Записки куклы. Модное воспитание в литературе для девиц конца XVIII – начала XX века

Марина Костюхина

Монография посвящена исследованию литературной репрезентации модной куклы в российских изданиях конца XVIII – начала XX века, ориентированных на женское воспитание. Среди значимых тем – шитье и рукоделие, культура одежды и контроль за телом, модное воспитание и будущее материнство. Наиболее полно регистр гендерных тем представлен в многочисленных текстах, изданных в формате «записок», «дневников» и «переписок» кукол. К ним примыкает разнообразная беллетристическая литература, посвященная игре с куклой. В кукольных «записках», как и во всей литературе для девиц, велика роль предметного мира: вещам и деталям туалета придается статус жизнеопределяющего и духовно значимого. Столь же говорящими являются наряд куклы, форма тела и выражение ее лица. Предлагаемое исследование предметно-вещевого мира в русской литературе для девиц конца XVIII – начала XX века – первый опыт в этой области.

Кукла в роли сочинительницы

Автором первых «кукольных записок» была французская писательница Луиза Ольней (Louise d’Aulnay, 1810–1891), писавшая под псевдонимом Юлия Гуро (Julie Gouraud). Ее книга «Мемуары куклы» («Mémoires d’une poupée») вышла во Франции в 1839 году^[28]. «Мемуары куклы» стали таким же типовым французским «изделием», как и сама фарфоровая кукла: их переводили, им подражали, их переделывали. В Германии были изданы «Мемуары берлинской куклы», а в Англии «Мемуары куклы», написанные от лица куклы-англичанки^[29]. Успехом пользовались кукольные «записки» и в России: в 1841 году в Петербурге вышло первое русское издание «записок» («Памятные записки куклы. Повести для маленьких девушек, взятые с французского В.К. Сомогоровым»), пять лет спустя появился новый перевод книги (Записки куклы / Пер. с фр. К.Е. Ольского. СПб., 1846). Через четверть века наблюдался всплеск переизданий «записок» (Записки петербургской куклы. СПб., 1872 (два издания); История одной куклы. М., 1878; Андреевская В. Записки куклы. СПб., 1898; она же. Кукла Милочка и ее подруги. СПб., 1911; Булгакова Е. Из дневника куклы. М., 1908), завершившийся изданием кукольных «мемуаров» в 1920-е годы.

Публикуя «записки», русские издатели не считали нужным упоминать имя французской сочинительницы. В результате мистификации авторства французская кукла и писательница-француженка стали для русского читателя словно одним лицом. Похожую мистификацию разыгрывали английские и немецкие издатели, помещая в своих книгах два предисловия: одно от лица издателя, а другое — от лица самой куклы (и опять же без упоминания имени создательницы). Подобная форма повествования не потеряла занимательности и тогда, когда юные читатели «записок» выросли и захотели перечитать их своим детям (об этом свидетельствовали новые издания «записок»)^[30].

Привязанность сюжета «записок» к условиям французского быта и традициям воспитания не помешала популярности книг Л. Ольней за пределами Франции. В быту и светской жизни русские дворяне ориентировались на европейские образцы. Схожими в приличном обществе были требования этикета и поведения, а также нормы гендерного воспитания^[31]. Общеевропейским типажам следовали также производители кукол, да и сама игрушка была интернациональным созданием — фарфоровые головки изготавливались в одной стране, образцы модной одежды заимствовались из другой, а обшивали игрушку в третьей.

Первыми читательницами «записок куклы» были дети из обеспеченных слоев французского общества (из семей аристократов, богатых негоциантов и крупных чиновников). Обладание дорогой игрушкой служило в этой среде маркером материального достатка и социального статуса. Дети 6–12 лет — в этих возрастных границах девочке прилично играть в куклы — встречались на детских балах, именинах и праздниках, куда приходили со своими игрушками. Ограничения, которые накладывал на девочек пол и возраст, искупались свободой общения в кругу ровесниц, единством интересов, игр и книг. Взрослые поощряли такое поведение. Традиции детского сообщества были особенно развиты во Франции. Совместная игра детей ценилась так же высоко, как беседа между взрослыми людьми, поскольку в процессе игры девочки набирались светского опыта и закрепляли социальные контакты. «Маленькому женскому обществу», как оно именовалось в «записках куклы», и предназначала Л. Ольней свое издание («маленьким мужчинам» она посвятила другие книги, оказавшиеся менее востребованными).

«Записки куклы» написаны в традициях французских беллетристических изданий. Их отличали сюжетная новизна, разнообразие повествовательных приемов и легкая фронда по отношению к воспитательным догмам и светским правилам^[32]. Чего стоило утверждение малолетней героини из повести графини де Сегюр (урожденной Ростопчиной) «Приключения Сонички»: «Я постараюсь исправиться, но слушаться — такая скука!»^[33] Русские авторы и издатели предпочитали ориентироваться на немецкие моралистические издания, жертвуя занимательностью в пользу назидательности. Если в моде и развлечениях господствовал французский стиль, то нравственно просвещать детей нужно было «по-немецки». «Записки куклы» эту традицию потеснили, причем не только в русских изданиях для детей, но и в самой немецкой литературе. Переводчицей «записок» на немецкий язык стала популярная писательница Антония фон Космар (A. von Cosmar), она же была издательницей модных обозрений («Berliner Modenspiegel»).

