Театральная сказка. Книга рассказов

Мария Солодилова

Книга рассказов Марии Солодиловой отличается хорошим литературным языком, что сейчас является большой редкостью, и будет интересна всем любителям отечественной словесности.

Крышка

Места у нас богатые — и лесами, и озерами, и золото тут всегда мыли… Не только, впрочем, золото — камешки попадались разные: аметисты, изумруды… Однажды и серебришко какое-то странное нашли, да не разобравшись, не доглядев — ну его по заграницам продавать. Доглядели — ахнули: так это ж платину за серебро-то продавали! Опомнились, когда прииск-от выработан был… Да так с екатерининских времен ничего и не изменилось: в советские времена, почитай совсем недавно, нашли в щебенке аметисты… Ну, как нашли — доложили начальству. Начальство — ни ухом, а месторождение-то тоже скоро кончилось… Так что под асфальтом у нас аметисты… Может, еще у кого по карманам гремят… Из рабочих-то. Да… Страна богатая и народ богатый… Купец Симонов, золотопромышленник, хотел на свадьбу дочери крышу золотом покрыть, да царь не разрешил: нескромно, говорит, будет… Ну тогда он от дома до церкви ковров настелил… При таких-то богатствах — посудите сами — Пугачеву было что пограбить. И до него, конечно, грабили, и после — народ-то какой — бегло-ссыльно-каторжный… Только говорят все о пугачевском кладе: будто бросил его в озеро Инышко, что с двойным дном… Так до сих пор найти и не могут: и воду отводили, и копали… Все без толку. Может, и нет никакого клада — в каждой области своя легенда, и обязательно о кладе, который невозможно добыть: в Калужской — своя, в Оренбуржской — другая… Что-то не слышно, чтобы кто-нибудь находил…

А может, не так ищут: вон, утопленников-от из Тургояка не всегда находят… Люди говорят, что есть в Тургояке пещера — не пещера, скала такая, куда мертвецов течением заносит — и сидят они там на корточках, сжав зубы; и руки, согнутые в локтях, к плечам прижаты: озеро-то родниковое, на глубине так судорогой скрутит, что не только выплыть — не

распрямиться… Один водолаз будто наткнулся на ту пещеру — а утопленники там давно рыбами объедены — чуть живого вытащили, он потом в уме повредился… Я только знаю, что у нас Лариса Ивановна из проектного семь лет венки бросает в том месте, где муж утонул… В воронку затягивает, и не всплывает нигде венок… Да сейчас-то я не про то хочу рассказать…

…Всем заводом хоронили Сашку Юмашева на дальнем кладбище. Люди от дома шли, и от завода еще присоединились… Тогда еще движение перекрыли… Конечно, когда такой человек сам отравился, включив в закрытом гараже машину газовать… Достала его, значит, наша мафия окончательно… Он гаражи распределял. По очереди. От него самые-то работяги и получали, а не те, кто на заводе — без году неделя…

На поминках Вовка Семенов не задержался: стоило только взглянуть на эти рожи, чтобы понять — кто угробил, тот и хоронит… Говорят, убийца всегда приходит на похороны жертвы, чтоб спокойнее быть… Ну, эти если не сами убили, так довели…

Выпил он, как положено, помянул, посидел для приличия, только уходили они с женой из первых: незачем вдове глаза мозолить, если все равно ничего поправить…

По дороге разговорились еще с Сережкой Светловым да Мишкой Потаповым, неудобно было не пригласить, зашли… Жена разогрела картошки, да жареной рыбы принесла к водке… Разговоры, конечно, все о Сашке пошли — как кому гаражи распределял, да вспомнилось почему-то, как в отделе кадров с его подачи начальнику цеха, Карагодину, на фотографию в пропуске наклеили вырезанную из газеты обезьяну — только через неделю заметили, и это на секретном-то предприятии!

