Падшие ради света. Легенды Пурпурного Города

Маргарита Кристэль

Они повстречались на кладбище в Вальпургиеву ночь. Он прервал ритуал, а значит их обоих ждут роковые последствия. Но была ли эта встреча случайной? Что связывает прибывшую в Пурпурный Город ведьму и обычного парня, который о магии читал только в книгах? Возможно, эта встреча погубит их обоих, но не сейчас. А пока им предстоит вместе найти выход из поглотившей их души Тьмы к позабытому Свету. На пути их ждет немало удивительных открытий и встреч, которые перевернут их представления о добре и зле.

Дизайнер обложки Алена Черная

© Маргарита Кристэль, 2022

© Алена Черная, дизайн обложки, 2022

ISBN 978-5-0056-6710-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Легенды Пурпурного Города

ПАДШИЕ РАДИ СВЕТА

Маргарита Кристэль

«Зачем же мне драгоценные звезды и небеса беспредельные… если нету со мною Тебя?»

А. де Куатьэ «Медовая жертва»

Часть 1

В шаге от пропасти

«Человек обычно попадает во все капканы, которые расставляет жизнь».

С. Кинг «Доктор Сон»

Глава 1

Богиня Луны

Почему же свет мы ищем во тьме, почему лишь во тьме кажется он нам ценным?

А. де Куатьэ «Медовая жертва»

Мы познакомились год назад. Мне тогда было девятнадцать, как и Кристиану, когда он встретил Кристабель. Совпадение или знак?..

Наше знакомство выпало на чудесную майскую ночь. Отблеск лета уже звенел в воздухе негромким пением полночных пташек и мерным переливчатым жужжанием насекомых. Теплый вечер снова выманил меня из дома. Ноги будто бы сами понесли меня к Полю Невинности — пристанищу душ не только мертвых, но и некоторых живых. По дороге я не забыл завернуть в магазин и купить неизбежный напиток с кисло-сладким вкусом. Попивая его прямо из бутылки, я в который раз бродил среди старых надгробных плит и покосившихся крестов — кое-где деревянных, но больше железных, — и привычная сладкая меланхолия овладевала сердцем. Вино обжигало внутренности, и вместе с ним вкрадывалась в душу отчаянная восторженность, сладкая тоска по чему-то утраченному, чего в реальной жизни никогда и не было. Разве только в темных, пропитанных горькой радостью, снах. Тоска об этой иллюзорной потере сменялась восхищением живописной мрачностью обители уснувших последним сном. А то в свою очередь уступало место неудержимому ликованию. Я любовался старинным погостом и радовался тому, что пока что нахожусь по эту сторону могилы.

Я мог вдыхать весенний воздух, напоенный ароматами сирени, что безмятежно цвела в этом печальном чертоге ангела смерти.

Мог запрокинуть голову и окинуть хмельным взглядом кроны исполинских дубов, что укрывали изумрудной сенью своих призрачных подопечных.

Их ветви, покрытые молодой, только народившейся листвой, вдруг начинают переплетаться и скручиваться. Они протягивают ко мне свои когтистые щупальца и, кажется, вот-вот поймают, но я хватаюсь за попавшееся под руку надгробие и успеваю увернуться. Сделав несколько шагов, я снова выпрямляюсь во весь рост, и веселый смех срывается с моих влажных губ.

Я гуляю среди мертвых, но я жив. Я живой — и в этой мысли заключен весь смысл бытия.

Погруженный в свои мысли, я едва замечаю, как фиолетовые сумерки сменяет ночь. Ее предвестником была красавица-луна, которую послала на небо могущественная Селена, и та выпуклой серебряной монеткой повисла в темнеющих небесах. Становится довольно прохладно, и я застегиваю молнию своей распахнутой доселе куртки. Я никогда не был таким модником, как Кристиан, и большинство вещей покупал в самых обычных магазинах — благо, среди их цветовой палитры всегда можно найти черный цвет. Вот и тогда на мне была самая простая ветровка и черные джинсы. Мои увлечения выдавала лишь обувь — я редко расстаюсь с высокими ботинками на шнуровке. Свежий ветер развевал мои длинные черные волосы (которые, в отличие от шевелюры Кристиана, не нуждаются в искусственном окрашивании).

С наступлением ночи мысли мои приняли совсем уж мистический оборот. Сполна насладившись жизнью, я обернул их в сторону ангела смерти и тех, кого приютил он на этом старом кладбище. В который раз размышлял я о том, активно ли данное место упокоения. Вы сейчас, наверняка, в недоумении, мои непросвещенные в магических вопросах читатели. Если вы не знали, одни из главнейших помощников черных магов — покойники. Но не каждый помощник — покойник, как и не каждый покойник — помощник.

Понятно, что нежащиеся в райских кущах души праведников не станут помогать злому колдуну в его нечистом деле, ибо грех. За такое их одним махом переместят в более подходящее местечко. Да и нет им дела до земных страстишек — они на заслуженном отдыхе. А тем, кто таки в походящем местечке, тоже не до того. Никто не отпустит их на землю, даже для нечестивых дел.

А значит, откликаются и помогают только неприкаянные души, до которых нет дела ни светлым силам, ни темным. Это те самые неупокоенные духи из фильмов ужасов, у которых «остались неоконченные дела на земле». Под этой фразой можно понимать все что угодно — вплоть до того, что душу просто-напросто не приняли под свое покровительство ни темные, ни светлые. Получается, что души эти обитают в этаком чистилище на земле. Такое происходит хотя бы потому, что они не заслужили ни перерождения, ни покоя, ни внимания. В общем, эти бедные скитальцы словно привязаны к грешной земле. Иногда конкретно к своему дому, и тогда они могут являться членам семьи. А часто непосредственно к месту своего захоронения. Поэтому всю кладбищенскую магию вершат — где бы вы думали? — на кладбище. На определенной могиле определенного покойника.

Вопреки примете, я любил читать имена и просматривать цифры на надгробиях, и частенько даты попадались такие, где второй цифрой была восьмерка. К тому же, на этом кладбище уже не хоронили, а это как раз и является признаком неактивного кладбища. Неупокоенным душам неинтересно там, где нельзя повстречать другие души, — мертвые или живые.

Настоящему колдуну по неким вибрациям всегда ясно, активно или неактивно кладбище, но я им не был, а потому и размышлял на сей счет. И в ту лунную майскую ночь я понял, что кладбище активно. Я услышал голос, быстро повторявший какие-то слова, — женский голос. Я сразу сообразил, что это не свои. Голос был один. Вряд ли в таком месте и в такое время кто-то будет разговаривать сам с собой. Даже я себе такого никогда не позволял. Да и слова эти были не чем иным, как заговором. Я не разбирал их, но узнал ритмику и мелодику, которые не мог спутать ни с чем. Так произносят только заученный текст либо читают по бумажке — быстро, но нараспев, словно полную чарующего волшебства поэму.

Как под гипнозом, пошел я на этот голос. И пусть он звал не меня — неважно — я не мог не пойти.

«Клянусь любить его так, как ты…» донеслось до меня, и душа моя взметнулась в самые небеса, объятая предвкушением какой-то запредельной тайны.

Прямо перед собой я увидел могилу и фигуру, стоявшую перед ней. Услышав мои шаги, фигура резко обернулась через плечо, и в свете луны промелькнуло прекрасное лицо.

И сладко, и больно вспоминать мне ту роковую встречу на могиле. Место ее и время были знаком. Что хорошего может сулить такое странное свидание?.. Лишь злой рок мог ниспослать мне на пути деревянный крест, серое надгробие и бренные останки под ним — недвусмысленные символы смерти и черной тоски. Не хватало лишь оглушительного раската грома. Хотя зачем? И без того было не счесть роковых предупреждений «тех бедствий, которые будут следствием этой роковой встречи с ангелоподобным Люцифером, принявшим женский облик…»

Я прервал ритуал, и это не сулило ничего хорошего. С той секунды две судьбы переплелись в один тугой узел, разрубить который смогла лишь смерть. Да и смогла ли? Первая же секунда той встречи была предвестницей последней и указывала, что мы обречены.

Все эти мысли нестройным хором пропели в моей душе свой мрачный реквием. Но что мог я в ту минуту? Ничего иного, как усилием воли отогнать тревожное предчувствие и позволить печальной красоте незнакомки взять незыблемую власть над распаленным виной и мыслями о мертвецах воображением. Воображением одержимого запретным плодом неудачника. А потому, вперив в девушку восторженный взгляд, я смог лишь улыбнуться ей своей самой милой улыбкой. Улыбнуться и как ни в чем не бывало сказать: «Привет». Сказать так, как будто мы не на кладбище. И как будто на ней нет черной мантии с капюшоном. И как будто я не ошеломлен провидческой мыслью, что, едва обретя эту красоту, я обречен потерять ее на веки вечные.

Она посмотрела на меня робко и в то же время гордо. Ее взгляд как будто говорил: «Да, я попалась, тебе удалось застать меня врасплох. Но мне стыдиться нечего. Я готова отвечать за каждое свое слово и действие. Впрочем, кто ты такой, чтобы я перед тобой отвечала?»

И тут она сказала…

…

Нет, это слишком тяжело…

Пока что вам достаточно будет знать, что она была Александриной Гейл, двадцати трех лет от роду. Нежданно-негаданно возникла она из ниоткуда и пролетела по Пурпурному городу, как огненная комета, внеся разлад и брожение в мое и без того мятежное сердце. А потом исчезла, сгорев, словно феникс, в своем собственном ярком пламени. Но феникс всегда возрождается. Восстает из пепла и регенерирует, подобно самому что ни на есть вампиру.

Намерен сразу же развеять возможные сомнения — Алекс вампиром не была. Она была ведьмой. Впрочем, вы наверняка знаете, что одно не исключает другого. Вы же помните, как Кристабель вылечила Кристиана каким-то странным отварчиком после того, как он полночи провалялся под дождем. Сдается мне, если бы не то питье, схватил бы он самое что ни на есть воспаление легких и, чего доброго, отдал бы Богу душу, не успев свершить свою священную миссию. И, если вы, мои внимательные девочки и мальчики, помните, то ведьмовской дар передался вездесущей Кристабель от ее древней праматери Белинды, которая неустанно колдовала и уже будучи могущественным вампиром, а вампирская кровь лишь усиливала ее магию.

Так что уточняю — моя куда более скромная героиня была самой обыкновенной ведьмой, без всякой там вампирской примеси. Вы должны уяснить, что в этом состоит важнейшее различие между ней и Кристабель. И я думаю, так оно и к лучшему. Но я забегаю вперед…

Прибыв в Пурпурный Город, Алекс поселилась в Лиловом особняке, что одиноко разрушался в небезызвестном Переулочке. Да-да, в том самом доме, где жила красавица Кристабель. Алекс, конечно же, тоже была красавицей, но совершенно другого рода. Если сравнивать этих их с богинями, то Кристабель — это чувственная Афродита, а Александрина — царственная Селена.

С пожелтевших страниц Священной Книги снисходит Кристабель златокудрым ангелом, длинные локоны которого обрамляют безмятежное лицо с томным взглядом и капризным бледно-розовым ротиком. Это был очень обольстительный, но все же ангел.

Алекс ангелом не была. Она была богиней Луны — таинственной Селеной, ведущей за собой звезды. Омытая серебристым блеском в пору полнолуния повелевала она лесным царством. Так и вижу ее в темном лесу, отправляющей колдовской ритуал, со свечой в одной руке и чашей с вином в другой. Черные прямые волосы змеиной гладкостью струятся по узкой спине. Роста они примерно одинакового — среднего, — но Кристабель кажется выше из-за неизменных каблуков и платформ. Алекс предпочитала мальчишеский стиль — грубые ботинки на жесткой подошве или кеды. Кристабель же, как вы помните, любила наряжаться в корсеты и кружева, выбирая намеренно женственные образы. Алекс, напротив, платья и юбки носила редко. Узкие черные джинсы или леггинсы и такого же цвета футболка или балахон — в зависимости от погоды — были неизменными составляющими ее гардероба. Исключения она делала, когда одевалась для определенных ритуалов. Как тогда на кладбище. Для таких случаев у нее была черная шелковая мантия.

При виде прекрасной Селены бесстрастная луна смягчается и освещает своим призрачным светом ее напряженное лицо с нахмуренными бровями. Это сосредоточенное выражение редко его покидало. Взгляд ее всегда был направлен внутрь. Глаза были того же цвета, что и у Кристабель. Но если у последней они напоминали драгоценные камушки, словно омытые абсентом, то у Алекс — темную зелень покрытого утренней росой леса. Определенно природа покровительствовала ей.

В отличие от Кристабель, Александрина не пользовалась макияжем. Все в ней было чисто, естественно и стихийно. Мне она представлялась дриадой, хранительницей природы, сестрой эльфов и фей. Она водила дружбу с Паном, но сердце ее принадлежало другому — бесстрастному Эндимиону. Как жаль, что этим Эндимионом был не я. Хотя вряд ли я смог бы играть такую неблагодарную роль, когда в душе бушевало пламя всепоглощающей страсти. Будь у меня сила моей колдуньи, я, скорее, сам превратился бы в дерзкого Пана и увлек красавицу с поляны в густую рощу. Со мной она забыла бы жестокого Эндимиона, забыла бы все свои горести. Она бы оставила путь черной магии, что привел ее сюда, но сохранила бы могучую силу. Лесное сообщество избрало бы свою любимицу королевой. А я стал бы ее верным королем. И жили бы король и королева долго и счастливо в райских кущах девственного леса, забыв о промозглых сумерках задыхающегося испарениями Пурпурного Города, забыв о всех вампирах и богах, и умерли бы в один день, как в сказке. Но это другая сказка. В таких сказках не бывает хэппи-энда. «У этой сказки нет конца, ты не изменишь ничего».

Вы спросите, почему же я этого не сделал. Почему не увлек, не попытался даже увлечь? Ответ простой — потому что я трус.

Глава 2

Боги готики и декаданса

«А мы, по правде говоря, не хотим спастись тем путем, который выбрал себе Господь ради искупления наших грехов. Нет, мы хотели бы держать под абсолютным контролем каждый шаг, отдавать себе отчет в каждом принимаемом решении и иметь возможность самим выбирать объект поклонения».

П. Коэльо «Ведьма с Портобелло»

Пурпурный Город.

Город вечного мрака, самозабвения и обмана… Вы не чувствовали, как голод надежды истощал город. Когда-нибудь этот голод истощит и нас, осиротевших детей Пурпурного Города. Когда-нибудь, но не сейчас…

О, бесславный Пурпурный Город, отринувший традиционного христианского Бога и создавший пантеон своих собственных богов, разнящихся в зависимости от возраста и социального положения их адептов.