Модным был и сам жанр литературных «записок». Изданные от имени великих или малых мира сего, записки (мемуары) выражали личный взгляд на историю и современность, открывали то, что оставалось за границами официально известного^[34]. Это могли быть «записки» реальной светской дамы или ее мнимой камеристки, известного литератора или его ученого кота^[35] — важна была позиция наблюдателя, находящегося в пределах домашнего, интимного пространства. Таким наблюдателем детской жизни в «записках» Л. Ольней выступает кукла.

Повествование начинается с того, что мать собирается прочесть своим дочерям «нечто особенное». Чтение она предваряет словами: «Одна умная кукла выучилась писать и написала свои собственные записки». Столь фантастическое предположение, высказанное образованной дамой, оправдано тем, что чтение «записок» происходит во время рождественских праздников, с их атмосферой праздника и игры^[36]. Мистификация завершается в конце книги открытием, которое сделала девочка, хозяйка куклы: «Открыв ее письменный стол, я нашла несколько маленьких тетрадей, исписанных так мелко, что мне нужно было вооружить глаза свои увеличительным стеклом, чтобы прочитать написанное. Тетради эти названы: „Памятные записки куклы“. Подле них лежало перышко от колибри, на котором засохли чернила»^[37].

Казалось бы, повествование от лица куклы — такая же условность, как и рассказ от лица любого другого персонажа. Однако кукольная мистификация в глазах детей претендовала на правдоподобие. Тому, кто играет с куклой, легко поверить в ее способность писать. Так и произошло, когда «записки» увидели свет. Обсуждение их авторства в детском читательском кругу стало настоящим событием. «Одни, притом и большинство, говорят, что не Снежана [имя куклы. — М.К.] написала эти записки; другие приписывают их маменьке, еще другие, наконец, говорят, что тут вмешался домовой; везде только и говорят о Снежане и о ее Памятных Записках»^[38]. Приходилось разубеждать слишком доверчивых читателей, наивно думающих, что кукла живая. «Вот я читала сама записки какой-то куклы, а разве она в состоянии была видеть и понимать что-нибудь, а между тем она письменно уверяла, что все понимает и все видит. — А ты веришь этому? — Конечно, верю. — Да как же кукла может писать? — Она занималась ночью письмом и записки свои, написанные пером колибри, прятала под постель свою. — Не верь этим глупостям, бедная моя Лиза, записки куклы написаны какою-то дамой, она для большего интереса сама себя назвала куклой, и под этим именем выдала книгу. — Так ты полагаешь, что писательница записок была не настоящая кукла? — Конечно, не настоящая. Ну как же может безжизненная кукла, сделанная из дерева, лайки и набитая отрубями, как может она рассуждать, видеть, слышать и писать?»^[39] Примечательно, что разговор о правдоподобии ведется в книге под названием «Записки осла» С. де Сегюр. Условность повествования от имени такого персонажа не подвергалась сомнению, а вот рассуждения от лица куклы могли ввести в заблуждение доверчивых любительниц кукольной игры.

Обложка книги «Записки куклы», изданной в революционной Москве 1918 года (изд. И. Кнебель)

Бороться с заблуждениями детского воображения считали нужным и русские писательницы. Александра Ишимова, издательница журналов для девочек «Звездочка» (1842–1863) и «Лучи» (1850–1860), была сторонницей «правдивых» рассказов для детей, без фантастических элементов и сказочных преувеличений. В «Разговоре о новых книгах», помещенном в «Звездочке» за 1844 год, брат и сестра рассказывают о своих читательских предпочтениях. Мальчик расхваливает книгу «Путешествия Гулливера», от которой он пришел в полный восторг. Наставница возражает: что хорошо для мальчика, не подходит для его младшей сестры. «Она получила бы самые ложные и смешные понятия, которые надобно было бы потом с трудом искоренять в ней». Сестрица послушно соглашается: «Да и гораздо веселее читать о том, что в самом деле бывает на свете, нежели о том, что никогда не бывало и не будет»^[40]. Ишимова не упоминала на страницах своих журналов о «записках куклы», но от назидательных рассказов с участием кукол она не отказывалась.

«Записки куклы» посвящены рассказу о странствиях парижской куклы «по морю житейскому». Во время странствий кукла несколько раз меняет своих хозяек — девочек, различающихся характерами, социальным положением и материальным достатком. Многократная смена хозяев дорогостоящей игрушки была житейской практикой (кукол из магазинов часто передавали родным и знакомым по мере взросления детей, а также жертвовали малоимущим по мере износа куклы)^[41]. Путешествие куклы по этажам социальной лестницы — повод рассказать о жизни разных слоев общества: от аристократов и образованных господ до городских люмпенов и крестьян.

