Первая любовь. Это было или мне казалось?

Майкина РегинКа, 2022

У всех поступков есть причина и следствие. Связь между ними крепкая, но не всегда явная. И пока человек не найдёт эту причину, всё в его жизни будет происходить по схожему сценарию, приводя к одному и тому же следствию. Девочку Люду в раннем детстве предал самый любимый человек на свете. Папа. Тот, кто ей был дороже всех, тот, кем она гордилась как никем и никогда. Маленькое сердечко Люды страдало настолько сильно, что, повзрослев, она возвела между собой и мальчишками очень высокую и крепкую стену, считая, что чувства ей не принесут ничего, кроме страданий. Но вот однажды её сердце встрепенулось и потянулось со всей силы к Сергеенко. Его сердце, казалось бы, тоже. Но сможет ли она поверить тому, кто принадлежит к ненавистному мужскому полу? Сможет ли побороть свои убеждения, свои страхи и неуверенность? Сможет ли она это сделать, если её разум объявляет войну сердцу, мама не разрешает любить, а подруги убеждают в несерьёзности чувств Сергеенко?

«Есть кое-что похуже слепоты — это способность видеть то, чего на самом деле нет». Томас Харди.

Пришла осень. С высоким чистым небом, с летающими паутинками в воздухе, с листвой ядовито-желтого цвета под ногами. Сколько себя помню, всегда любила осень. Она удивляла меня яркостью своего увядания. Она заставляла думать меня о смысле жизни, о бесконечном её беге, о счастье и горе.

А также, она навевала на меня необъяснимую радость. Мне казалось, что всё самое лучшее со мной будет происходить именно осенью, и не иначе.

***

Я жила в далёкой сибирской глубинке, в одном из обычных сёл, каких в России не мало. Мне было всего 16 лет, и я жила в своё удовольствие. Прилежно училась в школе, помогала маме по дому, слушала «Руки вверх» и «Пропаганду», зачитывалась вестернами и фантастикой, балдела от романов Вальтера Скотта и Александра Дюма. И ко всему, абсолютно ко всему, я относилась с детской непосредственностью. В то время, в 16 лет, мы ещё были детьми. Самыми настоящими детьми. Хотите верьте, хотите нет. Но это было так, и я жила, не задумываясь о том, что будет завтра. Просто жила и всё. У нас не было ни телефонов, ни компьютеров (в том году, они были приобретены нашей школой, и нас стали учить за ними работать, а дома пока их не было ещё ни у кого), а в нашей семье даже не было телевизора. И поверьте, это было самое счастливое детство. В особенности для меня и моих сестёр (Тони и Раи, старшая Вика уже жила в городе).

Воспитывала нас одна мама, папка бросил нас ещё в детстве. Его уход был очень болезненным для нас. Мне тогда казалось, что больше всех он предал меня. Ведь он был моей гордостью, моим миром. Мы тогда через многое прошли, страшно вспоминать. Но мы выстояли, выжили. Наши раны затянулись, и мы вновь стали улыбаться, радуясь каждому новому дню нашей жизни.

Одна моя сестра уже училась в 10 классе, другая в 7, а я же была в 11 классе. К началу 11 класса нас осталось всего 10 ребят. Три мальчика и семь девочек. Ушли все те, кто обычно плохо себя вели, надоедали и мешали другим, в частности мне. Меня недолюбливали за скромность, прилежность, чрезмерную честность и упёртость. С их уходом, я смогла вздохнуть полной грудью. Я привязалась ко всем тем, кто остался доучиваться в 11 классе, стала раскрепощаться. Для меня началась новая жизнь. Жизнь, которую я полюбила всем сердцем. У меня появилась лучшая подруга, друзья. Я стала ходить на дискотеки, гулять вечерами.

***

То время, с которого я начну своё повествование, относилось к октябрю. Было сыро и прохладно. А в аллейке, в которой я любила прогуляться после школы, вся листва пожухла и больше не шуршала под ногами. Деревья четко вырисовывались на фоне неба, напоминая костлявых чудищ из сказок. И я, останавливаясь, пыталась угадать в них очертания тех или иных сказочных персонажей, воображая себя в волшебной стране. Это были последние дни, когда я ощущала себя беззаботным ребенком, когда я могла радоваться простому и дурачиться, ещё не подозревая, какой сюрприз мне готовит судьба.

Всё началось с того, что однажды вечером, когда я мыла с младшей сестренкой Тоней обувь, она сказала мне:

— Знаешь, а ты кое-кому нравишься в моем классе.

— Да? Кому?

— Сергеенко.

— Не может быть!

— Он сам об этом говорил.

— Кому?

— Друзьям своим. А я слышала. Я тоже была в классе, и он даже не подумал понизить голос.

— Да? А что именно он сказал?

–…что ты не такая как я. Ты общительная и хорошо одеваешься…

— А ты разве не хорошо одеваешься?

— Не знаю. Но он так сказал. Ещё он сказал, что у тебя классные духи… что у тебя красивая фигура.

— Не верю.

— То есть ты хочешь сказать, что я вру?

— Нет. Но… Сергеенко и я?! — я покатилась со смеху, хотя в душе мне и было приятно. Неужели я ему нравлюсь? Он же звезда нашей школы! Их двое было таких, и оба учились в классе сестры. Сергеенко был мой одногодка, а вот Мишкин на год младше. Оба красивые, оба статные. Один темный, другой светлый. Одни девчонки сходили с ума по Мишкину, другие по Сергеенко. Моё же сердце было свободно. Просто на тот момент, я ещё была очень далека мыслями от мальчишек. Мне казалось глупым строить отношения в столь юном возрасте. Да и вообще, отношения и чувства между мной и кем-нибудь из мальчишек мне казались чем-то нереальным. Чтобы кто-то полюбил меня? Ха. У меня столько тараканов! Если я сама себе из-за них порой противна, то, как можно говорить о ком-то другом кто бы смог их принять и понять?! И тут вдруг оказывается, что я нравлюсь Сергеенко! Вот так новость!

Войдя домой, я сразу же направилась к зеркалу. До того момента, оно мне было не интересно. Стояло, да стояло. Утром перед ним расчешешься, реснички подкрасишь и всё, скорее прочь. Не нравилось оно мне. Показывало совсем не то, что бы я хотела видеть в нём.

