Отравители

Марджори Боуэн, 1936

После увлекательнейшего «Рыцаря Испании», уже опубликованного нами, вашему вниманию предлагается ещё один роман талантливой и знаменитой Марджори Боуэн – «Отравители». На этот раз речь пойдёт о так называемом «деле о ядах», необычайной серии преступлений, прогремевших в Париже в 70-е годы XVII века, во времена расцвета правления Людовика XIV, блистательного «короля-солнце», перед которым склонялась тогда вся Европа. В этот период в столице Франции обнаружилась разветвлённая сеть злодеев, которые под видом косметики: мыла, кремов, ядовитых настоев – помогали избавиться от престарелых мужей, надоевших любовников, нежелательных детей, личных врагов и так далее. Совершались кровавые обряды, «чёрные мессы» с убийством невинных младенцев, потреблением наркотиков и прочие злодеяния. Никто не чувствовал себя в безопасности: дошло до того, что опасность угрожала жизни даже самого монарха. Жителей буквально охватила паника. Однако случайное полупризнание подвыпившей участницы этой шайки позволила ухватиться за ниточку, и доблестная столичная полиция, которая, вы удивитесь, уже тогда существовала и весьма успешной действовала, пошла по следу и добилась больших успехов. Однако всё пошло не так, как рассчитывали служители закона, и расследование уткнулось в ряд непреодолимых препятствий. В своей книге М. Боуэн с убедительностью и мастерством изображает Париж конца XVII века, умело передавая зловещую и мрачную тень, которая все больше нависает над городом и окрестностями: они становятся местом разгула дьявольских страстей. Образы действующих лиц, как реально существовавших, так и вымышленных, и мотивы их поступков выписаны автором с психологической точностью, а интрига повествования сохраняется до последней страницы.

Часть III. Дочь итальянского аптекаря

1. Покои мадемуазель де Фонтанж

Дегре не попытался скрыть от жены ни важности и трудности проводимого им расследования, ни того, что едва не погиб при нападении в Цветочном тупике, и она в свою очередь не обеспокоила его страхами и жалобами. Выходя за него замуж и переезжая в Париж, она имела представление о характере его работы и понимала, с чем ей, скорее всего, придется мириться. Она лишь позволила себе вздохнуть:

— Мне так жаль, что я помогла тебе ввязаться в это злосчастное дело!

Затем, склонившись головой на его плечо, в то время как он обнимал ее за талию, она попросила его кое о чем, и это была почти такая же просьба, как та, с которой он сам не так давно обратился к месье де ла Рейни:

— Позволишь ли ты, Шарль, чтобы я помогала тебе, если представится такая возможность?

Дегре честно посмотрел на молодую жену.

— Я не для того привез тебя в Париж, Соланж, чтобы впутывать в подобные дела. Они омерзительны и грязны, а могут быть и опасны.

— Знаю, но я приехала в Париж, чтобы разделить с тобой все. Я хочу помогать тебе. Ты же сам сказал, что я уже была полезна тебе немного.

— Больше, чем немного, — ответил он, — а в ходе расследования могут возникнуть и другие задачи, которые можно поручить только женщине. Но ты, разумеется, должна понять, что даже сам месье де ла Рейни не заглядывает далеко вперед. Мы с ним оба словно движемся в тумане, когда дорога видна лишь на шаг или два.

— А ты вспомни, что я чужая в Париже, — ласково сказала Соланж. — Мне действительно нечем заняться. У меня здесь нет друзей и очень мало хороших знакомых. Разве ты допустишь, чтобы я сидела часами, гадая, не случилось ли с тобой чего-нибудь? Ты же знаешь, что можешь на меня положиться. Я совсем не глупа, не чувствительна и не истерична, и если ты доверишь мне какие-нибудь секреты, то я их сохраню.

— Я знаю, — серьезно ответил он, не оттого, что был ослеплен любовью к Соланж, но потому, что действительно знал ее характер, так похожий на его собственный.

Эти двое, связанные столь сильной любовью, понимали друг друга без слов. Дегре сознавал, что его жена обладает деятельным умом, и вынужденный досуг для человека ее темперамента почти невыносим, и поэтому, прежде чем попрощаться с ней, он серьезно и торжественно пообещал, что, если будет возможность привлечь ее к участию в расследовании, он охотно примет ее помощь.

И, чувствуя прилив сил от горячей искренней любви и дружбы Соланж, составлявших истинную основу его жизни, молодой лейтенант полиции отправился в Лувр. Погода была отвратительной, солнце над Парижем не показывалось уже несколько дней. Серый дождь стеной безостановочно падал в раздувшуюся реку, которая уже перехлестывала через парапет набережной и заливала булыжные мостовые улиц.

Дегре на мгновение остановился и окинул взором длинный, внушительный фасад Лувра, тянущийся вдоль берега Сены чудовищно однообразным рядом окон с фронтонами и простых дверей.

Огромный дворец, возведенный расточительными королями династии Валуа, был построен в форме четырехугольника. Один его фасад располагался вдоль реки, остальные — вокруг дворов и садов. Сады были и по обе стороны фасада, обращенного к Сене. Дегре видел, как за элегантной балюстрадой под голыми деревьями поблескивают промокшие статуи, мертвенно-бледные в зимнем свете, и сквозь плотные темно-зеленые листья земляничника, остролиста и лавра вода капает в рыбные пруды и источники.

Недалеко от дворца Дегре заметил рыжеватое кирпичное здание недавно построенной оранжереи, где зимой содержали экзотические растения, и подумал, не здесь ли напали на мадемуазель Жакетту. Миновав благородную арку ворот в фасаде дворца, предназначенную для короля и важных особ, Дегре прошел, как проинструктировал его ла Рейни, к боковой двери, третьей от главного входа, и там позвонил в вычурный кованый колокольчик.

Дегре наполняло ребячливое и глупое чувство ликования от важности собственной миссии. Для него, неотесанного провинциала, было большой удачей так скоро после прибытия в Париж уже быть допущенным в Лувр и заниматься делами людей, приближенных ко двору. В глазах молод ого нормандского лейтенанта полиции, как и в глазах любого француза, король действительно был великим человеком, перед которым преклонялись на родине и которого боялись за рубежом, кому сопутствовал успех на поле брани и в кабинете, образцом галантности, покровителем искусств, личностью, которая блистала, сверкала и ослепляла, подобно бриллианту.

Он знал недостатки короля, которые, впрочем, ни для кого не были секретом. Шарль Дегре считал, что его величество несколько тщеславен, расточителен во всем, от рас ходов на строительство великолепных, почти невероятных дворцов до жизней солдат, гибнущих сотнями тысяч в его успешных кампаниях. Он знал также, что этот человек, будучи религиозным до ханжества, живет в распутстве, подавая пример не только своим подданным, но и всей Европе, ведь Людовик XIV устанавливал моду во всем цивилизованном мире. Дегре был лишь одним из множества французов, не одобряющих его громких и ярких измен нежной жене или его зависимости от мадам де Монтеспан, у которой, холодной, высокомерной, алчной и злоязыкой, казалось, не было никаких достоинств, кроме благородного происхождения и надменной красоты, обеспечивших ей великолепный, хотя и позорный статус «истинной королевы».

Дегре постарался выбросить из головы короля и сосредоточиться на с воем деле. Месье де ла Рейни снабдил его досье на мадемуазель де Фонтанж и одну из ее горничных, мадемуазель Жакетту.

Первая из названных дам, сирота, состояла формально под опекой дяди. Говорили, что этот бессовестный интриган отправил свою красивую подопечную ко двору в надежде, что она понравится королю. Ее сходство с Луизой де Лавальер, уже десять лет живущей в монастыре, отмечали все, кто видел их обеих, и ходили слухи, что дядя мадемуазель де Фонтанж надеется, что белокурая нежная девушка вскоре вытеснит из сердца короля могущественную фаворитку.

— Как вы понимаете, это делает ее весьма уязвимой, — сказал месье де ла Рейни. — Она не очень образованна и не особенно умна. Она добра, религиозна, она одинока при дворе и открыта всем возможным искушениям.

Вот вам и мадемуазель де Фонтанж! Дегре вспомнил, как она высунулась из окна своей раскрашенной кареты и с такой учтивостью и добротой подарила его жене сапфировый браслет.

Жакетта была молодой итальянкой, получившей образование во Франции. Месье де ла Рейни не знал, как и когда она стала работать у мадемуазель де Фонтанж. Ее отец, Агостино Малипьеро, недавно приехал из Турина. Он был сведущ в химии, и его дочь выхлопотала ему место аптекаря мадемуазель де Фонтанж. Он жил не во дворце, но держал лавку на набережной, однако часто бывал в Лувре под предлогом встреч с дочерью или визитов в маленький зверинец, принадлежавший ее госпоже. Считалось, что он умеет хорошо работать с животными: не только ухаживать за ними, когда заболеют, но и дрессировать, чтобы он и показывали трюки, которые праздные придворные дамы находили столь забавными.

