Город Бабра

Маргарита Краска

Аспирант по имени Майдар – заядлый материалист. Однажды он увидел проходящую мимо девушку с волосами цвета радуги, пошел за ней и попал в водоворот интересных, местами веселых, а иногда и откровенно жутких событий.Он узнал о том, что Иркутск полон чудес! Сказки о местных духах оказались суровой реальностью, Байкал открылся с новой стороны, Бабр ожил и рассказал свою историю. А еще Майдар встретил замечательную рыжую собаку, которая умеет разговаривать… но не хочет!

Я художник — я так предвижу

Чтобы рисовать, ты должен закрыть глаза и петь.

Пабло Пикассо

Мы допили чай и отправились на прогулку. На прощанье дядя Саган подарил мне маленький пакетик молотого кофе, что определенно подняло настроение. Я вообще-то люблю хороший кофе, но покупать его в комнату в общежитии мне кажется немного неуместным. Хотя кого я обманываю: я просто не могу себе позволить это удовольствие, вот и все объяснение. Впрочем, я обещал постараться не думать о плохом.

Отогнав мысли о собственной бедности, я пошагал вслед за Аркабаленой в сторону улицы Карла Маркса. Там, возле багетной мастерской, выстроились в ряд художники, торгующие своими картинами. Чуть в стороне от них стоял дядечка с мольбертом, небольшого роста, в смешной кепке, из-под которой выбивалась прядь седых волос. Он рисовал для всех желающих быстрые портреты, а свое портфолио расположил прямо на земле, прислонив к стене ближайшего здания. Я хотел было привычно пройти мимо — живопись меня никогда не интересовала, — но Аркабалена схватила меня за рукав и остановила, сказав:

— Обрати внимание на этого мужчину и на его работы.

Я остановился и присмотрелся. Картины как картины. Мое внимание привлекла одна из работ, прекрасно проработанный акварельный пейзаж с изображением места, в двух шагах от того, где мы сейчас находились. Художники часто его пишут: пересечение улиц Карла Маркса и Ленина, сквер со статуей одноименного вождя народов, роскошное здание Русско-Азиатского банка, ныне занятое второй поликлиникой. Я смотрел на картину: мокрая техника, влажные от дождя улицы, люди под зонтами. А небо при этом светлое, и сквозь редкие облака пробивается солнце, блестит, отражаясь в лужах. Я любил такой «слепой дождик», когда солнечно, светло, но при этом летят как будто из ниоткуда легкие блестящие капли, сверкая в солнечных лучах. Я улыбнулся, сказал:

— Да, красиво. Невероятная работа.

— Смотри внимательнее, — сказала Аркабалена, — люди на улицах. Отражения в лужах. Силуэты в окнах.

Я присмотрелся. И почувствовал, как холодок проходит сверху вниз по моему позвоночнику. Вся эта милая картинка, на первый взгляд светлая и приятная, оказалась наполнена лишними, неуместными элементами, ужасными в своем противоречии общему фону.

В окне поликлиники можно было различить решетку, которой на самом деле там не было и быть не могло. А за ней темный женский силуэт, схватившийся за прутья, повисший на них, как будто обессиленный, потерявший надежду выбраться.

Половина людей на улицах не оставляла отражений в лужах или теней на дороге, а тени и отражения разбежались по полотну и появлялись где попало. Вот на асфальте тень, а человека, который ее отбрасывает, — нет. А вот отражение в луже, и снова — нет человека, который мог бы там отражаться. У другого персонажа целых две тени, и если одна ведет себя нормально, соответствует освещению, то другая расползлась на пол улицы и тянется, пытаясь влезть в окно больницы.

Автомобиль, который едет по дороге навстречу зрителю, пуст. За рулем — никого. И таких деталей много, слишком много на один небольшой пейзаж. Я стал рассматривать другие пейзажи. На всех была та же свистопляска с тенями и силуэтами. И при этом они так гармонично были вписаны, что сходу невозможно было понять, что что-то не так.

Картина с красивейшими горами, окружающими Байкал, на первый взгляд представляла собой мирный пейзаж. А на второй… Одна из вершин не была покрыта снегом, как остальные. Лес на этой горе был выжжен пожаром, и по склонам стекали темные, местами красноватые потоки полузастывшей лавы. И если присмотреться, эта гора была чуть более размыта и как будто дрожала.

Портреты обладали тем же свойством. Они были вроде бы красивыми и правильными. Но то тут, то там проглядывали странные детали. У девушки в широко открытых, на первый взгляд удивленных, глазах было видно отражение неприятного силуэта человека, поднявшего руки с неестественно длинными пальцами. Когтями? И эта деталь тут же преобразовала для меня выражение лица девушки из удивленного в испуганное, глаза ее стали широкими от ужаса, а не от радости.

