Тонкая чёрная линия. Повесть. Стихи

Максим Коляскин

В книгу под общим названием «Тонкая чёрная линия» вошла одноимённая повесть и стихотворные произведения автора, написанные в разные годы его жизни.

посвящается

© Максим Коляскин, 2018

ISBN 978-5-4493-0770-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Тонкая чёрная линия

Короткая повесть

«Кто-то влез на табуретку

На мгновенье вспыхнул свет

И снова темно…»

И.Ф. (Егор) Летов

Решительные перемены давались ему с трудом. Люди подобного склада, начиная с определённого возраста, медленно, но верно привыкают к однажды заведённому образу жизни, размеренности, стабильности, комфорту. Интересно, что степень комфорта при этом не имеет решающего значения. Комфортные условия такой человек создаёт себе сам. Для одного необходим особняк вдали от любопытных глаз или, по крайней мере, просторная, со вкусом обставленная квартира с домовитой женой или опрятной служанкой. Для другого достаточно тщательно охраняемой от посторонних ушей и глаз комнаты, а лучше, скромной, но комфортабельной квартирки, где каждый предмет интерьера, не говоря уже о мебели, имеет свою историю, своё значение и смысл в жизни хозяина.

Владельцем подобного уютного логова может оказаться крайне неряшливый тип, регулярно позволяющий своим сокровищам покрываться толстым слоем пыли. Встречаются и отчаянные чистюли, для которых каждое пятнышко на полировке стола, на благородно поскрипывающем паркете и даже на сверкающем утренней свежестью унитазе — повод для серьёзного расстройства.

Наш герой возлюбил комфорт, уют, стабильность и размеренность жизни с раннего детства. В возрасте мальчишеской безалаберности он, конечно, мог позволить себе безоглядные шалости в уличных играх на открытом пространстве, но только не дома. Приятели, норовящие скинуть со стола конфетный фантик или, паче чаяния, разбить блюдце в родительской квартире, вызывали в нём тревогу и недоверие. В последующей жизни он старался тщательно выбирать спутников на своём пути, отстраняясь от сомнительных друзей и легкомысленных женщин. Впрочем, подобная избирательность в людях, как и в предметах обихода, не уберегла его от ошибок и удручающих неприятностей.

Следует предположить, что в характере нашего героя присутствовала некая противоестественность. Излишне скромный и рассудительный в детстве, в зрелом возрасте он начал позволять себе чрезмерные вольности, чтобы на склоне лет прийти к удивительному выводу: к неустроенности общественной и личной жизни, как и к пугающим на первый взгляд переменам следует относиться спокойно, как к данности. Подобные мысли принесли гармонию, жизнелюбие, даже человеколюбие, пожалуй. Жаль только, что на часах нашего героя шёл уже не четвёртый, а седьмой десяток лет. Строить новую, прекрасную жизнь, без оглядки на прошлое и на досужих доброжелателей, оказалось поздновато. Косвенным, но важным, доказательством подобному утверждению стали проблемы со здоровьем. Маленькие, большие, а затем и очень большие болячки навалились на пожилого мужчину тяжёлой ношей, ограничивающей свободу и радости жизни.

Люди имеют привычку рассуждать о справедливости и часто приходят к выводу о том, что её в нашем мире не существует. Возможно, нам не следует вспоминать о ней вовсе? Откуда нам знать о высшей справедливости, если такое слово присутствует в лексиконе небесных сфер? Отчего к главному делу короткого человеческого века нас часто ведёт долгий, извилистый и тернистый путь? Как бы то ни было, наш герой нашёл себя, свою стезю и отдушину, лишь во второй половине жизни.

Способность излагать мысли в письменном виде открылась ему в детстве и использовалась по мере необходимости, но найти ей достойную точку приложения удалось лишь после сорока лет. Жизненный опыт ли помог появлению идей, просившихся на бумагу, или то самое ощущение свободы от железобетонных законов обыденности? Да так ли это важно? Замыслы рождались налету, он обдумывал, анализировал и писал, писал, писал, прекрасно понимая, что за него это не сможет сделать никто на целом свете. Времени на реализацию идей, как водится, постоянно не хватало. Приходилось сосредотачиваться на главном, отсекая второстепенные цели, как в творчестве, так и в жизни. Однако новый жизненный этап вскоре стал напоминать ещё и гонку со стремительно нагоняющими человека болезнями. Они настигали, он пытался сопротивляться. Иногда удавалось оторваться от недугов, но чаще мужчина осознавал превосходящую его возможности силу противника и принимал новые правила игры. Болезнь заставляла соблюдать постельный режим, он продолжал писать книги, лежа на кровати в своей уютной квартире. Врачи требовали заключения больного в стационар, он продолжал писать в палате, раскрыв ноутбук или блокнот на своём животе, укрытом больничным одеялом.

Скажите, кому может помешать стареющий человек, который не досаждает людям своим существованием, а тихо занимается личным творчеством, без претензий на всемирную славу и фантастические гонорары? Тем не менее, жизнь нашего героя, которого из уважения к его творчеству в дальнейшем повествовании мы станем называть Писателем, припасла для него новые, тягостные препятствия, казавшиеся чрезмерными с точки зрения человеческого понятия справедливости. Болезнь накинулась на Писателя с новой силой и окончательно приговорила его к больничной койке и, что самое страшное, к полнейшей слепоте.

Ему явилась новая и весьма неприятная реальность, новые жёсткие ограничения в очередном медицинском учреждении, куда мужчину привезли слабым и беспомощным. Через некоторое время он начал приходить в себя, но смириться с жизнью в темноте, на кровати в больничной палате казалось невозможным. Писатель впал в депрессию, потерял аппетит, срывался на персонале клиники, а посетителей не желал принимать вовсе. Излишне многословный лечащий врач услышал о себе много нового от не владеющего собой пациента и с трудом сдерживался от ответных выпадов. Квалифицированные и внимательные медицинские сёстры только вздыхали, не желая вступать в ненужные дебаты с острым на язык нервным пациентом. Лишь через неделю Писателю удалось более-менее успокоиться и осознать, что «тёмная реальность» — это всерьёз и надолго. «Как теперь жить? Не мне судить, — размышлял он, — но кто-то решил меня помучить. Найти бы хоть какую-то светлую сторону у такого существования, но где её искать-то?» Нельзя сказать, что наш герой окончательно смирился. Скорее он решил, насколько возможно, не изменять принципам жизни, точно сформулированным за последние полтора десятка лет. Звучали они следующим образом: не отравлять жизнь окружающим людям; не ввязываться в бесполезные споры с ними, с собой, с Богом; находить хотя бы малую толику радости в каждом новом дне. Для начала Писатель решил извиниться перед медицинским персоналом за своё неподобающее поведение, но утром наступивших суток его ожидал сюрприз.

