Как Манька Сорванец душу дьяволу продавала

Магдалина Шасть (2024)

От ненависти до любви всего один шаг, а от любви до ненависти и того короче. Жил пригожий и неженатый Петька Рукавица, не тужил, менял девчат, озорничал и над всеми смеялся и вдруг… встретил свою погибель. Манька. Что с ней не так? Любит или ненавидит? Ненавидит или любит? И отчего под взглядом её голубых глаз сердце в его груди останавливается?

Глава 4. Сон в лунную ночь

Разъярённый Петька Рукавица добрался до своего жилища в считанные минуты. Он без остановки ругался и плевался во все стороны, словно заболел туберкулёзом. Проклинал всех баб на свете, особенно часто упоминая госпожу Сорванца Соляркину, которую в ту лунную ночь возненавидел всем сердцем.

Во дворе родительского дома было скромно, но чисто и красиво, потому что Петькина мать бережно хранила порядок, разводила пионы и регулярно проходилась по сорнякам тяпкой, но первый парень на селе этой скромной красоты не оценил — он прошёл, яростный и задумчивый, не разбирая дороги, безжалостно расправляясь с ни в чём не повинными цветами, на ходу срывая их нежные, только-только начавшие распускаться бутоны и злобно пиная их ботинками.

В этот раз ночная, обещавшая стать горячей и страстной прогулка не задалась. Расстроенная тем, что неосторожный Петька выдал её Сорванцу, Марья Парамонова ни на шутку обиделась, назвала первого красавца дураком и настоятельно попросила больше не беспокоить. Трезвый и неудовлетворённый парень заявился домой не под утро, как обычно, а в районе половины второго ночи. Неправдоподобно рано! Заботливая мать заподозрила неладное.

— Петенька, что случилось? — с порога бросилась она к нему с досужими расспросами.

— Что вы, мама, не спите? Ночь на дворе, — буркнул Петька недовольно, небрежно скидывая запачканную грязью обувь.

— Кто моего сыночка обидел? Кто расстроил? — запричитала неугомонная родительница по своему обыкновению, — Цел? Живой? Побил кто? — она протянула к сыну руки в попытке то ли обнять, то ли вцепиться.

— Идите уже спать! — приказал Петька, как мог, холодно, но настойчивая мать бросилась ощупывать его подёрнутое тяжкими думами лицо и целовать в прохладные щёки.

— Петенька, сыночек, — бормотала она, как ненормальная, и Петька дрогнул.

Единственное, что может тревожную мать успокоить — это его сопливые размышления о будущей жене. Так доброй женщине будет понятнее и спокойнее, будто и нет в его жизни никаких важных тем, кроме любовных.

— Ох, мама, не везёт мне в любви, никак не везёт, — посетовал он плаксиво и пафосно, решительно отстраняя от себя стенающую на разные лады мать и заглядывая в её блестящее от слёз лицо, — Решил я Ольгу Колесникову забыть, и к Глафире Щербет посвататься…

— К Глафире?! — мать даже вскрикнула от потрясения, — Не пущу! Через мой труп, Петенька. Глафира — самая голосистая и твердолобая девка на всю нашу область!

— Да, у Глафиры голос, как у соловья. Она в нашем сельском хоре солистка, лидер коллектива. Все её в селе уважают за прямоту и честность. Ты же сама говорила, что в девушке честность важна, — Петька мечтательно закатил болотно-зелёные глаза и театрально вздохнул. В глубине души, ему нравилось провоцировать мать, желающую, с одной стороны, поскорее стать бабушкой, а с другой, опасающуюся, что невестка станет для любимого и единственного сына главнее её самой.

— Соловья? Слониха твоя Глафира, вот кто, в ней же центнера два не меньше! Как ты такую огромную жену кормит собираешься, Петя? — добрая женщина осуждающе покачала головой, — Она же одних конфет килограмм пять в день ест.