Всякое вспомнилось — и хорошее, и смешное, и как Юмашев на рыбалку поехал однажды — заснул с удочкой, а проснулся от холода на мелководье…

Тут Сережка Светлов, от которого явно бутылку надо держать подальше, начал всякие байки рассказывать про рыбалку на Инышке и руками разводить, показывая — какой улов был… И до того всем было ясно, что врет как сивый мерин, что его даже подкалывать начали:

— А домой рыбу принес, а она утряслась — и только кошке на обед, да?

— Ты там случаем пугачевского клада не выловил на удочку? Или голыми руками?

Ну, Сережка спьяну в грудь себя бьет, по столу стучит… Тут Вовка Семенов и говорит: «Да нет на Инышке пугачевского клада, а может, и сроду не было!»

— А ты откуда знаешь?

— Не сам ли выловил и перепрятал? Доставай, покажешь!

Тогда Семенов и говорит — я, мол, расскажу, только вы не перебивайте, еще хорошего человека вспомню…

…Послали меня тогда в командировку, в Челябу. Это давно было, еще в семидесятых, я и не женат был — семьдесят пятый, кажется. Да, точно. Со мной еще один мужик был — он потом в Москву уехал, где-то там живет, ну да ладно. Дела мы все сделали, зашли в «Пельменную» у вокзала посидеть. Бутылку взяли тоже… Свободных столиков не было, подсели мы к парнишке лет двадцати — дохлый, хлипкий, а все-таки на троих, да и, как говорится, под пельмени только нищие не пьют. Выпили мы за знакомство, парень не отказался — Петей его звали… Только мы пельмени доели — пришла официантка, тарелки уносить, а я как-то локтем неловко тарелку смахнул… Ну, тарелка — ровно пополам, и лежит себе как целая, а на обороте — ящерка на камушке — эмблема наша, южуралфарфор… Официантке мы, конечно, заплатили, сколько положено, и взяли еще по порции, а парнишка смотрел-смотрел на эту перевернутую тарелку и говорит — видел, мол, недавно, похожую вещь — Полоза в короне на бочках с золотом…

Ну, нам интересно, налили ему еще, спрашиваем… Он и рассказал… В войну, говорит, эвакуировалась одна семья из блокадного Ленинграда. Как и многие эвакуированные, долго они не продержались, умерли. Но осталась у них крышка от малахитовой шкатулки. Как она к ним попала —

Бог весть, да и сама-то шкатулка не сохранилась, потерялась при эвакуации… Только крышку в семидесятые нашли и передали в музей. Крышка-то не простая, с резьбой, а по стилю и по всему видно — в пугачевские времена вырезана.

А в музее тогда работал Позолотин, видный геолог, ему уже много лет было, поэтому ушел в музей, где поспокойнее, а то во всех экспедициях побывал… Ну, а тут такое дело — крышка эта, и пригласил этот дед, Позолотин-то, специалиста по камням, да тут и парнишка этот увязался. Вот смотрят они в лупу — Полоз в короне лежит на четырех бочках, а вокруг — река и скалы. Причем, три-то бочки рядом, и вырезаны там вроде как деньги, монеты золотые; а четвертая — наособицу, чуть подальше. Стали корону рассматривать, а тут спец по камням и говорит — корона-то — точная копия царской, а в ней алмаз, «Большая пирамида» называется, и украден был еще до революции… Тут и дед пригляделся, места узнал: река эта, говорит, Чусовая, и камни именные все узнал — то Шаман-камень, другой — так называется… Ну, кто эти места знает, тот и все скалы по именам помнит, я-то на Чусовой не был… Словом, не просто крышка, а карта — там и дорожка указана… А что Пугачевский клад — так там на обратной стороне имя мастера вырезано и год — 1774, как раз когда восстание-то было, Пугачевский бунт.