В палате появилась новая, незнакомая ему сиделка. И она-то начала общение с больным удивительным образом, не пришедшим в голову кому-либо другому.

— Здравствуйте! — произнёс негромкий женский голос, поразивший Писателя своей особенной бархатистой тональностью. — Что бы Вам хотелось прямо сейчас?

— Бутылку водки и пачку сигарет! — моментально отреагировал он.

— Рюмку и одну сигарету, — женская реакция не уступила мужской, — но только после водных процедур и нескольких ложек йогурта.

Писатель не нашёлся, что ответить, и молчаливо снёс вежливые прикосновения женских рук, вооружённых сначала влажным, а затем мягким сухим полотенцем. И лишь проглотив без сопротивления настойчиво предложенный ему кисломолочный продукт, произнёс с сомнением в голосе:

— С водкой и сигаретой Вы меня обдурили, конечно, чтобы не выслушивать претензии и спокойно накормить?

— Вы ошибаетесь, — ответила сиделка и предложила: — Давайте договоримся о нюансах нашего общения. Я не стану обманывать Вас, ни при каких обстоятельствах. Для меня крайне желательно, чтобы Вы ответили мне взаимностью. А теперь обещанная водка… или виски, например?

— Виски, — автоматически ответил Писатель и погрузился в мир звуков, доставлявших ему нескрываемое наслаждение. Сначала открылся холодильник, глухо звякнула бутылка, затем с её горлышка с характерными щелчками свинтили пробку, и в стеклянный сосуд полилась жидкость. Говорят, что отсутствие зрения обостряет другие органы чувств. Писатель готов был поклясться, что сразу почувствовал аромат напитка, и спросил: — «Red Label»?

— О, да Вы — знаток подобных напитков? — тихо засмеялась сиделка и поднесла рюмку к лицу пациента.

— Позвольте, я сам, — он улыбнулся, медленно поднял правую руку, мимоходом коснулся ткани женской одежды (вероятно, медицинского халата) и достиг прохладной стеклянной поверхности сосуда. Сиделка помогла ему осторожно перехватить рюмку с угаданным сортом виски. Медленный и проникновенный процесс употребления продукта доставил Писателю невероятное удовольствие.

— Вы пили виски с таким наслаждением, будто это божественный нектар! — таинственно прошептала сиделка и снова рассмеялась тихими бархатистыми руладами. — Курить Вы тоже предпочитаете самостоятельно? Что же, давайте попробуем. Я поставлю на Вашу грудь баночку, которая послужит пепельницей, и буду следить, чтобы не случилось пожара…

Первые, неглубокие затяжки Писатель делал, будто прислушиваясь к реакции собственного организма. Организм блаженствовал. Какое, оказывается, удовольствие можно получить от одной рюмки спиртного и одной сигареты!

— Спасибо, добрый ангел! По-моему, нам пора познакомиться, — проговорил Писатель, поддерживая левой рукой импровизированную пепельницу, в недрах которой он тушил окурок. — Подозреваю, что моё имя Вам известно. А как мне величать Вас?

— Меня зовут Юлия, — произнесла сиделка, перехватывая баночку и немедленно закрывая её крышкой…

В день знакомства она провела со своим подопечным не менее двенадцати часов. Юля не лезла в душу больного и не приставала к нему с расспросами, он вёл себя аналогично. Неторопливый разговор на нейтральные темы многократно прерывался. Приходил с визитом лечащий врач, немедленно получивший от пациента солидную порцию горячих извинений и, кажется, ушедший растроганным. Кроме того, больному ставили капельницы, он принимал пищу с внезапно появившимся аппетитом. Но после каждого перерыва разговор возобновлялся, доставляя Писателю радость не особенным смыслом, а светлой и радужной атмосферой.

Следующим утром, в ожидании общения со своим добрым ангелом, Писатель проснулся рано. Пожалуй, даже слишком рано, ночная сиделка ещё не сменилась. Но он не расстроился, спокойно пережил необходимые для лежачего больного манипуляции и порадовал медичку словами благодарности. Юлию Писатель встретил с улыбкой, огорчаясь лишь тому, что не в состоянии увидеть чудесного ангела воочию.

— Здравствуйте! — как и накануне произнесла она. — Что бы Вам хотелось прямо сейчас?

— Здравствуйте, Юля! — засмеялся больной и выпалил: — Я хотел бы прогуляться с Вами под ручку!

— Прогуляться? Отличная идея! — откликнулась дневная сиделка. — Под ручку не обещаю, но если Вы с моей помощью пересядете в кресло-каталку, мы сможем прогуляться. Доктор возражать не станет. Согласны?

Процесс облачения в халат и перемещения с кровати в кресло оказался длительным и трудоёмким для обоих, а моментами и болезненным для Писателя. Ноги слушались плохо, координация в пространстве оставляла желать лучшего. Но результат стоил таких мучений! Юля вывезла своего подопечного в больничный сквер навстречу свежему воздуху, чирикающим на деревьях птицам и ласковому июньскому солнышку. «Здравствуй, солнце!» — прошептал Писатель, тьма в глазах которого чуть просветлела при взгляде на светило. Рука Юлии легла на его плечо, и он прижался к ней щекой. Они гуляли по скверу, говорили о пустяках, дурачились, смеялись. В голове Писателя повторялась одна и та же незатейливая мысль: как мало нужно человеку для счастья!

Часом позднее сиделка привезла больного обратно в палату. На удивление, он нисколько не утомился. Напротив, чувствовал себя превосходно и даже решился на небольшое хулиганство. С усилием поднимаясь с кресла-каталки, Писатель покачнулся, делая вид, что может упасть. Юля подхватила его, и мужчина немедленно заключил женщину в объятья. Лукавый эксперимент позволил ему получить новую информацию о своём ангеле. Судя по всему, сиделка была одного с ним роста и хорошо сложена. Впрочем, Писатель не стал испытывать судьбу, быстро выпустил Юлию из рук и попросил у неё прощения.

— Вам не следует извиняться! Вы не совершили ничего криминального, — заговорила она, подавая больному руку. Писатель немедленно ухватился за неё, не для страховки, а для удовольствия ласкового пожатия длинных и прохладных женских пальчиков. Юля не обращала никакого внимания на вольности пациента и продолжала свою мысль: — Кстати, я думаю, что Вам не следует называть меня на «Вы». По крайней мере, для меня обращение на «ты» с Вашей стороны представляется более естественным, уютным и приятным.

— Без брудершафта? — не удержался от очередной лукавой шутки Писатель.

— Думаю, повод выпить ещё найдётся, а сегодня нам хорошо и без спиртного, не правда ли? — парировала Юлия и, громко улыбнувшись, добавила: — А поцелую я Вас ближе к ночи, если не передумаете!

— Ни за что и никогда!