Свой жизненный путь кукла начинает в магазине игрушек, который подобен институту для девиц, где все равны и полны надежд на будущее. Из этого девичьего «монастыря» кукла попадает в семью с хорошим доходом и разумным воспитанием детей. Затем куклу продают на детском благотворительном аукционе, после чего она оказывается в доме юной аристократки, богатой и невоспитанной девочки. Испорченную небрежением игрушку богачка отдает дочери горничной. Трудолюбивая девочка находит время для того, чтобы позаботиться о кукле. Затем социальная среда вновь меняется — читатель знакомится с семьей чиновника среднего достатка, откуда кукла отправляется на европейский курорт. Там ее похищает американка и увозит с собой в пансион для девочек. Раскаявшись, виновница возвращает куклу прежней хозяйке, семья которой вынуждена переехать в деревню из-за финансовых проблем. Девочка вместе с куклой проводит время в благотворительных трудах среди скромных поселян. На последних страницах книги метафора «море жизни» становится настоящим морем, в волнах которого оканчивает свою жизнь фарфоровая кукла. Смерть куклы, о чем сообщается в эпилоге «записок», не воспринимается как трагическая: девочка стала взрослой барышней и кукла ей больше не нужна. В продолжениях «записок», написанных подражателями Л. Ольней, чудо-куколка счастливо спасалась из воды и вновь попадала в круговорот детской жизни.

Отрывочные дневниковые записи, на которые разбито повествование, создают пеструю картину калейдоскопа жизни: «Подарок на Новый год», «Лотерея», «Несчастья», «Болезнь», «Прогулка в Тюльерийском саду», «Болезнь. Выздоровление. Свадьба», «Прогулка в Ахен», «Пансион», «Признание», «Несчастье», «Деревня», «Старуха», «Буря»^[42]. В русском издании, увидевшем свет полвека спустя, то же мелькание глав с событиями из кукольной жизни: «Мое первое вступление в свет», «Лотерея», «У Маши», «Моя болезнь», «В городском саду», «Моя свадьба», «Меня похитили», «В пансионе», «Раскаяние», «Опять у Сони», «Как я удила рыбу», «Бедная старушка», «Как меня испугала мышь», «На волосок от смерти»^[43] и т. д.

Русские издатели позволяли себе вольно обращаться с иностранным текстом: они то укорачивали его, превращая в назидательный рассказ, то наращивали до объема приключенческой повести. Правда, авантюрных приключений в «записках» куклы не так уж много, в основном это бытописательные картины из жизни разных слоев парижского (лондонского, берлинского, петербургского) общества, куда волею судеб попадает кукла. Так, в английских изданиях рассказывалось, как кукла, сделанная в Нюрнберге, была куплена англичанином для своей дочери, потом попала в Индию вместе с семьей негоцианта, затем перевезена в Чикаго, а после оказалась в Париже («Воспоминания куклы», 1885). Русские издатели ориентировались на реалии отечественного житья-бытья: вместо каникул в бретонском замке — дача в Парголово («Записки петербургской куклы», 1872) и хутор в Малороссии (Андреевская В. «Записки куклы», 1898), вместо плавания по океану и путешествия в Индию — прогулки по Летнему саду и лечение на водах в Пятигорске («Записки куклы», 1846).

В роли автора «записок» выступает дорогая кукла из воска или фарфора. По кукольному ранжиру, это дама-аристократка, о чем свидетельствует ее роскошный наряд и высокая цена, указанная на ярлыке^[44]. Однако литературный прототип «сочинительницы» лучше искать среди дам полусвета, побывавших в разных житейских передрягах. В произведениях, написанных от лица французской камелии или русской содержанки, по-разному варьировался образ женщины-куклы, оказавшейся жертвой рока или пикантных обстоятельств^[45]. Именно в этом контексте рассматривали «записки куклы» взрослые читатели, находившие занимательность в таком чтении.

Отношение к женщине как бездушной вещице или игрушке становилось предметом осуждения в назидательной, реалистической и бульварной литературе. Однако объяснения этому печальному факту предлагались разные: авторы бульварных романов были не прочь порассуждать о притягательной для женщины «прелести порока», в то время как прогрессисты указывали на социальную зависимость, превращавшую женщину в «куклу» в руках мужчины. О положении женщин составлялись социологические отчеты и делались неутешительные прогнозы^[46]. К концу XIX века «прогрессивные» идеи попали и на страницы девичьих романов. Их героини бурно протестуют против мужских комплиментов, считая их унизительными. Так, девица в повести В. Желиховской с многозначительным названием «Кукла» боится показаться «хорошенькой куколкой» в глазах жениха и всячески подчеркивает свою независимость. Это было популярное изложение феминистских идей и жизненного кредо самой писательницы. Между тем задолго до юных героинь Желиховской протест против отношения к женщине как игрушке был высказан в «записках куклы».

