Инкогнито грешницы, или Небесное правосудие

Марина Крамер, 2012

От себя не убежишь. Тихая и мирная жизнь английской домохозяйки не устраивает Железную леди Марину Коваль. Ни новая прическа, ни новое лицо, созданное известными пластическими хирургами, не способны изменить мировоззрение Марины. Она понимает – это не для нее, да и повод все в очередной раз изменить находится быстро. Кто-то решил любой ценой избавиться от ее подруги Веты, муж которой – Гриша Бес – лежит в больнице с простреленной головой. Марина собирается поддержать подругу и для этого возвращается на родину. Но помощь Вете – не единственная цель Марины. У нее самой имеется парочка дел в родном городе. И теперь ничто не сможет ей помешать добиться справедливого правосудия и наконец-то разобраться в своих чувствах к любимым мужчинам…

Бристоль

Она не смогла уйти из этой маленькой комнатушки. Сама мысль о том, что сейчас придется лечь одной на широкую кровать в спальне, оказалась невыносима. Здесь же, на узком диване, в объятиях Женьки, Марина чувствовала себя совершенно спокойно и защищенно. Ничего не могло быть надежнее этих искалеченных рук, бережно прижимавших ее к груди, украшенной вязью татуировок. Марина вдыхала родной запах и успокаивалась, дышала ровнее. Женькино присутствие всегда делало ее жизнь упорядоченной, наполненной каким-то смыслом. За годы, проведенные вне России, она привыкла к мысли, что никого ближе Хохла у нее нет и уже не будет. И сегодняшний разговор только утвердил ее в этом. Женька, оказывается, все прекрасно видел и понимал, а, самое главное, не осуждал ее метаний и готов был мириться с ними и ждать. Это удивило Марину сильнее всего — вспыльчивый Хохол готов был смиренно ждать, пока она разберется в себе и примет решение. Это оказалось неожиданно и так странно…

Прежний Жека сгреб бы ее за волосы, отходил ремнем или чем под руку попадется, потом бы долго заглаживал вину в постели. Этот же новый Хохол оказался эталоном всепрощения и смирения, и вот как раз это и было странно.

— Жень… — пробормотала она, уткнувшись лицом в его грудь. — А вот скажи… ты на самом деле будешь меня ждать?

— А у меня есть выбор? — негромко откликнулся он и потянулся за сигаретами.

— Выбор есть всегда.

— Только не в моем случае, котенок. Я увяз в тебе так, что даже если захочу, не смогу выбраться.

Он закурил, одной рукой по-прежнему поддерживая Коваль под спину. Табачный дым защекотал ноздри, и Марина, задрав голову, попросила:

— Давай покурим, как раньше.

Хохол усмехнулся, набрал в рот дыма и приник к ее губам, выдыхая. Вбирая дым легкими, Марина почувствовала головокружение и одновременно легкость во всем теле — так курить сигареты ее научил когда-то давно Федор Волошин, человек, пробывший рядом с ней так мало, но значивший для нее так много. А потом и Женька, когда ей было категорически нельзя, а курить хотелось, запирал дверь палаты и вот так дышал табачным дымом ей в рот, преследуя еще одну цель — прикоснуться к губам, поцеловать. В то время она была чужой женой, а он — всего лишь телохранителем, приставленным к ней для того, чтобы носить на руках после ранения в позвоночник. Но в их жизни уже была та поездка в Египет, были сумасшедшие ночи вдвоем, были трупы Строгача и Азамата… Коваль не привыкла отказывать себе в чем-то, вот и не отказывала, а Хохол был рад и тем крохам, что перепадали ему.

— Ну, отпустило? — чуть насмешливо спросил Женька, когда Марина открыла глаза и обрела способность соображать.

— Да…

— Наказание ты, Коваль, — вдруг сказал Хохол серьезно. — Пожизненный срок.

— «Я на тебе, как на войне»? — ехидно осведомилась она строкой из популярной песни, и он кивнул.

— Типа того.

— А сбежать?

— Куда? От себя не убежишь. И вообще — давай спать, что ли?