Слуга впустил Дегре в Лувр, и тот объяснил ему свое дело. Его ожидали и без промедления отвели в покои мадемуазель де Фонтанж в одной из длинных галерей с видом на реку. Эти милые, но довольно мрачные комнаты, украшенные в великолепном тяжелом стиле Валуа, располагались в углу просторного здания, откуда к садам у реки спускалась легкая внешняя лестница. Все это слуга, видимо, доверенный мажордом, поспешно объяснил, вкратце шепотом излагая Дегре историю нападения на молоденькую итальянку, которое так расстроило его госпожу.

Едва успел он закончить свой рассказ, как они уже дошли до двери личной комнаты мадемуазель де Фонтанж. Дегре с уважением и участием посмотрел на молодую девушку, чье имя, должно быть, совершенно неведомо для нее самой, переходило в Париже из уст в уста со всеми оттенками насмешки, сочувствия или недоумения.

Она была одна и казалась очень взволнованной. Дегре заключил, что ей недостает мужества или самообладания, осмотрительности или мудрости. Она сидела в высоком малиновом кресле, обшитом позументом с бахромой, у камина, в котором горели надушенные поленья.

Убранство комнаты было выдержано в пышном тяжеловесном стиле. По стенам висели темные, мрачные портреты в обрамлении массивных рам с резьбой, изображающей фрукты и цветы. Темные занавеси были раздвинуты, и сквозь высокие окна падал холодный свет дождливого дня.

Девушка в пепельно-сером атласном платье, со светлыми, почти серебряными волосами, перевязанными жемчужного цвета лентой, с бледным лицом и с большими светлыми глазами, немного покрасневшими от слез, казалась в этой мрачной обстановке неземной, как анемон в темноте хвойного леса. Она не узнала в Дегре человека, жене которого дала браслет: не будучи ни сообразительной, ни умной, она видела в молодом лейтенанте, теперь одетом в униформу, лишь агента полиции, и не более того. Дегре, в душе улыбаясь, понял, что она воспринимает его как функцию, официальное лицо, лишенное личности.

Запинаясь, невнятно, даже бессвязно, она стала рассказывать историю нападения на свою горничную, и через некоторое время молодой человек учтиво прервал ее:

— Мадемуазель, нет нужды продолжать расстраивать себя рассказом. Мы уже всё слышали.

Она, казалось, почувствовала облегчение, и Дегре улыбнулся про себя еще шире — как мало она понимала! У него в кармане лежал полный отчет о ней самой, о ее горничной и об отце ее горничной, и у них с месье де ла Рейни была обоснованная догадка о правде относительно преступления минувшей ночи.

— Могу я видеть мадемуазель Жакетту и услышать эту историю из ее собственных уст?

— Увы, — ответила дама в глубоком горе, с которым она почти не в силах была совладать, — она умирает! Ее осмотрел месье Акен, королевский врач, и думает, что надежды нет. Она уже получила последнее причастие.

— И тем не менее, мадемуазель, — твердо сказал Дегре, — необходимо расследовать это жестокое преступление. Судите сами, мадемуазель: молодая девушка, спутница одной из фрейлин ее величества, идет в дворцовый сад набрать немного фруктов в оранжерее. Дворец во время пребывания здесь его величества охраняет множество людей. Входы и выходы заперты, стены высоки, и, тем не менее, какой — то негодяй проникает внутрь и, как будто без причины, так избивает эту несчастную молодую женщину, что она умирает от ран.

Дегре произнес эти слова таким тоном, что мадемуазель де Фонтанж быстро бросила на него понимающий взгляд и нахмурилась в недоумении.

— Месье де ла Рейни ответственен за охрану правопорядка в Париже, — продолжил Дегре, — а я его представитель. Я молю вас, мадемуазель, давайте не будем терять времени. Отведите меня к постели этой несчастной молодой девушки.

Мадемуазель де Фонтанж дернула за шелковый шнур, висящий рядом с массивным камином, и почти сразу же появился паж.

— Отведи этого офицера полиции к мадемуазель Жакетте, — сказала она слабым голосом. Затем добавила, как будто в раздумье:

— Нет, я тоже пойду. Мне хотелось бы присутствовать.

— Как вам угодно, — ответил Дегре. — На этот счет у меня нет распоряжения, мадемуазель, но если бы я имел честь быть вашим другом или советчиком, то я порекомендовал бы вам остаться здесь.

— Ах! — воскликнула девушка, вновь садясь в кресло с бахромой, из которого она только что поднялась. — Вы, что же, подозреваете здесь какую-то тайну?

— Моя работа — расследовать, а не подозревать, — ответил Дегре и пошел по коридору за пажом, оставив мадемуазель де Фонтанж смотреть ему вслед с выражением, как ему показалось, мучительной нерешительности.

2. Гвоздика

Жакетта, итальянская девушка, лежала в богато убранной, но мрачной маленькой комнате, ближайшей к спальне ее госпожи. Обстановка здесь была старомодной, на стене висела украшавшая ее уже лет сто темная шпалера с изображением охоты, выполненная в сине — фиолетовых и беловато-зеленых тонах: на ней через плотные заросли растений с огромными листьями и цветами стройные гончие преследовали исполинского тучного дикого зверя.

Хмурый свет мартовского дня рано ушел из этой комнаты, обращенной на север. Занавеси в ней были задернуты и зажжена лампа. Девушка лежала на узкой постели под балдахином из белой саржи с вышитыми рыжей и пурпурной шерстью цветами наперстянки и желудями. Рядом с постелью на коленях молилась монахиня в темном одеянии. В изножье стоял человек средних лет. Дегре догадался, что это доктор. В спертом воздухе висел тяжелый аромат благовоний.

Жакетта с закрытыми глазами лежала на спине, выпростав руки из — под белого шерстяного одеяла. На ее плечи был накинут белый меховой плащ, а ее черные спутанные волосы разметались по подушке.

Дегре посмотрел на доктора, тот поднял брови и покачал головой.

— Я пришел задать ей несколько вопросов, — прошептал агент полиции. — Вы, должно быть, месье Акен?

Доктор кивнул и тихо ответил:

— Я здесь по специальному распоряжению его величества, но я ничем не могу помочь. Это ужасное дело. Надеюсь, месье де ла Рейни предпримет все возможное, чтобы его раскрыть.

— Именно поэтому я и пришел, — по-прежнему шепотом подтвердил Дегре. — Вы, месье, осмотрели ее и оценили характер ее повреждений. Есть ли правда в ее истории?

Доктор, глядя опухшими и усталыми глазами из — за тяжелых очков, односложно ответил:

— Нет.

И затем приложил пальцы к губам.

— Мы так и знали, — сухо сказал Дегре, — но я должен выяснить все, что смогу.

— Ваше счастье, если она вам расскажет хоть что-то. Она умирает, ей осталось, должно быть, несколько часов, — произнес доктор, поклонился и повернулся к двери. — Я пришел по прямому распоряжению его величества и теперь должен дать ему отчет. Занимается этой молодой дамой один из докторов мадемуазель Фонтанж. Доктор Рабель.

— Тот, что преподает в Сорбонне и живет в Цветочном тупике? — спросил Дегре.

— Да, он самый. Он исключительно умен.

— Исключительно, — тихо согласился агент полиции, а про себя подумал: «Конечно, они тут все знают друг друга».

Он подошел к постели молодой девушки и учтиво обратился к монахине, перебирающей четки из грушевого дерева и повторяющей молитву:

— Сестра, меня прислал месье де ла Рейни, генерал-лейтенант полиции. Не оставите ли вы меня на несколько минут наедине с мадемуазель Жакеттой?

Монахиня подняла голову, молча поклонилась и была уже готова покинуть комнату, когда вдруг из угла за кроватью, затененного балдахином, с оттенком сарказма донеслось:

— Не выйти ли и мне? Я отец этой несчастной молодой женщины, Агостино Малипьеро.

Дегре вздрогнул от неожиданности — этот человек был совсем незаметен в тени — но, не показывая удивления, холодно произнес:

— Пожалуйста, месье. Мне надо поговорить с вашей дочерью наедине.

— Кажется, она не в состоянии ни с кем говорить, — вздохнул итальянский аптекарь, поднимаясь. — Может быть, она умрет, так и не произнеся ни слова.

В этот момент девушка открыла глаза и медленно перевела горестный взгляд с отца на Дегре.

— Мадемуазель Жакетта, вы меня слышите? — спросил молодой агент полиции. — Я здесь, чтобы вам помочь. Мы хотим раскрыть причину несчастья, случившегося с вами. В королевском дворце не должны происходить подобные ужасные события.

