Кангюй. Бактрия

Марат Байпаков

Зачем ты вернулся домой? Ведь говорил тебе отец никогда не возвращаться в Бактрию. Но ты вернулся, и потому тебе придётся пройти через испытания. Готов ли ты к ним, Аргей, сын Ореста? Второй год правления базилевса Евтидема Второго, 175 год до нашей эры.

Аристотель

Корректор Мария Черноок

Иллюстратор Марина Шатуленко

Дизайнер обложки Мария Бангерт

© Марат Байпаков, 2023

© Марина Шатуленко, иллюстрации, 2023

© Мария Бангерт, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0060-2680-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

— Друг базилевса, отчего ты печален? — Восседающего на породистом парфянском коне юношу вопрос застаёт врасплох. Всадник поправляет осанку, придерживает коня, оборачивается назад, удивлённо разводит в стороны руки.

— Вовсе нет, Клеандр, устал я, но отнюдь не печален. — Пурпурная кавсия снимается с головы, пыль стряхивается в сторону от телеги с собеседником. Осеннее солнце Бактрии приятно нежит теплом.

— Да будет тебе скрываться от товарищей своих. Как достигли пределов родины твоей, так ты не поёшь, грустишь, и кифара молчит твоя. — Сочувствие звучит в словах. Клеандру около тридцати, муж сложения крепкого, открытое скуластое лицо, честный взгляд карих глаз.

— Всюду нас привечают как старинных знакомцев, то заслуга твоя, Аргей. — В беседу вступает муж солидный, при сединах, лет сорока с небольшим. — Не голодаем мы, хоть и странствуем без богатств, налегке, а ведь ожидали совсем иного обращения.

— Певкест, стратег, эпистат, благодарю за признание. — Юноша не торопится надевать кавсию на голову. Сияет улыбкой. — Счастлив и я оттого, что боги свели меня с такими благородными людьми, как вы.

— Стратегом и эпистатом был я в Маргиане, — поправляет Аргея Певкест, грустно смеётся. — Здесь, в Бактрии, попрошайка я милостей. Удивляюсь, почему у нас до сих пор не изъяли оружие. Прошу, сними с себя эту маску улыбающуюся. Не стоит нас ободрять. Говори откровенно.

Переменяется в лице Аргей, становится серьёзным. К пяти мужам, сидящим и лежащим в телеге на мешках с пшеницей, обращается разочарованный всадник:

— Чувствую я, оставил на границе с Маргианой великолепное сокровище. Когда покидал сокровище, надеялся, переживу расставание. Расставшись, понял, что нет, не переживу. Хочется мне вернуться назад за ним, остаться с ним навсегда, да знаю, не вправе покушаться на судьбу сокровища.

— Верное ты, друг базилевса, вещаешь о том дикаре Зопире, проводнике умелом, из персов? — В беседу вступает с краю телеги налысо обритый муж, ростом высоким, видом гордым, с прямым шрамом на щеке, покрытый на плечах застарелыми следами от доспехов и амуниции, с руками крепкими, не знавшими тяжёлой работы. — Видел я ваше расставание. И дикарь тот плакал, прощаясь с тобой. Обнимал, целовал, отпускать не хотел, всё в пустыню за собою тянул. Нож тебе подарил.

— Гиппомах, не спеши, дорогой, дай договорить другу базилевса, — привычно распоряжается начальственный Певкест.

Пятеро мужей и подросток-возничий пристально смотрят в глаза Аргею.

— Говорю же с вами о дружбе. Там, в Маргиане, остались восхитительные воспоминания. Вспомните всё, что мы пережили в походе. Честно делили опасности, еду, горе и радость. А по тяготам трудных переходов, тревогам отступления, по голодным снам и в стычках с врагами обрели мы кровное братство. Время дружбы — прекраснейшее время. Певкест, Клеандр, Гиппомах, Хармид, Агис, вы мои самые лучшие товарищи. — Аргей прикладывает правую руку к груди, проводит ладонью по пурпурному шарфу, с силой сжимает узел гегемона. Задумчивые собеседники улыбаются и согласно кивают в ответ. — Достойные мужи, что вам лгать понапрасну, притворяться счастливым, обещать вам того, что никогда не случится. Не заслужили вы от меня гнусных унижений. Правда горькая лучше сладкого обмана. Знаете вы не хуже меня — прахом пошла прежняя жизнь. Сокровища наши: мечты, надежды, яркие переживания, служения державе, свершения в делах — остались в Великой Сирии базилевса Селевка. Как сохранить гордость в нужде? Распадётся братство? Каждый будет сам по себе? Отныне скитания станут вечным уделом? Да, живы. Да, спаслись. Но здесь, в Бактрии, нас ждут испытания никак не легче тех, что претерпели от парфян в Маргиане. Кто мы в Бактрии? Несчастливцы, изгнанники, лишённые защиты сирийских богов. Законы Бактрии не для нас писаны. Здесь имён мы не имеем. Не допустят нас к местным храмам. Жертв не принесём на алтарях. А без почтения боги Бактрии не будут нас защищать. Мольбы наши отчаянные не услышит никто. Вот так избежали смерти бранной и угодили в ловушку. Кормят без оплаты не из-за милосердия. Нет милосердия в Бактрии. Оружие не изъяли по причине корыстной, потому как готовят железо наше для коварной междоусобной склоки…

