Кого ты видишь? Я жертва. Книга вторая

Марина Зилотина, 2022

Привычная реальность. Наши дни. Лишь медиумы видят скрытую картину – мир сверхъестественных существ с его конфликтом Тьмы и Света, где все решают аномальные способности и выбор каждого адепта.Лука Гордон – резидент с «двойным гражданством» живет под маской бизнесмена и социопата. Наполовину монстр, наполовину человек – он замуровал демона в себе и практически смирился с судьбой вампира, но встречая свою человеческую половину, получает шанс обрести себя и силу.Камилла Бриг не знает ни о духовном измерении, ни о монстрах в человеческом обличии, но трагедия в недавнем прошлом делает ее желанной жертвой для демонов и их адептов.Гордон не исключение. Только связь между ними сильнее, чем физическое притяжение, одержимость и даже здравый смысл.Способен ли хищник защитить ее от всех, но больше – от себя, если для выживания ему необходимо поглотить свою человеческую часть?Вторая книга серии, читается как самостоятельное произведение.

Глава 1. Бред

Тучевое небо зависло над сонным жнивьем. На изломе — чернильным монументом реденькая лесополоса. Прохладно. Ветрено. Тревожно. Пахнет сеном, тиной и грозой. Небо озарилось сеткой молний. Грянул гром. Жутковатую идиллию порвал протяжный нечеловеческий вопль…

Я схватилась за телефон, и со следующим ударом сердца осознала свою сиротливость на незнакомой сумеречной трассе: «Абонент недоступен». Без гудков.

— Люк! Где ты? — На пустом шоссе сгущался мрак вечернего безмолвия. Где-то насмешливо ухнула сова. Оглядываясь в поисках малейшего признака движения, я отчаялась и открыла багажник. — Жак! Ли! Где папочка? Ищите!

Два дога сорвались в темноту. Спотыкаясь вслед за ними, я добрела по чавкающей стерне до деревьев, ступила на топкий луг и… добровольно согласилась на шизофрению.

На земле, среди стелющихся колючих зарослей, лежал каменный колосс — бездыханная статуя, без пульса на сонных артериях и реакции расширенных зрачков на свет фонарика. Параллельно мнемонической памятке экстренной реанимации изумленное сознание бомбардировали отголоски паники:

— О, Боже! Какого черта ты забрался практически в болото? Я же не в состоянии тебя тащить. А ты гораздо внушительнее, чем казался!

Несмотря на собачьи завывания, крупную дрожь в руках, слезы и сердечную боль неясного происхождения, я настойчиво волокла одеревеневшее тело на сухую, ровную поверхность. Сражаясь с тремором, чтобы не перепутать последовательность действий, пугало с огромными глазами сосредоточенно твердило:

— Тройной прием — голова, челюсть, рот. Дыхание с интервалом четыре — пять секунд. Компрессия — на два поперечных пальца выше мечевидного отростка, два через тридцать, сто в минуту… — Методичные действия высвобождали сознание из плена хаоса и страха. — Ну, помоги мне! Слушай. Пять, шесть, семь… — Воззвание к ледяному изваянию. Безрезультатно. Признаки жизни отсутствуют. Снова тридцать ритмичных нажатий. Маятник. Компрессия грудной клетки. — Люк! Дыши! Гордон, дыши! — Голова запрокинута. В руках маска истукана. Очередная порция воздуха. — Прошу! Не уходи.

Шок крепчал. Ветер превращался в ураган. Эффект мероприятий оставался прежним — нулевым. Его состояние — клиническим. Компрессия и принудительные вдохи шли на автомате. Сама ситуация казалась беспрецедентной, просто нереальной: «Неужели, вот он — мой Гордон, неизменно волевой, организованный, неуязвимый — здесь, на моих руках, бездыханным телом?! О, Боже, у меня осталось не больше полторы минуты!»