Подошла, окинула себя взглядом. Большие темно-карие глаза, обрамленные длинными густыми ресницами. (Единственное, что мне нравилось в моей внешности) Пухлые губы. Даже чересчур. Нос картошкой. Тоже уж слишком. Уши торчком. Беее… Опустила взгляд ниже. Грудь, наконец-то, начавшая расти, аккуратная попка… талия… Ну… может про фигурку и правда. А лицо, фу. Уродина.

***

На следующий день, когда я пришла в школу и поднялась на второй этаж, то услышала громкое: «Здравствуй, Людмила!». Это был Сергеенко. Он и раньше так меня приветствовал, но я как-то не задумывалась об этом. Приветствует, да приветствует. Но после вчерашнего разговора с сестрой, я решила за ним немного понаблюдать. И выяснила: он приветствует так только меня! Ни болтушку Настю, ни Владу, которая вечно перед ним вертится, ни даже Алиночку, первую красавицу в нашей школе, а меня! Неужели то, что сказала сестра — правда?! Неужели Я ЕМУ НРАВЛЮСЬ?!!!

От сделанного открытия я не могла спокойно сидеть на занятиях. Я копалась в своей памяти, и из неё постепенно вырисовывались детали то одного забытого события, то другого.

Например, я вспомнила как в прошлом учебном году, весной, мама наняла колоть дрова одного парня, который был на год меня старше, он тогда заканчивал 11, а я 10. Я нравилась этому парню. Об этом открыто говорили его родители и сестра. А его поведение только подтверждало их слова. Так вот, этот парень, Семён, приходил в течение двух недель к нам, чтобы колоть дрова. Я периодически выносила ему воду в ковше, ждала, когда он напьётся и, забрав ковш, снова скрывалась в доме. И вот, в один прекрасный день, когда я пришла в школу, этот Сергеенко не давал мне проходу, задавая глупые вопросы:

— А ты с ним встречаешься? — Нет? — А почему он тогда вам колет дрова? — Все почему-то говорят другое. — А я видел, как ты стояла с ним и разговаривала!

И тому подобное. Весь наш разговор слышала моя одноклассница Алька, и она потом долго надо мной смеялась, говоря, что Сергеенко в меня влюбился. Я отмахивалась. Да ну! Просто он любит всех докапывать, вот и всё!

Теперь же на то забытое событие, я посмотрела иначе. А что если я нравлюсь ему с тех самых пор?! Что если?!

Ещё вспомнила, как однажды летом, дедушка, работавший у отца Сергеенко на пасеке, приехал и рассказывал о вечерах, проведенных вместе с его сыном. Сказал, что тот интересовался мной. Расспрашивал, какая я, что люблю. К сожалению, дедушка ему ничего хорошего не сказал. Только плохое. Он меня не сильно жаловал. А вот младшую сестру расхвалил, как мог. Я тогда обратила внимание только на содержание того, что рассказал ему дедушка. Мне было обидно. А тот факт, что Сергеенко интересовался мной, совершенно выпал из моего внимания. И вот сейчас весь тот разговор с дедушкой всплыл из памяти, заставляя ёкать сердце: неужели я ему нравлюсь?! Я даже не верю! Нет, это всё просто случайность… А если нет? Что если нет?

Вспомнила, как в середине сентября копали картошку на школьном огороде. Около меня тогда вертелся не только Колька, но и Сергеенко. Едва ведро успевало наполниться, как он его подхватывал и уносил, чтобы высыпать в мешок. Мы даже дурили, кидаясь друг в друга то картошкой, то слежавшимися комьями земли, смеялись…

Вернувшись со школы домой, я быстро пообедала, помыла посуду и уединилась в своей комнате. Сначала я долго сидела на кровати, перебирая все события, связанные с Сергеенко, а потом, резко соскочив, уселась за письменный стол. Не знаю, почему и зачем, но я неожиданно для себя решила, что с этого дня я буду вести личный дневник, куда буду записывать все происходящие со мной события.

***

Шёл урок информатики. Это был необычный урок. Его вёл у нас молодой учитель Павел Александрович. Первое время он бился над нами, пытаясь до нас донести решение каких-то сложных логарифмов, но потом плюнул и разрешил просто сидеть за компьютерами и делать то, что мы хотим.

Вариантов особо не было: можно было либо слушать музыку, либо играть в игры. Мы делали и то, и другое. Мне нравились гонки. Я, конечно, чаще проигрывала, чем выигрывала, но это не отбивало у меня желания снова и снова выезжать на трассу, надеясь на победу. Из музыки, на компьютерах был только Наутилус, Король и шут, Фактор-2, Мальчишник и ещё какая-то хрень. Я выбирала Фактор-2, чаще всего это была одна и та же песня, я могла крутить её часами, до того она мне нравилась! Помню, до сих пор, один куплет:

Что у тебя в душе, хотел бы я узнать,

Безмолвные уста хотят мне что-то рассказать,

Но неподвижна речь — не выскользнет она,

И твои чувства ко мне я не узнаю никогда.

Что у тебя в душе, хотел бы я узнать.

Огонь иль стужа? Пытаюсь разгадать.

Свирепая любовь иль просто интерес?

Серьезно отнесёшься или попутал бес?

Так вот, в этот день, я сидела как обычно, слушая её и играя в гонки. Не знаю, что толкнуло меня, но мне вдруг сильно захотелось оглянуться, что я и не преминула сделать. Я встретилась со взглядом моего учителя. Он сидел за столом, подперев руками подбородок. Пару секунд мы смотрели друг другу в глаза. Краем глаза, я заметила, как его губы поползли в улыбку. Испугавшись, я быстро отвернулась. Что это??? Почему он так смотрел??? Почему он начал улыбаться??? Или мне это просто померещилось??? Чтобы проверить себя, я снова оглянулась: наши взгляды вновь встретились, я поспешила отвернуться. Не может быть!!! У меня наверное галлюцинации… А если нет? Если он, правда, смотрит? Интересно, зачем ему смотреть на меня? Я ему нравлюсь? Да ну! Не может быть! Я ведь для него малолетка. Шпана. Просто смотрит. На всех, наверное, смотрит. Он же учитель. Убедив себя в этом, остаток занятия я просидела довольно-таки спокойно, ни разу больше не оглянувшись.