Девушка пристально посмотрела на отца, который сухо заметил:

— Она может ответить на мои вопросы, но едва ли ответит на ваши.

— Пожалуйста, оставьте нас, — резко приказал Дегре, а затем снова обратился к девушке:

— Мадемуазель, думаю, вы уже получили последние обряды церкви, вы исповедовались священнику. Я не знаю, что вы сказали ему, но этого недостаточно. Вы должны доверить свои секреты не только Богу, но и мне, тому, кто представляет Его закон на земле.

— Да, да, я умерла бы более счастливой, если бы мы поговорили, — прошептала Жакетта с подушки и жалобно взмолилась:

— Отец, оставьте меня. У меня осталось так мало времени, позвольте мне распорядиться им на мое усмотрение.

Итальянец медленно и неохотно отошел к двери и, остановившись, скрестив руки, в занавешенном оконном проеме, заявил:

— Дальше я не пойду. Она мое дитя и страдает. У меня есть знания и право помочь ей. Только силой вы заставите меня покинуть ее комнату.

Дегре поколебался, потом решил уступить итальянцу. Попытка выгнать его привела бы к потасовке и скандалу, который стоил бы пациентке последних сил. По страшной перемене в лице девушки он видел, что почти, если не уже, опоздал.

Встав на колени на ступеньку кровати, он внушительно произнес:

— Мадемуазель, вскоре вы предстанете перед Господом. Сделайте это с чистой совестью. Сейчас, когда земные страхи уже не властны над вами, скажите мне правду — ради других, которым может грозить опасность.

— Ради других, — повторила девушка. Она попыталась повернуть голову и сесть, и Дегре осторожно приподнял ее, просунув руку под подушку.

— Я так мало знаю, — задыхаясь, произнесла она. — Мне никогда не говорили много. А моя госпожа не знает совсем ничего.

— Никто ее не подозревает, — ответил Дегре. — Скорее, мадемуазель, расскажите мне, что вам известно.

— Мой отец все еще в комнате? — шепотом спросила мадемуазель Жакетта. — Я не вижу, лампа такая тусклая.

— Ему нас не услышать, — прошептал Дегре. — Так вы боитесь именно своего отца?

— Его и других, и больше всего Мастера.

— Мастера? Кого вы имеете в виду? Кто скрывается под этим именем?

Девушка с трудом покачала головой, пристально глядя во взволнованное лицо Дегре темными, наполовину затуманенными глазами.

— Он не француз, он итальянец или англичанин. Для месс им нужны дети… каждый должен принести жертву… если бы я не любила его! Он всегда обещал увезти меня отсюда… Спасите мою госпожу… Я думаю, они хотят… — Голос ее пресекся, она задыхалась. — Неужели это было преступлением? Меня обманули!

— Мадемуазель, во имя Господа, объяснитесь, — горячо настаивал Дегре. — Я не понимаю вашей отрывистой речи. Вы говорите слишком бессвязно. Дайте мне хоть какое-то имя, хоть какую-то зацепку!

— Петух, — прошептала мадемуазель Жакетта, — вы слышали петуха?

Дегре подумал, что сознание несчастной помутилось, и снова с жаром призвал ее сказать ему правду, по меньшей мере, дать ему, повторил он, какое — нибудь имя или зацепку. Он видел, что она отчаянно желает ответить, даже рискуя тем, что это отнимет ее последние силы. Ее глаза выражали муку, и она сделала судорожное дрожащее движение к нему, но тщетно. Он почувствовал, как ее худенькое тело расслабилось на подушке, которую он поддерживал. Она произнесла еще только одно слово, но бесполезное, это было название цветка — пинк^[1] — гвоздика.

Молодой человек положил мадемуазель Жакетту обратно на кровать. Ее отец, который, не имея возможности подслушать, внимательно наблюдал их разговор, вышел из полумрака у окна и приблизился своей кошачьей походкой.

— Вы видите, месье, — вздохнул он, — она мертва.

— И дело полиции — найти того, кто ее убил, — ответил Шарль Дегре, внимательно взглянув на него снизу.

— Надеюсь, что вы его найдете, — произнес аптекарь, кажется, с искренним сожалением. — Она была моим единственным ребенком и была мне очень дорога.

Он склонился над дочерью, сложил ее руки на груди, закрыл ее глаза и неловкими нежными движениями пригладил ее спутанные черные волосы.

Умный и опытный наблюдатель, Дегре осматривался в комнате, ища что-нибудь, что могло бы ему помочь в этом деле, когда дверь вдруг стремительно распахнулась и вошла мадемуазель де Фонтанж. Потеря одной из любимых горничных при столь таинственных и ужасных обстоятельствах полностью обессилила ее. Она споткнулась у кровати и остановилась, плача, как ребенок, заламывая руки и кусая носовой платок, умоляя свою погибшую Жакетту взглянуть на нее, заговорить с ней — одно лишь слово, один взгляд!

— Мадемуазель, она умерла, — тихо и печально проговорил итальянский аптекарь и натянул простыню на лицо своей дочери. — Пусть покоится с миром. Вижу, что вы очень добры, — добавил он мягко, — раз вас так тронула судьба простой девушки.

Мадемуазель де Фонтанж как будто не расслышала этих слов, во всяком случае, не обратила на них внимания. Бросившись на расшитую постель, она легла белокурой головой на белое покрывало и зарыдала почти в истерике:

— Спаси меня, спаси меня! О, Господи, не позволь этому случиться со мной! Нет, нет, я уйду в монастырь, я уйду на край света!

— Чего она боится? — спросил Дегре, затем коснулся скрытого атласом плеча расстроенной дамы. — Мадемуазель, вы не должны так свободно говорить передо мною и перед вашим аптекарем. Разве у вас нет здесь друзей, тех, кому вы могли бы довериться?

Она подняла залитое слезами гладкое, жемчужно-бледное лицо и посмотрела на него, как будто не понимая, кто он, затем, пробормотав: «Ах, да, агент полиции», — позволила ему поднять ее на ноги. Ему пришлось обнять ее, настолько сильно она дрожала.

— Можете ли вы сказать мне что-нибудь? — спросил он. — Мадемуазель Жакетта мертва, может быть, еще можно спасти других от ее судьбы. Можете ли вы пролить хоть какой-то свет на эту тайну?

Мадемуазель де Фонтанж покачала головой. Ее белокурые волосы ниспадали на воротник тонкого кружева и светлое атласное платье. Она была как белая роза, промокшая в грозу, и молодой человек глубоко сочувствовал ей. Месье де ла Рейни сказал, что она так одинока, занимает такое высокое положение, открыта таким соблазнам…

— Позвольте мне увести вас отсюда, мадемуазель.

— Нет, нет, я останусь, я хочу остаться около Жакетты. — Она полуиспуганно-полунепокорно посмотрела на аптекаря. — Вы, месье, тоже должны уйти. После того, как вернется добрая монахиня, мы с ней вместе будем молиться.

— Идёмте, — сказал Дегре итальянцу, и они вдвоем вышли из комнаты. Серая монахиня проскользнула обратно, и снова послышался голос мадемуазель де Фонтанж, рыдающей за стиснутыми пальцами сложенных для молитвы рук:

— Спаси меня, спаси меня! О, Господи, спаси меня!

В величественном темном коридоре Дегре увидел доктора Рабеля, спешащего к комнате больной, и поприветствовал его сдержанной улыбкой.

— Странно, что мы встретились опять так скоро, доктор. — Он дотронулся до своего перевязанного лба. — Я очень благодарен вам за заботу. Как видите, я теперь вполне снова на ногах.

Доктор Рабель, который при дневном свете оказался маленьким человечком, похожим на сову, серым и с мягким взглядом, невозмутимо произнес:

— А, месье агент полиции! Как я понимаю, вы расследуете тайну бедной мадемуазель Жакетты. Я слышал, что доктор Акен осматривал ее, пока я был в больнице.

— Слишком поздно, доктор, она умерла несколько минут назад, — перебил его Дегре.

Доктор Рабель, как будто совсем не удивившись, пожал плечами.

— Что же, я могу избавить вас от необходимости тратить силы на дальнейшее расследование этого дела, — произнес он доверительным тоном, тыча пальцем в грудь молодого человека. — Это была любовная связь, понимаете, и она довольно плохо закончилась. Мадемуазель Жакетта отчаянно пыталась спасти то, что молодые дамы называют честью, поэтому с отцовской помощью придумала эту довольно глупую историю. Вот и все, любовная связь, — повторил доктор с более широкой улыбкой, — и только-то.

— Слишком обычное дело, чтобы звать на помощь полицию, — сухо заметил Дегре.

— И верно. — Доктор взял понюшку табака. — Жаль только, что это произошло в покоях мадемуазель де Фонтанж. Все было очень плохо организовано. Итальяночка могла сохранить и любовника, и ребенка, и честь, если бы подготовилась более тщательно. Вот так обстоят дела, дорогой мой господин, и, боюсь, вы впустую потратили время.

