«Вишневый сад». Очень русская комедия

Майя Анатольевна Волчкевич, 2020

Книга посвящена пьесе «Вишневый сад», которая поныне не сходит со сцен мирового театра. . В спорах о судьбах героев, их прошлом, настоящем и будущем, о поэтике и жанре этой пьесы ставились главные вопросы русской жизни. С годами, со сменами эпох она, как все такие произведения, взывает к перечитыванию и комментарию. Данная книга адресована тем, кого интересует «Вишневый сад» в контексте времени и творчества Чехова.

«Барыня из Парижа приехала!», или О жизни Раневской во Франции

Пьеса «Вишневый сад» начинается сценой ожидания Раневской, она приезжает из Парижа. В конце пьесы она тоже уезжает — в Париж.

Образ барыни или барина, с шиком прокатившегося за границу и прожившего немало денег, встречается в романах Тургенева, Достоевского, Толстого. Это и «бабуленька» в «Игроке», семейство Щербацких на европейском курорте, сцены из романа «Дым», книга Лейкина «Наши за границей» и «Мимочка на водах» В. Микулич.

Живописная сцена из «Игрока» как нельзя ярче рисует картину жизни богатых русских за рубежом. «Помещица и московская барыня», «грозная и богатая семидесятипятилетняя Антонида Васильевна Тарасевичева», приезжает на воды лечиться, но оказывается в игорном зале. Проиграв в рулетку пятнадцать тысяч, она досадует: «Я сегодня пятнадцать тысяч целковых просадила на растреклятой вашей рулетке. В подмосковной я, пять лет назад, дала обещание церковь из деревянной в каменную перестроить, да вместо того здесь просвисталась. Теперь <…> церковь поеду строить»». Проиграна значительная сумма. Такие же деньги, пятнадцать тысяч, присланные ярославской бабушкой на уплату банковского долга за заложенное имение, Раневская забирает, когда снова уезжает в Париж.

Героиня Достоевского, злополучная «бабуленька», вновь оказывается около рулетки и проигрывает еще десять тысяч. Сопровождает ее дворецкий Потапыч, «седой старичок, во фраке, в белом галстуке и с розовой лысиной». Эскапады барыни сокрушают слугу: «Ох, уж эта мне заграница! <…> Говорил, что не к добру. И уж поскорей бы в нашу Москву! И чего-чего у нас дома нет, в Москве? Сад, цветы, каких здесь и не бывает, дух, яблоньки наливаются, простор, — нет: надо было за границу! Ох-хо-хо!..» Окончательный проигрыш русской барыни: «Я <…> всё там оставила, почти сто тысяч рублей. <…> Теперь я без денег, гроша нет». Но тут же добавляет: «Я еще <…> довольно богата. У меня три деревни и два дома есть. Да и денег еще найдется, не все с собой взяла»^[5].

Поездка в Париж — почти каноническая примета жизни богатого русского дворянства. Старый Фирс вспоминает, что барин (отец Раневской и Гаева) тоже в Париж на лошадях ездил.

К происходящему в настоящем времени — грядущей продаже имения и сада, к неустроенной судьбе ее детей и домочадцев — Раневская почти равнодушна. Она вполне искренне говорит о любви к дочери, к саду, радуется, что застала в живых «своего старичка» Фирса. Но чувства, которые питают эти слова, переживаются ею постольку, поскольку она видит перед собой воочию близких людей и дом, где прошло ее детство.

Она трогательно кается в своих грехах, рассказывает о муже, делавшем только долги, о любовнике, обманувшем ее, о гибели сына, но вдруг слышит звуки еврейского оркестрика. И живо произносит: «Его бы к нам зазвать как-нибудь, устроить вечерок». Что бы ни происходило в жизни Раневской, «вечерок» в день торгов будет устроен.

Происходящее, при всей горечи потери, для нее преграда на пути к тому, кого она действительно обожает и кому служит, — любовнику, живущему за границей. Приезда Раневской в Россию могло и не быть. Присутствие хозяйки имения на аукционе не обязательно, торги прошли бы и без нее.

Нетрудно подсчитать: если Ане сейчас семнадцать, Раневская оставила ее одиннадцатилетней и едва ли приезжала на родину в эти годы. Личные переживания и заботы о любимом человеке поглощали все ее время. Одно разорение — продажу дачи в Ментоне за долги — Раневская уже пережила, однако домой не вернулась. Уехала из Ментоны в Париж, где на немногие оставшиеся деньги сняла ту самую квартирку на пятом этаже, которая так ужаснула ее дочь. Может быть, о попытке самоубийства Раневской сообщили ее родственникам или она сама рассказала об этом в письме.

