Устойчивое решение

Максим Шинкарёв

Выбор не зависит от стиля и жанра. Выбор одинаково требователен к любому, кем бы он ни был. Выбор – основа человека. И главное решение, которое он должен принять. Какой выбор ты сделаешь?

Кюрасо-блюз

По мотивам стихотворения «Curacao blue»

Артура Иванова (Барамунды)

— Что вы надеетесь найти на этом речном острове? Абсолютно непримечательное место. Сухое, каменистое, унылое. Ну да, немного пляжей, пара живописных заводей, знатные омуты, но мало ли этого добра вокруг? Мой вам совет — не задерживайтесь там больше чем на две недели. Тоска одолеет. Увидите. И если что, помните — у нас рейсы туда каждые две недели. Как увидите голубую тоску на горизонте — пакуйте саквояж. Мы будем рады.

— Вы слишком привержены цвету, мой капитан.

— А почему бы и нет? Наш фирменный цвет. Ваше здоровье, мой генерал! Prozit!

— Ваше здоровье, капитан.

— Занятные у вас шрамы, мой генерал.

— Вы бестактны, капитан.

— И что с того? Расскажите, как вы их получили. Уверен, это история, достойная героя!

— Уже пятый день я слушаю вас, мой капитан, и до сих пор не могу определиться — выпить всё же с вами на брудершафт или вызвать на дуэль? Вы что посоветуете?

— Сначала дуэль, потом на брудершафт. Как вам такой вариант?

— Вы неподражаемы, мой капитан.

— Если человек жив, то он никому не подражает и никто не может подражать ему. Если что-то из этого всё же происходит, значит, никчёмный совсем человек.

— Вы восхитительно категоричны. Что же, отложим дуэль по обратного рейса. А пока давайте выпьем.

— Отлично! Бой! Где ты, спящее недоразумение безмозглого племени безногих? Ещё коктейль мне и генералу! Ваше здоровье, генерал!

— Ваше здоровье, капитан.

— Так что же шрамы, мой генерал?

— Не напирайте, капитан. Позже. Сейчас я не в настроении.

— Как скажете. Ещё стаканчик?

— Пожалуй.

— Вы очень странный, мой дорогой.

— Спасибо, вы очень милы.

— Эта манера выходить к завтраку с перепачканными чернилами пальцами, сидеть всё утро и смотреть на рассвет, не следить за собой. Встреть я вас посреди Парижа, вы были бы очень там к месту, но здесь, посреди Южной Америки, встретить классического представителя парижской богемы — это неожиданно.

— Ну уж и классического. Так, бледное подобие.

— Вы строптивы.

— А вы обворожительны.

— И раздражающе прямолинейны.

— Когда я теряюсь, то становлюсь грубоватым. Как долговязый ученик иезуитской школы при виде королевы аристократического пансиона. Я думаю, вы видали таких.

— Нет, мой милый.

— Значит, бедняги просто не имели сил взглянуть на вас прямо. Прятались за углом, должно быть.

— Просто я не была королевой пансиона. У моей матери не было денег, чтобы обеспечить мне такое образование.

— Что ж, значит, эти деньги не были потрачены зря.

— Вы готовите оскорбление или комплимент?

— Констатацию.

— И чего же?

— Вы королева по всем признакам. Если это не результат светского обучения, значит, оно было бы бессмысленно. Идеальный камень не нуждается в гранильщиках.

— Вы вульгарны.

— Тогда давайте я помолчу и просто буду смотреть на вас.

— О Господи! Тогда почитайте что-нибудь из того, на что вы тратите ночами чернила.

— Я буду заикаться. Робость, знаете ли.

— Вы заводите разговор в тупик.

— Совсем нет. Давайте просто поговорим о чём-нибудь другом, если нельзя о вас.

— И о чём же?

— Хотя бы о закате. Вы видели картину Ван-Гога?

— Какую из?

— С закатом.

— Их несколько. Какую вы имеете в виду?

— «Закат солнца в Монмажуре».

— Она же считается подделкой?

— Я в это не верю.

— Вы эксперт?

— Я человек, который в данном случае не верит экспертам. Я убеждён, что это одно из лучших его творений.

— А это не гордыня ли в вас? Типичная черта парижской богемы.