— Мадемуазель де Фонтанж, кажется, очень расстроена, — сказал Дегре, глядя из окна, у которого они стояли, на серый дождь над Парижем и серую реку, в которой отражались редкие огни фонарей, установленных на парапете.

— Это понятно, — добродушно ответил доктор Рабель. — Бедная маленькая Жакетта пала жертвой соблазнов, ее заманил какой-то очаровательный любовник. Мадемуазель де Фонтанж тоже может попасть в подобную ситуацию. Она в трудном положении, ее некому защитить. — Доктор вновь пожал узкими округлыми плечами. — Неудивительно, что эта трагедия так ее потрясла.

— Что вы знаете об отце, итальянском аптекаре? — спросил Дегре, так располагаясь в узком коридоре, чтобы доктор никак не мог протиснуться мимо него.

— Он довольно безобидный, — вежливо ответил доктор. — И по-своему способный. Он поставляет мне много полезных снадобий, которые привозит из Италии.

— Он сейчас со своей дочерью, — улыбнулся молодой агент полиции. — Несомненно, доктор, он будет рад вашему утешению.

3. Инноченцо, племянник папы

Дегре повернулся и последовал за пажом, ожидавшим, чтобы проводить его обратно к двери, через которую он вошел в Лувр. Сумрак, великолепие и безмолвие огромного дворца подавляли его, к тому же он был опечален смертью Жакетты и по-детски безутешным горем ее госпожи. Будучи сам человеком порядочным и сдержанным, он почувствовал, как его охватило отвращение к этому обществу, в котором, несмотря на внешнюю веселость и блеск, были возможны такие ужасы. Да, ужасы, ведь сколько бы ни было правды в рассказе доктора Рабеля, было ясно, что одну из этих девушек погубили, а другая насмерть перепугана из-за тайных интриг, разжигаемых честолюбием, жадностью и похотью.

Паж повел Дегре через просторную гостиную, погруженную в полумрак. Огонь в высоком камине с вытяжкой догорел до красных углей, но тяжелые занавеси темно-багряного венецианского разрезного бархата на высоких окнах, за которыми открывалась серая мрачная панорама Парижа под темным небом, все еще не были задернуты.

Навстречу Дегре через гостиную шел молодой человек исключительно привлекательной наружности. Он был одет с почти клерикальной простотой, его гладкие темные волосы падали на жестко накрахмаленный полотняный воротник. В руках он держал книгу, заложив страницы длинными пальцами. Неприязненно взглянув на Дегре, этот господин воскликнул:

— Агент полиции в Лувре!

— Да, месье, меня послали расследовать это прискорбное дело.

— Дело мадемуазель Жакетты? — спросил он печально. — Она жива?

— Нет. Я только что присутствовал при ее кончине.

Молодой человек перекрестился, по его безмятежному лицу прошла легкая судорога отвращения.

— Двор Франции — это одно из преддверий ада, — умиротворенно произнес он. — Я не завидую шефу полиции.

— Вы очень прямолинейны, месье.

— Возможно оттого, что мне нечего бояться, — вздохнул тот, с учтивым поклоном отворачиваясь к гаснущему камину.

— Вы счастливец, — ответил Дегре и вышел из мрачной гостиной вслед за пажом. — Кто этот господин? — спросил он у мальчика в коридоре.

— Маркиз Инноченцо Пиньята, племянник Его Святейшества папы.

— Он здесь с дипломатической миссией?

— Нет, месье. Папа послал его к королю по личному делу. Все его уважают, говорят, что он мог бы стать кардиналом, если бы захотел.

— Он ведет очень вольные речи.

— Да, месье, король позволяет ему все, как позволяет все месье Боссюэ. Все думают, что король считает месье Пиньяту святым.

— Может быть, он и есть святой, — ответил Дегре. Суровый и безмятежный молодой итальянец, с такой холодностью презирающий окружающую его атмосферу порока, произвел на него сильное впечатление.

«Возможно, — подумал молодой агент полиции, — король уважает его за то, что он говорит его величеству правду. Хорошо, что хоть кто-то это делает».

Они подошли к боковой двери, через которую Дегре впустили во дворец, и паж, отворив ее, оставил его на промокшей ступени.

На город уже опустились сумерки, редкие фонари вдоль реки тускло сияли сквозь поднимающийся туман. Моросил холодный дождь, время от времени налетали порывы ветра.

Дегре чувствовал себя запутавшимся, неудовлетворенным и подавленным сознанием неудачи. Его неотступно преследовали мысли о событиях минувшей ночи — кучер-негр, испуганная девушка…

Он вспомнил последние слова несчастной Жакетты, но они казались ему лишенными смысла, и он опасался, что это был лишь лепет сломленного, умирающего существа. Что она имела в виду, говоря о Мастере, петухе, гвоздике, англичанине или итальянце? Может быть, это действительно была лишь грязная история, достаточно распространенная при распущенном дворе, и несчастная девушка умерла так, как сказал доктор Рабель, — от последствий тайной любовной интриги. Возможно, ее любовник был иностранцем, англичанином или итальянцем, возможно, пение петуха было принятым между ними сигналом для тайных встреч, столь очаровательных и нежных вначале и столь ужасных и тревожных впоследствии. Возможно, букетик гвоздик был первым залогом ее любви к нему.

Но чему же тогда Дегре стал свидетелем прошлой ночью? Когда дверь Лувра закрылась за ним, молодой человек передернул плечами, отгоняя эти вопросы. Ему почти нечего было рассказать де ла Рейни и совсем нечего — Соланж. Ледяные порывы ветра били ему в лицо и заворачивали на глаза край полей шляпы.

4. Полномочный представитель герцогства Савойского

Дегре спокойно направился по набережной к темной арке моста, как вдруг сзади послышался шум шагов. Он обернулся и увидел, что от дворца за ним идет какой — то человек — высокий парень с болезненно — бледным лицом. Догнав молодого лейтенанта, парень обратился к нему с нагловатой любезностью на французском языке с сильным иностранным акцентом:

— Вы Шарль Дегре, агент полиции? Это вас месье де ла Рейни послал расследовать нападение на мадемуазель Малипьеро?

Дегре кивнул, сквозь сумерки внимательно рассматривая незнакомца.

— Тогда в ваших интересах, прежде чем вы представите отчет шефу полиции, поговорить с моим патроном.

— И кто же он? — с улыбкой спросил Дегре, придерживая шляпу и наклоняя голову под внезапно налетевшим сильным порывом ветра с дождем.

— Тот, кому стоит оказать услугу, — ответил его собеседник. — Ладно, тут нет никакой тайны, он — посол герцогства Савойского, граф Ферреро.

Это имя явилось полной неожиданностью для Дегре, совершенно не связывавшего его с расследуемым делом, однако он скрыл изумление и ответил, что он к услугам его превосходительства посла герцога.

— Только пойдемте со мной сейчас: после того, как вы вернетесь в Бастилию, будет уже поздно, — настойчиво произнес болезненно-бледный парень и, фамильярно взяв молодого агента полиции под руку, увлек его по набережной, где гулял ветер.

— Поздравляю вас, — ухмыльнулся он, — вы не так давно в полиции и вы, уж простите, провинциал, а тут такая удача.

— Удача привлечь внимание вашего патрона? — спросил Дегре, нащупывая почву в этом таинственном разговоре.

— О, я не думаю, что его внимание привлекли именно вы. Этой чести удостоился бы любой полицейский агент, посланный сегодня в Лувр.

— И, однако, вы кое-что обо мне знаете, — возразил молодой человек, — когда я прибыл в Париж и так далее.

— Да, наша работа — знать все, что происходит при дворе, и, конечно, когда мы услышали, что за это дело беретесь вы, в наших интересах было разузнать и о вас тоже. Очень тонкое досье на вас, мой дорогой Дегре, сейчас в руках его превосходительства.

И парень улыбнулся, как будто произнес хорошую шутку.

Шарль Дегре лихорадочно соображал. Никто, кроме самого шефа полиции, не знал, что именно он, Дегре, отправится в Лувр расследовать трагический случай с мадемуазель Жакеттой: посол герцогства Савойского никак не смог бы заранее выяснить, кому это будет поручено. Из этого следовало, рассудил Дегре, что де Ферреро обратил на него внимание еще раньше. «Выходит, посол Турина интересовался вдовой Босс и таинственным домом в Цветочном тупике? Кто же мог предупредить его, что я занимаюсь этим делом? — гадал молодой агент полиции. — Сама ведьма-предсказательница или доктор Рабель, которому я совершенно не доверяю? Простодушный с виду толстяк-священник, проживающий вместе с ним? Итальянский аптекарь? И каким образом во все эти дела может быть замешан посол герцога Савойи?»