— О-о-о! — Хармид, степенный муж лет тридцати пяти, в чистом тёмно-синем хитоне, сидящий рядом с возничим, недовольным тоном прерывает говорящего. — Похожие речи ты, друг базилевса, нам говорил при первом знакомстве. Был на тебе вместо пурпурной кавсии золотой венок, одно лишь различие между тем днём и этим.

На Хармида оборачиваются мужи в телеге. Им непонятно странное замечание. Хармид спешит продолжить:

— Возражу же тебе, друг базилевса. Зачем корить нас за деяния, которые никогда не свершатся? Не только ведь ты храбрость имеешь, Аргей. Посмотри на нас, посмотри на родных наших. Да что там люди! Рядом с телегой верный пёс мой бежит. Вон, машет хвостом, чует псина, что о нём говорю. Прав ты, сообща одолели трудности: голод, холод, зной, безводие, стычки-засады, разгромили разбойников чуть не при битве, строем их логово брали и не дрогнули же, хватило нам крепости духа. И именно потому не стоит тебе стращать товарищей своих законами враждебной Бактрии.

— Раствориться среди бактрийцев, как снег весенний среди воды, — меланхолично напевает Гиппомах в голубое прозрачное небо.

— Только не это. — Агис, красавец лет двадцати восьми, зло сплёвывает на землю. — Не желаю пресмыкаться пред бактрийцами. Утратил родину я, но не гордость. Не потерплю насмешки. Никому не позволю себя унижать. Железом отзовётся поругание моей скорби. Не знаю, чем буду заниматься в изгнании. Гесиода песни буду петь, пот утирая. — Агис указывает рукой на ухоженные поля. — Честный труд не страшит. Труд на земле не рабство. Плуг или виноградник меня утешат сполна.

— Работать на отдельного человека значит быть рабом, работать для публики значит быть рабочим и наёмником², — грустно изрекает известное суждение Гиппомах.

— Горе не причина для потери гордости, — поддерживает Агиса Хармид и тут же уныло добавляет, глядя на лежащего Гиппомаха: — Но труд честный на бактрийцев не утешение. Пока будем копаться в чужой земле, растеряем себя, смиримся с долей подёнщиков, сгинем бесславно… в виноградниках.

— Не имеет значения, где сейчас мы находимся. Да хоть бы и в Индии. — Деятельный Певкест не желает предаваться грусти.

— Уже и про Индию заговорили? — удивлённо тянет Агис. — В Индию я не хочу.

Певкест наигранно-жизнерадостно отправляет по обеим сторонам приунывшим собеседникам:

— Телега сирийская, оружие в руках сирийское, пёс твой, Хармид, тоже сирийский! Этнос мы, мы сирийцы, великая Сирия в нас! Базилевс Селевк тоже никуда не исчез.

— И кто же нас, ограбленных, нищих, в нужде стеснённых, изгнанников несчастных, катеков сирийских из Маргианы, призовёт к борьбе в Бактрии? — Клеандр зачем-то проверяет ксифос, вынимает старинный бронзовый меч из ножен, проводит пальцами по хорошо заточенному лезвию. Сидящие в телеге, включая совсем юного возничего, с тревогой наблюдают бранные приготовления Клеандра. — А я совсем не против поправить мои пошатнувшиеся дела.

— И потому, от всех обороняясь, я вертеться стал, как средь собачьей стаи волк³, — тянет лирически настроенный Гиппомах.

— «Эти чужаки, Сороос⁴ эргатай⁵» мы бесправные, — ругается Агис.

— Нет-нет-нет! Это противно всем правилам общения! Немедля прекратите обсужденье! — гневно протестует Певкест. Стратег не пытается вложить нагой ксифос Клеандра в ножны, но призывает товарищей известным жестом к молчанию. — Мужи, попомним благоразумно приличия. Пред продолжением… совсем пустячного… нет, не симпосия, Гиппомах… так обозначим для дальнейшего уразумения… заговора сирийцев в Бактрии… следует принять хотя бы одну клятву о молчании. А лучше бы так сразу три: молчания, верности и вспоможения. — Певкест хлопает древком дротика по плечу возничего. — Тебя это тоже касаемо, юнец.