Не будем в этом пронизанном мрачностью повествовании затрагивать пошлый культ зеленых бумажек, который усердно исповедуют взрослые дяденьки и их гламурные женушки, живущие в центре города, а также частично в Переулочке.

Также не будем впадать и в другую крайность (которая, впрочем, довольно часто идет рука об руку с первой), романтизируя довольно низменное пристрастие к различным веселым веществам, давно охватившее не только жителей Центра и Переулочка, но и Зомби-квартала и вознесенное ими на божественный пьедестал Зависимости.

Нет, это все не про нас — посетителей Поля Невинности, — тратящих последнюю наличность на черную футболку с любимой группой, ну или на худой конец на бутылку кисловатого рубинового нектара, который кружит голову и помогает забыть о равнодушной реальности.

Ну да вы и сами все знаете. Кристиан же подробно и даже подобострастно рассказал между делом что да как, повествуя о своих с Кристабель похождениях. Да-да, вы все правильно поняли. Открываю маленький секрет: эту занимательную книжицу написал он, но, будучи человеком скромным, сей факт скрыл. Не верите? А как вам то, что он даже собирался назвать роман именем своей возлюбленной, хотя главными героями являются они оба? К счастью, его кое-кто переубедил.

А вспомните, как он описывает свою любимую: вот она живописно стоит на балконе и вдыхает фиолетовые сумерки; вот сидит в церкви на деревянной скамейке, поникнув златокудрой головкой; вот расхаживает по клубу, сражая всех подряд одним только взглядом изумрудных глаз. И в последнем описании нет необоснованной ревности, потому что он знает, что это было до встречи с ним; знает, что и ревновать-то не к чему, ведь ничего и не было; знает, что другие могут только смотреть, а принадлежит она лишь ему.

Он ловит каждый ее жест, любуется каждым поворотом головы, проникновенно сообщает терпеливому читателю о каждом взволновавшей юное сердце взгляде. Так может писать только по уши влюбленный о предмете своей любви.

Спешу заверить, я не виню склонного к экзальтации юношу в этой излишней словоохотливости. Не уверен, что сам смогу избежать столь незавидной участи. Надеюсь, и вы, мои снисходительные читатели, последуете моему примеру и не станете насмехаться над пылкими восторгами другого влюбленного юноши, кем бы этот юноша ни оказался.

Но вернемся непосредственно к книге. Знайте же, мои дорогие, что этот труд Кристиан создавал уже будучи не совсем человеком; вернее, совсем не человеком. Фактически-то писал другой, а надиктовывал ему обожествленный Кристиан. Именно так творилось это новое Божественное Писание, распространенное среди нашего брата благодаря всемогущим ксероксу и принтеру. По крайней мере, так гласит легенда.

Там и про наши преждевременно уничтоженные «Серебро и метал», и про Поле невинности, и про Церковь, наводненную то ли вампирами, то ли ангелами. Ну и вообще, Кристиан настрочил много информации про себе и мне подобных — про милых маленьких готов, которые верят в вампиров. Удивительный факт — вампиры отвечают нам взаимностью и тоже в нас верят.

Как? Вы не читали это умопомрачительное произведение? Ах, очень жаль. Значит, вы не из Пурпурного Города. Вам очень повезло. Вернее, я хотел сказать, какая досада.

А теперь представьте себе мрачные руины сгоревшей церкви в ночную осеннюю пору, освещаемые серебром полной луны. Представьте затаившуюся в изгибе уцелевшей арки тонкую тень изящного силуэта. Представьте склонившегося над потрепанными листами бледного юношу с ниспадающими на лоб длинными черными волосами. Еще представьте пламя одинокой свечи, дрожащее на ветру, и бутылку красного вина, которую юноша время от времени прикладывает к пересохшим губам. Он взволнован и подавлен печальной вампирской историей. Его веки трепещут, плечи вздрагивают, и вот уже скупая мужская слеза падает на томящуюся грудь.

И даже если все было не совсем так, это не важно. Главное, что вы вообразили романтическую обстановку, будто бы сошедшую с одной из многочисленных готических картинок из интернета. Пусть заезжено и штампованно, но ведь как красиво! Красота не всегда оригинальна. По большей части, она как раз-таки традиционна. Испокон веков юным готам, как бы они ни назывались сто или двести лет назад, нравились старые церкви, полная луна и длинноволосые юноши. И будут нравиться до скончания времен.

Да я и не слишком преувеличил. По крайней мере, вино там точно было.

Но я отвлекаюсь от сути своего наполненного штампами, но от того не менее удивительного повествования. Итак, я прочитал достойный труд достойного мужа Кристиана; и, если вы, мои немногочисленные и от того особенно дорогие читатели, не возражаете, хотел бы озвучить свое скромное мнение на сей счет. Замечу, что мнение это сформировалось именно после того, как я осилил витиеватое чтиво до последней точки, и пребывало со мной некоторое время. Следовательно, потом под воздействием неких обстоятельств оно могло поменяться. Но не будем снова забегать вперед.

Главный вопрос, которым задастся всякий здравомыслящий человек, которому по стечению каких-нибудь немыслимых обстоятельств попала бы в руки сия книга, и который по стечению обстоятельств совсем уж не укладывающихся в голове дочитал бы ее до конца, таков:

— Была ли бледноликая Кристабель вампиром?

К сожалению, покамест я не могу пролить на него свет. Всему свое время. Могу с точностью сказать, что на тот момент я не знал. Как бы мне ни хотелось, я не был уверен. Если честно, никто не был уверен.

Само собой, эта история была очень популярна в нашей тусовке. Воспринималась больше как красивая готическая сказка, нежели реальная лав-стори. Все мы хотели верить. Правда, несмотря на распространенную в наших кругах тягу к мистике и сверхъестественному, все равно не верили. Какими бы душками не были Кристабель и ее дружок Габриэль, знание о том, что вампиры реальны, почти невозможно взять с собой в настоящую жизнь, подсвеченную усталым солнцем серого утра.

В окружении своих в такое веришь легко и естественно. А рубиновый нектар эту веру отлично подкрепляет. Ты расслаблен, окружен милыми пьяными лицами, ты с головой окунаешься в благословенные мрачные фантазии; и аж жить хочется от того, что совсем рядом в то время, когда ты уже был рожден, случались такие чудеса.

В такие моменты кажется, что и ты появился на свет не только для того, чтобы уныло бродить среди надгробий. Кажется, что и с тобой может произойти что-то чудеснее и волшебное. Ну, или, на худой конец, ты можешь стать свидетелем чуда. А не слушать ночи напролет досужие рассказы якобы друзей Кристиана или якобы счастливчиков, которым Кристабель до встречи с ним успела подарить свой волшебный поцелуй.

Но наступает утро, в тоске ты тащишься по еще темным улицам на свою скучную работу и думаешь: «Вот сейчас вот не надо вампиров, пожалуйста. Я и так не спал полночи и еле-еле иду на дурацкую работу, на которой мне торчать до самого вечера, занимаясь нелепой монотонной тягомотиной, которая, однако, выжимает из меня все соки. А если меня укусит вампир, я и до работы-то не дойду. И тогда меня уволят. И на что я куплю очередную футболку? И вообще, вдруг этим вампиром окажется не Габриэль или ему подобный милашка, а какой-нибудь еще не вставший на путь просветления и обретения утраченных сыновей Адриан? Нет, спасибочки. Лучше я буду жить в мире, где мистика — это всего лишь порождение разгоряченного вином и мрачной атмосферой воображения. Но таки жить!»

«Так уж устроен человек — и самые ярые любители темной стороны жизни, самые вдохновенные поклонники смерти, столкнувшись с нею лицом к лицу, сразу забывают о том, что читали в своих книжках, и предпочитают думать и представлять себе что угодно, кроме правды».

И так, я уверен, рассуждали все мои единомышленники, замученные дурацкой работой, дурацкой учебой, а также заботливыми родителями, бабушками и дедушками. Но замученные не настолько, чтобы утратить инстинкт самосохранения или покинуть вершину нашей иерархии культов.

Кстати (кстати ли?), мне до сих пор удивительно, насколько мы отличаемся от так называемых нормальных людей. Нормальные люди, если и размечтаются про вампиров и нечисть, что само по себе скорее исключение, то как раз-таки днем, а ночью предпочитают спать в своих теплых постелях, не гася в коридоре свет. А перед сном им надо «думать о хорошем», и в список этого хорошего вампиры никаким боком не входят.

У нас же все наоборот. Днем, если и думаешь, то как-то так: «Вампиры, не мешайте мне, пожалуйста, жить моей примитивной однообразной жизнью. А то вдруг из-за вас опоздаю на работу или вообще умру».

Ночью мысли принимают совершенно другой оборот. В глубинах истомленного тоской и вином сердца рождается жгучий призыв, звучащий подобно молитве.

…Вампиры всего мира, идите к нам. Искусайте нас, пожалуйста, как следует, и пусть дешевое красное вино в наших стаканах обратится в вашу божественную кровь. Ведь именно вы наши боги. Боги готики и декаданса.

Любому из нас после этой фразы на ум приходят вампиры. Сначала все вампиры как таковые, как вид сверхъестественных существ. Но у нас есть боги, покровительствующие именно нашему городу. И имена этих богов каждый здешний неформал произносит со священным трепетом — Кристиан и Кристабель.

Ирония судьбы в том, что новым богом стал человек, который всю свою жизнь, за исключением последних нескольких дней, толком и не знал, кто такой Бог. Человек, который принес себя в жертву в священном месте, крыльцо которого он много раз использовал для пьянок с друзьями и обнимашек с влюбленным в него монстром. Человек, который понятия не имел, что означает слово «церковь», а если и встречал его в книгах, то представлял что угодно, кроме реального здания, мимо которого проходил каждый Божий день.

Что касается Кристабель, то она, по сравнению со своим неопытным другом, в вопросах религии и архитектуры слыла, конечно, более сведущей. (На его фоне ей это было нетрудно). Но это не отменяет того факта, что она, верим мы или нет, была двухсотлетним вампиром, и только Бог знает, сколько человеческих жизней отняла на заре своей длительной карьеры.

Вот такие несовершенные боги достались проклятому Городу, но тут уж ничего не поделаешь. Все языческие боги несовершенны — такова уж традиция. Они достались нам вместе с руинами сгоревшей церкви, отреставрированным клубом и фиолетовой дымкой, предшествующей пурпурному закату.

Кристиан и Кристабель, неидеальные, но от того еще более близкие и понятные божества, именно вы связываете наши разрозненные интересы и верования воедино. Именно благодаря вам мы все еще держимся вместе и не превращаемся в офисный планктон, пошлых бизнесменов с гламурными женами или деградировавших наркоманов. Именно вы не даете нашей субкультуре умереть. Любимую музыку можно и даже нужно слушать в одиночестве. Имидж ничто, когда нет денег. Но нет, назло безденежью и тяге к уединению мы продолжаем покупать черные вещи и, обряжаясь в них с головы до пят, собираться вместе. Мы собираемся из ночи в ночь, чтобы восхвалять вас, наших прекрасных богов.

Именно благодаря вам я столкнулся со своим персональным чудом. Я понял, что родился на свет не только для того, чтобы бесцельно разгуливать по кладбищу. Именно благодаря вам я познакомился с Алекс.

Глава 3

Магия повсюду

«Важно то, что у тебя внутри. И хотя ты думаешь о счастье, внутри тебя страдание».

А. де Куатьэ «Учитель танцев»

Позвольте ненадолго остановиться на моей скромной персоне. Я всего лишь рассказчик, который на определенном этапе стал участником событий; но не благодаря каким-либо выдающимся умениям и качествам, а по воле неразборчивой судьбы, которую в таких случаях не зря называют злым роком.

Я не настолько благороден, чтобы, подобно Кристиану, скрыть авторство своей книги, которую можно назвать второй частью хроник Пурпурного Города. Можно даже замахнуться на звание продолжения романа Кристиана. Надеюсь, такое заявление не прозвучит кощунственно. Мне ведь никто не надиктовывает. Я пишу сам, уж поверьте мне на слово.

И пусть я уступаю нашему мессии в благородстве (я же не мессия), но, в отличие от него, достаточно объективен, чтобы правильно обозначить главного героя моего романа. Уверен, вы, мои дорогие читатели, вскоре согласитесь со мной, признав, что герой здесь все-таки один. Вернее, одна. Но компанию ей, как ни крути, составляет ваш покорный слуга.

Смею надеяться, что у любознательного читателя уже вспыхнул огонек интереса и ему захотелось узнать, с кем он имеет дело.

Меня зовут Трэвис Ленард. Мне двадцать лет. Всю свою недолгую жизнь я прожил в Зомби-квартале, и это плохая новость. А хорошая состоит в том, что в зомби я все-таки не превратился, и причина такого чуда кроется в моих далеких от здешней повседневности интересах. Вы, конечно же, помните, что Кристиан больше всего на свете любил читать, в особенности про вампиров. (Не могу перестать надеяться, что вы прочитали его опус). В этом увлечении таилось предзнаменование, определившее судьбу бедного мальчика, перевернувшее с ног на голову его жизнь и обрекшее на верную смерть.

Мое предзнаменование — это книги о магии. Они сформировали мои увлечения и мировоззрение; они же предсказали главную в моей жизни встречу. Вся моя жизнь подчинена магии, и, скорее всего, магия станет причиной моей смерти.

Но о смерти пока рано, только третья глава. Будет неинтересно, если все сразу умрут. Да и кто тогда расскажет эту историю? Так что продолжим о жизни. В частности, о моей. Не пугайтесь, я не буду сразу же выкладывать подробности всех двадцати лет. В этой главе я затрону главную тему, которую не подобает откладывать в долгий ящик. Я поведаю о месте магии в моей странной жизни, потому что она имеет непосредственное отношение к тому, о чем пойдет речь далее.

Итак, все самое судьбоносное началось в двенадцать лет. В один прекрасный день ко мне в руки попала книга, которая незамысловато называлась «МАГИЯ». Это был сборник статей и практических техник, написанный якобы одной могущественной целительницей, а, скорее уж, колдуньей. Впоследствии я узнал, что издательство, причастное к выпуску этого обширного руководства, постоянно штамповало подобные сборники, сочиняя статьи и собирая всевозможные обряды по интернету. И все это делалось ради низменной материальной выгоды, а не для того, чтобы нести волшебное слово в массы и помогать простым, не наделенным Даром, людям налаживать свою незатейливую, но такую проблемную жизнь.