Обдумывая таким образом свое положение, Дегре продолжил вежливый разговор, время от времени бросая внимательные взгляды на собеседника. Ему пришло в голову, что этого провожатого, вполне возможно, послали заманить его в какой-нибудь пустынный квартал, темную подворотню, чтобы похитить или убить, и что этот парень с землистым лицом может быть совершенно не связан с высокопоставленным господином, чье имя он так легко произносит.

Но эти опасения оказались напрасными. Провожатый привел его в отель посла Савойи, который Дегре хорошо знал, поскольку в его обязанности входило помнить все значимые резиденции в Париже.

Когда они проходили изукрашенный портик этого красивого особняка, парень сказал Дегре:

— Вы встретитесь не с месье де Ферреро, послом Савойи, а с месье де Сен-Морисом, полномочным представителем герцогства во Франции, как вам, без сомнения, известно. Он привез благодарность вдовствующей герцогини за соболезнования его христианнейшего величества по случаю безвременной кончины ее мужа, покойного герцога Карла Эммануила II.

— Это, без сомнения, очень интересно, — ответил Дегре, пройдя вслед за своим провожатым в величественный вестибюль отеля, — но я не понимаю, какое все это имеет отношение ко мне или к делу, которым я занимаюсь.

Говоря это, он старался припомнить все, что ему известно о покойном герцоге Савойи и его герцогине, Мари де Немур, но он знал об этой чете не больше, чем знали все.

Последний герцог, родственник короля Франции, неожиданно скончался, простудившись на охоте. Его вдова была французской принцессой, веселой и упрямой, любимицей покойной вдовствующей королевы Анны Австрийской. Больше Дегре не знал ничего и никогда прежде не встречал ни посла, ни полномочного представителя.

Дегре вместе со своим провожатым поднялся по широкой красивой лестнице в небольшую роскошную комнату со стенами, завешенными кожей с золотым тиснением, где в позолоченном кресле с высокой спинкой полулежал, перелистывая последний выпуск «Ла Газетт», очень модно одетый молодой человек.

— Монсеньор, это Шарль Дегре — лейтенант Дегре, агент полиции, — с поклоном произнес спутник Дегре и оставил его наедине с незнакомцем, который, отложив газету, но не поднимаясь с кресла, посмотрел на него с веселым любопытством.

Молодой нормандец с готовностью точно так же посмотрел в ответ. Господин совершенно не пришелся ему по вкусу — ни его удивительно привлекательные, гладкие черты в обрамлении блестящих черных кудряшек, ни бархатный костюм персикового цвета с серебряным позументом, ни выражение нагловатой удали на его лице. Шарль Дегре почти сразу же решил, что этот блестящий молодой шевалье многим обязан своим портному и цирюльнику, а также природному бесстыдству и смазливости и что его карьере и благополучию значительно способствовал успех у женщин.

— Я — граф Сен-Морис, — холодно произнес молодой человек. — Вы, месье агент полиции, несомненно, удивлены, что я послал за вами.

— Я приучен ничему не удивляться, монсеньор, — спокойно ответил Дегре.

— Это правильно, — улыбнулся молодой шевалье и указал на табурет, приглашая агента полиции сесть. — Я — полномочный представитель герцогства Савойского в Париже и великий камергер вдовствующей герцогини в Турине.

Его слова и эти сведения были самыми обычными, но Дегре заметил в его больших черных глазах проницательность и блеск, не соответствующие пресной привлекательности миловидного лица.

— Монсеньор занимает высокое положение.

— У меня есть и обязанности. Мадам, которой его христианнейшее величество позволяет именовать себя мадам Руаяль, часто тоскует по Парижу. Она уполномочила меня покупать для нее здесь мебель, картины, даже одежду. Она полностью доверяет моему вкусу. Также она желает, чтобы я находил для нее энергичных и способных людей. Французская принцесса — простите, если я слишком это подчеркиваю — любит видеть рядом с собой соотечественников. — Сен-Морис немного помолчал, улыбаясь, и затем неожиданно добавил:

— Не желаете ли вы поступить на службу при дворе герцогини в Турине, скажем, в личной полиции ее королевского высочества? Я могу обещать вам хорошее жалование, награды и продвижение по службе.

— Чему же я обязан честью этого предложения, которое столь же неожиданно, монсеньор, сколь и приятно? — спросил Дегре.

— О, — беспечно ответил Сен-Морис, — я здесь не теряю времени даром. Данное мне поручение лишь формальность, и у меня много досуга на дела герцогини. Я дружен с месье де ла Рейни. Когда я обедал с ним накануне, он упомянул вас, вашу службу, и я подумал, что вы подходящий человек для мадам Руаяль. Я уже нанял для службы у нее нескольких французов.

Дегре сделал вид, что колеблется, ослепленный и изумленный этим великолепным предложением, а сам тем временем быстро обдумывал ситуацию и искал решение. Наконец он произнес как будто смущенно:

— Монсеньор, я и вправду ошеломлен, все это так неожиданно. У меня молодая жена.

— Ей также будут рады в Турине, — тотчас же ответил его собеседник. — Раз вы оба из Кана, едва ли в Турине вы будете чувствовать себя более чужими, чем в Париже.

Шарль Дегре лихорадочно решал, какой линии поведения придерживаться.

— Если бы вы предложили мне это несколько дней назад, монсеньор, — произнес он с чистосердечным видом, — я счел бы большой честью принять его. Но дело в том, что сейчас я занят очень важным расследованием.

— Вот оно как! И вы, полагаю, не можете рассказать, каким именно, — улыбнулся Сен-Морис, играя золотыми желудями, свисающими на лентах с его запястья.

С притворной глуповатой прямотой Дегре ответил:

— Месье де ла Рейни полагает, что скоро в его руках окажется группа преступников, объединившихся ради какого-то непонятного заговора. Он поручил мне расследовать это дело. Мне эта работа очень интересна, ведь если я преуспею, то получу повышение. Вы же понимаете, что при таких обстоятельствах я не хочу оставлять Париж.

Сен-Морис отбросил газету и вскочил на ноги, Дегре тоже поднялся из вежливости. Теперь было видно, что молодой человек очень высок, широк в плечах и с узкими бедрами, атлетического сложения. Было что-то устрашающее в его силе, порочной привлекательности и в тонких, почти девичьих чертах лица, оттененных обилием черных кудрей.

— И тем не менее, — внезапно сказал он, — я советую вам так поступить. Да, лейтенант Дегре, я советую вам оставить это расследование. Мне известно из надежных источников, что это не такое дело, в которое было бы благоразумно вмешиваться вам, с вашим опытом.

— Что же, монсеньор, если вы советуете мне оставить его, то, выходит, вы имеете представление, в чём оно состоит?

— Обдумайте мое предложение и примите, — улыбнулся Сен-Морис. — Вы славный малый, у вас молодая жена и прекрасные перспективы. Держитесь подальше от придворных интриг.

— Монсеньор, — резко возразил Дегре, — я не произносил слов «придворная интрига». Я сказал, что расследую дело для шефа полиции.

— Давайте не будем спорить о словах, — безразлично ответил Сен-Морис. — Я сделал вам предложение и дал совет. — И многозначительно добавил:

— Вы же понимаете, что уже то, что я взял на себя труд поговорить с вами с глазу на глаз, показывает, что я считаю это дело не лишенным важности.

Он поклонился, затем тихо заметил:

— Позвольте мне еще раз заверить вас, месье, что вы не пожалеете о переезде в Турин. Но, впрочем, я потратил на этот разговор уже довольно времени.

Он позвонил в колокольчик. Сразу же появился болезненно-бледный парень, который привел Дегре из Лувра в отель посла герцогства Савойского, и сопроводил молодого агента полиции вниз по величественной лестнице к входной двери.

— Надеюсь, — доверительно улыбнулся он, — вы довольны разговором с месье Сен-Морисом. Если он к вам благосклонен, то считайте, богатство у вас в кармане. В Турине он действительно большой человек.

— Он, несомненно, из тех людей, которые везде добьются успеха, — осторожно сказал Дегре.

— Я его секретарь, — ответил его собеседник, задержав руку на задвижке входной двери. — Меня зовут Клери, Пьер Клери. Я хорошо знаю своего патрона. Он действительно, как вы сказали, из тех людей, которые везде добьются успеха. Также я уверил бы вас, что он, если пожелает, может быть ужасным, более того — чудовищным.

С этим месье Клери открыл дверь и кивнул Дегре, пропуская того на улицу. Опасаясь слежки, Дегре сначала направился по промокшей набережной, продуваемой ветром, в противоположном от Бастилии направлении, но через некоторое время, убедившись, что за ним нет хвоста, развернулся и пошел в Бастилию, в управление полиции.