Пятеро мужей, подросток в телеге и вельможа на парфянском коне приносят многословные клятвы, призывая в свидетелей предков славных, базилевсов Великой Сирии и эллинских богов. Раскрывается потёртый кожаный кофр, в руках Аргея появляется кифара. Участники товарищества молча недоумевают. Другу базилевса мало принесённых клятв?

— Мудрый Певкест, стратег, эпистат и наставник, понравились мне слова твои про «сохраним идентичность в землях чужих». Синтагма⁶ крепкая мы. Может быть, с этносом нашим сирийским сохраним и нашу прежнюю службу сирийскую? Из вас кто-нибудь помнит свои отмеченные заслуги перед Родиной? Предлагаю повторить клятву на верность базилевсу Селевку. Присягал в эфебии, присягу помню и забывать не собираюсь. Мы всё ещё на службе Великой Сирии?

Неожиданное предложение встречает единодушное одобрение. Клянутся трижды, торжественно, нараспев, под громкое благозвучное пение семи струн. В клятвах тех называют имена свои, имена отцов и должности свои, награды, благие деяния, известные по сатрапии Маргиана. Дерзостно-весело на просторах Бактрии разливаются хоровые признания сирийских мужей. Кифара, пропев с положенное, замолкает и исчезает в кофре.

— И кто нас должен встретить в Бактрии, друг базилевса? — Гиппомах, взглянув с почтением на довольного Певкеста, первым вопрошает после клятв.

— Нас уже встретили, — не медлит с ответом вельможа. — Попомните вчерашнее напутствие нетрезвого эпистата полиса Аорна⁷, то, что он говорил после пира у ворот цитадели?

— Да был ли он нетрезв? — иронично сомневается Хармид. Усмехается: — Хитрец тот эпистат, себе он на уме, так показалось мне.

— А что говорил эпистат? — Клеандр обращается за разъяснениями к Певкесту.

Стратег задумчив и молчит.

— Тебя не было при прощании, лошадей ты готовил к дороге, при утренних звёздах эпистат говорил. — Агис похлопывает конопляную ткань под собой. — Когда загрузили последний мешок, он хвалился щедростью своей: «Зерно-де это самое лучшее из запасов цитадели, македонское, не местного происхождения». Клеймо на мешках показывал. И город он назвал, вот только забыл его…

–…Александрия Оксианская⁸, — поправляет привычно Певкест.

— Да-да, правильно, Александрия Оксианская. Там-де найдём мы кров у магистрата справедливого, предводителя полисного буле, из рода честью славного… — Агис пытается безуспешно вспомнить имя.

–…Евкратида. — Степенный Хармид гордится крепкой памятью. — Бывшего меридарха и бывшего сатрапа Туривы.

— Зерно из Александрии Оксианской не самое лучшее из того, что взрастает в Бактрии. То известная истина в Бактрии. Лучшее колосом полновесным из Мараканда⁹, где был сатрапом эллин Евтидем, основатель второй династии правителей Бактрии. Первую династию македонян Диодотов Евтидем полностью почти извёл в первые дни захвата власти. Многие родственники Диодотов бежали из страны, исчезли бесследно где-то среди кочевых варваров. Растворились, как снег среди воды. — Гиппомах грустно улыбается, услышав от Аргея свои слова. — Передел власти коснулся не только приближённых к свергнутой династии. С тех пор права македонян ущемляют, новые люди отменили многие заслуженные привилегии для аристократии в полисах, знатным бактрийцам дозволили поселяться посреди эллинских кварталов. В Бактрах не поймёшь, где кто живёт.

Клеандр громко присвистывает от удивления. Певкест иронично посмеивается. Хармид шепчет: «Ну и нравы в столице», Аргей с печальным видом кивает головой и продолжает:

— Ныне в буле городов заправляют чужаки наглые, а не потомки тех, чьими бранными трудами покорена Бактрия. — Аргей доверительно подмигивает собеседникам: — Обид у старой аристократии предостаточно для гнева. Македоняне Бактрии за дружбу с Сирией. Эпистат Аорна дарёным зерном нам сторону противостояния определил.

