Новая надежда России

Максим Друзь, 2018

Действие происходит в России в канун выборов 2018 года. Провинциальная золушка Надя внезапно оказывается в свите Президента – и, более того, становится центральной, почти сакральной фигурой для будущего страны. Однако эта роль грозит ей смертельной опасностью, и на выручку Наде бросается друг Максим – идя по ее следам, затерянным среди секретных, населенных странными людьми городов, он постепенно открывает для себя истинное устройство России. Книга не является политическим или сатирическим памфлетом; скорее, это постмодернистский комикс с легко узнаваемыми героями.Содержит нецензурную брань.

19 марта

Жизнь становится всё дерьмовее. Надежда пропала ещё две недели назад, почти сразу после приезда в проклятую Москву. А я, осёл, только сейчас сообразил броситься ей вслед, как паршивый Дон Кихот за своей Дульсинеей. Шикарный план: приехать в столицу и найти Надю. Нормально? И вот, пожалуйста: денег нет, жить негде, что делать — неясно, и вообще непонятно, за каким чёртом я сюда приперся. Где и как ее искать в этом муравейнике, и, самое главное, нужно ли ее спасать вообще? Или она тут наслаждается жизнью в свое удовольствие, а я веду себя как перепуганный идиот? То есть идиот-то я в любом случае, но, очевидно, ещё и дурак при этом…

Так я ругал себя, сидя в неожиданно дорогом (денег было не жалко только на чай) фастфуде где-то в районе Лубянки, а может, и не Лубянки — изучить географию столицы у меня времени не было. Ситуация была паршивой, а главное — глупой. Исчезнув в начале марта, Надя позвонила домой всего дважды — один раз родителям, сообщила о том, что добралась, а в позапрошлый вторник — мне. Поговорили дай бог минуту. Сказала мне, что очень занята, а в остальном все хорошо. После этого пропала окончательно — телефон отключен, сама не перезванивает. Еще через несколько дней — в прошлый понедельник, то есть ровно неделю назад, родителям доставили заказную телеграмму, вот она, у меня в кармане: «СООБЩАЕМ ВАША ДОЧЬ СОЛОВЬЕВА НС ЗАЧИСЛЕНА НА СТАЖИРОВКУ ДЕПАРТАМЕНТА МОЛОДЕЖНЫХ ПРОГРАММ АП ПРИКОМАНДИРОВАНА ОТРЯДУ N 10». Что за отряд, непонятно, но “АП” — это, надо думать, Администрация президента, раз она туда с самого начала намылилась. Родителей это успокоило, но вообще, по-моему, свинство — не могла сама позвонить и рассказать по-человечески? Ну хорошо, пошёл в университет. Там ясности не добавилось — им тоже никто ничего не объяснял, но у них есть такая же телеграмма, только слово “дочь” заменено на “обучаемая”. Обучаемая! Кто их там только русскому языку учил, олигофренов!

Ладно папа с мамой, божьи люди. Им бумажку прислали, они и расслабились. Но почему она ничего не сказала заранее? Не выбрала даже минуты, чтобы написать сообщение? Я знаю Надю всю её недолгую жизнь. И всегда она была где-то рядом — так, что я её видел, или слышал, или просто знал, что с ней всё в порядке. Мы встречались сначала во дворе, потом в школе между уроками, потом уже созванивались — даже когда телефоны стояли только дома. Каждый день, без исключений. И поэтому я не могу поверить, никак не могу заставить себя поверить в то, что ничего не случилось. Она слишком, чересчур ответственная в этих вопросах и никогда не заставит других людей переживать из-за себя. И вот ещё что. В мою бытность в добровольной дружине следопытов-спасателей, нам сказали сразу: если человек пропал, то найти его надо в тот же день. Три дня — критичный срок, после этого никаких надежд уже нет. А тут полторы недели ни духу, ни слуху, и никто, кроме меня, дурака, по этому поводу не парится!

Ладно. Можно сказать, что и это ещё не повод переживать. Есть же телеграмма, в конце концов. По ней я, наивный, и рассчитывал найти эту горемыку. На телеграмме указан адрес отправителя: Старая площадь, д. 8/5 стр. 1. Утром, как только сошел с поезда, сразу поехал по этому адресу. Думал, узнаю у них, куда дальше обращаться, или, на худой конец, просто устрою скандал. Какой там! Приехал, на двери действительно вывеска “Администрация Президента Российской Федерации”, все с большой буквы, чёрт бы их побрал, а за дверью будка с охраной, так что пустили меня только в справочное окошко. Там сидит безупречно вышколенная сука: рассмотрела телеграмму на отлёте, сказала, что, к сожалению, о существовании департамента молодёжных программ ей неизвестно, нет такого департамента у них тут, а кто такая Надежда Соловьёва, она тем более не знает. А знала бы — не сказала, потому что разглашение персональных данных. Я ей талдычу: человек пропал, что делать-то, куда идти с этой телеграммой несчастной, а она на полном серьезе предлагает мне обратиться с письменным заявлением, которое, в соответствии с Федеральным, мать его, законом «О работе с обращениями граждан», рассмотрят не позднее, чем за тридцать дней, и дадут мне официальный ответ по почте. Стерва очкастая. А меня ещё спрашивают, почему, дескать, я не люблю власть и всю ту сволочь, которая сверху налипла…

Что же делать? По всему выходит, что департамент фальшивый и Надя где-то в другом месте. Разворачиваться с оскорбленным видом и валить в родную провинцию? Ну уж дудки, слишком всё это подозрительно воняет… Ну, Надька! Найду — хвост надеру, заречется быть такой эгоисткой. Она у нас в последнее время вся такая самостоятельная и независимая, что даже меня умудрилась в этом убедить. А я и рад…

Я уже собирался пуститься по второму кругу в череде внутренних упреков, но, к счастью, печальные размышления прервал тренькнувший телефон. Вздрогнув от неожиданности, я уставился на номер с некоторой опаской — никаких звонков я не ждал. Сплошные восьмерки и нули, чёрт разберет, кто там.

— Да!

— Максим Анатольевич? — бесстрастно осведомился гнусавый голос.

— Да!

— Пушков Александр Сергеевич беспокоит. Майор федеральной службы охраны. Я должен задать вам несколько вопросов. Готовы?

— Слушаю, — настороженно ответил я, размышляя, за каким хреном я понадобился службистам.

— Вы знакомы с Соловьёвой Надеждой Сергеевной?

— Знаком. А в чем, собственно…

— Когда вы её видели в последний раз?