— Возможно. Ещё одна черта парижской богемы — отсутствие желания следовать за другими там, где нужно идти самому.

— И ломать шею там, где не прошли великие?

— Да. Либо самому стать великим со временем.

— И самонадеянность.

— Безусловно.

— А как же скромность?

— Тогда не стоит жить в среде богемы. Тогда надо идти в монастырь.

— А вам не хочется?

— Мы снова вступаем на предательскую почву.

— Боитесь?

— Боюсь.

— И признаётесь в этом?

— Я трусоват.

— Тогда что же вы делаете здесь, посреди реки, полной крокодилов?

— Я еду на остров, который является конечной точкой нашего рейса.

— Зачем? Будете там писать?

— Я буду там жить.

— Интересный выбор. Не слишком ли вы увлеклись эскападами?

— Всё гораздо проще. У меня в кармане осталось всего несколько монет, как раз чтобы доехать и купить какую-нибудь лачугу. Я нищий.

— Нищий, который едет в самое сердце Южной Америки, чтобы купить там лачугу и жить? Вы серьёзно?

— А чем это место хуже любого другого?

— Что же, наш разговор всё же зашёл в тупик.

— Бог с ним, с разговором. Мы можем просто помолчать, глядя на закат, пока он не закончился.

— Я буду смотреть на закат, а вы будете жульничать?

— Безусловно.

— Бой, зажигай фонари! В этой тьме египетской не разглядишь, что пьёшь. Пошевеливайся!

— Иногда во тьме можно увидеть больше, чем под светом фонарей, капитан.

— Что же, например?

— Как светится кончик сигареты беспечного часового, например. Очень удобно целиться.

— Слава Богу, что я курю трубку.

— Да, это безусловный плюс. Главное, выбирать трубку с глубокой чашкой и не находиться под склоном. Со склона снайпер может увидеть и трубку.

— И что же делать?

— Курить под крышей. Правда, это опасно тем, что при начале атаки строения обычно атакуют минометчики или авиация.

— Чертовски увлекательно, мой генерал! И что же делать?

— Пить, капитан. И не переживать о возможном.

— Великолепные слова, генерал!

— Ваше здоровье, капитан.

— Как жаль, что закат так быстро погас.

— Бесконечно жаль. Подождите немного, и на небе появятся звёзды.

— Мадам, месье, позвольте, я зажгу лампу.

— Зажигайте, месье. Мой собеседник будет рад.

— Безусловно. Вот, возьмите.

— Благодарю вас, месье!

— Вы расточительны.

— Скоро я умру для цивилизации. Зачем мертвецу деньги?

— Как претенциозно.

— Хороший повод для продолжения нашей пикировки.

— Вы готовы выкинуть белый флаг?

— Он был выкинут ещё перед началом нашей беседы. Неужели вы не видите, как он свисает с моего плеча?

— Вы могли бы получше следить за вашим шейным платком.

— Вы правы. Я был небрежен.

— Что вы делаете? Зачем вы бросили его за борт?

— Я передумал сдаваться. Расскажите мне что-нибудь о себе.

— Вы правда едете туда, чтобы жить? И не собираетесь возвращаться?

— Правда. Не собираюсь.

— Почему?

— Не хочу. Некуда.

— Так не хотите или некуда?

— Некуда, потому что нет места, в которое я хотел бы вернуться.

— Почему?

— Небо, а не душу меняют бегущие за море.

— Латынь?

— Да.

— А как звучит в оригинале?

— Caelum, non animum mutant, cui trans mare currunt.

— Послушайте, но это же нелепо.

— Латынь?

— Бегство.

— А я не бегу.

— А что же?

— Я просто перемещаюсь в пространстве. И немного во времени.

— В один конец?

— А чем плохо? Все дороги идут в один конец.

— Снова цитата?

— Нет. Просто факт.

— Послушайте, милый мальчик, это глупость.

— Ещё раз назовёте меня мальчиком, и мы закончим нашу беседу.

— А кто же вы?

— Сейчас я ваш собеседник, и не более того.

— Обидчивый собеседник.

— Оставьте мне эту малость.

— А сколько вам лет?

— Мне? Двадцать семь.

— Сколько?! Вы не лжёте?

— Я очень, гхм, моложаво выгляжу, я знаю. Мне говорили.

— Удивительно.