Дед этот статьи стал писать — в «Науке и жизни», еще где-то — что так мол и так, со всеми выкладками, только его на смех подняли, как всегда у нас… Тогда он и решил собрать экспедицию на свои деньги — в те времена ведь все дешево было…

Подобралась экспедиция — сам Позолотин, спец по камням, наш парнишка: он, оказывается, на машине с какого-то откоса кувыркнулся — еле выходили и в армию забраковали: сотрясение мозга, переломы, с сердцем еще что-то… То-то он такой тощий и хлипкий… А взяли они еще с собой лозоходца — с рамкой ходил, тогда все это только начиналось… Ну, и лозоходец полезным оказался: все травы знал — и деду лекарство подобрал, и парнишку чем-то отпаивал, когда живот прихватило…

А по Чусовой пробраться не всегда можно, а только когда вода спадет — это уже где-то в мае. Вот выждали время — и пошли. Ночью, конечно, зубы от холода стучат — как раз черемуха цвела, а средний Урал — это тебе не северный Кавказ… Да проплутали там немножко — места-то поизменились: где лес вырубили, а где что мелколесьем поросло…

Вышли по берегу — та пещера, возле именного камня, так и есть… Сердца колотятся… А вход-то завален, и глыбы огромные, не поднять — видать, рванули что-то, бочку пороха, наверно…

Стали искать других ходов. В один сунулись — а там дальше глыба и никак… Достал лозоходец свою рамку — так и есть: в одном месте на золото указывает, а в другом — прыгает, вертится — отдельная-то бочка со всякой всячиной: и камешки, и ложки серебряные, или там оклады от икон — пограбил ведь он народ-то… И все в бочки запихал: с сундуком-то особо не поездишь, а это — тара универсальная — и для водки, и порох там хранить можно, и золото… В двух шагах, а не достать.

Нашли еще лаз, только он сперва широкий, а потом сужается… Ну, парнишка тот вызвался, полез… Видит — над ним глыба тонны в две, и ходит на двух точках… Поплохело, говорит, мне, выскочил, как намыленный. Потом, правда, присмотрелись — хоть и на двух точках, а прочно сидит, не сорвется…

Полез он опять, а дальше — еще уже. Разделся тогда до трусов — и дальше. Самый тощий, а и то — все бока ободрал, а потом застрял — и ни туда, ни сюда. Запаниковал, холодным потом покрылся. Потом сообразил: выдохнул — и обратно. Понял, что дальше хода, значит, нет…

А пещера-то, хоть и сухая относительно, тепла — шесть градусов. Растерли его, дали внутрь… Приуныли все. Если хоть с одного краю рвануть — все обвалится. Можно, наверно, сверху продолбиться, только как — сквозь скальную толщу вручную, машина-то все обрушит, да и не подъехать туда с техникой…

Так и ушли ни с чем, место заметили… Собирались на второй раз, поосновательней, Позолотин надежды не терял, все придумывал — как бы

там получше…

Только с ним инфаркт случился — и увезли его в больницу. Вышел из больницы — а за это время квартиру ограбили… Не только крышка пропала — коллекция марок редких, камешки кой-какие, альбомы с фотографиями. Тот дед как-то умудрился побывать на самых расстрельных съездах — и не тронули его. А он — не вырезал с фотографий никого, не замазал… А жил один — семья в войну погибла, все как-то нелепо… Но он после больницы только тем и жил, что этой экспедицией, весны ждал…

От третьего инфаркта его не спасли, и умер он как раз к самой черемухе… Хоронить его было некому, пришлось за это взяться и тот год пропустить…

А лозоходец вскоре на машине разбился, Петя-то как раз с похорон и ехал к себе в Златоуст…

Загорелся я этим делом, решили мы с ним идти. Парнишка обрадовался, спортом заниматься начал… На свою голову… Весной забрали его в армию, а там поставили какой-то склад охранять… Как там рвануло чего-то — он друга прикрыл, а сам — насмерть… Сегодня как раз годовщина…

Выпили молча, по обычаю не чокаясь…

— Вот и весь мой сказ. Крышка, одним словом…

От неловкого движения зазвенела крышка на масленке в малахитовых разводах, и разбилась ровно пополам, брызнув на палас искрами мелких осколков.

— А я думал — настоящая… — привстал, качаясь, Сережка…

28.08.99