— Вот как? Приятно слышать! — весело откликнулась сиделка и, в свою очередь, не удержалась от шутки: — А сейчас, раз уж Вы так твёрдо стоите на ногах, не надеть ли заранее ночной памперс?

— Фу, какая ты гадкая, Юля! — нахмурился Писатель, но через мгновение разгладил лоб и произнёс с вызовом: — Нехорошо укорять взрослого мужчину его немощью! Лучше помоги мне добраться до туалета. Кое-что я ещё в состоянии сделать самостоятельно, а ты контролируй, если это необходимо…

Тихо и беззлобно посмеиваясь, но и не забывая страховать незрячего подопечного, Юлия довела его до туалета, расположенного у выхода из палаты, и помогла присесть на унитаз. «Не стесняйтесь, пожалуйста!» — прошептала она на ухо Писателю. Тот лишь глубоко вздохнул. А Юля, убедившись, что силы у больного не иссякли, предложила ему зайти под душ. Он не возражал. Более того, мысли о том, как сиделка станет мыть его тело своими ласковыми руками, вызвали в нём тёплую волну предчувствия. Но стоило Юлии прикоснуться к нему, Писатель выхватил у неё намыленную мочалку и принялся мыться самостоятельно…

— Могла бы и отвернуться, — нарочито строго бурчал он. — Что высматривать-то?

— Да вот высмотрела, — захихикала сиделка, — что не так-то Вы и больны, как говорят врачи!

— А тебе не пришло в голову, что меня волнует твоё присутствие? — даже и не думал смущаться Писатель…

— Вы меня удивляете, — тихо произнесла Юля, вытирая своего подопечного. Она закутала мужчину в простыню и проводила до постели.

— Спасибо, мой ангел чудесный! — с улыбкой воскликнул он, с удовольствием принимая горизонтальное положение на удобной кровати, и задал седелке её фирменный «утренний» вопрос: — А что бы тебе хотелось прямо сейчас?

— Мне? — изумилась она. — О, у меня есть одно большое желание! Но я озвучу его после того, как Вы отдохнёте и подкрепитесь…

Писатель не возражал. Первая половина дня принесла ему приятное утомление и массу положительных эмоций. Он быстро и легко уснул, сжимая в руке прохладные пальцы Юлии. Больной улыбался во сне на радость сиделке. Ему впервые за долгое время снился сон. Он не запомнил его содержания, но ощущение радости, многоцветности, свободы осталось. Проспав больше двух часов, Писатель вынырнул яркого сновидения в темноту реальности, вздохнул, улыбнулся и произнёс: «Юлия, ангел мой, ты здесь?» Сиделка моментально откликнулась и следующие полчаса умывала, кормила и развлекала своего подопечного шутками, пока он не прервал её повторным вопросом:

— Так что бы тебе хотелось прямо сейчас, Юля? Поведай мне о своём большом желании.

— А Вы не рассердитесь? — таинственным шёпотом произнесла она. Больной отрицательно покачал головой на подушке, и сиделка решительно выпалила: — Здесь и сейчас я больше всего хочу, чтобы Вы продолжили писать свои книги!

— Книги… Думаешь мне самому этого не хочется? — пробормотал Писатель, и на его высоком лбу собрались морщины. Впрочем, лоб мужчины быстро разгладился, а в морщинках у незрячих глаз заиграла хитрая улыбка: — Для сиделки ты слишком хорошо осведомлена обо мне, Юленька! Не иначе, как ко мне заслали шпионку!

— Разведчицу! — звонко рассмеялась она. — Я сама себя заслала и, если Вы помните наш уговор, могу рассказать о себе. Если, конечно, Вас интересует моя жизнь…

— Ещё бы! — искренне воскликнул он. — Итак, мы не обманываем друг друга, что бы не происходило? Куда это нас приведёт, чудный ангел?

— К истине. Вы узнаете меня, и я Вас узнаю гораздо быстрее, чем это происходит обычно. Людям свойственно лукавить, скрывать свои недостатки, да и просто ходить вокруг, да около. Даже если два человека искренне интересуются друг другом, они сомневаются, не доверяют своему порыву, скрывают эмоции и сближаются медленно, словно на ощупь.

— На ощупь? — изумился Писатель, и в голосе его появилась мягкая, кошачья интонация: — По-моему, это очень романтично, медленно, проникновенно. И слово мне очень нравится, и его прямой смысл…

— Но этот смысл не единственный, — прыснула Юлия и с шутливым упрёком заметила: — А Вы — хулиган! Впрочем, для любителей Ваших книг — это не секрет. А я прочитала всё, что Вами написано…

— Так уже прямо и всё?!

— Ну, всё что нашла: прозу, пьесы, миниатюры, стихи…

— Понятно. Но ты обещала говорить о себе.

— Я и рассказываю! Моя семья близка к литературе. Мама писала стихи… Она умерла три года назад. А я закончила обучение на факультете журналистики, но по специальности не работала. Критические статьи для издательства, анализ современной литературы, эссе о литературе прежних лет — вот чем я занимаюсь. Как Вы понимаете, читаю много, и в один чудесный день наткнулась на Вашу книгу.

— Чудесный? Тебе до такой степени понравилась моя писанина?

— Понравилась — не вполне точное слово в данном случае. Ваша книга показалась мне далёкой от совершенства. Она раздражала, но так, как могут раздражать шалости любимого ребёнка, чудачества любимого мужчины. Мне хотелось искать общий язык с Вашими героями, разговаривать с автором. До той поры у меня не возникало стремления к интимной близости с текстами даже самых талантливых, гениальных писателей. Здесь же возникла острая необходимость связаться с Вами, чтобы обсуждать текст, спорить о судьбах героев, заниматься осторожным редактированием, быть может…

— Так почему же ты не списалась со мной, Юля? — вкрадчиво спросил Писатель, сжимая руку сиделки. Невозможность заглянуть сейчас в её глаза доводила его до исступления.

— Я стеснялась! — тихо, словно извиняясь, ответила она и обняла мужскую руку обеими ладонями: — Мною владело удивительное ощущение прикосновения к чему-то, прямо как наша жизнь, несовершенному, но близкому и родному. Чудесное состояние, похожее на первую любовь. Я, конечно, нашла адрес Вашей электронной почты, но написать не решалась. Не могла толково сформулировать текст письма, да и руки начинали трястись от волнения. Нет, я знакомилась с автором по его творчеству, получала информацию о Вас из социальных сетей. Однако промелькнувшие слухи о Вашей болезни изменили всё. До отчаяния мне стало понятно, что колебаться и выжидать больше нельзя! Я взяла отпуск и, пользуясь тем, что закончила в своё время курсы медицинских сестёр, оказалась здесь, рядом с Вами…

— Невероятная история, — задумчиво произнёс Писатель. Пауза длилась не более минуты, показавшейся Юлии вечностью. Больной неожиданно освободил руку из ладоней сиделки, приподнялся от подушки и расчётливым движением, словно зрячий, положил руки на плечи женщины и заговорил твёрдо и энергично: — Что мне сказать, Юленька? Не могу обещать, что сверну горы, но пока силы меня не оставили, я готов работать. С тобой работать, Юля! Не будем терять время. С чего начнём?

