Птица, обитающая… Стихотворения

Мария Мельникова, 2015

В книге вы найдете стихотворения о ромашках, персональном конце света, способах катания на карусели, кошках, древних греках, особенностях разведения внутренних овец – а также о других столь же странных, но увлекательных вещах.

Песни спальных районов

Все это посвящается

Некрасивой улице Хачатуряна,

Ничем не напоминающей о композиторе,

И смиренной улице Коминтерна,

Ничем не напоминающей о Коминтерне.

Названия улиц следует уважать,

И то, что они называют,

Тоже следует уважать

В любом случае,

Потому что когда на нас снова подует,

Надо будет за что-то держаться,

А держаться за что-то большое и важное

Мы, как показывает практика,

Умеем плохо.

Двор

Птица, обитающая в скрипучих качелях,

Голосом моего детства, или чьего другого —

Или чего другого —

Сообщает о лете, которое предстоит запомнить

Или не запомнить — не знаю, как все получится.

Сообщает о детстве, которое у меня было

И по этой причине не денется от меня никуда,

И о том, что не надо грустить чрезмерно.

Она не знает,

А точнее, ей безразлично,

О чем я грущу, но она так чудесно уверена,

Так чудесно уверена, что не надо грустить чрезмерно,

А лишь чуточку, чтоб как синий цвет у Сезанна,

Как кислинка во рту, и детская фотография.

Как это глупо —

Птиц и мудрость закладывать в скрип, но поверье, есть вещи глупее,

И я вам даже скажу: таковых большинство.

Сигарета

Сигарета,

Падающая с балкона июньской ночью,

Вряд ли знает что-нибудь об астрологии и кометах

Или Викторе Цое.

Да что она вообще может знать, кроме того разговора,

Что велся, пока курили, — это если был разговор.

А если не было разговора?

Тогда это просто кошмар, а не жизнь. Вы, конечно, спросите:

Какая, к лешему, жизнь у чем-то набитой трубочки,

Летящей в потемках вниз, по направленью

К говну, собачьему и человечьему, и битым бутылкам;

Летящей — и этим разительно отличающейся от нас,

Представляющих собой нечто гораздо более сложное

И движущееся в направлении, несомненно

Достойном и, может быть, даже прекрасном?

Ох, что же мне вам ответить, мои собеседники,

Выдуманные мною в жалких лирических целях

В этой июньской ночи, в бедном московском районе,

Где дома не мерятся высотой с деревьями

И железнодорожная станция

Старательно притворяется адовой пастью,

Издавая достойные Данте лязги и визги,

И взволнованный женский голос кричит в динамик

Что-то важное вроде «Дыр булл щыл» или «Ктулху фхтагн»,

И из окна я не вижу практически ничего,

Чему пригодятся мои ирония с философией,

Да и сама я?

Разумеется, это не мешает любви, но желанье быть частью —

Ох, это неистребимое, бессмысленное, как Моцарт, желанье быть частью —

Цветком в уголочке справа, горгульей рогатою, веселой надписью «хуй»,

Частью вот этого вот, большого и существующего,

В данном конкретном случае — устало-зеленого и ночного,

Кое, пожалуй, бессмысленно утомлять, как далее, так и вообще,

Виршами. И сигарета падает,

А я на правах и обязанностях чуть более долговечной

Думаю о кометах и о том, что надо сходить в магазин.

Лестница

То была эпоха непрерывной трагической гибели

Деревянных детских площадок, чье назначенье,

Как казалось жителям местности, утратило смысл

В этой новой стране, и на каком-то этапе

От синей горки осталась торчащая в воздух лестница.

Мы с удовольствием забирались и прыгали —

Невысоко, неопасно, но все-таки определенно в бездну,

В нашу личную детскую бездну,

Маленькие глупые каскадеры без сценария и режиссера.

Нет, это не аллегория — лестницу жители местности тоже сломали,

И дело, конечно же, было не в назначенье, а в досках.

И мы продолжили расти дальше,

И с миром тоже продолжило что-то происходить,

А теперешние детские площадки состоят в основном

Из металла с веселым пластиком. И остальным предметам

Тоже стало гораздо легче жить и быть целыми,

И я думаю, ничего плохого не будет,

Если я признаюсь,

Что этой более-менее целости я упрямо не доверяю,

Хоть и радуюсь.

Нет, это не аллегория,

А просто детство, умеющее притворяться

Кучей разных

Умных и сложных вещей.

Не спрашивайте, зачем ему это,

Я не знаю, зачем ему —

Да и не возражаю.

В мире, который — я не знаю, что тут уместно вписать, —

Меня вполне устраивает быть ведомой вот этим:

Синее крашеное дерево цвета пыльного неба,

Удивление от осознания, что лестница

Может спокойно существовать без того, к чему ей должно вести,

Отважный прыжок и встреча китайских кроссовок с землей.

Падение — неизбежный спутник не только страха,

Или я просто не разбираюсь в паденьях и страхах,

Что вряд ли.

Ромашки начала или конца мира

Гора не была горой, она была насыпью,

Но взрослые говорили: «Пойдем на гору» — то ли из уважения

К детской потребности в горах и долах,

Реках широких, озерах глубоких и зверях опасных,

В общем, в значительных проявленьях пейзажа,

В котором живем,

То ли и сами они имели такую потребность.

Большая, жесткая, рыжая,

Гора выглядела очень суровым местом —

Этакой горбушкой иного мира, иссушенной

Иными климатическими условиями и катаклизмами.

Не то чтобы окружающий, свежевысосанный из болота, район

Был, по контрасту, выставкой человеческой цивилизации —

Он ей не был.

Но гора все-таки казалась чем-то особым.

В свежевысосанных местах

Возвышенности любого рода, знаете ли… ну, вы меня поняли.

Мы ходили на гору не просто так, у нас была миссия —

Нарвать ромашек.

Они были главными представителями горной экосистемы

И практически ничего

Не имели общего с лирикой,

Которую я потом наблюдала в мультфильмах и покупала в киосках.

Неподдающиеся руке стебли, без пяти минут палки;

Листьев, кажется, не было вовсе,

И маленькие головки с очень короткими лепестками,

Воинственные головки, а может, головки-странницы,

Стремящиеся из неблагосклонной почвы

В ничего не сулящую высь.

Это были крутые, крутые цветы,

Цветы то ли начала, то ли конца мира,

А в общем-то, и того и другого, потому что это была

Вторая половина восьмидесятых, и мне было четыре года.

Ландшафтов прежде этого я не помню,

Это раннедевонские берега, приграничная зона,

Сто метров до территории государства До.

Дальше уже начинается всем имевшим детство знакомое

Изобилие с его неминуемыми радостями открытия

Мокрости вод, зелености трав и выси деревьев —

Но границы мои защищает гора боевых ромашек.

Спасибо.

Труд благодарности заключается в том,

Чтобы говорить спасибо

Тем, кто не только не может ответить «пожалуйста»,

Но вообще ничего не может ответить,

И в том, чтобы благодарить за подарок,

Про который ты даже не можешь сказать,

Что он такое,

И что с ним добрые люди обычно делают.

Казаться бессмысленным — естественное свойство труда,

Так что все в порядке,

И я выношу официальную благодарность

Этой насыпи и ее гарнизону за их беспорочную службу,

Длиться коей положено столько, сколько я проживу

В этом любимом мной мире, подобном безумному кролику с динамитной шашкой

Конец ознакомительного фрагмента.