— Сегодня опробуем вкус дарёного зерна, нажарим македонских лепёшек по старинному рецепту. — Агис всем видом даёт понять, что он на стороне Аргея. Тихо продолжает: — Дней через десять вестовые из статмосов, что проходили мы на границе, и тот гонец из Аорна, что отбывал при нас с твоим посланием, вельможа, прибудут к базилевсу Бактрии. Какое вынесет суждение о нашей участи Евтидем Второй? К тому сроку прибудем к столице. А что, если в Бактрах магистраты нам откажут? Крова не дадут. Суду подвергнут за вторжение. Штраф назначат непосильный и то немногое, что сохранили, заберут? Впереди холодная зима, снег и ветер. Базилевс Бактрии занят пограничьем, цитаделями, гарнизонами, появится нескоро в столице. Мы ведь наверняка погибнем, дожидаясь царских милостей?

— Так, может, сразу путь держать на Александрию Оксианскую, минуя негостеприимную столицу? — предлагает Гиппомах. — Зачем нам понапрасну терпеть отказы? Успеем до холодов добраться к тому справедливому меридарху Евкратиду.

Певкест дипломатично молчит. Мужи молча поворачивают головы к Аргею. Решение принимать по старшинству вельможе. Аргей надевает кавсию. Поправляет фибулу друга базилевса, поднимает правую руку, приветствуя кого-то издали.

— Таксодиархи из Аорна возвращаются к нам, с ними ещё какие-то люди в белых нарядах. Чиновники дороги? Верно, впереди по дороге статмос. Уважим законы Бактрии. Не будем прежде времени злить Евтидема Второго. Явим смирение. Прибудем к Бактрам, испросим разрешение на поселение у канцелярии базилевса. Если дозволит буле, жертвы принесём в местных храмах богам Бактрии за удачное спасение. Прилюдно на агоре вознесём песни-молитвы. Вступим в беседы. Расскажем разумно о жестокой войне, о грозных парфянах, о скорбных утратах, о тягостных страданиях, выпавших нам испытанием. Вызовем к себе сочувствие у горожан. Скромностью и благонравием добудем пропитание. Как если не ответят чиновники сразу или истребуют долгое время для ответа нам и будут в том ожидании нас голодом морить, так повернём на Александрию Оксианскую. Для неучтивости будет весомое оправдание. Ведь скоро придёт зима. Зимы суровы в Бактрии. Нас никто не осудит, ибо будем заботиться о семьях своих. В столице мой дом, размещу вас в стенах родных. Вы почётные гости.

Полтора года спустя.

173 год до нашей эры. Конец весны.

На границе Маргианы и Арея.

Плотный полог шатра резко откидывается, полуденное солнце широкой полосой врывается в полутьму, беседа вождя Парфии и сановников новой парфянской сатрапии Арея прерывается. На пороге шатра появляются два силуэта: рослого зрелого мужа в парфянских доспехах и худого высокого юноши, по виду охотника, при косах, в грубых одеяниях, пошитых из светло-коричневых шкур кулана.

— Мой вождь, у меня важные вести. — Хриплый бас говорящего крайне взволнован. — Достойные твоего внимания, властитель.

Полог шатра открывается полностью. Шум военного лагеря, перекличка дозорных, дым костров, ароматы еды из походных котлов вперемежку с запахами конского пота и навоза исподволь заполняют шатёр. В центре шатра движение, от группы восседающих на коврах мужей поднимается и направляется к свету молчаливая тень. Тень усаживается на раскладное кресло, поправляет наряды. Угрюмый вождь парфян поглаживает бороду, осматривает охотника. Задерживается взглядом на татуировках рук, на шее юноши бусы горных племён из сердолика с гравированным орнаментом, на запястьях рук тускло поблёскивают браслеты, нити с кристаллами-кубами обманного золота, золотисто-жёлтого пирита, из Хваризама. Начальник стражи принимает из рук стражников и укладывает перед порогом шатра горит с накладками из бронзы, полный стрел, три дротика, клевец, акинак, остроконечную шапку скифов, ожерелье со скальпами и вместительный кожаный мешок.

— Артадат¹⁰, пусть твой человек говорит.

— Вождь Парфии Митридат, брат достойного вождя Фраата… — На бактрийском языке начинает неторопливо-спокойно юноша речь, голосом нежным, девичьим. Речь гостя тут же обрывается на приветствии.

— Откуда знаешь имя моё и имя брата моего? — Митридат указывает правой рукой на кожаный мешок.

Стражник разматывает сложный узел, вынимает содержимое — то церемониальные парфянские облачения из тонких дорогих тканей: штаны с лампасами, куртки и рубахи с узорными вышивками. Митридат с интересом рассматривает одежды.

— Знатный явану по имени Аргей, следуя в Бактрию, рассказал мне о победном походе парфян в Гиркании. Тогда же сообщил он мне имена предводителей похода.

Митридат слегка подаётся вперёд, сидя на кресле. Недоверчивая угрюмость на лице вождя сменяется на заинтересованность.

