Клуб «Декстер»

Макс Ридд (2024)

Надя, журналист-расследователь из Москвы, обнаруживает след серии убийств, который внешне никак не связаны. Вместе с двумя детьми-подростками она едет в город, чтобы расследовать убийства и очередной раз доказать, насколько она крутой журналист. Её дети представлены сами себе. А её расследования достаточно быстро привлекают внимание очень опасного человека.

Глава 1. Последний поезд

Последний поезд всегда пахнет отчаянием.

В полупустом вагоне метро ночь размывает лица пассажиров, превращая их в смутные отражения в чёрных окнах. Я смотрю на своё — бледное пятно с провалами глаз — и думаю о тех, кто не успел на этот поезд. О тех, кто остался там, в темноте перронов, где эхо шагов звучит как метроном, отсчитывающий чужое время.

Рабочий день закончился часов восемь назад. Нормальные люди давно дома, спят в тепле и уюте своих квартир. Я же торчу в редакции до последнего — привычка, выработанная годами. Дома ждут дети, но они привыкли к моему графику. Привыкли засыпать без сказки на ночь, без поцелуя в лоб. Лучшая подруга говорит, что я разрушаю их психику своим отсутствием. Может быть. Но лучше так, чем показывать им, как их мать трясётся по ночам от кошмаров.

Три станции до конечной. Вагон покачивается, убаюкивая и завораживая. В такие моменты реальность истончается, как старая газетная бумага, и сквозь неё проступают тени прошлого. Они всегда приходят в ритме стука колёс: тук-тук, тук-тук. Как пульс. Как сердцебиение загнанной жертвы.

Сегодня я снова облажалась в редакции. Главред орал так, что стёкла дрожали:"Филинцева, ты журналист или сраный Достоевский? Где факты? Где цифры? Кому нужны твои психологические портреты маньяков?"А мне плевать. Я знаю: за каждым преступлением стоит история. За каждой историей — человек. Даже если этот человек — чудовище.

Достаю блокнот — старая привычка, ещё с тех времён, когда верила, что правда спасёт мир. На последней странице — заметки о новом маньяке с Юго-Запада. Почерк прыгает в такт движению поезда:"Третья жертва… следы удушения…"

Напротив, через проход, сидит женщина с фиолетовыми волосами. Спит, откинув голову. На шее — татуировка: змея, кусающая свой хвост. Уроборос. Вечное возвращение. Я невольно тянусь к собственной шее, где под воротником свитера прячутся тонкие шрамы. Следы другой истории, которую я ещё не готова рассказать.

Утром звонила мать. Её обычное:"Надюша, тебе тридцать пять, пора снова замуж. Дети без отца не вырастут". Она не знает. Никто не знает. Даже в суде я не рассказала всего — только то, что можно было доказать побоями и справками. Остальное… Остальное живёт во мне, как осколок стекла под кожей. Я научилась с этим жить. Почти.

Поезд резко тормозит."Китай-город"вспыхивает неоновым светом, режущим глаза. На платформе — только тени и отражения. И вдруг — движение. Мальчишка в ярко-оранжевом жилете службы доставки вваливается в вагон, спотыкаясь о собственные ноги. Термосумка за спиной покачивается, как горб. Его лицо искажено то ли страхом, то ли болью.

Разве их ещё пускают в метро? Они же давно катаются на своих электроциклах и самокатах по поверхности.

Наши глаза встречаются. В его взгляде — та же загнанность, которую я каждое утро вижу в зеркале. Что-то внутри меня отзывается на этот взгляд, как камертон. Мальчишка дёргается, словно хочет что-то сказать, но двери закрываются с шипением, похожим на выдох раненого зверя.

Я знаю этот взгляд. Знаю это отчаяние. Оно живёт под кожей, как паразит, питающийся твоими страхами. Мои пальцы сжимают блокнот до боли. На последней странице, под заметками о маньяке, появляется новая запись:"Мальчик в оранжевом. Служба доставки. Китай-город. 01:36"

Мальчик прислоняется в проход между двумя вагонами — садится на корточки, ставя термосумку рядом на пол.

Что-то не так с этим мальчишкой. Он измучан, он загнан в угол. Очевидно, что ему некуда идти. Я борюсь со своим демоном жалости. Я говорю ему, что в Москве невозможно оставаться эмпатичным и сочувствующим. Всем не поможешь — таков уж девиз этого города. Каждый здесь думает только о себе, да ещё, пожалуй, о своей семье.

Протухший город уставших людей. По утрам набиваются на конечных станциях, стараясь занять такие места, чтобы не приходилось уступать их случайным бабулькам, забредшим на одной из срединных станций. Залипшие в своих телефонах, в наушниках. Я пытаюсь делать вид, что я такая же… но мой взгляд всегда ищет, ему слишком тесно в экране смартфона.