Впрочем, последнее невозможно априори. Пользуясь случаем, раскрою небольшой секрет, который на самом деле и не секрет вовсе, если подойти к вопросу, вооружившись логикой, здравым смыслом и хотя бы самыми поверхностными знаниями. Когда я читал ту удивительную книгу, я свято верил, что завладел панацеей от всех бед. Ввиду своего юного возраста я опасался испробовать всё это на практике, но твердо знал, что через несколько лет обязательно возьмусь за дело и с помощью магии построю дивный новый мир. Однако, повзрослев, я понял, что все не так просто. Более солидные в данном вопросе источники постепенно сняли с меня розовые очки. В общем, суть в том, что нельзя просто так взять и начать колдовать. Такое времяпровождение не то что бы опасно — скорее, оно бессмысленно. Это как переливание из пустого в порожнее. Как ходьба в закрытом помещении с завязанными глазами. Как крик в пустой комнате. В пустом доме. В пустом городе. В пустой Вселенной.

Но Вселенная-то не пуста. Тонкие миры до отказа заполнены всевозможными обитателями.

А в чем суть магии? Вернее, в ком?

В тех, кто за ней стоит. В этих самых обитателях.

Не зная этого простого факта, невозможно продвинуться по скользкой колдовской стезе. Так что внемлите, дети мои.

Магия — это призыв и посыл. Если адресат не получит его, результата не будет.

Таким образом, любая магия — это обращение к высшим силам. Даже самые могущественные маги достаточно редко колдуют, так сказать, за свой счет. Их дар кроется в обретении помощника. В черной магии таковыми предстают выходцы из ада (да-да, будем называть вещи своими именами) и выходцы с того света (ведьмы кличут их покойниками либо ласково мертвяками).

Что касается магии белой, то тут все понятно — свои благие, но при этом не менее эгоистичные намерения ведуны воплощают в жизнь с помощью святых и ангелов.

Также нельзя не упомянуть о таком интересном и важном разделе магии, как язычество. Здесь ведущую роль играет территориальный вопрос — у каждого народа есть свои заговоры и ритуалы, обращенные к родовым богам.

Итак, я надеюсь, вы усвоили, что за каждый раздел магии отвечают соответствующие силы. Некоторые называет сие эгрегором, подразумевая дикую концентрацию энергии, приходящую в движение при проговаривании особых слов и исполнении определенных техник. Как бы то ни было, суть в том, что магические сущности простым смертным не подвластны. Им нет дела до их проблем и забот. Если, например, такой простой смертный залезет в такие дебри, как черная магия, максимум, чего он добьется, — это сумасшествие, да и то вряд ли. Скорее всего, на него никто не обратит своего драгоценного внимания. Ну, или какой-нибудь самый незанятой бесенок попугает во сне. В крайнем случае, прицепится мертвяк и будет пить жизненную силу. То есть из последствий — только негативные. Никто не станет осуществлять никому не нужные, кроме самого заказчика, желания. Ибо зачем? От настоящих колдунов и колдуний прок есть, там всегда взаимовыгода. А от простого человечишки, не обремененного способностями, — ничего. Он в их глазах — ноль без палочки.

Но в двенадцать лет я об этом не знал, как не знал и о корыстных издателях, и принял все за чистую монету. Я прочитал все статьи, ритуалы и заговоры до последней буквы. Эта не самая уникальная, но довольно специфическая информация изменила меня и мою жизнь.

Удивительно, как простая случайность может определить судьбу маленького человека, превратив его если не в героя, то хотя бы в помощника оного. Впрочем, я не верю в случайности. Рано или поздно магия, а точнее, те, кто за ней стоит, добрались бы до меня если не через ту книгу, то каким-либо другим путем. Как я уже упомянул, высшим силам нужны люди, способные развивать магию, обновлять эгрегор и поддерживать баланс добра и зла. Родовых колдунов не так уж много, чтобы эти сверхзадачи выполнялись в полной мере. Иногда нужны и люди с улицы. Свежая кровь.

И я был не против ею стать. Все произошло быстро и выглядело на тот момент совершенно естественно. Детский разум всегда открыт для волшебства и чудес. Я поверил всей душой и потом, даже обзаведясь изрядной долей скепсиса и критического взгляда на жизнь, не перестал верить.

До сих пор помню, как гулял во дворе и обнаружил книгу на скамейке. На темно-синей обложке было изображено привлекательное женское лицо, видимо, изображавшее ведьму, а сверху большими белыми буквами было выведено это притягательное слово «МАГИЯ». Я пролистал потрепанный томик с тонкими сероватыми страницами, почитал кое-что и, недолго думая, забрал домой, где удобно устроился с ним в своей комнате.

Книга была довольно толстая, и я читал и перечитывал ее на протяжении нескольких месяцев. Я погрешу против истины, если скажу, что она молниеносно перевернула мое сознание и я больше ни о чем не мог думать. Вовсе нет. Жизнь шла своим чередом. То были обычные будни совершенно обычного подростка. Тогда еще не было ни черной одежды, ни рок-музыки, ни прогулок по кладбищу. Уроки в школе, на которых я не слишком-то преуспевал, курение за гаражами с одноклассниками, вечно занятые и уставшие родители, которые озабочены лишь одним вопросом: сделал ли я домашнее задание? Озабочены настолько сильно, как будто от этого зависела их жизнь. Чтобы не лишиться карманных денег, приходилось это самое домашнее задание делать. Или хотя бы делать вид, что делаешь. Наверное, они все-таки желали мне добра, думая, что, если я получу знания, то смогу вырваться из Мертвого квартала и зажить той жизнью, о которой они сами только мечтали. Я же на тот момент мало думал о столь отдаленном будущем.

И вот из этой серой подростковой повседневности я повадился уходить в волшебный мир древних и не очень магических ритуалов. Справедливости ради стоит упомянуть, что в книге дали понять, что обычный человек вряд ли добьется больших успехов на магическом поприще, даже если сутками напролет будет практиковать все ритуалы подряд. В конце синего тома располагался Заговор на посвящение книги. А сие означало, что без него собранные здесь ритуалы — пустышка. Пока не подключишь прибор к сети, сколько на кнопки не нажимай, — не заработает. Но и этот заговор оказывался бессилен, если не совершить обряд превращения в колдуна или колдунью. Того самого превращения, которое сулило отклик высших сил.

Конечно, поначалу я воспринимал эти техники как красивые ритуалы, полные загадочности и особой колдовской атмосферы. Уже позднее, когда у меня появился ноутбук с интернетом и я начал изучать многочисленные сайты и форумы, я понял, что суть обряда посвящения в том, что происходит инициация и новоиспеченный колдун получает помощников, которые и будут откликаться на слова заговоров и исполнять его волю. Как я уже говорил, в качестве помощников выступает нечисть собственной персоной.

Опять же, если в дело прибыл человек с улицы, сколько бы магических книг и сайтов он ни проштудировал, сильного подручного ему никто не даст. К нему с радостью прибежит какая-нибудь мелкая сошка, которой наскучило обретаться без дела. Если же колдун родовой, то тут совсем другое дело. Силу ему вместе с помощником передает умирающая бабушка или находящийся на смертном одре дедушка. На родителях, как правило, природа отдыхает, а во внуках практикующие магию члены семьи часто чувствуют нужный потенциал.

К сожалению, в моей семье таких родственников не было. Вернее, и бабушки, и дедушки у меня есть, но передавать им, кроме сундуков с постельным бельем и сервизами, мне нечего. Поначалу я долго об этом сокрушался. Моя мечта стать великим колдуном разлетелась в пух и прах, разбившись о несокрушимую стену неподходящей наследственности.

Конечно, я мог бы провести инициацию самостоятельно, как тысячи других молодых и не очень людей, которые мечтают о том, чтобы обрести великий Дар и с его помощью изменить свою убогую жизнь. Именно в Даре я видел выход из жалкой реальности Мертвого квартала с его зомби-обитателями, а не в образовании, как мои родители. Но, будучи от природы перфекционистом, я не стал и пытаться. Начитавшись форумов, я сделал вывод, что у поступивших подобным образом мало что получается и большую часть своего времени они проводят на этих самых форумах, описывая свои неудачи. А неудачником я быть не хотел.

Посему я мечтал встретить настоящего родового колдуна. Причем, этот колдун должен был быть не только очень сильным, но и бездетным. На тех же интернет-порталах я узнал, что те немногочисленные родовые колдуны, которые эти пресловутые порталы и администрируют, чаще всего не состоят в серьезных отношениях с противоположным полом, дабы не отвлекаться от дела и не забивать голову такими ненужными предметами, как романтические чувства. Следовательно, у такого современного мага не должно быть ни детей, ни внуков, по крайней мере, официальных.

Попадись такой типичный администратор форума мне на пути, я бы убедил его, что лучше всего подхожу на роль преемника. Я ведь столько всего знаю. Да и чем черт не шутит (в прямом смысле) — раз уж я связался с магией, возможно, это не я ее выбрал, а она меня, потому что во мне заложен дремлющий до поры до времени дар. А обряд инициации сможет его активировать. Но обряд этот, я был уверен, должен провести практикующий маг. Самому ведь можно и дров наломать.

А пока я продолжал почитывать интернеты и книжицы в ожидании заветной встречи. Набирался, так сказать, знаний и теоретических основ, чтобы в дальнейшем поразить ими своего будущего наставника и начать применять их на практике под его чутким руководством. Но она все не наступала, эта встреча. Я начал терять терпение и понял, наконец, что под лежачий камень вода не течет. Я устроился на дурацкую работу для нормальных людей, где возможность повстречать кого-то из мира магии стремилась к нулю, но где платили деньги. Потихоньку я откладывал их, сам пока не зная на что. Четкий план у меня так и не успел сформироваться. Были смутные мысли о том, чтобы уехать в другой город и поискать волшебника там. Возможно, бесплатно мне никто не поможет, думал я, так что денег предстояло накопить прилично. Тогда я не знал, что судьба сведет меня не с волшебником, а с волшебницей, и мои планы резко изменятся.

Так чаще всего и бывает — когда ты принимаешь решение, призванное кардинально изменить твою жизнь, судьба подбрасывает тебе обстоятельства, которые переворачивают все вверх тормашками, и черное становится белым, а белое черным. Из душной тюрьмы, сдерживавшей мои устремления жить совершенно другой, свободной жизнью, Пурпурный Город превратился в дивный чертог, полный волшебства и чудес. Я понял, что магия повсюду, в каждом человеке, животном и травинке; что не нужно никуда ехать, чтобы обрести знания и силы. Не место красит человека. Человека красит любовь.

Глава 4

Ледцбор

«… он запротестовал, не приняв ни их мира, ни их законов, и попытался скрыться в сумеречных царствах, где, повинуясь волшебству, прежние видения и милые ему ассоциации соединялись, чтобы открыть перед ним новые горизонты».

Г. Ф. Лавкрафт «Серебряный ключ»

…Много тягостных минут провел я, размышляя о том, как лучше и понятнее рассказать эту запутанную историю. И по прошествии времени не могу понять я, где ее начало и где конец. Порой кажется, их нет вовсе, — настолько тесно произошедшие события переплетаются с другими, так или иначе с ними связанными. Как говорится, и концов не сыщешь. Именно поэтому мне так тяжело не перескакивать с одного на другое, не забегать вперед и не обрывать себя на полуслове. Я понимаю, мои любезные читатели, что тем самым усложняю вам жизнь задачу, а потому буду стараться впредь вести эту печальную повесть в как можно более линейной форме.

Пожалуй, начну воплощать это благое намерение прямо сейчас.

Как я уже говорил, история эта не моя. Ее непосредственным участником я стал год назад, когда повстречал Александрину. На тот момент за плечами нашей героини лежала недолгая, но весьма насыщенная событиями жизнь. Об этих-то событиях перво-наперво и следует упомянуть. Трудность в том, что знаю я о них лишь отчасти, хотя и из первых уст. Жаль, что во время общения с Алекс я не подозревал, что в недалеком будущем засяду за книгу. Как бы ни поразила меня ее личность, каким бы выдающимся не посчитал я ее жизненный путь, мне и в голову не приходило, что в скором времени я поспешу открыть в себе писательский талант и представить на суд читателей то немногое, что знаю.

Если бы я таки стал колдуном и смог погадать на свое будущее, все, конечно, сложилось бы иначе (и это касается не только книги). Всеми возможными способами я вытянул бы из моей немногословной героини как можно больше информации. Все, разумеется, ради вас, мои дорогие. Но вышло по-другому. Вышло так, что, зачарованный ее низким голосом, я не смел проронить ни слова. Я внимал ему, боясь пошевелиться. Боясь неосторожным взглядом или жестом прервать серебристую нить завораживавшей речи. Боясь дышать. В ее присутствии я боялся сам себя. Даже в те минуты, когда она молчала и, словно забыв, что я рядом, печально смотрела вдаль. Что уж говорить про редкие моменты, когда она рассказывала о себе…

…Так и вижу, как сижу с ней возле ярко полыхавшего камина. Чтобы не смущать ее назойливыми взглядами, я рассматриваю комнату. Три окна-фонаря на восточной стороне гостиной смотрят на меня будто с укором. За их трехстворчатыми стеклами, с которых теперь убраны решетки, завывает ветер. Солнце время от времени заглядывает в тонкое стекло окон-фонарей. Оно отбрасывает робкие лучи на бледное лицо Алекс, подсвечивая нежную кожу, добавляет золоченых отблесков в травянистую зелень глаз, играет озорными зайчиками в черных блестящих прядях. А потом, отвергнутое, умирает у ее ног в безжалостно пылающем огне.

И уже стремительно окрашивают небо пурпурные полосы. В комнате сгущаются дымные сумерки, и хозяйка включает несколько ламп. В содружестве с огнем они разгоняют тьму, и свет их мягок и нежен. Он способствует беседе самой задушевной и откровенной. В рассеянных отсветах лицо Александрины кажется таким уязвимым. Ее фигура выглядит совсем хрупкой в длинном зеленом свитере (если она и изменяла черному, то только с этим цветом). Заостренный подбородок тонет в объемном воротнике. Прямые волосы длинными прядями разметались по плечам. Впалые щеки окрашивает трогательный румянец. При виде его — таком редком госте на этом обычно белом лице — сердце сжимается от бесконечной нежности. Причина порозовевших щечек кроется на дне большой кружки с дымящимся кофе, куда добавлена капелька ликера (хотя, возможно, дело не только в этом). Я свою почти опустошил, и мне хочется еще. Но я не осмеливаюсь попросить, чтобы не прервать очарование этого вечера. Не спугнуть тени улыбки, осветившей это обычно серьезное лицо.

