Похищение века

Марина Серова

У знаменитого испанского тенора, приехавшего на оперный фестиваль, похищен роскошный плащ, расшитый золотом и бриллиантами. А спектакль, в котором он должен выступать, состоится через три дня. Лучший частный детектив города Татьяна Иванова подозревает костюмера Хосе, исчезнувшего одновременно с драгоценным реквизитом. Правда, на прощание тот оставил странную записку. Поехав по адресу, указанному в послании, Таня находит там пять трупов и засаду ФСБ. Оказывается плащ, помимо золота и бриллиантов, был буквально напичкан наркотиками…

ГЛАВА 3

…Мы с доном Мигелем Мартинесом пробирались по театральному закулисью, крепко вцепившись друг в друга. Из всех щелей нам навстречу выползали мужчины и женщины в пышных платьях, камзолах и плащах, в причудливых париках и с неживыми лицами в толстом слое грима. Все они показывали на нас пальцами, укоризненно качали головами, делали страшные глаза и на разные голоса декламировали: «А почему ты не был на банкете?! Позор! Тоска! О, жалкий жребий твой!..» Дон Мигель испуганно загораживался мной и отвечал жалкой прозой: «Простите, извините! Вот, племянницу встретил. Мы с ней в разведку ходили…» При этом фамозо кантанте с интересом рассматривал и даже щупал все встречные плащи оперных героев, как будто что-то искал.

Неожиданно у нас на пути возник мрачный Онегин в цилиндре, завернутый в черный плащ. Он бесцеремонно оторвал меня от моего спутника, развернул к свету: «Ужель та самая Татьяна?..» Но тут же бросил — наверное, понял, что не та, — и пристал к «дядюшке»: «Стреляться, Ленский! Ты удрал с банкета!»

— Я не Ленский, я Радамес! — плаксиво ответил «дорогой гость Тарасова». — Отцепись от меня, я свой плащ потерял! Это не он случайно на тебе? Нет, не он… Мой потяжелее будет!

Возмущенный Онегин провалился куда-то в темноту, а мы все почему-то оказались в ярко освещенном директорском кабинете. Прямо посередке на ковре стояла плаха, и палач в красном балахоне уже занес топор, готовясь отсечь руку Федора Ильича…

Меня сковал ледяной ужас. А самым ужасным было то, что сам Федор Ильич не только не выказывал никакого протеста, но, напротив, относился к идее усекновения конечности с явным одобрением!

Но тут палача схватил за руку Хосе в шляпе с вуалью, вопя на чистейшем русском языке:

— Не надо, не надо! Мы пойдем другим путем! Я сам найду плащ!

Он вырвал топор, зашвырнул далеко в угол и, подбежав к окну, распахнул его…

— Куда вы, Хосе? — закричал Мигель ему вслед.

— В милицию, сдаваться! — И костюмер проворно выскочил в окно.

Тут послышался театральный звонок, призывающий всех на спектакль. Он звучал все громче и громче, и маски, наполнявшие комнату, быстро растворялись в этом назойливом звуке. Последнее, что я помню, — это деловитый голос директора:

— Друзья мои, нам пора! Осталось три дня и две ночи…

А звонок все звонил, звонил… Телефон!!!

Еще не стряхнув с себя этот ночной кошмар, с закрытыми глазами я схватила трубку:

— Алло!

— Танечка, доброе утро, это Мартинес. Простите, ради Бога, что разбудил вас так рано…

— Да, вы не были на банкете, это ужасно…

— Какой банкет! А, вы еще не проснулись… Хосе пропал, Таня!

— Что?! — вот теперь я уж точно проснулась.

— Да, да, я не шучу! — голос дона Марти ясно говорил о том, что ему не до шуток. — Боюсь, с ним случилась беда. Когда я вернулся ночью, то обнаружил, что его нет в номере. Я справился у персонала, когда он ушел. Мне сказали, что господин Эстебан действительно выходил из номера, но очень ненадолго и вскоре вернулся. А портье случайно заметил через стеклянную дверь, как он подошел к телефону-автомату на улице. Он кому-то звонил, Таня!