Подавляя панику и дрожь в руках, я призывала на помощь все самообладание. Но рациональность отказала:

— Пульса нет! Не чувствую! Мерзавец, как ты посмел? Последний шанс. Прекардиальный удар. — Вместо дефибриллятора — два пальца на его грудине. Экстренная реанимация. Весь гнев вылился в один единственный удар. — Живи! — Безжизненное тело дернулось в конвульсии. Пульс пробил сонную артерию. Снова массаж сердца и дыхание. — Три, четыре, пять… Работай! Возвращайся! Четырнадцать, пятнадцать… Ты не уйдешь! Двадцать два, три, восемь… Только не снова и не ты… Тридцать… Дыши! — Паника трансформировалась в ярость. Я отшвырнула салфетку — барьер между губами: «К черту формальности!»

Ледяной рот статуи. Свежий воздух наполнил его легкие. В моих глазах на миг потемнело. Второй вдох, и уши заложило… Гордон самостоятельно вдохнул. Проверила пульс на сонной артерии, температуру тела, зрачки. Он постепенно возвращался к жизни. Дыхание было еще ничтожно слабое. Я заставляла его принудительно дышать:

— Ты справился! Люк, ты — молодец.

Еще выполняя массаж сердца, я чувствовала, как силы иссякали. Мобилизация уступила место головокружению, внутреннему тремору и истощению. Мгновение, и меня накрыло. Почва уезжает из-под ног. Теряю равновесие. В ушах — гул. Я и реальность — существуем порознь. Нервная система не справлялась с непосильной перегрузкой и бессовестно обесточивала прямо на ходу.

На глаза навернулись предательские слезы. Дрожащими ладонями постаралась вытереть лицо, и обнаружила кровотечение из горла и носа. «Врачебная ошибка. Заляпать своей кровью пациента? Эпик фейл! — закашливаясь отповедью и кровью, я потеряла контроль над состоянием и прислонилась к одинокому стволу старой ивы среди заболоченного луга. — Господи, что со мной?»

Собаки повизгивали, но слушались команды.

— Тише, все хорошо. Лежать. — Поразилась своему безжизненному голосу. Дотронулась до его ладони, фиксируя температуру тела и пульс на лучевой артерии. Первую помощь я оказала. Дальнейшая реанимация должна проводиться медицинскими работниками, а я вообще не знала, где мы находимся.

Телефон разрядился. Воздух трещал от электрических разрядов. Над полем выстреливали молнии. Отражая вспышки, болото угрожающе стонало. Дальше машины все очертания сливались со шквальной темнотой. Нагретое дорожное полотно клубилось конденсатом. Дождь стоял сплошной стеной, но не задевая, обтекал нас стороной. Меня укачивало, словно на виражах гигантской карусели. «Надо добраться до машины», — анализируя наше положение, я старалась сохранять глаза открытыми, разум — ясным, но проигрывала и коченела.

По-особенному злой, ураганный порыв ветра перехватил дыхание и, на миг обжигая ледяными градинами, заставил обратить внимание на пациента. Подавляя неприятные предчувствия, пришлось выступать в качестве временной защиты. Сомнений в отрицательной реакции Гордона не было. Авторский императив: «Я в этом не участвую», — был красноречив. Смиряясь с грядущими циничными комментариями, я аккуратно укладывалась на холодной груди, закрывая его собой:

— Дыши. Сейчас станет теплее, — чувствуя, что иррационально уменьшаюсь до беспомощного, слабого комочка, хлюпала носом на его раздающейся груди и, неся бред о своем сожалении, старалась облегчить душевные терзания: «Мало Марка? Теперь Гордон».

Его ладонь теплела и приобретала природную эластичность. Я контролировала пульс. Но в этом уже не было необходимости. Грудь вздымалась увереннее, ритм сердца доносился все отчетливее, температура приходила в норму. Стараясь не бередить свое пошатнувшееся сознание, я на веру приняла и изменения в размерах, которые тоже возвращались к естественным параметрам.