— А какое вам дело? — по привычке заерепенился я, но сердце моё упало. Я был уверен, что следующей фразой услышу: «Вам требуется прибыть на опознание…»

— Минуточку, Максим Анатольевич. Не отключайте телефон. С вами будет говорить мой руководитель. Я перевожу вас на защищённую линию. После окончания разговора вам может потребоваться выключить, и снова включить ваше устройство для восстановления его функций. Как поняли?

— Эй, подождите!.. — но в трубке уже послышался резкий писк, а потом заиграла неразборчивая мелодия, которую обычно проигрывают, чтобы вы не скучали, пытаясь дозвониться до какого-нибудь банка. Попиликав полминуты, музыка прервалась оглушительным треском, и совсем другой голос — нечеловеческий из-за наложенных искажений, буркнул:

— Маааксим?..

— Допустим.

— Эта Соловьёва — твоя невеста?

— Она мне не невеста. А вы кто ещё такой?

— Как не невеста? — проигнорировал вопрос неприятный собеседник. — А что они мне тут понаписали? А?

— Понятия не имею, что вам там понаписали, но вы что-то не представились. И что с Надей?

— Ты, Максим, слушай меня внимательно и не перебивай. Зовут меня Игорь Иваныч, а остальные вопросы попридержи. Есть?

Я ничего не придумал в ответ и промолчал.

— У Соловьёвой твоей проблемы. И ты мне нужен, чтобы их порешать. В данный момент могу сказать, что она попала, скажем так, в нехорошую компанию. Мы знаем, где она, но по некоторым причинам, о которых тебе знать не положено, достать её оттуда не можем. Но это сможешь сделать ты, во всяком случае, мои эксперты так считают. Хотя какие они к херам эксперты, если не могут разобраться, кто чья невеста!

— Она жива хоть?

— Я сказал, не перебивай. Жива, но в неприятном положении. Да не! Не в том положении, о котором ты подумал, а просто в сложном положении… Если ты будешь меня слушаться и делать, что я говорю, то скоро её увидишь. Всё ясно?

Я хорошенько подумал. Ничего не было ясно.

— Послушайте, как вас… Игорь Иванович? Мне ясно, что вы всё врете. Вы просто похитили Надю и теперь пытаетесь шантажом заставить меня принять участие в каких-то противоправных действиях. Так ведь?

— Что-о?!.

— Так имейте в виду, что меня это не смущает. Только не врите. Говорите прямо, что надо сделать, а я подумаю. Но имейте в виду: если вы причините ей какой-то вред…

— Да заткнись ты уже! Если ты собираешься всё время пиздеть вместо того, чтобы дело делать, мы с тобой точно не сработаемся. Ты хоть в курсе, что время разговора по защищенной линии ограничено? Нет? Ну так слушай… Если хочешь знать, мне твоя Надежда нахуй не нужна. И «причинять вред» я буду тем людям, которые её у себя держат. И которые хотят причинить вред ей. Это доступно?

Теперь я все-таки предпочел замолкнуть.

— Вот и лады, будем считать, что договорились. Теперь запоминай внимательно, два раза повторять не буду. Насколько я вижу… ты сейчас в какой-то тошниловке на Большом Черкасском. Значит, сейчас заканчиваем разговор — тебе говорили, что надо будет телефон заново включить? Не делай этого, и вообще ничего не трогай. Выходишь из кафе, направо пятнадцать метров, на противоположной стороне улицы припаркован серый «Форд». Двери не заперты. Открываешь заднюю, забираешь другой телефон. Свой оставь на сиденье, мы его покатаем, это даст тебе время. Дверь в машину захлопнуть не забудь. Как понял? Можешь просто кивнуть, я тебя вижу.

Я покрутил головой, озираясь. Кивнул.

— Не надейся, не увидишь. Далее. Забрал наш телефон, строго пешком идешь в том же направлении до ближайшего перекрестка, там налево. Улица называется «Маросейка». По ней двигаешься до Курского вокзала. Не бойся, не промахнешься, у нас тут в Москве куда ни иди, все равно окажешься на вокзале. В метро не заходи, там камеры. Кивни.

— На вокзале покупаешь билет на электричку до остановки «Ногинск». Далее особо внимательно. Рядом со станцией автовокзал. Там автобус 24. Ходит редко, подождёшь. Едешь до остановки «АБЗ». А-бэ-зэ, запомнил? Сразу за остановкой лесная дорога. По дороге восемьсот метров, будут ворота и перед ними тропинка направо. По тропинке четыреста метров, там гараж типа сарай. Дверь будет открыта. Внутри дальнейшие инструкции и экипировка. Всё ясно? Деньги есть? Можешь говорить.

— На билет хватит… А вы не собираетесь мне толком объяснить, что происходит? Сарай в лесу — это, знаете ли, как-то… небезопасно. Если бы я понимал, в чем дело, то действовал бы более уверенно, нет?

— Так, давай не будет начинать ссать в самом начале истории. Никаких гарантий не будет. Единственное, что могу обещать, так это то, что сейчас тебе лично ничего не угрожает. Чужого наблюдения за тобой пока не вижу, и я уж постараюсь сделать так, чтобы его не было как можно дольше. И пойми, ты мне нужен только потому, что сам я в эту историю по своему рангу и положению влезать не должен. Не мой уровень и не моя зона компетенций. А вот если ты сам, так сказать, по собственной инициативе… Короче, я тебя уговаривать, как маленького, не буду. Только ты имей в виду, Максим, что если бы мне вздумалось от тебя избавиться, ты бы сейчас в этой сраной кафешке не сидел. И никто бы ничего не заметил, уж поверь. Так что в лес тебя заманивать из-за такой ерунды, это, сам понимаешь… Не знаю, насколько я тебя успокоил, но надеюсь, что ты сейчас прекратишь строить целку и возьмешься за дело. Лады?

Я снова кивнул.

— Все, действуй. Да! Пока будешь идти до вокзала, зайди в парикмахерскую, подстригись покороче, да побрейся, бляха-муха! Для конспирации. Это приказ. А то смотреть на тебя стра…

Звук оборвался на полуслове, словно невидимый провод, соединявший меня с таинственным собеседником, перерубила лопата незадачливого землекопа. Я отнял трубку от уха и посмотрел на безжизненно темный экран. Телефон был выключен. Вероятно, вид у меня был ошарашенный, потому что официант, с сомнением наблюдавший за мной, подошел и спросил, хочу ли я чего-то ещё — на их языке это означает предложение расплатиться и выметаться. Я попросил воды и попытался собрать разбегающиеся мысли в кучу.