Если Алекс и упоминала о прошлом, то вскользь и случайно, но я ведь ловил каждое слово. Такие обрывки фраз в немалой степени помогли восстановить картину ее жизни. Кое-что я, признаться, додумал сам (тут читателю ничего не остается, как положиться на мои логику и проницательность).

После этого предисловия я могу, наконец, начать сначала. Итак, представьте Алекс в мрачноватой гостиной старинного дома. Огонь в камине искристыми тенями озаряет ее завороженное картинами прошлого лицо. В глазах — восторг и страсть. Она смотрит на неудержимое пламя, и, кажется, сама вот-вот в него превратится. Но вдруг она бросает случайный взгляд на вашего (и своего) покорного слугу, и теплое нежное чувство освещает ее прекрасный лик. Что это было? Благодарность? Симпатия? Любовь? Я не знаю до сих пор. От этого воспоминания сердце мое сжимается от тоски. Ведь я не сумел оправдать это незаслуженное тепло в ее глазах. Не сумел уберечь его хрупкий источник.

Ну а тогда мое сердце переполняли восторг, и сочувствие, и сострадание, и любовь…

До сих пор в голове моей звучит рассказ принцессы из мрачной сказки, которую принято рассказывать у камина в темный ненастный час. Но поначалу он не пугает. Он убаюкивает и делает нашу близость почти ощутимой, ведь первая история — это история о том, что дорого каждому человеку, что хранится в потайном уголке сердца. Это рассказ о доме, о Ледцборе.

Под этим странноватым названием следует понимать небольшой провинциальный городишко с населением около ста тысяч человек. Именно здесь появилась на свет Александрина Гейл. Город был основан каким-то предприимчивым князем в начале двенадцатого века. Претерпев нашествия и войны, революции и бунты, а также многочисленные пожары, он, как ни странно, уцелел, так и оставшись стоять на берегу реки под названием Фёра. Река эта пересекает один из холмов лесостепной возвышенности, которая определила его на редкость умеренный климат.

Несмотря на небольшие размеры, Ледцбор известен как развитый индустриальный город. Имеется десяток заводов и фабрик, занимающихся машиностроением, строительством, химической и пищевой промышленностью. Особенно процветает здесь горнодобывающее дело — в Ледцборе расположились целых четыре карьера с известняком. Но не все предприятия преуспевают: Алекс неизменно рассказывала об огромном заброшенном заводе, расположенном недалеко от ее дома. А жила она на окраине в небольшом многоквартирном сооружении характерного мышиного цвета. Окраина эта — один из самых больших и густонаселенных районов города. Именно поэтому там открыли грандиозный торговый центр, частично снеся и перестроя остановившее работу предприятие. Александрина находила забавным, что, несмотря на весь размах этого храма услуг и торговли, он так и не смог затмить собой блеклую заброшку, большая часть зданий которой таки уцелела. Строго и степенно выглядывает беспризорный серый исполин из-за пестрых, увешанных рекламой, стен. Гигантские ржавые трубы, мутно-пепельные бетонные блоки и слепые, зияющие тьмой, окна нерушимой линией сопровождают нарядный торговый центр и располагающийся на соседней улице гипермаркет. Так изящный благопристойный фасад таит порой самое неподходящее и отталкивающее содержимое. Это странное соседство выглядит диковато и вместе с тем иронично.

Если обогнуть торговый центр, двигаясь от окраины города к центру, на пути встретится еще один странный сосед — небольшой лесок. Лесные просторы и владения завода разделяет неприглядная бетонная стена. В этой самой исписанной граффити и неприличными словами стене есть небольшой зазор, который, словно временной портал, позволяет перемещаться из прекрасного и понятного мира природы в мир ржавого железа, битого стекла и неизвестного назначения конструкций, раскинувшихся на территории урбанистического декаданса. Этим своеобразным порталом пользуются время от времени подростки, которые не прочь провести время среди индустриальных заброшек и мрачных городских пейзажей. Впрочем, и лес, где березы и ели соседствуют с телеграфными столбами, настраивает на только на поэтический, но и на сталкеровский лад.

Алекс, конечно же, принадлежала к тому избранному меньшинству, кто знал о портале и использовал его по назначению. Вдоволь нагулявшись меж величавых деревьев, она пробиралась на запретную территорию заживо погребенного под своими собственными обломками предприятия. Одно небольшое здание загадочным образом оставалось открыто, и маленькая нарушительница вволю лазала по старым цехам, наполненным непонятными ржавыми агрегатами. Другие строения заперты на совесть, но именно в них царит такой хаос, как будто там пробежала толпа диких животных. Или толпа сталкеров. Один взгляд в маленькое окошко, причудливо окаймленное зазубринами разбитого стекла, внушал Александрине необъяснимый трепет. Ей казалось, что она заглядывает в какой-то параллельный мир, и вот-вот из кучи мусора или из-за толстого опорного столба выскочит неизвестное создание — порождение этого умершего индустриального гиганта — такое же деградировавшее и безумное…

Однако не только лес и мрачный завод слыли излюбленными местами моей всесторонне развитой героини. Ей были не чужды и культурные порывы. Благо, было где разгуляться, ведь Ледцбор более всего примечателен своей культурой. Там нашли пристанище более двух сотен памятников оной, причем, часть из них имеет региональное и даже национальное значение. Конечно, не все они дошли до наших дней в первозданном виде. Что-то заменили, что-то перестроили, что-то обнесли сайдингом.

В общем, Александрине было за что любить свой тихий городок. И пусть здесь никогда ничего не происходило — взгляд души мятежной и ищущей направлен в себя, а не во внешний мир, что, впрочем, весьма осложняет ее поиски. Декорации древнего города служат подходящим для них фоном. Хороша для этой благородной цели центральная часть, где сохранились старинные здания. Чаще это небольшие дома в два этажа, которые отличаются от унылых серых коробок современности самыми разными цветами. Здесь и чистая лазурь летнего неба, и приглушенный розовый, вызывающий ассоциации с пастилой, и нежная зелень, и лимонная пастель. Один взгляд на такие здания, хотя местами и изуродованные современными вывесками, уносил Алекс далеко в прошлое. Украшенные коваными резными балкончиками и белоснежной лепниной, словно завитками сливочного крема, эти аккуратные прямоугольники с маленькими, не ведающими пластика окошками, напоминали девушке пряничные домики, среди которых хотелось затеряться навсегда.

Эти чудесные здания окружают главную площадь Ледцбора и тянутся далеко на восток, где постепенно сменяются жилыми кирпичными домами. И пусть в вековых строениях расположились магазины, где продается вполне современный товар, на площади все также пропитано духом старины. На больших серых плитах обретаются неизменные стаи голубей. Именно они кажутся здесь подлинными хозяевами. Не обращая внимания на снующих туда-сюда прохожих, они важно толпятся своей большой дружной компанией, служа своеобразным символом этого места. Деревянные скамейки с коваными витиеватыми ножками, черные столбики фонарей и многоугольники пестрых клумб дополняют здешний пейзаж.

Далее речь пойдет о еще одном месте, где частенько можно было встретить нашу героиню, — самом загадочном и значимом в ее судьбе.

Глава 5

Старое кладбище

«… мы все — сумма того, что повидали, чем восхищались, что поняли».

Э. Райс «Принц Лестат»

В западной части Ледцбора нашло свой приют старое кладбище. Оно расположилось между центром и окраиной, где жила Алекс. Куда бы она ни направилась, этот скромный некрополь всегда был где-то неподалеку. От ее дома его отделяли всего три автобусных остановки. Улица, что приютила под своей сенью этот тихий уголок, называется Кленовая. Район этот довольно оживленный: на соседней улице имеются несколько крупных магазинов, а по той, где находится кладбище, курсируют несколько городских автобусов. Чтобы не смущать ездоков и пешеходов, погост этот надежно огородили бетонной стеной, заключив его в довольно уродливый серый квадрат. Одна из остановок, где люди в нетерпении ожидают транспорт, упирается в эту самую стену; вторая располагается прямо напротив — как раз там, где стена зияет проходом на тот случай, если кто-то все же захочет заглянуть внутрь.

Кладбище было основано в 18 веке и на тот момент находилось за городской чертой. В восточной его части действует небольшая часовня, парящая ярким голубым пятном над покосившимися могилами, словно изящное кружево поверх серой паутины. Это приземистая одноглавая прямоугольная постройка с двухъярусной колокольней. Что касается погоста, надгробия и кресты пребывают в весьма обветшалом состоянии уже много лет. Кое-где они и вовсе отсутствуют — столетие назад их забрали для строительства моста через Фёру. Некоторые из них все же остались на кладбище, но не на своих местах. В неспокойные времена находились люди, которые не гнушались взять чужое надгробие, перебить на нем надпись и использовать для умершего родственника; а то и вовсе пустить для строительных нужд.

Как видите, о предмете своего увлечения Алекс знала немало. Этот провинциальный погост казался девушке весьма атмосферным. Наверное, любое кладбище заслуживает такой эпитет. Но Алекс подразумевала не только общую атмосферу тлена, царящую на большинстве из них, но что-то, присущее только этому месту. Среди призраков умерших здесь витает призрак любви, невесомой дымкой окутывая старые могилы. Любовь и Смерть. Эта пара шествует рука об руку по покинутому всеми погосту. Невидимые, они растворяются в клубах молочного тумана, стелящегося по надгробиям, оставляя после себя едва уловимый шлейф сладостной горечи. И случайные прохожие могут уловить горячий шепот любви и ледяное дыхание смерти, его заглушающее.

Впервые Алекс оказалась там в шестнадцать. Именно тогда, собственно, все и началось. До шестнадцати лет она была вполне обычным подростком. Разве что предпочитала черный цвет всем остальным. В те времена в Ледцборе не было магазинов для неформалов (как, впрочем, и сейчас). Компьютера у Алекс тоже не водилось. Ничего особенного купить себе она не могла, да и мама бы не позволила. У них преобладали хорошие отношения, но та была довольно строга в воспитании дочери. Алекс росла без отца, и ее мать делала все возможное, чтобы все у них было не хуже, чем у других. Их семью можно было бы назвать бедной, если бы не помощь бабушки — маминой мамы. Она любила дочь и внучку, ведь больше у нее никого не было. Они часто виделись — бабушка жила на соседней улице, в мышиной многоэтажке напротив гипермаркета.

Алекс воспринимала бабушку как лучшую подругу. Эта стройная белокурая леди, в недалеком прошлом — учитель, была самой образованной и утонченной женщиной, которую знала девочка. Ее мягкие локоны всегда были собраны в аккуратную высокую прическу. Она предпочитала легкие невесомые наряды: шелковые и шифоновые блузки, юбки и платья белого, голубого и зеленого цветов. Всегда носила каблуки и всевозможные украшения, подкрашивала губы и припудривала лицо. Ее голубые газа в лучиках морщинок смотрели на девочку с добротой и любовью, и никогда вуаль тревоги не застилала открытого взгляда. Как будто она была уверена, что за Алекс можно не беспокоиться, что у нее априори все будет хорошо. Позже Александрина поняла, что бабушка действительно считала ее лучшей девочкой на свете.

Алекс поверяла ей все свои девичьи секреты, даже те, которые не могла рассказать маме. Вместе они гуляли по лесочку за заброшенным заводом и по тихим улочкам с разноцветными пряничными домиками. Вместе любовались старинными зданиями и наслаждались увядающей красотой осенней природы. Фотографировались в парке на фоне чертова колеса и клумб в виде бабочек и зонтиков. Смотрели на рассеянный свет, который лился из стеклянных ромбиков фонарей, освещая тропинки и аллеи маслянистой желтой дымкой. Во время этих прогулок они часто сочиняли стихи о природе, которые по приходу домой аккуратно записывались в блокнот.

Она помнила эти прекрасные вечера, когда осенний парк шептал золотой листвой, когда ветер насвистывал печальную мелодию о далеких краях, а они все шли и шли, не замечая холода, в который раз ступая на одни и те же тропинки. Помнила, как однажды к ним в городок приехал луна-парк, она уговорила бабушку пойти с ней в комнату страха, сама испугалась первого же скелета и бросилась назад, а бедной бабушке, шагнувшей дальше, пришлось в одиночку постигать все ужасы этого коварного места. Помнила, как они сидели за письменным столом, и она отвечала ей домашнее задание, а за окном кружились тысячи пушистых снежинок. И неважно, что именно она рассказывала — красивое стихотворение или теорему по геометрии, — истинным наслаждением было демонстрировать свои знания достойному слушателю.

Помнила, как они несколько раз ездили в местный монастырь, фотографировались на старых лестницах у его величавых стен, набирали из святого источника воду и бросали на счастье монеты. Однажды Алекс решилась зайти в купель и окунуться в ледяную воду. Спускаясь по крутой деревянной лестнице к воде, она умирала от страха; ей казалось, что кто-то удерживает ее, не давая подойти ближе. Но она, собрав все силы, зашла в воду, а, окунувшись, почувствовала ни с чем не сравнимую благодать. Словно душа ее переродилась. Нечто похожее она чувствовала после прослушивания любимых песен. И, конечно, она сделала это, потому что рядом была бабушка, — без нее не смогла бы. Помнила их уютные семейные праздники, на которые бабушка неизменно приглашала их с мамой к себе. Она не была великим кулинаром, но простота блюд искупалась веселой атмосферой, царившей в их дружной компании. Помнила, как, начитавшись девичьих журналов, гадала бабушке на картах, а та гадала ей, и гадания эти она, в отличие от внучки, заглядывавшей в свои листочки, помнила наизусть. Помнила, как они втроем ездили на целую неделю на море. В первый день они все жутко обгорели, потому как Александрина не желала следовать правилу, гласящему, что в первый раз долго находиться на солнце нельзя. Всю неделю они усердно мазали обожженные носы и плечи кремами и кефиром и охали от боли, снимая и одевая купальники, но даже это не омрачило их отпуска. Помнила, что бабушка почти не купалась. Она сидела на берегу в большой белой шляпе и с нежностью смотрела на резвившихся в морских волнах внучку и дочь. Потом наставал черед мороженого и вареной кукурузы. Днем они купались и загорали, ходили обедать в кафе, а вечером гуляли по побережью, и бабушка покупала ей кучу безделушек, которые на каждом шагу продавали предприимчивые торговцы. Они ходили на разноцветный музыкальный фонтан и в местный парк аттракционов, где Алекс залезла-таки на чертово колесо, а еще ездили на экскурсию на водопады. Они ехали по горам и ухабам в открытом кузове грузовика вместе с еще дюжиной туристов, подпрыгивали через каждые несколько секунд, падали друг на друга и заливисто смеялись.

