Юрий Куранов – добрый гений России

Людмила Поликарпова

Пример жизни и творчества гениального русского писателя, духовного подвижника Юрия Куранова (1931–2001) может способствовать жизнесозидательным процессам в душе и жизнесохранению на нашей родной планете; может подсказать, как в современности гиперскоростей не распылиться в пустоте – а, сохраняя индивидуальность, двигаться к свету истины.

ЮРИЙ КУРАНОВ — ДОБРЫЙ ГЕНИЙ РОССИИ

У слова есть не только будний смысл,

Но есть и горний зов Святого Духа,

Его лишь целомудрствующим слухом

Вкушает целомудренная мысль.

Юрий Куранов

ВВЕДЕНИЕ

В стихотворении Александра Пушкина, написанном за полгода до завершения его творческого пути, есть строки: «И долго буду тем любезен я народу, что чувства добрые я лирой пробуждал». Поэт не обманулся в значении своей поэзии, в первую очередь для русскоязычных народов.

Юрий Куранов не говорил с такой уверенностью о значении своего творчества, хотя уже первые его лирические миниатюры явились событием большой важности для многих жителей огромной многонациональной страны. Они появились в печати в начале 60-х годов 20-го века, в период «оттепели», наступившей после продолжительных несчастий, обрушившихся на нашу родину: революций, войн, политической и идеологической тирании, — и воспринимались, истосковавшимися по высокой поэзии читателями, как родниковые струи.

Поэзия льётся из сердца молодого автора ликующе свободно, естественно и неудержимо — и вливается в сердца людские, отзываясь в них радостью созвучия. Лира Юрия Куранова была услышана с первых звуков. Из разных мест Советского Союза приходят сотни писем от благодарных читателей, ожидающих продолжения. Писатель не обманет их ожиданий и в течение последующих десятилетий будет радовать своим творчеством в разных литературных жанрах; а в псковский период Куранов откроет в себе талант художника: начнёт создавать удивительные «по смелости и свежести акварели, в которых реальность будет тесна ему, и цвет и рисунок будут широки и свободны… Он чувствовал живопись не умом, а как чувствуют дети — самим составом крови и божьего зрения» (Валентин Курбатов «Под созвездием Лебедь»).

Сочетание смысловой глубины мысли и чувства с художественным совершенством в произведениях Куранова; добросовестность и честность человека и ответственность писателя приводят к редкому в истории литературного авторства совпадению «образа автора», предстающего в текстах, с личностью их создателя. При чутком прочтении всегда можно почувствовать присутствие творца через лучи света, идущие из сокровенных глубин его произведения.

Особенно восприимчивы к текстам Юрия Куранова дети и молодые люди. Им проще прочувствовать искренность и добрый посыл автора, испытать восторг созвучия с его внутренним состоянием созидания собственной души.

Простота стиля — как в поэзии Юрия Куранова, так и в прозе — только кажущаяся. Нужен был исключительный талант, чтобы в доступную для восприятия форму вложить объёмное многоуровневое содержание. Этому способствует то, что многие тексты имеют как бы несколько смысловых слоёв. Уже при поверхностном прочтении приходит наслаждение красотой и чистотой русского языка, живописной картиной, предстающей перед взором; и душа ликует. Для более глубинного постижения необходимо немалое духовное напряжение, но оно окупается получением наслаждения и знаний более высокого уровня.

Ценность творчества Юрия Куранова не только в эмоциональном и интеллектуальном удовольствии, получаемом в ходе живого восприятия его текстов, не только в высвечивании явлений таким образом, что это помогает распознавать добро и зло, не только в очищающем и приподнимающем над обыденностью воздействии на душу, — но и во вдруг озаряющем понимании чего-то очень важного, вносящего в существование смысл и светлую чистую радость — в понимании, которое порой не напрямую связанно с текстом, а приходит исподволь, ненавязчиво и воспринимается, как собственное и, в то же время, чудесное открытие.

Такое благотворное воздействие становится понятным, если принять во внимание неизменное устремление Юрия Куранова к прекрасному и возвышенному и его ответственность за своё творчество: «Единственным побуждением для творчества должна быть Любовь, прежде всего любовь к Богу и далее — любовь к Его творению, к миру Божьему» («Размышления после крещения»).

Глава 1. ВОСПОМИНАНИЕ О ДЕТСТВЕ

«Бывают жизни, которые начинаются с самого детства как чистое и вольное цветение на тёплом, на ласкающем, на духотворном ветру. Ребёнок на таком ветре распускается не иначе — что маленький цветок, он весь сияет, его улыбка откровенна, доверчива и каждый лепесток его жизни унизан живительными каплями благодатной росы», — такими словами предваряется в повести «Озарение радугой» глава о Вивальди, с детства получавшего уроки музыки, «уроки красоты в задумчивых теснинах сосняков, (уроки) радужного осязания великолепия мира…» («Озарение радугой»).