— Можно, я останусь здесь? — попросила Марина, прижимаясь к нему. — Я ведь понимаю, сейчас ты из принципа не пойдешь в спальню — ты всегда так делал. Но я не могу остаться одна. Пожалуйста…

— Говорю же — пожизненный срок, — хмыкнул Хохол, ложась на бок и поворачивая Коваль спиной к себе. — Оставайся.

Утром он проснулся первым. Затекла шея от неудобной позы, ныл весь бок и рука, на которой всю ночь спала Марина. Но даже сейчас он боялся вытащить эту руку, чтобы не потревожить ровного сна любимой женщины. Хохол вглядывался в ее лицо, такое спокойное и безмятежное, к которому уже почти привык, видел чуть приоткрытые призывно губы, тонкие крылья носа, смеженные длинные ресницы и не мог удержаться. Осторожно, чтобы не сразу разбудить ее, он прикасался губами к теплой от сна коже, ласкал мочку уха с небольшой черной жемчужиной серьги, вдыхал едва уловимый запах духов. Марина не просыпалась, и Женька осмелел, осторожно просунул ладонь под бретельку черной ночной рубашки. Пальцы как-то совсем привычно легли на грудь, обняли ее. «Моя, — подумал Хохол с нежностью. — Совсем моя, вся… Чуди как хочешь, только не уходи навсегда. Я все вытерплю… Ты мне нужна, как никто».

Почувствовав, что больше не может удерживать рвущееся желание, он рывком развернул ее на спину, содрал рубашку… Коваль застонала, выгибаясь под ним и подчиняясь заданному бешеному темпу. Она не открывала глаз, и это заводило Хохла еще сильнее. Он совершенно потерял рассудок, впивался губами в тонкую кожу на шее, сжимал пальцами грудь так, что синяки наливались практически сразу. Марина не замечала этого — ей чудился прежний Женька, безудержный и жестокий, заставляющий ее ломаться и уступать его силе. Это видение словно подхлестывало ее, дарило какое-то совсем уж дикое наслаждение.

— Не… не молчи… — прохрипел Хохол ей в ухо, одновременно вцепляясь рукой в волосы и поворачивая ее голову так, чтобы сильнее обнажить шею.

Марина застонала, и это было совсем не наигранно — боль оказалась нестерпимой.

— Дааа… — Хохол выгнулся, замер на пару секунд и без сил рухнул на нее сверху. — Котенок… любимая…

Марина перевела дыхание, облизала пересохшие губы и улыбнулась счастливой улыбкой.

— Ты сошел с ума.

Она слышала, как колотится его сердце, все никак не восстанавливавшее нормальный ритм, и ей вдруг стало страшно. Хохлу, перенесшему год назад сердечный приступ, такие упражнения были не особенно полезны.

— С тобой все в порядке? — она обеспокоенно тронула его за плечо, и вдруг Хохол скатился с нее, упал на пол, раскинув руки.

Коваль завизжала и вскочила с дивана, не обращая внимания на разорванную рубашку, свисающую лохмотьями, упала на колени рядом с распластанным Женькой и приложила ухо к его груди. И тут раздался хохот. Это смеялся Хохол, не в силах играть дальше.

— Ах ты, сволочь! — Марина оседлала его и принялась колотить кулаками по груди.

Женька со смехом уворачивался, нежно придерживая ее за бедра.

— Испугалась?

— Не шути так больше, — серьезно попросила она, прекращая лупить его. — Ты ведь знаешь, что для меня нет ничего страшнее, чем потерять тебя.

«Тогда почему ты сама, своими собственными руками делаешь для этого все?» — вертелось у него на языке, но Хохол сдержался. Утро началось так хорошо — так стоило ли портить его продолжением ночного разговора? Он прикоснулся пальцем к огромному кровоподтеку на шее Марины и вздохнул.

— Опять разукрасил тебя всю.

— Ерунда какая, — только отмахнулась Коваль, чуть скосив глаза и оглядев синие отпечатки пальцев на груди и кровоподтек на животе. — Ты ведь знаешь, я отношусь к этому иначе. Мне все, что делаешь со мной ты, приятно и нормально.

— Ну, ты у меня знатная чудачка, — хмыкнул он. — Но вот Грег увидит шею — и что говорить?

— А ты потихоньку принеси мне водолазку с горлом — и все, — рассмеялась Марина.