Понимая, что никакие уговоры и доводы рассудка для Любови Андреевны не резон, за ней послали во Францию Аню, дав ей в компаньонки гувернантку Шарлотту. Аня — молодая наивная девушка, это ее первое путешествие в жизни. Она плохо говорит по-французски, как и ее спутница, Шарлотта. Логичнее было бы, если бы за Раневской отправился взрослый человек, тот же Гаев, владеющий языком и имеющий хоть какой-то жизненный опыт. Но порой трудно искать здравый смысл в поступках героев «Вишневого сада», особенно если решение за племянницу принимал Гаев или простодушная Варя.

Телеграммы и письма из Парижа, от своего любовника, который ее «обобрал и бросил», Раневская получает постоянно. Сначала она рвет их в клочья и уверяет, что с «Парижем кончено». Потом начинает признаваться в том, что всегда было в ее душе, — в беспокойстве и тоске по «этому дикому человеку»: «…он болен, он одинок, несчастлив, а кто там поглядит за ним, кто удержит его от ошибок, кто даст ему вовремя лекарство? И что ж тут скрывать или молчать, я люблю его, это ясно… Люблю, люблю… Это камень на моей шее, я иду с ним на дно, но я люблю этот камень и жить без него не могу».

Она заботится о любовнике, как о ребенке, она любит его и служит ему. Раневская не добра и не зла, просто в ее душе нет места ни для чего, кроме ее собственных чувств и переживаний. «Парижский любовник» — единственная «настоящая», не призрачная жизнь Раневской. Аня, Варя, Фирс, Шарлотта, брат — для нее и живые люди и одновременно миражи, как «покойная мама», которая вдруг привиделась ей, когда она смотрела на вишневое деревцо.

Во имя этой жизни она пустила на ветер свое состояние, лишила будущего себя и своих близких. Она принадлежит только «парижской жизни», только перед той жизнью у нее есть обязательства.

Тем интереснее понять, какими были те годы, которые «великолепная» Любовь Андреевна провела на французской Ривьере и потом в Париже, как жили за границей современники героини «Вишневого сада», люди ее круга и ее сословия, какой образ жизни они вели. Наконец, как выглядела Раневская в глазах общества, к которому она принадлежала по праву рождения и воспитания.

О прошлом Любови Андреевны известно, что она была замужем, что муж ее делал только долги и «умер от шампанского». Она выбрала человека не своего круга, безо всякого расчета, по большой страсти. Скорее всего, супруг Любови Андреевны жил на деньги жены. Как и ее любовник: «Я всегда сорила деньгами без удержу, как сумасшедшая, и вышла замуж за человека, который делал одни только долги».

Шампанское, легкое игристое вино в XIX веке символизировало прожигание жизни, легкое отношение ко всем и ко всему. Так, в очень популярной в конце позапрошлого столетия повести Лидии Веселитской (Микулич) «Мимочка на водах» главная героиня отчаянно завидует своей кузине Нетти. Бесприданнице Мимочке пришлось стать женой толстого генерала Спиридона Ивановича. Нетти же, подобно Раневской, вышла замуж по любви, за «легкомысленного и ненадежного молодого человека»: «…но как они живут, Боже мой, как они живут! Правда, что они проматывают капитал, и старики Полтавцевы со страхом и неодобрительно покачивают на это головами. Правда, что поклонник Нетти как бы крепче и крепче прирастает к дому, так что многие уже, говоря о нем, многозначительно улыбаются <…>, но что ж из этого? Зато Нетти веселится, Нетти живет… Нетти одевается эксцентрично, Нетти ездит в оперетку, в маскарады, в рестораны, смеется над всем и всеми и довольствуется мужским обществом. О ней много говорят и нехорошо говорят; но она смеется и над этим. Муж терпит, и все терпят… И вокруг Нетти жизнь и веселье играют и искрятся, как шампанское, которое не сходит у нее со стола».

Нет сомнений, что шампанское не сходило со стола мужа Любови Андреевны. Шампанское, упомянутое в первом действии, словно «выстреливает» в финале. Лопахин заказывает вино, чтобы отпраздновать отъезд. И еще один паразит, прилепившийся к Раневской, лакей Яша, «вылакавший шампанское», важно уверяет, что оно «не настоящее».