— Вы не шутите?! — ахнула она. Писатель отрицательно покачал головой, и, распахнув свои руки, Юлия прижалась к его обнажившемуся торсу. Восстановив дыхание после наплыва эмоций, она прошептала: — Я уверена, что у Вас имеются ещё нереализованные идеи…

— И ты права! — больной поцеловал свою сиделку в растрепавшиеся на голове волосы и откинулся на подушку: — К завтрашнему утру я озвучу тебе свою задумку. Буду диктовать текст, а ты записывать или фиксировать на диктофон, а лучше и то, и другое. Но у меня есть и ещё одна мысль. Что ты там говорила о редактуре?

— Вы хотите отредактировать свою «большую книгу»?

— Я хотел бы там кое-что подправить, но эта работа может подождать. Мне хочется с твоей помощью вычитать и окончательно отредактировать продолжение, точнее, окончание «большой книги», как ты её назвала…

— Продолжение? Существует продолжение?! — изумилась Юлия.

Разговор затянулся, но сиделка и её подопечный забыли о существовании времени. Писатель рассказывал о тексте второй части своего масштабного труда, практически готового к печати. Новая книга нуждалась только в чистовой редактуре и оформлении. Автор сам не мог объяснить, почему до сих пор не опубликовал хотя бы часть текста. Всё время что-то мешало. То стремление напечатать свой труд сразу в полном объёме; то маниакальное ощущение недосказанности, незаконченности, неидеальности взлелеянного им произведения; то глупое желание самому иллюстрировать книгу, несмотря на отсутствие таланта художника; то жизненная суета; то болезнь, плохое настроение и прочий вздор.

— Вероятно, окончание «большой книги» ожидало своего «окончательного редактора». Не исключено, что им станешь ты, Юля…

— Я не решаюсь поверить Вашим словам, но сделаю всё, что смогу! — произнесла сиделка ломающимся голосом. — Мне немного страшно почему-то, но под Вашим руководством я справлюсь, наверное. К тому же у меня есть некоторый опыт работы над первой половиной книги…

— Ты редактировала её без моего согласия? — нарочито грозно воскликнул Писатель и рассмеялся вслед словам.

— Нет-нет, как бы я посмела? У меня есть блокнот с пометками к страницам книги, — пояснила Юлия, — и если Вам будет интересно…

— Мне очень интересно, — не дал договорить сиделке больной, — но сейчас нам не следует хвататься за всё и сразу. Видишь на моей груди, рядом с нательным крестиком серебряный медальон? Сними его с цепочки своими руками…

Сиделка наклонилась к своему подопечному. Она с предельной осторожностью, будто великую драгоценность, тонкими пальчиками отсоединила медальон и зажала его в ладони. Юлия уже догадалась, какое сокровище попало к ней в руки, но всё-таки спросила:

— Что это?

— Это всё, что у меня есть, не считая спрятанного за душой, — улыбнулся Писатель. — Возможно, с моей стороны легкомысленно доверить всю свою жизнь почти незнакомой молодой женщине, но раз мы договорились о честности взаимоотношений…

— Даже не сомневайтесь!

— Я и не сомневаюсь. В памяти медальона ты найдёшь мою писанину, разную… Есть там и материалы, не относящиеся к литературе. Если интересно, можешь ознакомиться и с ними. Впрочем, это имеет смысл лишь в случае, если тебе важен полный портрет больного, без изъянов! — немного натужно рассмеялся он. — Только прошу тебя не торопиться с чтением. Мы же решили начать завтра новый труд, правда? Более того, моё больное сознание рисует новую жизнь: островок в океане, она и он, жизнь и творчество на ощупь… На этом невероятном острове я буду называть тебя Евой, хорошо?

— Прекрасно! В таком случае Вы станете моим Адамом…

После того, как Юлю сменила ночная сиделка, Писателю захотелось немедленно уснуть, чтобы встретить новый день отдохнувшим, открытым радости и манящей неизвестности творчества. Но быстро отключить своё сознание, перебирающие обрывки нереализованных ранее задумок и сюжетов, не получилось. Поздней ночью в смятенную душу Писателя постучалась редкая гостья — дочь вдохновения, долгожданная Идея. Он счастливо улыбнулся, и ещё некоторое время обсуждал с гостьей принципы взаимопонимания. Уснул Писатель только после того, как подписал с Идеей Декларацию о намерениях.

Несмотря на недолгий сон, он проснулся бодрым и радостным за несколько минут до появления Юли. Она же показалась ему сегодня непривычно молчаливой и несколько заторможенной.

— Что случилось, Юленька? — встревожено спросил он.

— Я — Ева! — неожиданно заявила она и удручённо проговорила: — Я не выспалась, но не обращайте на это внимания. Простите, пожалуйста, но мне не удалось удержаться. Прочитала окончание Вашей «большой книги»…

— Полностью? — охнул он. — По-моему, это невозможно. Когда же ты успела?!

— Вы правы, прочитать за ночь такой объёмный текст невозможно, поэтому я его… проглотила…

— Ты — несносная девчонка, Ева! Зачем так торопиться? Скоро, завтра, наверное, у тебя появится достаточно времени для чтения. И потом, мы же договаривались!

— О, простите, мой Адам! — с надрывом провинциальной актрисы воскликнула Юлия и чмокнула Писателя в щёку. — Я хотела прочесть всего несколько страничек, но не смогла остановиться. Окончание Вашей книги повергло меня в ступор. Что там редактировать?! Не понимаю, как Вам это удалось, но прочитанный мною текст — прыжок вверх, на новый уровень!

— Так и должно быть, — с удовольствием усмехнулся Писатель и пояснил: — Автор растёт вместе с героями книги. Но скажи мне на милость, ты совершенно не в состоянии работать? Я настроился, а завтра… Завтра всё будет сложнее.

— Да? Что за странные разговоры о завтрашнем дне? Почему всё станет сложнее, и у меня появится время на чтение? Вы что-то не договариваете!

— Извини, Юленька, но я чувствую, что завтра меня ожидает новый приступ болезни, — неожиданно признался он, — но пусть это останется между нами.

— Я — Ева! — снова повторила Юля, но теперь её слова прозвучали задумчиво и печально. — Не знаю, откуда у Вас подобные предчувствия, но готова просто поверить. Короче говоря, сейчас я пью кофе, и мы занимаемся работой по плану. Затем Вы берёте короткий отпуск на борьбу с болезнью, после которого мы продолжаем работать. Я правильно поняла Вас?