Я отнюдь не трус, но скажу без утайки, что Игорь Иванович заставил меня здорово разнервничаться. Ясно, что с Надей беда. Ясно, что надо её спасать и, кажется, мне готовы помочь в этом — ну или заманить в ловушку и убить, с равной вероятностью. Самое пугающее в только что произошедшем разговоре было то, что сыгран он был на уровне наспех написанного диалога из дешёвого бандитского сериала. Глупо отказываться, когда предлагают помощь, но почему в такой гротескной форме?..

Пришёл официант, опасливо поставил стакан воды на краешек стола, и глядя в сторону, сообщил, что меня просят к телефону. Я было привстал, чтобы подойти к аппарату, но, оказывается, он принес радиотрубку.

— Максим Анатольевич, снова Пушков на проводе. Примите телефонограмму, — квакнул телефон.

— Давайте, — вздохнул я.

— Так, где тут она у меня… А, вот. Зачитываю: «Не тупи». Как поняли, повторите.

— Не тупи, — машинально повторил я, чувствуя, что последовать этому совету (приказу?) будет трудновато.

— Все верно. Желаю успехов.

Что за бред!.. С другой стороны, шло бы оно все к чертям свинячьим, и будь что будет. Надьку надо выручать, а по ходу дела разберемся, что к чему.

— Можно вас рассчитать? — нервно спросил официант.

— Можно Глашку за подтяжку, — огрызнулся я, кстати вспомнив свою военную кафедру. Не люблю, когда мне так прозрачно указывают на выход.

Непроизвольно озираясь по сторонам, я покинул кафе и перешел дорогу. Машина стояла там, где и было обещано — в самом неположенном месте, прямо под запрещающим знаком. Внутри никого не было. Еще раз оглядевшись и одернув себя — это наверняка смотрелось со стороны подозрительно, — я тихонько приоткрыл дверь и осмотрел салон. На заднем диване лежал небольшой матовый предмет — коробочка размером с обычный телефон, только толще. На грани, обращённой кверху, чернела одинокая кнопка. Я взял коробочку и бесстрашно потыкал клавишу: уж не знаю, чего я ожидал, но ничего особенного не произошло: трубка не подавала признаков жизни. Пожав плечами, я засунул ее в карман и собрался идти прочь от машины, но в последний момент спохватился, и, подавив приступ скупого сожаления, бросил на сиденье свой старый телефон. Удаляясь от автомобиля, я запоздало подумал, что надо было позвонить кому-нибудь, предупредить… А, что уж теперь, снявши девушку, по деньгам не плачут.

Где находится Курский вокзал, я смутно представлял — именно на нём я сошел с поезда сегодня утром.

* * *

В электричке было угнетающе жарко, несмотря на весенний холод снаружи. Очевидно, источником духоты было невероятное количество тел, плотно заполнивших всё пространство вагона. Я привык к тому, что электричка — это транспорт простых и слегка агрессивных парней с заводских окраин, но здесь налицо был социальный прогресс: пассажиры, тесно облепившие сиденья и проходы, были скорее похожи на обычных клерков с пустыми глазами, погрузившихся в вызывающе дорогие телефоны. Цвета в одежде преобладали тёмные, серые. Слегка разбавляла эту однообразную конторскую массу только дюжина южных гостей в аляповатых замызганных спецовках. Стоял страшный шум: через толпу, распихивая граждан потёртым баяном и клянча деньги, пробивались неопрятные скоморохи в ушанках, распевающие конъюнктурные куплеты дебильно-политического содержания:

К Ленке я своей лечу,

Только одного хочу:

Совершить с Еленой я

Акт волеизъявления!

Не дает жена никак —

«Знаю, дрочишь на Собчак!

А хочешь мои груди, н-нá!

Выбирай Грудинина!»

Ну и так далее. Тухлый товар, подумал я. Со вчерашнего дня можно было бы придумать что-нибудь поновее, а сегодня всё уже кончено… Чёрт, даже не знаю результатов — а впрочем, разве можно мечтать, чтобы хоть что-то изменилось?

Непроизвольно я засмотрелся на неуместно романтическую сцену, разыгрывающуюся прямо в центре этого бедлама: совсем юная парочка, студенты, наверное, а может, и школьники даже, не обращая ни малейшего внимания на неприязненно кривящиеся лица окружающих, бурно и развязно обменивались поцелуями. Я не разделял порицательного ханжества окружающей публики: счастливы люди, и слава богу. Но, глядя на эту простодушную любовь в переполненном вагоне, я и сам внезапно вспомнил тот день, когда впервые почувствовал, что Надя, по следам которой теперь везла меня электричка, вдруг стала для меня чем-то большим, чем просто подругой детства.

Это случилось очень давно, года четыре назад, или даже больше, в начале осени, случившейся тогда необычайно теплой, если не сказать — знойной. Точно, это было 1 сентября, потому что накануне Надя позвонила мне и долго упрашивала принести ей букет цветов на линейку к школе — сама забыла купить заранее. Я дал себя поуговаривать и, в конце концов, согласился — всё равно тащиться на учебу в первый же день после долгих каникул у меня не было никакого желания. Так что ломался я больше для виду, чтобы она не слишком задавалась.

На линейку я безбожно опоздал — проспал, а затем выискивал букет подешевле по окрестным лавкам — денег у меня, тогда второкурсника, было кот накашлял. Когда я появился у школы, все уже разошлись по классам. Нерешительно покрутившись у входа, я собрался уже уходить, как вдруг заметил свою подружку, спрятавшуюся в тени большого куста сирени — и оттого почти невидимую на фоне солнечного двора. Это сейчас Надя стала такой, что глазам больно смотреть, а тогда она была совсем неуклюжей, угловатой пацанкой с исцарапанными после летних приключений коленками. Из-за жары на ней было совсем простое, непраздничное платье в крупный горох, нос облупился от загара, волосы, заплетенные в небрежный хвост, выгорели на концах, и из-за всего этого смотрелась она на несколько сельский манер. Она глядела куда-то вдаль, и поэтому не сразу заметила меня, а увидев, даже не стала ругать. Деловито сообщила, что чуть не померла от скуки на утреннике, и что на счастье он завершился быстро, и совсем незапланированным образом: одна из ее одноклассниц, неистовая татарка Эльвира, сцепилась до крови с неким Вадиком. Последний, оказывается, так всех достал своей идиотической приставучестью, что все только обрадовались, когда его отправили на скорой прямиком в травмпункт с “огромным кулем льда на бубенцах”. Так уж наша Надежда выражалась в те времена.