Раневская живет не по средствам, живет «взаймы». С легкостью необыкновенной она забирает последние деньги, которые могли бы очень пригодиться ее дочерям, Ане и Варе. Однако она готова оплачивать красивую жизнь своих мужчин, даже лакея Яши. Характерно, что коллизия, когда женщина оказывается за границей, у Чехова часто связана с чем-то нечистым, замешанным на праздности («Ариадна», «Моя жизнь») или же — несчастливым, гибельным, с примесью адюльтера («Рассказ неизвестного человека»).

Во Францию Раневская бежала от своего прошлого и воспоминаний о гибели сына Гриши. Вслед за ней туда устремился ее любовник. Кто он? Можно лишь догадываться, что это или русский, предпочитающий жить в Европе, или же француз. Именно для любовника Раневская купила дачу в Ментоне, одном из французских курортов, популярном в XIX веке среди богатых русских.

До шестидесятых годов выезд за границу могли себе позволить немногие очень состоятельные люди, да и то по особому соизволению властей. Один только паспорт стоил 500 рублей, деньги огромные по тому времени.

Все изменила смерть императора Николая I, рухнули прежние порядки. В Европу, по словам писателя Боборыкина, поехали «люди подготовленные, ехали учиться, но сколько же тронулось туда всякого шляющегося народа». Многое изменилось и на модных курортах.

Зимой 1856/57 года вдова императора Александра Федоровна приехала в Ниццу, положив начало «русским сезонам» на французской Ривьере. Императрица открыла подписку на строительство православного храма, он был построен довольно быстро. Естественно, место, где часто бывала царская семья, довольно скоро стало модным у русских путешественников. В Ницце даже было открыто русское консульство. Когда Чехов жил в Ницце в 1897–1898 годах, он подружился с Н. И. Юрасовым, русским вице-консулом в Ментоне и помощником консула в Ницце.

Сам Ментон (или Ментона) — город на французской Ривьере, в 30 километрах от Ниццы, известный как город садов и парков, около итальянской границы. Есть в Ментоне русское кладбище и русская церковь.

Чехов наблюдал русских в Париже, Ницце и Ментоне во время своих поездок за границу. В круге его русских знакомых были художник В. И. Якоби, писатель Вас. И. Немирович-Данченко, журналист В. М. Соболевский и другие.

Жизнь на французской Ривьере Чехов характеризовал как «дешевую». За еду в «Русском пансионе» он платил 11 франков. В письме к сестре от 15 (27) октября 1897 года он писал, что жизнь в Ницце дешевле, чем в Ялте, и что вполне можно обходиться 100 рублями в месяц.

Надо сказать, что покупка и содержание дачи (виллы) в Ментоне — поступок, позволительный лишь для состоятельных людей. Хотя в сравнении со стоимостью заложенного имения и сада Раневской цена виллы не кажется такой уж огромной. Скорее, это свидетельство того, как широко жила и какие гигантские суммы тратила Раневская, буквально бросая деньги на ветер.

Живя в Ницце, Чехов познакомился с известным социологом М. М. Ковалевским. В то время Ковалевский был вынужден уехать из России и оставить преподавание в университете. Во Франции он жил на собственной вилле в окрестностях Ниццы, в деревне Болье.

Сохранилось описание виллы Ковалевского. Она стояла на крутом склоне над морем: «Это очень уютный двухэтажный дом с террасой и балконами, окруженный небольшим, но очень тенистым и полным самых разнообразных растений садом <…>. Рядом с пальмами и агавами в садике цвели апельсины и лимоны и прекрасные штамбовые розы. В полуподвальном этаже располагалась огромная библиотека»^[6]. Можно представить, что и у Раневской вокруг виллы в Ментоне цвел сад, хотя и не вишневый.

В архиве города Ментоны хранятся записи (купчие) продажи вилл того времени. Некий месье Фабрисино 4 марта 1903 года оформил в нотариальной конторе города продажу виллы, при вилле была лимонная роща. Вилла ушла за 7 тысяч франков (около 2500 рублей). 29 апреля 1903 года тот же нотариус оформил продажу виллы «Зина», продавцом был некий месье Новазо. Вилла была продана за 7400 франков. В вилле на первом этаже располагались гостиная, столовая, коридор, комната прислуги, ватерклозет и лестница. На втором этаже — 4 спальни, спальня прислуги, ватерклозет, ванная и бельевые комнаты. В сделку входили два сервиза и кухонная утварь. При доме был сад^[7].

