Умереть – это не страшно

Марина Скрябина, 2017

Сентиментальные романы Марины Скрябиной известны широкому кругу читателей. Включение в сюжет криминальной составляющей – первый опыт автора. Но ощущение правильности и логичности мира, какие бы страшные трагедии в нем ни таились, – остались главной идеей. И добро побеждает, как и в других романах Скрябиной, потому что добро заложено в человеке с рождения. Конфликт отцов и детей, а здесь – конфликт матери и дочери, оказавшихся по воле судьбы по разные стороны баррикад, никого не оставит равнодушным. …Если устоявшиеся взрослые мозги в перестройку закипали от развала Советского Союза, мнимой демократии и откровений «Архипелага ГУЛАГа», от сексуальной революции, бандитского разгула и наркоты, вылезшей из подполья, то неокрепшие души подростков улетали прямо в ад. И дети перестройки вовсе не виноваты в том, что наркотики стали их стилем и смыслом жизни. Они – потерянное поколение, появление которого будет аукаться и столетие спустя, как последствия Великой Отечественной войны, выкосившей миллионы человеческих жизней. Перестройка оказалась не менее разрушительна, чем война.

Кто-то там наверху сыплет капли дождя,

Наблюдает и ждет кто-то там наверху,

Видит больше, чем я, знает все наперед…

Рок-группа «Этажи»

© Скрябина М., 2017

© Оформление ИПО «У Никитских ворот», 2017

* * *

Дневник я нашла спрятанным за батареей отопления в гостиной, когда убиралась в подмосковной квартире, выставленной на продажу после смерти моей старшей дочери Алисы. Раньше я не могла переступить и порог, все собиралась с мыслями и силами, ведь Алису нашли мертвой на асфальте под окнами спальни более полугода назад.

Моя девочка лежала лицом вверх, к небу, к солнцу, с веером рыжих волос и с широко открытыми глазами, выражающими скорее счастье, чем ужас. Счастье, видимо, оттого, что наконец-то отмучилась на этой грешной земле. Но под телом, больше напоминающим сломанную куклу-манекен, нежели красивую миниатюрную девушку, растеклась лужа крови. Мне не довелось это видеть воочию — слава Богу! — только фотографии, которые по моей просьбе отправил на электронную почту один из знакомых оперативников, выезжавший на происшествие. А мертвую Алису поспешили убрать с оживленного центрального проспекта.

Самоубийство или нет? Долго гадать не стали, тем более, что предсмертная записка валялась тут же, на полу спальни, когда вызванный соседями наряд милиции (которую еще не успели переименовать в полицию) вошел в распахнутую настежь входную дверь Алисиной квартиры. По документам она принадлежала мне, но многие годы дочь от первого брака Алиса пользовалась ей, как собственной, ведь мы со вторым мужем и детьми проживаем в столице. Участковый тоже внес свою лепту в классификацию «самоубийство», прибыв на место происшествия без промедления, проведя опрос соседей по горячим следам и вывалив всю имеющуюся информацию оперативникам и криминалисту о «нехорошей квартирке».

Я тянула и тянула с продажей пустующего после Алисиной смерти жилья, а счета за оплату коммунальных услуг множились и множились. Пора было что-то решать, потому что арендовать квартиру, в которой произошло самоубийство (или все же — убийство?), никто не хотел. Да и с продажей, я подозреваю, возникнут проблемы по той же причине, поэтому обратилась в московскую фирму недвижимости, чтобы никто из покупателей о трагедии не прознал раньше времени.

И вот я здесь. Приехала с рабочими, чтобы выкинуть рухлядь и навести косметический ремонт перед появлением первых претендентов на освободившуюся жилплощадь. Не знаю, как сейчас, но раньше это называлось «подшаманить». Нанятые гастарбайтеры сгребали тряпье без разбора в мешки, непригодную мебель сносили к мусорному контейнеру во дворе.

Дневник Алисы нашелся бы и раньше, если бы тяжелые ночные шторы в гостиной не прикрывали окно полностью. Но полгода назад дежурный наряд милиции вкупе с участковым не стали упорствовать с обыском квартиры. Для них все стало ясно с первого взгляда: окно в спальне — нараспашку, предсмертная записка брошена на полу. Криминалист ничего подозрительного ни на подоконнике, из которого шагнула Алиса, ни на ее теле не обнаружил. Следы борьбы или сопротивления тоже отсутствовали. Вывод напрашивался сам собой: очередная наркоманка свела счеты с жизнью, не дожидаясь ломки. Такая нестыковочка, что в крови дочери потом не обнаружили и следа от дури, никого не заинтересовала и не насторожила. Дело поспешили закрыть.

В пыльной гостиной с засаленными ручками шкафов царил полумрак, несмотря на то, что окна выходили на южную сторону. Может быть, для того, чтобы не было видно грязи? Я не рискнула снять в прихожей уличную обувь, и теперь под ногами хрустели осколки стекла. Алиса мне сказала за месяц до своей смерти, что последние квартиранты сбежали в спешке по каким-то неведомым причинам. Знаю наверняка, что редкие квартиросъемщики заботятся о чистоте чужого жилья. Но и моя дочь не часто наводила хотя бы относительный порядок. И вообще — она не любила день, она любила ночь, ведь ночью все кошки серы. И в ночном клубе никто не поинтересуется, каково у тебя на душе, потому что никому до этого нет дела.

Наверное, странно выглядит со стороны, что я не оплакиваю собственную дочь, читая ее личный дневник. Но мне есть оправдание: я выплакала все слезы еще при жизни Алисы…

Иногда мне кажется, что дальнейшие события совершены дочерью только для того, чтобы сделать мне больнее. Признаться себе в том, что ненавидишь мать, могут далеко не все. А Алиска, если и признавалась, то не понимала до конца, какую разрушительную силу культивирует внутри себя. И сколько я ни пыталась доказать свою материнскую любовь к ней, чтобы приуменьшить ненависть — попытки оказывались тщетными. Но зачем для мести матери убивать себя? Не значит ли это, что себя по каким-то причинам Алиса ненавидела еще больше?