Жизнь сквозь смех. Реальная история нереальной женщины

Марина Федункив, 2021

Эта книга – не о головокружительном и легком успехе, не о толпах поклонников и жизни звезды. Это рассказанная с юмором и иронией личная история, в которой миллионы женщин могут узнать себя. Это история о женщине, которая совершала ошибки, прошла через физическое и эмоциональное насилие, неверие в себя, разочарование и одиночество. Это история о женщине, которая нашла силы уйти от мужа-тирана, обрела смелость изменить свою жизнь, исполнила мечту и встретила любовь. Это история, которая заставит каждую женщину поверить в то, что в жизни есть место чуду и счастью, надо лишь не бояться, не сомневаться, не запрещать себе мечтать и не отказываться от того, чтобы пробовать что-то новое. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Счастливый ребенок в уникальном месте

Почти все обращают внимание на мой знаменитый пермский говор и думают, что я родом из Перми и всю жизнь там прожила. На самом деле все было не совсем так. Да, я родилась в Перми, а потом уже в 17 лет вернулась туда на учебу.

Но детство я провела у бабушки с дедушкой на Западной Украине. Почему так сложилось… Родители вкалывали очень серьезно: например, у отца моего, классического музыканта, были гастроли по всему Советскому Союзу. Мама работала директором кафе, где на ней держалось почти все. Но денег все равно не хватало, и она умудрялась подрабатывать в ночную смену на хлебозаводе.

Не могу и сказать, что я была особенно желанным ребенком. Когда я родилась, в семье уже был ребенок — моя старшая сестра Наташа. И тут еще я: опа, вот так сюрприз. Плюс ко всему, в роддоме акушеры не совсем правильно принимали роды — тянули меня за ножку, и она стала отсыхать… Бабушка по папиной линии, когда узнала об этом, решила забрать меня к себе в деревню, делала какие-то массажи, компрессы всевозможные и, несмотря на все прогнозы врачей, ножка вернулась в норму, я расходилась и никогда потом не хромала.

Вообще, бабушка недолюбливала Пермь. Ворчала: «Холодно, серое все, что девчонкам там делать?» Поэтому нас с сестрой и отправили в западноукраинскую деревню к родителям отца, в хороший теплый климат. А мне это еще и для здоровья было полезно.

А уже потом, когда все наладилось, меня в возрасте четырех лет забрали к себе в Пермь родители. Продлилось это с месяц, ведь я безумно тосковала по деревне, страдала. Садилась перед телевизором, если слышала слово «Украина», и ждала, что сейчас мне будут показывать на экране бабушку, ее козу и корову.

Я плакала и говорила, что хочу к бабуле, и меня отправили обратно.

В деревне меня с детства научили самостоятельности. Бабушке с дедушкой некогда было с нами нянчиться и сюсюкать. У них свое большое хозяйство: и коровы, и птицы, и огороды огромные. Дед при этом еще и в колхозе работал. Старики вставали в пять утра, а ложились уже за полночь. Бабушка мне в полудреме сказочку расскажет на ночь, и все.

Хотя нет, не совсем все. Сказочка эта была всегда одна и та же, потому как я именно ее требовала. Про сиротку, которая жила с коровами, ведь больше ей негде было жить. Грустная безумно. И каждый раз в конце я рыдала и выла, а бабушка полночи меня потом успокаивала. А на следующий вечер я снова просила исключительно эту сказку. Не потому, что себя с этой сироткой ассоциировала, как многие подумать могут. Даже мысли такой не было. Скорее потому, что испытывала эмоции от этой сказки, ну и бабушкины утешения и ласки мне очень нравились.

Но в целом мы с сестрой приучились многие вопросы решать самостоятельно, с самого начала старались себя и свои интересы отстаивать. Помню, как Наташа, хотя совсем не была хулиганкой или «бандиткой», наказала соседа, вернувшегося с дембеля. Ну как наказала… Кулаками. Он что-то сказал мне неприятное, будто бы в шутку, и хохотал со своими друзьями, а я в детстве была обидчивая ужасно. Я и сейчас-то долго дуться могу, а тогда обидеть Мариночку много труда не требовалось. В общем, иду я по деревне, реву во весь голос, слезами обливаюсь. Навстречу мне сестра Наташа. «Что случилось?» — спрашивает. Ну я ей про свою смертельную обиду рассказываю, и она, недолго думая, идет разбираться.

В общем, разобралась так, что на следующий день к бабушке с дедом пришла мать дембельнувшегося соседа с претензией: «Ваша Наташа моего Рому очень сильно побила, примите меры». На что дед ответил: «Ну если у нас такие защитники Родины пошли, то я, наверное, Наташку на передовую отправлю…»

Не то чтобы нас совсем ни за что не ругали. Ругали, могли и отлупить, но только за дело. Дисциплина была железная, но без перегибов, унижений или жесткого навязывания.