Взяла букет, обнюхала, спросила: «Ты не обидишься, если я его выкину? Неохота с этим веником таскаться весь день». Потом пригляделась внимательнее, и радостно вытянула из пучка один цветок (я в них не разбираюсь). Стала совать мне его под нос и хвастаться, что нашла цветик-семицветик: у этих растений, дескать, всегда по пять лепестков, а у этого аж семь, и если такой найдёшь, то обязательно будешь счастливой, и желание исполнится. Я спросил, что за желание, но она посмотрела на меня, как на больного, и сказала, что даже последний дурак знает, что желания вслух говорить нельзя — а то не сбудется! После чего, зажмурившись, героически съела несчастное растение, морщась от горечи и отплёвываясь. То ли на полном серьезе верила в эти сказки, то ли меня рассмешить хотела…

Потом схватила меня за рукав и потащила в сторону от школы и наших домов. Выяснилось, что после болезненного инцидента с Вадиком всех малолеток загнали на урок, а старших распустили по домам, потому что до этого предполагалось, что они должны были рассесться по автобусам и катить к памятнику Ленину на центральной площади — чтобы принять участие в очередной воспитательно-патриотической тягомотине. Но потом что-то пошло не так, и поездка накрылась медным тазом. Поэтому Наде скучно, домой она не хочет, а желает, чтобы я её развлекал. У меня были кое-какие планы, да и не горел я желанием гулять по жаре после вчерашней шумной студенческой ночи, но сопротивляться сил тоже не было, и я, как последний конформист, поддался на её уговоры. Повёл ее в парк, где мы и раньше гуляли, потом глубже в лес. Помню, за нами увязалась беременная кошка — эти твари становятся жутко прилипчивыми, находясь в положении — так и льнут к первому встречному. Бедная Надя чуть не плакала, наглаживая уши трущегося о её ноги животного, и все умоляла меня забрать кису с собой. Еле оттащил её от кошки — та, когда мы дошли до густых прохладных зарослей, разочаровано мяукнула, и дальше с нами не пошла.

Я вёл Надю в тенистую гущу леса — там было чудное (для детей, конечно, какими, в сущности, мы тогда ещё являлись) местечко — какие-то старые толстые трубы, перекинутые через овраг, так что на них можно было забраться, и болтать ногами над десятиметровой пропастью. Я совсем забыл, что Надя боится высоты — после той давней травмы, — но она отважно вскарабкалась на трубу, не отставая на меня ни на шаг, а когда я расположился на нагретом солнцем металлическом боку, бесстрашно опустилась рядом, подсунув под себя юбку. Так мы и сидели, разговаривая. Сначала о всякой ерунде, но потом вдруг, продемонстрировав совершенно младенческую непосредственность, Надя огорошила меня вопросом:

— Слушай, а у тебя с твоей бурёнкой уже что-то было? — «буренкой» она называла девушку, с которой я в то время гулял, и не потому, что та была корпулентной или внешне напоминала корову, — а потому, что считала её тупой — и в глубине души я был с ней согласен.

— В смысле — «было»?

— Не строй из себя мальчика-зайчика. Сам знаешь — тычинки в пестики, всё такое. Так было или нет?

— Надька, ты дура что ли? Нельзя про такое спрашивать…

— Почему? Хочу и спрашиваю. Раз боишься отвечать, значит, и тут похвастаться нечем, а?

— Ну, было, — мрачно сказал я.

— Ну и дурак… — разочаровано протянула она. — Понравилось хоть?

— Мне да, а ей — не знаю, — честно признался я. — Ничего особенного, короче.

Про «ничего особенного» было, разумеется, бессовестное враньё, но что я буду — школьнице порнографические истории рассказывать?

— И совсем даже неудивительно, — мстительно заявила она. — Мне бы с тобой тоже не понравилось!

— Фу, Надя!.. Не переживай, я на тебе жениться не собираюсь.

— Ой ли? А на своей дурынде собираешься, что ли?

— Сама ты дурында. А она нормальная, в отличие от тебя!

— Три раза ха-ха. Ты имей, кстати, в виду, что я от жалости к тебе подохну, если тебя угораздит выскочить замуж… то есть, тьфу, жениться на этой коровище. Вот не вру! Хотя тебе полезно было бы — помучайся полжизни с такой, глядишь, и хватило бы ума разобраться, кто тут нормальная, а кто нет.

— Да ты сумасшедшая!..

В общем, все шло как обычно — беседы наши проходили почти всегда в похожем ключе. Не проходило и двух дней, чтобы мы не перессорились и заново не помирились. В тот раз дело тоже шло к несомненной перебранке, но тут в наш разговор вмешался слепой случай в виде трёх великовозрастных балбесов, вышедших на край оврага из кустов. Они, не торопясь, подошли к краю трубы, на которой мы сидели, и стали недобро на нас пялиться. Мы замолчали. Отступать было некуда — на другом берегу оврага трубы уходили в отвесную земляную стену, не вскарабкаешься. Надо было брать инициативу в свои руки.

— Чего уставились? — сердито спросил я. Гопники, разобравшись, что в данной ситуации прелюдии ни к чему, сразу перешли к делу:

— Есть деньги?

— Есть.

Они, видимо, не ожидали, что переговоры завершатся так быстро:

— Ну иди сюда, показывай.

Я, вздохнув, поднялся, и, держа равновесие, потопал по требе к этим несчастным оболтусам. Надя тоже не захотела оставаться на месте: стащив туфли и ухватив меня за плечо, она шлёпала босыми ногами следом. Откровенно говоря, я не чувствовал себя в слишком хорошей форме для того, чтобы размахивать кулаками, но ещё меньше желания было разводить всю эту понятийную демагогию и пытаться решить все миром. Самой драки я не боялся совершенно — в конце концов, мое детство прошло в нормальном пролетарском районе, а не в институте благородных девиц; к тому же, в школьные годы я, в отличие от своих лоботрясов-одноклассников, не терял времени даром, а занимался физкультурой. Эти трое просто были не из местных, знакомых — в противном случае у них и мысли бы не возникло связываться со мной.

Хулиганы хмуро осмотрели меня, и — особенно неприятными, оценивающими взглядами — Надю, поплевали себе под ноги, и вдруг спросили:

— Тебя как звать?

— Максим.