— Я сделала все, на что способна. Прости, у меня нет сил. Выпадаюу-у…

По щекам текли слезы, теплая струйка бежала по подбородку и обагряла шерсть пуловера. Мгновение, и я провалилась в пустоту…

— Возвращайся! Слышишь? — Его далекий рык пробивался через толщу помех. Интонация и непереводимый мат говорили о нервном срыве. — Почему я весь в твоей крови? Что ты сделала перед тем, как потерять сознание? Это важно! Говори!

— Ре-а-ними-ровала. — В ушах стояла акустика, усиленная эхом.

Взволнованный голос пробился через слуховые галлюцинации и стал ближе, в нем сквозило неверие:

— Ре-а… Что?! Да как это?

— Элементарно. Ты был без сознания.

— Был. Да! — он потерял всякое терпение. — Что именно ты сделала?

— Прекардиальный удар, непрямой массаж сердца и… — я силилась закрыть лицо руками, но тело не слушалось, — и искусственная вентиляция легких.

— Ты, — запнулся, — за меня дышала? Рот в рот?! — С досады я закусила губу. Не зря. Меня оглушил рев негодующего зверя. — Никогда! Запомни! Никогда! Без моего согласия никаких контактов! Тем более… Аа-а! Я же мог убить тебя!

— Убить?! Ого! Не думала, что настолько задену твои чувства. — я проглотила истеричный ком и с возмущением обнаружила себя в «удерживающей» хватке собственника. Словно ужаленная, подскочила и абстрагировалась от него горькой усмешкой. — Да не пользовалась я моментом! Это было единственным решением.

Голова снова закружилась. Я прикрыла глаза и получила позорный выговор:

— Зачем ты рисковала? — На запястье сошлись тиски.

— Рисковала? Чем? Вернуть к жизни собственного инквизитора? — Стряхнула его руку, без манер утерлась рукавом, неуклюже поднялась на нетвердые ноги и пробормотала под нос. — Пожалуй, я недооценила свои риски.

Он сорвался так, что заложило уши:

— Собою! Твою мать! Будь моя воля — ты даже в одной реальности со мной не родилась!

Меня повело, но соскользнуть на жнивье не позволил скрученный рулоном скирд сена. «Бежать!» — потрясенная грузом осознания, я еще обходила колкое препятствие. Несколько шагов, и снова наткнулась на тирана. Мой бывший пациент был в абсолютном здравии. В роли пострадавшей теперь выступала я. Медленно, словно боясь спугнуть дикого зверька, Гордон смыкал вокруг меня объятия:

— Иди ко мне. Ты не должна была узнать. А я не справился… — успокаивающий голос с характерным ритмическим рисунком запускал принудительное программирование. Очнулась, а сильные пальцы уже бесцеремонно хозяйничали в волосах и массировали мой затылок. Над ухом продышали. — Смилуйся над моим безумием. Я не пожертвую тобой. Оставь мне эту… тайну.

«Стоп!» — последняя пауза, и все пазлы сложились в комбинацию.

— Тайну? Еще одну? — я отстранилась и оценила реакцию раскрытого резидента, который так правдоподобно умолял о доверии. — Потрясающая актерская игра. Сбрось образ. Вопрос с подкидным дураком решился.

— Ты час была без сознания. И у тебя… — мой психотерапевт занервничал.

— Шизофрения? — я оборвала этот фарс и с презрением выплюнула в лицо лицемера. — О, Бога ради! Перестань! Я подозревала, что тебя наняли родители.

Я была уже у соломенного скирда, но сбежать не удалось. Удав атаковал.

— Стоять! — Гордон схватил меня за локоть в своей силовой манере. Я ощетинилась сиамской фурией в глаза, подсвеченные светоотражающими линзами:

— Не смей! — Выдернула руку. Потеряв опору, пресловутый «акробат» изумленно распахнул глаза и неспортивно отлетел назад. — Я не подопытная крыса.