— Вы, мама, преувеличиваете. У Глафиры широкая кость и крепкая диафрагма, оттого и голос так хорош, — на мгновенье увлечённый воспоминаниями Петька задумался: с пышнотелой и авторитарной Глафирой у него никогда и ничего не было. Может, и впрямь рискнуть? Вот Марья взбесится. Он злорадно ухмыльнулся.

— Да Глафира твоя, как танк. Ты и сам не заметишь, как она тебя под себя подомнёт. Зачем тебе жена-диктатор? — спустила его с небес на землю мама.

— Ваша правда, мама, — согласился Петька виновато и тут же мысли о сладкоголосой, но властной Глафире отмёл, — Да и не нравилась она мне никогда.

— Молодец, сыночек! Правильно мыслишь, — похвалила разомлевшая от сыновней покорности мать и потащила Петьку в комнату, — Я тебе постель разложила, иди ложись и ни о чём плохом не думай. Девок на свете много. Не из нашего села, так из соседнего жену себе найдёшь. Хорошую и честную.

— Да уж, — произнёс Петька задумчиво, задёргивая шторки и скидывая с себя рубаху, — У нас на селе и не осталось незамужних, мы с тобой уже всех обсудили. Разве что…

— Кто, Петя?

— Манька Волкова, — сорвалось вдруг с его пухлых губ ненавистное девичье имя, обожгло подбородок горьким пламенем, покатилось по полосатому половику наперекор узору, прыгнуло куда-то в поддувало, разворошив давно остывшую золу и поднимая в воздух облако едкой сизой пыли, — А-а-а… пчхи-и-и, — громко чихнул Рукавица, утопая в уютных объятиях благоухающей свежестью постели.

— Я уж думала, что ты никогда этого не скажешь, — материнский голос за печкой стал вкрадчивым и мягким, — Маня — хорошая девушка.

— Что?!

Перед Петькиными глазами ясно вырос образ смелой, коротко стриженной русоголовой амазонки верхом на вороном жеребце. Крепкие, загорелые, стройные девичьи ноги обвивали мускулистое, лоснящееся на солнце тело животного и вдруг впились в него безжалостными шпорами. Шальной, необъезженный конь вскинулся, терзаемый незнакомой, но такой желанной и сладкой болью…

От чувственного потрясения Петька вздрогнул и отчаянно завертелся, тщетно пытаясь отогнать от себя вероломно подкравшееся из темноты наваждение.

— У Мани ресницы длинные и пушистые, а губы розовые, будто малиновым вареньем перепачканы, — продолжала издеваться мать из соседней комнаты, — А ведь она отродясь помадами не красилась. Красавица, каких поискать, а руки золотые… золотые… золотые…

Голубоглазая красавица с пушистыми ресницами тянула к Петьке ручки с тонкими, изящными, обещающими наслаждение пальчиками, призывно и задорно смеясь и приглашая с собой в бескрайнюю синь. Парень пригляделся и оторопел — на девушке не было ни нитки! Колосья пшеницы заботливо скрывали от его жадных глаз все самые волнующие линии и изгибы, но Петька точно знал, что незнакомка согласна подарить ему всю себя без остатка.

Но незнакомка ли? Что-то до боли родное, беззащитно милое. Нос почуял едва уловимый запах солярки.

— Только твоя, — прошептала девушка едва слышно, но в захмелевшей Петькиной голове её тихие, но бесконечно желанные слова прозвучали, как свадебный колокол.

— Маня? — робко спросил он, протягивая к манящему, невыносимо доступному видению руку, и его горячие пальцы утонули в море пшеничных колосьев. Опьяняющая синева неба накрыла их с Волковой прозрачным куполом, не допуская бегства, но убегать пойманный Петька не собирался, — Маня, — понял он, падая в свою первую любовь, как в бездонную, неизведанную пропасть.

— Приснится же такое, — выругался он по утру, озадаченно разглядывая вставшее торчком и никак не желавшее успокаиваться одеяло, — С Сорванцом? Да пусть меня лучше Сидоровы бесы растерзают. Ни за что, — грозно нахмурился Рукавица, неохотно из-под взбесившегося одеяла выбираясь, — Мам!

Но работящая мать уже вовсю хлопотала по хозяйству.