5. Записка в исповедальне

Месье де ла Рейни его ждал и тотчас же пригласил в свой кабинет, и Дегре рассказал ему о том, что случилось в Лувре, и о разговоре с месье де Сен-Морисом.

— Это явно была попытка подкупить меня, месье, у брать с дороги. Сен — Морис даже не потрудился скрыть свое намерение. Он предложил мне почти все, о чем я мог просить, лишь бы я оставил расследование и покинул Париж. Он думает, что я слишком много знаю. Но в знании чего именно он меня подозревает, месье? Я тщательно все обдумал, но по-прежнему не могу сложить два и два.

— Вот уж никак не ожидал я, когда мы преследовали нашу дичь, — улыбнулся месье де ла Рейни с проблеском воодушевления в усталых глазах, — что она приведет нас к Савойскому двору. Ну, и какое, черт возьми, отношение эта Босс, эта несчастная молодая итальянка, итальянский аптекарь и доктор Рабель, — если он и вправду как-то связан с этим, ведь, говорю вам, его репутация безупречна, — какое, черт возьми, отношение могут иметь все эти люди к месье де Сен-Морису?

— Что мы о нем знаем? — нетерпеливо спросил Дегре. — Он необычный человек — напудрен, надушен, лицо, как у девушки, но он не глупец и не неженка.

— Говорят, он любовник герцогини Савойской, и это все, что мне о нем известно, — ответил месье де ла Рейни. — До сих пор у меня не было причин им интересоваться, но теперь мы будем за ним наблюдать. Вы говорите, он не глуп и не слаб, однако сегодня он сделал глупость, когда попытался подкупить вас настолько открыто. Мог бы и догадаться, что вы пойдете прямо ко мне и обо всем расскажете.

— Он думал, я неотесанный провинциал, которого легко ошеломить. Полагаю, теперь, когда он увидит, что ему это не удалось, он попробует другие средства.

— Полагаете? — повторил месье де ла Рейни с сардонической улыбкой. — Позаботьтесь о своей безопасности, никуда не ходите в одиночку и берегитесь ловушек. Если месье де Сен-Морис думает, что вам известно что-то такое, что может повредить ему самому или его госпоже, то он вполне может принять меры для вашего устранения. Возможно, было бы мудрее с вашей стороны все-таки согласиться на его предложение.

Шеф полиции бросил быстрый взгляд на своего подчиненного, но тот только молча улыбнулся. Тогда месье де ла Рейни достал из лежащего перед ним на столе закрытого портфеля лист бумаги.

— Не знаю, есть ли тут связь с нашим делом, но вот что обнаружил сегодня в одной из исповедален иезуитской церкви на улице Сент-Антуан один иезуит. Это анонимная записка без адреса и даты, в которой говорится о том, что планируется убрать одну высокопоставленную особу, предположительно самого короля. Это может быть как ловушка, шутка, ложный след, так и нечто очень важное. Точно так же, как и со смертью мадемуазель Жакетты: она могла умереть просто по глупости или же за ее трагедией скрывается что-то еще, и даже те бессмысленные слова, которые она произнесла перед самой смертью, бедное дитя, могут все же оказаться не лишенными смысла.

— Хотелось бы в это верить, месье.

— Эта записка о короле может ничего не значить. Тут еще кое-что случилось, — продолжил месье де ла Рейни. — Мы арестовали некую мадам Пулайон, Маргерит де Жеан, молодую вдову. Видите ли, мы снова открыли «Горшок лилий» и постарались придать лавке такой вид, как если бы Босс по-прежнему занималась делами. И что же, эта бедная дурочка пришла прямиком в нашу ловушку. Сейчас она ни жива ни мертва от страха и ничего не хочет рассказывать. Но, надеюсь, скоро я ее разговорю.

— Что у нас против нее есть?

— Только внезапно умерший старый муж и разгильдяй-любовник, которого она содержала на средства из сундуков этого самого мужа.

Затем месье де ла Рейни показал Дегре упомянутый листок бумаги, который иезуиты нашли в одной из исповедален, и отметил, что священники не имеют ни малейшего понятия, кто из прихожан его оставил. В тот день именно эту исповедальню посетило несколько дам, и все они заявили, что ничего не знают о записке.

На пахнущем бергамотом листочке с позолоченным обрезом по-английски было написано: «Дело становится слишком опасным. Ни слова больше. Я не хочу участвовать в охоте на столь величественного зверя. Помните о трудностях этого предприятия. Не только Франция, но и вся Европа будет потрясена и взбудоражена. Вы слишком честолюбивы, слишком мстительны. Вы никогда не смогли бы сделать так, чтобы это стоило моих усилий».

— Месье, вы думаете, что речь здесь идет о каком-то заговоре против короля? — спросил Дегре. — Почему же тогда записка на английском языке? Может, она касается короля Англии?

Месье де ла Рейни пожал плечами.

— Похоже на женскую писчую бумагу и почерк вроде женский. Было бы необъяснимой беспечностью со стороны человека, вовлеченного во что-то серьезное, оставить ее в исповедальне, поэтому я склонен считать ее уловкой, чтобы сбить нас со следа. У меня есть список дам-прихожанок этой иезуитской церкви, и среди них мадам де Суассон и мадам де Буйон. Кстати, я слышал, этот месье де Сен-Морис часто бывает в отеле де Суассон.

— Это естественно, полагаю, ведь мадам де Суассон в родстве с Савойским домом.

— И к тому же вдова, — сухо отметил шеф полиции. — Вы замечаете, дорогой Дегре, насколько часто в ходе этого расследования мы имеем дело с вдовами. Также мадам де Суассон — это Олимпия Манчини, одна из племянниц кардинала Мазарини, итальянка. Связь между этими людьми достаточно очевидна.

— Но, месье, — честно сказал Дегре, — я все же не понимаю, что за всем этим кроется, что объединяет всех этих людей, против чего мы на самом деле боремся.

— Тайная продажа ядов в Париже, — тихо ответил шеф полиции. — Вот с чем прежде всего мы имеем дело, Дегре. Итак, нам надо выяснить, кто эти торговцы смертью, где они получают свой товар и кто их клиенты. Мы должны выяснить также, все ли они простые люди или, возможно, среди них есть и высокопоставленные, связанные с придворными интригами и политикой.

Дегре окинул взором строгий темный кабинет с эркерным окном. Он казался таким мирным, скучным, деловым, однако молодой человек знал, что именно здесь находится руководящий центр большой квалифицированной организации, от которой зависят жизни и душевное спокойствие всех добропорядочных горожан. В глазах Дегре шеф полиции был выше короля и всех его министров, он был человеком, в чьей честности молодой лейтенант был полностью уверен. Дегре страстно, почти ожесточенно стремился раскрыть это дело о ядах не только ради достижения своих целей, но и желая послужить, доставить удовольствие месье де ла Рейни.

— Месье, — нетерпеливо спросил он, — что мы теперь будем делать?

Шеф полиции, видя этот энтузиазм, улыбнулся с высоты своего опыта, благосклонно, хотя и немного печально.

— Ждать. И не доверять никаким уликам и свидетельствам, пока у нас не будет доказательств. Месье де Сен — Морис правда обедал со мной и действительно пытался набирать людей в полицию герцогства Савойского. Его разговор с вами вполне мог быть затеян единственно ради этой цели. Вполне может оказаться, что он действительно всего лишь любимчик Мари де Немур и все его беспокойство сводится к тому, что он дружит с любовником Жакетты Малипьеро и желает замять этот скандал.

— Я убежден, что именно Жакетту Малипьеро видел прошлой ночью выходящей из кареты, которой правил негр.

— Очень может быть. Услуги такого рода — аборты, детоубийство — продаются в Париже, и их практически невозможно отследить, столько людей заинтересованы в сохранении тайны. Закон практически не касается этих ужасов.

— Но если женщина умирает, разве это не убийство?

— Убийство, но как его доказать? Сочиняется какая — нибудь история вроде истории о нападении в оранжерее, дикая, глупая, неправдоподобная, но разве ее опровергнешь?

— Если бы нам удалось арестовать нескольких негодяев, мы могли бы выжать из них правду!

— У нас нет улик против них. Может, эта девушка и шла в дом доктора Рабеля, но я просто не могу усомниться в нем, — месье де ла Рейни пожал плечами. — Нам надо продвигаться очень медленно, очень осторожно. Если мы проявим излишнюю настойчивость, то нам сразу же велят прекратить расследование. Король ненавидит скандалы.

— Я встретил в Лувре некоего маркиза Пиньяту, и провожавший меня паж сказал, что король относится к нему с уважением, может, даже опасается.

— Так и есть. Но какое отношение это имеет к нашему делу?

— Простите, месье, и все же — кто этот господин?