— Иди в душ, чудовище. Ребенок скоро встанет, ему в школу вообще-то. Пойду я блины печь, — Женька обнял Марину и поднялся вместе с ней с пола, шагнул к двери. — Беги, моя сладкая.

Коваль на цыпочках, чтобы ненароком не разбудить сына и не показаться ему в таком непотребном виде, пробежала наверх и заперлась в душе.

Звонок Ветки застал ее расслабленной после завтрака, лежащей на постели в зашторенной спальне. Взглянув на дисплей, Марина поморщилась — эти звонки стали уж слишком частыми.

— Алло.

— Мэриэнн… прости меня, — прошелестела Виола. — Я наговорила тебе лишнего, но поверь — я так испугана, что не нахожу себе места.

— Разумеется, это был повод, чтобы обвинить меня во всех смертных грехах, дорогая. Ты всегда так поступала.

— Мэриэнн… пожалуйста…

— Чего ты хочешь от меня? — Марина испытала легкое раздражение. Предав ее, Ветка теперь думает, будто вправе надеяться на сочувствие — странная логика.

— Помоги мне выпутаться. Я чувствую — это какие-то старые Гришкины косяки. А в этом можешь разобраться только ты.

— А теперь объясни мне, почему я должна делать это? Бросать мужа, сына, лететь в вашу Россию, ковыряться там в бесовском дерьме столетней давности? Мне-то это зачем? — Марина достала сигарету из лежавшей рядом на постели пачки, дотянулась до пепельницы и закурила, перевернувшись на живот.

— Мэриэнн… ты же не чужая мне! К кому мне еще бежать с этим? — взмолилась Ветка с отчаяньем в голосе.

— А к Ворону что же не пойдешь? Ведь это ему ты так легко продала меня. А сейчас что же?

— Я сделала все, чтобы он не вспомнил об этом разговоре! Клянусь тебе чем захочешь — он никогда не говорил…

— Ну, еще бы! — со смехом перебила Марина. — Разумеется, он не говорил — зачем? Он меня живьем видел, какие тут разговоры? Но факт, Ветуля, вещь упрямая — ты меня сдала. И будь Ворон не тем, кто он есть, вообще непонятно, чем бы все закончилось.

— Мэриэнн… ну, не закончилось ведь! — простонала Ветка. — Я не думала, что ты настолько злопамятна…

Марина едва не захлебнулась дымом от смеха — только Ветка могла позволить себе такую святую наивность и убежденность в собственной непогрешимости. Коваль никогда ничего не забывала, и если человек делал ей зло, то рано или поздно рассчитывалась по самой высокой ставке. И исключений не было. Разве что племянник, но с ним Марина пока просто не знала, что делать. Хотя мыслишка крутилась…

— Я, дорогая, не злопамятна совершенно. Как ты помнишь, у меня просто хорошая память на зло — и все. Валяй, говори, что стряслось, — велела она, ткнув окурок в пепельницу.

Ветка с явно слышимым облегчением выдохнула.

— Мэриэнн… я бы не хотела по телефону… ты ведь понимаешь?

— Ты отвратительная мелкая шантажистка.

— Но ведь ты за это меня и любишь, дорогая, правда? — промурлыкала ведьма игривым тоном.

— Не надейся. Как только решу — сообщу.

— Мэриэнн, пожалуйста! Тут счет на дни…

— Сиди дома и никуда не высовывайся. Где ребенок?

— В больнице. Я его раз в три месяца на реабилитацию госпитализирую, иначе просто невозможно, — удрученно сказала Ветка.

— Прекрасно. Ты можешь как-то организовать ему постоянное наблюдение там?

— Да, конечно, с ним и так все время няня и охранник. Но он ведь меня ждет…

— Интересно, кого он будет ждать потом, если тебе во время такого визита голову открутят? — задумчиво проговорила Марина, злясь на непонятливость подруги.

— Я поняла…

— Ну, и прекрасно. Сиди и жди. Я позвоню.

… — Понимаешь, я не могу это так оставить…

Марина сидела за барной стойкой, пила кофе и пыталась объяснить Хохлу причину своего внезапного решения поехать в Россию. Естественно, Женька понимать это отказывался, приводя резонные доводы о сложности получения визы, о надвигающихся новогодних праздниках, о том, что они обещали Грегори провести каникулы на Кипре в собственном доме. Но в душе он уже смирился, потому что знал: он ничего не сможет поделать. Если Марина решила — будет так, как она сказала.

