I.
С утра зарядил мелкий колючий снег, который шёл, казалось, не сверху, а сразу со всех сторон, закручиваясь спиралью вокруг пешеходов, по-хулигански норовя попасть в лицо, а, если получится, то и в нос, и в глаза. Из многострадальных глаз и носа текло, поднятый воротник осеннего бушлатика из «секонда» не спасал от холода, а тонкая подошва скользила по грязной жиже и, похоже, это только вопрос времени, когда он поскользнётся и собьёт какого-нибудь встречного бедолагу. Лёха про себя надеялся, что это будет кто-нибудь лёгенький и худенький.
На снег они не рассчитывали, конечно. Белорусская метеослужба обещала, что всю неделю будет «суха, каля нуля» [сухо, около нуля — белорусск.], а тут — на тебе! Какое ж это «каля нуля» когда такой снегопадище! А он ещё догадался отправить Димона на Ждановичский рынок, купить у оптовика пластиковые окна. Хоть бы Димон доехал нормально. С летней резиной по скользкой ждановичской трассе ехать — это как с похмелья по гололёду с пивом из магазина бежать. Или вот как он, Лёха, сейчас — в спортивных кроссовках по противной грязной кашице хлюпать. Зимнюю обувь Лёха в утренней спешке не нашёл, видимо, мать на антресоль закинула, а будить её он не решился. Пусть поспит, отдохнёт от дежурства. Да и вопросов меньше. Незачем ей знать, куда он собрался. Эх, ладно, выдюжим! Сейчас главное — с Сипатым рассчитаться. Лёха бы уже давно этот долг вернул, если бы предыдущий клиент не кинул их с Димоном на роскошный евроремонт, куда вложили они свои кровные, любовно выбирая материалы и отделку побогаче, надеясь на обещанное щедрое вознаграждение. Вот же лохи! Лёха аж головой замотал от ярости, так жгло его горькое воспоминание. Заявились потом к Сипатому, помоги, мол, выбить. А тот только усмехнулся: «Научил вас жизни грамотный человек, а за науку платить надо». И заржал, гад, издевательски. Теперь вот Лёха с Димоном каждый день, включая выходные, на объектах корячатся, оказывая «услуги элитного евроремонта». За науку, стало быть, платят, да на выплату долга зарабатывают. Четыре тысячи баксов. Для Сипатого — тьфу, он, поди, со своими блатными за неделю в одних кабаках больше пропивает, а для Лёхи с Димоном целое состояние. Чёрт же их дёрнул к Сипатаму за деньгами обратиться, да только где ещё было денег по-срочному занять, когда подвернулась старенькая «Газель» за хорошую цену? Надо ж на чём-то материалы возить. Эх, успеть бы на электричку, ещё хочется домой вернуться живым и в полной комплектации, а то всем известно, что бывает с теми, кто с Сипатым вовремя не рассчитался.
По улице мельтешили люди, второпях натыкались друг на друга, и, отскакивая, залетали в нарядные двери магазинов. Рябило в глазах от бликов новогодних витрин, от гирлянд с надписью «С Новым 2000 годом!». «А что если, — думал Лёха, растирая на бегу замёрзшие красные уши, — действительно, с наступлением миллениума остановятся все компьютеры, электростанции и прочие всякие там станции, включая космические? И спутники попадают на землю как яблоки? И телевидение закончится прямо в момент, когда Басков откроет рот, заводя очередные «песни о главном»? Да не, байки всё это, мистика для пенсионеров». Лёха усмехнулся и припустил быстрее, благо, почти добрался до Городских Ворот — двух минских «башен-близнецов», выстроенных в конце сороковых напротив вокзала и с тех пор приветствующих гостей города как в натуральном виде, так и украшая всякого рода сувениры, как и положено символу города.
Башни пристроились как раз в том месте, где дорога выныривала на большую привокзальную площадь. Среди прохожих попадались всё больше пассажиры с чемоданами, волокущие свою ношу, нагнув головы, будто пытаясь забодать каждого встречного. У самого края дороги суетилась бабка в белом пуховом платке. Бабка тыркалась то к одному прохожему, то к другому, но замёрзшие пешеходы игнорировали энергичную старушку. Лёха, на что уж спешил, но на мимопроходящих разозлился. К бабушкам Лёша испытывал слабость: всё самое тёплое и радостное, что успел он получить от бабули в своём неприхотливом детстве — домашние пироги, вязанные свитера, сказки про царя Салтана — всё это осталось где-то внутри и грело, и вызывало трогательные воспоминания. Поэтому он решительно направил свои замерзающие стопы прямиком к бабке, которая, увидев его, сама тут же вскинула руки и бросилась навстречу.
— Сынок, — запыхавшись, проблеяла бабка, — переведи бабушку через дорогу, будь ласков.
— Так вот же зебра, бабушка, — начал было Лёха, но бабка замахала руками.
— Сыночек, ды ты ж глянь, как они тут гойсают! Уж они так гойсают — черти их дери! — нешто бабушка успеет перебежать? Помоги, сынок, а уж я бога буду молить, чтоб он тебя не оставил, — зачастила бабка и вцепилась в Лёхин локоть с неожиданной силой.