Юрий Куранов родился 5 февраля 1931 года в Ленинграде в Русском музее, в буквальном смысле, — там жила его семья и работала после обучения в Академии художеств его мать Людмила Александровна Иванова. Отец Николай Владимирович Куранов, тоже окончил Академию художеств; ко времени рождения сына он заведовал «Золотой кладовой» и реставрационными мастерскими Эрмитажа.

Вольным цветением Юра Куранов мог наслаждаться только в самом раннем детстве. В становлении его, как художника, видимо, сыграла роль творческая атмосфера в семье; и в роскошных залах величественных дворцов (воспринимавшихся как пространство своего дома), с представленными в них произведениями великих мастеров, он мог получать уроки радужного осязания великолепия мира. Эти впечатления, наряду с другими светлыми впечатлениями детства, были каплями благодатной росы для его восприимчивого сердца — так что последующие суровые испытания не смогли его очерствить и иссушить.

«Я родился в то время, когда развитию нашего искусства, нашей русской литературы, как и всей нашей культуры вообще, был положен предел. Ещё не развернулось движение вспять, но кровавый маховик этого движения уже делал первые обороты. Моя мать, сотрудница Русского музея и одна из любимых учениц Павла Филонова, в 1928 году подготовила большую выставку работ этого… гениального живописца и провозвестника эпохи всеобщей обезличенности. <…> Необычный художник… уже воспроизводил на своих полотнах те обезличенные реки вымотанных непосильным трудом и всеобщим заблуждением толп, которые вгонялись в железобетонные шлюзы новой социальной системы. Но Филонов пел их. Вскоре он сам станет жертвой этого потока» («Воспоминание о детстве»).

Жертвой этого потока станет и отец Юрия Куранова. Летняя ночь 1936 года, ночь обыска и ареста отца по сфабрикованному нелепому обвинению в троцкизме, оставит неизгладимый след в чуткой душе ребёнка.

«Мне было пять лет, когда среди ночи я проснулся в тревоге и с внезапным чувством обречённости. Я ещё не знал, что чувство это останется в сердце моём на долгие десятилетия… Какой-то странный звук оцепенил всё пространство вокруг меня, он шёл из-за дверей… Казалось множество каких-то змей заполонили квартиру и ползли по столу, по потолку, по стенам…

Мне стало страшно, но я не заплакал. Но кто-то почувствовал, что мне страшно, он осторожно приоткрыл дверь и прошёл в комнату. «Спи, Юрочка, спи», — сказал он, приблизившись к моей кроватке. Это был не змеиный, но вполне человеческий голос, и я понял, что это тётя Тоня, младшая сестра моего отца.

— Мне страшно, — сказал я.

— Ничего, успокойся, это ошибка. Всё скоро кончится, — прошептала она.

— Что кончится? — спросил я.

— Обыск, — растерянно ответила она.

— Я хочу к папе, — сказал я.

— К папе нельзя, — сказала тётя Тоня.

— Почему?

— У нас обыск.

Вой стеклянно звенел по квартире поверх змеиного шелеста.

— Это кто так? — спросил я.

— Это Полкан, — ответила тётя Тоня.

— А что с ним?

— Он плачет» («Плач»).

«…меня повели с ним (с отцом) проститься. Я совсем не понимал, что происходит, но воздух сделался вокруг совершенно непрозрачным, сквозь него видны были только общие очертания, и я видел фигуры чекистов только потому, что на них была военная форма…» (Из рукописных архивов Ю. Куранова).

Детство Юрия Куранова пришлось на период российской истории, когда в ужасающей бесчеловечности утверждалась жестокая тирания.

Здесь надо сделать пояснение.

Владимир Соловьёв в «Жизненной драме Платона» отмечает, что Платон, используя имя Сократа как героя своих диалогов, приписывает ему свои собственные мысли, порой такие, которые Сократу были не свойственны. Так в «Государстве» платоновский Сократ ратует за такое социальное устройство, в котором его бы ожидала та же участь, что и в демократических Афинах: так же несправедливо быть приговорённому к смерти. В свою очередь Владимир Соловьёв говорит о том, что Платон ещё немного бы и додумался до идеи воскрешения из мёртвых, которая была очень мила самому Соловьёву.

Занимаясь биографией и творчеством Юрия Куранова, я постараюсь избежать искушения воспользоваться авторитетом его имени для озвучивания собственных мыслей, но должна заметить, что наши мировоззрения в главном совпадают; причём моё начинало формироваться в немалой степени под влиянием общения с Юрием Николаевичем и под воздействием его творчества.