В России первыми переводчиками «Записок кукол» были авторы, далекие от гендерных проблем: К. Сомогоров издавал литературные анекдоты, а Е. Классен — бытописательные романы и пособия по цветоводству (одновременно он занимался педагогической деятельностью и издавал исследования в области происхождения русского языка). Их интерес к книге французской писательницы был вызван желанием поиграть с женским (на их взгляд, анекдотичным) взглядом на жизнь. Дамы-писательницы открыли для себя «мемуары куклы» значительно позже. «Недавно я имела случай прочитать записки одной парижской куклы, которые меня очень заинтересовали, — славную штуку придумала эта француженка, сколько детей, я думаю, она потешила, не попробовать ли и мне написать свою биографию, как будто одна французская болтовня хороша — и русский рассказ имеет свою прелесть»^[47].

Запоздалый интерес русских писательниц к жанру «кукольных записок» объясняется стереотипами писательских ролей в отечественных изданиях для детей: их сочинительницы предпочитали рядиться в одежды умудренных опытом «старушек» (А. Ишимовой в пору написания «Записок старушки» было немногим за тридцать^[48]) или благочестивых матерей, наставляющих своих дочерей на смертном одре. И те и другие (в силу преклонного возраста или тяжелой болезни) свободны от слабостей, присущих женскому полу, что давало им право наставлять девиц, вступающих в жизнь. «Большею частию дамы-писательницы скромны: они посвящают свои труды на пользу детей и пишут книги, относящиеся к воспитанию. Ты согласишься, что никто лучше женщины-матери не может написать таких сочинений», — убеждает свою воспитанницу гувернантка^[49]. Умудренность в понимании жизни сочеталась со свойственной дамам детской наивностью и простотой письма, которые, с точки зрения современников, выгодно отличали женское письмо от мужского^[50].

В «Записках куклы» слово принадлежит женщине в расцвете молодости и красоты. Кукольная красота не меркнет с годами, о чем говорится с легкой иронией («…мы, куклы, счастливее людей, век можем прожить, не стареясь, только знай — меняй головы. Нам не страшно глядеть в зеркало, оно не покажет нам ни морщин, ни седин, почему и не за что будет на него сердиться, как часто делают это люди, обвиняя бедное, невинное зеркало в неверности»^[51]). Кукла не стыдится своей эмоциональности, давая волю женским вздохам и восклицаниям, наивности и кокетству. Правда, надежного счастья кукольная красавица так и не находит. Увы, такова судьба всякой женщины, красота и молодость которой преходящи, а легкомыслие и ветреность наказуемы. На сходство кукольной и женской судеб намекают сентенции, которыми пестрят «записки» куклы («тщетные сожаления — сожаления куклы» или «как непрочна красота куклы!»). Сравнение женщины с куклой стало клише в литературе и речевом обиходе^[52]. Кукла не прочь посетовать на трудную судьбу («Я — кукла, я — всего лишь кукла, но я столько пережила, что не могу отказать себе в удовольствии изложить все это на бумаге»^[53]). Назначение кукольных сетований и вздохов — предостеречь девочек от будущих страстей и свойственного женщинам легкомыслия («Жизнь кукол — увы — подвержена бездне случайностей и тысяче капризов. Последнее, по-моему, горше первого»^[54]). Взлеты и падения кукольной судьбы должны были напомнить читателям о бренности земной роскоши. Особенно это касалось женщин, чье благополучие зависело от служебного и материального положения мужчины (отца или мужа). Умейте сохранить достоинство и в этой ситуации — призывали авторы-моралисты, приводя примеры женского трудолюбия и смирения. Однако предостережения, высказанные от лица куклы, выглядят так соблазнительно! Да и весь антураж из мира взрослой женщины, которым окружена фарфоровая дама, казался юным читательницам таким привлекательным.

Модная кукла демонстрирует платье для детского бала (Фос Я. Детский кружок. Сборник для детей. Кн. 1. СПб.: тип. К. Вульфа, 1860)

Не претендуя на славу, к которой стремятся писатели-мужчины, кукла довольствуется приватным положением. В такой позиции есть немалые преимущества: «Если б я писала эти записки для публики, то, может быть, была бы не так откровенна и скромнее в своих суждениях. Но я убеждена, что кукла, пишущая для собственного удовольствия, может говорить все, что ей придет в голову»^[55]. Кукле приходит в голову всякое: от женских глупостей до вполне разумных мыслей (и тогда кукла самодовольно заявляет: «Я самая разумная кукла в мире»). Кукла замечает то, что скрыто от посторонних взглядов за стенами великосветских особняков. «Ах, если бы люди знали, что мы видим ежедневно! Сколько обжор, сколько ленивиц не заслужили бы тех похвал, которых удостаиваются в гостиной!» Рассказывая об увиденном, кукла взывает к лучшим чувствам детей, выставляя себя настоящей моралисткой («Будьте добры и любезны, милые дети; нам маменьки, нянюшки и даже куклы беспрестанно твердят об этом» — эпиграф к изданиям «записок»).

Морализаторством «записки куклы» напоминали стиль «записок матери» — дидактических текстов для девиц, написанных в форме материнских наставлений дочери^[56]. Куклы, подобно матерям, выступают в роли резонерок, оценивающих недостатки своих дочерей. Эти недостатки разного свойства. Одни из них «природные», свойственные детям по малолетству, другие — «прививные», полученные в результате плохого материнского воспитания. «Разве мы можем преобразовать весь род людской, учить матерей? — восклицает кукла, а затем добавляет: — Но и мы можем кое-что сделать умными замечаниями»^[57]. Умные замечания предназначены дамам, занимающимся воспитанием своих дочерей (на это особо указывалось в предисловиях к «запискам»). Однако в «Записках» эти наставления из уст куклы становятся игрой^[58].