— Назови имя своё, гость. — Нет более сухой властности в голосе Митридата.

— Зарина имя моё. Дева из доброго рода дахов пустыни. Клянусь в честности. Царь Нанайя — покровительница моя и свидетельница словам моим.

— Имя парфянской богини поминаешь? Дева, ты принесла мне важные вести? Так говори правдиво, ничего не утаивай. — Митридат оглядывается назад к мужам, восседающим на коврах, тем взглядом приглашая присоединиться к беседе.

Два десятка мужчин разных возрастов окружают вождя парфян.

— Царь Бактрии вторгся во владения твои. Следует с конным отрядом по землям Маргианы по направлению к Туриве. Отряд царя скрывается от преследования врагов из Бактрии. Враги царя не вступили на земли Маргианы. Пограничные камни Парфии остановили их погоню.

— Как опознала ты царя Бактрии? — Митридат недоверчиво прищуривает глаза, пристально вглядывается в лицо девы.

— На нём была пурпурная кавсия, пурпурная диадема, пурпурный плащ, расшитый золотом, и золотое оружие. Видела я, как царь Бактрии пил из золотого сосуда вино.

Гостья замолкает.

— Брат Фраат, приди ко мне. — Митридат складывает руки на груди, закрывает глаза, умиротворённо дышит, лицо выражает блаженство. Никто не тревожит размышления властителя. Спустя недолгое время Митридат открывает глаза, с широкой добродушной улыбкой обращается к гостье:

— Зарина, где ты видела царя Бактрии?

— От лагеря твоего, вождь, в пяти днях пути на лошади. Расположились явану на отдых в ущелье на берегах горной реки, когда отбыла я к парфянам. — Дева правой рукой указывает на северо-восток. В том жесте короткий рукав по локоть оголяет на руке девы татуировки терзаний хищников оленей.

Митридат молчаливо смотрит на начальника стражи, затем оглядывается на окружение. Мужи не сдерживают радостного волнения, степенно шумят меж собой, предполагают в подсчётах, «как далеко за пять дней могли убыть враги», никто из знати парнов не желает отбывать в Арею на службу прежде срока.

— Дева, принесла ты прекрасную весть — парнам достанется дар от богов. Вельможи, отложим дела на западе. У явану запада смятение, их базилевса убили, потому явану запада не до нас. Восток обещает нам достойные победы. И всего-то в каких-то… пяти днях пути. Добудем для Парфии славу!

Слова Митридата вызывают одобрение у знати. Вождь обращается к начальнику стражи:

— Артадат, объяви общий сбор армии. Немедля отбываем в погоню за царём Бактрии!

С теми словами Митридат покидает кресло, с довольным видом приближается к гостье. Правой рукой касается плеча девы.

— Воин Парфии, укажи нам кратчайший путь к ущелью. — К Артадату, сурово повелением: — Надо перехватить добычу первыми. Будем идти и под звёздами. Выспимся в сёдлах. Отставших не ждать.

— Могу ли я забрать оружие своё, вождь? — Дева смотрит на горит у ног Митридата.

Барабаны прерывают спокойствие полусонного лагеря, ритмично-радостно грохочут за шатром. Бравую песню барабанов тут же дополняют крики команд, топот ног, протяжный свист, ржание лошадей, лязг металла. В шатре от шума не расслышать голоса говорящего. Полог шатра опускается, звуки сборов приглушаются. Начальник стражи и стражники подают оружие гостьи Митридату. Вождь открывает горит, вынимает стрелу. Тяжёлая стрела на деревянном древке, при оперении, древко покрыто красными частыми полосками и тамгой рода посредине. Митридат показывает окружению необычный железный наконечник, трёхгранный, со втулкой, в глубоких рыболовецких зазубринах.

— Стрелами рыбу добываешь в реках? И к стрелам тем привязываешь удильную нить? — Митридат благодушен, нет высокомерного уничижения в тоне вопроса, властительный вождь племён парнов общается с девой-охотницей как с равной себе. — Почему рыболовный наконечник из железа, а не из кости?

— Нет, вождь Парфии. Стрелы мои выкованы не для рыб, стрелы мои для врагов. — Дева серьёзна и видом горда. — Дозволь мне с оружием моего рода участвовать в твоей охоте на царя Бактрии. У меня есть и змеиный яд для добычи.

— Возьми, Зарина, оружие своё на мою охоту. — Митридат вкладывает расписную стрелу-гарпун в горит, вновь одаривает деву широкой улыбкой, вручает гостье обеими руками горит со стрелами и луком, оборачивается к окружению, намеревается огласить что-то важное, как вдруг дева ему в спину удивлённо-тихо вопрошает:

— Вождь Парфии, ты не спросил меня про численность врагов.