Помнила, как ходили по магазинам, когда Алекс вырастала из прошлогодней куртки или ей просто было нужно немного обновить гардероб. Бабушка никогда не возражала, когда внучка выбирала черные джинсы, майки и платья. Обычно ворчала только мама. Алекс же по-взрослому сдержанно стояла на своем. Даже самым близким людям девочка не могла объяснить, почему ей не угодили все остальные цвета. Это началось в двенадцать лет. В это время до их тихого городишки дошли новомодные веяния, которые на самом деле были стары, если не как мир, то как целое поколение, точно. Из журналов для девочек-подростков Алекс узнала не только о гаданиях на картах, но и о рок-группах. Вскоре клипы некоторых из них начали крутить по телевизору, и Александрина купила свои первые кассеты с записями уже ставших любимыми групп. Став старше, она переслушала много всякой музыки, но эти две команды неизменно оставались в ее плей-листе. Слушая их, она покорно предавалась ностальгии по самому лучшему времени, которое так быстро от нас уходит. Тогда же, в шестнадцать лет, голоса вокалистов затрагивали в ней какие-то потаенные струны, о которых она и не подозревала. Она не понимала, о чем они поют, но это было не важно. По мелодиям и интонациям и так было ясно, что песни их о щемящей грусти и прекрасной любви, о несправедливости жизни и попытке не потерять себя в жестоком взрослом мире.

Алекс частенько запиралась в своей комнате, стены которой теперь были увешаны плакатами новоиспеченных кумиров, включала музыку и ложилась на кровать. Комнату заполняли нежные сумерки, и их дымка размывала серое однообразие будней. Девушка закрывала глаза и вслушивалась в голоса, отдававшиеся в душе острой, ничем не объяснимой болью. Слезы прокладывали дорожки по пылавшим вискам. Она могла лежать так часами. А потом резко успокаивалась и, чувствуя себя опустошенной, но в то же время как никогда чистой, лишенной всего искусственного и напускного, принималась за уроки или домашние дела.

Скорее всего, в подражание своим кумирам Александрина и выбрала для себя черный цвет. Она любила в себе эти порывы грусти. Ей казалось, они, очищая, делают ее лучше; и только черный цвет соответствовал им и новой преображенной ей. Сначала она поддавалась уговорам и продолжала носить цветные вещи, склоняясь по возможности к серому и темно-зеленому. Но, получив паспорт, посчитала себя достаточной взрослой и самостоятельной, раздала всю свою цветную одежду; и родственницам ничего не оставалось, как заменить ее черной, за что Алекс была им от всей души благодарна. Пусть они не поняли, главное — не помешали.

Она искренне любила маму, но бабушку обожала и боготворила. Мать не раз предлагала последней переехать к ним — в трехкомнатной квартире (купленной не без бабушкиной помощи), которую они с дочерью занимали, все бы отлично поместились. Но бабушка — мисс Зельда — неизменно отвечала отказом. Она не хотела быть в тягость, и ей отлично жилось в своей маленькой уютной квартирке на пятом этаже. Кроме того, у нее были подруги и друзья, с которыми она нередко встречалась как у себя, так и на всевозможных мероприятиях, а потому Зельда не потерпела бы стеснения своей свободы. Она навещала дочку и внучку, чтобы попить у них чаю и обсудить последние новости, погладить белье и вытереть пыль, пока те на работе и учебе. Она любила приглашать их к себе на праздник, любил гулять с Алекс. Но жить с ними она не хотела.

Вообще же представительницы прекрасной и единственной половины семейства неплохо ладили. Немалую роль в этом играла женская солидарность. Алекс воспитывалась женщинами с несчастливой судьбой. Отец бросил мять, когда малышке не было и двух лет. Он попросту сбежал от них, и она его совсем не помнила. Мать рассказывала о нем неохотно, и постепенно эта тема стала в их семье табу. Девочка поняла только, что он был плохим человеком — безответственным и ленивым. А еще любил выпить, как выражалась мисс Катрина Гейл. Именно он дал Алекс ее имя, и мать не скрывала, что оно ей не нравится. Она считала его исключительно мужским. Мол, отец хотел мальчика, а родилась девочка. Более того, он настаивал на том, чтобы так и записать ее в свидетельстве о рождении. Катрина устроила истерику, и тогда был найден компромисс, который звучал как Александрина. Только так, полным именем, она и звала дочь. Девочке же оно казалось слишком претенциозным и обязывающим. Она думала, что не заслуживает такого пышного имени, и гораздо комфортнее чувствовала себя, когда ее называли Алекс, — как в шестнадцать лет, так и в двадцать три.

Уже много позже до нашей героини дошло, что, быть может, отец не был таким уж плохим. Просто эти двое были очень разными. Сначала противоположности притягиваются, а потом не могут в этом притяжении ужиться — вместе им слишком тесно, не хватает кислорода. Не уйди он от Катрины, ее бывший муж точно бы задохнулся. Мать — очень активная и деятельная, совсем как бабушка, только на свой манер. Она всю жизнь работала продавцом в маленьком продуктовом магазине. Отец во времена своего несостоявшегося брака трудился разнорабочим. Он очень любил читать, особенно мистику и триллеры. Об этом Александрине по секрету рассказала Зельда. И тогда Алекс поняла, откуда у нее любовь к чтению, — мама не читала ничего, кроме дешевых женских журналов и кулинарных брошюр. Эти скудные сведения об отце никак не проливали свет на то, где он мог находиться сейчас, да и не была девушка уверена в том, что в самом деле хочет это узнать.

Мисс Зельда была еще более несчастлива в браке. Ее муж пил и изменял ей, устраивал сцены и обвинял в немыслимых грехах. Алекс не могла понять, что на протяжении многих лет держало эту волевую женщину рядом с таким слабым, недостойным ее мужчиной. Повзрослев, она пришла к выводу, что причиной могла быть только любовь, которая железными цепями приковала умную и сильную Зельду, истинную леди, к отнюдь не джентльмену. Дед Александрины умер еще до ее рождения. Погоревав, Зельда пришла в себя и, наконец, зажила в свое удовольствие.

Имея перед глазами столь удручающие примеры мужского поведения, Алекс относилась к представителям сильного пола довольно настороженно. Но чаще вовсе о них не думала и уж тем более не обсуждала их. Этому невинному созданию нравилось говорить о бледном свете луны, о прочитанной книге, о трогающей душу музыке любимых исполнителей, о шуршащих под ногами увядающих листьях. Алекс знала, что именно прогулки с бабушкой, полные бесконечных разговоров обо всем на свете, оказали огромное влияние на ее личность. Именно воспитание, данное мисс Зельдой, сделало ее той, кем она предстала передо мной, явившись в Пурпурный Город, — образованной и утонченной девой. Правда, не сразу.

Глава 6

Старое кладбище. Часть 2

«…как это легко — проскочить сквозь внезапно появившуюся трещину в том, что он полагал крепкой и устойчивой жизнью… как легко оказаться на темной стороне, уплыть из-под синевы в черноту».

С. Кинг «Оно»

Время, проведенное с бабушкой, было для Алекс подарком судьбы, которой она была благодарна за россыпь драгоценных минут блаженного покоя и бесконечной гармонии. Но, как и все хорошее, это продлилось недолго. Очередной ненастный ноябрь ознаменовался двумя событиями: Алекс исполнилось четырнадцать, а Зельда заболела. Сразу после дня рождения внучки с ней начали происходить необратимые метаморфозы, дикие и необъяснимые. Необъяснимые поначалу. Ей пришлось-таки к ним переехать… По жестокой иронии судьбы эта умная интеллигентная женщина умерла от рака мозга, постепенно превращаясь в беспомощного ребенка с ограниченным словарным запасом, который не может сам себя обслужить.

Когда она начала заговариваться, Катрина сразу забила тревогу. Они поехали по врачам, но и лучшие из них разводили руками и выносили безжалостный приговор — неоперабельная опухоль мозга. Им ничего не оставалось, кроме как колоть обезболивающее и надеяться на чудо. Мать поместила Зельду в комнату Александрины. Та располагалась рядом с материнской спальней, поэтому так ей было проще за ней ухаживать. Алекс водворили в гостиную. И началась совершенно другая жизнь. В большой квартире больше не велось оживленных разговоров, не слышалось заливистого смеха. Изредка тишину прерывал приглушенный голос Катрины, которая продолжала разговаривать с матерью, рассказывая ей последние новости; однако, рассказы эти становились все короче. Алекс, сама не зная, почему, ходила на цыпочках, отчаянно желая слиться с тенями, что тянули к ней свои цепкие щупальца. Казалось, самый воздух был пропитан тревогой и ожиданием неминуемой трагедии. Алекс, всегда любившая свой дом, в один момент возненавидела его. И ненависть эта была вызвана страхом. Больше всего на свете она боялась оставаться в доме наедине с бабушкой. Еще совсем недавно она так любила уединяться с Зельдой, которую считала самым близким человеком, а теперь такая перспектива страшила ее. Ведь раньше им всегда было, о чем поговорить. В присутствии Катрины она еще могла рассказать бабушке, как дела в школе, делая вид, что не замечает отсутствующего взгляда некогда добрых внимательных глаз. Но когда мать была на работе, это было выше ее сил. Ей казалось, что она говорит в пустоту; она терялась и выходила из комнаты, глотая слезы. Оставив это на своей совести, больше она к бабушке одна не заходила.

Видеть ее такой было невыносимо, и она боялась, что именно этот образ — растрепанной пожилой незнакомки с потухшим взглядом, — останется в ее душе навсегда. Она же хотела запомнить Зельду прежней — остроумной, красноречивой леди, женщиной-праздником в воздушном платье. В то же время Александрину терзали муки совести из-за того, что она не могла войти в ее комнату даже на минуту. А потому она начала задерживаться в школе, чтобы прийти домой в одно время с мамой. Ей приходилось лгать, что она готовилась к школьной олимпиаде, но другого выхода она для себя не видела. Мать ворчала, что это все не вовремя, ведь с Зельдой постоянно кто-то должен находиться — «вдруг что». Она была вынуждена просить соседок, чтобы они время от времени заглядывали к больной. Александрина чувствовала себя кругом виноватой, но ничего не могла с собой поделать.

Когда ей не удавалось задержаться в школе, она бродила по заснеженным улицам тихого города. Она избегала тех мест, где они с бабушкой совершали свои задушевные прогулки, во время которых Алекс без умолку тараторила, а мисс Зельда время от времени вставляла уместные замечания. Почему-то выходило так, что она всегда говорила то, что Алекс и хотела услышать, тогда как с Катриной получалось ровно наоборот. И теперь Александрине так не хватало мудрого совета и слов поддержки, ведь, кроме бабушки, дать их было некому. Она видела, что мама держалась из последних сил — именно она проводила с Зельдой больше всего времени и как никто другой замечала все новые и новые признаки стремительной деградации. Ей приходилось умывать мать, купать, водить в туалет, кормить, делать уколы и много чего еще. При этом Катрина настойчиво отвергала помощь Алекс, стремясь оградить дочь от той суровой реальности, для которой ее невинное сердце, по глубокому материнскому убеждению, было еще не готово. Алекс слышала по ночам плач из комнаты матери, видела ее запавшие глаза и тусклый, почти как у бабушки, взгляд. Ей казалось, что Катрина, всегда обладавшая довольно пышной фигурой, сама начала таять на глазах. Александрина же чувствовала себя потерянной, и невыносимый страх и тоска не подпускали ее к собственному дому до самого вечера.

Холодный металл блеклого серпа уже поблескивал в хмурых небесах, а девушка все бродила по снежным тропинкам, подчас не разбирая дороги и утопая в сугробах. Когда холод проникал под кожу, ей казалось, что сердце ее леденеет, и становилось не так больно. Она ощущала лишь ледяную пустоту да тонкое покрывало снежинок, что оседали на волосах и покрывали влагой лицо, смешиваясь со слезами. Сквозь эту ломкую призму смотрела она вокруг и никого не видела. Если взгляд вдруг фокусировался на редких прохожих, разум поражала мучительная мысль о том, почему все эти люди так невозмутимы. Почему они продолжают идти по своим делам? Почему здания и деревья продолжают стоять на своих местах? Почему снежинки продолжают кружиться в воздухе, срываясь с неба, такого холодного и равнодушного? Почему все идет своим чередом, когда совсем рядом, в этом городе, прямо у нее дома, происходит такое чудовищное, вопиющее зло? Почему и за что она и ее близкие страдают, а другим хоть бы что? Почему люди так безразличны друг к другу? Прямо как это низкое зимнее небо — олицетворение космической отчужденности и ничем непоколебимого равнодушия.

«Ничто на свете не было так бесчувственно, цинично и коварно, как это серое небо…»

Эти вопросы тупой болью прорезали сердце, и лед раскалывался. Александрина словно пробуждалась от летаргии, и пробуждение было полно горечи. Она вдруг отчетливо понимала, что с ней случилось самое страшное, что может случиться в жизни: самый близкий человек смертельно болен, и ты не в силах ему помочь. Она устремляла взгляд на равнодушные небеса, прорезанные черными голыми ветвями, и пыталась различить там присутствие Того, Кто смог бы ниспослать ей хотя бы крохотную частицу утешения. Но она ничего не различала. Ей казалось, будто она осталась одна в захваченном безжалостным холодом городе, который перестал казаться ей родным и милым сердцу. Она будто бы попала в свой собственный Сайлент-Хилл. Сайлент-Хилл, где вечная зима и где обитают те, кому нет места на уютном деревянном чердаке под названием «нормальная жизнь» с ее такими обыденными, но такими безопасными заботами.

Этот иллюзорный город кишел кровожадными чудовищами, одно из которых напало на Зельду и сейчас, в эту самую секунду, пьет ее жизнь глоток за глотком. А она, единственная внучка, несмотря на всю свою любовь и преданность, ничем не могла ей помочь. Она от всей души хотела бы, чтобы бабушка прожила еще долго-долго, но была согласна хотя бы на пять лет, хотя бы на год. Она с радостью отдала бы ей это время, вычтя его из своей жизни. Но серое небо молчало, и никто не спешил провести эту сделку.