Кажется, я одна вижу этого паренька в оранжевой робе служителя ордена потребления. Все давно перестали их замечать: стоит человеку надеть форму службы доставки, хоть жёлтой, хоть зелёной, хоть серо-буро-малиновой, как он сразу превращается в функцию и теряет человечность в глазах окружающих. На едущего на электроцикле персонажа можно только поругаться, если он проезжает слишком близко или бибикает тебе, когда ты этого не ждёшь, но никак не возможно видеть в нём человека. К сожалению.

Демон побеждает. Я поднимаюсь с седушки, преодолеваю расстояние до мальчишки, который положил руки на колени, а голову на руки и, кажется, пытался уснуть. В нос ударяет запах — пот и ещё какой-то набор непонятных ароматов.

— Эй, — говорю тихо. — Ты в порядке?

Он вздрагивает, как от удара. В расширенных зрачках отражаются диодные огни несущегося во тьме поезда. На рукаве его куртки я замечаю странный знак — спираль, закручивающуюся внутрь. Не придаю этому значения.

— Д-да, — неуверенно шепчет паренёк одними губами.

Женщина с фиолетовыми волосами просыпается, окидывает нас мутным взглядом и демонстративно отворачивается. Типичная московская реакция — не вмешиваться, не замечать, пройти мимо. Я сама такая. Была. До того случая.

— Как тебя зовут? — спрашиваю, доставая из сумки бутылку воды.

— К-кирилл, — его руки трясутся так сильно, что вода проливается на куртку.

Я ещё не сделал на этом акцента, но, вероятно, вы уже всё сами решили про внешность паренька. Думаю, вам представился азиатской наружности смуглый пацан лет двадцати с чем-то. Но нет, этот мальчик был обычным русским мальчиком. Таких крурьеров-доставщиков можно встретить летом, когда они подрабатывают, чтобы заработать себе на плейстейшн или скопить денег для свидания. Сейчас же был ноябрь, не время для подростков.

— Кирилл, тебе нужна помощь? Может, вызвать скорую? Полицию?

При слове"полиция"его глаза расширяются от ужаса. Он судорожно мотает головой:

— Нет-нет-нет! Пожалуйста… Они найдут… в смысле, нет, не нужно ничего…

Знакомая паника. Я сама когда-то так же боялась полиции. Боялась, что не поверят. Что решат — сама виновата. Или хуже — поверят, но ничего не сделают. Иногда бездействие страшнее предательства.

— Хорошо, без полиции, — киваю. — Давай просто поговорим. Ты откуда?

— Из N… Город такой… Далеко…

— Ого, далеко ты забрался. И давно в Москве?

— Три дня… Я думал… думал город большой — здесь легко спрятаться. Но оказывается, спать-то мне здесь негде.

Проблемы с законом? Наркотики? Или что-то серьёзнее? Мой журналистский радар вибрирует, как сумасшедший. Но сейчас не время для вопросов. Мальчишка явно на грани.

Следующая станция — моя. За окном мелькают огни"Таганской". Я достаю визитку, протягиваю ему:

— Вот, возьми. Я журналист. Если захочешь поговорить — звони в любое время.

Он берет карточку трясущимися пальцами, прячет в карман. На запястье мелькает синяк — тёмный, свежий.

— Выходи со мной, — говорю внезапно для самой себя. — У меня есть диван и горячий чай. Выспишься, придёшь в себя, а утром решим, что делать дальше.

Часть меня кричит, что это безумие. В моей квартире дети. Я ничего не знаю об этом пацане. Но другая часть — та, которая всё ещё помнит вкус собственной крови и звук рвущейся верёвки — не может пройти мимо.

Кирилл смотрит на меня долгим взглядом. В его глазах плещется что-то тёмное, бездонное. На секунду мне кажется, что я вижу в них отражение своих собственных демонов.

— Я… я не могу. Боюсь, вам будет плохо, если вы мне поможете.

Поезд начинает тормозить. Моя разумная часть кричит мне:"Отступи. Забудь. Спрячься."Но я уже приняла решение. Но демоны уже взяли верх.

— Пойдём, — говорю твёрдо, протягивая руку. — Я знаю, каково это — бежать. И знаю, каково это — когда некуда бежать.

Кирилл колеблется. Двери открываются. Поток людей — последних пассажиров этой ночи — выносит нас на платформу.

— Я… я не должен… Но… — он запинается, оглядываясь по сторонам. На его лице застыло выражение загнанного зверя.

