Акколада

Людмила Чеботарёва, 2016

Где-то ТАМ, в параллельном мире Селесты, жил 10-летний мальчик, Роми, маленький скрипач-вундеркинд, мечтавший стать известным композитором. Где-то ТУТ, на Земле, живет обыкновенный 10-летний мальчик, Рома, который мечтает о дружбе со своей одноклассницей и паре хоккейных коньков в подарок под елку. Как переплетаются судьбы двух мальчиков? Ответ – в мистической повести для подростков и взрослых.

Глава 3

ТАМ: Как разбудить заснувший ветер

Старый пузатый чайник хрипло и натужно засвистел как раз тогда, когда Маркус наконец-то справился с уборкой на кухне. В пояснице что-то непрестанно хрустело и поскрипывало, и боль, затаившаяся пока еще где-то глубоко внутри, грозилась в любой момент вырваться на волю. Нужно бы натереться скипидаром, по старинке (вовремя на рынке купил), да прованивать дом перед самым праздником не хотелось.

Младший помощник на всякий случай достал из аптечки обезболивающую таблетку, потом подумал и добавил к ней жаропонижающую. Надо бы проверить, не просрочены ли лекарства, но вставать из уютного кресла, в которое он погрузился, блаженно вытянув натруженные ноги, не было сил.

Из состояния болезненной полудремы его вывел непрекращающийся пронзительный свисток, который сердито напоминал, что не мешало бы оторвать свой тощий стариковский зад от кресла и снять чайник с плиты.

Он отыскал в недрах буфета вазочку с закаменевшим разноцветным драже, взамен безвозвратно утерянной банки с протертой малиной. Потом, прямо в чашке, заварил душистый липовый чай. Ярко-зеленую чашку с маками и ромашками он особенно любил: это была память о прошлой счастливой жизни.

О, не-ет! Сегодня был явно не «его» день. В доме было холодно, и от кипятка по фарфору поползла волнистой змейкой трещина. Он поспешно отбросил чашку в сторону, подальше от себя, инстинктивно засунув в рот обожженные пальцы. Чашка, падая, сбила со стола вазочку с конфетами, и они вместе шумно раскололись на мелкие куски, ударившись о серый кафельный пол.

Цветные горошины конфет раскатились по всей кухне, и Маркусу, бедолаге, пришлось ползать на коленях и собирать это проклятое драже, чтоб не досталось мышам.

Вообще-то, мыши в его доме не водились, им и поживиться было нечем, но (вон, как сегодня долго чайник свистел, пока он собрался с силами, чтобы выключить газ) вдруг накликал? Говорят, примета такая есть: если в доме свистеть, денег не будет, и мыши заведутся. Денег у него и так не было — откуда им у младшего помощника взяться? Не с его же смехотворной зарплаты. А мыши… Да пусть бы и завелись, что ли, все веселее — хоть будет с кем потолковать…

А еще говорят, что свистом в далекие времена призывали ветер. Свистеть надо было очень осторожно, чтоб не навлечь бурю, которая может снести все на своем пути. Этой приметой даже пользовались моряки, когда попадали в штиль. Тогда они принимались легонько насвистывать, чтоб «разбудить заснувший ветер». Тут главное было не переборщить, чтоб не накликать шторм.

Только, наверное, свисток чайника не считается, нужно самому посвистеть — жаль, Маркус за свою долгую жизнь так и не научился. А что, если…

Он вытянул губы в трубочку и слегка подул — ничего. Маркус подул сильней, губы щекотнул легкий холодок, но вместо свиста раздалось лишь несуразное «с-с-с…».

Мда-а… Даже такой элементарной вещи нужно учиться вовремя. Вот мальчишка с розовым шарфом с картинки в прихожей наверняка свистеть умеет, без проблем.

«Ну и затеи лезут мне в голову», — подумал младший помощник. — Да у тебя, старик, не иначе крыша на вокзал поехала, а жар с лихорадкой отправились ее провожать, ложись-ка ты спать подобру-поздорову. Впрочем, «поздорову» — это нынче не про меня. Сегодня уже поздно, а завтра, наверное, придется вызвать врача. Ну и ладно, завтра будет завтра, а вечер всегда глупее утра».

Пословицу он снова переврал, хотя по смыслу, кажется, вышло нечто довольно близкое к оригиналу.