Однажды ей пришло в голову, что все дело в том, что она просила не в том месте. Каждое утро она говорила себе, что сегодня же после школы пойдет в церковь, поставит свечи и от всей души горячо и страстно попросит Бога о том, чтобы он сохранил бабушке жизнь. Но раз за разом она сворачивала в противоположную от церкви сторону и брела куда глаза глядят. Она боялась идти туда в одиночестве и ненавидела себя за это. В той нормальной жизни, которая теперь казалась сном, она часто бывала в церкви с мамой и бабушкой или с одной из них, но без сопровождения никогда. Ее охватывал глупый детский страх, что все будут смотреть на нее и думать, почему она явилась одна. Муки совести при этом были нестерпимы. Она понимала, что в мыслях готова на все, чтобы спасти самого близкого на Земле человека, а в реальности не может помолиться за него в церкви, не может даже зайти в комнату бабушки и сказать ей несколько добрых слов.

Помощь пришла, откуда Алекс совсем не ждала, — от Катрины. В одно субботнее утро, после нескольких недель терзаний, мама подозвала ее после завтрака к себе. Впервые за время болезни бабушки глаза Катрины лучились не только тоской, но и любовью — любовью к ней, единственной дочери. Пригладив еще не тронутые расческой волосы Алекс и взяв ее за руку, мать непривычно тихим и мягким голосом сказала:

— Александрина, у меня к тебе большая просьба. Нужно не откладывая сходить в церковь.

Тут она отвела взгляд и сказала еще тише:

— Вдруг что случится… а у нас даже воды святой нет…

Алекс прекрасно понимала, что слово «вдруг» в этой фразе лишнее. Понимала это и мисс Гейл. Но уста ее не могли произнести по-иному. Пока человек жив, пока в нем теплится дыхание, — теплится и надежда.

— Конечно, мамочка, — прошептала Алекс и порывисто бросилась к удивленной Катрине на шею — дочь уже давно вышла из того возраста, когда выказывала такие нежности.

Александрина мигом собралась и вышла из дома. Всей семьей они обычно ездили на автобусе в большую церковь в центре города. Сейчас этот вариант не подходил: Алекс подумалось, что в утро выходного дня там будет слишком много людей. Ей не пришло в голову, что в большом людном месте затеряться легче, и выбор у нее был между двумя находившимися неподалеку небольшими церквями. Они располагались в противоположных сторонах. В одну из них она несколько раз ходила с мамой. Алекс припомнила, что внутри церковь не очень-то и маленькая.

В другой она не была. Она знала только, что это небольшая часовня, которая находилась в самом конце старого кладбища, огороженного со всех сторон бетонной стеной. За эту стену она никогда не ступала. Ей просто не приходило в голову, да и мать строго-настрого запретила. Мисс Гейл не раз говорила, чтобы дочь не ходила на это кладбище, особенно по вечерам. Якобы там пропало несколько женщин, и в городе поговаривали о маньяке. Сама Александрина таких слухов не слышала, но, с другой стороны, она ведь ни с кем и не общалась. И все же ей мало в это верилось. Если бы в Ледцборе пропадали люди, да еще на кладбище, об этом уже писали бы во всех газетах и говорили по телевизору. Даже она была способна это понять. Наверняка, просто досужие сплетни. Байки из склепа, думала она с мрачной иронией.

К тому же стояло ясное зимнее утро, люди сновали кругом взад и вперед. И даже если на кладбище не столь многолюдно, там же часовня. Алекс точно знала, что она действующая. Ей об этом как-то рассказывала бабушка. В конце концов, если уж на то пошло, не допустит же Бог, чтобы маньяк нападал прямо на прихожанок, направлявшихся в часовню, а не просто на тех, кто хочет скосить дорогу до центра. Действительно, неужели Он дозволит, чтобы маньяк напал на шестнадцатилетнюю девочку, которая идет в церковь помолиться за больную бабушку? Несмотря на все страдания, выпавшие на ее долю, сердце Алекс еще не очерствело, а потому скептицизм и цинизм были ей пока чужды.

Итак, сказав маме, что направляется в небольшую церковь, куда они ходили вместе, она повернула в противоположную сторону. Впервые с того дня, как бабушка к ним переехала, Александрина не думала о ее болезни. Все мысли выветрились из головы, и она просто шла, полной грудью вдыхая свежий морозный воздух. Спешить в выходной ей было некуда, день стоял на редкость погожий, и к тому же у нее не было сил идти быстро. Она была рада, что желание пойти в церковь исполнилось так естественно, и теперь можно было хотя бы на этот счет не терзаться. После всех перенесенных страданий дорога к часовне казалась ей небольшой передышкой. Но передышкой перед чем? Об этом ей думать не хотелось…

Подходя к последнему на пути светофору, девушка вдруг заволновалась. Безмятежное настроение как ветром сдуло. Внезапно она осознала, что обманула маму, что скоро окажется, ни много ни мало, окруженная древними могилами, среди которых, возможно, еще и бродит безумец. Она поняла, что из мерцавшего мира машин и светофорных огней попадет в другой мир — спокойный и тихий. Чересчур тихий. Поняла, что сама пришла в царство той, кто уже не первый день непрошеной гостьей кружит у ее порога. А теперь непрошеной гостьей оказалась она, Алекс. Быть непрошеным гостем — это всегда плохо… Чем старательней она замедляла шаг, тем сильнее учащался ее пульс. Как во сне подходила она к заветной стене. Больше всего на свете ей хотелось отмотать время и повернуть в другую сторону, к другой церкви, направо. Опрометью мчаться назад. Но откуда-то она знала, что дороги назад нет.

…Подойдя к входу, она обнаружила, что он намного шире, чем она себе представляла. Серая стена прерывала свою несокрушимую линию метра на три, не меньше. Это почему-то приободрило девушку, и, шумно выдохнув, она ступила на покрытую толстым слоем снега землю старого погоста. Она шла по главной аллее, боясь смотреть по сторонам. Боковым зрениям она улавливала, что с обеих сторон раскинулись могилы, которые замысловатыми вереницами усеивали все окрест, до самых стен, опоясывавших кладбище, а между ними вились узкие тропинки. Единственным спасением от этих стражей смерти ей казались могучие деревья, что росли по обеим сторонам аллеи. Они как будто укрывали ее от следивших за ней немигавших глаз, при взгляде в которые открывалась бездна.

…Наконец, не помня себя, она добралась до часовни. В любую другую церковь она ступила бы сейчас с опасливой настороженностью, но эта казалась ей спасением. Как будто она нашла укрытие от преследовавших ее привидений, тянувших свои бледные руки к ее бессмертной душе. Эти призрачные длани высовывались из-под каждой могилы, каждого безымянного камня, которыми был завален древний некрополь. Ее душа казалась Алекс огоньком на ветру, хрупким и дрожавшим. И она знала, что не только ей. Сотни мертвецов хотели схватить этот живой огонь и загасить своим ледяным дыханием…

Пройдя небольшой коридор, Александрина оказалась в маленьком темном помещении с деревянными стенами, полом и потолком. Освещали его лишь несколько свечей, зажженных у икон. Купив три свечки, Александрина поставила их перед первыми приглянувшимися образами. Это были Младенец Иисус с Матерью и икона, изображавшая стоявших на облаке нескольких святых в разноцветных одеждах. У алтаря Алекс заметила икону Иисуса Христа и, не раздумывая, пошла к ней. Она зажгла высокую свечу и с мольбой посмотрела на прекрасное в своей строгости лицо. Запрокинув голову, девушка горячо зашептала:

— Господи всемилостивый и всемогущий, прошу тебя, нет, умоляю, заклинаю… Пусть это кончится. Избавь ее от каждодневных мучений. Избавь от них мою бедную мамочку. И меня тоже избавь. Прошу тебя, пожалуйста, я знаю, Ты тут и Ты меня слышишь. У меня больше нет сил, Господи. Пусть это все закончится. Пожалуйста, помоги нам, умоляю Тебя.

Постояв так еще несколько секунд и наскоро перекрестившись, Александрина, ничего не осознавая, как во сне, стремглав ринулась к выходу. Увидев у дверей святую воду, она вспомнила, зачем пришла, и поспешно вынула из рюкзака пластиковые бутылки…

Она вышла на улицу. Навстречу могилам и подстерегавшей на каждом шагу смерти. Навстречу сотням мертвецов… От своего поступка она испытывала ужас и одновременно облегчение. Она пришла просить о жизни, но попросила о смерти. Что это было — помутнение рассудка или внезапное озарение свыше? Неужели испарения кладбища, где бал правили прах и тлен, затуманили разум, перевернув все с ног на голову? Или же только в этом месте она смогла стряхнуть с души всю шелуху и заглянуть в нее? Но где именно — на кладбище, где пировала смерть, или в церкви, где Бог решал, кто следующий отправится в ее холодные объятия? Алекс не знала… Она шла вдоль надгробий и крестов, и после той страшной молитвы ее больше не пугали ни маньяки, ни привидения. Затуманенными глазами смотрела она вперед, но не потому, что боялась оглядеться, а потому, что хотела поскорее выбраться отсюда. Ей надо было домой…

Через три дня Зельды не стало. Отпевали ее в маленькой часовне на старом кладбище.

Глава 7

Старое кладбище. Часть 3

«Боль. Невыразимая боль. И совершенно неважно, кто… сейчас смотрит на меня, желая разделить со мной этот миг… В минуты такой боли ты всегда одинок».

Э. Райс «Вампир Лестат»

Зельда умерла в конце января. Произошло это в то время суток, когда обычно и происходит самое неумолимое зло, — после полуночи. Алекс в ту ночь зачиталась в приютившей ее на время болезни бабушки гостиной. Проходя мимо двух смежных спален на кухню, она каждый раз останавливалась возле первой двери, чтобы уловить сбивчивое дыхание больной. Мать спала на удивление крепко, и неблагодарную роль ночного стража девушка взяла на себя. Собравшись в очередной раз на кухню, она прислушалась у двери своей бывшей комнаты, и до нее не долетело ни звука. Постояв в нерешительности с минуту, она так и не смогла заставить себя ступить во тьму спальни. Вместо этого она пошла в материнскую комнату. «Как сладко она спит», — подумала Александрина, глядя на безмятежное лицо мамы. И сейчас именно ей предстоит нарушить этот нечаянный покой. Она слегка коснулась плеча Катрины, и та тут же открыла глаза. «Там… бабушка…», — только и смогла пробормотать девушка. Мать вскочила с постели и бросилась в соседнюю комнату…

Дальнейшее Алекс помнила смутно. Память сохранила лишь осколки воспоминаний, состоявшие из жалобного плача мамы, возгласов набежавших соседок, хлопаний дверями и бесконечных телефонных звонков. Все бегали и хлопотали, и только Алекс никак не могла влиться в эту печальную, но стремительную кутерьму. Забытая всеми, она лишь наблюдала за происходившим. Когда первые потрясения и приготовления были позади, про нее вспомнили, и Катрина закрыла ее в своей комнате. Теперь девушка могла только догадываться о том, что творилось в доме. В конце концов, мать со своими деловитыми помощницами уехала в похоронное бюро, оставив ее одну. Почему-то никому из этих активисток не пришло в голову побыть с ней. Наверное, о ней снова забыли. Ну и ладно, ей никто и не нужен.

Алекс забралась под одеяло и застывшим взглядом уставилась в потолок. К своему удивлению, она не испытывала ни страха, ни горечи. Бог, наконец, услышал ее, так чего же горевать? Она и сама не подозревала, насколько внутренне была готова к такому исходу. «А вот мама не готова», — подумалось ей.

Она лежала с сухими глазами и ждала возвращения людей. Живых людей. От мысли о том, что в соседней комнате лежит мертвая бабушка, было немного не по себе. Не потому, что она ее боялась. Алекс была уверена, что душа покойной никогда не причинит ей зла. Просто она чувствовала, что теперь должна сделать то, чего не осмелилась, пока бабушка была еще жива, — подойти и попрощаться. Но она снова не могла себя заставить. Кто знает, как смерть могла исказить черты родного лица? Вдруг за дверью спальни, оккупированной страшной болезнью, таилось зрелище, которое до конца жизни будет преследовать ее в кошмарах? Нет, лучше не высовываться. У нее еще будет время попрощаться.

Алекс не имела представления, сколько пролежала в постели мамы. Она не знала, который час, но догадывалась, что уже глубокая ночь. Тело и разум просили о полноценном отдыхе, но она была слишком взбудоражена, чтобы уснуть, и ей оставалось просто лежать и ждать. Наконец, услышав в коридоре голоса, она вздохнула с облегчением.

Вскоре соседки ушли, и Катрина легла под одеяло к дочери. Алекс не знала, спала ли мама в ту ночь. Сама она уснула сразу, как только щелкнул выключатель.

На следующий день они пошли договариваться насчет похорон. Собственно, договаривалась только Катрина. Просто в этот раз она не забыла, что не стоит оставлять дочь одну с покойной, и взяла ее с собой.

Поначалу Александрина даже не поняла, куда они направлялись. Она видела, что мать пыталась делать хорошую мину при плохой игре, и боялась нарушить это хрупкое равновесие. Когда они подошли к остановке, Алекс подумала, что они поедут в церковь в центре города. Однако, какого же было ее удивление, когда через три остановки они вышли и направились прямиком в голубую часовню через ужасное старое кладбище.

В этот раз Александрина не ощутила там ничьего присутствия. Ей уже не казалось, что мертвецы смотрели на нее и тянули к ней свои призрачные руки. В тот холодный день это было самое обычное кладбище провинциального города, на котором давно не хоронят, а потому пришедшее в крайний упадок. Пасмурная и ветреная погода еще более усиливала атмосферу царивших здесь упадка и обветшалости. Падавшие снежинки мерцали в морозном воздухе, как будто на небесах ткали белый саван, с каждой секундой становившийся все плотнее. Снег скрипел под ногами и быстро покрывал могильные плиты, окутывая каждую искрившимся зефирным облаком. Контраст почерневшего камня и невесомой белизны укрывавшей его снежной шапки создавал впечатление иллюзорности и ирреальности происходившего. Александрине начало казаться, что они попали в какой-то другой мир. Она все хотела получше разглядеть кладбище, убедиться, что оно настоящее, но они шли слишком быстро, а снежная пелена сгущалась все сильнее. Снег налипал на ресницы и рассыпался по волосам, украшая их тонким кружевом.