— Он очень одаренный, блестящий человек, но он фанатик и заботится лишь о господстве Рима. Его направили в Париж, чтобы он настроил короля против протестантов и церковь Франции осталась верной папе.

— Спасибо, месье. Мне показалось, что он и впрямь поражен смертью мадемуазель Жакетты.

— Я убежден, в этом он искренен. Он отверг все мирские почести, которых мог удостоиться, и ведет жизнь монаха. К греху он чувствует отвращение, преступления вызывают его гнев, он как будто не подвержен страстям, свойственным его возрасту.

— Тогда, месье, — с готовностью сказал Дегре, — влияние такого человека на короля должно быть очень велико, ведь в душе его величество весьма религиозен.

— Да, но как это поможет нам?

— Ну, месье, если бы я был генерал-лейтенантом полиции, я бы всё рассказал этому Инноченцо Пиньяте и попросил его уговорить короля позволить мне арестовать лиц, заподозренных в том, что они являются клиентами вдовы Босс…

Месье де ла Рейни рассмеялся в ответ:

— Вы еще совсем не знаете двор, Дегре! Нам нельзя действовать напрямую. Впрочем, я постараюсь заручиться помощью маркиза Пиньяты, если мне представится такая возможность.

6. Первая заключённая в Бастилии

Как только Маргерит де Жеан, мадам де Пулайон, арестовали, она пришла в такое расстройство, что невозможно было добиться от нее ничего, кроме невнятных восклицаний, полных ужаса и негодования.

Это была миниатюрная блондинка не старше двадцати трех лет. Неискушенная, изящная и веселая от природы, она казалась одновременно легкомысленной и нежной. Такой опытный человек, как месье де ла Рейни, нашел ее историю ничем не примечательной.

Дочь мелких лавочников, воспитанная в монастыре, в восемнадцать лет она вышла замуж за производителя фарфора месье де Пулайона, вдовца на тридцать лет ее старше. Брак оказался несчастливым. Молодая жена была настолько расточительной, что муж не мог доверить ей ни единого су и был вынужден сам покупать даже женскую одежду и хозяйственные мелочи из опасения, что она утаит деньги.

Несмотря на его суровость, Маргерит де Жеан умудрилась сойтись с любовником, никчемным смазливым проходимцем по имени Сен-Ришар, жившим за счет обеспеченных женщин.

Воспользовавшись отлучкой мужа, уехавшего по делам во Фландрию, мадам де Пулайон продала большую часть домашней мебели, и в том числе очень дорогую кровать, обитую английским муаром. Деньги, которые принес этот безрассудный поступок, опустил в карман молодой Сен-Ришар.

Когда муж вернулся и увидел, что натворила жена, начались бурные скандалы. Он запер ее дома и отпускал лишь к мессе и в сопровождении своего доверенного слуги. Однако она, притворившись, что очень раскаивается, сумела вновь втереться в доверие к старику и полностью скрыть от него существование любовника. Вскоре после примирения торговец фарфором заболел и, несмотря на самоотверженную заботу жены, через несколько дней скончался.

Вдова завладела всем, что смогла прибрать к рукам и, открыто пренебрегая родственниками мужа, тоже имевшими долю в его наследстве, принялась щедро одаривать любовника. Ко времени своего ареста она продолжала жить в отеле мужа под присмотром деверя и его жены, ожидая решения вопроса с завещанием. Эти люди были суровы с белокурой вдовушкой, обвиняли ее в том, что она преступным образом растратила богатство их брата и посещала «Горшок лилий», несомненно, с самыми злодейскими целями.

Однако месье де ла Рейни не смог собрать против нее никаких прямых улик. Ее доверенная служанка, некая Катрин Токен, исчезла, Сен-Ришар тоже как сквозь землю провалился.

И тогда месье де ла Рейни предложил Дегре, чтобы его жена посетила мадам де Пулайон и постаралась уговорить ее рассказать правду. Соланж, сколь страстно она ни требовала прежде, чтобы муж позволил ей помогать ему в работе, поморщилась, когда он попросил ее прийти в Бастилию и поучаствовать в перекрестном допросе несчастной заключенной. Совсем не такую помощь ей хотелось бы оказать. И все же, смирив недовольство, она внимательно выслушала инструкции, данные ей лично шефом полиции, и ненастным днем в конце марта была допущена в камеру Бастилии, где томилась незадачливая клиентка мадам Босс.

Камера оказалась уютным и прилично обставленным помещением. Здесь были камин, письменные принадлежности, хорошая лампа, полка с душеспасительными книгами, удобная кровать, стул с набитым соломой сиденьем, ширма и потертый ковер. Однако Соланж сразу отметила с внутренним содроганием, что, несмотря на все эти удобства, тюрьма оставалась тюрьмой: зарешеченное окно под потолком выходило на глухую стену, за тяжелой дверью с засовами и замками постоянно дежурил тюремщик и в углу за ширмой сидела с благочестивого содержания книгой незаметная монахиня в сером одеянии.

Мадам де Пулайон никогда не оставляли одну, опасаясь, что она в приступе отчаяния решится на самоубийство.

Когда Соланж увидела это хрупкое создание, с сомкнутыми веками и с посиневшими губами лежащее на постели, съежившись и стискивая руки, ее сердце заныло. Она подумала, что жестоко мучить человека, и без того пребывающего в таком отчаянии. Да и безнадежно ожидать от кого-то, настолько подавленного, сколь бы то ни было ценных сведений. Тем не менее, постаравшись принять уверенный и умиротворенный вид, Соланж приблизилась к постели, села на стоящий рядом табурет и крепко сжала одну из беспокойных ладоней маленькой женщины.

— Я пришла к вам как друг, — произнесла она спокойным, приятным голосом. — Вы в ужасной ситуации, и я от всего сердца вам сочувствую. Также, возможно, я смогу вам помочь. Пожалуйста, посмотрите на меня. Думаю, когда вы увидите мое лицо, то поймете, что я здесь не для того, чтобы обмануть вас или заманить в ловушку.

Мадам де Пулайон открыла глаза, покрасневшие от слез и бессонных ночей. Затем рывком освободила руку и, сев на постели, разразилась потоком бестолковых оправданий. За что ее арестовали? Она невинна, никогда не делала ничего дурного, разве что дурно для молодой женщины любить молодого мужчину и ненавидеть старого мужа. И она принялась рыдать о Сен — Ришаре, от которого у нее не было никаких вестей с тех пор, как сама она попала в Бастилию.

— Он в безопасности, могу вас уверить, — сказала Соланж. — Его не арестовали, и я не думаю, что ему что-то угрожает. Должно быть, он покинул страну. Вы можете помочь ему, себе и всем вашим друзьям, если расскажете правду.

— Правду, — повторила заключенная, как будто впервые слышала это слово.

— Да, правду, — с нажимом произнесла Соланж. — Давайте же, нам известно, что вдова Босс торговала ядами. Вас задержали, когда вы направлялись в ее лавку, тайно, под покровом ночи. Она бежала, но вы об этом не знали. Расскажите же, мадам де Пулайон, зачем вы туда шли?

— Я обычно встречалась там с Сен-Ришаром, — слабым голосом ответила заключенная. — Вдова Босс держала дом свиданий, именно так она зарабатывала. У нее было две славных комнатки в глубине лавки и еще одна на втором этаже. Это приносило ей столько денег, что она смогла приобрести соседние дома, и все было тайно и тихо. — Заключенная украдкой искоса взглянула на Соланж. — А еще я часто покупала там мыло и духи.

— Да, — согласилась мадам Дегре, — но что за мыло и какие духи? Помните ли вы дело мадам де Бренвилье, как ее пытали, провезли в повозке через Париж, обезглавили перед Нотр-Дамом и как ее тело было брошено в огонь, потому что она была отравительницей?

Бледное лицо мадам де Пулайон исказилось, и она, сидя на постели, лихорадочно стиснула руки вокруг подобранных коленей. Дважды она попыталась заговорить, но сухие губы не слушались ее.

— Я могу спасти вас от этих ужасов, — настаивала Соланж. — Полиция думает, что имеет дело с преступным заговором. Если вы им поможете…

— Как я могу помочь? — съеживаясь, с усилием прошептала заключенная. — Не знаю, что она мне дала. Она сказала, что в бутылочках волшебное снадобье. Я подлила его мужу в бульон, чтобы он стал добрее ко мне.

— Так, значит, вы дали ем у снадобье не для того, чтобы он умер и оставил вам свои деньги и вы были вольны уйти к любовнику? А когда ваш деверь и его жена поселились с вами в отеле и вы поняли, что лишь сменили одну тиранию на другую, значит, вы не задумали снова сходить к Босс и купить еще немного волшебного снадобья, чтобы подлить в бульон и им?

— Вы не можете этого знать! — выдохнула заключенная и упала на подушку, как бы в полуобмороке, но Соланж видела, что ее глаза блестят из-под светлых ресниц и пальцы крепко стискивают грубое одеяло.