— Не очень. Иногда просят показать паспорт.

— Простите меня, мой друг.

— Ничего. Не стоит извинений.

— Я обидела вас. Мне самой…

— Я знаю, сколько вам лет. Не стоит делиться этим секретом с остальными.

— Откуда?

— Я заплатил стюарду, чтобы он посмотрел в книге регистрации пассажиров.

— Интересно.

— Что именно?

— Я всё никак не могу понять, как же мне хочется отреагировать — возмутиться, закричать, обвинить вас в преследовании, или, наоборот, восхититься настойчивостью.

— Подумайте и известите меня о вашем решении.

— Хорошо. Тогда, чтобы загладить обиду, я предлагаю выпить. Я угощаю.

— Никаких «я угощаю». Угощать покойников не самое лучшее времяпрепровождение.

— А быть угощаемой покойниками?

— Это нормально.

— Каким образом?

— Вы пили когда-нибудь старый алкоголь, выдержкой в несколько десятилетий? Столетий? Те, кто заложил виноград в точило, те, кто следил за вином, приветствуют вас.

— Вы пугаете меня аллюзиями.

— Цезарь же не пугался.

— И был убит.

— Мы все будем убиты в свой срок вечным убийцей.

— Вы не боитесь смерти?

— Я боюсь жизни. Смерть — её прекращение. Что будет там — кто знает?

— Вы еретик?

— Я верю в Бога.

— И отрицаете Рай?

— Я не знаю, что меня ждёт. У меня нет индульгенции.

— Тогда послушайте, я предлагаю вам вот что…

— Я заинтригован. У вас есть индульгенция, от которой можно оторвать краешек?

— Не перебивайте, это, в конце концов, невежливо! Так вот, я предлагаю вам вернуться в мир, бросить эту вашу тоску и поехать в Англию.

— И что же там? Там будет весело?

— Там живу я. Мой муж…

— Прекратите. Прекратите немедленно.

— Почему?

— Меня воротит сама мысль о цивилизации.

— Да вы хоть секунду жили вне её? Вы понимаете, куда вы едете? Вы умеете жить вне города? Вы подохнете там от голода и холода, от болезней и дикого зверья! Оставьте это ваше безумие, и…

— Безумны вы.

— Что?!

— Вы безумны. Вы сумасшедшая.

— Объяснитесь!

— Я не буду объясняться. Вы безумны. И закончим на этом. Мы с вами так и не выпили. Давайте сменим тему. Эй, гарсон!

— Да, месье?

— Два кюрасао, будьте любезны.

— Сию минуту, месье.

— Я не буду с вами пить.

— Хотите, я извинюсь?

— Нет.

— Тогда прошу вас, не покидайте меня. Завтра мы прибудем на место, я сойду, а вы отправитесь обратно.

— Откуда вы знаете?… А, понятно. Стюард?

— Конечно.

— Ваши напитки, мадам и месье.

— Благодарю вас. Вот, прошу.

— Спасибо, месье!

— Да что же вы делаете!

— Трачу уже ненужное мне.

— Вы безумец.

— Конечно. Выпейте со мной.

— Эй, бой! Да где тебя носит, колченогое отродье безногой черепахи! Принеси виски!

— Вы переходите к тяжёлой артиллерии, капитан?

— Мне нравится ваше сравнение, генерал.

— Это средней тяжести, капитан.

— А что же тяжелее?

— Хорошая, добротная авиабомба. Очень аккуратное оружие, если попадает в цель. Немного сажи и никакого сопротивления.

— Вы сбрасывали такие?

— Нет. Я находился в составе уворачивающихся.

— Вы были очень вёртким?

— Очень. Как видите, я до сих пор жив.

— Это совершенно неоспоримый аргумент, генерал! Выпьем!

— Ваше здоровье.

— Скажи мне, что с тобой случилось?

— Да ничего особенного. Детство в рабочих предместьях, потом отрочество на ферме, потом глупое бегство в Париж, там попытка богемной жизни и разгрузка вагонов. Теперь река и ты.

— Господи, какой же ты глупый.

— Не жалуйся.

— Я не жалуюсь. Завтра пароход пристанет к этому твоему острову и ты сойдёшь на берег. А я поеду обратно.

— Да.