Следующим уроком была география. Её вел у нас, наш же классный руководитель: Марина Степановна. Женщина, умеющая много и интересно говорить, но не всегда справляющаяся с неуправляемым классом. У неё были свои особенные взгляды на жизнь. Мальчишки её находили странной, да и большинство девчонок тоже. Мне лично, она нравилась.

В общем, сидела я на географии, внимательно слушая Марину Степановну. Как вдруг, кто-то меня больно ткнул в спину. Я оглянулась, Настя протягивала мне записку:

— Это тебе.

Развернув её, я испытала шок: однокашник звал меня на свиданку. Что со всеми случилось вдруг? Что им всем надо? Я решила не отвечать. И хорошо сделала. Как только наступила перемена: этот однокашник принялся меня обзывать! Ну и иди ты… подумала я тогда с досадой. Когда в классе осталась только я, да Настя, я не сдержалась и принялась возмущаться по поводу поведения многих ребят, не называя имён. На что подруга бросила:

— Ты просто была какая-то никакая! А сейчас ты, наконец-то, расцвела! Похорошела, вот тебя все и замечать стали. Радуйся! Другие как были замухрышками, так и продолжают ими быть! А ты, день ото дня, всё краше и краше! Нашла из-за чего расстраиваться!

Всю дорогу до дома, я думала над её словами. Мне казалось, что я была такой же, как и в прошлом году, и в позапрошлом… Грудь только с попой выросли, и всё…

Придя домой, долго стояла перед зеркалом, пытаясь отыскать в себе привлекательные черты. Не удалось.

— Наверное, они все просто надо мной смеются, — решила я, и отправилась выполнять свои повседневные обязанности.

***

18 октября. Большая перемена. Я сидела на лавочке, стоявшей напротив лестничной площадки, с ребятами из своего класса. Подруга что-то им сказала, я не расслышав, поддакнула, и ребята кинулись нас щекотать. Мне удалось вырваться. Я полетела вверх по лестнице на третий этаж. На пролете, развернувшись, задержалась всего на мгновенье, только из-за того, что увидела Сергеенко, стоящего у перил лестничной площадки третьего этажа. Этого мгновенья, когда наши глаза соединились воедино, хватило, чтобы моё сердце вдруг сделало головокружительный кувырок, громко забив в набат. В его взгляде мелькнуло нечто… Не могу объяснить словами… Мне показалось, что я коснулась его души! У Сергеенко есть душа?!!! Душа?!!! Но думать над этим было некогда, за мной бежали. Сергеенко, не отводя взгляда, подошёл к основанию лестницы, раскрыл руки и сказал:

— Иди ко мне, Людмила!

Передо мной встал выбор: Сергеенко или Колька? Недолго думая, я выбрала первого, ведь он же не станет меня щекотать. Очутившись в его объятьях, не таких как он обычно обнимал меня (это были первые объятия без свидетелей, один на один), а каких-то немного скованных и нежных, я на мгновенье замерла, поняв: всё. С этого дня — я пропала! Вырвавшись из его объятья без особого труда, настолько это объятье было легким, рванулась с лестничной площадки в коридор третьего этажа и, не добежав и до середины коридора, остановилась, прижавшись к стене. Сердце стучало, как никогда. Коленки дрожали. Ноги отнимались. Что это? Что это было? Что?!!!

Оттуда, откуда я выскочила всего пару секунд назад, показалась моя подружка Мира, следом за ней Коля, Мирон и Сергеенко. Мирон схватил её, закрутив в воздухе. Затем она оказалась в объятьях Сергеенко, но, несмотря на то, что Сергеенко щекотал её, смотрел он в мою сторону. Коля же рванулся ко мне, и пытка щекоткой возобновилась, но ненадолго. Из ближайшего кабинета вышла Ольга Валерьевна. И ребята отступили, а мы, воспользовавшись передышкой, поспешили убежать от них, как можно дальше.

Пробегая мимо Сергеенко, я заметила его насмешливую улыбку. Но, подняв взгляд выше, и встретившись с его глазами, я удивилась… они были настолько напряжены, настолько глубоки и где-то на дне этой глубины таилось нечто такое, что совершенно не вязалось с его смешливой улыбкой. И от этого его улыбка казалась какой-то фальшивой.

И вот мы уже спускаемся по лестнице. Мне хочется обернуться. Чувство, что он смотрит вслед. На повороте лестницы, я замечаю, что он стоит у перил лестничной площадки, я вижу только его ноги. Не сдержавшись, поднимаю глаза и… срываюсь в бездну, осознавая, что меня уже ничего не спасёт.

Последим уроком, у нас должна была быть физкультура. Но пришла Марина Степановна и отпросила нас (меня и Миру) у Марии Викторовны, чтобы заклеить окна в классе. Мы пошли обратно в раздевалку. Пока переодевались, прозвенел звонок, пока собирали вещи, прошло ещё минут пять. И вот мы подошли к кабинету географии, где мы должны были заклеивать окна. Я резко открываю дверь, думая, что там никого нет, и встречаюсь с взглядом Сергеенко. Сразу. Моментально. Как будто он сидел и ждал, когда откроется дверь. А мои глаза как будто знали, куда нужно смотреть. Причем, сидевшие ребята в этом классе, сидят спиной к дверям! Так уж в этом кабинете стоят парты! От шока громко восклицаю: «БЛИН!» и захлопываю дверь. Да что сегодня творится?!!! Затыкать и заклеивать окна на уроке 10 класса, я вовсе не хочу! Мирка толкает меня:

— Ты чего? Заходи!

— Там 10 класс!

— И что? Марина Степановна же сказала нам подойти сейчас!

И в этот момент дверь открылась. Это была Марина Степановна:

— Заходите и приступайте. Только не шумите.

Мы вошли. На последней парте были разложены ножницы, мыло, лента для заклейки окон и вата для затыкания особо больших щелей. Приступили.