В оценке женского поведения кукла всегда остается сторонницей традиционных представлений о роли женщины как «слабейшего пола», определенного Богом и обществом к ведению домашнего хозяйства. Нравственная беллетристика повторяла утверждения, прописанные в официальных текстах. Устав женских воспитательных учреждений, одобренный принцем Ольденбургским, гласил: «Главное назначение женщины есть семейство: женщина как создание нежное, назначенное природою быть в зависимости от других, должна знать, что ей суждено не повелевать, а покоряться мужу, и что строгим лишь исполнением обязанностей семейных она упрочит свое счастье и приобретет любовь и уважение, как в кругу семейном, так и вне оного»^[59]. Поэтому кукла осуждает излишнюю ученость, которой стараются блеснуть некоторые дамы и девицы («Я прихожу в ужас от кукол, знающих по-гречески и по-латыни! Живые языки — другое дело, они полезны в путешествиях; при том всегда приятно следить за разговором, хоть сама и молчишь»)^[60]. Устами куклы высказывались утверждения о вреде серьезного образования для женщин, которые в книгах для малолетних девиц подавались как бесспорные истины^[61].

В то же время утверждалось, что девочка не должна походить на «парикмахерскую» куклу — воплощение женской глупости. «У парикмахеров есть также куклы в лавках; они вечно стоят на месте, и лица у них преглупые. И не мудрено, никто ими не занимается. А мы, Милка, мы путешествуем, учимся истории и географии»^[62]. Со временем менялись представления о том, что именно нужно знать воспитанной девице. «Если ты вздумаешь рассуждать так, как рассуждали старички прошедшего столетия, что прожили же люди, не зная и не читая ничего об искусствах, литературе, музыке, что и ты также можешь прожить без этого, то при этом ты должна вспомнить, что теперь все и всё идут вперед, а не назад, что ты с таким отсталым понятием и мнением не будешь считаться ни умной, ни образованной девушкой»^[63]. Читательницам внушали, что знания нужны девице исключительно для того, чтобы стать хорошей женой и помощницей своего мужа. Впрочем, в большинстве случаев так оно и было.

Эпизоды из книги «История одной куклы. Рассказ для детей» (М.: А.Д. Преснов, 1878)

Кукла — знаток светских приличий, которыми следовало обладать девице, вступающей в свет. Согласно уставам женских заведений, необходимо «избегать всего того, что могло бы оскорблять скромность пола и возраста и что было бы противно приличию и нравственности»^[64]. Лучшей школой для освоения этих приличий служит «разумное домашнее воспитание и усвоенная в семейном быту привычка ко всему тому, что называется «хорошим тоном»^[65]. Кукла берется наставлять своих читательниц в сфере нравственности и этикетности. Делается это на примерах из жизни хороших и плохих девиц. К последним относятся аристократки, которые «не испорчены, а избалованы счастием»^[66]. Для таких девочек придумывались изощренные приемы исправления, в том числе с помощью дорогих кукол. В одной из историй родители подарили дочери красивую восковую куклу. Игрушка была одета в богатое платье с передником, на котором вышита нравоучительная надпись: «Для той, которая сознается в своих дурных поступках и будет стараться исправить свой дурной характер» (исправить надлежало девочку, кидавшую в служанок банки из-под помады)^[67]. Другой девочке мать подарила куклу, которая жестами показывала, что нужно делать: играть на фортепьяно, читать, писать, молиться. Когда пришли гости, кукла изобразила, как девочка берет чужие вещи и подслушивает. Разыгранной игрушкой спектакль так потряс хозяйку куклы, что она тут же исправилась. Оказалось, что внутри игрушки были кнопки и пружины, с помощью которых мать заводила куклу и та выполняла нужные манипуляции^[68]. Все эти истории печатались как «правдивые» рассказы из детской жизни, и описания чудо-кукол поражали детское воображение.

Девичьи мечты о кукле. (Кукла умненькой девочки, небольшая история с присоединением сказок, песен и повестей / Пер. с фр. М.: тип. Александра Семена, 1850)

Кукла-дама — долгожданный подарок для девочки. (Кукла умненькой девочки, небольшая история с присоединением сказок, песен и повестей / Пер. с фр. М.: тип. Александра Семена, 1850)

Авторы «записок» напоминали своим читательницам о важности нравственного просвещения девочки. В противном случае слово «кукла» станет обидным, но, увы, справедливым прозвищем для особы женского пола, щегольски одетой, но недалекой. «Дорогие дети, вспомните, что, если вы не сделаетесь добры, образованы и трудолюбивы, вас сравнят позже с этими игрушками вашего детства и скажут: она прекрасна, но бесполезна как кукла»^[69].