— Абсолютно точно! Пей свой кофе, Ева…

Сиделка заварила себе крепчайший кофе. Писатель сначала с удовольствием принюхивался, затем постарался занять максимально удобное положение на своей больничной койке, и через несколько минут оба были готовы к работе. Ева открыла ноутбук и включила диктофон, её новоиспечённый Адам начал диктовать. Говорил он негромко, но внятно, сначала медленно, с паузами, а затем, поймав ритм и мелодию, всё живее и ярче.

«Решительные перемены в жизни давались Адаму с трудом».

— Адам? Почему Адам? — удивилась Ева. — Вы решили писать о себе?

— В каждой книги есть частица автора, но это не значит, что он всё время пишет о себе. Имя главного героя пришло мне в голову только сейчас… Откуда оно взялось, ты не знаешь? Почему бы ему не быть Адамом? В конце концов, я — не Адам, точнее — не совсем Адам. Да, пусть даже я и Адам, но лишь рядом с тобой, моей Евой! Так почему бы нашему герою не называться Адамом? — эффектно жестикулируя, со смехом проговорил Писатель и продолжил диктовать текст.

«Люди подобного склада, начиная с определённого возраста, медленно, но верно привыкают к однажды заведённому образу жизни, размеренности, стабильности, комфорту. Интересно, что степень комфорта при этом не имеет решающего значения. Комфортные условия такой человек создаёт себе сам. Для одного необходим особняк вдали от любопытных глаз или, по крайней мере, просторная, со вкусом обставленная квартира с домовитой женой или опрятной служанкой. Для другого достаточно тщательно охраняемой от посторонних ушей и глаз комнаты, а лучше, скромной, но комфортабельной квартирки, где каждый предмет интерьера, не говоря уже о мебели, имеет свою историю, своё значение и смысл в жизни хозяина.

Владельцем подобного уютного логова может оказаться крайне неряшливый человек, регулярно позволяющий своим сокровищам покрываться толстым слоем пыли. Встречаются и отчаянные чистюли, для которых каждое пятнышко на полировке стола, на благородно поскрипывающем паркете и даже на сверкающем утренней свежестью унитазе — повод для серьёзного расстройства.

Наш герой возлюбил комфорт, уют, стабильность и размеренность жизни с раннего детства. В возрасте мальчишеской безалаберности он, конечно, мог позволить себе безоглядные шалости в уличных играх на открытом пространстве, но только не дома. Приятели, норовящие скинуть со стола конфетный фантик или, паче чаяния, разбить блюдце в родительской квартире, вызывали в нём тревогу и недоверие. В последующей жизни Адам старался тщательно выбирать спутников на своём пути, отстраняясь от сомнительных друзей и легкомысленных женщин. Впрочем, подобная избирательность в людях, как и в предметах обихода, не уберегла его от ошибок и удручающих неприятностей.

Надо сказать, что и профессию Адам выбрал в соответствии со своим характером. Он получил экономическое образование и работал бухгалтером. В лихие годы многие его коллеги, оказавшись заложниками ситуации, норовили выловить жирную рыбу в мутной воде хаоса и беззакония. Их судьба в те времена напоминала русские горки, а иногда и русскую рулетку. Они сказочно богатели, но часто теряли всё: материальные блага, семьи, свободу, а порою, и жизнь. Благоразумный Адам ловко преодолел соблазны смутного времени, не вляпался ни в одну криминальную историю и, разумеется, не приобрёл ни высокого положения в обществе, ни великих материальных благ. Он жил в своей скромной однокомнатной квартире в спальном районе и нисколько не переживал по этому поводу. Адам сам создал неповторимый уют своего жилища, которое не променял бы на замки и дворцы.

Однако и затворником в собственном логове он не стал. Упрекать Адама в закрытости и нелюдимости было бы несправедливо. Время от времени он выбирался в театр, кино или на выставки и концерты, отправлялся в гости к родственникам и друзьям. Впрочем, в своё логово Адам пускал только избранных. С самыми близкими друзьями ему случалось засиживаться дома до утра, углубившись в обсуждения, воспоминания и даже мечтания. Увы, с каждым годом такие встречи происходили всё реже и реже. Друзья становились старше, серьёзнее, трезвее и скучнее. Как любил с улыбкой повторять Адам: «Не жизнь такая, мы такие!»

Появлялись в квартире Адама и женщины. Отношения с противоположным полом складывались у него сложно. Вероятной причиной тому было его отношение к подругам, как к проблеме, как к чрезвычайно серьёзному, прямо таки фундаментальному делу. Ошибочно считая себя малопривлекательным в женских глазах субъектом, лет до тридцати пяти Адам откровенно побаивался милых дам, что не могло ни сказаться на образе его жизни. Ближе к сорока он неожиданно обнаружил, что пользуется успехом у женщин. «Самостоятельные и холостые мужчины в моём возрасте — редкость, вызывающая повышенный интерес», — удивляясь своему открытию, размышлял Адам. Отчасти он был прав, но лишь отчасти. За несколько лет зрелости скромный бухгалтер пережил такие романтические истории, какие в молодые годы ему и не снились. Казалось бы, он не совершил никаких героических поступков, не слетал на Марс, не стал ни биткойновым миллиардером, ни личным другом дяди Вовы, даже пластическую операцию себе не сделал, а женщины принялись осаждать его с настойчивостью, достойной лучшего применения. Словно сговорившись, они поджидали Адама за каждым углом.

В качестве характерного примера можно привести его «театральный роман». Стоило Адаму однажды выбраться в театр на спектакль любимого актёра, как к нему приклеилась одинокая театралка средних лет, весьма привлекательной наружности. За бурным обсуждением совместно просмотренной драмы она довела его до дверей своей квартиры, напоила кофе с коньяком, а через несколько часов накормила завтраком. У Адама сложилось впечатление, что поток театральной информации, гипертрофированных эмоций и высоких чувств прелестной женщины продолжал изливаться на него без перерыва, чем бы они ни занимались. Нашему герою стало казаться, что экзальтированная дама перепутала его с широко известным в узких кругах актёром третьего плана, провинциальным режиссёром или исписавшимся критиком. Но он не был завзятым театралом, и отношения с неожиданной поклонницей медленно угасли, несмотря на её сексуальную внешность и далеко идущие намерения. В свой милый дом театралку Адам, разумеется, не допустил.