Сначала всё шло хорошо. Мы делали свою работу, они свою. Марина Степановна что-то рассказывала, спрашивала их, вызывала к доске. Вскоре послышались смешки. Сергеенко с Мишкиным что-то обсуждали, хихикая и глядя на нас. Когда Марина Степановна вышла на пару минут из кабинета: Сергеенко позвал меня к себе на колени, глупо улыбаясь. Естественно, я возмутилась. Назвала его плохим словом. Но это его не остановило:

— Иди садись, или ты боишься?!

Рекой из меня полились оскорбления. Я была зла как никогда. Как он может? Почему он обращается со мной, как с какой-то девкой?

Придя домой, я сразу достала дневник, чтобы записать всё в мельчайших деталях… Правда получался какой-то сумбур. Я всё время отвлекалась на собственные ощущения. Мысли прыгали с одного на другое. Но всё же, что-то, да получилось.

Настала ночь. Самая ужасная ночь в моей жизни. Я долго-долго не могла уснуть, ворочаясь с боку на бок. Передо мной стоял его образ на лестничной площадке. Его глаза. Я пыталась снова ощутить всё то, что ощутила там. А ощущая, садилась на кровать, прижав ноги к груди. Кошмар! Кошмар! Как я могла?! Как?! Потом снова ложилась, гнала все мысли прочь, закрывала глаза… и вдруг чувствовала, как он меня обнимает. Открывала глаза, надеясь, что темнота прогонит наваждение, но даже она была не в силах прогнать его образ… В бессилии я начинала плакать… Сергеенко… Вот, скажи, зачем?! Зачем?! Что ты сделал со мной?! Что?!! Неужели это и есть любовь? Любовь же это счастье! А это что?!!! Ненавижу!!! Ненавижу!!! Сволочь!!! Сволочь!!!

Но, сон всё-таки сморил, и я задремала, но ненадолго. Мне снился он… Мы стояли и смотрели друг другу в глаза. Потом он сделал шаг, один, второй, еще и ещё. Его левая рука коснулась моей, а правая скользнула по шее к затылку, лоб в лоб, глаза в глаза, и такое жаркое дыханье… настолько жаркое, что я проснулась.

Мне казалось, что у меня поднялась температура. Вся кожа пылала огнём. В горле пересохло. Села. Одеяло лежало на полу. Подняла его, и, стараясь не шуметь, встала с постели, прошла на кухню: жутко хотелось пить. Утолив жажду, вернулась обратно. Подушка казалась твердой, да и вообще вся постель. Снова не спалось. Перед глазами стоял он… Красивый и стройный, в джинсах, чёрной мастерке и оранжевой футболке…

Сергеенко!!! Исчезни!!! Уйди!!! Да чтоб тебе так же мучиться ночью, как мучаюсь я!!! Да чтоб…!!! Чтоб… не найдя, что бы ему ещё такого пожелать, зажала между ног одеяло и стала его дубасить, что есть мочи: ненавижу!!! Ненавижу!!! Ненавижу!!!

***

19 октября. Наконец-то пришло долгожданное утро. Спасительное утро. Валяться в постели, пытаясь уснуть, уже не было сил. Вышли из дома пораньше. Не терпелось его увидеть… Загадала, если наши взгляды не встретятся, как вчера: значит, он не любит.

Вот и школа, повесили одежду в гардеробе. Подошли к зеркалу. Выглядела, конечно, неважно. Сказалась бессонная ночь. Стали подниматься на второй этаж. С лестничной площадки увидела своих одноклассниц, сидящих на лавочке, а рядом, вытянувшись цепочкой вдоль подоконника стояли мальчишки: из моего и 10 класса. Я ещё не успела дойти до лавочки, чтобы подсесть к девчонкам, как Сергеенко уже кричал: «Здравствуй, Людмила!» Сердце сладко защемило… Сергеенко, милый-милый Сергеенко…

На втором уроке я пошла до раковины, чтобы намочить тряпку, и случайно столкнулась с ним.

— А я тебя здесь жду, — сказал он, обнимая меня.

— А чё ты меня ждёшь-то? — спросила я, отстраняясь.

— Просто так, — ответил он, отходя.

— Просто так ничего не бывает, — возразила я, вопросительно глядя ему в глаза.

— Может быть, — бросил он, как-то странно улыбаясь.

Пожав плечами, я направилась в класс. Не сдержавшись, оглянулась. Он стоял там же. Смотрел на меня. Встретившись со мной взглядом, хихикнул и принялся нервно поглаживать свои волосы от макушки до лба. Отвернувшись, я быстро пошла вперед. Каждый шаг мне давался с огромным трудом. Я спешила настолько сильно, что ноги не хотели слушаться. А руки… руки мне просто ужасно мешали. Я не знала, куда их девать. И к тому же, они так жутко дрожали, что я боялась, как бы он этого не заметил.

Весь урок я сидела как на иголках, вспоминая нашу случайную встречу в коридоре. Его голос, его руки… и эти его последние слова: «может быть»… Боже, как же они меня взбудоражили. «Может быть»… «Что бы это значило?» — спрашивала я себя. И тут же голос изнутри твердил: «Ты знаешь». Но я не хотела с ним соглашаться. Это же Сергеенко! Он просто не мог что-нибудь испытывать ко мне! Не мог! И тут же в голове всплывал голос сестры: «Ты ему нравишься!» И вновь волной налетала необъяснимая пьянящая радость, унося куда-то в мир грёз… Боже… я схожу с ума… а если, если всё это правда? Что тогда? Что тогда нас ждёт? Боже… Я ведь, когда-то клялась, что никогда и никому из мужского рода не поверю, они ведь все предатели… Это, правда, было очень давно, тогда, когда нас бросил папка… но это было, я клялась. И у меня даже были странные мысли насчёт моего будущего. Я не хотела замуж. Роль жены мне казалось унизительной. Лучше уж быть любовницей, чем обманутой женой. Быть выше чувств, уметь держать их в узде, никому и никогда не дать возможность ими поиграть. Никому и никогда… И вот со мной происходит что-то странное. Внутри всё кипит, всё в движении, всё в панике. Я хочу поверить сердцу, глазам, но не могу, все мои прошлые убеждения мешают мне. Меня трясёт будто в ознобе, и мне страшно… Боже, как же мне страшно….