— Со мной у вас не выйдет притворяться и играть, как вы умеете играть с мужчинами, мадам де Пулайон. Я вижу, что вы пытаетесь хитрить. Очень хорошо. Я ухожу.

Соланж поднялась, и заключенная сразу же села на кровати и вцепилась в ее юбку.

— Нет, не оставляйте меня. Я расскажу вам все, что мне известно, если вы спасете меня, если поклянетесь…

Соланж оборвала эту вспышку отчаяния.

— Я не могу ни в чем поклясться, не в моей власти обещать. Но если вы поможете полиции, мы позаботимся о вашей защите.

Теперь заключенную, сидящую сжавшись на соломенной постели, сотрясла дрожь ужаса, которая, как видела Соланж, не была наигранной.

— Но я не смею! Вы не знаете, насколько они могущественны! Вы ничего в этом не понимаете! Они всегда угрожали мне, что если я произнесу хотя бы слово…

— Кто эти «они»? — спросила Соланж, наклоняясь к ней. — Кто эти люди, у которых такая власть над вами? Кем была эта вдова Босс?

— Всего лишь одной из их агентов, — содрогнулась мадам де Пулайон. — Я знала о ней немного, она была лишь одной из тех, кого можно было встретить на мессах в доме, которым оканчивается Цветочный тупик. Я нечасто там бывала. Он был таким вероломным, Сен-Ришар, а ведь я отдала ему все деньги, сколько могла.

— Да, старый дом в Цветочном тупике, — тихо повторила Соланж, — и мессы? Что за мессы?

— Во славу дьявола, — прошептала мадам де Пулайон. — Они сказали, если не проводить мессы, то чары не подействуют. Это было ужасно… но нужно было терпеть. Всем руководил Мастер. Я никогда его не видела. Думаю, он англичанин.

Она упала навзничь, словно в изнеможении, и легкая пена выступила на ее бледных губах.

— Расскажите мне, — мягко спросила Соланж, — как найти этих людей и принять участие в их сатанинских ритуалах? Они никогда не узнают, что вы их выдали. Говорите же, вы в безопасности.

Но перепуганная девушка отрицательно помотала головой, лежащей на грубой подушке.

— Скажите мне пароль, — настаивала Соланж. — Скажите, как вы туда попадали.

— Если показать на ладони, — не открывая глаз, прошептала мадам де Пулайон, — черный перевернутый крест…

Судорога прошла по ее телу, затем ее члены оцепенели и она застыла на кровати.

Соланж, чувствуя безотчетную жалость, попыталась утешить бедняжку.

— Вы так молоды, — произнесла она, наклонившись над ней. — Быть может, вы только сделали глупость, поддавшись обману, а если и поступили дурно, то без умысла. Давайте же, искупите свой грех, помогите нам обнаружить и уничтожить это зло.

Мадам де Пулайон открыла глаза, теперь она казалась совершенно измученной.

— Я доверяю вам и верю, — ее слабая рука уцепилась за сильные пальцы Соланж Дегре. — Но сейчас я не могу говорить. Я действительно устала. Доктор давал мне лауданум от головной боли, и меня клонит в сон. Если я и поступила дурно, — добавила она ожесточенно, хотя и слабым голосом, — то оттого, что я была несчастлива! Разве девушке понравится жить, запертой стариком, как птице в клетке. Он избил меня за то, что я продала его кровать из английского муара. Она тоже была уродливой.

И, уткнувшись худым лицом в подушку, она зарыдала. Соланж видела, что бесполезно пытаться продолжать расспросы.

— Завтра я приду снова, — тихо произнесла она с убеждающей безмятежностью. — Пожалуйста, поразмыслите над моими словами и расскажите мне в точности все, что вам известно. Думаю, я могу пообещать вам полную безопасность, а в будущем, может быть, даже счастье.

— Да, да, — прошептала заключенная с подушки. — Мне станет легче, если я признаюсь. Я все вам расскажу. Но не сейчас, не сейчас, у меня путаются мысли, я не очень хорошо помню.

Соланж встала и, заглянув за ширму, сделала знак святой сестре присмотреть за пациенткой и, когда монахиня в темном платье поднялась на ноги, покинула камеру. Она была разочарована тем, что ей нечего передать мужу, кроме пересказа какой — то бестолковой тарабарщины, не более внятной, чем те слова, что на смертном одре сорвались с уст молодой итальянки Жакетты. Вполне возможно, несчастная мадам де Пулайон просто влюбилась в негодяя, ради которого обворовала мужа и покупала талисманы и даже снадобья у вдовы Босс.

Шарль Дегре согласился с женой относительно сведений, которые ей удалось получить от заключенной. Скорее всего, Маргерит де Жеан была не более чем слабой, глупой, злой бабенкой, которую дурное обращение толкнуло на отчаянные поступки.

— У нас нет совсем никаких доказательств, что она отравила мужа, — сказал молодой агент полиции. — Может быть, она и правда, как и сказала, шла в лавку, только чтобы встретиться с любовником. Странно, конечно, что она упомянула пустой дом в Цветочном тупике, но вполне возможно, что им пользуются лишь для более или менее невинных целей.

— Невинные цели! — поморщилась Соланж, слегка вздернув прелестную верхнюю губку.

— Я смотрю, дорогая, ты слишком легко относишься к тому, что кажется мне очень важным! Неужели ты думаешь, что такое поведение пристало молодой жене? — спросил он с притворной строгостью, притягивая Соланж за талию и целуя ее в гладкие щеки.

— Вспомни, за кем она замужем, дорогой! — ответила она. — Ее муж принимает чудовищные вещи как должное и запросто общается с негодяями!

— Такова моя работа, Соланж, нужно сохранять известную невозмутимость.

Однако на душе у Шарля Дегре вовсе не было настолько легко, как он старался показать: расследование, в которое он так внезапно ввязался, глубоко его потрясло и ужаснуло. Он, конечно, ожидал, что ему придется противостоять преступлениям, но миазмы зла, которые испускало это дело отравителей, буквально леденили кровь. Сама мысль, что эти молодые женщины, мадемуазель де Фонтанж, Жакетта и мадам де Пулайон, оказались замешаны в дела настолько отвратительные и таинственные, была мучительна для Шарля Дегре. Ему не хотелось думать о маленькой лавочке, где елейная вдова так свободно продавала яды недовольным женам. Ему не хотелось думать, что доктор Рабель, трудолюбивый врач, знаменитый своей благотворительностью, замешан в детоубийстве или что пухлый розовый священник отец Даву может быть его сообщником. Ему казалось, что он сам и его молодая жена принадлежат к другому миру, нежели тот, в котором действуют отравители. Он окинул взглядом арендованные комнаты, ставшие такими очаровательными ее стараниями, и крепко обнял Соланж, прижавшись своей щекой к ее. Им овладело пугающее чувство, что под их жизнями, настолько в сущности счастливыми, зияет темная пропасть зла и страдания. Он вдруг представил себе, что тонкая корочка, отделяющая их от этой бездны, треснула и они погрузились во мрак невыразимых ужасов!

Слишком легко и бездумно он забрал это дорогое для него существо из ее уютного провинциального дома, где никому даже в кошмарном сне не могли привидеться ни криминальный мир Парижа, ни те, кто в нем пресмыкается.

Соланж, словно почувствовав его страх, тихо произнесла со вздохом:

— Лучше бы мне никогда не видеть эту бедную преступницу в Бастилии. Шарль, она ведь не старше меня!

Сам преодолевая отвращение, агент полиции ответил:

— Но если она во всем признается, то, возможно, это спасет много жизней. Соланж, нам надо провести самое тщательное расследование. Это действительно наш долг, как долг врача вырезать опухоль, убивающую пациента.

— Да, я знаю.

Они стояли молча, каждый думая о Париже, о его извилистых, нищих улочках и кособоких переулках, о провалах дверных проемов, об открытых всем ветрам и омываемых дождями набережных, о логовах и лачугах, теснящихся по соседству с великолепными дворами Лувра, суровыми и благородными очертаниями университета и роскошными особняками знати. Соланж верила в Бога просто и безусловно, и эта вера давала ей мужество, которое нелегко было поколебать. К тому же, ей мало было известно из того, что знал или подозревал о тайной деятельности отравителей Шарль. Он же не мог вполне подавить содрогание при мысли о сатане и его прихвостнях. Разве можно было быть уверенным, что преступники, которых он преследовал, не враги рода человеческого, а происходящее в Париже не дело рук дьявола? Кто знает, насколько далеко простирается его власть? Дегре, как и многие здравомыслящие и мужественные нормандцы, был склонен к мистицизму и не мог сомневаться в реальности сверхъестественного.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Пинк — pink (англ. — гвоздика)