— Ты это, Максим… Бабло сдавай по-быстрому, и пиздуй кабанчиком. А у нас тут одно дело будет. Понял?

Я посмотрел на Надю — она улыбалась самым глупейшим образом. Ну ладно…

Двоих я уложил без каких-либо проблем, разом — наиболее бесхитростными и грубыми приёмчиками из тех, которым меня учили. Один без звука грохнулся на землю, а второй, матерясь и хрустя ветками, скатился в овраг. Я уже надеялся, что на этом всё и закончится, но третий из этих поганцев, вместо того чтобы дать дёру, заехал мне в прямиком в глаз какой-то железякой, выхваченной из кармана. Так что теперь на землю пришлось грохнуться уже мне, попутно ослепнув на одну сторону. Перспективы происходящего становились довольно туманными, и в этот момент Надя подскочила к моему обидчику, и выверенным движением залепила ему ступней прямо в то самое место, которое не далее, чем сегодня, уже подвело неведомого мне Вадика. И с тем же эффектом. Скорой и кулька со льдом поблизости не оказалось, так что парень просто мирно улегся на траву, не в силах даже толком материться. Спасительница Надя, не теряя ни секунды, подбежала ко мне, быстро осмотрела окровавленное лицо, и, очевидно, придя к выводу, что ничего серьезного со мной не случилось, неожиданно сильными руками помогла мне подняться, — и погнала в лес, подальше от места битвы.

Не могу сказать, что понёс слишком уж серьезные потери — по крайней мере, до Надиного дома я смог дойти сам, зажимая рукавом куртки рассечённую бровь — лило из раны обильно, но неопасно. Надя настояла на том, чтобы я поднялся к ней. Полюбовавшись на себя в зеркало в ее прихожей, я пришел к выводу, что больше похож на серийного убийцу после бурной ночи, чем на нормального законопослушного человека. После умывания вид стал получше, но до идеала какого-нибудь Брэда Питта было все равно далеко: кровь продолжала предательски сочиться, сама собой размазываясь по физиономии.

— Да уж, ни струя себе фонтан, — присвистнула Надя, изучив обстановку. Она, казалось, ни капельки не нервничала. — Надо шить. В таком виде тебе домой соваться нельзя. Родители с ума сойдут, когда увидят такого красавца…

— Можно подумать, если зашьём, то они ничего не заметят, — промычал я, пытаясь оглядеть себя сбоку и оценить тяжесть повреждений. — Да ты умеешь шить, что ли?

— Ничего, попрячешься от них пару-тройку дней — типа вечером в темноте пришёл, утром раньше всех ушёл. Тогда уже твоя башка будет не так страшно выглядеть, и всем будет наплевать. А врачей нам вызывать нельзя — ты чего, это ж уголовщина, потом по ментам замучаешься ходить. Вместе со мной… Так что потерпи, не помрёшь.

Она тут же притащила спирт и какие-то особые иголки (хорошо, когда в доме отец — врач), уложила меня на диван, присела на корточки, и стала обрабатывать операционное поле. Предложила мне принять и внутрь — “для анестезии”, от чего я не без тайной гордости отказался. Но ей всё было неудобно, она не никак могла подобраться рукой в нужное место, и тогда, чертыхнувшись, она устроилась рядом, а мою бедную голову положила себе на бедра. Вот так-то лучше, говорит. И ткнула иглой в бровь.

И вот именно в те минуты, лежа на тёплых Надиных коленях, жмурясь и морщась от неумелых уколов, я и понял с удивлением, что, оказывается, моя давняя дворовая приятельница вдруг стала для меня совсем другой — не гадким вчерашним утенком, а самой настоящей, и, наверное, самой близкой мне в этот миг девушкой. Помню, я подумал: каким же я был остолопом, не замечая это заманчивое чудо, обретавшееся рядом со мной все эти годы. С тех пор прошло много времени, но это чувство собственного идиотизма так и не покинуло меня: не могу объяснить почему, но ни в тот день, ни во все последующие, я ни разу не говорил Наде, что влюблён в нее, хотя множество раз, дурак и еще раз дурак, дружески рассказывал ей о своих симпатиях к другим. Это ли не идиотизм? Не знаю, являлись ли мои чувства секретом для неё самой — позже я изредка ловил на себе её заинтересованные, и иногда даже интригующие взгляды, но никогда в ответ не признавался в главном. А теперь у неё началась взрослая жизнь, мы видимся всё реже, и, боюсь, мы уверенным курсом движемся к тому, чтобы отдалиться друг от друга навсегда.

От этих мыслей мне стало совсем паршиво, но я вовремя вспомнил, что в текущей ситуации не стоит распускать нюни. Я потрогал рукой бровь — тот шрам, конечно, был на месте, он всегда со мной, и, ощутив под пальцами впадинки от стежков, оставленных Надей, я как будто прикоснулся к ней самой. В тот раз она спасла меня, а теперь настала моя очередь. Клянусь, если я найду её… то есть, когда я найду её, черт побери, то уже не стану мямлить. Пусть тогда сама решает, что со мной делать дальше. И всё, и хватит об этом.

Металлический голос, в котором с трудом угадывались женские интонации, объявил остановку “Ногинск”, и поезд начал неуверенное тряское торможение. Пора было двигаться к выходу.

* * *

Древний подмосковный автобус выгрузил меня на заснеженной остановке, приткнувшейся между стеной соснового леса и шоссе с редкими проносящимися машинами. Начинало темнеть, было холодно, под капюшон куртки, непривычно морозя стриженную голову, задувал ветер. Вместе со мной сошла только какая-то баба в хрестоматийном платке и шубе, будто сшитой из разнокалиберных меховых заплат, да ещё и с вёдрами в придачу. Не обращая на меня никакого внимания, она повернулась спиной и быстро исчезла в сумерках, вытянувшихся вдоль обочины. Автобус, дымя и дребезжа, укатил вдаль, и я остался совсем один. Обойдя покосившийся павильон, окруженный желтыми проталинами (по всей видимости, оставленными за долгую зиму нетерпеливыми пассажирами) я обнаружил утоптанную дорожку, уводящую вглубь серого обледенелого леса. Да что же я делаю, — подумал я, наверное, в сотый уже раз за этот день, и осторожно двинулся вдоль тропинки.