— Эй, — я беру его за плечи, заставляя посмотреть мне в глаза. — Послушай. Что бы ни случилось, чем бы ты ни занимался — сейчас это неважно. Важно то, что ты жив. А с живыми людьми всегда можно что-то решить. Я сама решила тебе помочь.

Наверное, со стороны мы выглядим странно: взрослая женщина и перепуганный подросток в оранжевом жилете, застывшие посреди пустеющей станции метро. Но мне плевать. Я слишком хорошо помню, как сама стояла на краю, не зная, куда идти. Помню, как важно в такие моменты, чтобы кто-то просто протянул руку.

— Хорошо, — шепчет он наконец. — Хорошо.

Мы поднимаемся по эскалатору. Кирилл идёт за мной, как тень, крепко прижимая к себе термосумку. Ночная Москва встречает нас промозглым ветром и моросящим дождём. Где-то вдалеке воет сирена.

Я достаю телефон. Три пропущенных от Вики. Сообщение:"Мам, ты где? Таня говорит, у тебя задание". Следом голосовое от Виталика:"Ма, тут эти придурки из десятого"Б"опять к Вике доебываются в инсте. Я им ответил. Только не злись, ладно?"

Тринадцать лет. Господи, когда они успели так вырасти? Кажется, ещё вчера я укладывала их спать, читала сказки… А теперь у них своя жизнь, свои тайны. Виталик защищает сестру, как взрослый мужчина. Вика пытается быть сильной, как я. Иногда я ловлю её взгляд в зеркале — она красит глаза, как я, хмурится, как я. Учится быть несгибаемой. Я не знаю, радоваться этому или плакать.

Набираю Таню, няню:

— Прости, что я опять поздно. Можешь ещё побыть ещё немного? Уже совсем скоро буду.

— Надя, они же не маленькие уже, — в голосе няни слышится упрёк. — Виталик весь вечер в своём ноутбуке. Говорит, программирует что-то. А Вика… она какая-то странная последнее время. Сидит в своей комнате, рисует эти свои… специфические картинки.

Я знаю. Видела её альбом. Темные фигуры, искажённые лица."Это же готика, мам! Это модно!"Но я-то вижу: она рисует мои кошмары. Те, о которых я никогда не рассказывала. Дети всегда чувствуют. Всегда знают.

— Всё нормально, Тань. Я скоро буду.

Кирилл мнётся рядом, теребя лямку своей термосумки. Он ненамного старше моих детей. Может, на четыре года, может даже меньше. В другой жизни они могли бы дружить. В другой жизни я могла бы быть просто матерью, а не той, кто видит чудовищ в темноте.

— У вас дети? — спрашивает он тихо, когда мы идём по пустой улице.

— Да. Близнецы. Тринадцать лет.

— И вы… вы не боитесь? Приводить незнакомого человека…

Я усмехаюсь. Если бы он знал, чего я действительно боюсь. Не его — измученного, дрожащего мальчишки. Конечно, я боюсь того, что моя одержимость чужими монстрами однажды привлечёт их к моим детям. Боюсь, что рисунки Вики — не просто временное увлечение, а Виталик… что однажды его желание защищать сестру приведёт его туда, откуда нет возврата.

— Я журналист, — говорю вместо этого. — Я умею читать людей. И я вижу, что ты не опасен. По крайней мере, не для нас.

Он опускает голову. В свете фонаря его лицо кажется восковой маской.

— Вы ошибаетесь, — шепчет он. — Я… я сделал нечто ужасное. Там, в N…

— У всех есть свои кошмары, Кирилл. Главное — не дать им победить.

Мы подходим к моему дому. Старая пятиэтажка дышит теплом жёлтых окон. Где-то там, на третьем этаже, мои дети ждут возвращения матери, которая снова притащила домой чужую беду. Но разве у меня есть выбор?

***

Дом встречает нас полумраком и тишиной, похожей на старую паутину — кажется, тронь, и она зазвенит. В коридоре горит единственная лампа: маленький светящийся гриб, который Вика притащила с барахолки. Она говорит, он похож на гриб из"Последних из нас". Я делаю вид, что понимаю эти отсылки. А сама стараюсь не думать о том, как грибы разрастаются в темноте, пожирая всё живое.

— Проходи, — шепчу Кириллу. — Только тихо.

Он замирает на пороге, словно вампир, ждущий приглашения. В тусклом свете его оранжевый жилет кажется неуместно ярким, как пятно свежей крови на больничной простыне.

— Мам? — голос Виталика из его комнаты разрывает тишину. Слышится звук захлопывающегося ноутбука. — Ты чего так поздно?

— Спи, солнце. Поговорим утром.

Но он уже выходит в коридор — длинный, нескладный, в своей неизменной футболке с мультяшными персонажами. Замирает, увидев Кирилла. Его глаза сужаются — этот взгляд я слишком хорошо знаю по собственному отражению в зеркале.

