Этажи. № 2 (6) июнь 2017

Мария Шандалова

Журнал имеет электронную и печатную версии. Печатный журнал выходит четыре раза в год. В него отбираются лучшие публикации, размещенные в электронном журнале. Редакция отдает предпочтение новым, не опубликованным ранее материалам.

Владимир Глазов

«Вдруг оторвешься от стишка…»

Вдруг оторвешься от стишка

и выглянешь в окно.

И вроде бы лежат снега,

а все одно — черно.

Бывает, с книжкой пролежишь

и день, и два, и три.

И вроде бы прекрасна жизнь,

откуда ни смотри.

И вроде бы летишь, летишь

в неведомы края…

А это ты в снегу лежишь.

Неужто, вправду, я?

Ну, вот же, встал из-за стола.

Стою, вот, у окна!

А надо мной сыра земля.

А все вокруг — война.

Партия в шахматы

Я не вижу вперед ничего.

Пережит (д) ок я на сорок третьем.

Мне пора бы взять самоотвод,

да докука потом женам-детям.

Только помню: больницы, детсад,

школу, снова больницы за лесом.

Первый шахматный — с шахом — разряд

и разряды электрофореза.

В общем, так себе вышел дебют.

Похоронные марши генсеков.

Пешки ходят вперед, и их бьют

во дворах малолетние зэки.

Но пока еще есть что на стол

деду с бабой поставить на праздник.

Жаркий спор-разговор про футбол —

самый острый, но и безопасный.

Ах, какая команда была

Малофеева! И Прокопенко

что творил! — «Очередь подошла, —

баба вставит, — на финскую стенку».

Неплохая позиция… Мал,

хоть болезнен, удал и, упорный,

я не только играл, я читал,

понимал, что и жить мне за черных.

Вот, наверное, здесь переход

от фигур на доске к черным строчкам.

И не финскую стенку трясет,

а берлинская рушится в клочья.

Будут жертвы, я знал, и нытью

предпочел комбинации в стиле

наглом, чтобы хотя бы ничью

боги сами, смеясь, предложили.

Не с руки им играть в поддавки.

Но не я выбирал жизнь такую.

Шепотком сочиняю стишки,

продолжаю партейку вслепую…

«И медленно и неправильно…»

И медленно и неправильно,

как Веничка завещал,

живешь пограничным барином,

с утра наливаешь чай —

к полудню лишь чаша полнится.

Хлебнешь, так, разок-другой.

И что только, черт, не вспомнится…

А было ли то с тобой?

Бывает, лишь только к вечеру

от стенки взгляд отведешь.

Ну, что ж ты, дружок, так нервничаешь?

Весь в пепле. Ну, что ж, что ложь

с любовью смешал? Выкрадывал

объятия впопыхах.

Ведь если и жить по правилам —

по правилам языка,

когда накрывает грамматика

в квартире полупустой.

И ты посреди Адриатики

лишней стоишь запятой.

В потемках

Чужая, говорят, душа — потемки.

Пять лет брожу в потемках, собирая

насущный хлеб заплесневелый:

сухие корки дат, мякину

войн, революций и репрессий,

и месиво, и крошево костей.

Там-сям скребу сусеки, а душа,

как черный маленький котенок,

не ведаю, в каком углу,

мурлычет жалобно и просит

не молочка, так хоть водички.

И правда, человек есть то,

что ест он. Призрак

или тень, давно оставившая тело,

плывет в неведомом пространстве,

по невесомым клавишам стучит —

далеких духов вызывает.

Они молчат. И слава богу, что молчат.

Заговори они — что это будет?

Вранье, жеманство, светский лепет,

гусарская бравада, анекдот,

катрен альбомный с пошленьким намеком…

История, Джойс говорил, кошмар,

который снится и нельзя проснуться.

Давно оставившая тело тень

плывет в неведомом пространстве,

по невесомым клавишам стучит,

в испарине, едва не задыхаясь, —

проснуться все никак не может,

ни почесаться, ни зевнуть, ни подрочить…

40 ватт

Тьма дневная иль ночная —

лампа светит в 40 ватт.

Я всего лишь уточняю

жизни медленный распад.

Существительная скука.

Прилагательный покой.

40 ватт на всю округу.

Правой левую жму руку:

«Здравствуй, здравствуй, дорогой!

— Как дела? — Да помаленьку…

— Выйдем, что ли, на балкон?

— Нет, давай смотреть на стенку…

Облака за горизонт

уплывают… — Незнакомка

крутозадая идет…

— Так, дружок, давай заткнемся!

Слушай музыку без нот…»

«Я научился жить не торопясь…»

Я научился жить не торопясь.

Живу по солнцу — пастушок-простушка.

Прирученная мною каждый час

не истерит настенная кукушка.

Мой сон послеобеденный тяжел.

Проснусь, вино студеною водицей

разбавлю… Пригублю… И хорошо…

Зачем душа обязана трудиться?

А в сумерках приходит нимфа. С ней

за день мой легкий до утра награды…

С зарей мне снится список кораблей

и вспененные строки «Илиады».

«У меня налицо черты оседлости…»

У меня налицо черты оседлости.

Я пишу, к своей обращаясь светлости,

из предместий неисчислимой давности

человеко — и бого — оставленности —

все равно, какого уезда, волости:

«Здесь одни и те же, дружок мой, новости:

то военный смотр, то ремесел выставка,

а то крестный ход по граблям неистовых.

День за днем, дружок мой, с утра до вечера,

из воды болот выпекают печево.

Из печи несут, а оно уж черствое.

Говорят, что сладкое, да и черт же с ним.

Закрома до верха полны той черствостью.

Вековые кажут друг другу новости —

все равно, какого уезда, волости…»

«Чепуха, говорю, ерунда, пустяки…»

Чепуха, говорю, ерунда, пустяки.

Но гляди — на балансе одни «висяки»

бытовые — убрать, подмести,

протереть. Показанья последней среды —

электричества, газа, тепла и воды —

хватит, чтоб под статью подвести.

А еще, говорю, ворох дел: то пришить,

то в подвал отнести, а то карандаши

заточить… Говорю тебе — речь

лишь о том, чтобы выжить. Другие дела

не распутать уже. И под сердцем дыра.

Надо все же промыть и прижечь.