В ходе революционных преобразований в 1917 году к власти пришли большевики (знающие, чего хотят, но незнающие, чем обернуться их хотения), у которых в отличие от «либералов, отрицающих все крайности, боящихся всего последовательного», всё было «просто, всё ясно, всё исполнено особого рода преступной логики и свирепой последовательности», как говорил Константин Леонтьев о революционерах. Планы у них были грандиозные: мировая революция, в результате которой, после разрушения порядка, устанавливающегося столетиями исторического развития, и уничтожения части человечества, поддерживающей этот порядок, оставшееся человечество заживёт счастливо в новой (по их мнению, справедливой) социальной системе. Глубоких знаний — ни философии, ни истории — у большевиков не было, а атеистическо-материалистическое мировоззрение освобождало их от нравственной ответственности и способствовало отношению к человеку, как к средству для осуществления их планов. Человеческие жертвы почти не принимались в расчёт.

Несколько человек — недалёких умом, разгорячённых самомнением и ненавистью (пользуясь поддержкой сил, тайно, но уже активно действующих на мировой арене методами: разделяй и властвуй; в планы которых в конечном итоге входит экономическое и политическое господство над всем человечеством) — безоглядным напором воли, используя недовольство народных масс своим положением, разрушили традиционные устои Российской империи, развязали гражданскую войну и на многие десятилетия определили условия существования и людские судьбы значительной части человечества. Ранее богоцентрическое, вертикально ориентированное бытие российского человека перешло в горизонтальную плоскость со всеми вытекающими из такого ограничения пагубными последствиями.

Три основных лозунга российских революционеров: свобода, равенство, братство — позаимствованные у французских предшественников — на первый взгляд благие, по ходу реализации приобретают зловещую окраску. Народ был спровоцирован на безумную злую свободу. Над пафосом борьбы за свободу и независимость человеческой личности, за торжество разума восторжествовала ненависть; поначалу на существующий порядок: провозглашалась свобода от угнетения классами капиталистов и помещиков. Эти классы были лишены собственности и уничтожены. Захватив власть, большевики уже испытывают ненависть ко всем, кто может её отнять или ослабить. После разгрома Белой гвардии в гражданской войне, унесшей столько жизней, подвергается преследованию и поначалу изгнанию, а далее репрессиям и уничтожению думающая критически интеллигенция, потенциально опасная для нового режима: философы, богословы, писатели, учёные. Для управляемости народом и искоренения недовольства в крестьянстве проводится раскулачивание и насильственная коллективизация.

С установлением тирании Сталина удаляются с политической арены (и по большей части с лица Земли) бывшие соратники-революционеры. Разворачивается процесс разоблачения и истребления всевозможных врагов, якобы народа — на самом деле, процесс тотального подчинения тирану, через замкнутые на него силовые структуры и единственную партию, им руководимую.

Здесь властвовал кровавый трибунал,

судил и здесь же предавал расстрелу.

Он проходил калёным злом сквозь тело

страны, как это требовал Ваал.

(«Звонница восьмистиший»).

Второе обещание — равенство — большевики проводили как тождество друг другу каждого в народной массе для удобства управления ею. Все подлежали выравниванию по установленному идеологическому образцу. Над всеми возвышался земной кумир с неограниченными полномочиями. Всякое инакомыслие жестоко наказывается. Все граждане вовлекаются в систему отслеживания таких проявлений и доносительства. Порой это выливалось в клевету с корыстной целью. Иметь яркое индивидуальное человеческое лицо становится опасным. В числе врагов оказываются думающие, талантливые, творческие, независимые — здоровый цвет нации.

Рьяными служителями нового режима были работники ЧК (Всероссийской Чрезвычайной Комиссии). Эта рьяность проистекала из-за отсутствия личной ответственности и приводила к утрате чекистами своего индивидуального человеческого облика. Не удивительно, что чекист воспринимался не как человек, имеющий своё лицо, а как носитель формы, служащий госаппарата, власть которого над каждым гражданином не ограничена.

Продолжая цитату из рукописных архивов Ю. Куранова:

«…я видел фигуры чекистов только потому, что на них была военная форма. Они стояли здесь и там в своих гимнастёрках, без глаз, носов, ушей. У них вообще не было лиц».

О реализации третьего лозунга — братства — можно судить по тому, что вслед за осуждением отца Юрия Куранова всех его родственников: родителей, старшего брата, младшую сестру и шестилетнего сына Юрия — отправляют в ссылку в далёкую деревню на Иртыше. Об этом Юрий Куранов впоследствии вспоминает в рассказе «Плач».

«Ко мне приехала тётка. <…> За семь этих дней мы вспомнили всё, что можно было вспомнить из полувековой давности моей жизни и семи десятков её. Мы не плакали, только у моей жены иногда на глазах появлялись слезы <…>

Тётя Тоня рассказывала:

— Некоторые составы останавливали на глухом перегоне. Всех выгружали. Загоняли в лес. И там расстреливали. Вот мы и решили тебя спасти. Позвонить матери. Она и раньше тебя требовала, но ты не пошёл к ней… (К тому времени мать Юры ушла из семьи. Её уход он воспринял как предательство, и надолго оставалась обида).