— Зачем тебе-то туда вязаться? Тебя-то как это касается?

— Женя, ты не понимаешь…

— Конечно, не понимаю. И не пойму никогда! — загремел он, ударив кулаком по столешнице. — Ты так и не поняла: в России тебя никто больше не ждет! И если что-то случится, я не успею прилететь и помочь тебе! Просто не успею!

— Ничего не случится.

— Ну-ну, давай, — отмахнулся он, устав доказывать и натыкаться на одни и те же ответы. — Только помни, что грань между «Вот тут чуть-чуть подправлю, и будет хорошо» и «Ох, бля, что же я наделала опять!» — о-о-очень тонкая. А ты ее никогда не чувствуешь, грань эту.

Марина хохотнула, но заметила, что настроение у Женьки испортилось, лицо помрачнело, а лопатка, которой он переворачивал последний блин на сковороде, со смачным щелчком вдруг сломалась.

— Женя…

— Джек я, а не Женя. Все, хватит. Поела — иди отсюда.

Он повернулся к ней спиной, и Марина поняла — действительно, все, он больше ничего не скажет.

Хохол молчал все время до ее отъезда. Это были самые тяжелые дни в Марининой жизни за последние годы. Она старалась держать его в курсе, рассказывала что-то, пыталась получить ответы, но бесполезно. Он только угрюмо кивал — или вообще не реагировал и сразу уходил от нее. Только с Грегори у него все было хорошо — они много времени проводили вдвоем, играли, взялись вдруг собирать из деталек большую яхту с мотором… Марина чувствовала уколы ревности, потому что сын общался с ней куда менее охотно, чем прежде.

Ночами она тоже страдала от одиночества — Хохол перебрался жить в гостевую спальню. Марина понимала его и не осуждала, но сердце ее часто ныло от обиды. Ведь он же сам сказал — побудь свободной, так зачем же теперь так демонстративно выражал неодобрение?

С Грегом все оказалось немного проще, чем Марина думала. И в этом тоже помог Хохол, объяснив мальчику: матери пришло время показаться врачам, и потому она уедет на какое-то время. Грег было напомнил о Новом годе и обещанных каникулах, но Женька сказал, что на Кипр они поедут втроем с дедом, а маме все равно сейчас нельзя туда. На этом разговоры и закончились.

Улетала Коваль за сутки до Нового года, и это значило, что в родной город она попадет всего за несколько часов до боя курантов. Ее это, правда, не особенно огорчало — Новый год никогда не значился в списке ее любимых праздников, а со смертью Егора и вовсе превратился в формальное событие, отмечавшееся только ради Грегори. Так что перспектива провести эту ночь в съемной квартире в одиночестве Марину не пугала. Ветка, правда, настаивала на том, чтобы она ехала сразу в «Парадиз», но Марина отказалась, мечтая просто выспаться после двух перелетов.

Хохол поехал провожать ее — ну, а как же, не мог ведь он отпустить Марину неизвестно на сколько, не простившись… Как бы ни был зол Женька, но беспокойство, охватившее его с утра, все-таки пересилило, и он хотел убедиться, что хотя бы по дороге в аэропорт с Мариной ничего не произойдет.

Они стояли возле стойки регистрации; Коваль держала в одной руке паспорт и посадочный талон, а другой крепко уцепилась за борт распахнутой Женькиной куртки. Хохол смотрел куда-то поверх ее головы, и весь вид его выражал тревогу и беспокойство. Марина порывисто прижалась к нему, обняла и почувствовала, как он вздрогнул и крепко обхватил ее ручищами в ответ.

— Не уезжай, родная… я прошу тебя — не уезжай, не надо, — пробормотал он, касаясь губами ее макушки.

— Джек… я не могу…

Хохол почти грубо оттолкнул ее, развернулся и быстрыми шагами пошел к выходу. Марина еще долго стояла на прежнем месте, глядя ему вслед, и, даже когда он совсем скрылся из вида, не могла заставить себя пойти в терминал. Но потом, помотав головой, взяла себя в руки и решительной походкой двинулась к стойке паспортного контроля.