Лёха терпеливо засеменил по пешеходному переходу, усмехаясь мыслям о том, что бабка, видимо, бывшая чемпионка по армрестлингу, отцепить её не представлялось возможным.
— Я машин этих проклятых страх как боюсь, — причитала меж тем бабка, — пасля [после — беларуск.] того как меня в прошлом году здесь сбило, на дух их не переношу, тьфу, чтоб их чёрт драл!
— В смысле «сбило»? Сильно? — Лёха вежливо поддержал беседу, — водителя-то задержали?
— Совсем сбило, сынок, насмерть. Вот здесь, аккурат на этом месте, — бабка горестно закачала головой и поджала губы.
— Сейчас за это большие сроки дают, а что мили.., — Леха осёкся и покосился на бабку. Вот те раз, повезло на сумасшедшую старуху нарваться.
— Что ты, Лёшенька, родимый, какая уж там милиция! Уехал Сергей Сергеич, начальник Первомайского ЖРЭО. Убежал, ирод! Даже первой помощи не оказал. Так я и отдала душу, без исповеди и отпевания. Прокляла я его, безбожника, это само собой. Скоро уж и Сергей Сергеичу на тот свет собираться, от проклятия неупокоенной души не убежит. Вот спасибо, Лёшенька, вот и перешли мы с тобой дорогу-то, вот и славно.
Бабка, осторожно переступая, развернулась и пытливо заглянула Лёхе в лицо.
— Помереть-то я померла, а грехи?
–Что, грехи? — шмыгая носом, Лёха соображал, когда это он успел представиться и ещё — как бы это поаккуратнее вынуть руку из бабкиной сцепки да сделать ноги.
— Да как же я с грехами-то на тот свет вознесусь? Грехи-то ить на земле держат! А сегодня как раз годовщина моей кончины, день решающий. Чуть нашла, вишь, провожатого, чтоб через дорогу промеж Городских ворот провёл. Люди-то они нас обычно не видят.
Бабка опять печально качала головой, глядя на Лёху слезящимися голубыми глазами. Лёха почувствовал, что начинает раздражаться, время неумолимо поджимало.
— Так ведь я же увидел, бабуля, — Лёха попытался тихонечко выкрутить руку из цепких бабкиных пальцев, — я же перевёл. Это… вы в безопасности, бабушка. Грехи Ваши я Вам отпускаю, идите домой, на печку.
Бабка тихонько дробно засмеялась.
— Потому и увидел, что ты сейчас близко к другому миру стоишь, на тот свет прямиком спешишь. А грехи…, — бабка пристально посмотрела Лёхе в глаза, как будто искала там что-то и скачала просто и спокойно, — а грехи мои ты на себя взял.
Бабкин голос эхом отразился от жёлтых привокзальных зданий и покатился по снежной улице вниз. В этот момент Лёхе показалось, что мир замер и даже снег завис в воздухе недвижимо, прекратив своё безумное кружение. «Ох», — что-то оборвалось внутри Лёхи и он каким-то чужим хриплым голосом спросил:
— В смысле — «взял»?
Старуха ласково посмотрела на Лёшу как на неразумное дитя.
— Так ведь кто грешную душу через дорогу переведёт, тот все её грехи на себя берёт. Во искупление и в жизнь ве-е-ечную.
Снег теперь шёл сплошной стеной и Лёхе показалось, что снежный заслон отгородил их с бабкой от всех остальных пешеходов, от привокзального шума, от автомобильного гула, и что они, вообще, не на людной улице стоят, а парят где-то вне места и времени.
— Только не просто это — найти человека, который тебя через дорогу переведёт. Люди-то нас не видят, кроме тех, что, как ты, близко к тому свету подошёл, — бабка сокрушённо покачала головой, — а времени-то у меня совсем мало, всего один день в году, в день смерти таинство работает.
–И много тут вас таких? — Лёха вытер нос рукавом.
–Да хватает, сынок, — охотно закудахтала бабка, — я мало кого знаю, я и при жизни-то не шибко общительная была, а наши в основном все замкнутые, неразговорчивые. Вот, значит.. Рафка, цыганка, у самого входа на вокзал стоит со свёртком. А что в том свёртке не показывает, да просит прохожих угадать, — бабка приблизила лицо к Лёхе и быстро горячо зашептала, — коль угадаешь, Рафка на тот свет без грехов перейдёт, а не угадаешь — Рафке ещё год стоять, да и тебе год удачи не видать.
— От оно как, — продолжала старуха, вроде бы глядя на ошарашенного Лёху но при этом всматриваясь во что-то, видимое лишь ей, — а там ребёночек у ей. Да кто ж скажет-то, все боятся. Лёнька-обходчик безногий, ногу свою с собой носит. Озорует много Лёнька. Ногу-то ему поездом оторвало, когда его пьяного товарняком снесло насмерть. Так он этот отрубок свой людям под ноги-то и кидает. А прохожий, даром что не видит ни Лёньку, ни конечность его, но об ровное место спотыкается. Иной раз со всех сил на рельсы падает. Ох-охо, всякие у нас тут есть, Лёшенька, точка у нас тут такая, особая. Перекрёсток — завсегда место тонкое. Между тем светом и этим. А вокзал, уж он и вовсе перекрёсток всяких дорог. Но за Городские Ворота мало кто выбраться может.
Конец ознакомительного фрагмента.