Я с Мирой, шла к кабинету, в котором у нас проходили уроки технологии, чтобы поставить сумки и налегке прогуляться по школе. Напротив кабинета, на подоконнике, сидели Сергеенко, Братишкин, Алиночка и моя сестра Тоня. Кабинет оказался закрытым, мы развернулись и пошли вдоль коридора.

— Людка! — услышала я его голос. — Людка!

И внутри всё резко упало. После Людмилы, я вдруг стала Людкой. Разве любящий человек может так называть ту, которая ему не безразлична? Конечно, нет! Значит, я ошиблась. Это всё игра… Ненавижу! Ненавижу! Вне себя от обиды, я развернулась и зло прокричала:

— Я не Людка для тебя! Не Людка! — и поспешала удалиться, подхватив подругу за руку, на что, она сказала:

— Ты чего так волнуешься? Успокойся!

Из-за неё я не расслышала, что Сергеенко сказал мне вслед. Я шла, а внутри всё жгло. Вот оно… Людка. Да, всё просто игра. Игра не больше. А я ещё во что-то пытаюсь поверить. Какая же я глупая. Верить мужскому роду — это такая наивность. Ни с того, ни с сего, начинаю дико ржать, подруга с удивлением смотрит на меня, я придумываю какую-то чушь и мы ржём вместе. Да, ржём. Смеются иначе. У нас же дикий громкий хохот, раскатывающийся подобно взрывной волне по всей школе. Как ни странно, внутри становится легче. Вместе с ним наружу будто бы выплёскивается вся боль.

Когда, я пришла домой, сестра передала мне его слова, которые я не расслышала из-за Мирки: «Людочка, для меня. Людочка». Я в шоке уставилась на сестру. «Людочка? Он с дубу рухнул что ли?»

Но это было ещё не всё. Она ещё рассказала, о том, что он жаловался на то, будто практически не спал прошедшей ночью. Какое совпадение! Значит, у нас у обоих была бессонная ночка. Интересно, чей же образ не давал ему спать?

…Или быть может, ему просто мешала спать икота? Ведь я всю ночь о нём думала…

А когда сестра мне поведала о том, как он нервничал, когда Коля закрылся со мной в фойюшке у выхода из школы, моя ершистость к Сергеенко канула в никуда. Колька лез ко мне. Причём, нагло и бессовестно. Я отбивалась, как могла. Визжала, и кричала. Боже, я когда-нибудь прибью этого Кольку. А Сергеенко, значит, нервничал? И даже расстроился? Серьёзно? Боже, неужели я ему и правда, нравлюсь?

Вечером за ужином, я снова не могла кушать. Я толком не ела в обед, и сейчас вот опять. Мама строго посмотрела на меня и сказала:

— Влюбилась что ли?! Сейчас не время. Тебе нужно закончить учебу в школе, поступить дальше! У тебя экзамены на носу! А тебе их сдать надо хорошо! У нас нет денег, чтобы платить за обучение! Так что смотри мне, если не выкинешь эту дурь из головы, я возьму ремень, и быстро выбью из тебя всю эту любовь! Не хватало ещё, чтоб вы в подоле принесли!

Картошка стала комом в горле. «Мама, как ты можешь?! Какой подол? Да у меня и близко таких мыслей не было! — думала я, уставившись в тарелку. — Мама! Ты, правда, думаешь, что я бы смогла принести в подоле? Расстроить тебя и разочаровать? Мам?!! Я ведь столько лет только и делала, что пыталась оправдать твои ожидания, заслужить твою похвалу, получить твоё признание моего «я», хорошего «я»!!! Мам, неужели ты до сих пор меня не узнала?!!! Мам?!!!»

Ночь снова прошла в муках. Я злилась на него. Злилась на себя.

В голове без конца вертелись мамины слова: сейчас не время. И чем больше я думала, тем больше убеждалась в том, что мама права. Сейчас не время.

Но его образ упорно возникал перед глазами. Я гнала его прочь, а он возвращался… Будто он врос в меня… будто стал частичкой меня…

Мам, это, видимо, и в самом деле, любовь, да? Мам… я боюсь. Мне так страшно… так страшно!

Мама, ты же взрослая! Подскажи, как стереть это чувство?! Подскажи! Пожалуйста!!! Мам…

Ты за ужином сказала, что выбьешь мою любовь ремнём… Ты, правда, думаешь, что он поможет? Разве ты не помнишь себя? Свою первую любовь, свои первые чувства?

Мам… поверь, я не хотела любить, не хотела! Если хочешь, я всеми силами буду бороться со своими чувствами… Всеми… Мам… ты только помоги мне!

Мам…

***

20 октября. Утро. Мама долго будила. Никак не могла проснуться. Сестра уже подскочила и застилала кровать. Едва разлепив глаза, я сжалась в комок, обнимая одеяло. Что будет сегодня? Что?

Как только вошли в школу, сразу услышала его громкое: «Здравствуй, Людмила!» Быстро бросив ответное приветствие, со всех ног понеслась к гардеробу. Там, затерявшись среди рядов с куртками, замерла, уставившись на его куртку. Желание прикоснуться к ней, вдохнуть её запах, было настолько сильным, что пришлось ущипнуть себя, чтобы не поддаться глупым чувствам. На глаза навернулись слёзы. Будь моя воля, я б оделась и убежала бы отсюда. Я не могу так учиться. И не только учиться, но и жить. Не могу. Я хочу владеть собой. Владеть своим телом, своей душой. Я чувствую себя словно горящая свечка. Фитилёк — это я. Он изнемогает от любви. Его всё меньше и меньше. Воск — моя привычная жизнь. Жизнь беззаботного ребенка. Фитилёк горит — это горю я. Воск плавится — это плавится и стекает моя прежняя жизнь.…Чувство, что ещё чуть-чуть и меня не станет. Я растворюсь, исчезну… точно так же, как и исчезает, растворяясь в небытие, каждая догоревшая свеча…

…На одной из перемен, я сидела с Миркой на лавочке второго этажа, щелкая семечки. Из перпендикулярного коридора доносились писки и визги моих одноклассниц: Али и Оли, а также смех Сергеенко и Мишкина. Судя по всему, они их зажали у стенки, и вовсю веселились.