Не имела возможности попасть туда сразу и молоденькая, близорукая девушка, после окончания института взятая на работу в бухгалтерию коммерческой фирмы, в качестве помощницы Адама. Очарованная умным, уверенным в себе шефом, она присохла к нему с первых же дней совместной работы, но он долго не замечал этого, пока не почувствовал на себе любопытствующие взгляды сотрудников и шушуканье за спиной. Оказалось, что за несмелыми потугами девушки обратить на себя внимание начальника давно наблюдают и тихо посмеиваются. Никто не верил, что она сможет перевоспитать старого холостяка, но вечно краснеющая в присутствие шефа помощница не отступалась. Убедившись в правоте сослуживцев, обескураженный Адам начал присматриваться и обнаружил незамеченные им ранее достоинства подчинённой: стройную фигурку и симпатичное личико под очками. Умудрённый жизнью бухгалтер желал годившейся ему в дочери помощнице только добра и решительно не собирался пользоваться служебным положением. Однако время шло, а поведение девушки не менялось. Адам замечал, с какой непреклонностью его помощница отказывается от сближения с молодыми сотрудниками фирмы, несомненно, положившими на неё глаз, и однажды решил поговорить с ней начистоту.

Он не придумал ничего лучшего, чем остаться на работе в пятницу сверхурочно. Наш бухгалтер неторопливо приводил в порядок необязательные, неделями копившиеся дела, пока около восьми часов вечера в закрытую дверь его кабинета не постучали. «Может быть, сварить Вам кофе, Адам Христофорович?» — словно извиняясь, тонким голоском поинтересовалась помощница, даже не приоткрыв двери. Через четверть часа они пили кофе вдвоём. Ещё через несколько минут Адам начал произносить заранее заготовленный монолог. Не исключено, что он взялся за дело излишне круто, сразу заговорив о том, что не давал указаний помощнице оставаться с ним в бухгалтерии после окончания рабочего дня. Вполне спокойно и доброжелательно, по собственному мнению, Адам настаивал на том, что у молодой, привлекательной женщины наверняка имеются занятия, гораздо более интересные и полезные, чем высиживание на рабочем месте без особой надобности. Вероятно, тон начальника оказался слишком строг. Одним словом, он добился того, чего не ожидал вовсе. Подобного слёзопада видеть Адаму прежде не доводилось. Остановить поток девичьих слёз не удалось ни в кабинете, ни в вызванной к офису машине такси. Помощница успокоилась только в своей маленькой уютной квартирке, покрывая поцелуями лицо и тело своего возлюбленного Адама Христофоровича…

Пробудившись утром, бухгалтер с удивлением обнаружил, что обитель его помощницы весьма напоминает логово самого Адама, с поправкой на возраст и половую принадлежность хозяйки. Абсолютно счастливая барышня буквально запеленала своего шефа заботой и лаской, наотрез отказавшись отпускать его из нежданного и нежного плена. Впрочем, он и не возражал.

Положа руку на сердце, Адам признавал, что никогда не встречал подобной женщины. Она не досаждала ему мелкими проблемами, рассудительно поддерживала разговоры почти на все интересующие его темы, разделяла вкусы мужчины во многих областях жизни от еды и развлечений, до искусства и прочих высоких материй. К тому же, при ближайшем рассмотрении и тактильном контакте, помощница оказалась без преувеличения очаровательной девушкой и неопытной, но изумительно нежной любовницей. Ко всему прочему, она ничего не требовала у своего шефа, не рвалась познакомиться с его роднёй, друзьями и, что произвело на Адама большое впечатление, не стремилась попасть в его квартиру. Помощница предпочитала встречи у себя дома в те часы, когда у любимого начальника, а теперь и обожаемого любовника, появлялось время и желание. Впрочем, редкая возможность не расставаться с ним несколько дней подряд, вызывала у помощницы бухгалтера нескрываемую радость.

Их безоблачный роман длился более года, пока Адам серьёзно не задумался о будущем. Он понимал, что готов до бесконечности продолжать отношения с помощницей именно в том виде, в котором они существовали на данный момент времени. Однако такой подход к доброй и нежной, любящей девушке казался Адаму вопиющей несправедливостью. Он знал, что она мечтает родить и вырастить их общего ребёнка. Пусть помощница ни разу не заговаривала с ним об этом, Адам точно знал, чувствовал, но не мог сделать шаг навстречу прекрасному существу, которое объединило бы мужчину и женщину в одну семью. Почему? У него имелась тысяча отговорок по выводившей из равновесия теме: неготовность к обязанностям отца, недостаточно высокое материальное положение, сложившийся образ жизни, наконец. Наш герой долго не решался признаться в уже осознанном им факте, прямо сказать себе: «Я не люблю её так, как любит меня она!» Но однажды засевшая в голове мысль терзала его, и Адам решил, что продолжать пользоваться любовью девушки — значит, со временем превратить её жизнь в убогое существование. Он принял крайне неприятное для себя решение — сменить работу, но прежде убедить начальство в необходимости утвердить помощницу на занимаемую им должность. Адама услышали, с ним согласилось руководство, но не помощница. Однако именно в этот момент он почувствовал себя настоящим мужчиной: решительным и ответственным за свои слова и поступки человеком. На прямо высказанное ему горячее желание женщины сопровождать своего мужчину повсюду, куда бы ни забросила его судьба, Адам не стал придумывать несуществующие отговорки. Он приехал к ней в выходной день, посадил женщину на колени и мягко, искренне поделился с ней своими мыслями, не давая усомниться в серьёзности выстраданного им решения. К удивлению и радости Адама, в этот раз выяснение отношений обошлось без слёз. Неведомо, что творилось в душе его помощницы, но она приняла позицию мужчины и попросила только о том, чтобы он не пропадал из её жизни насовсем. Адам согласился, но порог столь похожей на хозяйку, милой квартирки он более не переступал, ни разу.

Наш герой устроился на работу в солидное государственное учреждение на должность заместителя главного бухгалтера, своего давнего знакомого. Редкий случай, когда перемена далась Адаму без особого напряжения. Хорошо знакомые ему профессиональные обязанности, спокойная обстановка, приличная заработная плата, что ещё нужно для того, чтобы достойно встретить старость? Спутница жизни? Женщины продолжали расточать на него свои чары, некоторые даже появлялись в его логове на день-другой, но не более. Адам не искал в них изъяны, просто короткого знакомства оказывалось достаточно, чтобы понять: «Барышня, Вы прекрасны, но мне с Вами не по пути».

Лишь однажды за долгие годы его укололо в сердце острейшее чувство влюблённости, но «дама сердца» боялась перемен больше самого Адама, и отношения закончились, едва начавшись. Несбывшиеся надежды он переживал остро, но недолго. Жизненный опыт позволяет контролировать безвыходные эмоции.

А жизнь продолжалась, дробясь на отрезки вынужденного и необходимого, и ускоряя бег времени. С возрастом начинает казаться, что в сутках осталось по восемнадцать часов, в неделе — не более четырёх дней, в месяце около трёх недель, а в году — от силы девять месяцев. Не доставлявшая былого удовлетворения, работа стала вынужденной частью жизни, наравне со сном и прочими потребностями человеческого организма. Но имелась и необходимая часть, без которой жизнь Адама потеряла бы смысл. Помимо общения с дорогими и милыми его сердцу людьми, в этой части присутствовало творчество, с каждым годом приобретавшее для нашего героя всё большее и большее значение.