Гордон тяжело приземлился в траву, скрестил по-турецки ноги и нащупал сухую крепкую жердину. Его маневр спровоцировал мой монолог. Я застрочила:

— Так все было подстроено? Сначала аллея, цветы, эти дикие ситуации с преследованием. Неподдающееся никакой логике насилие. И рыцарь-тамплиер. Ты так втирался в мое доверие? Друг? Просто так?! — задохнулась и, чтобы не заверещать, закрыла рот ладонями. — Даже инфаркт?! Господи, ты выкрутился. «Сбежал из кардиологии»?! И я поверила. Да у меня же все клинические признаки изменения модели мира! Неужели я была настолько очевидна, что они решились на такой извращенный метод терапии?

Он сжал челюсти и покачал головой. Я осознала себя жалкой дурой с психическим расстройством, схватилась за виски и взвыла в голос:

— Ты поместил меня в те жуткие условия. Воспроизвел все, от чего я убегала. Кто рассказал тебе? Кто, кроме них? — События, которые ранее не выдерживали никакой критики, выстраивались в организованной последовательности. Я не успевала за инсайтами. — И ни разу не прокололись. Не спросили…

Перед глазами проносились кадры, когда отец неожиданно менял тему: «И меня это не насторожило?» От остроты эмоций заложило уши.

— Господи, какая я… Нет, не идиотка. Я просто верила тебе, — сдержала слезы, оборвала истерику и в одностороннем порядке расторгла контракт «клиент — терапевт». Взглянула в его глаза, даже в темноте увидела подавленность и поинтересовалась менторским тоном супервизора. — Позволь уточнить — ты хоть запатентовал свой инновационный метод психотерапии? Или проводил клинические испытания на мне? Я даже не спрашиваю, каков твой гонорар. Ты заслужил. Можешь рассчитывать на кейс. Я засвидетельствую, что ты поступал этично и не пользовался ситуацией. Никакого контр-переноса с твоей стороны. Ты не нарушил кодекс психотерапевта. А что до твоего шокового метода — назвать дерьмом…

Сглотнула, но не от оскомины унижения. Все это время он сидел с закрытыми глазами и расчленял сучковатую дубину. Глухой характерный хруст насторожил: «Это пальцы?» — к горлу подступила тошнота.

Из всей моей тирады он выделил концовку:

— Психотерапевт развел тебя на чувства?

Я всмотрелась с подозрительностью в обескровленное лицо. Он даже не поморщился, когда резким рывком вставил суставы.

— Не льсти себе. Ты — профнепригодный, — я пожала плечами и процитировала оппонента. — Мы друзья. Не больше. Да и это благодаря моему трансферу. Чувствам клиента к терапевту. — Аристократка Бриг, дочь Тамары Львовны отработала как леди — с легким наклоном головы. — Благодарю за опыт.

Развернувшись, на одном упрямстве устояла на ногах.

Гроза прошла. В туманной влажной мгле со стороны болота мерцали редкие блуждающие огоньки. Волна ужаса прошлась по коже, поднимая волоски. Я забила на суеверия и растерялась: «И где машина в этой темноте?» Мой четвероногий поводырь тут же подставил холку под руку. Жак тенью пролетел к хозяину. Утирая слезы и сосредотачиваясь на дыхании, обессиленным недоразумением я спотыкалась, но шла за собакой к шоссе. Добралась до автомобиля, захлопнула за Ли багажник, и в затылок зашипели:

— Заблуждение. Одна. Большая. Гребаная-аа… — Я съежилась. Его голос нарастал по экспоненте, пока он не рыкнул. — Ложь!

Меня перехватили, развернули в воздухе и впечатали в каменную грудь. Его губы оказались на расстоянии вдоха:

— Но правда хуже. — Ноздри трепетали. Глаза, как два софита, ослепляли и плотоядно скользили по лицу. — Я не настаиваю. Но вдруг ты хочешь знать? — Ладони порочно кружили по спине, пока не разделились. Одна — спеленала мои пальцы и туго зафиксировала обе кисти за спиной, вторая — захватила затылок, притягивая еще ближе. Я вросла в него. Хищник мстительно ворожил у самых губ, замораживая их своим дыханием. — Хочешь знать всю доказательную базу?