Тысячи острых иголок вонзились в сердце. Ещё и ещё. В голове без конца стучало одно слово «Сволочь!» Я чувствовала себя на грани, мне казалось ещё чуть-чуть, и я зареву.

Тут он показался из-за поворота и сел рядом со мной. Его нога коснулась моей. От этого прикосновения меня прожгло насквозь. Я поторопилась встать, и тут же услышала его голос:

— Людмила, дай семечек.

— Попроси у Миры, — бросила я сердито, направляясь к лестнице, ведущей на третий этаж.

Уже, ступив на первую ступеньку лестницы, я почувствовала сильную боль в руке, кто-то резко схватил меня за руку выше локтя и развернул к себе. Это был он. От неожиданности у меня отвисла челюсть. Но он этого, по ходу, не заметил. Он, как всегда, смотрел мне в глаза, заставляя трепетать мою душу. Мы были так близко… так близко…

— Я попросил у тебя! — сказал он с нажимом на последнее слово, прожигая насквозь меня своим взглядом. И я бы, не устояла, я бы ему их дала, но где-то далеко я услышала смех Альки и Ольки. Вся злоба вернулась обратно.

— Не дам!!! — в негодовании крикнула я, и, вырвавшись, бросилась наверх.

На глазах дрожали слёзы, тряслись губы, бешено колотилось сердце, а главное, тяжелым грузом давила и душила обида. Бабник! Бабник! Иди к чёрту! Вылазь из моего сердца! Вон! Вон! Я дошла до третьего этажа, но там стояли девятиклассницы, в их глазах читалось явное удивление. По ходу они всё видели и слышали. Развернулась обратно. Пойду до первого, к зеркалу.

У зеркала вертелась шпана, орали, визжали. Боже… стать бы вновь такой же маленькой… и всё забыть, как страшный сон. Ни забот, ни проблем… И как ни странно, там даже «любовь» была иная… совсем иная. Добрая и хорошая… без страданий и боли. Закрыв глаза, представила себя ребёнком. Я — первоклассница, иду домой. Рядом со мной шагает мальчишка и несёт мой портфель. Он выше меня на целую голову, и столько всего удивительного знает, хоть и второгодник. М-да, он был второгодником. И мне было на это плевать. Я была горда, ведь он был для меня не просто мальчишкой, он был моим героем. Однажды он защитил меня от огромной кусачей собаки, постоянно лежавшей посередь дороги на середине нашей улицы. И с тех пор он стал моим вечным спасителем от неё. А ещё он каждый день угощал меня конфетами, и я все до одной приносила домой, деля их с сёстрами. Мама над нами посмеивалась, старшая сестра тоже…

…Прозвенел звонок. Нужно было идти на урок. Но как пройти мимо него?! Он же по любому ещё сидит на лавочке. Вздохнув, в последний раз взглянула в зеркало, стараясь придать лицу безразличный вид и, собрав всю силу воли в кулак, медленно пошла наверх.

…И в самом деле, сидит… а рядом с ним моя сестра Тоня. Увидев меня, он притянул её к себе, обнял и крикнул:

— Людка, смотри! Смотри!

Быстро проскользнув мимо, понеслась к кабинету. Не видеть его, не слышать! Бабник! Бабник! Гад! Ненавижу! Ненавижу!

За обедом сестра сказала, что завтра у них будет чаепитие. Мальчишки сначала хотели пригласить каких-нибудь девчонок, но к концу дня отчего-то передумали.

На уроке физики, Павел Александрович поинтересовался у них, пригласили ли они кого. Получив отрицательный ответ, он обратился с вопросом к Сергеенко: «У тебя же есть в 11 классе девушка, которую ты любишь, почему ты её не пригласил?» На что, тот ответил: «Это я так такой, а на самом деле, я стеснительный…» Сестра подумала, что речь идёт обо мне. Я же сомневалась. Ведь обнимается со всеми подряд, так что это может быть кто угодно! Пошёл он. Бабник!

Вечером, когда я пошла спать, я заметила на руке синяк. Он был чуть выше локтя, как раз в том месте, где Сергеенко сегодня схватил меня, когда я пыталась от него убежать. Синяк… он оставил на моей коже синяк! Боже, вот почему он не взял семечки у Миры? Ведь он же видел в её руках пакетик! У меня их было-то немного! Но нет, он прицепился ко мне! Ну, не странно ли? Ведь любой другой, увидев пакетик в руках Миры, даже бы не подумал просить семечки у меня!!! И тем более бежать за мной, повторять просьбу, акцентируя внимание на том, у кого он их попросил. Ещё и так смотреть! Боже, я начинаю верить в его любовь… Ну, не дура ли?

***

21 октября. Сегодня мы с ним не разговаривали и не виделись. На уроках я была рассеянной, несколько раз получила замечания от учителей. Но учеба совершенно не шла мне в голову. На переменах, едва услышав его голос, начинала нервничать и дрожать. Но, к счастью, его не заносило в те закоулки коридора, где я пряталась от него.

Ночью лёжа в постели, я поглаживала свою руку в том месте, где его рука оставила свой отпечаток в виде синяка. Вспоминала, как он схватил меня, развернув к себе… как смотрел… как говорил…

В фильмах такое обычно происходит между теми, кто любит друг друга. Причём в замедленном режиме. Мне в тот момент тоже показалось, что кто-то нажал на специальную кнопочку, и всё вокруг замедлилось, включая нас… Гм… Интересно, почему такое произошло между нами? Может, наши чувства взаимны? Может, и в самом деле, у него ко мне что-то есть? Хотя нет, не может… Тот, у кого что-то есть, на других смотреть не будет. А он смотрит… и не просто смотрит, а ещё и трогает.

