы и бастионы крепости.
Порог «Излучина». Река за автомобильным мостом и километровым столбом 41/67 подходит вплотную к обрывистой скале левого берега и выгибается у ее подножия крутой дугой. В воду со скалы здесь упало несколько больших глыб, перегородивших реку. На первый взгляд плыть некуда. Три огромных камня оставляют слева и в центре проходы в метр, к тому же в левой протоке застряло бревно. Под правый берег трудно уйти из-за камня в центре реки. Может быть, все-таки попробовать? Лодка наскакивает на первый камень у левого берега, ее разворачивает, но ребята мощными гребками резко уходят вправо. Плотовикам отбиться вправо не удалось — плот медленно, боком, полез на средний валун, его накренило, корму стало заливать водой, кормовые выскочили на валун и столкнули плот в воду.
…Третий участок, от поселка Былым до поселка Жанхотеко, пожалуй, самый интересный кусок реки. Тесное ущелье, набравшая силу река, сложные препятствия, требующие четкой, слаженной работы экипажа. Малейшая ошибка тут же наказывается. Именно на этом участке трое из плотовой четверки поочередно побывали в воде. Но наибольшее впечатление оставляют все же последние пороги участка. Километра за два до балкарского селения Лашкута Баксан наваливается на отвесную известняковую ячеистую стенку с острыми кромками. Все русло забито валунами и скальными обломками. Мы обнесли участок стенки, спустили плот в каменистую протоку, и вот он, подхваченный потоком, ринулся вперед. Мы ушли от одного камня, от другого, наскочили на третий — у одного из кормовых потоком вырвало из рук весло — оно плыло сзади, последовала нестандартная команда «на камень» — плот притормозило, весло выхватили из воды. Плот сваливается в слив, затем во второй, и, уже набрав воды, на непослушном плоту мы валимся вниз с водной бушующей горы. Косые, почти продольные мощные валы бросают плот в разные стороны, складывают его, жуют, норовят поставить боком.
Лашкутинский порог, или порог «Западня», спрятан за излучиной реки и открывается, когда плот уже подходит к отвесной стенке левого берега. Здесь уловцо, расширение реки, перегороженной белыми глыбами известняка, а справа вся река низвергается вниз в узкий проход двухметровым сливом. Уйти из улова вправо очень трудно, так как вода наваливается на глыбы, уходя в щели между ними. Осторожно подгребая веслами и нащупывая пальцами неровности стены, держась за нее, мы отводим плот подальше назад…».
Здесь, в районе селения Лашкута, мы прервем рассказ о попытке оседлать Баксан, заметив при этом, что других впоследствии не предпринималось, так что судоходство по неистовой реке откладывается до лучших времен. Они не за горами — летом 2005 года на соседней реке Чегем проводились международные соревнования по экстремальному рафтингу — спуску на байдарках, называемых спортсменами между собой каяками.
Юго-западнее селения Лашкута, на террасе левого берега Баксана, на высоте 60 метров от реки, можно осмотреть грот, носящий имя легендарного нарта Сосруко. Чем руководствовались нальчикские ученые С. Н. Замятнин и П. Г. Акритас, давая в 1954 году гроту это имя, сейчас трудно сказать. Но туристская братия уже в семидесятых годах определила мифического героя сюда на постоянное место жительства, да так и оставила. Нам же остается привести сведения из книги «Древности Кабардино-Балкарии»: «Длина грота — 30 м. В мощных культурных напластованиях толщиной 12,5 м обнаружены предметы различных периодов», среди которых предметы среднекаменного века — мезолита: «…мелкие ножевидные пластинки, микролиты удлиненной формы, различные скребки, костяной нож с пазом для вставки кремневых пластинок, фрагмент костяного дротика, костяное шило»[27]. Датируется грот XII–V тыс. до н. э. Похожий — «Кала-Тюбю» — можно осмотреть в районе селения Верхний Чегем.
Кстати говоря, археологические находки, сделанные в этих местах, довольно необычны. Вот что, в частности, сообщает Исмаил Мизиев о найденной в этих местах коллекции: «Она состоит из подвески, изображающей круторогую баранью голову с чертами грифона. Рога изображения украшены литым орнаментом в виде тройных (с промежутками) ложно витых полос, в целом создающих иллюзию колоса.