— Нам дали пять дней на сборы. В последний день мы ждали мать. Ты видел это. И очень плакал. Говорил, что ты хочешь быть с отцом. И энкэвэдешник, который командовал нашим вывозом, вдруг говорит: «Что же вы мальчика мучаете, он не хочет к матери, а вы его отдаёте». — «Но ведь вы же нас расстреляете, — сказали мы, — пусть хоть мальчик жив останется». Он помолчал и говорит: «Берите мальчика с собой. Вас не расстреляют, вы другой категории ссыльные».

Мы с тётей Тоней молча смотрели друг другу в глаза и не плакали. Мы научились плакать молча, когда слёзы катятся прямо по сердцу».

Ленинград — первое место, оказавшее значимое влияние на духовное развитие Куранова. Потом он будет часто возвращаться (и воочию, и мысленно), находя вдохновение для творчества, в этот город, с детства запечатлённый в его памяти в двух аспектах: многообразия радужного искусства и чего-то безликого безобразного тёмного недоброго.

Яркие детские впечатления надолго запоминаются и оказывают большое воздействие на всю последующую жизнь. К счастью у Юрия Куранова в период ссылки в Омской области было очень значимое, затронувшее душевные глубины впечатление, благотворное влияние которого потеснило и ослабило негативные тяжёлые переживания детства.

«Прошли доволъно-таки многие годы, вполне достаточные для обыкновенной человеческой жизни средней продолжительности. За эти годы моей жизни произошло многое, многое удалось осмыслить. И среди самых дорогих моему сердцу ощущений я всё чаще и чаще вспоминал одно. В шестилетнем возрасте я оказался в ссылке с родителями моего отца. А сам он заключен был на Соловки. И вот впервые попал я в настоящий цветущий лес. И какая-то деревенская девочка показала мне в глубине лесной ароматно расцветший огромный цветок. Я поражен был этим цветком настолько, что мне даже не пришло в голову сорвать его. Я лишь склонился над этим цветком и долго смотрел в него, чувствуя, как он светит мне в лицо, я дышал его благоуханием. Там, среди сосен и елей, среди берез и осин, в прохладе леса. В чистоте его». («Воспоминание о детстве»)

Ребёнок ещё обладает сверхчувственным восприятием; ему легко ощущать себя частью природы. Он ещё не вышел из неё: дышит благоуханием её красоты, звучит её музыкой, вписывается в её краски, светится её светом. Юрий Куранов, и взрослея, сохранял способность глубинного духовного общения с окружающим миром.

Ощущение единства с миром проявляется и в сочувствии другим людям. Пронзительным воспоминанием из ссыльного детства встаёт образ девочки «с синими, необычайно ясными глазами», родители которой погибли при разгроме кулацкого поселения. Она как-то уцелела и «входила (в село, где жил Юра) с той стороны, откуда по небу летели облака, мчались ласточки и пахло чистым полем. Она шла босиком. На ней было холщовое длинное платьице. Волосы её были распущены. Светящиеся невесомые волосы, которые развевались вокруг лица девочки, как маленькие золотистые облака <…> И что-то страшное было в её грустном взгляде, в её синих и так доверчиво смотревших прямо перед собой глазах». Как после пережитого ею убиения любимых и заботившихся о ней родителей можно было доверчиво смотреть? «Она входила в село не спеша и ни на кого не глядя. Словно она шагала где-то не здесь, а по какой-то ей одной ведомой земле, на которой всё не так и всё другое». В её душе не было отчаяния и страха за собственную жизнь, она пребывала в ощущении принадлежности не к этому миру ненависти и жестокости. «Я смотрел на неё, как на неторопливый огонёк свечи, к которому хочется протянуть руки, но подойти к которому не решаешься. И мне тогда почудилось, что эта девочка идёт в село совсем не по дороге, а по каким-то неподвижным облакам. И это ощущение робости перед живой нерукотворной красотой, осталось у меня на всю жизнь.

— Кулачка, — сказал сердито кто-то рядом со мной…

А девочка свернула в прогон и прошла прогоном в сторону боковой дороги, ведущей из села <…>

Так я больше и не видел той девочки, но живёт она в душе моей со своими светящимися волосами вокруг лица… и с теми застывшими облаками, по которым она шла своими босыми короткими и спокойными шагами. Так я её и запомнил. Она живёт в моих глазах всю жизнь, пока я не умру, а может быть и долее <…> девочка, от которой в сердце остаётся ощущение трепещущего крошечного огонька». («Кулачка»)

Уже тогда Юрий Куранов интуитивно почувствовал, что есть некая неизъяснимая прекрасная сила, которая может поднять человека над личным несчастьем, казалось бы, нестерпимым горем, поднять в надоблачное пространство, где живая нерукотворная красота спасается в свете, и тьма уже не может объять её.