Возможно, кому-то покажется удивительным тот факт, что у бухгалтера имелось серьёзное увлечение, а может быть, полнокровная вторая жизнь, в которой он был художником».

— На сегодня, пожалуй, достаточно, — устало проговорил Писатель. Несмотря на паузы, необходимые для отдыха, еды и медицинских процедур, к вечеру он утомился.

— Да-да, конечно! — воскликнула его сиделка. — Но, быть может, Вы ответите на накопившиеся у меня вопросы?

— Конечно. Особенно, если ты позволишь мне выпить немного чая с лимоном, — улыбнулся он…

— Во-первых, хочу сразу сказать, что весьма удивлена темой Вашего рассказа. Жизнеописание бухгалтера? Как это на Вас не похоже! Но я заинтригована и жду продолжения работы, — заговорила Юлия, когда её подопечный утолил жажду чаем, а она влила в себя очередную порцию крепкого кофе. — Во-вторых, если Вам захотелось назвать главного героя Адамом, то почему бы не дать имя «Ева» его помощнице, которой Вы уделили повышенное внимание? Иначе получается, что у Вас есть только Адам, да ещё и Христофорович, а вокруг него сплошь безымянные люди. Ну и, наконец…

— Подожди-подожди, Юленька! Дай мне ответить на первые вопросы, — хмыкнул Писатель. — По-моему, ты торопишься судить о рассказе целиком, услышав лишь начало повествования. Если обсуждение моего замысла и имеет смысл, то ближе к завершению его реализации. То же и с Евой нашего Адама. Откуда ты знаешь, что её появление не ждёт нас впереди? А безымянные люди… Когда идёшь по улице или спускаешься в метро, например, вокруг тебя оказывается множество людей, имён которых ты не знаешь. Но это не мешает с интересом наблюдать за ними, подмечать любопытные детали их поведения, да и просто улыбаться людям, делясь с ними теплом, хорошим настроением…

— Как Вы это вкусно рассказываете, мой Адам! Вы правы, а я не увидела Вашу задумку в таком ракурсе, — вздохнула Юлия и дотронулась тонкими пальчиками до руки больного: — Но почему Вы так уверены в приближении приступа болезни? Начало нашей работы воодушевляет, и завтра можно было бы…

— Praemonitus praemunitus*¹, — пожав плечами, произнёс Писатель и добавил: — Как любой человек, я могу ошибаться…

Он не ошибся. Ночью болезнь навалилась на Писателя слепой, нарастающей, безжалостной силой. Больше суток его сознание металось от мучительной боли к полному забытью и обратно. Ещё двое суток он медленно приходил в себя после приступа, не понимая, что и кто находится рядом. Однако первым человеком, присутствие которого Писатель ощутил, когда сознание стало постепенно возвращаться к нему, оказалась Юлия.

— Здравствуй, Ева! — прошептал он, преодолевая сопротивление пересохшей гортани. — Сейчас утро?

— Раннее утро, мой Адам! Здравствуй! — тихо ответила сиделка. В её голосе удивительным образом сочетались радость от «пробуждения» больного с тревожными переживаниями последних дней: — Вы напугали меня…

— Прости. Что тут у нас… нового?..

Юлия осторожно умывала своего подопечного, поила его через трубочку и рассказывала. Оказалось, что её почти не пускали к Писателю в период обострения болезни. Ева прорывалась в палату всеми правдами и неправдами, чтобы дотронуться до руки своего Адама или прикоснуться губами к его горячему лбу. Памятуя о договорённости с Писателем, она перечитывала попавший в её руки черновик окончания его «большой книги», делая пометки, касающиеся последующей редактуры.

— И много пометок получилось? — улыбнулся он.

— Сущие пустяки! — улыбнулась в ответ Юля. — Если у Вас будут силы и желание, закроем все вопросы за несколько дней. Сейчас текст вычитывает корректор в издательстве.

— Какой корректор? Какое издательство? — ахнул Писатель.

— Не ругайтесь за мою инициативу, пожалуйста! Всё происходит под моим контролем, и без Вашего разрешение исправлять и копировать книгу никто не станет. Но, если у Вас не будет возражений, через неделю после окончательного согласования текста мы получим пилотные экземпляры из типографии…

Не скрывая своего изумления, Писатель выяснял, что его рукопись готовится к печати в издательстве, которое является основным местом работы Юлии и собственностью её отца. Сиделка горячо доказывала своему подопечному, что книгу нужно срочно издавать, и она готова сделать для этого всё возможное и невозможное. Юля рассказывала о шрифте и формате; о том, как будет выглядеть обложка; о способах продвижения и распространения; даже о тираже печатного издания. Когда она заговорила о договоре с издательством, Писатель прервал поток нахлынувшей на него информации.

— Постой, Юленька, я сейчас не в силах воспринять и переработать столько новостей одновременно. Разумеется, мне и в голову не приходит отказываться от твоего предложения, хотя оно для меня — полнейшая неожиданность. Диктовать продолжение нашего с тобой нового рассказа я пока не в состоянии, поэтому завтра мы пройдёмся по тексту книги, готовящейся к печати, обсудим детали, а сейчас позволь мне отдохнуть немного. Здесь имеется возможность послушать музыку, негромко?

— Конечно! — столь радостно откликнулась Юлия, что Писателю ничего не оставалась, как снова поверить в искренность удивительной сиделки, помощницы и поклонницы его таланта.

Через пару десятков минут в больничной палате появился компактный музыкальный центр, Юля присела на край кровати у подушки больного, положила руку на его плечо и нажала на кнопку пульта дистанционного управления. Услышав первые, негромкие звуки музыки, Писатель сильно вздрогнул и пробормотал: «Воистину, ты — мой чудный ангел!» Из колонок звучал «Pink Floyd», «Wish you were here»*². Радуясь, угаданному ей репертуару, Юлия поцеловала больного в щёку и ласково провела ладонью по его голове. Писатель прислонился к женскому плечу и затих…

Вечером сиделка сообщила своему подопечному о телефонных звонках, звучавших во время его «отсутствия». Он внимательно выслушал Юлю и спокойно ответил: «Думаю, у меня хватит сил кратко переговорить по телефону с друзьями и родственниками. Так ты говоришь, что дочь и жена интересовались, когда меня можно навестить? Сомневаюсь, что выгляжу презентабельно, но лучше я теперь буду выглядеть только в… В общем, буду! А встретиться надо. Пусть приезжают, но только не завтра. Через день, наверное. Короче, я с ними созвонюсь и договорюсь о встрече».

