(Не)реальность

Маргарита Блюмейн, 2023

Влад Бриллиантов живет с дедушкой и бабушкой в поместье, много поколений принадлежавшем дворянскому роду Бриллиантовых. Но жизнь юношы похожа не на сказку, а на выгребную яму страха. Побои и пытки деда, полная изоляция, вина за смерть родителей. В один день пьяный старик избивает бабушку, и что-то окончательно ломается во Владе. Весь его мир трещит по швам, в буквальном и переносном смыслах

Если я стою перед тобой и тебя вижу,

а ты меня нет, кто из нас реален?

Глубоко в Сибири стоит древний особняк. Он походил на мумию, спрятанную в темноте, — иссохшую и застрявшую во времени. Пустые глазницы окон безжизненным взглядом смотрели в никуда. Разинутый рот двери голодно выл по ночам. От скелета погреба осталась лишь оболочка. То, что раньше вызывало благоговейный ропот слуг и уважение дворян, сейчас молило об эвтаназии.

Ветхий дом был замурован в высоких стенах сибирских лесов. Деревья окружали творение человека, приближаясь к его поглощению год за годом. Единственным, что защищало от подступающих сосен, было мутное зеленоватое озеро, в котором раньше отражался дом. Сейчас, при взгляде на поверхность, могло показаться, что болотная тина покрывала каменные стены, а через мутные стекла окон невозможно что либо разглядеть.

Весь этот пережиток прошлого — поместье, с незапамятных времен принадлежащее семье Бриллиантовых. От них осталась лишь алмазная крошка — старики Бриллиантовы, Александр и Светлана, и их внук Владислав. О них нельзя было сказать ничего интересного. Если бы о Владиславе писали мемуары, они бы вместились в одно предложение: родился и живет в поместье, убил своих родителей, целыми днями читает книги. Хотя, может, и не убил. Как там говорилось? Если не помнишь, значит, не было? В общем-то, в юноше не было совершенно ничего увлекательного.

Бом! Бом! Бом! — огромные напольные часы были слышны не только во всем доме, но разносили бой по всей округе, словно предупреждая забредших путников. Каждый час они били так, что весь этаж содрогался. Правда, всегда только три раза — и хорошо, иначе старые доски пола бы точно рассыпались в труху.

Темный деревянный шкаф, приросший к потолку и стене, занимал половину коридора. Крупный золотистый циферблат поблескивал под стеклом, острые стрелки резко отрезали секунды, а все бьющее и звенящее было спрятано внутри. В дереве были вырезаны небольшие статуи людей, стоявших меж позолоченных колонн. Все они были крошечными, размером с предплечье, и у всех на лицах застыло выражение страданий.

Владу всегда было тревожно ходить рядом с часами — в тиканье вечно слышались шаги, словно кто-то следовал за юношей по пятам. Но стоило ему обернуться — за ним никого не было. Может, так казалось от громкого механизма, а может, это были неупокоенные души мучеников часов.

На деревянной потемневшей панеле до сих пор виднелись бурые пятна, даже несмотря на то, что дедушка раньше часто их протирал или требовал, чтобы бабушка как следует их вымыла. В основном все мыла ба. А старик очень любил возиться с часами и с удовольствием рассказывал об их истории. Он рассказывал, как помещица Ольга Бриллиантова за провинности прищемляла часами пальцы крестьянам. Загадка, как она поднимала целый центнер, и загадка, почему в роду водилось так много чудаковатостей. Хорошо, что Владик ничем не болел. Он просто дни напролет сидел в библиотеке и читал книжки, и за все двадцать с небольшим лет выходил из своего мирка только однажды. Как раз в день, когда его родителей не стало. Так давно это было… У Влада за пятнадцать лет стерлось все, кроме их имен и мелких деталей. Алиса пахла розами и всегда подгибала покрывало его кровати, а у Максима было доброе лицо и крупные руки. От них остался только мамин рисунок особняка. Наверно, она красиво рисовала. Дедушка выбросил все фотографии, поэтому воспоминания продолжали теряться. Старик вообще много гадостей делал.

Дед любил воспитывать внука «по старинке». С рассвета гонял вокруг озера — «чтобы сильным был»; морил голодом днями и оставлял еду на столе, но стоило ее взять, по рукам прилетало деревянной колотушкой — «чтобы сила воли была»; запирал в пустых винных бочках, где часы превращались в дни, а темноту скрашивал только голодный писк крыс и копошение плотоядных насекомых, — а тут не всегда объяснения были. Обычно его находила бабушка, рыдающего и царапающегося. Она-то и помогала вылезти из бочки изможденному внуку с окровавленными пальцами, лишенного ногтей — страх так затмевал разум, что лишал всякой боли, пока руки от ужаса пытались продраться сквозь дерево. Хуже всего было, когда дед прикладывался к бутылке с мутной жидкостью. Тогда дом только и слышал, что «бом! бом! бом!» — вопли старика и звуки исхлестанной плоти.