— Но вы сказали мне, будто бы у него нет знакомых в Тарасове…

— И повторяю! Он сам мне это говорил! Более того, Хосе вообще впервые в России. Я просто теряюсь в догадках…

— И что было дальше?

— Ну вот, он позвонил с улицы и вернулся к себе в номер и больше не выходил. Я уже обо всем догадался и проверил окно в его номере. Конечно, оно оказалось незапертым: Хосе сбежал по пожарной лестнице! Постель была не разобрана: значит, он даже не ложился.

— Во сколько он выходил звонить?

— Портье сказал — в самом начале десятого. То есть почти сразу же после того, как я вернулся в театр.

— Просто не портье у вас, а клад! Все-то он знает…

— Да, я ему тоже сказал, что из него вышел бы неплохой сыщик.

— И вы ничего не предприняли, Мигель! Почему сразу же не позвонили мне?

— Я не посмел — вы уже спали, конечно. Да и сам я, честно говоря, валился с ног. Ведь у меня вчера было целых два перелета: из Мадрида в Москву и из Москвы сюда, — извиняющимся тоном пояснил мой клиент. — И главное, я подумал, что Хосе просто решил снять стресс привычным для себя способом. Ну, любовными утехами. Признаться, я очень разозлился на него опять, плюнул и лег спать. И только сейчас, проснувшись, обнаружил его записку.

— Записку?

— Да, он припрятал ее среди моих вещей — похоже, с таким расчетом, чтобы я ее нашел не раньше утра. Написана явно рукой Хосе: «Дон Мигель, пожалуйста, не поднимайте шума. Я вернусь с плащом». Нет, как вам это нравится, Таня?! Он сошел с ума! Я-то подумал вчера, что он это ляпнул так просто, от потрясения. Посоветовал ему успокоиться, выбросить эту дурь из головы и принять снотворное, а он…

— Хосе просил вас вчера не заявлять… Ой, подождите, Мигель, вы откуда звоните — из своего номера?

— Из автомата, Танечка, из автомата, я не дурак.

— Вы просто умница! Он просил вас не заявлять в милицию. Вы ему это обещали?

— Обещал, конечно. Он же вцепился в меня, как черт в грешную душу, и готов был упасть на колени! Я ему сказал, что проведу частное расследование.

— Все ясно…

На самом деле ясно мне было только то, что дело это — темное.

— Что вам ясно, Таня, что? Он же не знает ни города, ни языка, влипнет в какую-нибудь скверную историю! Что делать? Куда его черт понес среди ночи?! Или… — Он замолчал, пораженный неожиданной мыслью. — Или ему и правда что-то известно об этом деле?..

— Вот именно, Михаил Викторович, вот именно! Который сейчас час?

— Начало восьмого. Я собирался съездить на могилу матери, я вам говорил…

— Вот и поезжайте. Все равно я раньше чем через полтора часа буду не в состоянии… Только до вашей репетиции нам надо обязательно встретиться у вас в номере. Мне необходимо, уж извините, немного порыться в вещах вашего сбежавшего служащего. Если он, конечно, до тех пор не вернется — с плащом или без него. И пожалуйста, попросите там, чтобы горничные к вам пока не входили.

— О, я понимаю… Конечно, приходите. К девяти я обязательно вернусь. Предупрежу портье, что меня навестит племянница, чтобы вам не задавали лишних вопросов. Да, кстати, я выяснил у него насчет вчерашних телефонных переговоров с Хосе.

— Да, и что же?