До наступления Нового года еще целых шесть часов, вполне можно чуток вздремнуть. А потом он встанет и выпьет в честь праздника рюмочку перцовочки на меду, оставшейся с прошлого года. Пусть считается, что в одиночку пьют только завзятые алкоголики, а где ж ее, компанию развеселую, взять-то? Да и пьет он не чаще, чем раз в году, а на крайний случай можно чокнуться и со своим отражением в зеркале: будь здоров, мол, младший помощничек, желаю тебе дослужиться в следующем году до старшего. Пожелание было абсолютно утопическим, но на то он и новогодний праздник, чтобы верить в чудо.

Маркус завел будильник на девять вечера, чтобы не проспать Новый год и старый успеть проводить. Потом, дрожа и клацая зубами от озноба, забрался в холодную постель. Продавленная сетка на старой кровати, помнящей лучшие времена, жалобно скрипнула всеми своими изношенными пружинами. Лоскутное ватное одеяло казалось невыносимо тяжелым, оно давило так, что было ужасно трудно дышать, но зато он потихоньку начал согреваться.

Сон пришел незаметно.

Маркусу снился маленький мальчик с розовым шарфом. Мальчуган плавно скользил по ледяной дорожке, распевая какую-то веселую песенку, и не знал, что впереди его ждет глубокая черная пропасть.

Маркус кричит ему, хочет предупредить, но мальчик не слышит его. Эх, свистнуть бы посильнее, погромче, свист мальчишка наверняка бы услышал, даже сквозь завывания ветра, но из сложенных в трубочку губ вырывается лишь слабое, нелепое «с-с-с…».

ТУТ: «На макушке красный мак…»

Ромка выскочил из подъезда и задрал голову к окну на четвертом этаже. Там стояла мама, посылая ему воздушный поцелуй. Он помахал в ответ и, украдкой оглянувшись, чтобы убедиться, что никто, кроме мамы, его не видит, вытянул ладошку и подул вдоль нее, изображая ответное воздушное послание. Изо рта вырвалось маленькое полупрозрачное облачко пара.

У подъезда столкнулся с дворничихой бабой Асей, как всегда орудовавшей лопатой и метлой.

— С Новым годом, Бабась! — на лету выпалил он.

— Яңа ел белән^[5] — с Новым годом, коли не шутишь. Куда летишь, забери тебя шайтан!^[6] Чтоб тебе быть свиным ухом! Скользко на дворе, а я еще дорожки посыпать не успела. Не успеешь споткнуться, как уже упадешь, неровен час.

— Не беспокойтесь, Бабась, все будет о’кей! — Ромка соединил большой и указательный палец в кружок, выпрямив вверх остальные.

— Совсем разучились говорить по-русски. — Она что-то пробормотала себе под нос по-татарски. — Куртку не замажь! Чай, у матери нет денег каждый день тебе новую покупать, — дворничиха с чувством исполненного долга погрозила ему коротеньким заскорузлым пальцем.

Едва свернув за угол дома, Ромка тут же стащил с шеи унижающий его мальчишеское достоинство розовый шарф и сунул его в карман своей ярко-голубой курточки. Карман здорово оттопырился.

«Опять мама будет ворчать, что я в карманах гвозди с кирпичами таскаю», — ухмыльнулся он и заорал во весь голос, стараясь перекричать крепчающий ветер:

А сестренке посажу я, конечно, розы,

Нет цветов прекрасней роз, а сестренка в слезы:

Я все маме расскажу, убегу и спрячусь.

Вот возьму и посажу ей за это кактус!^[7]

«Хм-м… Интересно, а если б у меня сестра была, она бы тоже была плаксой? Наверняка была бы. Точно. Все девчонки — ревы-коровы! — безапелляционно решил Ромка. Потом капельку подумал и нехотя перерешил. — Ну, может, только Сашка Жарко исключение: все-таки она не совсем такая, как остальные девчонки».

Хорошо бы сделать так: вжик!

Срезать все кудряшки!

На макушке красный мак,

А вокруг — ромашки!

Чтобы живее представить себе эту яркую картинку, Ромка даже зажмурился.

«А летом все-таки намного лучше: в речке купаешься, в лесу малину собираешь, цветов полно — красиво! Хотя зимой тоже ничего, когда снегу выше головы, но не очень холодно. Зимой на коньках кататься можно. Вот бы мама купила мне настоящие коньки и хоккейку, — размечтался Ромка, — я бы Сашку на каток пригласил, еще б раньше, чем Петька Платонов. Ну и что, что им все вслед «тили-ти-ли-тесто» кричат? Надо Петьке после каникул хорошенько накостылять, чтоб к Сашке не приставал. Тоже мне, жених выискался!»

Довольный своей решительностью, Ромка, разбежавшись, прокатился по длинной ледяной дорожке, которую баба Ася еще не успела испортить песком и солью.