Через несколько сотен шагов лес поредел, и обнаружился ржавый решетчатый забор, протянувшийся направо и налево сколько хватало глаз. Дорога упёрлась в обмотанные колючей проволокой ворота с облупленными красными звездами. Они были заперты на навесной замок, да ещё и до половины занесены снегом, но было видно, что тем, кто здесь ходит, на это плевать — дорожка делала небольшой изгиб и ныряла в дыру в заборе. Вокруг стояла тишина и не было ни души — только где-то далеко за забором невнятно чернели низкие строения без единого огонька, и жизнь в них выдавала только струя печного дыма, поднимавшаяся над одной из крыш. Я вспомнил, что от ворот мне положено свернуть направо, куда действительно вели редкие протоптанные в снегу следы, и, ругаясь про себя и проваливаясь под наст, последовал за ними. Вскоре я обнаружил и сарай из посеревших досок, грубо перехваченных облезлыми полосами железа. Дверь была приоткрыта, но было уже почти темно, и я не мог разглядеть, что находится внутри. В очередной раз поколебавшись, я шагнул через порог, и в эту же секунду раздался оглушающий электрический звон, заставивший меня шарахнуться назад. Ударившись затылком о притолоку двери, я споткнулся о порог и вывалился наружу. Сначала я вообразил, что включилась сигнализация, но, оказывается, звенел я сам — а, точнее, резкий звук шел от того самого “телефона”, который я подобрал в машине. Ткнув наудачу в кнопку, я заставил аппарат замолчать, и с некоторой опаской поднес его к уху.

Это был Игорь Иванович.

— Что, обосрался? — поинтересовался он своим искаженным голосом. — Ничего, тут у нас тоже кое-кто сейчас портки стирать будет. Не могли вызов на устройстве нормально настроить, дегенераты…

Я поднялся из сугроба, нервно отряхнулся, и покашлял в трубку, обозначив свое участие в беседе. Мой собеседник на том конце издал подобие страдальческого стона:

— Да не светись ты в чистом поле, голова садовая! Зайди в гараж, быстро… — я сообразил, и сделал шаг вперед. — Так, теперь зажги свет, справа от двери. Да выше, что ты там шаришь, как слепой!..

Зажглись лампы, и я смог оглядеться. Изнутри сарай выглядел солиднее, чем снаружи: стены ровные, закрыты панелями под дерево, на потолке — современные светильники, вдоль стен стоят аккуратные стеллажи с разнообразными инструментами. Почти всё свободное пространство занимал древний и изрядно помятый грузовик типа «шишига» с будкой-кунгом и черными ведомственными номерами на бампере. М-да, выдающаяся техника, покачал головой я.

— Теперь смотри, времени мало, объясняю быстро и по-военному. Потом еще мой сотрудник добавит. Первое. Твое задание ясное и понятное. Ты должен прибыть на точку, получить там груз, и доставить туда, где находится Соловьёва. После этого её отпустят, и ты сможешь ее забрать на все четыре стороны, или куда там тебе надо. Это в общих чертах. Теперь детали. Первая часть задания самая простая. Твой груз — это техническое изделие, габариты 400 на 200 на 120 миллиметров, вес — четыре тысячи шестьсот граммов. Оно находится на предприятии-изготовителе — опытном производстве Паровозоремонтного завода имени Красной звезды. Адрес: Костромская область, поселок городского типа Мантурово-Верхнее, промзона номер два. Тебе надо туда явиться и забрать изделие, полномочиями тебя обеспечим, вопросов не будет.

Теперь далее. Груз надо доставить в то место, где будет Соловьёва, и там произвести замену блока эр-один… Да блядь, что вы тут мне опять понаписали?!. Я вам кандидат технических наук, что ли?!. Ладно, хер с ним, это всё потом. Ближе к делу получишь инструктаж. Главное, туда добраться. Нюанс в том, что это место все время перемещается. Поэтому тебе надо будет следовать за ним по нашим указаниям. Понял?

— Не понял. Как это — место перемещается?

— Да потому что это не место, а они все вместе с Соловьёвой перемещаются! У них транспортное средство, неужели не ясно?

— Не совсем. Ладно, давайте дальше…

— Правильно, по ходу разберешься. Ты же умный, да? Значит, забираешь изделие и двигаешь в точку встречи. Вот, например… что тут у нас… значит, группировка «Рогачёво» сообщает, что сейчас они движутся по ориентирам Вычегда-Печора, это у нас, стало быть, где-то в Коми. Ну и ты за ними, а мы тебя будем вести потихоньку. Специальными средствами обеспечим, об этом позже…

Второе. Задание, если ты ещё не понял, связано с государственными оборонными задачами Российской Федерации. Его любой хрен с горы выполнять не может. Поэтому тебе специальным приказом присвоено внеочередное звание подполковника Федеральной службы безопасности, и этим же приказом ты переведен в моё особое личное подчинение. Ты же у нас присягу принимал уже, так? Ну, значит, обойдемся без торжественной части. Можешь просто сказать: “Служу Отечеству”. Не хочешь? Ну хрен с тобой. Ты только сильно не гордись, высокое офицерское звание тебе будет нужно не для того, чтобы в спецприемнике ЛГБТ-активисток мацать, а для того, чтобы у тех людей, с которыми тебе придётся встречаться, не было лишних вопросов. Так что посмотри-ка налево, на ближнем стеллаже… да, тут. В этой папке твой приказ, спецудостоверение, и доверенность на получение груза. И документы на имя Максима Анатольевича Борщёва — это твой полный тезка, реальный офицер, кстати. Он во все базы внесён по высшему допуску, но в жизни его никто не видел никогда, потому что он всё время сидит в бункере.

— В каком бункере?

— Как в каком, самом главном. Да хуй с ним, с Борщёвым, главное, что никто не знает, как он выглядит, а зато тебе по документам любая шавка будет жопу лизать, ясна идея? Да, не забудь в приказе расписаться. И в расписке о неразглашении тоже! Дело-делом, а бумага в порядке должна быть. Понял?

— Я не понял, как я доберусь до этой Костромы.

— Не до Костромы, а до Мантурово! Наземным транспортом. Вот на этом самом драндулете, не видишь, что ли? Да ты не ссы, машина огонь, хе-хе! Щас тебе мои техники все обрисуют. И ради бога, Максим, не тормози больше. Завтра утром чтоб как штык был на проходной завода. Шестьсот километров, ерунда, дальше придется быстрее бегать. Да! Забыл самое главное. На заводе тебе нужен зам по снабжению, эээ… младший лейтенант Слизень. Он всё выдаст. Ну всё, пока.