Митридат резко оборачивается и поднимает недовольно брови. Дева не робеет, прикладывает правую руку к груди и без смущения твёрдо оглашает:

— Тех явану, что в ущелье укрылись, три тысячи, при них тяжело гружённые телеги и крытые повозки. Тех же явану, что преследуют царя по землям Бактрии, вдвое больше, лучшие они, пять тысяч всадников, при них обоза нет, в доспехах и при длинных копьях.

— Благодарю тебя, воин Парфии. — Митридат находит взглядом начальника стражи. Начальник стражи берёт за рукав гостью, намеревается увести смелую деву из шатра. — Нас будет десять тысяч всадников. Скажи мне, Зарина, явану Аргей добрался до Бактрии?

— Да, вождь Парфии, добрался. Сопроводила я Аргея и десять тысяч явану до гор Бактрии.

— Десять тысяч явану? Как нас сейчас? Мерв проксен Селевка покидал в одиночку. Откуда у Аргея такой отряд? — Митридат восхищен количеством «друзей».

— То были явану из крепостей Маргианы, мужи с жёнами, стариками и детьми.

— Хвала милостивым богам! Халдей-прорицатель не лгал. — Митридат меняется в лице, благодушие исчезает, ярость наполняет вождя. Парфянин воздевает руки к небу в круглом отверстии шатра, туда же отправляет восторженные слова: — Мой брат Фраат, где бы ты ни был, возрадуйся, ушедший, твоя заветная мечта сбылась! Гниды перегрызлись меж собой. Явану крушат друг друга.

Спустя четыре ночи.

Раннее утро, перед рассветом

— Вождь Митридат, разведчики сообщают: явану пробудились, тушат костры и намерены покинуть ущелье. — Артадат говорит шёпотом, тоном обеспокоенным, словно бы серо-зелёные скалы предупредят врагов. — Прикажи атаковать врагов, пока они предаются сборам. Застанем врасплох, быстро рассеем их и пленим для тебя живым царя Бактрии.

— Нет, Артадат, поступим иначе. — Перед вождём появляется слуга с вместительным кувшином воды в руках и широким конопляным полотенцем вокруг шеи.

— Но достойны ли явану чести умереть с честью в сражении, мой вождь? — надменно отправляет скалам Артадат. — Ведь они трусливо скрываются в наших землях от погони. У меня для царя Бактрии приготовлены тяжёлые цепи.

— Этим счастливым днём не ищу я победы быстрой, и живым царь Бактрии мне тоже не нужен. Желаю лично в поединке сразиться с царём, повергнуть ниц, снять с головы его царскую диадему. Так пусть же явану покинут горы, а как убудут от них на равнину, на равнине дадим врагам красивую смерть.

Вождь парфян принимает воду в ладони из кувшина слуги, омывает руки, лицо, после короткой молитвы богам Митре и Нанайе надевает шлем.

— Царю Бактрии достался счастливый удел. — Артадат сердит и недоволен. — Павший явану прибудет к предкам своим храбрым воином. Несказанная щедрость, мой вождь!

Митридат лишь сдержанно улыбается в ответ старому воину и закрывает лицо бронзовой маской. Его примеру следуют старшие командиры парфян и начальник стражи. Три отряда спешившихся всадников, два катафрактов и один лучников поднимаются устало с примятой травы, занимают сёдла. Воители молятся богам. Восходит светило, окрашивает спящие облака золотом, но спрятавшуюся армию не видно за отрогом гор. До ущелья сорок стадиев.

Ждать врага парфянам приходится до середины утра. Первыми у отрога появляются конные из авангарда. Едва заметив тени катафрактов у зарослей, эллины с громкими криками подаются прочь галопом назад к походной колонне. Их не преследуют. Парфяне покидают укрытие на виду у врага, на равнине выстраиваются в три равных треугольника, выстроившись, шагом идут на сближение. До походной колонны десять стадиев. На большом удалении от колонны со стороны северо-востока поднимается пыль. Третий, ещё не известный участник спешит к месту сражения.

Заметив столб пыли, вождь парнов командует. Указывает отряду лучников нагим мечом на хвост колонны. Барабаны кочевников оживают. Их злой, ликующий, чуть не танцевальный ритмичный призыв услышан не только парфянами. Походная колонна останавливается. Десяток телег и повозок выстраивается поперёк дороги заградительной стеной напротив треугольников катафрактов парфян. За ней, короткой и хлипкой, не найти спасения. Двух десятков телег и крытых повозок недостаточно, чтобы защитить все четыре стороны от нападения.

