Вторая натура

Мария Метлицкая

«Вставать с утра было всегда тяжело. Он просыпался и еще минут десять не открывал глаза, потом лежал с открытыми глазами, глядя в потолок, – недолго. Покрякивая, спускал ноги с кровати и несколько минут так сидел. Затем осторожно поднимался, надевал тапки и, почти не отрывая ног от пола, шаркая и покашливая, медленно шел в туалет…»

Вставать с утра было всегда тяжело. Он просыпался и еще минут десять не открывал глаза, потом лежал с открытыми глазами, глядя в потолок, — недолго. Покрякивая, спускал ноги с кровати и несколько минут так сидел. Затем осторожно поднимался, надевал тапки и, почти не отрывая ног от пола, шаркая и покашливая, медленно шел в туалет.

Жена обычно кричала с кухни:

— Не шаркай! Поднимай ноги!

В ванной он долго разглядывал себя в зеркале, мял заросшие седоватой щетиной щеки, оттягивал нижнее веко, вертел головой, потом в одних трусах шел на кухню.

— Надень брюки, — привычно сердилась жена. Она жарила яичницу, на столе стояли хлеб, масло и сыр.

— Ну побрейся, в конце концов, — продолжала она ворчливо.

Он не отвечал и молча резал хлеб. Она вздыхала и ставила перед ним маленькую чугунную сковородку — яичницу он всегда ел прямо с горячей сковороды, привычка с юности. Он вообще был человек привычек, а к старости они стали неотъемлемыми свойствами характера. Что поделаешь, привычка — вторая натура. Жена села напротив с большой чашкой кофе. Она никогда не завтракала. Только пила черный кофе с лимоном — всю жизнь. Тоже привычка.

— Вера опять не в духе, — грустно сказала жена.

Он поднял на нее глаза и в который раз удивился: даже утром она была, как всегда, прибрана и причесана, с подкрашенными губами, в голубом бархатном домашнем костюме.

Его это удивляло. И охота ей? Господи, неужели для него старается? Прожевав, он сказал:

— А с чего это ей быть в духе? Лично я ее понимаю.

— Да, — вздохнула жена, — жизнелюбием она — увы! — пошла в тебя.

Дочь была их общей болью — старая дева. Было ей уже под сорок — сухая, замкнутая, раздражительная. И в детстве характер был не сахар, а с годами — что говорить. Вечером приходила с работы — мать все подавала, убирала. Та — ни «спасибо», ни «как дела». Молча вставала из-за стола и уходила к себе. Когда хотели к ней обратиться, то тихо и опасливо стучали в дверь ее комнаты.

— Надо разъезжаться, — настаивал он.

Господи, а как? В наличии была маленькая двушка, практически неделимая. Так и мучились. Дочери досталось все не по справедливости. Точная копия отца — худая, сутулая, с крупным носом и маленьким сухим ртом. В мужском варианте все это было вполне допустимо. Природа явно не расщедрилась, не кинув даже жалкой горстью малую часть материнской красоты, легкости и жизнелюбия. К домашнему устройству жизни она не имела ни малейшего отношения. Все это — стирка, глажка, готовка и закупка продуктов или любая другая помощь матери — ее абсолютно не касалось. Подруг у нее не было. В выходные вообще начинался сущий ад — из своей комнаты она не выходила, отец и мать поочередно крутились у ее двери и робко стучали:

— Вера, поешь, выпей чаю!

Она могла и не ответить. По молодости ее еще пытались за кого-то посватать или просто познакомить с кем-то, но все старания знакомых оказывались напрасными. А с годами рекламировать такой «подарок» было и вовсе нелепо. С одиночеством дочери они со временем смирились, все прекрасно понимая, ни на что не рассчитывая, но боль оставалась болью.

Он молча доел яичницу и тщательно хлебной коркой собрал масло со сковородки.

— Что ты делаешь, ведь самый вред! — возмутилась жена.

— Нам уже все вред, — вздохнул он. — Одним вредом меньше, одним больше. — Он откинулся на стул, забросил ногу на ногу и закурил.

Жена собрала со стола посуду и встала к мойке к нему спиной.

Через плечо небрежно бросила:

— Да, кстати, не волнуйся, завтра я ложусь в больницу.

У него екнуло сердце.

— Что случилось? — испуганно спросил он.

— Да ерунда, просто обследование. В нашем возрасте надо делать обследование, — легко рассмеялась она.

Он резко встал со стула.

— Не говори ерунды. Просто так ты бы в больницу не пошла. Скажи мне правду, что-то серьезное?

— Говорю тебе, пустяки. Ну, желудок болит, поджелудочная барахлит — обычное дело. Витаминчики поколют, рентген сделают.

— А в поликлинике нельзя? — удивился он.

— Да это все сложнее, а так — все сразу и в одном месте. Удобно. Полежу недельку-другую, — деловито и спокойно продолжала она.

— Недельку-другую? — Он снова закурил и начал ходить по кухне. — Скажи правду! — настаивал он.

Жена вытерла руки и устало опустилась на табуретку.

— Я уже все сказала. Вещи я собрала. Проводишь меня?

Наутро он отвез ее в больницу. Немного успокоился — обычная районная больница, терапевтическое отделение, никаких хирургии, онкологии нет, слава богу. Потом приехал домой. Посмотрел телевизор, полистал газеты, открыл холодильник — там все в кастрюльках и баночках на неделю точно. Она все предусмотрела. Без нее и ее вечных хлопот и звуков квартира казалась нежилой: ни шума воды, ни звяканья посуды, ни урчания пылесоса — всего того, что обычно раздражало и мешало. Он лег на диван и уснул. Вечером пришла с работы Вера. Как всегда, все молчком. Открыла холодильник, греть ничего не стала, взяла холодную котлету, запила молоком.

Конец ознакомительного фрагмента.