Не менее интересна и вторая подвеска, изображающая фантастическую птицу с широким хвостом, высокой шеей и длинным клювом. Торчащие уши, изгиб шеи и клюв напоминают морду лошади или собаки. Последние детали особенно подчеркивают фантастичность изображения. Третий предмет представляет собой увесистую крупную булавку — фибулу с хорошо сохранившейся иглой и пружиной. Фибула украшена треугольным геометрическим орнаментом, выполненным мелкими точками. Но особенно интересной является подвеска — литая бронзовая статуэтка «Богини плодородия», выполненная в виде обнаженной женской фигурки с утрированными элементами пола и вытянутыми вперед руками. Подобные изображения связаны с культом земледелия — культом плодородия. Такие изображения, но изготовленные из глины и камня, известны во многих пунктах Северного Кавказа, в том числе и в Нальчике уже в IV тыс. до н. э. На рубеже II и I тыс. до н. э. их отливают из бронзы и ее сплавов. К I тыс. до н. э. относятся и упомянутые находки. Голова, шея и талия статуэтки украшены колосообразными венками, которые в сочетании с признаками пола особенно подчеркивают, что «лашкутинская богиня» — великолепный образчик культа плодородия. Ей поклонялись далекие жители берегов Баксана» [28].
В районе селения Былым (еще в середине прошлого века здесь активно добывали уголь, отчего все вокруг лежащие горы пронизаны штольнями, а сам поселок так и назывался — Угольный) немало подземных могильных склепов, датированных VI–VIII веками нашей эры, сложенных из небольших плит. Они неоднократно подвергались ограблению как в дореволюционное время, так и в постсоветское (см. главу «Чегемское ущелье»). О памятниках этих мест, в частности развалинах крепости на вершине горы у начала ущелья Кала-Кол, писали А. Фиркович (1849) и братья Нарышкины (1867). К их трудам мы и обратимся. Вот что можно узнать из описания первого из них: «Следуя по реке Баксан по весьма трудной и едва проходимой дороге, мы прибыли в аул кабардинского князя Наурузова. Тут, в двух верстах от аула к западу, на горе, мне указано было разрушившееся строение на сводах из тесаного камня, спаянного известковым цементом и бывшее, вероятно, могилою, где, по словам местных жителей, один из кабардинцев нашел серебряный крест величиною в четверть аршина с надписью. Но крест этот, вместе с другими вещами, найденными, по его словам, в этом же склепе, переплавлен.
Следуя оттуда вдоль по Баксану, не доезжая с версту, в аул Озоруклар, на вершине едва доступной горы, заметна развалина каменного строения, называемого туземцами Каллколу. Взобравшись туда, я нашел разрушившееся строение, из которого уцелела одна западная стена, высотою около 6, шириною 10, а толщиною 1 1/2 арш., с небольшим окном. Из развалин этого здания выстроены обширные коши.
Только в Чегеме я узнал одно предание об этом месте, хранимое в тайне туземцами, что будто бы в подошве той горы, над которою стоит упомянутое строение, есть отверстие, ведущее в пещеру, находящуюся под самим строением. В этой пещере хранятся книги, разные вещи и оружие под проклятием, а потому никто не решается прикоснуться к ним и даже открывать тайну эту другим под опасением дурных последствий»[29].
Ниже мы еще поговорим об исторических памятниках этих мест. А пока вернемся к дороге — «дальше шоссе выходит в горную котловину Сары-Тюз, склоны которой раздаются, и перед глазами раскрываются снова широкие виды. Слева от дороги видна вечно-снежная вершина Тихтенген-тау, она встает на Главном хребте в виде пирамиды с острыми гребнями в строгих готических линиях. (Тихтенген-тау, или, как принято ныне писать, Тихтенген-баши, своим внешним видом напоминает конус потухшего вулкана — отсюда и название, переводимое с балкарского как «успокоившаяся вершина». — Авт.)
Справа видны скалы, пики и башни двух вершин Скалистого хребта — Алмалы-кая и Наужидзе, или «зубья бабушки». (Алмалы-кая в переводе с балкарского «яблочная скала»: алмалы — «яблочный», кая — «скала»). Желтые скалы этого горного отрога, расположенного в районе поселка Былым, при освещении ярким солнцем и впрямь ассоциируются со спелым яблоком. Ну а другое название — «зубья бабушки» — во второй половине пятидесятых годов прошлого века трансформировалось в «тещины зубы». (Осыпавшиеся пики отрога действительно чем-то напоминают гнилые зубы, вызывающие кое у кого вполне обоснованные сравнения. — Авт.)
