Судьбы перепутья. Роман в шести частях с эпилогом

Максимилиан Неаполитанский

Молодой петербуржец неожиданно узнаёт, что он упомянут в завещании почти незнакомого человека. Но вместе с ним в списке наследников оказываются весьма подозрительные личности…Хотя этот роман и начинается в традициях остросюжетной литературы, проницательный читатель скоро увидит за перипетиями психологически напряжённого, почти детективного сюжета изложенную напоминающим о классике языком историю становления личности, вынужденной избрать верную дорогу на перепутье судьбы.

Часть вторая.

Дачные приключения

I

Белоснежные самолёты ревели своими мощными турбинами и, приземляясь или взлетая, разрезали холодный петербургский воздух могучими крыльями. Человек чуть больше тридцати лет возрастом, только что прибывший в Петербург, быстро шёл по серым плитам аэропорта, везя за собой большой, бежевого цвета, чемодан. Человек этот был высокого роста, худощав, одет в шерстяной синий свитер, под которым виднелся воротник рубашки; и, видимо, надевая такой наряд, он совсем не рассчитывал на холодную петербургскую погоду. Этого человека звали Георгий Сатукеев, но почти все обращались к нему по имени и отчеству. В этот день он вернулся из Швейцарии в Россию и намеревался пробыть здесь примерно месяц, о чём и сообщил матери около недели назад.

Георгий Фёдорович, приходясь братом Арсению, внешне совсем не был на него похож. Он имел глаза другого цвета, более вздёрнутый нос и тонкие губы нормандского типа, на его лбу уже появлялись длинные горизонтальные морщины, какие бывают у людей, много работающих и думающих, а также у тех, кто много времени проводит на солнце. В целом лицо его было очень открытым и почти всегда ярко выражало эмоции, царившие у него в душе: когда он был согласен с собеседником и, соответственно, доволен, то он ясно, но аккуратно кивал, взгляд его становился кротким, губы незаметно кривились в улыбке и всё его лицо сияло добротой. Если он не был согласен с тем, что говорили, то все черты его искажались в недовольных порывах, появлялись более заметные морщины, надувались щеки, а глаза наполнялись негодованием. Это нередко мешало ему в его работе, особенно когда нужно было слукавить или согласиться с тем, с чем он согласен не был. Он старался следить за этими изменениями, но это получалось не всегда, и поэтому, когда нужно было установить отношения с каким-нибудь не самым приятным политиком или дипломатом, его на дела не отправляли.

В отпуске потребность эта пропадала, и он мог абсолютно спокойно выражать миру свои чувства через движения своего лица. Сейчас он был удивлён: его брови поднялись, а серые глаза оглядывали всё подряд; но это выражение вовсе не придавало ему глупый вид — напротив, создавало облик человека наблюдающего и познающего. Удивление его, на самом деле, было странным, так как летал он много и обычно мало на что обращал внимание, но почему-то именно сейчас аэропорт и вся эта система заставили его, идя, смотреть так, будто всё это он видел впервые. «Каким надо быть гением, чтобы всё это придумать, спроектировать и собрать», — промелькнуло наконец у него в мыслях, и он вспомнил, что в юности он увлекался инженерией и даже хотел получить соответствующую профессию, но определённые события развернули его судьбу совсем в иную сторону. Он, окончив университет международных отношений, стал продвигаться по карьерной лестнице дипломата. И сейчас дипломатический ранг он имел относительно высокий, выполнял достаточно важные миссии в разных странах, знал четыре языка, жил за рубежом и лишь четыре раза в год приезжал в Россию навестить семью.

Обычно он ездил с водителем, но так как в России он бывал нечасто и приезжал сюда только для отдыха, то услуги этой не было, и он вызвал такси. И вот уже через несколько минут, погрузив свой большой чемодан в багажник автомобиля, он катил по широкому шоссе к дому своих родителей.

Когда начался Московский проспект и его здания в стиле неоклассицизма и сталинского ампира, водитель неожиданно спросил Георгия Фёдоровича:

— А вы откуда прибыли?

Услышав вопрос, Георгий Фёдорович оторвал свой взгляд от окна и посмотрел на табличку, на которой было написано имя водителя: Марат Соломонович. В вопросе этого Марата Соломоновича был слышен какой-то странный восточный акцент, который, казалось, был акцентом человека, на самом деле его не имеющего, но для чего-то искажающего слова неправильным произношением.

— Из Швейцарии, — ответил спокойно Георгий Фёдорович, сидевший на заднем сидении.

— Ну и что же там в Швейцарии? Сильно отличается от нашего?

— Весьма и весьма сильно; можно даже сказать, совершенно всё по-другому: и люди, и дома, и нравы, — отвечал Георгий Фёдорович водителю с добротой и учтивостью; в голосе его звучали уважение и интерес, но в мыслях промелькнула странная насмешка из-за произнесённого слова «нашего».

— И где же вам больше нравится?

— Нигде! — с какой-то театральностью ответил пассажир. — Но вот парадокс: нигде не нравится, но везде хорошо: я странник, не ищущий приюта; я птица, летящая высоко и нейтрально смотрящая на всё происходящее и окружающее, — и Георгий Фёдорович начал улыбаться от того, что осознал, что собеседник вряд ли его поймёт.