Что за дурацкая привычка у этой бабы Аси все портить! То летом мяч отберет, когда ребята во дворе в футбол гоняют, говорит, стекла побить можно. То нажалуется маме, что он с мальчишками в «ножички» играл — как же, мол, можно детям холодное оружие в руки давать? Ну, какое ж это оружие — подумаешь, всего-навсего малюсенький перочинный ножичек! Осенью в дом не пускает, заставляет ботинки от грязи в луже мыть. Вечно сторожит у подъезда, как будто ей больше делать нечего. А зимой как понасыплет везде песка и соли, не покатаешься. От соли на полозьях белые разводы выступают, коньки блестеть перестают, и если сразу не протереть, то совсем заржаветь могут. Один вред от этой бабы Аси! И зачем вообще нужны дворники?

«Только коньков у меня все равно нет, — взгрустнул Ромка. — Откуда у нас столько денег возьмется? В маминой бухгалтерии точно много не заработаешь. Вон, мама даже платье себе не купила, то, черное с кружевами, а ей так хотелось — что я не видел, что ли?»

Ромка целых три месяца собирал деньги, которые мама ему давала на завтраки в школе, ей на подарок. Не удержался только один разок — в киоске книжку себе купил про черепашек-ниндзя, сражающихся против выходцев из параллельных миров. Параллельные миры, конечно, вряд ли существуют. Ну а вдруг… Короче, собирал-собирал он деньги, да только все равно на платье не хватает, оно дорогущее. Зато он купил для мамы диск с ее любимым Визбором^[8] и набор струн для гитары — подарочек уже под елкой лежит, в красивом пакетике с розовым бантиком. Ромка не хотел никакого бантика, а уж тем более розового, но продавщица все-таки прилепила, сказала, что так положено. Ну, раз положено, значит, ладно, пусть будет.

Мама на гитаре не играла очень давно, года два, наверное, а может, уже и целых три. Как струна лопнула, так она гитару в руки и перестала брать, как будто это такая проблема — струны заменить. Вот теперь не отвертится — если что, Ромка сам новые струны натянет. Дядя Володя, сосед сверху, ему покажет, и Ромка справится. Он толковый, в дедушку, мама сама так говорит. И вздыхает. А еще иногда плачет по ночам, тихонько, чтоб Ромка не услышал. Она думает, что он так крепко спит, что ничего не чует, а он просто не хочет ей душу бередить. Если б знать, как утешить, может, и спросил бы, чего она ревет, как маленькая, а так… чего её зазря растравлять?

Раньше мама веселая была, смешливая, чуть что — и прыскает в ладошку, совсем как Сашка Жарко. И мамины друзья у них часто собирались, до того, как мама в эту свою противную бухгалтерию перешла, а там только старые скучные тетки работают и начальник, которого мама называет старым похотливым козлом, когда думает, что Ромка не слышит. Нужно будет потом в школе спросить, что такое «похотливый».

Ромка ненадолго отвлекся на эту мысль, легонько постучал себе по лбу указательным пальцем, загоняя ее вовнутрь, чтобы не забыть, но вскоре снова вернулся к приятным воспоминаниям: когда у них бывали гости, они уговаривали маму спеть, и сами тихонько подпевали.

Лыжи у печки стоят,

Гаснет закат за горой,

Месяц кончается март,

Скоро нам ехать домой.

Здравствуйте, хмурые дни,

Горное солнце, прощай!

Мы навсегда сохраним

В сердце своем этот край^[9].

Песня называлась «Домбайский вальс», и Ромка как-то подслушал, что именно на этом неведомом далеком Домбае^[10] мама познакомилась с отцом, только у них что-то там не сложилось, поэтому Ромка жил только с мамой, а где живет отец, не знал. Ну, не поворачивался у Ромки язык назвать этого неизвестного мужчину папой. Папа — это что-то близкое, родное, почти как мама. Он же своего отца в жизни не видел, какая уж тут близость?

Конечно, иногда он завидовал друзьям, у которых были и папа, и мама, и бабушка с дедушкой. А у него только мама, даже бабушка живет далеко-предалеко, и встречаются они раз в году, не чаще. Их семью Марь Антонна почему-то называет неполной и при этом произносит слово «неполная» как-то презрительно и брезгливо. Дура она, их классная, ни черта не понимает: у них с мамой самая что ни на есть полная семья, ведь им никто не нужен, они и вдвоем полностью счастливы. Если б только еще у мамы зарплата была ну хоть капельку побольше.