Эта новая, самая широкая на пути горная котловина Сары-Тюз разработана Баксаном и двумя его притоками — левым Гижгит и правым Гестенты. Ее большие речные террасы падают уступами. Работа трех названных рек в течение геологических эпох создала оригинальный ландшафт этой горной котловины. Вместо зеленых живых долин, выше и ниже по течению Баксана, в этой котловине развертываются суровые и дикие виды. В то время как и севернее, и южнее в долине Баксана выпадает осадков в среднем от 600 до 700 мм в год, котловина Сары-Тюз крайне засушлива. Она является частью той общей продольной долины или цепи котловины, которая располагается на северных склонах Большого Кавказа, между Скалистым и Боковым хребтами, на всем протяжении от Эльбруса на западе до Военно-Грузинской дороги на востоке. Оба названные хребта настолько высоки, что преграждают движение облаков, идущих с севера и юга. А сама долина между двумя хребтами очень глубока. Поэтому здесь всю летнюю пору года стоит ясная погода» [30].
О городе горняков Тырныаузе, проблемах некогда процветавшего горно-металлургического комбината, добывавшего вольфрам и молибден, коротко сказано в главе «Приэльбрусье». Едем дальше по Баксанскому ущелью. Сразу за Тырныаузом долина довольно резко сужается, и вскоре перед нами предстает во всей своей красе «дикая и глубокая теснина — Эльджурту, тождественная с Дарьяльским ущельем Терека на Военно-Грузинской дороге. По своей мрачной красоте это одно из интереснейших мест на всем пути. Кажется, что гранитные стены совсем преграждают впереди дорогу. Стены ущелья так смыкаются, что глаз не различает просвета. Они встают километра на полтора вверх. Изломы скал и их скульптурные формы одна интереснее другой, строги и гармоничны. Великолепным украшением всей картины служат сохранившиеся на всех недосягаемых для человека местах горные сосны»[31]
Конец ознакомительного фрагмента.
Оглавление
- Удивительнейший уголок планеты Земля
- Баксанское ущелье
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Живописная Кабардино-Балкария. Занимательное путешествие с авторами и героями книг по республике, которую называют жемчужиной Кавказа предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Примечания
1
Жизнь поэта оборвалась в 1941 году в Бобруйском концлагере (См.: Котлярова М., Котляров В. Ты создал мир. И он велик. Книга о поэте Али Шогенцукове. Нальчик: Полиграфсервис и Т, 2003).
4
Сталь К. Ф. Этнографический очерк черкесского народа // Русские авторы XIX века о народах Центрального и Северо-Западного Кавказа. Нальчик: Эль-Фа, 2001. Т. 1. С. 250.
5
Путеводитель и собеседник в путешествии по Кавказу М. Владыкина в двух частях. 2-е изд., доп. и исправ. М., 1885. Ч. 2. С. 139–140.
7
Андреев-Кривич С. А. Кабардино-черкесский фольклор в творчестве Лермонтова // Ученые записки КНИИ. Нальчик, 1946. Т. 1. С. 250–251.
13
Отчет гг. Нарышкиных, совершивших путешествие на Кавказ (в Сванетию) с археологической целью в 1867 г. // Балкария: страницы прошлого. Вып. I. Нальчик: Издательство М. и В. Котляровых, 2005. С. 21–22.
14
Сокуров В. Н. Канжальская битва и ее отражение в кабардинском фольклоре // Актуальные вопросы кабардино-балкарской фольклористики и литературоведения. Нальчик, 1986. С.48.
18
Зубов П. А. Подвиги русских воинов в странах Кавказских с 1800-го по 1843 год // Русские авторы XIX века о народах Центрального и Северо-Западного Кавказа. Нальчик: Эль-Фа, 2001. Т. 2. С. 91–92.
19
Кумыков Т. Х. Выселение адыгов в Турцию — последствие Кавказской войны. Нальчик: Эльбрус, 1994. С. 8.
20
Кузьминов П., Добагова Р. Кавказский литературно-исторический Олимп // Литературная Кабардино-Балкария. 2005. № 4. С. 127–145.
23
Анисимов С. Кабардино-Балкария. М.: Государственное социально-экономическое издательство, 1937. С. 42–43.
25
Дроздовский А. И. Краткий медико-топографический очерк Кабардинского округа Терской области // Русские авторы XIX века о народах Центрального и Северо-Западного Кавказа. Нальчик: Эль-Фа, 2001. Т. 2. С. 339.