— Вот как! А чем же вы таким занимаетесь, что позволяете себе летать настолько высоко?

Георгий Фёдорович очень удивился этому вопросу, почему-то желание не продолжать беседу охватило его, и он сухо ответил:

— Я дипломат.

— Интересна ли такая профессия? — спросил Марат Соломонович, явно не заметивший перемен в своём пассажире.

— Сравнить с чем-либо сложно; но эта, пожалуй, явно интереснее, чем развозить на автомобиле разнообразных граждан, — после этих саркастических слов Георгия Фёдоровича водитель наконец понял царившее в салоне недовольство и умолк.

В тишине они доехали до Гороховой улицы; лишь в какой-то момент Марат Соломонович включил радио, но тут же выключил, так как Георгий Фёдорович сразу сообщил, что у него болит голова от перелёта.

Он удивлялся потом этой перемене, которая произошла с ним во время разговора с этим мужчиной. Ведь он сам себя считал человеком спокойным, не порывистым, имеющим с кем-либо в общении всегда благоприятный и размеренный, располагающий к себе тон. Но в эту поездку недовольство всем миром, а в особенности бедным Маратом Соломоновичем, охватило его, и лишь когда он уже шёл по знакомому ему двору, это состояние прошло.

Дома была одна Белла Алексеевна, и она с радостью встретила сына, предупредив, чтобы он не печалился, что скоро придут и все остальные. Сама она пребывала сейчас в таком настроении, которое бывает у людей чего-то давно ожидавших и наконец это получивших, и которые от этого-то очень боятся испортить всё происходящее.

Белла Алексеевна повела Георгия Фёдоровича в его комнату, хотя он и так знал, где она находится, так как прожил в ней больше двадцати лет.

— Ну, какие же там новости в мире? — спросила у него Белла Алексеевна, идя впереди; ей не терпелось узнать всё, что происходило с Георгием Фёдоровичем за период, пока они не виделись.

— Погоди, мама, погоди. Дай хотя бы вещи оставлю; всё тебе расскажу, что хочешь. Ведь виделись не так уж и давно, — он катил за собой чемодан, и от этого голос его звучал очень измученно, и поэтому Белла Алексеевна перепугалась, что она утомляет сына своими вопросами, но всё равно через полминуты ответила ему, так как не смогла удержать в себе это желание:

— Как же не так давно! Уже полгода прошло! Ты ведь давно не приезжал. Хорошо, что в этот раз хоть подольше…

Придя в комнату, Белла Алексеевна рассказала сыну о некоторых изменениях в ней, после чего удалилась, перед этим попросив Георгия, чтобы он скоро приходил в залу-гостиную, чтобы попить чаю. Оставшись в одиночестве, Георгий Фёдорович начал кружить по комнате взглядом — воспоминания и ностальгия влетели в его мысли; печаль выразилась на его лице. Так прошло около четырёх минут; когда воспоминания закончили его одолевать, он вернулся в реальность и подошёл к чемодану, чтобы разложить вещи по шкафам и комодам.

Через четверть часа он, переодевшись в домашний бархатный костюм, приобретённый им когда-то в Словении, вышел в гостиную, где ещё никого не было, и сел на своё любимое с детства место, взяв с полки томик сочинений Ницше. Но не прошло и пяти минут, как в комнату мирно зашла Белла Алексеевна и сразу предложила чай. Решили пить всё-таки не в зале, а на кухне.

Приготовив всё, достав сухофрукты и орехи, Белла Алексеевна села поближе к сыну, поставив перед ним большую чашку и молоко.

— Ты не бойся, скоро более основательно пообедаем. Это пока так — для разговора, — проговорила Белла Алексеевна, улыбаясь и наливая сыну чай.

— Да ничего страшного, я не голоден почти. Ну и раз для разговора — так давай говорить, — ответил Георгий Фёдорович, чтобы начать беседу; на лице его выражались тихая радость и спокойствие.

— Столько вопросов у меня, столько хочется узнать! Дай я на тебя хотя бы немного погляжу, — и Белла Алексеевна стала с умилением вглядываться в лицо сына. — Даже не верится, — почти шёпотом проговорила она, — что мой маленький мальчик вырос в такого мужчину, оторвавшегося от своего дома, путешествующего по всему миру…

— Ну, всё, всё, достаточно! Я хоть и человек публичный, привык, что на меня все смотрят, но всё равно таких моментов не люблю. Ты лучше потом как-нибудь незаметно меня рассматривай, — ответил с каким-то смущением на слова матери и на её взгляд Георгий Фёдорович, после чего взял чашку и начал шумно пить чай.

— Ладно, ладно, но ты просто не представляешь, какие это радостные моменты для матери. Ну, тогда рассказывай, какие у тебя успехи в твоей профессии, какие планы на период пребывания здесь?

И только Георгий Фёдорович поставил чашку на стол, чтобы начать рассказывать, как в дверь кто-то позвонил.