Но это был ещё не конец разговора. В трубке пискнуло, и уже другой, но тоже знакомый голос заговорил:

— Здравия желаю, товарищ подполковник, говорит майор Пушков. Я должен довести вам инструктаж по применению спецсредств. Попрошу вас слушать меня внимательно и выполнять все мои указания… эээ, если вас это не затруднит. Как слышите меня?

— Нормально.

— Хорошо, тогда подойдите к водительской двери кабины транспортного средства… Вот так. Это — транспортер личного состава специального назначения ГАЗ-67-СУ. Оборудован бронекорпусом с бронестеклами, универсальной ходовой частью повышенной проходимости с пневмоподвеской (я с сомнением покосился на колеса “шишиги” — действительно, необычно широкие, как у гоночной машины, только по-тракторному рифленые), форсированным многотопливным двигателем, и комплексом обеспечения повышенной живучести — это всякие там системы подкачки шин, активной защиты от кумулятивных боеприпасов, постановки завесы, ну и так далее, — похоже, Пушкову надоело зачитывать инструкцию, и он перешел на обычный русский язык.

— Двигатель три и восемь литра, шестьсот пятьдесят лошадиных сил. Максимальная скорость по шоссе, если покрытие хорошее, ограничена только вашими нервами, а по пересеченной местности — до восьмидесяти. Бак на пятьсот литров, этого хватит примерно на тысячу километров, а лить туда можете всё, что найдете по дороге. Машина состоит из… ну, моторно-трансмиссионное вы не трогайте, оно опломбировано, а вот отделение механика-водителя давайте посмотрим. Прошу внутрь.

Я с трудом распахнул тяжеленную дверь, и по ступенькам забрался на сиденье, оказавшееся неожиданно удобным. Вообще, внутри всё оказалось вполне пристойно, как в иномарке средней руки, а посреди передней панели наличествовал даже экран — выпуклый, как кинескоп советского телевизора, и обрамленный россыпями кнопок. Интересно.

— Ключ зажигания в замке. Он биометрический, то есть настроен на вас. Соответственно, завести машину и даже попасть внутрь никто посторонний не сможет. Управление как на обычной машине, коробка — автомат с электромеханической трансмиссией, понижайки нет, потому что привод непосредственно от тяговых электромоторов на каждое колесо. Так что берет нормально с самого низа. Вот здесь, посередине, большой тумблер — видите? Положение вверх — внедорожный режим, все системы стабилизации отключаются, подвеска поднимается, давление в шинах падает. Положение вниз — шоссейный режим, ну это понятно. Свет, стеклоочистители и прочее — как на любом другом автомобиле. Пока нет неясностей, товарищ подполковник? Тогда сюда мы ещё вернемся, а сейчас повернитесь к задней части машины. Если вам неудобно держать устройство связи в руке, то можете взять шлёмофон, он автоматически подключится… Вот он, на соседнем сиденье.

Я натянул на голову обычную гарнитуру, которую он назвал “шлёмофоном” (так и сказал), и, действительно, почувствовал себя удобнее. Без обеих рук тут было не развернуться. Протиснувшись в узкий проход между сидений, я отодвинул плотную шторку и оказался в заднем отсеке.

— Тут у нас десантное отделение. Оборудовано спальным местом (я присел на короткий, но удобного вида лежак), и рабочим местом (железный стол напротив лежанки). В углу — фильтровентиляционная установка, запас пресной воды и НЗ, а также снаряжение — потом посмотрите. Сбоку — отсек санузла и душ. При необходимости автономный режим сохраняется до трех суток, в том числе — в условиях радиационного или химического загрязнения внешней среды. Впрочем, надеюсь, до этого не дойдет. Теперь, товарищ подполковник, попрошу вас вернуться на место механика-водителя. Слева, в вещевом ящике, футляр…

Я откинул крышку бардачка и вынул тяжелую металлическую коробку. Внутри, на обитой тканью подложке, матово поблескивал пистолет необычного вида — короткий, но с непропорционально длинной рукоятью и выпирающим горбом под стволом. Гарнитура продолжала вещать:

— Это самозарядный пистолет Сердюкова модернизированный. Возьмите, только осторожно, и ни на что не нажимайте. Магазин увеличенной емкости на 24 патрона. Вместо пороха используется особый заряд, поэтому прицельная дальность стрельбы увеличена до семидесяти метров. Патроны тупоконечные, поэтому останавливающее действие выстрела примерно такое же, как у обычного ПМ, только стреляет очередями. Далее, сбоку рукоятка предохранителя, видите? Вверх — остановка затвора, среднее положение — режим автоматической стрельбы, а нижнее — это выстрел гранатометным боеприпасом, который располагается вот в этой подствольной обойме. Всего там три ракеты с осколочно-термобарической боевой частью. Соответственно, соблюдайте технику безопасности. В закрытых помещениях не применять, минимальная дистанция стрельбы — не менее двадцати метров из укрытия. Носимый боезапас — ещё девять ракет и девяносто шесть патронов, вот, видите обоймы? И кобура рядом — наденьте и постарайтесь держать оружие при себе постоянно. По данному разделу вопросы есть?

Я только удивленно покачал головой, но майор понял.

— Тогда самое важное. Вот этот экран в центре, и кнопочные выключатели вокруг — это система навигации и боевого управления. В настоящий момент большая часть функций заблокирована. Это сделано для того, чтобы система не обменивалась сигналами со спутниками и стационарными устройствами связи. По ним вас может обнаружить вероятный противник, а это нежелательно. Поэтому система навигации работает в ограниченном режиме. На экране вы будете видеть ваше текущее положение на карте, а также азимут и расстояние до объекта, который сопровождаете. Координаты слежения мы сможем передавать вам раз в сутки, чаще не выйдет. Тип связи, который мы используем для передачи данных, трудно запеленговать, но всё же он позволяет вычислить местонахождение обоих абонентов с точностью до нескольких километров. На том же принципе, кстати, работает и ваше устройство связи, по которому мы общаемся. Пока мы находимся в Подмосковье, где много источников радиосигнала, это не страшно, но, когда вы окажетесь вдали от крупных городов, периодичность сеансов связи придется сократить. Так что координаты, которые мы будем вам посылать, будут меняться скачкообразно, раз в день. Будьте готовы к тому, что объект может внезапно оказаться ближе или дальше, чем вы рассчитывали.