— И там будут опять эти приёмы, этот вечный снобизм, эти надутые морды с врождённым геморроем, эти сухие твари, которых там принято заводить в юности и называть жёнами. А потом и я стану такой тварью. И тогда я пойму, что ты был прав, а я безумна.

— Не поймёшь.

— Почему?

— Так что же случилось с вашей рукой, генерал?

— Вы никогда не унимаетесь, капитан?

— Никогда, мой генерал. Иначе зачем начинать?

— Вы правы. Ну что ж, история эта была вполне себе заурядной. Мы сидели в каменном подвале и пили. В нас уронили хорошую, добротную авиабомбу. Она пробила каменный свод, взорвалась и осколки накрыли нас. А потом загорелся бензин в канистрах, которые мы там держали. Сначала руку мне покромсало осколками, потом поджарило. Всё заурядно и просто.

— Как же вы выжили?

— Несложно. После авиаудара за нами пришли солдаты противника. Им хватило ума вытащить меня из огня.

— Вы попали в плен?

— Нет, такой роскоши в тот раз не полагалось, не тот был случай. Я убил своего спасителя и убрался подальше.

— И всё равно, генерал, вы не из слабых. Я восхищаюсь вами. Выпьем!

— Выпьем, капитан. Но это будет последняя. На сегодня хватит.

— Как скажете, мой генерал. Как скажете.

— Ваше здоровье, капитан.

— Ваше здоровье, мой генерал! За вас!

— Как скажете.

— Ну что же, приятного вам отдыха, мой генерал! Если что, помните, через две недели мы придём снова, и я буду благодарен судьбе за возможность снова выпить с таким выдающимся человеком!

— Спасибо, капитан. Вы переоцениваете мои достоинства.

— Достоинства такого человека невозможно переоценить!

— Всё возможно, мой капитан. Будьте здоровы!

— Будьте здоровы и вы, мой генерал!

Волны реки накатывают на каменистый берег.

Теплоход скрывается за поворотом.

Я сажусь на чемодан и вспоминаю старую, единственную стоящую мою мелодию.

Зной реки…

Лунный блик спит в бокале,

Мы случайно

Вдруг нашли, что искали…

Мои губы шепчут слова, написанные той ночью. Ты спала, и твои тёмные волосы укрывали истерзанную подушку.

И над тихой водой,

Пусть не знаю кто ты,

Я сегодня с тобой

А в стакане цветы…

Эту строфу лучше всего было бы произнести тебе. Но ты спишь.

Наши волосы треплет

Тёплый ветер реки…

Вскоре втянутся цепи

Сквозь якорный клюз

И споют нам, споют:

Кюрасао блюз…

Я лгу. Я лгал тебе сегодня. Нет, не тогда, когда говорил про детство в парижских предместьях, не про адову работу на ферме у троюродного родственника после ухода родителей, не про отвратительный и жалкий период завоевания «богемы».

Скоро ты узнаешь. А может, и не узнаешь, если я сделаю всё верно.

Зной реки…

Лунный блик спит в бокале,

Утолим мы

Нашу боль и печали…

Нашу ли? Этот старик говорил со мной, и лицо его было образцом аристократического стиля. Твёрдые черты, ровный тон. И сумасшедшая, безумная боль в зрачках.

Там где койка в каюте,

А в зеркале — ты!

Ну позволь мне испить

От твоей наготы!

Наши губы целует

Тёплый ветер реки…

Он не мог тебя целовать — ты не хотела. Он совершил ошибку, взяв тебя в жёны.

Вскоре втянутся цепи

Сквозь якорный клюз

И споют нам, споют:

Кюрасао блюз…

Я смотрю на тебя. Постель растерзана, покрывало смятым комком отброшено в сторону. Тонкая простыня накрывает тебя, и понимаю, что тебе жарко, несмотря на то, что открыт иллюминатор. Я смотрю, как дыхание ворошит концы твоих волос, сбившихся на подушке.

Зной реки…

Лунный блик спит в бокале.

Утопаю,

Я в тебе утопаю…

Стон распластанных тел,

Жизнь свернулась в спираль:

Получи, что хотел —

Гран мерси, дженераль!

Я закрываю глаза. Я понимаю, что эта картина будет стоять перед моим взглядом долго, очень долго. Возможно, столько, сколько я проживу.