Я прикрыла глаза и, сама того не желая, вновь очутилась на лестничной площадке: он сжимает мою руку, а я смотрю ему в глаза и вижу тёмные зрачки и кучу мелких лучиков вокруг. Они так завораживают… и их так много, что не потеряться в них просто невозможно. Каким-то образом из памяти вырывается его запах, и, дурманя, опрокидывает в бездну. Я в ужасе распахиваю глаза, но ощущения не отпускают. Моё тело ещё в их власти. Резко сажусь и включаю лампу, висящую на стене. Её бледный рассеивающийся по комнате свет прогоняет наваждение. На глаза наворачиваются слёзы. Мне безумно хочется повернуть время вспять и вернуть всё на свои места. Вот я. Вот он. И между нами — ничего. Я счастлива. Он счастлив. Ну, почему нельзя вернуть то время? Почему? Зачем я тогда побежала на третий этаж, а не на первый? Зачем он на меня тогда так посмотрел? Зачем? Судьба? К чёрту судьбу, я не верю в неё… Не верю.

***

22-23 октября. Грустные дни.… Мы так и не помирились. Но, всё также продолжали встречаться взглядами. И после каждой встречи, тысячи осколков плясали свои безумные танцы в сердце…. Кто бы знал, как это больно… Кто бы знал…

Сидя на алгебре, всё думала о том, как это ужасно влюбляться, когда ты ещё учишься… Учёба тогда превращается в полный кошмар! А от этого кошмара невыносимо болит голова…. И единственное, чего хочется, так это спрятаться ото всех. А спрятавшись, забыться и уснуть сладким безмятежным сном. А после проснуться, и, прислушавшись к себе, с радостью обнаружить, что небеса наконец-то сжалились и даровали сердцу желаемую свободу от тяжеленных пут любви.

В одной книжке читала, что стоит чего-нибудь сильно пожелать, очень-очень сильно, то это обязательно сбудется. То есть если верить этой книжке, стоит мне захотеть не любить, очень-очень сильно, то моё сердце освободится. Так вот, я желаю не любить. Я желаю этого всеми фибрами своей души и каждой клеточкой своего тела. Всё моё нутро не просто об этом просит, оно вопит… Вопит на всю вселенную…

…Вот сейчас я выйду в коридор, увижу его и…

ААААААА! Блин! Блин!

…сказок не бывает…

…наши глаза вновь тонут друг в друге…

Говорят, что глазами можно сказать больше, чем на словах. Если верить им… моё чувство взаимно. А если оно взаимно, то смысл от него избавляться? Может наплевать на все запреты и отдаться на милость этих сумасшедших чувств? Может эти чувства того стоят? Может это как раз то, ради чего все и живут?

А вдруг его глаза врут? Вдруг я вижу в них то, что мне хочется видеть, а не то, что они говорят, на самом деле? Вдруг…

***

24 октября. Сегодня, неожиданно увидев меня, он воскликнул: «Здорово, Людддддка!» Я ему не ответила: я ведь вовсе не Людка! И долго же он тянул эту «дддд», как будто не знал, что выбрать: «Людка» или «Людмила».

Дома сестра сообщила, что когда я прошла мимо него, он послал мне воздушный поцелуй, но, встретившись с ней взглядом, ойкнул, засмеялся и пошёл вниз.

Она также передала мне один из их разговоров. Он сказал, что на дискотеке, он становится смелее. И, повернувшись к ней, спросил: «А ты, Тоня, пойдёшь на дискотеку?» «Да» — ответила она. «А Люда?», — поинтересовался он. «Да», — вновь ответила сестра.

Поговорив с сестрой, всегда начинала верить в его чувства. Сомнения отступали, и я позволяла себе немного помечтать. Вот и в этот раз, лёжа в постели, я побрела в мир сладких грёз. Брела и брела, слушая голос своего сердца и ощущения своего тела… Брела до тех пор, пока не оказалась с ним лицом к лицу, утопая в неисчислимом десятке мелких лучиков его глаз, пока взгляд не упал на его губы с мелкими едва заметными впадинками… когда это случилось, в животе встрепенулись миллиарды бабочек, до ужаса испугав своим щекотаньем… Я резко села, проклиная свою память, умеющую так хорошо всё запоминать и своё воображение, умеющее так живо всё представить… Широко открыв глаза, и вцепившись в одеяло, я зашлась в безмолвном крике, гоня прочь видения и мысли…

***

25 октября. Мы шли с Мирой по коридору, когда между нами неожиданно кто-то вклинился, обнимая нас за плечи. Увидев, что это Сергеенко, я торопливо скинула его руку с плеча.

— Куда идёте? — спросил он весело.

— Никуда, — бросила подруга. Выпустив её, Сергеенко поймал меня за плечи и притянул к себе:

— Людмила! Подруга дней моих суровых! Голубка дряхлая моя!

— Сам ты дряхлый, дурак!

Он засмеялся:

— Это стих такой.

— Иди ты со своим стихом, знаешь, куда?

Хихикнув, он обогнал нас и скрылся за поворотом коридора, а я всё продолжала ворчать…

***

27 октября. Кто-то сказал ему, что я купила себе новые сапоги. И, представьте себе, он прибежал на них посмотреть!!!

— Людмила! У тебя говорят сапожки новые? — спросил он, подходя к моей парте. Я, фыркнув, отвернулась. Мы, вообще-то, ещё в ссоре.

— Покажи!

— Зачем? — спросила я грубо.

— Заценю! — хмыкнул он, проводя несколько раз рукой по волосам от макушки до лба.

— Ты чё совсем?

— Ну, покажи! — я отрицательно мотнула головой, и тогда он наклонился и полез под парту.

— Дурак! — воскликнула я, возмущенно соскакивая со стула.

Он в ту же секунду выпрямился, и, мило улыбнувшись, сказал:

— Классные! Мне нравятся.

А потом, развернувшись, он медленно направился к выходу. Уже выходя, оглянулся. Наши взгляды встретились. Душа рванулась навстречу ему и обняла его за плечи. Настолько он был милым в тот момент, настолько тёплым и родным, что если б не одноклассники вокруг, если б… не непонятки между нами, то обнимала бы его сейчас не только моя душа, но и моё тело…

***

На дискотеку, посвященную началу каникул, он не пришёл.

***

7 ноября. Каникулы пролетели быстро. От чувства избавиться так и не получилось. Начавшаяся учеба была в тягость. Не хотелось абсолютно ничего. Через два дня день рожденье. Марина Степановна предложила провести день именинника, устроив вечером в субботу небольшое чаепитие. Мы согласились. В сердце поселилась надежда: а вдруг произойдет чудо? Вдруг?