Следующие сутки пролетели молниеносно. Писатель выглядел и чувствовал себя гораздо лучше, и большую часть дня они с Юлией работали над подготовкой к печати второй части «большой книги».

Наступил день, который он обозначил, как «присутственный». Правда, в первой половине дня Писатель со своей добровольной помощницей продолжил заниматься редактурой, но около четырёх часов пополудни к нему пришла первая посетительница. Свежеумытый и причёсанный больной дал своей сиделке несколько ценных указаний, удобно откинулся на приподнятую в изголовье кровать и сообщил о готовности к встрече.

— Здравствуй, папа! — немного неестественным голосом произнесла вошедшая к нему посетительница. — Как ты себя чувствуешь?

— Здравствуй, дочка! — воскликнул Писатель, отвечая на поцелуй дочери, предложил ей присесть рядом и со смехом произнёс: — Чувствую себя лучше всех, как видишь!

— Папа! — укоризненно воскликнула дочь. — Ты можешь хотя бы иногда обходиться без шуточек?

— Ну, нет. Если я перестал шутить, значит — я умер! — не унимался он, но почувствовав, что дочка начинает закипать, сменил тон разговора: — Всё-всё, бесить тебя не входит в мои планы. С другой стороны, шутки подтверждают хорошее настроение твоего отца, а значит, служат ответом на твой вопрос о самочувствии. Но хватит об этом. Как ты понимаешь, в моей жизни не происходит ничего интересного, лучше расскажи о себе.

Дочь Писателя не стала настаивать на беседе о здоровье отца и принялась говорить о своих делах. Он внимательно слушал, кивал, изредка вставляя краткие доброжелательные комментарии. Однако у Юлии, присутствовавшей в палате по просьбе больного, появились сомнения, так ли интересен её подопечному монолог о состоявшихся и запланированных заграничных поездках дочери, о её работе и жизни с мужем, о новых западных фильмах, которые отец не мог посмотреть при всём желании. Кажется, и дочь почувствовала неуместность тематики, перевела разговор на музыку и даже пообещала папе привезти карту памяти с подборкой интересных новинок и любимых старых композиций. К сожалению, вскоре её снова потянуло на тематику превосходства англо-саксонской цивилизации во всех сферах, а именно: в уровне жизни, образовательных программах, здравоохранении, кинематографе, музыке и даже в литературе. Последнее заявление едва не довело Писателя до бешенства, но он сдержался и лишь посоветовал дочери переменить тему.

— Конечно, — легко согласилась она и неожиданно произнесла: — А знаешь, мама хочет забрать тебя отсюда, говорит, что в домашней обстановке тебе будет лучше.

— Мама хочет забрать меня к себе домой? — изумился Писатель. — Понятия не имею, где мне лучше. Это вопрос спорный, но жить в одной квартире с больным человеком несладко. Зачем ей это надо?

— Не знаю, папа. Вероятно, вам лучше поговорить об этом наедине. Мама в коридоре ждёт возможности увидеться с тобой.

— Увидеться? Ну, что же… Минут через десять Юлия пригласит её, — медленно и тихо, словно размышляя, проговорил Писатель, и тут его неожиданно понесло: — Очень жаль, что ты не привезла с собой моих внучек! Разумеется, я понимаю, что медицинское учреждение — не слишком подходящее место для маленьких девочек. Но иногда так хочется обнять их, прижать к себе, погладить по головкам. Старому, больному деду страшно не хватает тепла этих чудесных, ангельских созданий. Нет-нет, конечно, ты права, детей не следует травмировать несовершенством бытия. Прости моё старческое брюзжание…

— Папа, что ты такое говоришь?! — после длительной паузы, тяжёлым тёмным облаком повисшей в больничной палате, ошарашено произнесла дочь Писателя, ещё не успевшая обзавестись потомством, да и не стремившаяся к этому. Едва не опрокинув стул, она вскочила с места, неуклюже поцеловала отца в свежевыбритую щёку и ринулась на выход, произнося на ходу: — Ты держись, пожалуйста. Я буду тебе звонить…

— Что это было, мой невозможный Адам? Я не ожидала от Вас подобной выходки! — горячим шёпотом произнесла Юлия, ласково ткнулась губами в нос Писателя и принялась поправлять постель. — Чувствую, что Вам страшно хочется курить, но сейчас нельзя. Жена зайдёт, ощутит запах табака и… нам обоим не поздоровится…

— Знаю-знаю! Скорее всего, она не осудит, но может совершенно случайно произнести что-нибудь лишнее при враче. А дочь… — заговорил больной и запнулся, задумался и продолжил только после паузы: — Видишь ли, мой добрый ангел, есть вещи, которые ей могу сказать только я. Не следует думать, что мною движет недовольство, природная грубость или, упаси Господи, злость. Я очень люблю свою дочку, и она чувствует это, поверь! Но существуют некоторые человеческие недостатки, которые люди пытаются объяснить сложно и многословно, как философскую концепцию, не замечая, что смысл проще пареной репы. Возьмем, к примеру, эгоизм. Я сам — эгоист, и меньше всего хотел бы, чтобы дети мои были эгоистами, но… буду любить их любыми. Баста очень хорошо написал и спел:

«Когда меня не станет, я буду петь голосами

Моих детей и голосами их детей.

Нас просто меняют местами.

Таков закон сансары: круговорот людей». *³

Юлия снова чмокнула Писателя в нос и вышла в коридор за его женой, точно зная, что впереди ожидается ещё одно представление.

Оно и началось сразу, без раскачки, стоило женщинам переступить порог палаты, а двери захлопнуться за их спинами. Писатель повернул голову в сторону вошедшей жены, широко улыбнулся и с чувством произнёс:

— Ты восхитительно выглядишь, дорогая! Я всегда говорил, что короткие стрижки тебе к лицу. Твой нынешний имидж — прекрасное тому подтверждение!

— Здравствуй, дорогой! — глухо произнесла она, застыв на полпути к больничной койке мужа. — Но я не понимаю! К тебе вернулось зрение?!

— А кто тебе сказал, что оно от меня уходило? Врачи?! Но ты же прекрасно знаешь, что они ничегошеньки не понимают в болезнях! К тому же, наши доктора — безобразные перестраховщики. Сильно сомневаюсь, а болен ли я вообще? Моё самочувствие улучшается день ото дня, восстановление оптимального состояния и работоспособности идут полным ходом благодаря усилиям моей несравненной сиделки Юлии. Я с удовольствием работаю и почти не устаю. Юля может подтвердить, что мне удаётся совмещать редакторские правки ранее написанного текста с реализацией новой задумки.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Кто предупреждён, тот вооружён (перевод с латыни)

2

Композиция из одноимённого альбома английской группы «Pink Floyd»

3

В. М. Вакуленко (Баста) «Сансара»