II

Георгий Фёдорович отправился открывать дверь с некоторым удивлением, так как перед этим Белла Алексеевна сказала, что это точно не может быть Арсений, а тем более Фёдор Фёдорович. И действительно, спросив: «Кто там?», Георгий Фёдорович получил ответ, что за дверью стоит Дмитрий Морозянкин, который уточнил, что также он является и знакомым Арсения.

— Добрый день, — проговорил он, когда Георгий Фёдорович открыл дверь. — Я пришёл передать письмо от Демьяна Пешкинского к Арсению Сатукееву, — его голос звучал очень взволнованным, а плечи то опускались, то поднимались, будто бы он долго бежал до этой двери.

— Пожалуйста, пожалуйста, — тоже заволновался Георгий Фёдорович, — вы можете мне доверить это письмо. Я брат Арсения. Когда он вернётся, я ему обязательно передам.

— О, отлично! Меня Дмитрий Морозянкин зовут, будем знакомы, — повторил он своё имя и протянул руку Георгию Фёдоровичу.

— Постойте; у вас здесь, в России, разве здороваются через порог? — спросил тот удивлённо.

— Точно не могу сказать, кажется, нет. А вы, что ли, не из России? — Морозянкину странной показалась реакция Георгия Фёдоровича, и он, уже успокоившись к этому моменту, пожелал завести беседу.

— Я…? Можно и так сказать. И я вам, кажется, не представился… Георгий Фёдорович, да, да, именно так вы можете меня называть, — после этих слов он почему-то сконфузился.

— Будем знакомы. Вы, если что, не обращайте внимания на мои лохмотья (он был одет так же, как и при встрече у нотариуса), скоро всё это пройдёт, на самом деле я человек совсем другой, просто на новую одежду скуп. Вы, кстати, совсем не похожи на своего брата… — он хотел ещё что-то сказать, но в этот момент в прихожую вошла Белла Алексеевна.

— Георгий, не хочешь ли предложить гостю выпить с нами чаю? — проговорила она с шуточным укором своему сыну, как бы приглашая нежданного гостя зайти. Её гостеприимство, надо сказать, было весьма неоправданным, ведь самого гостя она ещё не видела, но после её слов Морозянкин сделал шаг вперёд и предстал у неё перед глазами.

— Боже! — воскликнула она невольно, но было уже поздно. — Проходите, проходите же скорей, — и она начала всех торопить, чтобы скрыть своё неприятное удивление.

— Да, да, раздевайтесь, Дмитрий, — подхватил Георгий Фёдорович. — Вот сюда можно повесить вашу, ваше… — он замялся, думая, как бы назвать верхнюю одежду Морозянкина, — …ваш плащ, — наконец проговорил он и открыл дверцу шкафа.

— Большое спасибо! Премного благодарен! И не беспокойтесь, я совсем ненадолго, — решился предупредить Морозянкин, заметив, что хозяева чем-то смущены, — а от чая не откажусь и очень рад буду пообщаться, но вас не задержу, не задержу, мне ведь надо тоже быстро уходить потом, — проговорил он и неловко повесил свой плащ в шкаф.

Все трое отправились на кухню.

— Ну, вот, пожалуйста, присаживайтесь, как вас зовут? — спросила Белла Алексеевна Морозянкина, как только все подошли к столу.

— Дмитрий Владимирович Морозянкин, — и он стал шумно отодвигать один из стульев, после чего тяжело сел на него. Все трое замолчали; Белла Алексеевна стала заваривать чай. Георгий Фёдорович начал разглядывать нежданного гостя: Морозянкин сидел как-то сгорбившись, его болезненно тощее тело выглядело очень измученным и в сочетании с изнеможённым, чисто выбритым лицом и короткими, но растрёпанными волосами создавало облик человека, который долго трудился на тяжёлой работе. Он не замечал взгляда Георгия Фёдоровича и сидел, смотря в одну точку. Наконец Белла Алексеевна спросила:

— Дмитрий, какой вы будете чай? — она, однако, поняла, что, пригласив такого странного человека в гости, она начала приводить свой план в действие.

— Какой дадите… Точнее, лучше чёрный, и, если можно, добавьте туда молоко, — неуверенный голос Морозянкина порождал невольное сострадание, и после этих слов Георгий Фёдорович всё-таки перестал сверлить его взглядом. Как ни странно, в этот раз Морозянкин говорил намного неувереннее, чем тогда, когда все были собраны у нотариуса для чтения письма профессора.

— Вы там сказали, что вы не совсем из России. Откуда же вы? — спросил Морозянкин Георгия Фёдоровича.

— Аа-а, я…? Я, на самом деле, дипломат; путешествую часто по миру, а если не путешествую, то живу за границей.

— Какие же у вас там нравы? Интересно, ведь здесь все весьма субъективное представление имеют насчёт того, что происходит там, — в этот момент Белла Алексеевна поставила перед Морозянкиным чай и села рядом слушать разговор молодых людей.

— Гхм, — смутился Георгий Фёдорович, — вы вот так сразу такой диалог хотите начать, я даже и не…

Конец ознакомительного фрагмента.