Онемевшая, я едва смогла кивнуть, и его перекосило. Вся мощь демонического обаяния просела. Руки потеряли хватку. В глазах промелькнула обреченность и тоска. Провокатор переиграл себя и, не ожидая того сам, был вынужден признаться:

— Я умираю.

Я была готова услышать любой треш. Но не эту альтернативу: «Его нет». Все тщательно выстроенные стены из обиды и отчуждения рухнули перед уродливой перспективой — потерять его. Реальность настолько оказалась беспощадной, что в панике я ухватилась за его плечи.

— Умираешь?! Нет! — Глаза застелили беспомощные слезы. Инфаркт, эти его «приступы» — все было очевидно. Задыхаясь от избытка противоречивых чувств, я бредила: «Только не это. Мы справимся, придумаем. Лекарства, исследования…». Он молча покачал головой, и я разрыдалась. — Ну должно же быть хоть что-то! Люк!

Он обхватил мое лицо ладонями, жадно ловя каждую обнаженную эмоцию:

— Процесс необратим. — Я прижалась к его торсу с таким отчаянием, словно пыталась поддержать уставшего под бременем Атланта. В его груди нарастал рокот. Глаза горели решимостью. Я зажмурилась, закрываясь в скорби, и он обрушил спасительную правду. — Я умираю без тебя.

«Вдох через нос, выдох через рот», — пока я сосредотачивалась на дыхании, в какой-то нечеловеческой ломке, у самых губ он проглотил мой воздух:

— Чистая. Невинная. Бросилась спасать чудовище. И заякорила. Помоги же тебе Бог! — С болезненной нуждой он ласкался о мое лицо, осыпал поцелуями волосы, дышал на ушные раковины и шею. Обездвиженная им и деморализованная, я покрывалась мурашками потрясения, а удав нашептывал знакомым рокочущим баритоном. — Теперь я знаю, каковы на вкус… Твои эмоции. Кровь. Слезы и…

Хищник в наваждении потянулся к моему лицу, легко надавил на подбородок, коснулся пальцем приоткрытых губ, молниеносно наклонился и… лизнул. Холодный язык на миг скользнул в рот, и меня закоротило. Физически, на уровне органов чувств. Хищник взвыл:

— Что же я делаю? У меня нет сил! — Сгреб меня в объятия, продолжая рычать в ключицу. — За что ей это? За что ей я? Бред! Что я несу? Не слушай меня, девочка, не слушай. Я не в себе. Да наплевать! Я… Без тебя… С ума схожу!

Нервы оголились. В попытках вдохнуть, я хватала ртом воздух. Все эмоции сплелись в единую проекцию и вылились в агонию. Он бережно прижал к себе мое дрожащее тело:

— Тише, Ангел мой, дыши. Ты! Причина. Моего. Существования. — Гордон заглянул в глаза, и я растворилась во взгляде, полном обожания. — Я люблю тебя. Это единственная правда, что я могу себе позволить. Все остальное ложь.

Его образ отпечатался в сознании с фотографической точностью. Но сейчас передо мной оказался незнакомец. Боль в его глазах была настолько острой, что пальцы сами потянулись к суровому лицу. Как завороженная я разглаживала заломы гордеца на упрямой переносице, очерчивала контуры хмуро сдвинутых надбровий, перешла на скулы под дневной щетиной, спастически сжатые челюсти, волевой подбородок. Но едва коснулась скульптурных губ, он захватил ртом мои пальцы. Мягко. Благоговейно. Ледяной язык чувственно прошелся по подушечкам…

«И снова. Искровой разряд», — я дернулась в конвульсии, и мир перевернулся. Буквально. Одно неуловимое движение, и я прижата спиной к капоту в горизонтальном положении. Его глаза — два приглушенных лазерных диода жадно исследовали каждую черту моего лица и требовали ответа:

— Одно твое слово, и я уйду. Сегодня же. — Все эмоции покинули его голос. Хищник завис над жертвой и напряженно ждал.