Несмотря на самостоятельность, на произвол судьбы мы с сестрой брошены не были: всегда были накормленные, в наглаженной одежде, а до девяти вечера (или десяти в месяцы, когда темнело позже) должны были вернуться домой. Можно сказать, для нас обозначили определенные границы и давали какую-то степень свободы внутри них. Я же, как помню, эти границы постоянно пыталась расширять. И в этом была обратная сторона моей самостоятельности.

Я считала, что могу сама и без подсказок принимать какие-то решения: куда ходить и во сколько возвращаться, какую прическу и почему сделать. Вроде бы мелочи, но вот эти мои самостоятельность и свободолюбие заставляли меня иногда раздувать из мухи слона и бунтовать совсем по пустякам. Например, как-то решила принципиально сделать панковский хаер, потому как бабушке не нравилась моя прическа, которая была до него. Лака для волос тогда не было, и я использовала для закрепления «укладки» всю бабушкину сахарную пудру. И в таком виде по деревне гулять отправилась.

А характеры ведь у нас с бабушкой у обеих были сложные, тяжелые. Я была ну очень упертой. Помню, бабушка, как намучается со мной, почти каждый день отправляла отцу телеграммы: «Приезжай, забирай». Тот, бедный, несколько раз срывался с гастролей, прилетал через всю страну на Западную Украину, а мы с бабулей уже к тому времени благополучно примирялись. Моя упертость компенсировалась повышенной отходчивостью.

Но бывали и исключения, когда моя отходчивость в силу не вступала. Бабушка в такие моменты «умирала». Да-да, она ложилась, изображала, что теряет силы, говорила, что ей плохо и совсем недолго осталось. Ну и я тут же включала заднюю, и конфликт быстро сходил на нет.

Тут нужно сказать, что упертой я была не просто так, потому что настроения не было или просто из вредности, а только когда мне что-то казалось несправедливым. И если меня накрывало и я была уверена в своей правоте — то, как говорится, туши свет. Тогда уж на своем стояла до конца, билась за справедливость. Из-за этого меня потом даже из института отчислили: я пыталась отстоять интересы мальчика, который позже стал моим первым гражданским мужем, и прекратить несправедливое к нему отношение. А в «Камеди Вумен», да и в других проектах, когда кто-то предпочитал промолчать, я рубила правду-матку и лезла на амбразуру. Дальше обо всех этих случаях расскажу подробно.

Я терпеть не могу несправедливость, мне тяжело с ней мириться и ее замалчивать. Думаю, в моей жизни что-то могло сложиться куда проще, если бы не вот это мое качество.

Иногда моя месть за несправедливость бывала жесткой. Вероятно, я тем самым нагоняла упущенное в детстве: тогда я была нежной, ранимой, очень любила драматизировать, могла просто расплакаться из-за мелочи, за что сестра звала меня «квашней». Ее моя эта ранимость выбивала из колеи, и она говорила мне: «Да научись ты наконец за себя стоять, хватит нюни пускать».

Ну я и научилась. Дрались мы потом с Наташкой насмерть. К нам иногда приезжали наши двоюродные брат и сестра, племянники отца. У них отношения тоже были как у кошки с собакой… И в такие дни дом наш соседи называли «музыкальная шкатулка» — из-за всех криков и драк между всеми четырьмя, из него доносившихся.

В более старшем возрасте свои интересы я порой отстаивала радикально: однажды дошло до того, что в знак протеста против чего-то наказанного мне дедом я начала бить окна в доме. Рамы были большие и тяжелые, чтобы вставить в них новые стекла, деду приходилось долго и тяжело поработать стеклорезом. И вот я, зная это, потом мстила так, когда у нас был какой-то конфликт. Соседи, видя разбитые стекла, спрашивали у меня: «Ну что, Марийка, опять революция?» А сестра, узнав об этом, была шокирована. Такого от «квашни Маринки» она совсем не ожидала.

В один момент деду мой бунт со стеклами сильно надоел, он вручил мне стеклорез и сказал: «Ну давай, работай, больше я стекла вставлять не собираюсь». И что бы вы думали? Я решила доказать свою самостоятельность и упорно трудилась. Оказалось, это очень сложно: нужно было массой тела налегать на инструмент, да еще не переборщить, чтобы стекло не разлетелось вдребезги.

Кто-то скажет, мол, кошмар, как можно было так с ребенком, но я понимаю, что никакой жести в этом не было. Это был такой диалог «на равных». Во мне с малых лет видели полноценную личность и не ломали ее, с ней взаимодействовали. А личность должна нести ответственность за свои поступки. Как говорится, любишь кататься — люби и саночки возить. Думаю, самостоятельность, которую развивали во мне с детства, потом очень помогала в жизни — в целом ряде ситуаций, где приходилось рассчитывать только на себя, другие бы сломались, а я спокойно все преодолевала, шла вперед, выходила из очень непростых положений.

Но я слукавлю, если скажу, что не хотела в детстве больше внимания и любви. И истерики после сказки про сиротку, и битые стекла — ведь тоже способ обратить на себя внимание. Конечно, дед с бабушкой очень сильно любили нас и окружали максимальной заботой. Но, как я уже говорила, в силу занятости столько внимания, сколько я хотела, у них давать не получалось.

