По чужим правилам игры. Одиссея российского врача в Америке

Майя Гуглин

Вы когда-нибудь хотели уехать в Америку? Вам интересно сравнить нашу медицину с американской? Систему подготовки врачей? Тогда эта книга – для вас. Кого-то из вас она вдохновит, и вы будете пробовать, а кого-то убедит, что этот путь не для него. Я была благополучным кардиологом из провинции, и мне очень захотелось попробовать. А в книге я рассказала о том, как все это началось и что и как получилось.

Предисловие

Памяти Эдуарда Романовича Гуглина

Без тебя не было бы этой книги. Когда я вернулась домой после своей американской одиссеи, ты подвел меня к компьютеру и сказал: пиши. Я печатала, а ты подходил и подсматривал через плечо, тебе было страшно интересно, что и как со мной происходило.

Сколько воспоминаний, которые у нас были на двоих, теперь осталось только со мной. Больше никто в мире этого не помнит. Как ты читал мне вслух стихи, и я на всю жизнь влюбилась в русскую поэзию. Как ты по вечерам сквозь шумелки слушал Би-Би-Си и голос Америки, а потом подсаживался ко мне на кровать и рассказывал, что тебе удалось узнать. Как я забиралась с книжкой к тебе под стол, в уголок у батареи, и читала, а ты печатал на машинке. В твоем кабинете, с книгами на стеллажах от пола до потолка, с нашей великолепной библиотекой, и медицинской и художественной, которую ты собирал всю жизнь, со студенческих лет, когда в послевоенном Ленинграде у букинистов можно было найти все, и которую ты бросил в пустой квартире, когда уезжал ко мне. Как мы во дворе развели костер и жгли твою вторую докторскую диссертацию, которую тебе не дали закончить, отняв у тебя кафедру факультетской терапии. Там были отрывки из историй болезней, имена больных, и просто так выбросить ее было нельзя. Первую докторскую тебе зарубил ВАК, и ты стал писать вторую, и не успел. Как мы катались по льдинкам на набережной. Как ты читал лекции по фармакотерапии, по вечерам, необязательные, и к тебе набивалась полная аудитория, потому что читал ты как никто, и я тобой отчаянно гордилась. Как мы отдыхали в Крыму, и я сдуру полезла в предштормовое море, покачаться на волнах, и меня вдруг захватило и понесло, и я с ужасом поняла, что совершенно ничего не могу сделать, и тут меня выхватили и вытащили — это был ты, а я даже не знала, что ты рядом, потому что довольно далеко ушла по пляжу от того места, где сидели вы с мамой. Как мы 9 мая, в мамин день рождения и в день Победы, шли на базар и покупали ей охапки сирени и тюльпанов. Много позже, в этот день, ты прилетел ко мне в Америку и остался насовсем. Нелегальный ты мой… Как, когда я приехала домой из Америки в отпуск, ты вдруг ни с того ни с сего погнал меня за хлебом, а потом оказалось, что у тебя был инсульт, и ты старался, чтобы я не заметила, что у тебя отнялась одна рука. Ты боялся, что я останусь с тобой и не вернусь в США. И я таки не заметила, и улетела, а ты все пытался ее разработать, и она отошла, только почерк совсем испортился. Ты мне рассказал об этом только несколько лет спустя.

Ты ушел на войну подростком. Тебя, еще не отъевшегося после блокады, но уже не совсем дистрофика, призвали за несколько дней до твоего дня рождения. Твой год оказался последним, который еще призывали. Твой отец был на фронте, а мама тебя не провожала, вы простились там, в эвакогоспитале на Петроградской, где она была машинисткой, а ты водопроводчиком, чтобы получать рабочую карточку. Свое семнадцатилетие ты встретил на Карельском фронте, охраняя каптерку, где прожаривались от вшей 24 комплекта обмундирования. В ту ночь в каптерке начался пожар, и все сгорело дотла. От штрафбата тебя спас старшина, доложивший начальству, что она сгорела по технической причине, а не по твоему недосмотру. Тот мальчик-солдат из 1943-го только что жил рядом со мной, жил в тебе, 93-летнем, сидел в этом самом кресле, где я сижу сейчас. А теперь его больше нет.

Когда я уже жила в Америке, а ты еще в России, ты написал стихотворение. Вот оно.

Ради тетки и брата

Дочь сюда не вернется.

Папа в роли каната —

Связь еще остается.

Трется канат о годы,

Рвется за нитью нить.

Это закон природы.

Это — не изменить.

Значит надо задачу

Выполнить до конца.

Найти себе место в жизни

С отцом или без отца.

А он потихоньку стареет,

И терпеливо ждет.

Может, судьба улыбнется,

Может, с косой придет.

Америка так Америка.

Где ты — там и будет дом.

С того иль с другого берега

В безбрежье уплыть потом.

Фамилия, имя, отчество —

Те же. А жизнь не та.

Старость и одиночество.

Забвенье и пустота.

То ли пьяна Россия,

То ли сошла с ума,

То ли от всех несчастий

Испить ей судьба дана.

Родина, а не родная.

Мачеха, а не мать.

Сколько обид. Без края,

Если начать считать.

И жизнь, что прошла в России,

Останется только сном,

Тяжелым, порой счастливым,

С обычным таким концом.

Счастливым конец не бывает.

Это — оксюморон.

Как-то не вдохновляет

Преддверие похорон…

Так будем же веселиться,

Сгоняя печаль с лица.

Может еще пригодится

Слушать «бу-бу» отца.

Пусть оно живет в этой книге.