Я всматривалась в бесстрастное лицо: «Я решительно ничего не понимаю. Не обнадеживаю. Не обещаю». В сердце разгоралась уже знакомая щемящая боль. Взгляд удава сосредоточился на моих глазах. Рациональные доводы разума уступили место интуиции: «Только чувствую…».

— Что чувствуешь? — Его зрачки мгновенно увеличились в размерах. Делая выбор, я впервые запустила пальцы в седые волны и вдруг осознала, что вслух не произнесла ни слова, но доверилась его аномальному чутью: «Ты — мой».

Хищник рыкнул, ревниво смял добычу и припал губами к пульсирующей жилке на ключице:

— Мне большего не надо.

Сердца успокаивались и бились в унисон. Дыхание восстановилось. Голос Гордона приобрел знакомый хрипловатый тембр:

— Я к вашим услугам, моя королева. Позвольте вас отвезти домой. — Хищник безоговорочно подхватил добычу на руки и открыл дверцу машины.

На часах — почти двенадцать ночи. Автомобиль несется по пустынной трассе. Собаки дремлют. В ушах шорох шин по мокрому асфальту, встречный ветер и убаюкивающее урчание двигателя. За рулем — сосредоточенная статуя. Я обратила внимание на электронное табло спидометра. Скорость неуклонно приближалась к ста восьмидесяти. Гордон торопится. Очевидно, наши исповеди сорвали его планы. Сдерживая нервный смешок, закусила губу. Мой телепат нахмурился:

— Поспи, мой Ангел. Тебе надо отдохнуть. — Он виртуозно управлял машиной одной рукой, ни на миг не выпуская мои пальцы, словно нуждался в постоянном физическом контакте. — Или моя королева заскучала?

— Да я только отмылась и отдышалась. — На этот раз скрыть ироничную усмешку не удалось. Гордон бросил на меня изумленный взгляд, затем перевел его на испорченный кровавыми разводами, пуловер, промокшие вещи, скользнул по заляпанным высоким жокейским сапогам и виновато покачал головой. Я ободряюще погладила его по предплечью и отвернулась к окну.

Смущения за свой нелепый вид «землекопа» я не испытывала. Меня терзали два вопроса. Первый — однозначно сверхъестественный подтекст всего, что связано с Гордоном. Второй — природа моей пугающей реакции на его откровенность. До недавнего времени мой механизм психологической защиты представлял собой процесс изоляции аффекта. Он надежно защищал сознание от чрезмерного поглощения эмоциями. Но в данном случае, очевидные ответы на поставленные два вопроса противоречили моей личной философии. Категоричный запрет на мистику был краеугольным камнем моего мировоззрения.

Измученная нервным истощением после летних бурных событий, я не стала утомлять себя анализом вмешательства Гордона — неоднозначного, закрытого мужчины с хищными повадками и своеобразным благородством. Отношения развивались, а подозрения росли. Я играла в поддавки. Его присутствие приносило реальное облегчение моему отравленному виною сердцу. Поэтому я успешно занималась фальсификацией неопровержимых фактов причастности Гордона к мистике. Вот и сейчас, у меня была возможность оправдать, неподдающиеся логике, вещи собственным психическим расстройством, параноидальной подозрительностью и невероятным стечением обстоятельств.

Сегодня компромисс с совестью достиг точки невозврата. Я набиралась решимости положить конец двойным стандартам.

Вдали показались первые огни пригорода. Характерный дух промышленной зоны жестким контрастом привел в чувства. Я взглянула на благородный профиль живой античной скульптуры, и сердце дрогнуло. Ни стресс, ни нервный срыв, ни даже самообвинение — ничто не могло объяснить реакцию на его слова: «Скажи, и я уйду». От потрясения закружилась голова.

— Душно. Люк, пожалуйста, опусти стекло.

Кондиционера не хватало. Я задыхалась от напряжения.

— Тебе плохо? Снова? — Обеспокоенный Гордон круто подался в мою сторону.