Служить на пользу девочке кукла могла только до известного возраста ее хозяйки. Затем барышня должна была расстаться с игрушкой и заняться подготовкой к выходу в свет. Возрастной переход маркировался резкой сменой наряда, досуга и этикета, которые у девочки и у барышни принципиально различались. Пятнадцатилетие было официальным пределом перехода (в бытовых практиках «невеститься» начинали с 12–13 лет). Поэтические вирши, написанные от лица девиц, воспевали момент вхождения в мир женщин.

В пятнадцать лет мне бегать уж неможно

По рощам, по лугам;

Должна сидеть я стройно, осторожно

В собраньях между дам,

И как старик суровым, строгим взором

Приветный взор встречать,

И целый час пред зеркалом, с убором,

В волненье провожать <…>

Пусть я еще игрушками играю

Надолго, без сует!

Пусть медленно ко мне подходят, умоляю,

Мои пятнадцать лет!^[70]

В кукольных «записках» напоминалось, что воспитанная барышня должна своевременно прощаться с куклой. Юные дворянки становились невестами, еще играя с куклами, поэтому наставление было не лишним^[71]. От лица куклы высказывались по этому поводу сентиментальные сентенции. «Хотя Изабелла иногда и взглядывала на меня случайно, но стыдилась играть со мною и называть своей дочкой. Это очень грустная черта в жизни кукол: мы не меняемся к нашим госпожам и всегда готовы забавлять их, но оне с летами начинают пренебрегать нами, и мы перестаем существовать для них…»^[72] Шутливые сожаления становятся серьезным наставлением в том случае, если девочка не торопится расстаться с игрушкой. Мать заявляет дочери: «Ты уже слишком велика, чтобы играть в куклы, и пора тебе более серьезно учиться», и девочка, обливаясь слезами, оставляет любимую куклу^[73]. Общаться с игрушкой девочка может теперь только как воспитательница своих младших сестер, которые еще играют в куклы.

Пестрит советами и другая книга Л. Ольней «Переписка двух кукол» (1864), в которой одна из кукол-корреспонденток то и дело совершает промахи, а другая на правах старшей дает ей советы. «Младшая» эти советы с готовностью принимает. «У тебя ума хватит на двоих. Обращайся со мной, как с дочкой, жури меня, поучай, я обещаю слушаться». Переписка детей — популярный жанр в детских изданиях XIX века^[74]

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

28

«Mémoires d’une poupée, contes dédiés aux petites filles, par Mlle Louise d’Aulnay Ébrard Livres. Paris: Ébrard, 1839» («Мемуары куклы, сказки для маленьких девочек». Следующие издания выходили в 1840, 1843, 1845, 1854, 1857, 1860, 1890, 1892 годах).

29

Среди европейских изданий «записок куклы» можно назвать: Gross A. von. Memoiren einer Berliner Puppe: für Kinder von fünf bis zehn Jahren und für deren Mütter. Leipzig: Baumgärtner, 1840 (2‐е изд., 1844) («Мемуары берлинской куклы, для детей от пяти до десяти лет и их детей»), «Schicksale der Puppe Wunderhold. Von A. Cosmar» (1839, 1864) («Приключения чудо-куколки. А. Космар»), «Neue Schicksale der Puppe» («Новые приключения куклы», ее же, 1839), «Puppe Wunderhold’s Freundinnen» («Чудо-куколка и ее друзья», ее же, 1866, 1898), Maitland J.C. The Doll and her Friends, or, Memoirs of the Lady Seraphina (1-е изд., 1852; 2-е изд., 1868) («Кукла и ее друзья, или мемуары леди Серафины») и др.

30

Немецкий издатель книги «Schicksale der Puppe Wunderhold» (1864) в предисловии пишет, что приложил немало труда, чтобы старинная история про чудо-куколку соответствовала требованиям современной читающей публики.

31

«Так как жизнь детей в так называемых „образованных“, зажиточных слоях общества проходила, когда бабушка была маленькая, почти одинаково и в Англии, и в Германии, и во Франции, и в России, то рассказ бабушки не утратил, конечно, значения и по отношению к юным русским читателям: то все, что переживали маленькие английские или французские дети, переживали и русские их сверстники и сверстницы» (Николаева М.Н. Когда бабушка была маленькая. Повесть для детей М.Н. Кладо (М.Н. Николаевой). СПб.; М.: изд-во М.О. Вольфа, 1908. Стр. не нум.).

32

Русский издатель, сравнивая английские и французские книги для детей, с легким презрением относился к последним. «Книжка, которую мы назвали „Добро и зло“, отличается теми внутренними достоинствами, которые встречаются только в английских книгах: строгая нравственность, логичная последовательность в изложении и ясность цели, с которою книга писана. Это не есть собрание отдельных случаев, которые могут забавлять читателей, не принося им никакой пользы, как находим мы, почти без исключения, в французских детских книгах» (Добро и зло, изображены в рассказе о Розе и Агнессе / Пер. с англ. СПб.: изд-во М.О. Вольфа, 1862. С. II).