В повести «Озарение радугой» Юрий Куранов говорит о своём детском ощущении одиночества в обезжизненном пространстве:

«Когда я слушаю орган, он поднимает меня на огненном облаке в небо. И всё остаётся внизу: поля, равнины лесов, реки, горы, моря, с одинокими парусниками, затерянными в штормах и штилях на разных просторах веков и океанов…». Кругозор расширяется, включая не только пространство, но и время. «Я поднимаюсь очень высоко и мне совсем не страшно. Я молчу, и ничего нет в моем сердце, кроме огненных звуков магических труб. И тогда мне делается одиноко. Вот в это мгновение я вижу себя далеко внизу необычайно крошечным мальчиком среди скошенного травяного поля. Мальчик сидит на стерне, обхватив колени руками, положив на колени голову, и мелко весь трясётся. Он либо плачет, либо что-то торопливо и вдохновенно произносит из себя вслух, но его пока не слышно».

Горькое одиночество в мире скошенной травы. Но в душе что-то зазвучало. Ребёнок ещё не осознаёт, откуда появилась эта музыка, но она требовательно звучит и вызывает активное желание выразить душу словами, и «в нём самом просыпается голос».

Мальчик поднимется над стернёй; и свежая трава будет пробиваться к солнцу; и небо откроет свои светлые просторы; и он поймёт, откуда в нём это вдохновляющее звучание. И его голос окрепнет и будет услышан.

Глава 2. ПЕРВЫЕ НО НЕ РОБКИЕ, ТВОРЧЕСКИЕ ШАГИ

Во время войны Юрий (ему 10 — 14 лет) работал в колхозе, на лесозаготовках. В 1947 году он разыскивает отца, которого после отбытия срока заключения в Соловецком лагере направили работать на Норильский металлургический комбинат, и уезжает в Норильск, подрабатывая в странствиях по Сибири разрисовкой мифологическими сюжетами модных тогда в народе ярких клеенчатых ковриков. После окончания средней школы в 1950 году Юрий едет в Москву. Поступает в МГУ на искусствоведческий факультет, учится там два года, потом учится во ВГИКе на сценарном, который тоже не заканчивает, так как к этому времени главным становится литературное творчество.

Призвание поэта Юра Куранов почувствовал рано — в Москву он приезжает с тетрадкой своих стихов.

Уже в ранних стихах Юры Куранова видна рука опытного автора в смысле поэтического мастерства, правда, с душой непосредственной, юной и до прозрачности открытой.

Чем молнии дальше, тем гром осторожней.

Сначала, как будто по бочке порожней,

со звоном стуча в пересохшее дно,

вливается первой струёю вино.

Но вот осмелели раскаты глухие,

запели под струями доски сухие,

приветствуя гостя с полей своего

и силу, и звонкую удаль его.

А тот, ободренный радушным приёмом,

могучим потоком с раскатистым громом

ударился тяжкой струёю в бочонок,

и доски хохочут, гремя обручённо,

а в людях окрестных будя ароматом

желанье быть сильным, любимым, богатым.

Вот так же сверкнет на странице строка,

по смыслу иль чувству пока далека.

Но вот поползли со страницы раскаты,

сначала робки, высоки, легковаты.

Но сердце на эти далёкие звуки

откликнется тотчас приветственным стуком,

и вот уж радушьем его ободрён

гремит из строки накаляющий гром.

Повеет по векам и скулам бессонным

порывистым ветром, пропахшим озоном,

и смыслом гремучей строки озарён,

ты снова свободен, здоров и влюблён.

Так приходит вдохновение и рождается поэзия — как отклик сердца на вначале отдалённые, но всё более захватывающие таинственные мистические дуновения, вызывающие всплеск чувства и мысли.

Редактор «Нового мира» Твардовский, официально признанный большим поэтом, — возможно, отнёсся ревниво к поэтическому таланту молодого автора, почувствовав силу юной дерзновенности его поэзии, устремлённой вширь и ввысь от ограничивающих идеологических установок общественного устройства, которым он сам следовал, — и, назвав манеру Куранова «блоковщиной», не принял стихи в печать.

Куранов знакомится с Константином Паустовским, которого почитал потом всю жизнь, как своего любимого учителя. «Я был ошеломлен и обрадован, когда впервые раскрыл страницы книги К. Паустовского, — вспоминал он впоследствии. — С тех пор неотступно помогал он, как родной и несказанно близкий человек, искать и любить простые и на первый взгляд непритязательные мгновения, события, предметы, из которых складывается добро человеческой жизни. Как писатель, он одним из первых учил меня ценить живое дыхание слова, пение красок, мудрую простоту повседневности, под которой скрыты глубинные движения человеческого сердца. Он учил тщательно лелеять опыт накопленного литературой мастерства, неповторимые богатства земной культуры; он убедил, что писатель, если он хочет быть писателем настоящим, не имеет права не быть мастером. Для многих и многих писателей моего поколения „Золотая роза“ служила настольным учебником» («Избранное» Вступительная статья Стеценко «Удивительная красота обыкновенного»).