— В самом деле, все это выглядит несколько странно. Разумеется, портье говорил с ним по-русски, но у него сложилось впечатление, что Хосе его понял отлично. Правда, сам Хосе не сказал по-русски ни слова, лишь несколько раз произнес «си» — то есть «да» — и положил трубку. Потом Хосе спустился вниз и прошел в сторону бара, но через две-три минуты вернулся несколько растерянный и что-то спросил у портье по-испански про «даму». Тот как мог объяснил ему, что дама и в самом деле прошла к бару и должна быть там. Хосе отрицательно покачал головой — «но, но!». Потом, пожав плечами, добавил по-русски «не понимаю» — и отправился наверх. Вот таким образом.

— Спасибо, Мигель. Вы отличный клиент — сами работаете за детектива! Но я постараюсь исправиться. До встречи, «дядюшка»!

— Hasta luego, Танечка, до скорой встречи! Я всегда ей рад… — Его баритон на прощание прозвучал особенно бархатно.

Я без сил уронила голову на подушку. В ней — то есть в голове — звучал взбесившийся симфонический оркестр, причем сильнее всех прочих инструментов бесчинствовали литавры и большой барабан. Но о том, чтобы отвести душу и выспаться в свое удовольствие, не могло быть и речи: чтобы в девять при полном параде быть у моего звездного «родственника», надо начинать собираться сейчас. Да и какое уж тут удовольствие! Такой мерзкий сон, да еще и в руку…

Но минут десять еще можно поваляться. Все равно нужно собрать забитые «оркестром» мысли. И скорректировать намеченный план действий в соответствии с последним ошеломляющим событием.

Ну, Хосе Мария Эстебан!.. Карамба! (Я добавила еще несколько слов про себя, но уже не по-испански.) Я нанималась искать драгоценный плащик, но не тебя, козел! Да и как мне теперь подступиться к поискам без тебя?! Я-то рассчитывала, что ты меня выведешь на пропажу. Уж рыло-то у тебя явно в пуху, этого только твой благородный кабальеро не замечает! А мне оно вообще не понравилось — даже мельком, даже на экране. Не мог дождаться, пока я на тебя поближе посмотрю, а потом уже и сяду тебе на хвост… Так нет — надо в бега! Одно слово: нерусь. Иностранщина безмозглая!

Но что все-таки известно этому Хосе? Почему его так шокировала пропажа плаща Радамеса — судя по рассказу Мартинеса, гораздо больше, чем самого хозяина? Уж не потому, разумеется, что он такой честный служака. Кому он звонил на ночь глядя, зачем? И почему сбежал? Просто от страха перед кем-то или чем-то или действительно рассчитывает вернуть плащ? У меня не было никаких сомнений, что бегство костюмера связано с его таинственным телефонным звонком и с не менее таинственной пропажей плаща.

И опять я упираюсь в тот же самый вопрос: что известно Хосе? Замкнутый круг…

Ладно, хватит. Устроила тут «утро вопросов без ответов»… Все равно по Хосе ты не продвинешься больше ни на шаг, пока не проведешь у него в номере маленький хорошенький обыск и не получишь какие-то результаты… дай-то Бог, чтобы они были! Что у нас еще есть, кроме Хосе? Какие ниточки-зацепочки?

Во-первых, «дама». Уж она-то точно была: ее видел портье. Высокая дама под густой вуалью, говорившая грубым голосом, не снимавшая перчаток и полезшая за деньгами в карман вместо сумочки…

Во-вторых, «дон Марти». «Узкосемейное» музыкальное прозвище дорогого гостя Тарасова, которое, по идее, никому в нашем городе не должно быть известно. И тем не менее оно известно — этой самой «даме». Что сие может означать? Только то, что эта «дама» — а на самом деле скорее всего особа мужского пола — имеет какое-то отношение к опере. Похоже, самое прямое!

В-третьих, ключи. Если только Хосе не оставил дверь одного из номеров открытой или, еще хлеще, не передал хозяйский плащ «даме» из рук в руки, то надо искать еще и третьего сообщника, вольного или невольного, из гостиничного персонала.