Милая седая старушка на другой картине сидела в кресле и вязала крючком. У ее ног белая кошка играла с клубком алой шерсти. И все выглядело приятно и безобидно ровно до тех пор, пока, присмотревшись, я не обнаружил на картине чашку чая, из которой стекала на столик бордовая густая жидкость. Клубок шерсти с торчащими нитками напоминал по форме сердце, из которого исходят артерии, а мордочка кошки, перепачканная красным, с удовольствием вгрызалась в него, кося хищный взгляд на зрителя. В руках старухи из алой пряжи появлялся узорчатый шарф. Или, может, это были чьи-то окровавленные кишки, которые она протыкала спицами? А лицо старухи улыбалось вовсе не мило, а зловеще, исподлобья она глядела над своими узкими очками на зрителя, и в глазах ее читалось: «Ты разгадал мою загадку. Теперь ты — следующий…»

Мне стало не по себе, и я отвел взгляд. Искоса посмотрел на художника. Седой мужчина в смешной кепочке стоял возле холста, установленного на треножнике. Руки его были вымазаны в темно-красной краске. Краске? Кисть, так же вся перепачканная, на секунду показалась мне каким-то странным пыточным инструментом. Мне не хотелось знать, кого он пытает на своем новом холсте. Я боялся пошевелиться, привлечь его внимание. Казалось, если он меня заметит, если посмотрит, то тут же нарисует, и на этой картине я буду наполовину съеденным, таким, как вчера, когда мангатхай жрал меня в моем обморочном сне.

И, конечно, он посмотрел. Мы оба замерли, встретившись взглядами. По выражению лица мужчины было невозможно понять, что он думает обо мне, по поводу того, что я разгадал его работы. Он стоял неподвижно, как статуя, как будто тоже был нарисованным.

Аркабалена тронула меня за рукав, позвала:

— Все, хватит, пошли.

Какое-то время мы молча шли в сторону небольшого сквера, который местные называли Банькой. Здесь когда-то был магазин с соответствующим названием, оно и закрепилось. «Вечером идем на Баньку», — обычная фразочка из моего детства.

Я никак не мог сформулировать вопрос. В голове крутились жуткие образы с картин странного художника, так что я и думать забыл о своих проблемах. Но радости жизни точно не прибавилось. Я задал вслух единственный вопрос, который крутился в моем расстроенном сознании:

— Арка, что это было?

Она сразу поняла, что я хочу услышать:

— Это необычный художник. Мы называем таких людей индикаторы. Ой, да тебе это понравится, ты же ученый!

Я огрызнулся:

— Ну, точно, если я занимаюсь наукой, то слово «индикатор» должно привести меня в восторг. А художники, видимо должны впадать в экстаз от терминов «акварель» или «полутень».

Девушка покачала головой:

— Ох, Майдар, наверное, зря я тебе именно сейчас его показала. Иногда мне сложно понять людей, — она тяжело вздохнула и продолжила, — в общем, имей в виду, эти картины не относятся напрямую к тебе. Они показывают не то, что видят глаза, а то, что видят души. По его картинам можно определить общее настроение города. То есть, как сейчас чувствует себя Иркутск. И да, сейчас Иркутск не в лучшем состоянии, что правда, то правда.

Я не выдержал:

— Серьезно? Иркутск? Да у этого художника просто кукушечка поехала, он долбаный маньяк, который сублимирует свои психологические проблемы и желание убивать, рисуя подобную гадость.

Аркабалена грустно вздохнула:

— Нет, правда. Еще год назад он рисовал совсем другие картины. И он такой не один. Индикаторов, вообще-то, много, они имеют тесную связь с духом города, чувствуют его, читают знаки и создают соответствующие вещи. И когда городу хорошо, из-под кисти этого художника выходят невероятно радужные картины!

Я покосился на ее радужноволосую голову. Спорить больше не хотелось. Меня снова одолевала хандра. Было сложно слушать ее бредни.

Аркабалена сказала:

— Извини, я не хотела. Я не вовремя тебя с ним познакомила, теперь я это точно вижу. Позволь мне исправить ситуацию?

Арка обворожительно улыбнулась, и я попробовал успокоиться. Девушка просит. Да еще и извиняется. Надо быть распоследней свиньей, чтобы продолжать дуться в подобной ситуации. Тем более: а что произошло-то вообще? Ну, показала она мне криповые картинки сумасшедшего художника, и что с того? Тоже мне повод злиться. Я стал дышать, медленно вдыхая и выдыхая, представлял, как вместе с каждым выдохом из меня выходит в виде черного густого дыма лишняя, неуместная злость. Мы шли в сторону набережной, Аркабалена молча смотрела себе под ноги, а я дышал в такт шагам. Один, два, три, злость уходи.

Наконец, совладав с чувствами, я смог улыбнуться свой спутнице. Сказал:

— Ты точно странная. Извиняться за то, что показала страшные картинки — это сильно. Веди меня, куда хочешь, я всегда готов, как пионер на Первомай. Или как дети в сериале про Спанч Боба. Вы готовы, дети? — я вопросительно посмотрел на девушку.

Арка удивленно подняла брови. Я аж остановился. Спросил:

— Ты что, не смотрела «Спанч Боба»?

Она в ответ лишь развела руками.

— Нет. Я многое упустила, да?

Я ответил с жаром:

— Еще как! Даже если ты не смотрела «Спанч Боба», пока просто запомни, когда тебя спрашивают: «Вы готовы, дети?», отвечай: «Да, капитан!»

Аркабалена согласно закивала головой:

— Хорошо, запомню. Ой, то есть: «Да, капитан!» А, мы, кстати, почти дошли. Она должна быть где-то здесь.

Я удивился:

— Ты что, сама не знаешь, куда меня ведешь?

— Я веду тебя не куда, а к кому. Сейчас сам увидишь.