— Нет-нет, просто укачало. Сейчас подышу, и все пройдет. — Я принципиально избегала смотреть ему в глаза. Казалось, что он видит меня насквозь. Подобная перспектива совершенно не входила в планы. Впереди маячила фундаментальная потеря ориентации и крушение жизненной философии.

Все еще в горьких раздумьях, нащупала какой-то мусор под ногой и заглянула под сиденье: «Шприцы? Мои анальгетики?! Да здесь весь арсенал аптечки первой помощи», — перевела на него круглые глаза.

Пожал плечами:

— У тебя был кризис. Ты не просыпалась.

Действуя на эмоциях, я приподняла ладонь со своего колена, прижала к щеке и вдохнула знакомый запах кожи. Сердце откликнулось уже типичной щемящей болью. Сгорая от стыда за истерику, с благодарностью поцеловала крепкую ладонь и примирилась с правдой: «Он не иллюзия. Он мой. Значит заслуживает шанса».

— Что ты сказала? — Я была уверена, что, как и на поле, не обронила вслух ни звука. Но на меня смотрели взволнованные глаза. — Ты прощаешься со мной?

Ответить не успела. Дальний свет со встречной полосы упал на его глаза, и те снова полыхнули светоотражающим эффектом. Я зажмурилась от яркой вспышки:

— Зачем ты носишь линзы?

— Мм… Линзы? Не думал. Тебе не нравятся мои глаза? — Меня тряхнуло. Обернулась — острый хищный взгляд. В глубине глаз затеплились синие лазерные диоды. Инстинктивно вжалась в кресло. Тиран вернулся — мрачно оценил мой жест и, играя желваками, процедил. — Что-то не так?

Скрывая панику, я покачала головой и мягко высвободила руку.

В гнетущем молчании мы подъехали к дому. Деликатный свет ночника освещал только гостиную. Невесело усмехнулась: «Внешний антураж», — родители торчали у темных окон спальни, выходящих на подъездную дорожку, и отслеживали каждое движение, собирая факты для разоблачения Гордона.

Мой провокатор не оправдал надежд ни двух сердитых детективов, ни моих.

Гордон открыл багажник и выгрузил вещи у гаража. Лика с Жаком разминали затекшие лапы на лужайке перед домом, родители подергивали шторы и нетерпеливо приближали кульминацию. Невозмутимо садясь в машину, Гордон задержался у открытой дверцы и прохладно информировал:

— Признаю, вот сегодня — занесло. Я — мужчина. С острой формой высокого либидо. Гормоны, и мыслю в одной плоскости. Обычно с этим нет проблем. А тут без разрядки целый день… Стояк и готов был оттрахать даже дерево. Всякое могло быть. Тебе чудом повезло. Я оказался трезвым, за рулем. Но если пьян, не рискуй, в каком бы состоянии я ни был, беги! Иначе поймаю и, — порочно усмехнувшись, зашипел в мои глаза, — и я не психотерапевт. Наоборот. Родителям ни слова.

Я смотрела на него в оцепенении и открывала для себя сексуального маньяка. С удовлетворенной мстительностью он выпрямился, оценил мой вид и обронил:

— С реанимацией ты вовремя. Но мы ничем друг другу не обязаны. Поняла?

— Боюсь, твоя кома не прошла бесследно. — Не знаю, что больше ранило: его мелочное тщеславие или прилично воняющий цинизм. Я собралась и призвала сарказм во имя спасения от истерики. — Судя по твоей речи, я опоздала, и патологические процессы были запущены.

— Серьезно?

— Констатирую — дегенеративные изменения все-таки затронули твой мозг.

Взвалила на плечо этюдник и уверенными шагами направилась в дом. В ушах еще долго резонировал его инородный, чуждый, словно вьюга летом, мрачный хохот. Резкая боль пробила солнечное сплетение. Цепляясь за стены мастерской, обессиленное, перепачканное пугало со спутанной копной волос смеялось сквозь слезы: «Шанс? Выплюнули в лицо твой шанс! Моего херувима не существует!»