Напоследок — инструкция по сопровождению объекта. По нашим предположениям, он будет перемещаться прямолинейно и быстро — намного быстрее, чем любое наземное транспортное средство, вроде вашего. Но в то же время, объект обязательно будет делать длительные остановки, которые дадут вам возможность его догнать. Это при том, что большая часть пути будет проходить вдали от дорог общего пользования, так что скорость вашего движения будет ограничена. Генеральное направление движения объекта — на северо-восток до шестьдесят пятой — шестьдесят восьмой параллели, далее строго на восток. Это, повторю, предположения разведки, данные будут уточняться…

Я, наконец, не выдержал:

— Но ведь шестьдесят восьмая параллель — это за полярным кругом? Кому взбрело в голову тащить какую-то девушку на Крайний Север? Кто эти злоумышленники — Чилингаров с Конюховым, что ли?

— Не могу знать, — сухо ответил Пушков, — все вопросы прошу адресовать вашему руководству.

— Каком руководству?

— Вашему командиру, вы же офицер… Я могу продолжать инструктаж?

— Продолжайте…

— Спасибо. Собственно, мы уже почти закончили. Осталось рассказать про ваше средство связи.

Я снова достал коробочку-телефон.

— Как вы видите, здесь только одна кнопка, и сверху — переверните — верньер регулировки громкости вызова. Кстати, выверните его потише, пожалуйста… Кнопка — это вызов командования. Пользоваться ей устав внутренней службы разрешает только в экстренных случаях, которые угрожают выполнению задания. Как поняли?

Я снова кивнул.

— Если непосредственный командир недоступен, а обстановка позволяет, то ответит оператор — то есть я, или дежурный офицер смены. Я сказал про обстановку — она не должна быть демаскирующей, то есть вы должны находиться рядом с другими источниками радиосигналов. Например, в крупном городе, или, в вашем случае, на береговой линии (а там-то какие сигналы? — подумал я, но промолчал). Во всех остальных случаях вызовы инициируются централизованно, то есть нами, а не вами. Прошу вас обратить на это особое внимание.

— Понял я, понял.

— Теперь заводите двигатель и двигайтесь через лес по направлению к трассе А-107, по которой вы сюда приехали. Навигатор подскажет. Двери гаража открыты, но, насколько мне видно, занесены снегом снаружи — просто подтолкните их бампером, они откроются. Товарищ подполковник, меня тут ещё просят передать, что в машину положили сумку с вашей формой. Говорят, не забудьте переодеться перед встречей… И ещё просьбочка от меня уже будет. Там, вместе с вашими приказами, есть лист проведения инструктажа и требование-накладная на выдачу технических средств — вот этой вот машины и прочего. Заполните, пожалуйста, хорошо? А то когда вы ещё в нашу бухгалтерию попадете, правда?..

Хорошо, что он напомнил про эти бумажки. Да уж, канцелярии развели порядком. В стопке были: приказ безымянного и.о. верховного главнокомандующего о присвоении мне звания, даже не подписанный, а проштампованный совершенно неразборчивым факсимиле (исполняющий обязанности верховного главнокомандующего? Как это?), бордовая книжечка удостоверения с двуглавым орлом (заглянув внутрь, я обнаружил в ней свою фотографию в парадной подполковничьей форме с погонами и аксельбантами, и даже неидентифицируемыми значками на груди. Никаких признаков подделки на изображении я обнаружить не сумел). Также обнаружились: подписка о неразглашении информации, составляющей государственную тайну (три страницы мелким текстом с примечаниями, проглядев которые, я уяснил, что вплоть до особого распоряжения мне вообще запрещается о чём-либо говорить, и вообще вступать в любые сношения с нормальным миром. Интересно, а как я должен буду объясняться на этом паровозном заводе, жестами, что ли?), доверенность на получение “опытного образца изделия шифр Прибой-бис”, лист проведенного инструктажа и накладная на машину и другое имущество, вверяемое мне для выполнения задания (там было штук двадцать строчек, но мне уже стало лень читать, и я подмахнул всё не глядя).

Кажется, оставаться здесь дальше не имело смысла. Как бы ни был непонятен предстоящий путь, сворачивать с него, очевидно, было глупо — ведь он должен был привести меня к Наде. Пора было двигаться вперед.

Я раскачал изнутри ворота, которые действительно застряли в наметенном снегу, сел в вездеход, завёл двигатель и, двигаясь неуверенными поначалу рывками, уперся мордой машины в створки. Они натужно поддались, я почти выкатился наружу, и в этом момент по моим ушам ударил тяжелый до звона грохот, а машина, как дурная, совершила невероятный скачок вперед, в кусты, где и замерла как вкопанная, запутавшись в ветвях. Если бы я забыл пристегнуться, то тут бы все и закончилось, а так я благополучно избежал встречи собственного носа с рулем. Заснеженный лес озарился красным маревом, а в заднем зеркале я с замирающим сердцем увидел неторопливо поднимающийся к небу фонтан из комьев грязи вперемешку с кирпичами и гнилыми досками. Это был взрыв, и этим взрывом только что явно и несомненно хотели убить меня. Больше некого. Я резко нажал на газ, машина взревела, и, разбрасывая колесами сугробы, боком вломилась в окружающий ельник. Скорость постепенно нарастала, автомобиль, продирающийся в сторону шоссе, кидало из стороны в сторону, но он двигался всё увереннее, и вот уже за деревьями замелькали огоньки машин на шоссе. И тут в лучах фар, усиливаемых отблесками пожара, я увидел мешковатую фигуру в бабьем платке и заплатанной шубе, ловкими скачками удирающую между стволов в сторону от дороги. Это же она, эта сволочь, взорвала меня, — осознал я, — подложила что-то под ворота гаража и теперь пытается убежать, надо догнать… Но тут уже далеко позади, за забором, взревели сирены, преследуемая фигура отпрыгнула далеко вбок и пропала в мечущихся тенях деревьев, а машина вылетела на трассу, опасно крутанула задом и понеслась направо — туда, куда мне и было надо. Мотор ревел как бешенный, а скорость нарастала еле-еле, и тогда я вспомнил про переключатель, скинул его вниз, и снова едва удержался в кресле — с таким бешенным неистовством мой экипаж рванул вперед. Меня носило из стороны в сторону по полосам, встречные машины испуганно разлетались по обочинам, и не знаю уж, сколько ещё я проехал бы до неизбежного столкновения, если не взял себя в руки, и не сбросил газ. Уже в который раз за этот безумный день мне стало страшно — и не только за себя. Если они (да кто эти они?) готовы были просто так убить меня, еще ничем не успевшего навредить им, то что же они сделали с моей беззащитной Надей?..