Владик рос робким, мнительным и трусливым. Даже спускаясь по спиральной лестнице со второго этажа, он всегда держался за перила, а в совсем плохие дни запирался в библиотеке. Книги его не обижали. Серые шершавые страницы забирали Владика с собой и дарили тепло, которого было так мало в огромном каменном доме. И все же он каждый день покорно спускался вниз на очередной прием пищи.

Вот и сегодня в огромной пустой за́ле уже ждали тарелки с гороховым супом и блюдца с хлебом. Еще более пустой комната казалась из-за задернутых штор и призраков — предметы мебели сгрудились у стен, накрытые белой тканью. Владу иногда казалось, что они закутаны в саваны и все ждут своего погребения. Но дедушка отказывался хоронить то, что умерло. Он всеми силами поддерживал жизнь в загнивающем доме. Все должно было соответствовать статусу дворянского поместья. Даже в огромных вазах в зале до сих пор стояла затхлая вода и мертвые цветы — бабушке стало тяжело менять цветы и воду, вообще убираться, а Владу ничего в доме не доверяли, поэтому дед закрыл все ненужные комнаты. Так он думал обеспечить им достойную смерть. Поэтому из живых комнат осталась зала, комната стариков, комната Влада, погреб, библиотека и комната деда. Сакральная комната на втором этаже, в которую никому не позволено заходить. Хотя нельзя сказать, что все эти комнаты очень живы. Скорее они были такими же стариками, как Бриллиантовы.

И сейчас в зале на одиноком столе стоял светильник, а тьма затаилась в углах. Она делала комнату совершенно крошечной. Юноша сел за массивный деревянный стол с ножками в виде настоящих пней с корнями — этот стол мог вместить человек десять. А сейчас за ним сидели трое: Влад и двое стариков, серые, как страницы, завернутые в потускневшую одежду.

— А, пожвалвал нконец, — неразборчиво проворчал старик. Рядом стоял графин, уже наполовину пустой. Дед поднес ложку ко рту. Желтоватый суп каплями свисал с бороды. Лысая голова и большой лоб были покрыты росой пота.

— Не трогай его, — затухающим голосом прошелестела старуха. Белые волосы были заколоты в небрежный пучок. На крючковатом носе сидели узкие очки. Ее дрожащая рука с трудом удерживала чашку. На ней виднелись сколы и трещины — не всегда посуда удерживалась в стариковских руках.

— Ай, что с тбя взть, старая. Всю жизнь тебя терплю. Ничего, я его есче восптаю.

Бледный и сутулый рыжий юноша, покрытый блеклыми конопушками, недовольно зыркнул на деда, но продолжал размеренно есть суп. Сегодня был очередной день в его маленьком мирке.

— Из-за тебя… Влад рстет, как баба. Читает свои книжонки и молчит в тряпчку.

— Не наговаривай на Владислава, он хороший мальчик.

— Не дорос он называться Владславом, — дед еще больше сморщился. Когда-то интеллигентное и интересное лицо размазалось под старостью и спиртовыми настойками. — Хорошй, тьфу. Какой отец его, такой и сын. Вырастил недотепу! Неудчника и слабака!

— Что ты наговариваешь на Максика? Мы его подняли, воспитали. Он всегда с нами жил, помогал. Учился в месте хорошем. Вернулся, привез жену хорошую, ласковую, сына. Зачем же ты так про него? Он же ничего не сделал.

Дед, не слыша, смотрел мутными глазами на Влада. От злости того не осталось и следа. Юноша уставился в тарелку и старался не шевелиться под тяжелым взглядом. Старик закряхтел и опрокинул стопку. Рукавом протертого пиджака вытер рот.

— Ты посмотри, бошку опустил и молчит! С сыном я допустил ошибку. Мало его порол. Но с внуком все исправлю. Всю дурь выбью, — ссохшийся человек встал из-за стола. Со скрипом отъехал стул, царапая пол. Тяжелое дыхание деда конденсировалось на стенах. Даже мебель с ножками хотела ожить, чтобы убежать подальше. Дед стал снимать ремень — змею, которая очень больно кусает металлической челюстью.

— Сашенька, ты чего? — бабушка обвила сухими ветвями рук мужа. Она была на уровне его пояса, и лицом упиралась деду в ширинку. Он смотрел на нее свысока, упиваясь ее унижениями. Старик оставался непреклонным и посмотрел на Влада, слегка покачиваясь.

— Ты посмотри на него, еще и смеется надо мной! — дед начал покрываться красными пятнами. Это был верный признак его трансформации в чудовище. Влад вскинул напуганное лицо и уронил ложку в суп. Не успел спрятаться от монстра. Теперь несдобровать.