Когда мать с дочерью подошли, наконец, к дверям часовни, метель разразилась с небывалой силой. Это место снова спасло ее, на этот раз от разыгравшейся непогоды. Катрина посадила Алекс на деревянную скамейку, стоявшую в южной части церкви, наказав ждать ее здесь, а сама направилась на поиски священника. Алекс устроилась в темном уголке, наслаждаясь теплом и покоем. Ей нравилось смотреть на горевшие свечи и озаренные их призрачным светом лики святых. Еще никогда ей не было так хорошо в церкви. Казалось, что только сейчас в этом самом месте напряжение, копившееся в ней на протяжении многих недель, начинало потихоньку отпускать. Она бы с удовольствием положила уставшую голову на скамейку и задремала бы. Однако такую вольность она себе позволить не решилась.

Вдруг как будто из ниоткуда у ног девушки возникла серая кошка. В том, что это именно кошка, а не кот сомневаться не приходилось, — все в ее плавном, в меру упитанном маленьком тельце дышало женственной грацией. Мордочка тоже была округлая, с большими янтарными глазами. Алекс откуда-то знала, что это взрослая особь, хотя размеры ее были до умиления небольшими. Пушистый серый хвост превосходил длиной свою обладательницу. Алекс сразу заметила печальную особенность этой представительницы кошачьих — перебитую лапку. Передняя левая лапа была в два раза короче остальных, и животное не могло наступать на нее, а потому было вынуждено передвигаться на трех. Из-за этого дефекта кошечка заметно прихрамывала, но ходила довольно шустро.

Подойдя к Александрине, она потерлась мордочкой о ее ноги и мелодично мяукнула. Алекс очень любила кошек, и, сколько она себя помнила, дома постоянно шли ожесточенные бои за то, чтобы завести пушистого питомца. Катрина была категорически против и на правах взрослой всегда побеждала. Алекс лишь оставалось тискать тех животных, которые время от времени встречались на ее жизненном пути, — как сейчас. Тронутая доверчивым и дружелюбным поведением этой милой малышки, девушка взяла ее на руки, стараясь не задеть больную лапу, при взгляде на которую сердце обливалось кровью. Новоиспеченная подружка уютно расположилась у нее на коленях и благосклонно позволила себя погладить. Проходившая мимо работница церковной лавки, заметив эту идиллическую картину, сочла нужным дать некоторые объяснения:

— Это наша Дымка. Еще весной подобрали ее со сломанной лапой. Вылечили, она и осталась тут жить. А что ей? Кормят, поят — хорошо.

Алекс была в изумлении. Она и не подозревала, что кошки бывают церковными. От всей души порадовалась она за пушистую красавицу. «А чего тут удивляться? В церкви же добрые люди, и помогают они всем — всем живым существам. Как хорошо, что кошечке так повезло, и она попала именно сюда», — подумалось ей.

Вскоре вернулась Катрина, и Алекс вынуждена была попрощаться с Дымкой. По дороге на остановку она рассказала маме историю кошки, и та впервые за это утро улыбнулась.

На следующий день состоялись похороны. Утро в церкви началось со службы, которую Алекс мужественно выстояла до конца. Жар свечей и запах ладана кружили голову, но она не стала следовать примеру некоторых прихожан и выходить проветриться на улицу. Ей не хотелось пропустить ни слова из уст священника. Впоследствии она абсолютно ничего не помнила из той так поразившей ее проповеди. В памяти остались лишь мысли и чувства, которые возникали в ней, когда звучный голос святого отца раздавался под сводами темной часовни. Его слова были самыми правильными и уместными из всех, когда-либо ею слышанных. Отрадно и благостно исстрадавшемуся сердцу было впитывать их великий и вместе с тем такой простой смысл. Они несли свет и утешение, которых Алекс так не хватало. Бабушка больше не могла дать ей всего этого, а больше она не знала никого, к кому можно было бы обратиться. И вдруг оказалось, что эти редкие сокровища всегда были здесь, в этом приютившемся на страшном кладбище здании. Нужно было только сделать усилие и открыть дверь. Но теперь она знает, где искать милосердный свет, который золотыми потоками омывал ее иссохшую в тоске душу.

После службы началось отпевание. Часовню заполнили родные и близкие мисс Зельды. Рядом с ее гробом стоял еще один, у которого тоже собралась толпа скорбевших. Заглянуть в тот гроб Алекс не решилась. На сей раз слова священника были ей не понятны, они не несли успокоения и благодати, не изливали на сердце сладостный свет. Происходившее все больше угнетало ее. Казалось, близился час Х, и все это время с момента бабушкиной смерти было передышкой перед чем-то страшным. Но что может быть страшнее смерти?

В тот день Александрине был явлен ответ. Страшнее смерти бывают только похороны. Хоронили Зельду на загородном кладбище. Дорога туда занимала около часа. Пока небольшой автобус медленно скользил по зимней дороге, внутри него велись самые разнообразные разговоры. Казалось, женщины ехали не на похороны, а по каким-то бытовым делам — на рынок, к примеру. Расслабленная этой непринужденной атмосферой, Алекс не хотела думать о том, что им всем предстояло. Возможно, остальные тоже не хотели, а потому и занимали себя досужей болтовней.

Когда автобус резко затормозил, сердце Александрины забилось в острых когтях страха. Вынули гроб, и при свете безжалостного солнца Алекс во всех подробностях смогла разглядеть белое недвижимое лицо в нем. Все оцепенение, в которое душа заковала себя в ночь смерти, разом разбилось, словно острый камень кинули на ледяное кружево, тонкой коркой затянувшее беспокойную воду. Острые грани камня проделали огромную брешь в ломкой пленке, и вода фонтаном хлынула вверх. Это была соленая вода, вода с примесью слез.

Александрину сотрясали доходившие до судорог рыдания, и сердце ее продолжало сжиматься в неумолимой смертельной тоске. Горе было не в том, что самого близкого человека больше нет, а в том, что никогда, никогда больше не сможет она сказать ему последнее «прости» и «прощай».

Остальное она помнила, как во сне. Сначала был путь к вырытой могиле, сопровождавшийся стонами, криками и воплями. Мать билась в истерике, обращая к покойнице десятки упреков. Когда гроб опустили в могилу, стенания стали совсем уж невыносимыми, и Алекс с каким-то отрешенным удивлением поняла, что ее голос тоже принадлежит общему хору плача. Не помня себя, она подошла к усопшей и поцеловала холодный лоб. Казалось, это сделала не она, а ее тень, отделившаяся от нее, а она просто стояла и наблюдала. Сквозь пелену слез она не могла различить, кто именно к ней подходил, обнимал и говорил слова утешения. Она лишь кивала, не в силах вымолвить ни слова в ответ. Наконец, кто-то, заметив, что у нее зуб на зуб не попадал, увел ее в автобус. В этот момент гроб только начали закидывать землей. К обеду мороз ударил крепкий. Алекс уже давно не чувствовала своих ног, а потому была благодарна, что все решили за нее.

Дорогу домой она не помнила совсем. Возможно, она провалилась в забытье, а может, просто сидела и без единой мысли смотрела в окно. Следующее воспоминание касалось уже поминок, которые проходили в кафе недалеко от их дома. Большинство присутствовавших изрядно заливали горе имевшимися в изобилии крепкими напитками и не менее изрядно закусывали их многочисленными блюдами. При этом разговоры за столом, как и в автобусе, велись самые отвлеченные и праздные. Так уж устроены люди — они не могут горевать без передышки. После сильнейшего стресса, умноженного на ранний подъем, тряскую дорогу и пребывание на морозе, организм начинает вопить хотя бы о небольшом отдыхе, особенно, если попадает в теплое помещение, где есть хороший стол и мирная компания. Все это способствует расслаблению и даже небольшой забывчивости касательно той цели, что собрала всех за этим самым столом. Надо признать, что Алекс, у которой в желудке было пусто, поддалась всеобщему настроению. Вдоволь наевшись, она продолжала сидеть на своем месте, рассеянно слушая разговоры взрослых. Это было лучше, чем плакать одной, уткнувшись в подушку. А она не сомневалась, что занялась бы именно этим, окажись сейчас в своей комнате.

Но все хорошее когда-нибудь кончается — кончились и поминки. На Ледцбор спустились ранние зимние сумерки, и скорбевшие, утомленные горем и обильной трапезой, начали расходиться. Забрав оставшиеся еду и алкоголь, мисс Гейл с приехавшими из другого города родственницами и несколькими соседками тоже собралась домой. Катрина была рада, что эти родственницы заночуют сегодня у них, — слишком пусто стало в квартире. Пусто и невыносимо тоскливо.

Женщины уселись на кухне и продолжили поминать покойную, а Алекс пошла к себе. Ей стало невмоготу слушать их разговоры, то и дело перескакивавшие на самые немыслимые темы. Она решила, что это неуважение к памяти бабушки. Похороны превращались в банальное застолье, и она больше не хотела в этом участвовать. Закрывшись у себя в комнате, она взяла наушники и включила любимую музыку.

Нежный голос распарывал тьму, застилавшую глаза под сомкнутыми веками, ту страшную тьму, которая дымными кольцами окутывала трепетавшую душу. Как же вырваться из этой холодной тьмы в мир, где милосердный свет изливал на нее золотые потоки, в мир, где царит добро? И возможно ли это теперь? Или тьма накроет ее с головой, и, лишенная той надежной опоры, без которой не мыслила своей жизни, она останется среди теней навсегда? Теней со старого кладбища, протягивавших к ней призрачные руки, выползавших из-под могильных плит, чтобы схватить ее и похоронить там, где уже не хоронят, — в своем царстве смерти и мрака? Как не покориться боли, когда она снова одна в заброшенном Сайлент-Хилле?.. Не пытайся спрятаться — это бессмысленно. Сотни теней выкрикивают ее имя. Не закрывай глаза, иначе увидишь их всех и сойдешь с ума. Не выключай свет, ведь внутри тебя поселилась ночь. Никогда не засыпай. Не умирай.

Глава 8

Эндимион

«Была еще и старая любовь, муки… и надежды, свойственные сильной страсти, — иногда они вспыхивали и разгорались, а иногда слабо мерцали среди страшных теней и тьмы».

Дж. Шеридан Ле Фаню «Дом у кладбища»

После смерти Зельды началась у Александрины и Катрины совсем другая жизнь. На первый взгляд, в их привычном укладе мало что поменялось. По утрам Алекс как обычно шла в школу, а ее мать на работу. Иногда они вместе ходили по магазинам, на рынок или в церковь. На этом их совместный досуг и ограничивался — тоже, впрочем, как обычно. Разве что появились бесконечные разговоры об их общем горе. Утрата для обеих была поистине невосполнимой, и в первое время горькую отраду находили они в том, чтобы бередить незаживавшую рану. Несколько раз в неделю усаживались они вечерами на их маленькой, оклеенной веселыми оранжевыми обоями кухоньке, наливали в большие кружки горячий сладкий чай и вели неспешные беседы, вспоминая в них покойную и сетуя на то, как тяжело без нее.

Их новые трудности не ограничивались душевными страданиями. Дело было и в материально-бытовой стороне жизни. И мать, и дочь настолько привыкли во всем полагаться на старшую родственницу, что ее неизменная поддержка воспринималась ими как должное. И только сейчас, невозвратимо лишившись этой не всегда заметной помощи, они ощутили предельно остро, насколько сильно были зависимы от Зельды. Она была их надежной опорой, их столпом стабильности, залогом душевного и финансового благополучия. Во время ее болезни горе застилало глаза, и они не сознавали, сколь много теряли. Теперь же, когда жизнь начала входить в привычную колею, они увидели, что в тонком покрывале повседневности образовалась огромная дыра, которую невозможно залатать. И даже прикрыть эту дыру было нечем — настолько беспомощными оказались они перед лицом такого грозного врага, как быт. Александрину и Катрину нельзя было назвать безответственными лентяйками; просто в свое время они всецело доверились Зельде, которой всегда было виднее, что и как для них лучше. И теперь, когда в раковине росла гора немытой посуды, а в шкафу возвышалась еще более устрашавшая гора неглаженого белья; когда пыль толстым слоем покрывала мебель, а хлопья мусора торчали изо всех углов, они поняли, сколь много делала для них эта удивительная женщина, которая всегда все успевала. Она гладила, подметала, мыла и готовила, а им казалось, что дом сам себя убирал, посуда сама мылась, а плита сама кухарничала. Они приходили в чистую уютную квартиру, где их ждал горячий ужин, и воспринимали это как само собой разумевшееся. Конечно, они благодарили, но, проглотив последний кусочек, тут же забывали, о чем именно. Не сказать, что сами они по дому никогда ничего не делали. Делали, но, так как Зельда брала на себя основную часть работы, то оставшееся было не в тягость. Лишь после ее смерти они осознали, как много она им помогала, максимально облегчая бытовую сторону жизни.

Теперь же обе постоянно чувствовали себя слишком уставшими и подавленными, чтобы заниматься домашними делами, и бардак мало-мальски разгребался только строго по выходным. Конечно же, Катрина ворчала, что дочь ей не помогала. Она и раньше любила поворчать, а теперь и подавно, когда нашелся такой весомый повод. А за Алекс больше некому было заступиться… Она приходила домой на несколько часов раньше матери, и поэтому та считала, что к ее приходу дочь могла бы навести порядок и приготовить еду. Алекс возражала, что уставала не меньше Катрины; тем более ей нужно делать уроки, а не бегать по дому с тряпкой и сковородкой. Мисс Гейл ничего не оставалось, как готовить на выходных впрок, но на неделю этого все равно не хватало. Алекс волей-неволей пришлось учиться стряпать кое-какие нехитрые блюда. Как выражалась Катрина, дешево и сердито.

Особенно радовало то, что дешево. После смерти Зельды дыра пробралась и в их семейный бюджет. Бабушка не только снабжала внучку карманными деньгами, но и покупала все, что было нужно молодой девушке. Катрина тоже не жаловалась — мать часто приносила им продукты, оплачивала коммунальные услуги и приобретала в дом все, что требовалось. С Зельдой они жили как за каменной стеной. Теперь же приходилось довольствоваться зарплатой продавца, оставлявшей желать лучшего. Этих денег хватало только на оплату услуг ЖКХ и на самые необходимые вещи и продукты. Алекс забыла об обновках, журналах и книгах.

Конечно же, Зельда оставила им небольшое наследство, но Катрина не хотела трогать эти деньги, мотивируя это тем, что Алекс еще поступать в ВУЗ и выходить замуж. Последняя причина неизменно веселила будущую невесту — настолько нелепой она ей казалась. Она не раз предлагала продать бабушкину квартиру, а деньги во что-то вложить или пустить в оборот. Если у них появится дополнительный заработок, будет несказанно легче. На худой конец, жилье можно сдавать. Но мать и слышать об этом не хотела. Чтобы осуществить эти планы, нужно было идти туда, разбирать вещи Зельды, а она к этому была не готова. Женщина не смирилась со смертью матери — единственного человека, с кем, как и Алекс, была по-настоящему близка.