К тому моменту, как лучники парфян заходят в левый фланг стены повозок, всадники-эллины выстраиваются в вытянутый прямоугольник. Первые стрелы отправляются в полёт. Эллинам нечем ответить на обстрел издалека, подаваться с дротиками на лучников они страшатся. Катафракты переходят с шага на бег. Треугольник, ведомый Митридатом, сменяет бег на галоп, направление нападения — центр прямоугольника, где зрим всадник в золотом шлеме, в пурпурном плаще с ярко-алым флагом. Третий отряд парфян заходит со стороны лучников. Меж тем у эллинов чувствительные потери, от стрел убыло три десятка убитых и раненых.

Раздаётся пронзительный звук сальпинги. Нет, это не бравая мелодия, недолгое пение проникнуто скорбным отчаянием. Прямоугольник атакуемых выставляет копья на врага, встречно с места в галоп атакует отряд вождя с золотым штандартом. Лучники немедля прекращают обстрел, разделяются на два отряда. Один из них, тот, что поменьше, с сожалением покидает сражение, направляясь навстречу далёкому столбу пыли. Второй, чуть больше, захватывает обоз, убивает возничих, ломает построенную стену, уводя с дороги тяжело гружённые телеги.

Катафракты второго треугольника с серебряным штандартом совершают обходной манёвр, заходят в тыл эллинам. Топот тысяч копыт заглушает рокот далёких барабанов. Македонские ксистоны противостоят парфянским пикам-контосам. Три строя кавалерии стремительно сближаются и сходятся почти одновременно. Три металлические тучи порождают грозу. Раздаётся ужасный оглушительный грохот столкновения. За грохотом без задержки предгорную долину заполняют разрозненные по звучанию звуки битвы: то хруст древков копий, перестук металла о металл, дикое ржание, команды, крики, стоны, вопли. Гул поднимается к застывшему безучастному светилу. В грозовых тучах, как молнии, часто блестит нагое железо. Падения случаются повсюду. Всадники с обеих сторон рушатся с лошадей, лошади опрокидываются ниц вместе со своими наездниками. Лошади без наездников разбегаются прочь от кровавого насилия.

Парфян-катафрактов чуть не вдвое больше эллинов-ксистофоров. Растянутый прямоугольник эллинов не выдерживает двойного удара, с тыла и фронта, сминается в натиске, по центру сильно разрежается в воителях, с трудом сопротивляется, пытается с обоих флангов безуспешно потеснить катафрактов. Однако внезапно легко крушится по центру, утрачивает боевой дух и в короткое время разрывается на несколько разрозненных частей. Золотого шлема не видно нигде. Ярко-алый флаг пал. Барабаны неистовствуют. Сальпинга безмолвствует. Это перелом скоротечного противостояния.

Для длинных копий простора нет. В ход уже идут мечи, сражение распадается на героические поединки. Кровавая работа-молотьба. Парфяне уверенно одолевают эллинов. Призыв к отступлению на койне. Сражение окончательно проиграно эллинами. Оставшихся ксистофоров окружают. Нескольким десяткам эллинов по левому флангу удаётся вырваться из смертельного окружения. Счастливцы ищут спасения, направляясь к близлежащим холмам, за голыми холмами густые заросли, река, потом лес и, наконец, горы. Лучники забрасывают возню с обозом, преследуют отступающих. Никому из бегущих не удаётся бесследно скрыться, стрелы настигают своих жертв ещё на равнине. Поединки сменяются избиением немногих пеших сопротивляющихся. На равнине битвы на лошадях остаются только парфяне.

По центру окончившегося сражения нескончаемые стоны, скорбь, поминание имён друзей и оживлённые поиски. Утраты у парфян незначительные, убыло с шестую часть катафрактов, лучники же и вовсе не понесли потерь. Армия парфян сохранила способность сражаться. Сотня спешившихся всадников бродит среди останков, обыскивает павших, переворачивает туши лошадей, осматривает брошенное оружие. И вот среди трупов отыскивается нечто, вызывающее почтение. К вождю парнов выносят окровавленное изрубленное тело, чуть позже отыскивается ксифос, золотые ножны на ремне, куски пурпурного плаща с фибулой, тонкая, красная от крови лента-диадема и, наконец, сильно смятый, покрытый жидкой грязью золотой шлем.