Ромка пробежал через арку, ведущую на улицу, и, запыхавшись, влетел в битком-набитый даже перед закрытием торговый центр. Немного поглазев на витрину со спортивным инвентарем, он направился в игрушечный отдел. Из динамиков, охрипших за день, все еще доносился звон колокольчиков: «Джингл бэллс, джингл бэллс…^[11]». Огромный заводной Санта Клаус в красном коротком кафтанчике, подпоясанном широким черным ремнем, выбрасывал под звуки английской рождественской песенки смешные коленца. Вообще-то, просто так он не плясал, только если опустить в автомат денежку. Но все время находились взрослые, желающие потешить своих карапузов и не жалеющие монеток. Поэтому мелодия звучала практически беспрерывно, не давая Санта Клаусу передохнуть ни минутки. Ромка прямо-таки слышал пронзительный голос завучихи-«паучихи» Валентины Николавны, жалующейся на то, что в России все захватили иностранцы, что дети больше не хотят водить хороводы под «В лесу родилась елочка» и рассказывать стишки старому доброму Деду Морозу, которого окончательно вытеснили импортные Санта Клаусы.

Ромка подумал и решил, что она, наверное, все-таки чуточку права. Тем более, что мама тоже об этом говорила, только не так занудно, как их завуч.

Отстояв громадную очередь, он наконец-то добрался до прилавка и попросил у продавщицы «точно такую же елочную верхушку, какую сегодня нечаянно разбила мама», и еще два пакетика с конфетти: один с цветными блестящими кружочками, а второй — с серебристыми ромашками с золотой серединкой.

— А денег у тебя хватит, мальчик? — настороженно спросила хмурая усталая продавщица, которая к концу этого сумасшедшего дня уже еле-еле держалась на ногах. — Господи, ну неужели нельзя купить все заранее? Так нет же, норовят в самый последний момент. Плати скорей в кассу, а то мы уже закрываемся.

Выскочив из магазина, Ромка тут же распечатал пакетики с конфетти — вдруг продавщица ошиблась и подсунула ему какие-нибудь пошлые красные сердечки вместо ромашек. Ура! Все в порядке, не ошиблась. Ромка набрал полную пригоршню цветных кружков и серебристых ромашек и поспешил через арку к фонарю, чтобы полюбоваться их блеском.

Обычно у них в переулке было темно: тусклые фонари горели далеко не каждый день. Но сегодня, наверное, специально по поводу Нового года, на улице было светло и празднично — быть может, от искрящегося в свете фонарей снега. Невесомые снежинки порхали в воздухе, и в их, вначале беспорядочном, похожем на броуновское, движении постепенно вырисовывался все более узнаваемый танец. Ромка даже слышал их музыку — вальс. Как там мама танцует его? «Раз-два-три… Лыжи у печки стоят… Раз-два-три… Гаснет закат за горой…» Он неуклюже закружился, и, как всегда, на абсолютно ровном месте умудрился сам себе подставить подножку.

Падая, попытался схватиться за фонарный столб, но раскатанная ледяная дорожка оказалась прямо под ногами.

Ромка упал навзничь, стукнувшись затылком об лед. В первый момент он еще видел яркое раскаленное солнце фонаря, но потом оно, качнувшись, медленно стало гаснуть, пока не превратилось в огромную черную дыру, разом поглотившую весь свет.

На ослепительно белом, пока еще не истоптанном снегу переливались блестящие цветные кругляши конфетти и серебрились вдруг выросшие посреди зимы, а потому абсолютно неуместные ромашки, выпавшие из разжавшейся Ромкиной руки. Но их уже неумолимо накрывал своими шелковистыми лепестками расцветший у мальчика на макушке ослепительно-красный мак.

Примечания

5

Яңа ел белән (тат.) — с Новым годом.

6

Шайтан (араб. заблуждение, отдаление) — в исламском богословии, представитель категории злых духов, враждебных Аллаху и людям. Могут принять человеческий облик.

7

Продолжение детской песенки: музыка Андрея Баранова, стихи Аллы Ахундовой.

8

Юрий Иосифович Визбор (1934–1984) — советский автор-исполнитель песен, киноактер, журналист, прозаик, киносценарист и документалист, драматург, поэт, художник.

9

«Домбайский вальс» — популярная песня Юрия Визбора. https://www.youtube.com/watch?v=tjqs9rJcjmo

10

Домбай — горная территория на Северном Кавказе.

11

Джингл бэллз — “Jingle bells” (англ. Колокольчики) — популярная во всем мире рождественская песня.