***

9 ноября. Утром вошла на кухню позже всех. Сестрёнки и мама уже ждали меня с подарками в руках. Когда мама стала меня поздравлять, я разревелась. Она крепко обняла меня, пытаясь утешить, но это вызвало только новый поток слёз. Я зарылась в маме, пытаясь найти утешение в её тёплых объятьях.

…но утешение не приходило…

Мне было так горько… Я думала, что моё детство пустилось от меня в бега, в тот день, когда папка предал нас… Я думала, что моё детство окончательно скрылось из вида, в тот день, когда я увидела папкину руку (шершавую загрубевшую руку!!!), на талии той женщины… Но я ошибалась. Несмотря ни на что, моё детство до недавнего времени было со мной. Было! Оно вернулось ко мне, смогло найти дорогу, как только сердцу удалось принять боль, прожить её всю до мельчайшей клеточки и убить любое воспоминание о том, кого я когда-то знала, того, кто, когда был для меня больше, чем просто отец. Детство было! Было рядом! Было до тех пор, пока моё грёбанное сердце не вздумало полюбить Сергеенко…

Теперь оно ушло…

Навсегда…

Не спрашивая на то разрешение. Даже не попрощавшись… Оно просто ушло.

Ушло безвозвратно… Я это чувствовала, понимала, но не хотела принимать.

***

11 ноября. Вечер. Марина Степановна, моя подруга Мира и я спешили к школе. На улице уже было темно, редко, где горели фонари, а путь от водокачки до школы вообще не освещался. Около школы я поскользнулась и упала, послышался хруст разбитой кружки. Я была расстроена, и слишком громко возмущалась. Мира пыталась меня успокоить, убеждая, что посуда бьется на счастье. Но меня было не переубедить. Я приготовилась к худшему. «Сегодня не мой день, — твердила я себе без конца. — С чего ты взяла, что сегодня что-нибудь произойдет и твоя жизнь изменится? Вот с чего?! Глупая!!!»

Чаепитие было решено провести в столовой. Ожидая пока подойдут остальные, мы сдвинули вместе несколько столов, разложили по тарелкам угощенья, вскипятили чай. Подружка устроилась у магнитофона, подыскивая песенки к случаю, а я решила выйти в коридор, чтобы посмотреть, не идут ли остальные. Подойдя к окну, я сразу увидела Сергиенко, и потом только обратила внимание на остальных. Они шли дружно, весело болтая и громко смеясь. Моё сердце подскочило в груди и застучало так, что, кроме его стука, в этом мире больше не осталось звуков. Когда они скрылись из вида (вход в школу был с обратной стороны), я наконец-то пришла в себя и со всех ног бросилась в столовую:

— Марина Степановна, там с нашими девчонками 10 класс припёрся! Там один человек, которого я вообще не хочу видеть! Совершенно не хочу!

— А кто там пришёл конкретно-то? — спрашивает она.

— Сергеенко, Ромашкин, Казаркин и Угин… — отвечаю я.

— Сергеенко — то можно перетерпеть, а вот Угина… — замечает она.

— Марина Степановна, я ненавижу Сергеенко! Я не хочу, чтобы он был тут! Вы понимаете? Я не хочу!

— Что, неровно дышит? — спрашивает она, и на этих словах, моя подруга выходит из столовой. — Он, однако, так ко всем дышит.

— Ко всем-то ко всем, а ко мне по-особенному, — сказала я и пошла в коридор к Мире.

Подруга сидела на подоконнике, между стеной кабинета и стеной фойюшки. Села к ней. Ворчу. И чуть не плачу. Слова Марины Степановны ненароком задели за живое. Он, значит, ко всем неровно дышит. Ко всем… Боже мой, какая же я глупая! Обидно до слёз. Я ведь шла сюда и мечтала, чтобы он тоже пришёл… чтобы мы поболтали и наконец-то оставили все наши непонятки позади, чтобы обнял, чтобы… Вот глупая! Очевидно же, что он — мне не пара, что он — бабник, а я просто марионетка в его руках! И, судя по всему, он просто смеётся над мной. Глупая! Глупая!

Как только услышали их голоса, сразу бросились в столовую. Сели. Отчего-то стало страшно. Первым, как и следовало ожидать, зашёл Сергеенко и сразу пошёл ко мне. Протянул печеньку в виде рыбки (крекер):

— Людка, будешь рыбку? — я сердито отвернулась. Тогда он обратился к Мире: — Здорово, Мирка! Будешь рыбку?

Потом развернулся и пошёл снимать куртку. Крючки для верхней одежды были прямо в столовой у выхода. Потом вместе с Казаркиным сел напротив меня.

Мира вышла. Остальные тоже. Мы остались втроём: я, Сергеенко и Казаркин. А Сергеенко, вдруг, обращаясь к Казаркину, воскликнул:

— Смотри, смотри, Людка-то как прикольно сидит!

Я, посмотрев с досадой на него, встала и направилась к выходу, а вслед понеслось:

— Люда, ты куда? Люда, ты что обиделась? Люда, посиди с нами!

В душе мне почему-то безумно захотелось вернуться… И посидеть рядом с ним, и поболтать… Может быть из этого бы и что-нибудь вышло… Но я пересилила своё желание… Нельзя! Нельзя! Вон даже Марина Степановна утверждает, что он ко всем так дышит. Так зачем мне тогда самой бросаться в огонь? Чувств у него нет. А мои… от этого только будут разгораться ярче! А мне этого вовсе не надо! Повоюю с ними и как-нибудь справлюсь! Ведь сейчас всё равно не время любить. И тем более, ему этого не надо! НЕ НАДО! Ещё и Людкой стал называть!!!

В коридоре присела к Мире и Ромашкину. Сидели болтали. Остальных видно не было, куда-то исчезли, будто и не приходили. Они вернулись все только минут через десять. А ещё через какое-то время из столовой вышла Марина Степановна, и пригласила всех к столу. Ромашкин сразу же скрылся в столовой, Мира тоже встала:

Конец ознакомительного фрагмента.