Сколько стоила в то время русская «вилла», то есть небольшой дом с садиком? Ответ есть в письмах Чехова. 6 августа 1891 года он писал старшему брату из Богимова, где снимал дачу для семьи и уже задумывался о покупке своего дома: «Наклевывается отличное именьице в сорок десятин с домиком и сараями, садом, лесом и речушкой, стоящее только 2 1/2–3 тысячи. Ах, вот бы!» Восклицание — «Ах, вот бы!» — скрывает вопрос, как он сможет заработать и накопить на эту покупку.

Владельцы вишневого сада могли позволить себе не только дачу в Ментоне, они покупали и тратили, не задумываясь. Расходы у Раневской немалые, а источником дохода являются деньги за заложенное в банк имение. Дачу надо содержать, как и платить прислуге (едва ли ленивый Яша брал на себя обязанности садовника или повара). Денег у Раневской уже недоставало, дачу в Ментоне продали, и у русской барыни ничего не осталось.

Но сократить свои расходы она попросту не может. Аня жалуется, что к моменту возвращения домой у них не осталось ни копейки. Однако мать по привычке заказывала в дороге «все самое лучшее» и давала на чай по рублю, а случайному прохожему (во втором действии «Вишневого сада») она дает золотой из денег, взятых ею взаймы у Лопахина. Хотя только что корила себя, глядя в портмоне: «Вчера было много денег, а сегодня совсем мало. Бедная моя Варя из экономии кормит всех молочным супом, на кухне старикам дают один горох, а я трачу как-то бессмысленно… (Уронила портмоне, рассыпала золотые.) Ну, посыпались… (Ей досадно)».

Золотой рубль как «золотой денежный стандарт», появился в России в 1895–1897 годах по инициативе министра финансов С. Ю. Витте. Существовали золотые «пять рублей», «семь с половиной рублей», «десять рублей». Если даже Раневская дает пятирублевый золотой на чай, это щедрая «милостыня». Не зря Варя, которая кормит слуг горохом, едва может сдержать свое возмущение щедрым подаянием:

«Варя (испуганно). Я уйду… я уйду… Ах, мамочка, дома людям есть нечего, а вы ему отдали золотой.

Любовь Андреевна. Что же со мной, глупой, делать! Я тебе дома отдам все, что у меня есть. Ермолай Алексеевич, дадите мне еще взаймы!..

Лопахин. Слушаю».

Что такое была жизнь Раневской на Ривьере, кем она была для людей ее сословия и ее круга? Русские дворяне, особенно аристократы, жившие постоянно или временно на заграничных курортах, составляли особое сообщество, причем весьма закрытое. Они всячески стремились отгородиться от «нуворишей», людей иных сословий или же благородных семей, запятнавших себя неблаговидным поведением. Происходило то, что Толстой в «Анне Карениной» обрисовал так: «Как и во многих местах, где собираются люди, так и на маленьких немецких водах, куда приехали Щербацкие, совершилась обычная как бы кристаллизация общества, определяющая каждому его члену определенное и неизменное место».

Было ли вообще у Раневской, открыто жившей на вилле с любовником, «место» как таковое?

Мария Константиновна Битюгова («Дуэль»), жена чиновника, отнюдь не дама высшего общества, но всего лишь бывшая гувернантка, с осуждением и брезгливостью относится к Надежде Федоровне, которая открыто сожительствует с Лаевским.

В повести Чехова «Моя жизнь» мать семейства Ажогина стыдит Мисаила Полознева, сестра которого стала любовницей доктора Благово и теперь ждет от него ребенка: «Друг мой, это ужасно, — проговорила она, ломая руки и, по обыкновению, пристально всматриваясь мне в лицо. — Это ужасно! Ваша сестра в положении… она беременна! Уведите ее, прошу вас…

Она тяжело дышала от волнения. А в стороне стояли три дочери, такие же, как она, худые и плоские, и пугливо жались друг к другу. Они были встревожены, ошеломлены, точно в их доме только что поймали каторжника. Какой позор, как страшно! А ведь это почтенное семейство всю жизнь боролось с предрассудками; очевидно, оно полагало, что все предрассудки и заблуждения человечества только в трех свечах, в тринадцатом числе, в тяжелом дне — понедельнике!»

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

5

Достоевский Ф. М. Собр. соч. В 12 т. Т. 3. М.: Правда, 1982. С. 395, 396, 398, 408.

6

Ковалевский Максим. 1851–1916. Пг., 1917. С. 32.

7

За дружескую помощь и предоставленные сведения из архива г. Ментоны я благодарю Светлану Пэйн.