33

По словам Елизаветы Нарышкиной, гостившей в парижском доме де Сегюров, произведения Ростопчиной из Розовой библиотеки («La Bibliothèque rose») были веселыми, но не всегда педагогически правильными (гостье из России не хватало в этих книгах наставительной серьезности).

34

«Наш век есть, между прочим, век записок, воспоминаний, биографий и исповедей, вольных и невольных: каждый спешит высказать все, что видел, что знал и выводит на свежую воду все, что было поглощено забвением или мраком таинства» («Записки графини Жанлис». Париж. 1825 / Вяземский П.А. Литературные критические и биографические очерки. Т. 1. 1810–1827. СПб.: тип. М.М. Стасюлевича, 1878. С. 206).

35

Персонаж фантастической повести Э.Т.А. Гофмана «Житейские воззрения кота Мурра».

36

Записки куклы / Пер. с фр. К.Е. Ольского. СПб.: тип. К. Крайя, 1846.

37

Памятные записки куклы. Повести для маленьких девушек, взятые с фр. В.К. Сомогоровым. СПб.: тип. А. Бородин и К°, 1841. С. 155.

38

Там же.

39

Записки осла. Соч. гр. де Сегюр / Пер. под ред. Н.А. Ушакова. СПб.: изд-во т-ва «Общественная польза», 1864. С. 189–190.

40

Звездочка, журнал для детей, посвященный благородным Воспитанницам Институтов ея Императорского величества и издаваемый Александрою Ишимовою. Петербург, 1844. Ч. 9. С. 180.

41

«Надо Вам заметить, что я кукла-великан, благодаря моему росту, меня и не бросают, а передают из рук в руки как редкость» (Записки петербургской куклы. СПб.: тип. И.И. Глазунова, 1872. С. 20). Речь идет о кукле ростом с трехлетнего ребенка.

42

Записки куклы / Пер. с фр. К.Е. Ольского. СПб.: тип. К. Крайя, 1846.

43

Андреевская В.П. Записки куклы, для маленьких девочек. СПб.: изд-во Битепажа, 1898.

44

Указание цены куклы — реалистическая деталь. «За громадным зеркальным стеклом, среди массы всевозможных игрушек стояла кукла величиной с трехлетнего ребенка. Длинные локоны льняного цвета падали ей на плечи; большие голубые глаза глядели весело на детей; громадная розовая шляпа, с перьями и бантами, сидела набок; шелковое розовое платье, все в кружевах, с пышными складками падало на толстые ножки в розовых чулках и настоящих кожаных башмачках; в правой, согнутой на шарнире, руке, кукла держала розовое яйцо; на груди у куклы был пришпилен ярлычок с надписью: «заводная, цена 35 р.» (Лухманова Н.А. «Не сказки». Для детей. СПб.: изд-во А.С. Суворина, 1903. С. 37). Фельетонисты пародировали «наивный реализм» авторов детских книг. А. Аверченко среди «достоинств» куклы с иронией называет ее цену: «умение в лежачем положении закрывать глаза составляло всю ее ценность, обозначенную тут же, в большом белом ярлычке, прикрепленном к груди „7 руб. 50 коп.“» (Аверченко А. Молодняк. Рассказы. М.: Дет. лит., 1992. С. 109–110).

45

Урод. Роман П. Вистенгофа. М., 1849; Записки петербургской камелии. Для опыта — новый штрих по старому рисунку. А.Н. и Д.Л. СПб., 1867, и др.

46

Сравнивая положение мужчин и женщин в Петербурге, авторы отчета 1863 года пришли к неутешительным итогам. «Воспитанная с детства для того, чтобы выйти замуж, не приученная ни к какому серьезному труду, обеспечивающему ей самостоятельное существование, составляя товар в глазах своих родителей, притом и товар самый ненадежный, да вдобавок пожирающий безвозвратно часть отцовского труда, она с первого момента пробудившегося сознания своего положения спешит купить средства к своему существованию». Платой служит красота и ранняя молодость (Жизнь в Петербурге по статистическим данным. 1869. СПб. Из Архива судебной медицины и общественной гигиены. № 3. 1863. С. 35).

47

Записки петербургской куклы. СПб.: тип. И.И. Глазунова, 1872. С. 1.

48

Ишимова описывает себя как старушку, скромно одетую в темный капот и чепец с белыми лентами. В таком наряде она приходит на детские праздники, где беседует с детьми и читает им книги.

49

Детский театр и живые картины. Собрание пьес и сюжетов для живых картин, с объяснением устройства домашнего театра и постановки живых картин. Ал. П. СПб.: тип. Григория Трусова, 1852. Ч. 1. С. 123.

50

В рецензии на одну из детских книг отмечалось, что книга «написана женщиною и потому дышит теплотою чувства, детской наивностью воззрений, при совершенно детской простоте способа выражения их» (Учитель. Журнал для наставников, родителей и всех желающих заниматься воспитанием и обучением детей / Изд. И. Паульсоном и Н. Весселем. Т. 1. СПб., 1861. С. 637).

51

Записки петербургской куклы. СПб.: тип. И.И. Глазунова, 1872. С. 28–29.