Москва — значимый для Куранова город, в который (проживая уже в других местах) он будет часто наезжать. Круг его московских друзей и знакомых будет состоять в основном из творческой интеллигенции и постоянно расширяться. И в его творчестве столица, сердце России, займёт значительное место. Но в те студенческие годы жизнь в суете огромного города (порой бесприютная в прямом смысле слова), видимо, была не по душе молодому лирически настроенному искателю благотворных для души событий и впечатлений. Его отношение в тот период к человечеству, в котором он видел столько безнравственности и открытого зла, перекрывающего возможности для светлых проявлений человека, выливается в яростных строках поэмы «Новая Атлантида», написанной в мае 1956 года в Москве в общежитие ВГИКа за несколько часов и посвященной «светлой памяти человечества». В ней чувствуется юношеский максимализм. Но нигилизм не был свойственен Куранову. Это было преходящим эмоциональным всплеском. Поэма будет закончена через много лет на оптимистической ноте.

Летом 1957 года по приглашению художника Алексея Козлова Куранов приезжает на хутор Трошинцы, находящийся в пятнадцати км от села Пыщуг Костромской области, и попадает в мир тишины, сиянья звёзд, цветенья полевицы.

«Я с глубочайшим теплом вспоминаю наше совместное пребывание с Алексеем Козловым в его избе на хуторе Трошинцы, когда он писал свои композиции на сеновале, а я свои — на чердаке его избы. Над нами горело осеннее созвездие Возничего, в желудках было пустовато, ни о каком признании не было и речи, а на душе было легко и свободно». («Воспоминание о детстве»)

В сельском уединении, где не было борьбы за славу и тёплые места (места под солнцем хватало для всех), на лоне живописной и почти первозданной природы севера России происходит реализация духовной независимости и находит удовлетворение необыкновенная жажда жизни. Литературный талант изливается в лирических жизнерадостных стихах.

Уже давно гроза прошла,

И на ветрах обсохли клёны,

Но в небе, ясном добела,

Все бродят запахи озона.

В густом свечении листвы,

На чердаке и на повети

Как будто запах синевы

Разлит во всём июньском лете.

Слегка хмелеет голова,

В глазах — хандры и скуки убыль,

И обнимает синева

Каким-то сладким звоном губы.

И в ликованье птичьих слов,

И в сквозняке чердачных стонов

Ты слышишь: небо до краев

Налито солнечным озоном.

Кроме того, что Пыщуганье стало для Юрия Куранова местом тёплого дружеского общения с Алексеем Козловым, там происходит жизненно-важная для него встреча со своей будущей женой Зоей Алексеевной, племянницей Алексея Козлова, «по северному белолицей и русоволосой, в маленьких веснушках, которые, казалось, прыгали по лицу от каждой её улыбки».

Как-то на литературной студии Юрий Николаевич рассказывал, что на следующее после женитьбы утро под шум березы за окном ему пришло: «Жизнь кончилась». Самым ценным тогда в его жизни была свобода: возможность в любой момент, не спрашивая и не предупреждая никого, направить свой путь куда угодно с одной газетой под мышкой.

Но рядом с любимой женщиной жизнь счастливо продолжалась. Этот период он назовёт: «Лето моего счастья». И писалось легко в состоянии, «когда по тебе разливается счастье от простой улыбки или взгляда, когда тебе хочется плакать от далёкой песни, от близкого шёпота разлуки или от обыкновенной на полуслове оборванной фразы…».

Продолжая писать стихи, Юрий Куранов обращается к жанру короткого рассказа. Его миниатюрам повезло больше, чем стихам. В 1959 году благодаря рекомендациям В. Каверина и Э. Казакевича их напечатали в газете «Правда» (органе Компартии), что открыло для них путь в журналы: «Новый мир», «Юность», «Советский писатель»… В 1961 году выходит первый сборник миниатюр «Лето на Севере».

Поэзия не покидает Куранова, а счастливо перекочёвывает в миниатюры, которые всколыхнули потаённые глубины душ соотечественников, утомлённых однообразием трудовых будней и в литературе (проходящей жёсткую идеологическую цензуру) не находящих для души отдохновения и возможности для духовных взлётов. Молодому писателю приходят сотни писем от благодарных читателей.

«Мне трудно найти слова, чтобы выразить благодарность за доставленную радость. Я пьянел от ваших рассказов, я чувствовал, как шелестит трава на лугу, ощущал запах чая с мёдом, вскипячённого под ивами. И ещё я слышал музыку. Эта музыка была ни с чем не сравнимая, ни разу мной не слышанная. Эта была музыка полей, лесов, рек. Эта была музыка Родины!» — пишет Михаил Иванов из города Светлого Калининградской области.