И еще ведь ребенку так просто не объяснишь, почему другие живут вместе с мамой и папой, а твои родители живут далеко, не с тобой в деревне. Не могу сказать, что я как-то остро ощущала разлуку с матерью или имела комплексы на сей счет. Но вот в зрелом возрасте, за 30, неожиданно для себя осознала, что я постоянно стремлюсь получать больше внимания и одобрения от мамы. До сих пор так: мне уже 50, а я все оглядываюсь и жду маминой реакции на свои достижения и новые проекты. Вероятно, в детстве эта потребность не так отчетливо проявлялась, а с возрастом вылезла.

Во мне с малых лет видели полноценную личность и не ломали ее, с ней взаимодействовали. Самостоятельность, которую развивали во мне, потом очень помогала в жизни — в целом ряде ситуаций, где приходилось рассчитывать только на себя, другие бы сломались, а я спокойно все преодолевала, шла вперед, выходила из очень непростых положений.

А вот по отцу сильно скучала и ждала каждого его приезда. Но переехать и жить с ним все равно была не готова.

Поэтому какую-то щемящую тоску по родителям я не испытывала и безумно не скучала. Иначе, когда они попытались меня забрать, не рвалась бы вернуться к бабушке с дедом в деревню. Все равно в деревне мне было очень хорошо, именно там я чувствовала себя максимально счастливой. Тот подход общения с нами как с полноценными личностями, пускай и несовершеннолетними, который практиковали бабушка с дедом, помог мне сформироваться в том числе и как личности творческой. Меня не ломали, старались поддерживать и оберегать, а не заставлять. Направлять, а не приказывать. Я знала и ощущала, что меня любят совершенно искренне и очень сильно.

Как ни странно, лет до четырех я была на сто процентов уверена, что моя мама — это красивая и очень яркая женщина — Ася, родная сестра отца. Тетя обладала внешностью актрисы советского экрана, при этом была очень добродушной и улыбчивой. Она жила в часе езды от нас, у нее были своя семья и дети, но каждые выходные тетушка обязательно проводила со мной и сестрой. В эти дни у нас в доме было как в той рекламе из 90-х, помните: «Тетя Ася приехала».

Тот подход общения с нами как с полноценными личностями, пускай и несовершеннолетними, который практиковали бабушка с дедом, помог мне сформироваться в том числе и как личности творческой. Меня не ломали, старались поддерживать и оберегать, а не заставлять. Направлять, а не приказывать. Я знала и ощущала, что меня любят совершенно искренне и очень сильно.

И вот, когда я уже могла осознавать какие-то моменты, навестить меня приехала настоящая мама — Валентина. Ну и что бы вы думали? Мама мне радуется, хочет обнять, а я смотрю на нее подозрительно, изучающе, принимаю подарки, потом поворачиваюсь к сестре и говорю что-то вроде: «Нет, Наташ, наша мама некрасивая, пусть обратно едет, Ася посимпатичнее будет. Она нашей мамой останется…» И это в четыре года. Мама сначала обомлела, а потом поняла, что дочь ну точно ее. Характер, как минимум, передался один в один.

Мама у меня тоже человек достаточно прямой, упертый, но, в отличие от меня, всегда бескомпромиссный. Когда они с папой вышли на пенсию, а мы с сестрой уже жили и работали в Перми, они решили переехать жить на Украину. Так вот, несколько лет назад я приехала туда маму навестить.

В один из дней, когда мама отправилась в районный центр по делам, к дому подкатил огромный черный «хаммер». Мягко говоря, редкая машина для тех мест… Кто это? Что такое? Ничего не понимаю. Выходит парень брутального вида, начинает стучать в ворота. Открываю, а он говорит: «Вы это, бабушку свою заберите». На заднем сидении моя маман с покупками. Она, видите ли, вызывала такси, но перепутала машины и села в «хаммер». А когда водитель сказал ей, что он не такси и что это его личная машина, бескомпромиссно сообщила, что еле влезла в авто, выходить не собирается, и, раз уж она здесь, пусть везет ее домой в ее деревню… Видимо, опешив от такой прямоты, парень и довез…

Несложно предположить, что характеры наши, во многом схожие, на протяжении всей жизни сталкивались. Мы не раз бодались.

А вот с тетей Асей у нас, кстати, до сих пор сохранилась какая-то трепетная связь. Она меня очень трогательно поздравляет с праздниками, следит за творчеством и всегда так искренне и по-доброму рада слышать, как будто я звоню ей сообщить, что она миллион долларов выиграла. Для меня она — душа. Любимый с детства и дорогой человек. Знаете, у каждого из нас есть такие небожители что ли, к которым мы сильно прикипели в детстве, и это чувство ощущаем в течение всей жизни. Вот Ася для меня — именно такой небожитель. Я очень ее люблю.