— А это кто?

— Это Кирилл. Он поживёт у нас немного.

Виталик скрещивает руки на груди. Господи, когда он научился этому взрослому, оценивающему взгляду? В последнее время я всё чаще ловлю его за изучением криминальной хроники."Это для программирования, мам. Нейросети учатся на данных."

— Опять? — в голосе сына столько усталой взрослости, что на секунду становится страшно. — Мам, ты же понимаешь, что не можешь спасти всех?

В дверном проёме появляется заспанная Вика. Её чёрная футболка делает её похожей на тень самой себя.

— О, у нас очередной подопытный? — она щурится от света. — Дай угадаю: очередная"особенная"история?

Они стоят в коридоре — мои дети, мои маленькие взрослые — и смотрят на меня с той смесью любви и усталости, которую я не готова принять. Когда они успели стать такими? Когда я успела сделать их такими?

— Оба — спать, — мой голос звучит тверже, чем я себя чувствую. — Немедленно.

— Ага, конечно, — Виталик скрещивает руки на груди. — А ты пока поработаешь над очередной статьёй про маньяков? Знаешь, мам, нормальные дети в тринадцать лет боятся монстров под кроватью. А мы знаем все виды удушения и можем отличить колото-резаную рану от рубленой.

— Виталий!

— Что Виталий? Я же должен защищать семью, правильно? Ты сама говорила.

Кирилл за моей спиной издаёт какой-то странный звук — то ли всхлип, то ли смешок. Его пальцы всё ещё сжимают лямки термосумки, словно спасательный круг.

— Спать. Оба. Сейчас же.

— Только учти, — бурчит Вит, уходя в комнату, — если он псих, я вызову полицию. У меня палец на быстром наборе.

Вика закатывает глаза, но разворачивается к своей комнате. На секунду задерживается:

— Знаешь, мам… Когда ты в следующий раз решишь кого-то спасти, спроси себя: может, это тебе нужно спасение?

Они уходят — две тени, растворяющиеся в темноте квартиры. Из комнаты Вики доносятся первые аккорды"What else is there?" — любимой песни их отца. Я содрагаюсь из-за того, какие мысли возникают у меня в голове от этой музыки. Поэтому стараюсь скорее переключиться.

— Ванная там, — показываю Кириллу. — Полотенце чистое дам.

Он кивает, всё ещё не выпуская своей сумки. В ванной долго шумит вода. Слишком долго. Когда выходит — бледный, с мокрыми волосами, в моей старой футболке — его руки все ещё слегка подрагивают.

— Ложись, — киваю на разложенный диван. — Утром поговорим.

Он забирается под одеяло, сворачивается клубком. Термосумка стоит рядом с диваном — тёмный силуэт, хранящий свои тайны.

Из комнаты Виталика доносится стук клавиатуры. Ровный, методичный — как метроном, отсчитывающий время до чего-то неизбежного. Захожу к нему: сидит, уткнувшись в монитор, на экране какие-то графики, цифры.

— Это что?

— Проект по информатике, — он даже не оборачивается. — Ничего интересного.

— Виталик…

— Мам, серьёзно, иди спать. Ты же знаешь — я сова.

В его голосе столько моих интонаций, что становится не по себе. Возвращаюсь в гостиную. Кирилл уже спит, свернувшись эмбрионом. Лицо бледное, но ярким шрамом на нем расползается довольная улыбка.

Сажусь за ноутбук. Статья о последнем убийстве ждёт своего часа. На экране мерцает курсор, как маяк в ночи. За окном начинается дождь, и капли чертят на стекле свои письмена — загадочные иероглифы ночного города.

Из комнаты Вики всё ещё льются звуки электронной музыки — тихой, печальной, как эхо давно минувших дней. Виталик всё так же стучит по клавишам, словно пытается расшифровать какой-то код. А я сижу в темноте и думаю о том, что мои дети правы: может быть, это мне нужно спасение.

Но от чего? От призраков прошлого? От собственных демонов? Или от этой бесконечной потребности находить чужие истории, чтобы не думать о своей?

Телефон вибрирует. Сообщение от редактора:"Филинцева, где материал по Юго-Западу? Крайний срок — завтра."

Я смотрю на спящего Кирилла, на его термосумку, на своих детей за закрытыми дверями. И понимаю: все мы здесь — персонажи какой-то истории. Осталось только понять, кто её автор.

За окном дождь превращается в ливень, и город тонет в его монотонном шуме — как тонут в нём все наши страхи, надежды и тайны. А где-то в его тёмном чреве рождается новый день, который принесёт с собой новые вопросы.

Вопросы, на которые я, возможно, не готова получить ответы.