Для некоторых его произведения стали судьбоносными. В одном из писем — признательность за спасение от самоубийства.

Появились отклики официальной критики.

«Куранов писатель своеобразный, с тонкой чистотой красок, со своей манерой, со своей труднейшей краткостью, требующей слова алмазно отточенного, верного и в то же время лишённого экспрессивной нарочитости. Куранов чувствует свежее слово, но мастерство его проявляется и в раскрытом внутреннем „я“, близком современникам душевном освещении, и нам дорог этот свет авторской доброты, что делает людей целомудреннее и помогает им познать нашу русскую природу, с ее лесами, с острым блеском Ориона в осенние ночи на плёсах, с далекими шевелящимися огнями сёл на косогорах», — взволнованно отзывается Юрий Бондарев в «Литературной газете» в статье «Душа художника».

«Как знать, не прибывает ли в самой жизни после таких книг чистоты, ясности, внимания ко всему живому» (И. Дедков).

Вдохновенный, но ранее неслышный, голос некогда одинокого в мире скошенной травы мальчика, обретает чудотворную силу. С этого времени у Юрия Куранова устанавливается связь с читателями. К их откликам он прислушивается, на вопросы отвечает новыми произведениями.

Глава 3. ЛЕТО НА СЕВЕРЕ

На толстовский вопрос: «Для чего люди пишут?» — Ухтомский высказывал своё предположение: «…писательство возникло в человечестве „с горя“, за неудовлетворенной потребностью иметь перед собой собеседника и друга! Не находя этого сокровища с собою, человек и придумал писать какому-то мысленному, далёкому собеседнику и другу, неизвестному алгебраическому иксу, на авось, что там где-то вдали найдутся души, которые зарезонируют на твои запросы, мысли и выводы!»

Психологическая мотивация творчества как потребности иметь собеседника, видимо, была и у Юрия Куранова, но в его случае выразилось и нечто глубинно присущее его душе: отношение к миру в его живых или одухотворяемых воображением образцах, как к любимому, почитаемому, интимно-близкому другу и собеседнику, и потребность передавать свои глубинные чувства словом. Направление развития его таланта по большей части задавалось жизнерадостным началом, проявляющимся ощущением счастья при созерцании чистой и возвышенной красоты и при собственном участии в празднике жизни. С самых первых его текстов эти состояния души находят яркое выражение. Это не значит, что он не замечал тёмных сторон действительности. Замечал и страдал от этого. Имея чуткое сердце, обострённое чувство справедливости, способность самостоятельно критически мыслить, смелость честно выражать своё мнение и поступать согласно велениям совести, он не мог избежать невзгод. Но душа не увязала в негативах, в ней неизменно присутствовало стремление к свету.

«К началу 60-х годов, сознательно овладевая формой короткого рассказа, я вплотную подошёл к жанру миниатюры. Этот очень сложный и редкий литературный жанр расположен на грани прозы и поэзии. Как бы мост между ними. В истории мировой литературы всегда было так, что за овладением жанром миниатюры литература того или иного народа делала открытия не только в области литературной формы, но и на пути овладения и содержанием. Таковы примеры Сэй Сёнагон, японской поэтессы 11 века, Шарля Бодлера — французского поэта прошлого века, Ивана Бунина… Но для того, чтобы литература того или иного народа восприняла эти открытия, литературная среда его должна быть на высоком уровне интеллектуального и культурного развития. В СССР культурное развитие постоянно кастрировалось. Прозу замкнули в сейфе примитивного натурализма…» («Острова в пространстве». Предисловие. «Запад России. — 1993. — №4).

Через цензуру, даже в период «оттепели», пропускалось лишь то, что соответствовало методу соцреализма, т. е. лишь упрощённому копированию реальности. Произведения автора, обладающего ярко выраженной индивидуальной манерой (тем более стилем) могли пройти лишь по недосмотру цензора. Куранов сам удивлялся: «При всеобщей нетерпимости к личности самостоятельной, к таланту — я не могу понять, как меня просмотрели. Какая-то мистическая случайность» («Раздумья на фоне музыки и ростральных колонн»). А может не случайность — а некий Высший Промысел?

С первых литературных текстов Куранов предстаёт как писатель, имеющий своеобразную манеру и свой уникальный стиль. В том смысле, который в эти понятия вкладывал Гёте в статье «Простое подражание природе. Манера. Стиль» (1789).

«Манера» — это субъективный язык, «в котором дух говорящего запечатлевает себя и выражает непосредственно». Манера Куранова так неповторимо индивидуальна, что её невозможно спутать ни с чьей. Даже тогда, когда он выражает не личное отношение, а как бы взгляд любого человека (характерный для Куранова оборот: «если посмотреть…»), наблюдательного не поверхностно, чувствующего тонко, мыслящего образно и философски, любящего природу и людей. Дух автора (не явно, но уловимо для внимательного читателя) витает в каждом его произведении.