— Сашенька, не трогай Владика!

Поздно, ба. Дед напоминал разъяренного дикого зверя из бестиария, которые читал парень. Зверя без пощады, без совести, без боли. Только ярость. Он превращался в него с того дня, как умер его сын. И, кажется, становлению твари не было конца.

— Сашенька, садись, — лицо бабушки было на одном уровне с членом деда.

— Отвали, старая потаскуха! — старикан отшвырнул жену на холодный пол. Она грохнулась на камень и превратилась в груду едва шевелящегося тряпья.

«Что ты творишь с бабушкой?!» — вспыхнуло внутри Влада.

Дед отшвырнул стул ба так легко, как будто он не был массивной старинной работой. Раньше он никогда не посягал на поместье, на бабулю. Значит, дедушки больше нет. Он умер насовсем. А чудовищу ничего не важно.

Старик пошел в сторону бабушки. Дед шел медленно, и каждым шагом вбивал в каменный пол свою власть. Не должно быть такой власти у человека, но он уже не был человеком. В его глазах Влад увидел искрящееся насилие, как оголенный провод, и от этого внуку стало нестерпимо холодно.

Страх пронзил Влада тонкими лесками и сковал, не давал шевелиться, но глаза юноши страх оставил открытыми, чтобы он продолжал смотреть. Смотреть, как дед ударил бабушку, смотреть, как бабушка замерла у стены. Влад не мог поверить своим глазам, своим чувствам. Он никогда не видел такой ярости. Как будто он с бабушкой попал в ночной лес и натолкнулся на непреодолимую свирепую силу, сжимающую хватку все сильнее и сильнее, лишая воздуха, лишая свободы.

Его бабушка… они понимали друг друга по взглядам в этой давяще маленькой комнатке, где их взгляды не могли не пересекаться. Она молила, молила глазами, слезами. Влад ничего не мог сделать, как и никогда не мог, и от этого леска страха только сильнее стягивалась. Еще немного, и штаны обожгут его мокрым теплом. Горький суп тошнотворно поднимался все ближе и ближе к глотке. Мирок Влада начал стонать вместе с бабушкой.

— Думаете, я ничего не знаю, скоты?! — ревел дед. Сосуды полопались в глазах, и они налились красным. В тот миг Влад окончательно обезумел от страха, потому что теперь перед ним высился даже не зверь, а демон во плоти.

— Вы это специально подстроили! — об пол расколошматилась посуда, осколки полетели в бабулю. Дед с противным чавканьем плюхнул ладонь в суп и размазал его по лицу ба вместе со слезами.

— Сговорились, значит, да?! — очередной стул полетел в стену и разлетелся на куски. Влад не мог отвести взгляд, и только слышал, как с надрывным треском рухнули куски дерева и штукатурка.

— Не на того напали! — дед вопил не своим голосом. Откуда-то появился сухой, надрывный, леденящий душу баритон, которого отродясь юноша у деда не слышал. Мирок Влада трещал по швам.

Юноша стоял совсем рядом, парализованный ужасом. Жестокое цунами бессмысленной боли и ярости, круша все, приближалось.

— Владенька, — надрывный голос бабушки привел Влада в себя, — прячься, — костлявая рука, поборов смерть и тяжесть, взмыла вверх. Она словно толкнула Влада, и он бросился к лестнице.

Взлетев наверх, юноша ломанулся к библиотеке и заперся за толстой дверью. Прижавшись к стене, Бриллиантов только и слышал грохот сердца в грудной клетке и ушах. Чудовище не поднимется наверх, нет, оно уже потратило слишком много сил, не сможет подняться по лестнице.

Пульс успокоился, но юноша вмерз в пол, как там, в зале. До него доносились крики и грохот. Влад хотел раствориться, он не хотел это слушать и не должен был: он боялся себе признаться, что одновременно хотел это слышать и не хотел. Ведь пока оно бушует там, до него не доберется. Но бабушка такого не заслужила, никто не заслужил.

Кто знает, сколько Влад так стоял? В комнате без окон и часов, с единственным дрожащим огоньком не существовало времени, только всевозможные миры. Здесь Влада могучими стражами обступали книжные полки и стопки энциклопедий. Они уж наверняка не дадут мальчика в обиду. В них всегда спокойно, всегда можно уйти, закончить, перелистнуть, выбрать. А Влад не мог. Он не мог менять реальность, а его реальность была ужасом и страхом, виной. Юноша подошел к столу. На нем лежала раскрытая книга о приключениях отважных пиратов. На этих страницах они бесстрашно направились в логово морского монстра с факелами, потому что оно боялось огня. И не только оно.

Конец ознакомительного фрагмента.