Так они и жили — не очень хорошо, но и не совсем уж плохо. То ссорясь из-за быта и ворча друг на друга из-за банального непонимания — уж слишком разными они были, — то помогая друг другу и ведя задушевные беседы за дымившимся в кружках чаем. Мисс Зельда всегда была не только главой, но и сердцем этой маленькой семьи; именно благодаря ей такие непохожие друг на друга мать и дочь держались рядом и проводили вместе не самые худшие часы своей жизни. Она мирила их и сохраняла гармонию в этом подвластном ей маленьком мирке. И даже после смерти она не перестала выполнять эту функцию. Алекс не помнила, чтобы раньше вела с мамой такие доверительные разговоры. Теперь у нее не было возможности говорить с бабушкой, но была возможность говорить о бабушке — с мамой. Зельда словно превратилась в незримого покровителя двух женщин, в добрый дух растерянной и убитой горем семьи.

Однако этого было мало. Алекс хотелось обсуждать с мамой и другие темы — как раньше с бабушкой, — но она не решалась. А больше было не с кем. Она ощущала всепоглощающее одиночество, усугублявшееся чувством невосполнимой потери. Когда была выпита последняя кружка чая, а тема переговорена со всех сторон, ничего не оставалось, как идти в свою комнату и ложиться в постель. И тут ее подстерегали кладбищенские тени, тянувшие к ней свои длинные прозрачные руки. Иногда ей казалось, что они хотят задушить ее. Иногда — что забрать к себе на кладбище, накрыть могильной плитой и никогда не выпускать.

Ее спасала только музыка, да одно старое воспоминание, которое она выудила из самых дальних и потайных уголков души. Однажды, когда ей было особенно одиноко и страшно, мозг начал судорожно рыться в памяти в поисках того, за что можно было бы зацепиться, чтобы не потонуть в потоке мутных вод, изливаемых болезненными видениями. Ей нужна была какая-то светлая мысль, какая-то опора, которая удержит ее душу на плаву, чтобы той было легче дрейфовать среди темных волн тоски и одиночества. С горечью подумала она о том, что Зельда никогда больше ею не станет. Как бы ни хотелось, чтобы именно ее образ стал тем маяком, который освещал бы этот опасный путь, увы, это было невозможно. Даже думать о ней больно. Должно пройти время, чтобы она могла вспоминать светлый образ без надрывавшей боли, но лишь с грустью. Пока же рана была слишком кровава и свежа. Ее рваные края не затянуть нитью хороших воспоминаний. Нет, время еще не пришло.

Но что же тогда? Что делать — то ли плыть, то ли тонуть? Кто спасет ее? Впоследствии Алекс поняла, что спасла она себя сама. При всем желании это было не под силу никому. Но тогда, сбитая с толку и потерянная, она жестоко ошиблась. Она решила, что спас ее другой. Опрометчиво и легковерно возложила она венец спасителя на того, кто заслуживал этого меньше всех. На того, кто просто оказался в нужное время в нужном месте. Она решила, что сам Бог приготовил для нее яркой звездой вспыхнувшую в памяти встречу, воспоминание о которой спасло ее душу. С этого и началась пагубная страсть, которая так и не смогла изжить себя, — с идеализации и романтизации того, кто никогда не был этого достоин.

С тяжким сердцем привожу здесь дурацкое воспоминание, ставшее пресловутым лучом света в темном царстве. Случилось это за два года до описываемых событий. Четырнадцатилетняя девочка ждала с мамой автобус. Она сидела на деревянной скамейке внутри грязной, исписанной граффити, остановки, и, как и все окружающие, мучилась от удручавшей жары. Лето в тот год выдалось донельзя жаркое и сухое. Страдания Алекс усугубляла черная одежда. И хотя наряд ее состоял из простого однотонного топика на тонких лямках, короткой юбки в крупную складку и кружевных балеток, ей было нестерпимо жарко. Длинные черные пряди волос, казалось, накалились на солнце. Они прилипали к шее и щекам, и Алекс постоянно смахивала их на одно плечо. Капельки пота блестели на бледном лбу. Радовало только то, что направлялась она в самое подходящее для такой погоды место — на речку. Городской пляж, раскинувшийся на одном из берегов Фёры, был популярным местом в этот знойный день.

Нежданно-негаданно разлитую в воздухе удушливую истому нарушили разрозненные крики и звонкий смех. Они принадлежали подошедшим к остановке подросткам, которые сразу же завладели дотоле рассеянным вниманием девушки. Таких, как они, в их городке можно было встретить нечасто. Алекс, конечно, догадывалась, что где-то в Ледцборе должно было быть пристанище для таких молодых людей, но ей никогда не удавалось понять, где же оно. По этой причине она чувствовала себя отрезанной от мира сверстников. Ей не оставалось ничего большего, как убеждать себя в том, что ей хорошо и так, самой по себе. С обычными подростками ей было неинтересно, а потому она их сторонилась. А таких, как она, кто слушал бы рок и предпочитал особый стиль одежды, в их классе не было. Кроме школы, никакие общественные места она не посещала, поэтому общаться ей было решительно не с кем. Но у нее была любимая бабушка, которая заменяла ей всех сверстников вместе взятых. Поэтому в то время Алекс действительно не особо тяготилась тем, что не принадлежала ни к какой компании, что не было даже одного-единственного ровесника, с которым она могла бы разделить свои интересы и просто поговорить по душам.

Но сейчас, с нескрываемым любопытством рассматривая молодых людей, глубоко в сердце почувствовала она укол зависти. Она поймала себя на мысли, что до безумия хочет оказаться в их компании, хочет ехать на речку с ними, а не с мамой. Хочет быть одной из этих девушек, что мило улыбались и смотрели на парней открытым и смелым взглядом. Две юные леди были одеты в самые обычные шорты и топики, и на первый взгляд ничто не выдавало их приверженности к неформалам. Но присмотревшись получше, Алекс заметила серебряные кольца, шипованные браслеты и пирсинг в носу, ушах и пупке. А вот трое парней выглядели более колоритно — в черных футболках с логотипами рок-групп, тоже с пирсингом и даже с татуировками. На вид им было лет по семнадцать. Все они вели себя совершенно непринужденно. Непохоже было, что кто-то с кем-то в романтических отношениях, — атмосфера в этой компании царила исключительно дружеская. Они весело разговаривали, смеялись и передавали друг другу открытую бутылку газировки, к которой каждый ненадолго прикладывался. Ожидавшие автобус люди украдкой поглядывали на них с явным неодобрением либо отводили взгляд вовсе, как будто увидели что-то неприличное. Похоже, на той остановке Алекс была единственной, кто смотрел на неформалов с интересом и даже восхищением.

Наконец, пришел долгожданный автобус, ребята шумно забрались в него и уселись на самое дальнее сиденье. Алекс, сидевшая рядом с мамой спиной к водителю, продолжала окидывать любопытными взглядами колоритное общество. У нее было достаточно времени, чтобы рассмотреть их как следует. С непонятной ей самой радостью она увидела, что они вышли на той же остановке, что и она. По пути на пляж Алекс продолжала следить за подростками, которые шли чуть впереди.

Вскоре юноши и девушки приземлились на свободном островке. Мисс Гейл, тоже заприметившая это место, недовольно фыркнула. Им с Алекс пришлось пройти еще немного, и они расположились в нескольких метрах от шумной компании. Все три часа, что они пробыли на пляже, Александрина не переставала бросать в их сторону осторожные взгляды. Она просто не могла ничего с собой сделать. Десятки раз она решала про себя больше не смотреть на них, но это было сильнее ее. Казалось бы, ничего особенного не происходило — компания ребят купалась и загорала. Но неподдельное веселье и бившая из молодых загорелых тел энергия притягивали взгляд, как магнит. На них смотрели многие, но не так долго и как-то предосудительно, хотя они не совершали ничего плохого. Разве что время от времени курили, но делали это отнюдь не вызывающе, а повернувшись к зарослям камыша.

Особенно привлекал к себе внимание глупый Эндимион. Ну а кто же еще? Девочки всегда на таких западают. Он был красавчиком, и в этом была его сила. Прямые светло-русые, почти пшеничного цвета, волосы закрывали худые лопатки. Их блеску и шелковистости могла позавидовать любая красавица. Холодные голубые глаза смотрели отчужденно и были словно затуманены какой-то одному ему известной идеей, бившейся под стекляшками зрачков. Розовые губы были по-девичьи припухшими. Одной из самых приметных особенностей его лица были складки под нижними ресницами, придававшие ему вечно сонное выражение. Казалось, он постоянно летал в дальних далях и никак не мог прийти в себя.

Как красиво он держал сигарету! Какие тонкие изящные запястья с выпирающими косточками и голубыми дорожками вен. Плетеный браслет любовно обвивал эту грациозную руку. Какая «необыкновенная» татуировка в виде колючей проволоки, обагренной капельками крови, на предплечье. Как красиво поблескивала на его шее серебряная цепочка в свете заходящего солнца! Капельки воды бриллиантами сверкали на плоском животе и впалой груди. Длинные мокрые волосы обрамляли ангелоподобное лицо, прилипая к щекам с точеными скулами. Вся его стройная и высокая фигура излучала уверенность, и в то же время было в нем что-то болезненное. Чистая душа Алекс сразу же уловила это. Девушка никак не могла понять, что же с ним не так. Лицо, созданное для обложек девичьих журналов, таило в себе какой-то скрытый изъян, какой-то тайный дефект, который оставался в тени благодаря правильным точеным чертам. Такая бросающаяся в глаза красота способна скрыть многое. Она ослепляет.

Парень между тем не обращал на Алекс никакого внимания. Время от времени он перебрасывался веселыми фразами со своими друзьями, но, казалось, даже они его не слишком-то занимали. Один из них был низеньким толстячком, второй изящным брюнетом среднего роста с совсем еще мальчишескими чертами лица. Оба постоянно к нему обращались. Садились по обе стороны от него только после того, как садился он. Девушки не оказывали ему видимого предпочтения, но Алекс догадывалась, для кого все эти глупые смешки и виляния бедрами. Хотя, возможно, одну из них интересовал брюнет. Красавчика же не интересовал никто. Он заплывал дальше всех и подолгу держался далеко от своей компании. А потом возвращался под восторженные возгласы и широкие улыбки. Он забрызгивал водой девушек, тормошил парней и опять уплывал от них. А потом, чистый и прекрасный, садился на песок, раскуривал очередную сигарету, и ребята присоединялись к нему, словно призванные одним им слышным зовом. Девушки тоже выходили на берег, ложились на полотенца и загорали.

В очередной такой перекур Алекс с Катриной заходили в воду. К тому времени они уже успели искупаться и позагорать, а теперь решили поплавать еще. Так получилось, что компания сдвинулась в их сторону, и Алекс прошла в каком-то метре от так заинтересовавших ее подростков. Девушка жутко стеснялась и смотрела себе под ноги. Она могла думать только о том, не покажется ли им смешным и детским ее темно-синий купальник в белый горошек (черный она не нашла). И вдруг она почувствовала на себе взгляд, обычный холод которого на мгновение спугнул слабый интерес. Словно на дне стакана растаяла голубая льдинка. Алекс не смогла поднять голову и лишь скосила глаза вправо. Да, она не ошиблась — парень повернул к ней лицо и без тени скромности разглядывал ее. Казалось, он только теперь заметил ее. Вполне возможно, так оно и было.

С пылавшим лицом она быстро спустилась к реке. Обычно речная вода казалась Алекс холодной даже в самую убийственную жару, и ей стоило немалых усилий и времени, чтобы полностью окунуться. Но в этот раз она, невзирая на неприятные ощущения, поспешила скрыться под водой. Она казалась себе самой некрасивой и нескладной на всем пляже, и ей хотелось поскорее спрятаться. Она поплыла к матери, раздумывая о том, не слишком ли комично выглядит ее плаванье по-собачьи. Затылок все еще жег внимательный мужской взгляд, или ей это только казалось. Подплыв к маме, она нарочито весело стала ей что-то говорить. Только минут через двадцать она осмелилась развернуться к берегу, чтобы поплыть в обратную сторону и кинуть туда быстрый взгляд. Как она ни высматривала, всех пятерых и след простыл. Они растворились, словно были миражом, привидевшимся под действием нестерпимой жары.

Глава 9

Во тьму

«Когда я чаял добра, пришло зло; когда ожидал света, пришла тьма».

(Иов 30:26)

То жаркое лето прошло под алой тенью случайной встречи, застлавшей глаза и душу пеленой красного марева. Заполнив собой все окружавшее пространство, оно окутало реальность пурпурными клубами густого тумана. Перед сном, после пробуждения, в течение дня — постоянно в своих мыслях возвращалась она к этому мерцавшему багрянцем воспоминанию. Она думала о высоком юноше с прекрасными волосами; представляла, как он знакомится с ней, как они флиртуют, как он смотрит на нее влюбленными глазами и, наконец, целует. В своих фантазиях она быстро превратила себя в его возлюбленную, с которой он будет ходить на речку, на концерты, на прогулки в парк, на тусовки с друзьями, а потом женится на ней, и они заживут счастливо в уютном домике на берегу изумрудного озера. Деревянные полы будут скрипеть под их босыми ступнями, когда они из разных концов комнаты побегут навстречу друг другу, чтобы слиться в страстном объятии. Их друзья станут приезжать к ним в гости, и они будут устраивать барбекю в благодатной тени высоких деревьев. Будут сидеть большой компанией у огромного жаркого костра и по очереди рассказывать истории о привидениях. Ее любимый будет обнимать ее, крепко прижимая к себе. Будет сжимать ее ладонь, переплетая свои пальцы с ее. На черных небесах взойдет полная луна, и, чтобы ей не было страшно, он будет целовать свою избранницу, вдыхая аромат волос, смешанный с запахом дыма. Пройдет десять лет, они станут совсем взрослыми, и по-прежнему будут жить в деревянном доме, не отходя друг от друга ни на минуту. Они все будут делать вместе — готовить и вкушать еду, читать книги, смотреть фильмы и гулять. А еще долго-долго целоваться, лежа у потрескивающего камина на выцветшем ковре. Стоя под могучим раскидистым дубом на берегу озера. Купаясь в его теплых ласковых водах…

Конец ознакомительного фрагмента.