У Гёте термин «стиль» служит «для обозначения высшей степени, которой когда-либо достигало искусство». «Стиль покоится на глубочайших твердынях познания, на самом существе вещей, поскольку нам дано его распознавать в зримых и осязаемых образах». В случае Куранова уместно добавить: поскольку суть вещей дано распознавать и посредством интуитивных прозрений.

Вряд ли можно назвать прямого предшественника Куранова, писавшего схожим образом. Можно говорить о некоторой преемственности в связи с такими писателями, как Тургенев, Паустовский, Пришвин, Бунин, Альфонс Доде, для творчества которых, как и для творчества Куранова, характерно сочетание естественной интуитивной талантливости с художественным мастерством. Своеобразие Куранова—писателя в том, что он и в прозе — постоянно Поэт. Он уделяет внимание каждому образу, каждому предложению, каждому слову, не упуская из виду целостность всего текста, стараясь передать суть вещей и явлений, как можно естественнее и впечатляюще, и в то же время ёмко, без излишеств. Все детали выверены и взаимоувязаны в единстве. А главное, он не перестаёт быть Поэтом с большой буквы в его неизменном устремленье к прекрасному и возвышенному.

И названия произведений подбираются в соответствии с содержанием и так поэтичны, что только из них можно составить поэму.

«Лето на Севере» — казалось бы, простое обыденное незамысловатое название. Но оно, как нельзя лучше, передаёт присущие каждому рассказу сборника качества и эмоциональное наполнение каждого из них. Читая их, чувствуешь тепло, о чём бы ни говорилось, в какое бы время года ни происходили события. И Север воспринимается как место, согревающее душу, — место, где возможно круглогодичное лето, любование миром, живущим какими-то неиссякаемыми глубинными соками, где возможно и собственное участие в празднике жизни.

Миниатюры Юрия Куранова вызывают непосредственную радость присутствия в прекрасном мире природы, в единстве с её красками, звуками, запахами, открывают для читателя возможность проникаться жизнью красоты, вибрировать в унисон с её ритмами.

Так жили наши предки и сейчас живут племена, которые принято считать примитивными. Например, сегодняшние бушмены живут в ладу с окружающей природой и друг с другом; им знаком поэтический трепет от любви, от счастья, от восторга перед чудом жизни. Это происходит из-за их естественной религиозности, сверхчувственности их восприятия): их бытие и познание мира ещё идёт по большей части в русле божественной программы. Такое в процессе цивилизации утрачиваемое ощущение близости к самым «истокам жизни», — остаётся доступным только детям, влюблённым и поэтам.

«Те самые листья, которые так недавно шумели высоко под облаками, теперь летят ко мне под окно.

— Куда вы летите?

Они толпятся у завалины торопливой стаей. Они силятся поведать что-то. Но я не понимаю речей их.

— О чём вы?

Тогда они летят к малышу Гельке, который сидит посреди дороги и возводит из пыли какие-то лиловые города.

Они окружают его. Они вспархивают ему на локти и на плечи. Он улыбается им, он подбрасывает их, он их ловит. Он ни о чем их не спрашивает. Они ничего ему не говорят.

Они поняли друг друга.

Они играют» («Листья»).

Понимание в игре, без слов. Оно возможно. Ребёнок способен видеть больше, чем глазами можно увидеть; слышать больше, чем ушами можно услышать; понимать больше, чем через слова. Речь — поверхностный посредник, который порой вытесняет у взрослого человека глубинные способности общения-взаимопроникновения, способности бессловесного растворения в жизнесозидающем потоке природы. Так возможности, данные человеку изначально, лишь на время в раннем детстве проявляются и за неимением практики и за невостребованностью при общении у многих остаются нереализованными в течение последующей жизни. Читая эту миниатюру можно воскрешать состояние детского радостного понимания без слов.

Особенностью малой прозы Куранова является досюжетная и внутрисюжетная открытость. Автор словно продолжает разговор, затеянный когда-то; развивает мысль, которая зародилась когда-то раньше. Читатель приглашается поучаствовать в продолжении, самостоятельно достраивая непредставленное явно в пространстве текста.

«Сквозь безветрие лесов пришел еле обозначившийся острый крик. Тотчас же, не повременив, сорвался с липы ясный лист. Он послушно закачался в плавном воздухе. Будто к нему был послан заблудившийся голос тот.

«Услышал», — подумалось мне о нём.

Лист осторожно лёг вдали на моховые топи леса и подал тишине слабый шорох. «И я услышал», — подумалось мне о себе под тёмной прозрачностью высокого ельника, кое-где пробитого клёном и липой.

И я услышал»

Конец ознакомительного фрагмента.