52

Героини А.Н. Островского прибегают к распространенным сравнениям с куклой для рассказа о своей жизни («Маменька во мне души не чаяла, наряжала меня, как куклу, работать не принуждала; что хочу, бывало, то и делаю» — Катерина в «Грозе», «Я вижу, что я для вас кукла; поиграете вы мной, изломаете и бросите» — Лариса в «Бесприданнице»). Употребление слова «кукла» в значении «щеголеватая, но глупая или бездушная женщина» зафиксировано в Толковом словаре В. Даля (1860-е).

53

Булгакова Е. Из дневника куклы и другие рассказы для детей. М.: тип. И.Н. Кушнерева и К°, 1908. С. 3.

54

Гуро Ю. Переписка двух кукол / Пер. с 4 фр. изд. СПб.; М.: т-во М.О. Вольфа, 1870. С. 6.

55

Памятные записки куклы. Повести для маленьких девушек, взятые с фр. В.К. Сомогоровым. СПб.: тип. А. Бородин и К°, 1841. С. 57.

56

Образец такой книги создала польская писательница К. Гофман-Танская «Pamiątka po dobrej matce» («Записки доброй матери», 1820). Перевод был опубликован без упоминания имени автора в издательстве М. Вольфа под названием «Записки доброй матери или последние ее наставления при выходе дочери в свет» (1857).

57

Гуро Ю. Переписка двух кукол / Пер. с 4 фр. изд. СПб.; М.: т-во М.О. Вольфа, 1870. С. 140.

58

Одна из наставниц спросила своих учениц, почему они не читают нравственных разговоров. Девочки искренне ответили, что «им не нужно знать того, что говорит госпожа Добронравова дочерям своим» (Кампан Ж. — Л. Карманная книжка молодой матери, или руководство к физическому и нравственному воспитанию детей / Пер. с. фр. А… Г… М.: тип. С. Селивановского, 1829).

59

Наставления для образования воспитанниц женских учебных заведений. СПб.: тип. Опекунского совета, 1857. С. 9–10.

60

Кампан Ж. — Л. Карманная книжка молодой матери, или руководство к физическому и нравственному воспитанию детей / Пер. с фр. А… Г… М.: тип. С. Селивановского, 1829. С. 9.

61

Преподаватели женских заведений разделяли негативное отношение к образованным женщинам. Учитель словесности Е. Судовщиков, преподававший в Екатерининском институте, с откровенным презрением описывал образованных женщин: «Меньшинство или так называемые развитые женщины отличаются пока ленивою скукою, пренебрежительным, насмешливым видом, смешным разочарованием; оне неуважительно относятся к окружающим и вносят разлад в собственные семьи» (Гувернантка. Периодическое изд. для начальниц институтов и пансионов, классных дам, домашних наставниц и учительниц и вообще для лиц, занимающихся воспитанием и образованием. 1862. № 5. С. 219).

62

Кампан Ж. — Л. Карманная книжка молодой матери, или руководство к физическому и нравственному воспитанию детей / Пер. с фр. А… Г… М.: тип. С. Селивановского, 1829. С. 88.

63

Письмо 14-летней девочки к подруге однех лет с нею. 1877. С. 3.

64

Наставления для образования воспитанниц женских учебных заведений. СПб.: тип. Опекунского совета, 1857. С. 9–10.

65

Благовоспитанная женщина или умение держать себя с тактом дома и в обществе. СПб.: Г. Гоппе, 1895. С. 2.

66

Переписка ученицы с наставником. Издала Екатерина Бурнашева, классная дама при Николаевском сиротском институте. СПб.: тип. Д.И. Калиновского, 1861. С. 49.

67

Исправленное упрямство // Повести для детей. Соч. г-жи Лопатевой. Киев: тип. И. Вальнера, 1848.

68

Звездочка, журнал для детей, посвященный благородным Воспитанницам Институтов ея Императорского величества и издаваемый Александрою Ишимовою. Петербург, 1845. Ч. 3.

69

Кукла умненькой девочки, небольшая история с присоединением сказок, песен и повестей / Пер. с фр. М.: тип. Александра Семена, 1850. С. 71.

70

Звездочка, журнал для детей, посвященный благородным Воспитанницам Институтов ея Императорского величества и издаваемый Александрою Ишимовою. Петербург. 1845. Ч. 1. С. 108–110.

71

В условиях ранних браков жена могла быть в возрасте играющей девочки. По рассказам Д. Благово, его бабушке, объявленной невестой в 11 лет, в приданое отпустили несколько кукол («Рассказы бабушки из воспоминаний пяти поколений, записанные и собранные ее внуком Д. Благово (1877–1880)»).

72

Воспоминания куклы // Мой журнал. Журнал для девочек. СПб., 1885. № 5. С. 128.

73

Карелина А. Катина книга. Изд. автора. СПб., 1864. С. 67.

74

Роман в письмах издала для детей мадам Жанлис («Маленькие эмигранты, или переписка детей. Творение госпожи Жанлис, служащее к образованию юношества / Пер. с фр. И.С. Т. 1–2. М.: Губернской тип. у А. Решетникова, 1811).