Смолкают охрипшие барабаны. Поднимают алый флаг поверженного отряда. Флаг повреждён: переломан по древку, полотнище пыльное, изорванное копытами, в пятнах запёкшейся крови. В полной тишине Митридат, осмотрев внимательно павшего, надевает на себя трофейную портупею с золотыми ножнами, вынимает из них ксифос, потрясает им над головой и что-то неслышно командует среди криков, воплей, гиканья и свиста ликования победителей. Катафракты, утратившие пики-контосы, подбирают среди оружия мёртвых подходящую замену. Раненым оказывают помощь лучники, снимают доспехи, промывают раны, мажут на них мёд, мази, бинтуют, накладывают доски на переломы. Меж тем годные к новому сражению парфяне строятся в три походных колонны, рысью направляются по дороге в сторону востока. Битва первая закончилась, но битва вторая ещё не началась.

Навстречу усталым и счастливым катафрактам отступает та часть отряда лучников, что отправлялась в начале сражения на дальнюю разведку. Их новости тревожны. Пять тысяч явану не повернули вспять при виде штандарта Парфии. Лучники приняли бой, нанесли незначительный урон, кружили, беспокоили по флангам, замедлили движение явану, но враг не убоялся тростниковых стрел, напротив, развернулся в боевые построения из трёх частей. Митридат останавливает колонны трёхкратным поднятием штандарта. «Здесь поджидаем явану!» — это команды командиров. Парфяне перестраиваются для битвы. От усталости перестроение происходит сбивчиво и медленно. Лучники занимают центр, два треугольника катафрактов — по флангам. Всяк молится богам о павших, о личном бранном счастье и общей победе.

К полудню появляются явану. Завидев построения боевые парфян, враги останавливаются в трёх стадиях. Пыль оседает. Две армии рассматривают друг друга. Барабаны оживают злыми песнями, лучники покидают центр построения. Но что это? Явану уходят прочь. Катафракты рысью поддерживают атаку лучников. Стрелы летят в спины отступающим. Опустошив гориты, лучники возвращаются. Митридат принимает решение прекратить преследование врага. Бессонные ночи в долгих переходах дают знать о себе. Воители устали, устали и лошади, всем требуется отдых. Катафракты спешиваются, не снимая доспехов, валятся на тёплую землю, засыпают в молодой траве подле лошадей.

К вождю и командирам два лучника волочат под руки пленного, явану, юношу лет двадцати в ранах несмертельных: в предплечье стрелой и с ногой неподвижной, сломанной, возможно, при падении.

— Кто вы? Откуда вы пришли? — через толмача-гирканца вопрошает вождь парфян.

Юноша молчит, висит бледной тенью между опорами-лучниками, смотрит исподлобья не на властителя, а на сверкающие под солнцем золотые ножны с ксифосом. Катафракт из знати парнов подходит к пленному. Удар кулаком под дых выводит явану из оцепенения. Лучники заламывают руки пленному, валят на колени. Юноша ахает, скрипит зубами, тихо стонет от боли.

— Илы базилевса Евкратида… пришли из Бактрии… за свергнутым Евтидемом Вторым из династии Евтидема.

— Где твой базилевс Евкратид? — Митридат подходит к пленному почти вплотную, катафракт за волосы поднимает голову юноши к вождю. Митридат наклоняется к лицу допрашиваемого.

— Базилевс был только что перед тобой. — Юноша не трусит в окружении врагов.

Митридат поворачивается к знати, переспрашивает через толмача:

— Так мы обратили в бегство базилевса Бактрии?

— Да, — следует простой ответ пленного.

Вновь скрежет зубов и приглушённые стоны. Катафракт отпускает волосы юноши, голова пленного сникает. Митридат утрачивает самообладание, поднимает голову к солнцу, во весь голос смеётся. Радость властителя Парфии поддерживается старшими командирами и знатью. Неожиданно очень громко поверх голов откуда-то из рядов младших командиров катафрактов раздаётся восторженное:

— Парфия победила двух царей явану!

— Тот, кто победил царя, — царь! — первым отзывается Артадат, стоящий по правую руку от Митридата. В полной тишине провозглашает: — Отныне Митридат — царь Парфии!

— Царь! Царь! Царь! — раздаётся со всех сторон.

Примечания

2

Аристотель. Caillemer. Dict. des antiq. 1, стр. 441—443.

3

Солон (Sol. fr. 24. 26—27 Diehl).

4

Сороос (др.-греч. Σόροος) — Сирия.

5

Эргатай (др.-греч. έργάται) — подёнщики.

6

Синтагма (др.-греч. σύνταγμα) — сопорядок, вместе построенное, также военный отряд в 256 человек.

7

Аорн — город в Бактрии. Территория современного Узбекистана, окрестности города Термез.

8

Позже полис Евкратидея, современный Афганистан, город Ай-Ханум.

9

Мараканда — античное название Самарканда.

10

Артадат (парфян.) — созданный божеством Праведности.