Наши пальцы ласкает

Тёплый ветер реки…

Вскоре выпадут цепи

Сквозь якорный клюз

И споют нам, споют:

Кюрасао блюз…

Я отворачиваю крышку фляжки. Я не пил три месяца, но сейчас я не смогу без алкоголя.

Резкий вкус дешёвого коньяка обжигает язык и горло. Я кривлюсь, морщусь, утираю выступившие слёзы.

Зной реки…

Луч зари на бокале.

Потеряю

На далёком причале…

Бой прольёт неуклюже

Наш утренний чай…

Ну, послушай, послушай:

Не по-ки-дай!

Я малодушно оттягиваю неизбежное. Неизбежное ли?

Да. Я и правда труслив, а старик предупредил совершенно чётко — я должен умереть. Вот только как — выбирать мне.

Наши души терзает

Тёплый ветер реки…

Вскоре втянутся цепи

Сквозь якорный клюз

И споют мне, споют:

Кюрасао блюз…

Я поднимаюсь со стула. Коленом становлюсь на постель.

Мои руки протягиваются и смыкаются на твоей шее.

Сжимаются изо всех сил.

Только мне!

Кюрасао блюз,

Кюрасао блюз…

Ты бьёшься, вырываешься, вонзаешь ногти в мои руки. Тебе удаётся оторвать одну кисть и вцепиться зубами в пальцы. Ты бьёшься, словно зверь, и я вижу твои бешеные расширенные зрачки, слышу твоё хрипение.

Когда всё замирает, в каюту проскальзывает стюард, ждавший под дверью.

Вдвоём мы оборачиваем твоё тело в простыню и вытаскиваем по коридору. Я вижу, как кровь из разодранных твоими зубами пальцев оставляет на ткани расплывающиеся пятна.

— Стой!

Стюард снимает простыню.

— Ещё по реке поплывёт, зачем нам лишние вопросы, — поясняет он — я потом сожгу в кочегарке. Взяли!

С тихим плеском твоё тело принимает река. Белое пятно посреди мерцающей темноты.

А потом в глубине возникает короткий плеск.

— Кайманы, — поясняет стюард. — Ну всё, по местам. Давай двигай. Кровью не наследи.

Я сижу на чемодане, курю и смотрю с причала на реку, в которой медленно и неторопливо двигаются чёрные тела тварей.

Закат догорает.

Луч света вырывается из-за моей спины, и в реке вспыхивают пары ярких точек — глаза кайманов, отражающие свет фонаря.

— Как вы себя чувствуете, господин? Вы здоровы? Могу я вам чем-то помочь?

— Вполне, — отвечаю я подошедшему из сумрака человеку. — Вполне. Я просто сижу и вспоминаю. Я был тут двадцать пять лет назад. Приду попозже, если вы не возражаете.

— Гостиница тут недалеко, сто метров вверх по холму. Мне вас подождать?

— Не стоит, друг мой. Не стоит. Я подойду через полчаса. Мне нужно ещё посидеть тут и вспомнить кое-что важное. Вы идите себе, если хотите, вот вам мои документы, можете меня записать.

Я протягиваю паспорт.

— Хорошо, сэр. Сделаю всё в лучшем виде.

— Нисколько не сомневаюсь в этом, друг мой. Я скоро, не переживайте.

— Тогда возьмите фонарь.

— Да мне особенно незачем.

— Зачем же идти наверх в темноте? Возьмите, сэр.

— А как же вы?

— У меня есть ещё — вот, смотрите.

— Вы очень предусмотрительны.

— Благодарю вас, сэр. Буду ожидать вас в вестибюле. Приятных воспоминаний.

— Благодарю.

Я выбрасываю окурок в воду. Прикуриваю ещё одну.

Осталось немного. Иностранный легион. Двадцать пять лет игры со смертью. Глупой, бессмысленной игры. Настолько глупой, что мне не удалось в ней проиграть.

Отвратительно.

Бессмысленно.

Двадцать пять лет, выброшенных на совершенно, безумно бессмысленное времяпрепровождение.

Я не солгал тебе тогда, когда говорил, что я умер.

Я и правда умер, хотя полагал, что лгу, говоря тебе это.

Просто надолго затянул с погребением.

Впрочем, это можно исправить.

Сейчас я докурю.

Самое время поплавать немного.