Черт возьми, почти что «любовный треугольник»! И на все про все — три дня и уже две ночи…

Перед тем как выйти из дома, уже совершенно готовая и настроившая свое сердце на любовь (родственную, конечно!), я на несколько минут уединилась со своими гадальными костями. Чтобы не искушать судьбу по пустякам, я не стала спрашивать ни про Хосе, ни про «даму», а поставила сразу глобальный вопрос, охватывающий все три вершины моего «треугольника» и еще многое другое. А именно: «с какой стороны» мне ждать хоть маломальской ясности?

Несмотря на некоторую расплывчатость формулировки, результат гадания был на удивление конкретен. 34+9+18: «Вы вспомните о том, что у вас есть старый верный друг, способный поддержать вас и даже преподнести сюрприз».

Хм… Оно, конечно: старый друг лучше… минутного увлечения (хотя и увлечение, надо признать, — вовсе не плохо!) Осталось только вспомнить.

Разумеется, дежурный в вестибюле «Астории» (не знаю, был ли это тот самый портье, который наверняка подзаработал, продавая информацию дону Мигелю, или он уже сменился) поверил в то, что я племянница приезжей знаменитости, не больше, чем если бы я назвалась его собственной родственницей. Наверное, он подумал о странных привычках некоторых звезд: по всем канонам утром женщины должны уходить из номеров постояльцев, а у этого «дона», видите ли, свой распорядок… Впрочем, мнение портье по этому поводу меня нисколько не интересовало, да он его и не высказывал.

Мимо дежурной на втором этаже я попыталась вообще пройти с гордо поднятой головой, но она вонзила мне в спину уточняющий вопрос: «Вы к господину Мартинесу?» Прозвучало это так, будто я была предателем Родины, идущим на встречу с резидентом иностранной разведки. Уж эта-то точно сменилась, даже женолюбивому дону Марти вряд ли пришло бы в голову назвать старую каргу «милой женщиной»…

Меня так и подмывало ответить ей как следует, но из соображений конспирации я воздержалась. Жаль было и «дядюшкиной» репутации: кто знает, какие удары ей предстоит еще выдержать в этом «почти родном» волжском городе…

Высокая массивная дверь с номером «23» распахнулась на мой тихий стук почти сразу же. «Дядя» был в белоснежном свитере и встретил меня с улыбкой. Пока Михаил Викторович освобождал меня от пальто, упивался моей ручкой и сверкал своими испанскими глазами (в которых, кстати, не прошел хмельной блеск, хотя коньяка с утра он не пил), я убедилась, что и мое увлечение не прошло за несколько часов разлуки. Не знаю, как это вышло, но я коснулась губами его щеки, которая оказалась совсем рядом. От удивления Мигель забыл выпустить мою руку из своих. Его уши порозовели, но в целом он выдержал испытание достойно.

— Ой, извините, «дядюшка»! Я по-родственному…

— Ну что вы, «племянница»! — в том же шутливом тоне ответил он. — Это лишний раз доказывает, что сегодня ночью вы мне не соврали.

— В каком смысле?

— В том смысле, что я еще не совсем старик.

— Ах, Мигель, пожалуйста, не начинайте все сначала! У нас мало времени, а у меня много работы. Ведь вы скоро уйдете на репетицию, и мне надо уложиться.

— Но вы могли бы задержаться, если надо, я предупрежу администрацию…

— Ну уж нет. Не забывайте, что я только ваша племянница, а племяннице вовсе ни к чему поселяться в номере дяди насовсем.

— Так вы что, даже и кофе не выпьете со мной?

— На кофе я к вам приду в четыре, вы разве забыли? Или вы отменяете свое приглашение, поскольку исчез Хосе? — строго говоря, это было с моей стороны уж чистым нахальством: на приглашение я напросилась сама, и только под предлогом «расколоть» Хосе. — И отдайте, пожалуйста, мою руку.

Конец ознакомительного фрагмента.